БОГАТЫРИ РОССИЙСКОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Основателем Никольской мануфактуры «С. Морозова, сын и К⁰» и родоначальником мануфактурно-промышленной семьи Морозовых является крепостной крестьянин помещика села Зуева Богородского уезда Московской губернии Николая Гавриловича Рюмина — Савва Васильевич Морозов, который родился в 1770 году. О детстве Саввы ничего не известно. Известно лишь, что сперва он помогал отцу в рыбачестве, но ввиду малого заработка, а равно и по скудности земли, Савва начал заниматься шелкоткацким делом.

Сначала Савва Васильевич работал ткачом на небольшой шелковой фабрике Кононова, получая на хозяйских харчах по пяти рублей ассигнациями в год. На Савву выпадает жребий идти в солдаты, и он, желая откупиться от рекрутства, делает крупный заем у Кононова. Уплатить сделанный долг из получаемого жалованья было трудно, если даже и прямо немыслимо, да и сам Кононов, давая деньги, желал лишь закабалить хорошего работника; но Савва, твердо решившись отделаться от долга, перешел на сдельную плату и выплатил свой долг, работая со всею своей семьею, в два года. Такой результат дал ему мысль открыть свое самостоятельное дело, что он и сделал в селе Зуеве в 1779 году с капиталом в 5 рублей, которые он получил в приданое за женой Ульяной Афанасьевной, которая славилась своим искусством красить товар.

Первоначально Савва Васильевич работал лишь шелковый товар, затем дело было переведено на шерстяное, и лишь с 1847 года было поставлено чисто хлопчатобумажное, каковым оно остается и теперь, но с 1797 года частью переведено из Зуева через реку Клязьму в м. Никольское Владимирской губернии, где тогда было основано только товароотделочное заведение, положившее начало Никольской мануфактуре. Рассказывают, что Савва Васильевич был также хорошим мастером по выработке ажурных тканей и после народной войны 1812 года носил несколько лет из Зуева в Москву на себе в котомке свои ажурные изделия и продавал их в дома именитых в то время помещиков и обывателям столицы: скопляя таким образом капитал, необходимый для исполнения задуманной им цели — устроить свою ткацкую и бумагопрядильную фабрики. Честность Саввы Васильевича и чистота работы, а вместе и прочность краски его ткацких изделий вскоре сделали то, что скупщики, зная дни его приезда, выходили далеко по дороге к нему навстречу, чтобы перехватить выдающийся товар. Успеху дела немало способствовало и то, что Савва, кстати сказать, был выдающимся пешеходом, он приносил свою работу в Москву в один день: выходил со светом, к вечеру был уже в столице.

Кроме продажи изделий, источником нынешних миллионов служила опять-таки честность Саввы, которому окрестные крестьяне сносили деньги на хранение и тем самым увеличивали средства для оборота. Вместе с родителями работали w сыновья — Елисей, Захар, Абрам, Иван и Тимофей: дела пошли настолько хорошо, что в 1820 году Савва Васильевич мог уже откупиться от Н. Г. Рюмина со своими 4 сыновьями за громадную по тому времени сумму в 17 000 рублей ассигнациями. Пятого же сына помещик не отпустил и дал свободу лишь впоследствии, как говорят, за баснословную сумму.

Получив вольную, Савва Васильевич деятельно принялся за расширение дела, и в 1830 году им была основана в городе Богородске как отделение Зуевской фабрики небольшая красильная и отбельная, а также и контора для раздачи пряжи мастеркам и принятия тканей от последних. Эти заведения послужили основанием нынешней Богородско-Глуховской бумажной мануфактуры, перешедшей в начале сороковых годов к его второму сыну Захару Саввичу Морозову. Первый сын — главный помощник Саввы Васильевича — Елисей Саввич после женитьбы также отделился и в 1837 году открыл рядом со своим отцом в м. Никольском маленькую красильную фабрику, послужившую в свою очередь началом нынешней мануфактуры «товарищества Викулы Морозова с сыновьями». В 1825 году Савва Васильевич основал московскую фабрику, которая в сороковых годах состояла из 11 строений, где помещались 3 ткацких, 1 сновальная и 3 красильных и сушильных. Машин не имелось, но было 240 ручных станков с жаккардовыми машинами для выработки цветных узорчатых тканей. Эта московская фабрика была ликвидирована после Крымской войны.

В 1838 году Савва Васильевич создает первоклассную в России по размерам Никольскую механическую ткацкую фабрику в большом многоэтажном каменном корпусе, а через 9 лет, именно в 1847 году, Савва Васильевич почти рядом со своим ткацким корпусом выстроил специальный прядильный корпус, не бывалых до того времени размеров.

С выделом из состава общей фирмы сыновей — Елисея и Захара Саввичей — Савва Васильевич с 1850 года, тогда уже в преклонных летах (умер в I860 году), передал ведение всеми делами своему младшему сыну Тимофею Саввичу при ближайшем сотрудничестве четвертого сына Ивана и двух малолетних внуков своих Абрама и Давида Абрамовичей, прямых наследников тогда уже умершего третьего сына Саввы Васильевича — Абрама Саввича Морозова. Иван Саввич не любил мануфактурного дела и вскоре после смерти Саввы Васильевича выделил свой капитал, так что Тимофей Саввич с 1850 года вплоть до своей смерти в 1889 году является единственным руководителем наследства Саввы Васильевича Морозова, которое он вел сперва под фирмою «Товарный дом Саввы Морозова сын и К°», а в 1873 году учредил паевое товарищество под тем же названием. Учредителями еще были М. И. Дианов, Ф. Ф. Пантелеев, С. П. Прокофьев и Н. П. Рогожин. Первый из них состоял директором товарищества до 1886 года.

По совету своего отца, Тимофей Саввич в 1857 году начал скупать долевые паи на заарендованный под фабрику будущей Тверской мануфактуры участок земли около города Твери от прежних предпринимателей и сверх сего купил для той же цели, т.е. для расширения своих фабрик во Владимирской губернии, два земельных участка неподалеку от м. Никольского, в сельце Ваулове и в устье реки Киржач, в селе Городище, где впоследствии была устроена большая контора для раздачи основ и утка мелким кустарям-ткачам, работавшим у себя в деревнях, и больших размеров отбельно-красильный и отделочный корпус, а также и набивная фабрика. Тверская же мануфактура, устав паевого товарищества которой был утвержден в 1859 году, начала функционировать уже в 1860 году, и ею также руководил Тимофей Саввич до 1872 года, когда, вследствие раздела, последняя перешла во владение его племянникам — Абраму и Давиду Абрамовичам. После этого снова всю свою кипучую деятельность сосредоточил на расширении Зуевской фабрики, как продолжала называться его фабрика и в м. Никольском, и ее отделения в Ваулове; вплоть до своей кончины в 1889 году Тимофей Саввич в последнее десятилетие своей промышленной деятельности проявил неимоверную энергию в деле улучшения производства своих фабрик. Он не жалел средств на приглашение опытных и знающих дело мастеров-англичан и русских инженеров. Для подготовки этих последних к фабричной деятельности им были учреждены стипендии при Императорском техническом училище для командировок окончивших курс молодых инженеров за границу. Он сам первый же их брал к себе на фабрику. При его же материальном содействии в русской технической литературе появился безусловно капитальный труд А. И. Шорина «Опыт практического руководства по ткачеству хлопчатобумажных тканей». Его неизменным желанием было поставить производство Никольской фабрики на первое место в России, чего он и достиг. Но зато в лице Тимофея Саввича перед нами встает во весь рост тип самодура: я так хочу, мне никто и ничто не может служить помехою. В дни приездов хозяина на фабрику на ней все трепетало, как перед грозою. Из служащих имели цену лишь бессердечные и черствые исполнители воли хозяина. Получив дьячковское образование, Тимофей Саввич не мог понять, что улучшением фабричного оборудования и надлежащим подбором технических сил он вскоре бы достиг тех результатов, которые ему были желательны; но его вера в палку и уверенность в кулаке оставили темный след в истории Никольской мануфактуры в виде тех беспорядков и забастовки, которые произошли в 1885 году на Никольской мануфактуре. В начале 80-х годов Тимофей Саввич сравнительно с соседями повысил расценки на работы у себя на фабрике, но в то же время и ввел систему штрафов, которые шли в пользу хозяина. «Распоряжения о том, за что и как штрафовать, — говорил на суде в 1885 году исправнейший исполнитель воли Тимофея Саввича А. И. Шорин, — всегда шли из Москвы; мало штрафуете — прогоню. При таких порядках в иной месяц у рабочих заработка могло не хватать на харчи... У самых хороших рабочих было штрафов до 15% суммы заработка». После Тимофея Саввича фактическим руководителем Никольской мануфактуры стал его старший сын Савва Тимофеевич Морозов, за время правления которого мануфактура достигла выдающегося положения не только у нас в России, но и за границею. При нем не только производство усовершенствовалось и развивалось, но и положение рабочих улучшилось. Им был ликвидирован знаменитый бунт рабочих в 1885 году, вызванный применением его отцом больших штрафов и неимением для рабочих фабричных квартир. Савва Тимофеевич штрафы почти совсем отменил. Для рабочих выстроил много хороших благоустроенных казарм, медицинскую помощь поставил образцово, и, наконец, когда началось волнение в 1904-1905 годах, он решил привлечь рабочих к участию в прибылях товарищества мануфактуры. Но последнее не было одобрено его матерью Марией Федоровной, которая, как главная пайщица и директриса-распорядительница мануфактуры, в апреле месяце 1905 года, устранила Савву Тимофеевича от управления фабрикою, что и послужило причиною его трагической кончины 13 мая того же года.

После его смерти и по настоящее время, смело можно сказать, что положение рабочего люда на фабриках Саввы Морозова не улучшалось. Директором-распорядителем со дня смерти Тимофея Саввича до 1911 года состояла его супруга Мария Федоровна, а после ее смерти ее сын Сергей Тимофеевич, который управлением делами Никольской мануфактуры почти не занимается, а его заменяют в техническом направлении Федор Геннадиевич Карпов, председатель общества развития мануфактурной промышленности, а в коммерческом Иван Андреевич Колесников. Последний поступил в товарищество бухгалтером еще в 1870 году, а с 1886 года состоит директором правления. С 1905 года он фактически состоит директором-распорядителем всей мануфактуры. Кроме И. А. Колесникова и Ф. Г. Карпова, директором правления состоял бывший бухгалтер Иван Петрович Сушкин и племянник С. Т. Морозова Сергей Александрович Назаров, а кандидатами — Тимофей Саввич Морозов и Юлия Александровна Крестовникова, сестра С. Т. Морозова. Управляющим всеми фабриками состоит известный специалист по крашению, отбелке и отделке бумажных тканей В. Н. Оглоблин, прядильным директором состоит Н. В. Бакастов, красильной — А. А. Санин, управляющий ткацкой фабрикою — Л. П. Дара, а его помощник — А. П. Горев; ткацкими мастерами — А. А. Альбицкий, П. П. Туницын и Е. Д. Политов.

Здесь уместным считаем упомянуть еще о деятельности Тимофея Саввича Морозова и его супруги Марии Федоровны на поприще развития технических познаний в мануфактурной среде. Так, Тимофей Саввич, видя неподготовленность ткацких подмастерьев, для улучшения у себя ткацкого отдела при своей школе грамоты в 1880-х годах устраивает ткацкий класс, во главе которого становится ученый рисовальщик М. В. Бобров. Этот класс, давший около десятка ткацких мастеров, был вскоре самим же основателем закрыт, так как многие окончившие переходили на службу к его конкурентам, не получив должной оценки на мануфактуре, их взрастившей. Затем Мария Федоровна пожертвовала 125 тысяч рублей на постройку здания для лаборатории механической технологии волокнистых веществ при Московском техническом училище.

В настоящее время мануфактура состоит из бумагопрядильной фабрики в 177 144 прядильных и 23 822 крутильных веретен, механической ткацкой в 3 745 станков, красильно-набивной и белильно-отделочной фабрик и торфяного завода с 2 000 десятин земли под торфяной разработкой. Рабочих на фабриках около 18 000 и на торфяном заводе летом около 4 000. Годовая выработка пряжи и разных тканей достигает 26 000 000 рублей.

Основателем товарищества мануфактур Викулы Морозова с сыновьями является старший сын Саввы Васильевича Морозова, Елисей Саввич, который в 1837 году, отделясь от отца, открыл маленькую красильную фабрику рядом с отцовской в м. Никольском. Первое время дело велось в очень скромных размерах, так как Елисей Саввич более занимался изучением религиозных вопросов, нежели своей фабрикою. Им был написан трактат о пришествии Антихриста и о пророках Илии и Ионе. Фабричными делами занималась почти исключительно его супруга Евдокия Демидьевна, тем и объясняется, что лишь в пятидесятых годах, по настоянию сына своего Викулы, он выстроил первую самоткацкую фабрику в 1847 году и вскоре затем сам устранился от дел (умер в 1868 году), передав все управление в руки тому же Викуле Елисеевичу. Последний 000 лет русского предпринимательства в 1872 году выстроил бумагопрядильную фабрику, а в 1882 году учредил паевое товарищество, в которое, кроме самого Викулы Елисеевича, вошли: его сотрудница — супруга Евдокия Никифоровна Морозова; его сотрудник с 1856 года Иван Кондратьевич Поляков и его, Викулы Елисеевича, сыновья — Алексей, Федор и Сергеи, которых после своего совершеннолетия заменил третий сын Викулы Елисеевича Иван Викулович. Одно время был директором товарищества и самый младший сын Викулы Елисеевича Елисей Викулович. Иван Викулович уже второй десяток находится во главе товарищества, и под его руководством фабричное производство значительно развилось и улучшилось. Перед ним довольно долгое время мануфактурою руководил Алексей Викулович, но он теперь ее не касается, как и его другие братья.

В настоящее время мануфактуре принадлежат: 1) в м. Никольском прядильная фабрика с 159 000 прядильных и 18 000 крутильных веретен, ткацкая фабрика с 2 500 механическими ткацкими станками, белильно-красильная и отделочная фабрика и 4 512 десятин земли с лесом и торфяными болотами и 2) при селе Савине Богородского уезда Московской губернии: бумаго и вигонопрядильная фабрика с 29 000 веретен и ткацкая фабрика с 418 ткацкими станками. Число рабочих на Никольских фабриках 10 500, производящих в год бумажной пряжи и таковых тканей на 21 миллион рублей, а на Савинских — 2 000 рабочих, годовое производство которых доходит до 2 ¹/₂ миллиона рублей. Нынешнее правление состоит из Ивана Викуловича Морозова, Ивана Кондратьевича Полякова, Степана Никифоровича Свешникова, который заведует фабриками в м. Никольском, Ивана Ивановича Ануфриева, Сергея Ионовича Бузникова, Григория Ивановича Полякова и Елисея Ивановича Полякова, который заведует Савинской фабрикой со дня ее основания.

В 30-х годах в городе Богородске было небольшое отделение Зуевской фабрики С. В. Морозова в виде красильно-белильного заведения и раздаточной конторы, откуда отпускалась пряжа кустарям для ткачества на дому на своих станках. В начале сороковых годов Савва Васильевич отделил своего второго сына Захара Саввича, к которому в собственность и перешло богородское заведение, которое он в 1842 году перенес из Богородска в село Глухово, называемое еще Жеребчихой, где Захар Саввич приобрел 180 десятин земли от помещиков Глухова и Жеребцова.

Постепенно расширяя дело, Захар Саввич в 1847 году уже построил механическую ткацкую фабрику, позднее возникла бумагопрядильная фабрика, а в 1855 году Захар Саввич утверждает паевое товарищество «Компания Богородско-Глуховской мануфактуры». После смерти Захара Саввича всеми делами заведовали его сыновья Андрей и Иван Захаровичи, при которых дело было расширено в значительных размерах: они не только расширили существующие прядильную и ткацкую фабрики, но выстроили в 1870 году красильную и набивную в родовом гнезде Морозовых в селе Зуеве, а после смерти Андрея Захаровича при помощи своих сыновей, Давида и Арсения, Иван Захарович выстроил в 1876 году плисорезную и ткацкую фабрики в деревне Кузнецах, недалеко от Орехово-Зуева. Последние предприятия в 90-х годах были переведены на главную фабрику в Глухово, а земля с постройками в начале этого 1915 года была продана товариществу Зуевской мануфактуры Н. И. Зимина.

После смерти Ивана Захаровича в 1888 году директорами мануфактуры становятся его два сына, Давид и Арсений Ивановичи, и племянники, Константин и Евстафий Васильевичи. Давид Иванович заведовал коммерческой, а Арсений Иванович хозяйственной частями мануфактуры, что в настоящее время делают их сыновья: Николай Давидович, Петр и Сергей Арсениевичи, которые так же, как и их родители, предприимчивы и энергичны. В 1890 году мануфактура имела 100 000 прядильных веретен и 2 100 механических ткацких станков. Годовая производительность была около 15 миллионов рублей при 8 000 рабочих на фабриках и около 1 700 человек около нее по деревням (кустари-ткачи). Летом на торфяных болотах занято еще 2 300 человек. Основной капитал был только 750 000 рублей, но запасный и другие — более 4 миллионов рублей. Вот это и побудило Давида и Арсения Ивановичей увеличить основной капитал до б миллионов рублей, но так как им не хватало 1 250 000 рублей, то ими был приглашен Кноп, который на эту сумму и купил новые паи. Таким образом, Кноп достиг своей заветной мечты быть пайщиком и морозовских фабрик, откуда он ушел только три года тому назад. До 1911 года мануфактура работала более или менее тяжелый товар, а также ткани для крестьянского населения, а с приглашением в этом году для заведования ткацкими фабриками бывшего заведующего на фабрике Саввы Морозова, Григория Ивановича Тусева, Богородско-Глуховская мануфактура начала вырабатывать и для городского населения очень изящные ткани, которые вполне конкурируют с подобными заграничными. Этому, несомненно, в большой мере помогло преобразование красильного отделения мануфактуры, которым заведует при непосредственном сотрудничестве А. А. Смирнова и Б. А. Розенталя второй сын Арсения Ивановича, Сергей Арсеньевич. Последний состоит председателем совета при Богородском реальном училище, а его брат Петр — председателем совета при Московском ткацком училище. Здесь нельзя не отметить, что многолетними и плодотворными сотрудниками Морозовых до прошлого года были: Т. М. Власов как главный бухгалтер и доверенный О. А. Детинов как управляющий фабриками более 50 лет.

Ныне мануфактуру составляют следующие отделения: 1) бумагопрядильная с 128 813 прядильных и 47 190 крутильных веретен, 2) ткацкая с 3 400 механическими станками, 3) отбельная, красильная, набивная и отделочная фабрики, и при них около 10 тысяч десятин собственной земли под лесом и торфом. Число рабочих около 13 000, а годовая выработка доходит до 22 миллионов рублей. При фабрике имеется и начальное училище высшего типа.

Здесь уместным считаем упомянуть, что Богородско-Глуховская мануфактура по количеству крутильных веретен занимает первое место в Московском промышленном районе. Давид и Арсений Ивановичи Морозовы были первые фабриканты московского района, которые обратили внимание на ниточное производство. Ниточное производство заведено при прядильном директоре англичанине Якове Ивановиче Ратклифе, который 17 лет заведовал прядильною фабрикой. После его смерти, последовавшей 10 лет тому назад, прядильным директором становится инженер-технолог Виктор Иванович Чердынцев, который после практики на Норской мануфактуре два года провел в Англии для усовершенствования в своей специальности, а кроме того, два года провел на фабрике товарищества Соколовской мануфактуры Асафа Баранова в качестве прядильного мастера.

Оживление промышленного движения в России вслед за окончанием Крымской войны, а с другой стороны — по случаю открытой между Москвою и Петербургом, ныне Петроградом, Николаевской железной дороги, вызвало в конце пятидесятых годов в среде московских мануфактурных промышленников потребность искать удобных местностей для постройки своих паровых хлопчатобумажных фабрик на более отдаленном радиусе от Москвы, с более дешевым топливом и рабочими людьми, чем под Москвой. В 1856-1858 годах, когда именно и было построено большинство наших мануфактурных фабрик, и поныне существующих, небольшой группой московских мануфактур промышленников и торговцев в лице С. М. Шибаева, И. В. Митюшина, В. И. Брызгалина и В. Залогина во главе с энергичным предпринимателем Н. И. Каулиным была избрана для устройства прядильных и ткацких фабрик местность около города Твери близ реки Волги, на берегу реки Тьмаки. Н. И. Каулин уже ранее имел здесь, около Рождественского монастыря, небольшую мануфактуру, также, затратив на устройство под Москвой особой андреевской фабрики почти весь свой капитал, вскоре выступил из этой компании, а его примеру последовали Шибаев и Залогин, последний потому, что задумал один в том же районе создать небольшую мануфактуру. На их место в компанию поступил от зуевских фабрик Саввы Васильевича Морозова его сын Тимофей Саввич с тем расчетом, чтобы, возможно, там и здесь расширить производство, в это время сократившееся за выделом из общей фирмы двух старших сыновей С. В. Морозова, Елисея Саввича с сыном Викулом и Захаром Саввичем с сыновьями Иваном и Давидом.

При Тимофее Саввиче Морозове в 1859 году был утвержден устав созданного паевого товарищества, были пущены в ход не только прядильная, но и механико-ткацкая фабрики, а вскоре были выстроены белильно-красильная и отделочная фабрики, которые были обеспечены топливом из своих местных дач, величина которых в 1872 году достигала 4 561 десятины.

В 1872 году, когда состоялся третий раздел фирмы «Саввы Морозова сын и К°», т.е. когда Тверская мануфактура по жребию перешла в собственность племянников Тимофея Саввича и внуков Саввы Васильевича, к Абраму и Давиду Абрамовичам Морозовым, как прямым наследникам после умершего их отца Абрама Саввича Морозова, — наступила, можно сказать, новая эра в дальнейшем расширении и усовершенствовании производства изделий товарищества Тверской мануфактуры.

Во главе этой мануфактуры становится бывший помощник Тимофея Саввича Абрам Абрамович Морозов, который при содействии своего брата Давида Абрамовича и зятя Владимира Григорьевича Чибисова с неустанной энергией повел дело. За 10 лет времени его директорства, т.е. с 1872 по 1882 годы, были сильно увеличены прядильный и ткацкий отделы, а также была выстроена новая, очень большая, отделочная фабрика, и, наконец, им было приобретено для мануфактуры 32 ббб десятин леса.

С кончиною Абрама Абрамовича, с 1883 по 1892 годы, во главе правления товарищества стояла его супруга Варвара Алексеевна, дочь известного фабриканта Алексея Хлудова и опекунша до совершеннолетия своих сыновей — Михаила, Ивана и Арсения Абрамовичей. Тверская мануфактура и в это время не перестала развиваться и усовершенствоваться; лесное имущество увеличено в количестве 20 050 десятин. Нельзя обойти молчанием и того, что Варвара Алексеевна много сделала для улучшения бытовых условий жизни фабричных рабочих и особенно много сделала для их просвещения, что, без сомнения, является результатом ее близкой дружбы с редактором-издателем «Русских ведомостей» проф. Соболевским. Здесь интересным считаем отметить, что Варварой Алексеевной сделан первый опыт назначить директором Тверской мануфактуры русского инженера. Это было сделано в 1896 году, когда во главе упомянутой мануфактуры стал известный общественный деятель и директор Никольской мануфактуры «Саввы Морозова сын и К°» инженер-механик Н. Н. Алянчиков.

В настоящее время правление мануфактуры состоит из Варвары Алексеевны и ее сына Ивана Абрамовича Морозова, А. А. Масленникова, В. Ф. Луксинира и В. И. Рогожина. Директором-распорядителем состоит И. А. Морозов, при котором мануфактура быстро развивается, но положение рабочих не улучшается. Прядильных веретен имеется 158 512, крутильных 10 010 при 4 020 механических ткацких станках. Рабочих 14 000, а годовое производство доходит до 30 000 000 рублей.

С именем Морозовых связуется представление о влиянии и расцвете московской купеческой мощи. Эта семья, разделившаяся на несколько самостоятельных и ставших различными ветвей, всегда сохраняла значительное влияние и в ходе московской промышленности, и в ряде благотворительных и культурных начинаний. Диапазон культурной деятельности был чрезвычайно велик. Он захватывал и «Русские ведомости», и философское московское общество, и Художественный театр, и музей французской живописи, и клиники на Девичьем Поле. Морозовы были одной из немногих московских семей, где уже к началу девятнадцатого века насчитывалось пять поколений, одинаково активно принимавших участие и в промышленности, и в общественной деятельности. Были, конечно, проявления и упадка, но в общем эта семья сохраняла долго свое руководящее влияние.

Основателем морозовской семьи был Савва Васильевич Морозов, начавший свою деятельность в начале XIX века, после московского пожара, когда сгорел ряд прежних московских фабрик. С этого времени, под влиянием благоприятного таможенного тарифа, начался подъем в хлопчатобумажной промышленности.

У Саввы Васильевича было пять сыновей: Тимофей, Елисей, Захар, Абрам и Иван. О судьбе последнего известно немного, а первые четыре явились сами или через своих сыновей создателями четырех главных морозовских мануфактур и родоначальниками четырех главных ветвей морозовского рода. Тимофей был во главе Никольской мануфактуры; Елисей и его сын Викула — мануфактуры Викулы Морозова; Захар — Богородской-Глуховской, а Абрам — Тверской. Все эти мануфактуры в дальнейшем жили своей отдельной жизнью, и никакого «Морозовского треста» не существовало.

Тимофей Саввич был основателем одной из первых морозовских мануфактур — Никольской, которая была первой русской хлопчатобумажной фабрикой, оборудованной конторой Л. И. Кноп. Акционерную форму она приняла сравнительно поздно, в 1873 году, и получила название: «Товарищество Никольской мануфактуры Саввы Морозова сын и К°». Это была полная мануфактура, то есть покупавшая хлопок и продававшая готовый товар, зачастую из своих складов, непосредственно потребителям. Работали так называемый бельевой и одежный товар, и изделия ее славились по всей России и за рубежом — в Азии и на Востоке.

Тимофей Саввич тратил немало средств на разные культурные начинания, в частности на издательство, которое он осуществил с помощью своего зятя, профессора Г. Ф. Карпова.

Жена Тимофея Саввича, Мария Федоровна, после его смерти была и главою фирмы, и главою многочисленной семьи. Я ее хорошо помню — мы были пайщиками Никольской мануфактуры.

Это была женщина очень властная, с ясным умом, большим житейским тактом и самостоятельными взглядами. Подлинная глава семьи.

У Тимофея Саввича было два сына и три дочери, — Савва и Сергеи Тимофеевичи, Анна, Юлия и Александра Тимофеевны. О Савве Тимофеевиче я скажу в дальнейшем отдельно. Сергеи Тимофеевич дожил до глубокой старости и умер сравнительно недавно в эмиграции. Он был женат на О. В. Кривошеиной, сестре известного государственного деятеля. Сергею Тимофеевичу принадлежит честь создания в Москве Кустарного музея в Леонтьевском переулке. Он много содействовал развитию кустарного искусства.

Савва Тимофеевич был женат на бывшей работнице Никольской мануфактуры, где она, в свое время, была «присучальщицей». Сначала она вышла замуж за одного из фабрикантов из семьи Зиминых, овдовела, и потом на ней женился Савва Тимофеевич. Я ее помню уже немолодой, но еще очень интересной женщиной, весьма авторитетной и скорее надменной. Она была своего рода русским самородком, и кто не знал ее прошлого, никогда не сказал бы, что она стояла за фабричным станком. Мне доводилось с ней встречаться по городским благотворительным делам. Помню один комитет, где она с большим искусством председательствовала. После смерти мужа она третий раз вышла замуж за бывшего московского градоначальника А. А. Рейнбота. Как известно, против него было возбуждено уголовное дело, что нанесло большой удар ее самолюбию. От брака с Саввой Тимофеевичем у нее было четверо детей: Мария и Елена, Тимофей и Савва Саввичи. Мария Саввишна была замужем за И. О. Курлюковым (из семьи «бриллиантщиков»), но скоро с ним разошлась; занималась благотворительностью, была очень добрая, но какая-то странная, видимо, не совсем нормальная, любила выступать на благотворительных вечерах в балетных танцах. Коронным номером ее была «русская», поставленная ей, как многим другим московским любительницам, балериной Е.В. Гельцер, которая сама, исполняя ее, пользовалась огромным успехом. У Марии Саввишны это дело не ладилось, над ней добродушно подсмеивались и называли «Марья Саввишна, Вчерашна Давишна». Все это было уже после смерти ее отца.

Савва Тимофеевич в течение ряда лет был во главе Никольской мануфактуры и хорошо знал фабрично-заводское дело. Кроме того, он много занимался и промышленно-общественной деятельностью. Мне уже приходилось говорить о его выступлениях как председателя Нижегородского ярмарочного биржевого комитета. Там его очень ценили и любили. Мне пришлось вступить в состав этого комитета лет через пятнадцать после его ухода, но о нем всегда говорили и вспоминали.

Савва Тимофеевич был человек разносторонний и многим интересовался. Он сыграл большую роль в жизни Художественного театра. Вот как о нем вспоминает Станиславский: «Несмотря на художественный успех театра, материальная сторона его шла неудовлетворительно. Дефицит рос с каждым месяцем. Приходилось собирать пайщиков дела для того, чтобы просить их повторять свои взносы. К сожалению, большинству это оказалось не по средствам...

...Но и на этот раз добрая судьба позаботилась о нас, заблаговременно заготовив нам спасителя.

...Еще в первый год существования театра на один из спектаклей «Федора» случайно заехал Савва Тимофеевич Морозов. Этому замечательному человеку суждено было сыграть в нашем театре важную и прекрасную роль мецената, умеющего не только приносить материальные жертвы, но и служить искусству со всей преданностью, без самолюбия, без ложной амбиции и личной выгоды. С. Т. Морозов просмотрел спектакль и решил, что нашему театру надо помочь. И вот теперь этому представился случай.

Неожиданно для всех он приехал на описываемое заседание и предложил пайщикам продать ему все паи. Соглашение состоялось, и с того времени фактическими владельцами дела стали только три лица: С. Т. Морозов, Вл. Ив. Немирович-Данченко и я. Морозов финансировал театр и взял на себя всю хозяйственную часть. Он вникал во все подробности дела и отдавал ему все свободное время... Савва Тимофеевич был трогателен своей бескорыстной преданностью искусству и желанием посильно помогать общему делу...» Не менее положительную характеристику дает хорошо его знавший Вл. Ив. Немирович-Данченко в своих воспоминаниях «Из прошлого Москвы»: «Среди московских купеческих фамилий, — пишет он, — династия Морозовых была самая выдающаяся. Савва Тимофеевич был ее представителем. Большой энергии и большой воли. Не преувеличивая, говорил о себе: если кто станет на моей дороге, перейду и не сморгну. Держал себя чрезвычайно независимо... Знал вкус и цену простоте, которая дороже роскоши.:. Силу капитализма понимал в широком государственном масштабе».

В свое время в Москве очень много говорили об участии С.Т. Морозова в революционном движении, приведшем, в конце концов, Савву Тимофеевича к самоубийству. Немирович-Данченко дает по этому поводу любопытные подробности: «Человеческая природа не выносит двух равносильных противоположных страстей. Купец не смеет увлекаться. Он должен быть верен своей стихии, стихии выдержки и расчета. Измена неминуемо поведет к трагическому конфликту, а Савва Морозов мог страстно увлекаться. До влюбленности. Не женщиной, — это у него большой роли не играло, а личностью, идеей, общественностью. Он с увлечением отдавался роли представителя московского купечества, придавая этой роли широкое общественное значение. Года два увлекался мною, потом Станиславским. Увлекаясь, отдавал свою сильную волю в полное распоряжение того, кем он был увлечен; когда говорил, то его быстрые глаза точно искали одобрения, сверкали беспощадностью, сознанием капиталистической мощи и влюбленным желанием угодить предмету его настоящего увлечения.

Кто бы поверил, что Савва Морозов с волнением проникался революционным значением Росмерсхольма...

Но самым громадным, всепоглощающим увлечением его был Максим Горький и, в дальнейшем, — революционное движение...» На революционное движение он давал значительные суммы. Когда же в 1905 году разразилась первая революция и потом резкая реакция, — что-то произошло в его психике, и он застрелился. Это случилось в Ницце.

Вдова привезла в Москву, для похорон, закрытый металлический гроб. Московские болтуны пустили слух, что в гробу был не Савва Морозов. Жадные до всего таинственного люди подхватили, и по Москве много-много лет ходила легенда, что Морозов жив и скрывается где-то в глубине России...

Легенда, действительно, по Москве ходила, но сомнений, что в Москву было перевезено и похоронено тело С. Т. Морозова, не было. Тело его из Ниццы привезла не вдова, а специально посланный его семьей племянник Карпов. Он сам мне рассказывал, как выполнил эту миссию, и у него никаких сомнений не было.

Другая ветвь морозовской семьи была «Викулычи». Им принадлежала другая мануфактура в том же местечке Никольском, под названием «Т-во Викулы Морозова сыновей».

Викула Елисеевич был сын Елисея Саввича и отец многочисленного семейства. Все они были старообрядцы, «беспоповцы», кажется, поморского согласия, очень твердые в старой вере. Все были с большими черными бородами, не курили и ели непременно своей собственной ложкой. Самый известный из них — Алексей Викулович, у которого была на редкость полная и прекрасно подобранная коллекция русского фарфора. В Москве эту коллекцию знали мало, так как владелец не очень любил ее показывать. Было у него и хорошее собрание русских портретов, но мне не пришлось его видеть.

Из братьев я знал еще Елисея Викуловича, который, как помнится, ничем особенным не отличался. Зато одна из сестер получила большую известность: она была замужем за мебельным фабрикантом Шмидтом и мать известного революционера, покончившего с собой в московской тюрьме, после декабрьского восстания 1905 года.

Другая была замужем за крупным ткацким фабрикантом, В. А. Горбуновым, который был тоже «беспоповец». Я помню, что на его похоронах церковная служба продолжалась более шести часов кряду.

Старообрядческой была и третья ветвь: Морозовых Богородско-Глуховских. Богородско-Глуховская мануфактура была одной из старейших русских акционерных компаний, основанная в 1855 году Иваном Захаровичем, внуком Саввы Васильевича. У него было два сына, Давыд и Арсений Ивановичи. Первого я не помню, он давно уже умер, а Арсения Ивановича помню хорошо. Он был одним из главных персонажей старообрядчества (рогожского согласия) и пользовался и среди них, и в промышленных кругах весьма большим уважением. У него было два сына, Петр и Сергей Арсеньевичи, и дочь, Глафира Арсеньевна Расторгуева (ее муж был Николай Петрович, из семьи Расторгуевых — рыбников).

Оба брата, Арсений и Давыд Ивановичи, покровительствовали литературе, и некоторые журналы — «Голос Москвы», «Русское дело» и «Русское обозрение» — издавались в значительной степени на их средства.

У Давыда Ивановича было также два сына и дочь, — Николай и Иван Давыдовичи и Ольга Давыдовна, по мужу Царская. Николай Давыдович был женат на Елене Владимировне, урожденной Чибисовой и дочери Ольги Абрамовны из семьи «тверских» Морозовых. Детей у них не было.

Николай Давыдович был одной из самых примечательных фигур на московском торгово-промышленном горизонте. Он долгое время стоял во главе дела, принадлежавшего их семье, и поставил Богородицко-Глуховскую мануфактуру на большую высоту. Это была одна из лучших, по своему техническому оборудованию, фабрик по всей Европе. Работала она, как и все фабрики Морозовых, бельевой и одежный товар, и некоторые «артикулы» пользовались большой и заслуженной славой. Николай Давыдович долго жил в Англии, хорошо знал английскую хлопчатобумажную промышленность и даже состоял членом английских профессиональных организаций. Николай Давыдович принимал участие в работе биржевого комитета, хотя и не любил занимать официально какие-либо должности. Но он был своего рода душою дела, к голосу его прислушивались и с мнением его считались. Он вел суровую борьбу против отдельных попыток всякого рода злоупотреблении и бесчестностей в торгово-промышленном обиходе: неплатежей, невыполнения обязательств по контрактам, нарушения данного слова и пр. В этих случаях он был беспощаден к правонарушителю и своей горячностью и страстностью всегда умел заставить большинство следовать за ним.

Он был моим соседом по имению: он купил у Белосельских-Белозерских их подмосковное имение, где построил прекрасный дом в стиле английского замка. Имение это было в десяти верстах от нашего, и мы часто ездили в Москву одним и тем же поездом. С этого началось наше знакомство, перешедшее потом в дружбу. В дальнейшем, на бирже, мы много вместе работали.

Брат его, Иван Давыдович, занимался сначала больше общественной деятельностью, и мы тоже с ним немало, встречались. Он был и гласным думы, и у почетным мировым судьей, и принимал участие в городских благотворительных комитетах, например, по Вербному базару и Дню белой ромашки. Женат был он первым браком на Ксении Александровне Найденовой. Они были радушными и хлебосольными хозяевами, и я не раз у них бывал. Обычно играли мы у них в карты, в любимую когда-то в Москве игру, — преферанс. Постоянная партия была: братья Н. Д. и И. Д. Морозовы, И. М. Любимов и я. Играли, надо сказать, очень крупно.

Последней ветвью морозовской «династии» были «Абрамовичи», или «тверские». Родоначальником этой группы был Абрам Саввич, основатель Тверской мануфактуры, женатый на Дарье Давыдовне Широковой, родная сестра которой, Пелагея Давыдовна, была замужем за Герасимом Ивановичем Хлудовым. Его сын, Абрам Абрамович, был женат на Варваре Алексеевне Хлудовой, дочери Алексея Ивановича Хлудова, т.е., иначе говоря, на своей двоюродной племяннице. У них было три сына: Арсений, Михаил и Иван Абрамовичи.

У другого сына Абрама Саввича, Давыда Абрамовича, был сын, Николай Давыдович, ничем себя не проявивший и умерший сравнительно рано, и три дочери: Серафима Давыдовна Красильщикова, Маргарита Давыдовна Карпова и Антонида Давыдовна Алексеева. О Серафиме Давыдовне придется мне говорить в связи с семьей Красильщиковых.

В этой ветви морозовского семейства особенно известными были женщины, — не урожденные Морозовы, а морозовские жены. Варвара Алексеевна, урожденная Хлудова, и Маргарита Кирилловна, урожденная Мамонтова, сыграли обе огромную роль не только в московской, но и в общерусской культурной жизни. Варвару Алексеевну Боборыкин описал в своем «Китай-городе». Но оригинал был гораздо примечательнее копии. Верно у Боборыкина лишь то, что ее деятельность широко развернулась после смерти ее первого мужа, А. А. Морозова. Вторым ее мужем был профессор В. М. Соболевский, руководитель газеты «Русские ведомости».

По каким-то завещательным затруднениям она не могла за него выйти замуж официально, и ее дети от Соболевского, Глеб и Наталья, носили фамилию Морозовых. Глеб Васильевич был женат на Марине Александровне Найденовой. Варвара Алексеевна была — «классический тип прогрессивной московской благотворительницы». Не было начинаний, на которые она не откликалась бы. Но в ее активности была особая черта, являвшаяся, конечно, следствием ее близости к «Русским ведомостям», и в этом вопросе она представляла некоторое исключение среди других деятелей из московского купечества. Одним из ее главных созданий были так называемые Пречистенские курсы для рабочих, которые действительно были таковыми и, с течением времени, стали значительным центром для просвещения московских рабочих масс. Моя сестра, Надежда Афанасьевна, почти со времени их возникновения была одной из деятельных сотрудниц Варвары Алексеевны в этом деле, в связи с чем и я, соприкасаясь с этим начинанием, был в общении с Варварой Алексеевной и сохраняю благоговейную память о ее бескорыстной и энергичной работе.

Беспристрастия ради, я приведу один отзыв, который дает о ней Вл. Немирович-Данченко в своей книге «Из прошлого»: «Это была очень либеральная благотворительница. Тип в своем роде замечательный. Красивая женщина, богатая фабрикантша, держала себя скромно, нигде не щеголяла своими деньгами, была близка с профессором, главным редактором популярнейшей в России газеты, может быть, даже строила всю свою жизнь во вкусе благородного сдержанного тона этой газеты. Поддержка женских курсов, студенчества, библиотек, — здесь всегда можно было встретить имя Варвары Алексеевны Морозовой. Казалось бы, кому же и откликнуться на наши театральные мечты, как не ей. И я, и Алексеев были с ней, конечно, знакомы и раньше. Уверен, что обоих нас она знала с хорошей стороны.

Когда мы робко, точно конфузясь своих идей, докладывали ей о наших планах, в ее глазах был почтительно-внимательный холод, так что весь наш пыл быстро замерзал, и все хорошие слова застывали на языке. Мы чувствовали, что чем сильнее мы ее убеждаем, тем меньше она нам верит, тем больше мы становимся похожими на людей, которые пришли вовлечь богатую женщину в невыгодную сделку. Она с холодной, любезной улыбкой отказала...» Сын Варвары Алексеевны, Михаил Абрамович, был известен в Москве под именем «Джентльмен». Этим именем он был обязан тому, что с него, как говорится, списал героя своей известной пьесы того же наименования А. И. Сумбатов-Южин. Эта пьеса очень хорошо шла в Московском Малом театре и в начале девятисотых годов, и в новой постановке, незадолго перед войной 1914 года.

Вся Москва ее пересмотрела, и о герое много говорили, хотя, в сущности, сам по себе он этого, может быть, и не заслуживал. Был он человеком образованным, не без дарований, даже писал (под псевдонимом М. Юрьев), но больше всего знали его в Москве, помимо сумбатовской пьесы, еще по сказочному даже для Москвы карточному проигрышу: в одну ночь в Английском клубе он проиграл известному табачному фабриканту и балетоману, М. Н. Бостанжогло, более миллиона рублей.

Жена его, Маргарита Кирилловна, была также очень известна в Москве, но совсем в иной области. В ее доме, при ее содействии и участии, устраивались религиозно-философские собрания, и устраивались они московскими философами, начиная с князя Сергея Николаевича Трубецкого. Мне удалось, по протекции, раза два или три присутствовать на этих чрезвычайно интересных собраниях, являвшихся одной из значительных достопримечательностей. Протекцией моей был Семен Владимирович Лурье, принадлежавший к промышленному миру, но исключительно грамотный в вопросах как экономики, так и философии. Он был очень близок к делу устройства этих собраний.

М. К. Морозова тоже была выведена в театральной пьесе, в «Цели жизни» Вл. Немировича-Данченко, — в карикатурном, но не слишком злом виде. О ней и о собраниях в ее доме немало писал в своих воспоминаниях за последнее время Степун. К его мемуарам мне еще придется вернуться: у меня впечатление, что автор «Николая Переслегина» не очень хорошо знал Москву.

Семьей Морозовых было создано много благотворительных учреждений, в частности университетские клиники. Самым значительным был институт для лечения раковых опухолей при Московском университете. Про эту клинику Рябушинский говорил, что она представляла собой целый город. Далее были университетские психиатрические клиники, детская больница имени В. Е. Морозова, Городской родильный дом имени С. Т. Морозова, богадельня имени Д. А. Морозова. В. А. Морозовой было устроено ее имени начальное ремесленное училище, и С. Т. Морозовым — упомянутый уже мною музей кустарных изделий. Наконец, Морозовыми был сооружен прядильно-ткацкий корпус при Московском техническом училище и организована соответствующая кафедра по текстильному делу.

I

По данным Димитриевской приходской церкви Ребушинской слободы (в 3 верстах от Боровска) значится, что в 1786 году 1 ноября у служителя Якова Денисова родился сын Михаил. Крещен того же числа, восприемники были: боровский мещанин Матвей Евтеев и Ребушинской слободы служительская жена Евфимия Ермолаева.

Из того же источника видно, что семья Якова Денисова в 1789 году состояла из следующих лиц:

По записи П. М. Рябушинского известно, что дед его Яков Денисов был по прозванию Стекольщиков, по занятию резчик по дереву. Фамилия Стекольщиковых и до настоящего времени сохранилась в слободе Ребушинской, и все ее представители происходят от двух старших сыновей Якова Денисова.

Из прозвания «Стекольщиковым» служителя Якова Денисова, бывшего резчиком по дереву, видно, что отец его, служитель Денис Кондратьев, был стекольщиком и этим ремеслом служил Пафнутиевскому монастырю.

Денису Кондратьеву, родившемуся в 1713 году, пришлось в течение своей долгой жизни испытать все последствия тех перемен, которые совершались в отношениях монастыря к служительской слободе, под влиянием распоряжений правительства, клонившихся к отнятию земельной собственности у монастырей.

Денис Кондратьев застал еще время, когда монастырь содержал за свой счет служителей; ему пришлось и приспособляться в течение долгого переходного времени к новым условиям, когда нужно было, служа монастырю, платить оброк в Коллегию экономии и, наконец, совершенно отделиться от монастыря и, получив земельный надел, обратиться в «экономического» крестьянина.

Малый надел в Ребушинской слободе не мог давать достаточно средств для содержания большой семьи, и резьба по дереву являлась подсобным промыслом, по-видимому, связанным с временными нуждами монастыря в такого рода мастерах, так как в дальнейшем этот промысел не сохранился в фамилии Стекольщиковых.

Кроме ремесла, подсобным промыслом являлась торговля, так как имеются сведения, что жена Якова Денисова занималась скупкою чулок по деревням и перепродавала их в Боровске.

С 1798 года младшие сыновья Якова Денисова — Артемий и Михаил — не значатся более в приходских книгах, из чего можно заключить, что с этого года они были отданы в ученье, а старшие Василий и Иван остались при отце, продолжая заниматься резьбой по дереву.

Артемию было 14 лет, а Михаилу 12 лет, когда они были отданы мальчиками в торговлю, но куда были они помещены, точных сведений не имеется. Известно только, что Артемий совместно с братом с 1802 года платит третью гильдию и занимается самостоятельно торговлей в ветошном ряду, как значится в капитальных книгах Архива купеческой управы.

Ко времени шестой ревизии Артемий Яковлевич был женат, а Михаил Яковлевич оставался холостым и вел самостоятельную торговлю в холщовом ряду.

Закон того времени гильдейским сбором заменял все ранее бывшие промысловые сборы, и сбор этот составлял 1 % с объявленного капитала, который никакой проверке не подлежал. С 1785 года размер гильдейского капитала для первой гильдии был 10-50 тысяч рублей, для второй — 5-10 тысяч рублей и для третьей 1-5 тысяч рублей. В 1807 году размер объявляемых капиталов был повышен для первой гильдии от 50 тысяч рублей, для второй от 20 тысяч и для третьей от 8 тысяч.

В ревизских сказках, относящихся к 1811 году, значится: «В Барашской слободе, сентября 27 дня. — Третьей гильдии купец Михаила Яковлев 24 лет. Прибыл в 1802 году июня 18 дня, Калужской губернии, Боровского уезда, Атепцовской волости, Ребушинской слободы, из экономических крестьян; жительствует в Пятницкой части церкви Черниговской у пономаря Ивана Михайлова. У него Михаила жена Афимья Степанова 18 лет».

Женился Михаил Яковлевич на Евфимии Степановне Скворцовой. Степан Юлианович Скворцов, крестьянин деревни Шевлино, вел значительное кожевенное дело. У него были собственный завод и в Москве торговля, которой, по-видимому, заведовал старший сын Егор Степанович. У последнего был дом в Кожевниках, где и до сих пор владеют г. Скворцовы домами; состоял он тоже сначала в третьей гильдии, а с 1833 года в первой гильдии.

У Степана Юлиановича, кроме сына Егора, было еще три сына: Андрей, Михаил и Василий, которые в 1808 году были записаны в третью гильдию. Кроме четырех сыновей, была дочь Евфимия, за которую посватался Михаил Яковлевич.

Как мы знаем по ревизским сказкам, поселились молодые в Голутвине, и в этом районе в дальнейшем будущем развивалась деятельность Михаила Яковлевича, подобно тому, как Скворцовы обосновались неподалеку от него в Кожевниках.

К Барашской слободе, к которой приписаны были оба брата Яковлевы, они никакого отношения не имели. В то время и самой Барашской слободы уже не существовало, она вошла в состав города, и воспоминание о ней сохранилось только в названии Барашевского переулка да церквей Воскресения и Вознесения на Барашах. Прежние слободские управления были уже упразднены и заменены домом Московского градского общества, где для удобства регистрации продолжались записи по слободам. Этот порядок регистрации купечества и до сих пор ведется в купеческой управе.

Какого рода торговлей занимался Михаил Яковлевич, сведений почти не сохранилось, но действующий в то время закон 1785 года (ст. 116) определял его права так: «Третьей гильдии не только дозволяется, но и поощряется производить мелочной торг по городу и по уезду, продавать мелочной товар в городе и округе, возить его водой и сухим путем по селам, селениям и сельским торжкам и на торжках этих продавать, выменивать и покупать потребное для мелочного торгу оптом или в розницу, в городе или в округе».

«Третьей гильдии не запрещается иметь станы, производить рукоделия, иметь и содержать малые речные суда, иметь трактиры, герберги, торговые бани и постоялые дворы для приезжих и прохожих людей» (ст. 117 и 118).

«Третьей гильдии запрещается ездить в карете и впрягать зимою и летом более одной лошади» (ст. 119).

Две лошади дозволялось запрягать только купцам первой и второй гильдии, причем для первой экипажем могла служить карета, а для второй коляска.

В этих торговых рамках несомненно заключалась деятельность Михаила Яковлевича. В капитальных книгах купеческого дома градского общества сохранились следующие сведения. В 1810 году оба брата живут вместе, и Артемий торгует в ветошном ряду, а Михаил в холщовом. В 1811 году место торга Михаила Яковлевича не меняется, а старший брат имеет ветошную лавку на Неглинной.

Удачны или неудачны были первые шаги их самостоятельной торговой деятельности, но наступивший 1812 год не мог не отозваться неблагоприятно на торговых делах. Ожидание неприятеля к стенам Москвы, бегство населения из города, наконец, пожары, испепелившие большую часть столицы, — все это надолго надорвало силы московского купечества.

Михаил Яковлевич с семьей, во время занятия Москвы неприятелем, переехал в село Кимры, Тверской губернии, и по семейным преданиям, принялся там за скупку обуви, но эта торговая операция, по-видимому, не была удачна, так как в дальнейшей своей торговой деятельности он обувью никогда не занимался. С 1814 года он перестал вносить гильдейский сбор и приписался в московские мещане, так же как и брат его Артемий Яковлевич.

Возвратившись из Тверской губернии, он в июне 1813 года подал в дом Московского градского общества следующее прошение: «Состою я в московском по третьей гильдии купечестве в Барашской слободе, и с объявленного мною капитала все государственные подати по 1813 год, кроме пожертвования по общественному приговору девяноста рублей, плачены были безнедоимочно. Настоящий же 1813 год, равно и на будущее время, по претерпенному мною от нашествия в Москву неприятельских войск разорению, процентных денег платить нахожу себя не в состоянии, почему дом градского общества покорнейше прошу по неимению мною купеческого капитала перечислить в здешнее мещанство».

Это прошение Михаила Яковлева было принято и постановлено навести справки, нет ли у просителя дома или другого имущества для взыскания невнесенного пожертвования на нужды войны.

Дальнейших сведений в купеческом архиве о Михаиле Яковлеве не имеется в течение десяти лет, и только в деле о принятии его в 1824 году в московское купечество приведена справка магистрата о разрешении ему в 1820 году именоваться Ребушинским. Ту же фамилию в 1827 году разрешено носить второй гильдии купцу Артемию Яковлеву. С течением времени данная фамилия изменилась в «Рябушинский», как в официальных документах, так и в подписях ее носителей, но Михаил Яковлевич до конца своей жизни подписывался: Ребушинской.

Об этом десятилетии имеются только следующие сведения, записанные П. М. Рябушинским по семейным воспоминаниям: Михаил Яковлевич служил у Сорокованова, который ему, как своему приказчику, передал за старостью лет торговлю с тем, чтобы он выплачивал ему годами, что и было выполнено. Жила семья Рябушинских в приходе святого Ипатия в Ипатьевском переулке в доме Мещанинова, и в этом доме родились все дети Михаила Яковлевича.

Эти сведения показывают, что Михаил Яковлевич вскоре по переходе в мещанство поселился в Ипатьевском переулке и, по данным Архива купеческой управы, оставался жить в том же доме до 1830 года, когда переехал в свой дом в Николо-Голутвинском приходе.

Михаил Яковлевич имел трех сыновей и двух дочерей, которые родились в следующих годах: Пелагея в 1815 году, Иван — 1818 году, Павел — в 1820 году, Анна — в 1824 году, Василий — в 1826 году.

Все эти годы он жил в Китай-городе, в центре московской торговой деятельности, очевидно, для того, чтобы быть ближе к делу, которое вел, чтобы тратить менее времени и сил на проходы между своей квартирой и лавкой Сорокованова в Гостином дворе.

Михаил Петрович Сорокованов начал торговать в холщовом ряду после нашествия французов, хотя, как видно из данных Архива старых дел, свою лавку он купил в 1802 году у Маркела Демидова Мещанинова, в доме которого позднее поселился М. Я. Рябушинский. Купив лавку, он сам в ней не торговал, так как до 1811 года он в капитальных книгах третьей гильдии московского купечества по Семеновской слободе значится торгующим хлебом в собственном доме в приходе Богоявления, что на Елохове.

М.П. Сорокованов был 61 года, когда начал торговать в холщовом ряду. У него было в то время пять сыновей в возрасте от 37 до 17 лет, но, по-видимому, они, кроме второго, Федора Михайловича, все были мало способны к торговле, так как после смерти отца сыновья, оставшиеся в живых, перешли в мещанство, а младший записался в цех. Лавка же в холщовом ряду продана была в 1844 году М. Я. Рябушинскому. Единственный способный к торговле Ф. М. Сорокованов, отделившись от отца в 1825 году, занялся торговлей лесом и скончался в 1840 году купцом второй гильдии.

Ненахождение в своей семье помощников в новом роде торговли, предпринятом М. П. Сороковановым, побудило его, по всем вероятиям, нанять себе в приказчики М. Я. Рябушинского, который еще до нашествия французов торговал в холщовом ряду.

«В старые времена, — говорит Пыляев, — общая картина московских рядов и Гостиного двора представляла самую кипучую деятельность. Ночью вся эта часть, запертая со всех сторон, представляла какой-то необъятный сундук с разными ценностями, охраняемый злыми рядскими собаками на блоках да сторожами. Но лишь только на небе занималась заря и вставало солнце, как вся эта безлюдная и безмолвная местность вдруг растворялась тысячами лавок, закипала жизнью и движением. Длинной вереницей тянулись к рядам тяжело нагруженные возы от Урала, Крыма и Кавказа, куда глаз ни заглянет — всюду движение и кипучая деятельность: здесь разгружают, там накладывают возы; тюки, короба, мешки, ящики, бочки — все это живой рукой растаскивается в лавки, в подвалы, амбары и палатки или накладывается на возы. Длинные, извилистые полутемные ряды построены без плана и толку, в них без путеводителя непривычному не пройти; все эти ряды сохраняли и вмещали в себя товары ценою на миллионы рублей».

«Площадь, занятая теперь Верхними рядами, — по описанию Пыляева, — разделялась в то время на три отделения. Первое отделение, против Красной площади пространство от Никольской улицы до Ильинской, в длину заключало в себе восемь линий, имеющих свои названия по роду товаров. Каждая линия торговых рядов первого отделения имела восемь названий: Ножевая, Овощная, Шапочная, Суконная Большая, Суконная Малая, Скорняжная, Серебряная и Большая Ветошная, или Покромная; линия Ножевая имела ряды: Новый Овощной и Седельный; линия Шапочная имела четыре ряда: Колокольный, Холщовый, Кафтанный и Шапочный; Большая Суконная — четыре ряда: Железный, Лопатный, Малый Золотокружевной и Смоленский Суконный; линия Суконная Малая — пять рядов: Сундучный, знаменитый своими пирожками и квасом, Нитяной, Малый Крашенинный, Большой Золотокружевной, Затрапезный и Московский Суконный, поперек этой линии шел Большой ряд Крашенинный; линия Скорняжная делилась на Бумажный, Епанечный, Скорняжный и Шелковый ряды; линия Серебряная на Иконный, Женский Кружевной, Малый Ветошный и Серебряный. Линия Большая Ветошная на Перинный ряд, затем Большой Ветошный и Сольный, лицом на Ильинку — Панский ряд».

Этот мир постоянного движения, борьбы за существование в самых разнообразных областях труда, соединенных чуть не под одну крышу, этот мир, постоянно сменяющегося состава его, в зависимости от торгового таланта и создавшихся в нем навыков, тянул к себе Михаила Яковлевича Рябушинского, уже ранее окунувшегося в его интересы. Чтобы работать здесь интенсивно, необходимо не терять времени бесполезно для дела, будет ли оно свое или чужое. Эти соображения и определили продолжительное проживание Рябушинского в Ипатьевском переулке.

Говорят, что у человечества имеются три цели, руководящих жизнью: или власть, или слава, или деньги. У М. Я. Рябушинского ни одна из этих целей не руководила жизнью. Он не искал власти, а только пользовался ею в семье, как орудием для совершенствования выполняемого дела; он не искал славы и даже прятал от посторонних глаз блестящие результаты своей упорной многолетней работы; он не искал денег, так как, создавая своим делом крупный по тому времени капитал, он не пользовался им для своих личных и семейных потребностей.

Михаил Яковлевич принадлежал к небольшому пока слою людей, для которых не власть, слава и деньги являются целью жизни, а дело, которое они взялись вести. Он принадлежал к тому типу людей, который в Западной Европе создал буржуазию. У нас, как в стране еще малокультурной, обладающей меньшим числом творческих сил в области материального блага, этот тип наиболее часто встречается в деревне в виде «хозяйственного мужика», у которого все помыслы, все семейные, общественные отношения подчинены, по выражения Гл. Успенского, «власти земли», т.е. интересам того земледельческого дела, которым поглощен хозяйственный мужик.

Таким «хозяйственным мужиком» был и М. Я. Рябушинский в области торговли.

Всю свою долгую жизнь, не меняя того образа жизни, какой создался в начале XIX века, он направлял все нараставшее богатство на дальнейшее развитие дела. От торговли холщовым товаром он перешел постепенно к торговле и бумажным, который входил все более и более в моду у потребителя, и шерстяным. Торгуя сперва в арендованных лавках, он затем покупает их у наследников Сорокованова и Нечаева. Скупая сперва товар у крестьян и мастеров, он затем сам начинает раздавать кустарям материал и им заказывать желательный товар. В 1846 году он заводит свою небольшую фабрику в Москве. В последние же годы своей жизни, когда его сыновья Павел и Василий стали взрослыми и оказались дельными работниками в его деле, он заводит фабрики шерстяных и хлопчатобумажных тканей в Медынском и Малоярославском уездах Калужской губернии.

Создавая свое дело, Михаилу Яковлевичу приходилось почти все время работать одному. Сперва дети были малы, а затем он долго не доверял их деловитости и привязанности к созданному им делу. Он доверял только своей жене Евфимии Степановне, отличавшейся своею добротой и хозяйственной заботливостью о семье; ей он завещал все свое дело, но она скончалась ранее мужа.

К детям он относился сурово. Само собою разумеется, что он требовал от них с ранних лет посильной помощи в лавке, но и к способам использования ими своего досуга он относился ревниво. Так, например, услышав раз где-то в доме раздающиеся звуки скрипки, он разыскал на чердаке второго сына Павла с инструментом в руках. Бедная скрипка поплатилась жизнью, так как была разбита о стропила крыши, а сын после этого не смел и думать о продолжении своих тайных от отца уроков музыки у какого-то эмигранта-француза, оставшегося в Москве после войны.

Книжному обучению детей он не придавал особенного значения. Учились они чтению и скорописи; судя же по изменению в их правописании в сороковых и пятидесятых годах, они большему научились самостоятельно, чем под руководством учителя.

По понятиям Михаила Яковлевича, наиважнейшим и наилучшим учителем является сама жизнь, и потому уже с 16 лет старший сын Иван Михайлович был поставлен на самостоятельное дело. По годовому отчету на Пасху 1835 года он арендовал у отца одну из лавок и самостоятельно торговал, получая из кладовой товар с 10% надбавкой на цены. В лавке товара было на 11 727 рублей. В 1836 году он получил пользы от торговли 1 330 рублей 90 копеек, из которых уплатил отцу «за лавку, хлеб и одежду» 600 рублей. Следующие 2 года торговый оборот и доход увеличивались. Платил «процентовых» (8%) 927 рублей 30 копеек, за ужин и обед 250 рублей и за одежду 450 рублей. Перед женитьбой, в 1841 году, Иван Михайлович забирает у отца товара только на 2 800 рублей, но расплачивается с посторонними поставщиками товара Михаил Яковлевич, который заканчивает все денежные счета с сыном в 1845 году после выдела его.

Деловитость, привязанность к делу и способность упорно преследовать намеченную цель — .эти качества, которыми обладал М. Я. Рябушинский, не могли не цениться его хозяином, М. П. Сороковановым, у которого собственные сыновья этими качествами не обладали. Но еще более должны были сближать хозяина и его приказчика одинаковое религиозное настроение, так как М. П. Сорокованов подходил к своим 70 годам, когда религиозные вопросы особенно сильно захватывают человека.

После разорения 1812 года, как всегда бывает после сильных общественных потрясений, все русское общество переживало время религиозных исканий. Эти искания в народной среде выразились в создании различных новых сект, а в московском купечестве в усиленном переходе из господствующей церкви в старообрядчество.

В то время старообрядческая община Рогожского кладбища процветала. Благодаря священнику Ивану Матвеевичу Ястребову, все имущество общины было охранено от неприятеля. При слухах о приближении французов к Москве отец Ястребов вырыл ямы, в которые спрятал все имущество, и остался сам на кладбище его охранять. Немалую поддержку в восстановлении прежнего порядка на кладбище получил он в 1813 году от казаков, занявших Москву, с их атаманом графом Платовым, который тоже был старообрядцем.

Процветание Рогожского кладбища выразилось в создании многих учреждений благотворительного характера, служивших показателем жизненности данной религиозной общины. Приют для призреваемых, сиротский дом, училище, дом умалишенных, приют для приезжающих созданы были в ограде кладбища.

Противоположение религиозной жизни старообрядческой общины и московских приходов должно было оказывать действие на религиозно настроенные в 20-х годах умы, и, по всем вероятиям, этим объясняется, что число старообрядцев в Москве, в конце XVIII века доходившее до 20 тысяч прихожан, к 1825 году возросло до 68 тысяч.

Религиозные вопросы русского общества в первой четверти XIX века не могли не отражаться на Михаиле Яковлевиче Рябушинском. С раннего детства, вследствие близости к монастырю, он проникнут был потребностью молитвы и церковного общения. Женившись на Евфимии Степановне, он вошел в семью, тоже очень религиозную. Степан Юлианович Скворцов построил в своем приходе, Пятнице Берендееве, большой храм и, живя в 3 верстах от села в деревне Шевлино, он каждый день ходил пешком до глубокой старости слушать утреню и обедню.

Будучи уроженцем Ребушинской слободы, находящейся в трех верстах от города Боровска, где погребены боярыни Морозова и Урусова, Михаил Яковлевич не мог не знать о трагической кончине этих поборниц старообрядчества, могилы которых до сих пор служат предметом общего почитания. Теперь, когда окружающая жизнь обратила внимание М. Я. Рябушинского на моральные и социальные различия между лицами, принадлежащими к господствующей и старообрядческой церквам, когда его симпатии склонились к тем, кто сохранил старинный уклад жизни, кто более отличался хозяйственностью, работоспособностью, — детские воспоминания о мученической кончине боярынь Морозовой и Урусовой освящали весь тот уклад жизни и верований, за который они умирали голодной смертью в подземелье.

В котором году совершился переход в старообрядчество М. П. Сорокованова и М. Я. Рябушинского, данных не имеется. По-видимому, переход Сорокованова со всей семьей относится к 1825 году, когда произошел выдел его второго сына Федора, так как этот последний один из семьи остался принадлежащим к господствующей церкви.

Переход Михаила Яковлевича, по-видимому, совершился между 1818 и 1820 годами, в которые у него родились сыновья Иван и Павел. Предположение это имеет следующие основания. В 1820 году он переменил прозвание Яковлев на Ребушинской. Вступая снова в московское купечество в 1824 году, он заявляет только об имени дочери Пелагеи, внесенной в ревизию 1815 года, и умалчивает о всех прочих детях. Кроме того, в Архиве купеческой управы имеется запрос его перед IX ревизией о составе семьи Рябушинского в прежние ревизии, причем указывается, что в VII ревизию внесена дочь Пелагея, а в VIII ревизию, производившуюся в 1834 году, сын Иван. Из этого запроса видно, что сами Рябушинские предполагали детей, рожденных после 1820 года, невнесенными в ревизские сказки.

Артемий Яковлевич Рябушинский тоже перешел в старообрядчество, но, по-видимому, позже, так как в Архиве купеческой управы имеются документы о свадьбе его сыновей — Алексея в Троицкой церкви, что в Серебряниках, и об Иване справка, выданная Духовной консисторией. Что же касается самого Артемия Яковлевича, то в его купеческих документах не имеется указаний о принадлежности к старообрядчеству, но известно только, что он скончался 4 октября 1830 года от холеры, похоронен на московском старообрядческом Рогожском кладбище. Младший же сын его Петр Артемьевич, родившийся в год смерти отца, крещен был в старообрядчестве. Этот сын в ревизских сказках и в документах по купечеству не значился и числился московским мещанином; он с малых лет был более близок к семье Михаила Яковлевича, чем к своей, и чуть не всю жизнь был у него на службе; скончавшись в 1879 году, он похоронен на Рогожском кладбище.

Девять лет Михаил Яковлевич Рябушинский прослужил приказчиком у Сорокованова и на десятый решил снова приняться за самостоятельную торговлю. При объявлении гильдейского капитала в 1824 году свидетелями в достоверности сообщаемых сведений о торговле Рябушинского в холщовом ряду подписались братья жены его — Егор и Василий Степановичи Скворцовы.

Михаил Петрович Сорокованов, оставшись один в своей лавке, продолжал торговать холщовым товаром только три года. В 1827 году он подал свое гильдейское заявление на следующий год, в котором уже не упоминается о торговле в холщовом ряду, а сказано — «торгую лесом в Покровском ряду»; в заявлении следующего года значится «торгую лесными рощами», а в 1830 году — «хлебом на немецком рынке». Но к хлебной торговле, которая прежде была его специальностью, он воротился только на один год. Семидесятипятилетний возраст уже не позволял по-прежнему работать, и приходилось остальные годы жизни числиться по лесной торговле, на которой специализировался его сын Федор Михайлович. Подступали болезни старческого возраста: в 1835 году Михаил Петрович ослеп, а в 1836 году разбит был параличом и в 1839 году скончался 85 лет от роду.

Кончина Михаила Петровича Сорокованова освободила Михаила Яковлевича Рябушинского от обязательства, принятого на себя в 1827 году, пожизненно уплачивать своему бывшему хозяину некоторую сумму за полученный от него товар при передаче торговли, но владельцем лавки № 24 в холщовом ряду он сделался только в 1844 году, купив ее у Василия Михайловича Сорокованова.

Прибавление, к начатой в 1824 году самостоятельной торговле в холщовом ряду, лавки М. П. Сорокованова заставило М. Я. Рябушинского подумать о более широкой и прочной организации обеспечения себя нужным товаром. С этой целью он вносит в июне 1827 года свой гильдейский платеж за следующий год, мотивируя этот заблаговременный платеж тем, что «ныне же нужно мне по коммерческим делам отлучиться в разные российские города и селения».

В первой четверти XIX века крупная ткацкая промышленность переживала продолжительный кризис; многие фабрики ликвидировались, и освободившиеся в них рабочие, обладавшие навыком и искусством в ткацком деле, перенесли его из города в деревню, устроив домашние мастерские кустарного характера; также много создалось кустарей, занимавшихся набивкою миткаля у себя дома. Получавшийся у кустарей товар сбывался на месте в провинции, а также доставлялся в Москву. Этим товаром по преимуществу торговали Михаил и Артемий Яковлевичи Рябушинские.

Поездка М. Я. Рябушинского в провинцию, по-видимому, была связана с мыслью о создании торговых связей с владимирскими кустарями, так как к этому времени относится покупка его женою Е. Ст. Рябушинской 115 десятин земли в Покровской округе Владимирской губернии.

В конце 1829 года Евфимия Степановна приобрела. на торгах голутвинский дом в б квартале Якиманской части за 27 тысяч 30 рублей. Из этой суммы она внесла б 823 рубля, а 20 206 рублей были рассрочены платежом на 14 лет по 721 рублю 86 ¹/₂ копейки, в каждое полугодие. Этот дом до сих пор почти сохраняет свой прежний вид, и в нем находятся народная столовая и убежище для вдов и сирот московского купеческого и мещанского сословий имени П. М. Рябушинского. Значительная же часть купленной при доме земли отошла Истоминым при продаже им голутвинской фабрики.

Имущественное положение Рябушинских в то время определяется взаимным духовным завещанием, сделанным Михаилом Яковлевичем и Евфимией Степановной в 1830 году.

«По кончине моей, Михаилы, — говорится в завещании, — все благоприобретенное свое имение движимое, заключающееся в товаре, долговых документах, деньгах и что только после меня оказаться может без всякого изъятия предоставляю в полное распоряжение и управление ей, супруге моей Афимье Степановне, в которое мое имение ни детям нашим, ни кое-кому из родственников ни под каким предлогом не вступаться и не до чего дела нет. Буде мне, Афимье Степановне, кончина живота последует прежде супруга моего Михаилы Яковлевича, то после себя недвижимое свое имение, как-то: 1) каменный дом, мною купленный с публичного торга в конкурсе, стоящий в Москве, Якиманской части, 6-го квартала под № 626 со всем под тем и садом землею и 2-е) доставшуюся мне по купчей из дворян от Титулярной Советницы Катерины Петровны Мечковой полупустошь Малахову, Буйны тож, лежащую во Владимирской губернии, Покровской округи, при речке Шерпе по течению ея на левом берегу, в коей удобной земли, пашни, леса и сенных покосов сто пятнадцать десятин, а буде окажется по измерению то и более, предоставляю в полное владение ему, супругу своему Михаиле Яковлевичу Ребушинскому, до которого имения в жизнь его ни детям нашим ни же кому либо другому дела нет и ни по каким правам и случаям не вступаться».

С переездом на житье в собственный дом начинает создаваться самостоятельная жизнь второго поколения Рябушинских.

В 1832 году была выдана замуж старшая дочь Пелагея Михайловна за купеческого сына Евсея Алексеевича Капустина. Эта свадьба была приятна родителям и создала надолго родственную близость между Рябушинскими и Капустиными. Старший сын их Михаил Евсеевич почти всю жизнь свою проработал в Деле Рябушинских, и в настоящем году один из внуков Пелагеи Михайловны, Иван Михайлович, празднует 25-летний юбилей своего пребывания на службе товарищества мануфактур П. М. Рябушинского с сыновьями, а другой внук, Антон Михайлович, служит заведующим хозяйственным отделом фабрик.

В 1842 году женился старший сын Иван Михайлович на московской мещанке Наталье Дементьевне Гавриловой, домовладелице в той же Якиманской части. Этот брак, по-видимому, был по любви и создал разлад в семье, закончившийся выделом Ивана Михайловича по «отдельной записи», в которой говорится, что родители «заблагорассудили с общего согласия отделить сына Ивана Рябушинского от семейства и капитала, а так как за нами Михайлою и Афимьей никакого наследственного капитала и имения не имеется, а какое есть, то все благоприобретенное нами Михайлой и Афимьей Ребушинскими, а потому крепостной мой, Михаилы, дом с принадлежащею к нему землею и надворным строением, доставшийся мне по купчей в 1843 году от московских мещанки Татьяны Дементьевой Гавриловой и купеческого сына жены Натальи Дементьевой Ребушинской, состоящий в Москве, Якиманской части, 3 квартала, под № 281, в приходе церкви Успенье Пресвятой Богородицы, что в Казачьей, отдаю сыну нашему Ивану Рябушинскому в вечное и потомственное владение с тем, чтобы ему и наследникам его, таковым отделом оставаться навсегда довольным, а я, Иван, принимая таковую родителей моих награду, оставаясь оною совершенно довольным с должною моей благодарностью, обязуюсь за себя и наследников моих более ни из капитала, ни «з имения, как при жизни родителей моих, так и после кончины их, от других наследников ничего не требовать, хотя бы и вновь что-либо ими, родителями моими, в жизнь их приобретено было».

Позднее, после смерти Натальи Дементьевны, отношения между отцом и сыном стали снова доброжелательными, и Михаил Яковлевич в своем духовном завещании не забыл о старшем сыне. Отец, ценивший в людях выше всего деловитость, не мог не ценить ее в сыне, хотя бы он работал вне родительской зависимости. Иван же Михайлович вел свою торговлю «бумажным товаром» успешно и, скончавшись в 1876 году, оставил после себя капитал в 158 536 рублей 34 копейки, которые поручил распределить душеприказчикам своим: брату Павлу Михайловичу и Т. Г. Рассадкину.

В 1866 году Ив. М. Рябушинский вторично женился, и его вдова Елена Васильевна до сих пор является одним из самых близких и почитаемых людей в семье Павла Михайловича Рябушинского.

В 1834 году женился второй сын Павел Михайлович на московской мещанке Анне Семеновне Фоминой, внучке Ивана Матвеевича Ястребова, всеми уважаемого священника Рогожского кладбища. Этот брак, по-видимому, устроенный родителями и приятный для них, не был счастлив для молодых.

Вслед за браком Павла Михайловича, в 1844 году, вышла замуж младшая дочь Анна Михайловна за Петра Яковлевича Шувалова.

В том же 1844 году была куплена у Василия Михайловича Сорокованова лавка № 24 в холщовом ряду, в которой издавна торговал М. Я. Рябушинский. За «каменную лавку на белой земли с находящеюся над нею палаткою» уплачена Сорокованову тысяча рублей. Лавка эта имела «длиннику по правую и левую сторонам по 3 сажени, поперечнику в переднем и заднем концах по 1 сажени». В 1849 году у наследников Нечаевых удалось купить и соседние лавки, которые Михаил Яковлевич много лет арендовал. Михаил Яковлевич купил лавки за № 20, 21, 22, 23 за четыре тысячи двадцать пять рублей. Эта покупка обошлась Рябушинскому значительно дороже первой, так как лавки эти занимали площадь 8 ? аршин на 9 аршин 3 вершка.

В губернском Архиве старых дел имеется об этих лавках судебный процесс Сорокованова с соседом Меньшовым. Из этого дела видно, что все эти лавки принадлежали в начале столетия чиновнику Маркелу Демидову Мещанинову, в доме которого потом много лет жила семья М. Я. Рябушинского. Этот Мещанинов сдавал свои лавки в аренду по 18 рублей, а в одной держал сидельца, т.е. приказчика на отчете. Очень может быть, что и Рябушинский до 1812 года, когда был еще Михаилом Яковлевым, начинал свои первые шаги по торговле холщовым товаром в лавке Мещанинова или в купленной у него в 1802 году М. П. Сороковановым. Делая это предположение, можно объяснить, почему в воспоминаниях Павла Михайловича Рябушинского сохранилось, что его отец торговал в своих лавках раньше нашествия французов.

Все эти пять лавок, как видно из вышеуказанного процесса, были в общих каменных стенах, со сводами, и постройка была настолько прочна, что вполне уцелела от пожара 1812 года.

Этими пятью лавками Рябушинские владели до 1871 года, когда Василий Михайлович их продал купцу В. И. Меньшову.

Шерстяной и полушелковый товар готовила Московская фабрика в Голутвинском переулке с 1846 года, а также, по всем вероятиям, он доставлялся калужскими кустарями, так как раздача материала на ручные станки по деревням практиковалась в больших размерах.

По сообщению А. Тихомовича, кроме миткаля, медынские кустари «работают бурса, альпака, фай». «Работают саржу, камлот, русинет, кашемир»; в 12 деревнях (в том числе Насонове) «выделывают бумажные, шерстяные и шелковые материи».

В описании Калужской губернии М. Попроцкий сообщает, что «ткачество здесь имеет характер кустарный. Оно производится в крестьянских избах по деревням Медынского, Боровского, Малоярославского и Тарусского уездов. Несколько иногородних и местных купцов и богатейшие крестьяне (мастерки) имеют здесь конторы для раздачи работающим крестьянам привозимой из Москвы бумажной пряжи, приемки от них миткаля и доставки его в Москву. Главным из производителей считают московского купца Рябушинского; из его контор в течение уже нескольких лет раздается работа на 3 000 станков». В том же сочинении в таблицах имеются сведения о существовании в Насонове Медынского уезда, бумаготкацкой фабрики купца Рябушинского на 600 станков при 650 рабочих с ценностью производства в 150 тысяч рублей.

Кроме того, по годовому отчету торговли М. Я. Рябушинского за 1856 год поставлен расход на постройку фабрики 45 500 рублей. По-видимому, это относится к Чуриковской фабрике, так как М. Попроцкий, собиравший материалы для своей, книги в 1857 году, указывает, что «Московский купец Рябушинский построил фабрику близ Малого Ярославца на 200 станков с паровым двигателем в 45 сил; станки выписаны из заведения Гика в Манчестере». Впрочем, имеются также данные, что в 1856 году перестраивалась московская фабрика, а местные жители Чурикова утверждают, что их фабрика строилась в 1854 году.

Изготовляемый товар продавался не только в розницу, но и оптом, так как по вексельным записям видно, что Михаил Яковлевич имел с 20-х годов довольно обширные торговые дела с евреями из Западного края, которым он доставлял товар, изготовляемый кустарями.

Годовые отчеты начали составляться с 1835 года. Они составлялись Павлом Михайловичем, которому было тогда 15 лет. Год заканчивался к Пасхе, и отчет озаглавливался:

Первые годы долговые обязательства вписывались общей цифрой, по указанию отца, причем отмечалось: «из старой еврейской книги», «по новой еврейской», «по русской книге» и «по дневной книге». Позднее все должники и кредиторы вписывались в отчет рукою Павла Михайловича. Должниками в значительной части состояли торговцы мануфактурой. Многие из этих должников в период перехода денежных расчетов с ассигнаций на серебро оказывались неплатежеспособными, и с 1838 года по 1849 год пришлось списать со счетов 80 тысяч рублей таких долгов.

При примитивном счетоводстве, при котором запись велась только товару и долгам, сумма которых, за выключением собственных долгов, определяла размер накопленного капитала, на вычислении прибыли очень значительно отзывались как списанные долги, так и затраты на приобретение имуществ и на постройки, которые, подобно всем вообще расходам, в учет не входили.

Ко времени кончины Михаила Яковлевича, в середине 1858 года, его капитал уже превысил 2 миллиона рублей ассигнациями, так как счет на серебро вошел в торговые обычаи только в начале 60-х годов.

В пятидесятых годах Михаил Яковлевич заметно чувствовал утомление своей долгой трудовой жизнью; прежнее недоверие к окружающим сменилось полной верой в то, что его работа не пропадет и перейдет в дельные руки. Его сын Павел Михайлович проявлял кипучую деятельность по организации фабрик и расширению торговли, а Василий Михайлович был всецело поглощен техникой торгового дела. Общее руководство делом, конечно, оставалось за стариком, но оно уже не требовало, при новых условиях, прежней энергии, которая заметно стала угасать после кончины жены Евфимии Степановны, последовавшей 29 декабря 1853 года.

На следующий год по каким-то соображениям Михаил Яковлевич записался на два года во вторую гильдию и был выбран в Московскую торговую депутацию в 1855 году. Это была единственная общественная служба, которую он нес в своей жизни.

Со смертью жены кончилась сила их взаимного завещания, утвержденного в 1830 году, и потому теперь, в 1855 году, Михаил Яковлевич снова приступает к составлению завещания, обеспечивающего продолжение созданного им дела. В этом завещании он не забывает никого из лиц, кровно с ним связанных, но размер созданного им дела оставляет прикрытым торговой тайной и передает его нераздельно двум младшим сыновьям Павлу и Василию.

«Во имя Всесвятыя Троицы, Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!

Я, нижеподписавшийся московский Мещанин и временный 3-й гильдии Купец Михаила Яковлев, сын Рябушинский, будучи в здравом уме и твердой памяти, но помня час смертный, могущий последовать внезапно, учинил сие духовное завещание в благоприобретенном моем имении, — в том 1-е) Когда Господу Богу угодно будет прекратить дни жизни моей, то все благоприобретенное мое движимое и недвижимое имение, могущее остаться после меня, равно товар, деньги, как наличные, так и в долгах находящиеся, словом, все без всякого изъятия, сим завещеваю в полное единственное и потомственное владение и распоряжение и неотъемлемую собственность ейским 2-й гильдии купцам Павлу и Василию Михайловым Рябушинским, в каковое имение брату их Ивану Михайлову Рябушинскому и сестрам их Пелагее Михайловой Капусткиной и Анне Михайловой Шуваловой и каким другим родственникам ни почему не вступаться и ни до чего дела нет и всякая от них поданная просьба о выдаче им завещаваемого мною Павлу и Василию Рябушинским имения перед Правительством должна считаться ничтожною, 2-е) Святые иконы завещаю и благословляю ими: Павла Рябушинского образом Отечества Царские двери и образом с крестом; Василия Рябушинского образом Михаила Архангела, крестом с Отечеством и образом Св. Ильи Пророка, дочерей Павла Рябушинского благословляю образом Боголюбские Божий Матери в окладе; Клавдию — образом Казанской Божьей Матери в окладе; Елизавету — образом Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова в окладе; Марью — образом Св. Пророка и крестителя Иоанна Предтечи; Ольгу — образом Св. Вонифатия в окладе; Александру — образом Пророка Моисея в окладе; временно-московского купца Ивана Михайлова Рябушинского образом Праздника в окладе; дочь его Фелицату — образом Казанской Божьей Матери в окладе; ейскую купеческую жену Пелагею Михайлову Капусткину — образом знамения Пресвятые Богородицы в жемчуге; сыновей ее Михаила Капусткина образом Спасителя в окладе; Алексея образом Спасителя в окладе; Анну Михайлову Шувалову и дочерей ея образом Св. Николая в окладе; сына моего крестного московского мещанина Петра Артемьева Рябушинского — образом Св. Николая в окладе; мелкие же образа и духовные книги предоставляю на волю и распоряжение Павла и Василия Рябушинских. 3-е) Из имеющегося и могущего остаться после кончины моей капитала: ста тысяч рублей серебром прошу Павла и Василия Рябушинских выдать Пелагее Капусткиной — шесть тысяч рублей серебром; Ивану Рябушинскому — шесть тысяч рублей серебром; московскому мещанину Петру Рябушинскому тысячу пятьсот рублей серебром; московскому мещанину Ивану Артемьеву Рябушинскому триста рублей; московскому мещанину Семену Сергееву двести рублей; дочерям умершего Гаврилы Петрова Целибеева каждой по тысяче рублей серебром, по выходе в замужество за избранных Павлом и Василием Рябушинскими им женихов; московскому мещанину Павлу Гаврилову Целибееву триста рублей, Михаиле Гаврилову Целибееву триста рублей; боровскому мещанину Якову Матвееву Шапошникову — триста рублей; крестьянам: Матвею Васильеву — сто рублей, крестьянину Антону Иванову — сто рублей, Гавриле Иванову — сто рублей; Кондратию Иванову — сто рублей, Сергею Иванову — пятьдесят рублей; московской мещанке Александре Максимовой — сто пятьдесят рублей; боровскому мещанину — Ивану Ивановичу Хомутникову — сто рублей; боровскому мещанину — Гавриле Иванову Хомутникову — сто рублей, боровским мещанкам Александре Ивановой — сто рублей, Екатерине Ивановой — сто рублей, Анне Ивановой — двести рублей; Марье Васильевой — триста рублей; московскому купцу Василию Алексееву Федотову икону в окладе. Из остающегося затем капитала прошу Павла и Василия Рябушинских употребить на поминовение души моей, по усмотрению их, призирать и кормить нищих, нанять чтеца Псалтири на год при неугасаемой лампаде, исправить поминовение по душе моей в девятый, двадцатый, сороковой день и в годовщину подаянием во все тюремные замки арестантам, нищим и несчастным, и затем оставшийся капитал за поминовением к году во всю текущую жизнь Павла и Василия Рябушинских прошу их поминать меня милостыней и раздачей нищим и несчастным. Должные мне деньги по счетам, записям и векселям, если не будут иметь возможности платить, то простить оные и после кончины моей не требовать, 4-е) Из недвижимого имения моего, завещаваемого Павлу и Василию Рябушинским, должно поступить в полное единственное владение их и распоряжение: Павлу — дом, состоящий в Москве, Якиманской части 6 квартала, доставшийся мне по духовному завещанию покойной жены моей Афимьи Степановой Рябушинской; а Василию — лавки, состоящие в Москве, Городской части под № 20, 21, 22, 23 и 24, доставшиеся мне по двум купчим, совершенным во 2-м Департаменте Московской Гражданской Палаты. Сверх сего, имею я в своем владении пашенной и непашенной земли сто десять десятин, тысяч семь сот двадцать девять сажен, состоящей Калужской губернии Медынского уезда в сельце Ново-Насонове, доставшейся мне по купчей от титулярного советника Ростислава Владимировича Сомова, каковую землю предоставляю им Павлу и Василию Рябушинским в общее владение, а равно все, что может быть приобретено при жизни моей по каким бы то ни было актам, то все поступает без остатка в пользу означенных Павла и Василия Рябушинских. Завещание сие должно восприять силу и действие после смерти моей, а до того времени предоставляю себе право изменить оное, дополнить или вовсе уничтожить».

Ко времени утверждения этого духовного завещания, в 1858 году, после смерти Михаила Яковлевича никаких дополнений воли завещателя не было сделано, так что земля, на которой построена была фабрика в Чурикове Малоярославского уезда, в 1854 году, должно быть, была куплена на имя Павла Михайловича, так как в сообщении суду о ценности различных частей наследуемого имущества ничего не упоминается о Чурикове, в котором фабрика строилась в 1854 году. Также завещание не упоминает и о московской фабрике, которая построена была в 1846 году на земле владения в Якиманской части.

Подобно умолчанию о своих фабричных имуществах, созданных, конечно, благодаря энергии сына Павла Михайловича, Михаил Яковлевич умалчивает в завещании и о размерах своего торгового капитала, как мы уже указывали, достигавшего в то время двух миллионов рублей ассигнациями. Этот капитал создавался долголетним трудом, долголетним напряжением энергии и торгового таланта М. Я. Рябушинского, но он, даже умирая, не хочет похвастать результатами своей работы, боясь повредить этим делу, которому служил.

Эта подчиненность интересам дела была всю жизнь самой характерной чертой М. Я. Рябушинского, и потому сам он как личность оставался всю жизнь в тени, не оставив никаких следов ни на общественной арене, ни в воспоминаниях своих современников.

К сожалению, не имеется даже портрета, по которому можно было бы живо представить себе этого недюжинного человека. Единственным материалом для его оценки остались торговые отчеты за 22 года, по которым можно предположить, что в 1820 году М. Я. Рябушинский имел капитал, едва ли превышавший 1 000 рублей, а в 1858 году достигший 2 миллионов рублей. Эти две цифры дают масштаб для сравнения его с другими лицами, работавшими в то же время в той же области труда.

Думается, что лиц, обладавших тысячей рублей, имелось много тысяч, но лиц, создавших из них в течение 40 лет работы два миллиона, — очень немного, и они едва ли своим счетом заполнят один десяток.

Следует отметить, что в создании дела Михаила Яковлевича Рябушинского «счастье» играло очень незначительную роль. Напротив, разорение Москвы надолго подорвало его самостоятельную торговую деятельность. Единственным благоприятным моментом была передача ему М. П. Сороковановым своего торгового дела, но это дело, судя по размерам лавки, было не особенно большое. Что -же касается его торговых и кредитных операций, то они совершались в общих для всех торговцев условиях конкуренции и высоты учетного процента.

Чтобы выделиться среди общих условий, надо в самом себе нести нечто особенное, индивидуальное. Особенностью Михаила Яковлевича была сильная воля, соединенная с мировоззрением «хозяйственного мужика».

Все для дела — ничего для себя. Такой был девиз жизни М. Я. Рябушинского, закончившейся 20 июля 1858 года.

После его кончины осталось 3 сына, 2 дочери и 15 внуков.

Павел Михайлович Рябушинский родился в 1820 году, а Василий Михайлович в 1826 году, и, следовательно, последнему было 5 лет, когда семья Рябушинских переехала из Ипатьевского переулка в свой Голутвинский дом, с обширным двором и садом, где, конечно, и проходили детские годы их жизни.

Однообразное спокойствие замкнутого в заборах двора положило свой отпечаток на характер Василия Михайловича в противоположность с Павлом Михайловичем, до 11 лет прожившим в Китай-городе, на его улицах кишащих деловым людом. Общительность, экспансивность, подвижность Павла Михайловича и замкнутость, соединенная с малоподвижностью Василия Михайловича, остались на всю жизнь их отличительными особенностями. Оба брата как бы разделили между собою неуравновешенные свойства характера их отца Михаила Яковлевича и своим различием характеров предопределили необходимость после смерти отца слиться в общую торговую фирму. В одном культурном качестве оба брата не отличались между собой, это в трудоспособности, выработанной тяжелым деловым режимом, созданным и неуклонно поддерживаемым Михаилом Яковлевичем Рябушинским.

Книжное образование обоих братьев было очень незначительно; они учены были, как в старину говорилось, на медные гроши. Но более живой от природы Павел Михайлович, по-видимому, не ограничился только познанием науки жизни и стремился самостоятельно уже взрослым пополнить свои знания в области того промышленного дела, в котором работал.

С 14-15 лет оба брата служили мальчиками в лавке отца и день за днем знакомились с его делом, ежегодно составляя к Пасхе опись всего торгового имущества, которая служила годовым отчетом. Отец по своему характеру не мог доверчиво относиться к накопляемому ими торговому опыту и требовал от них беспрекословного подчинения его воле.

Живой ум Павла Михайловича не мог удовлетвориться традиционными формами торгового труда, и он с интересом знакомился с техникой небольшого фабричного дела у дяди Артема Яковлевича, устроившего в 1830 году бумаготкацкую фабрику на Яузе. В 1846 году Михаил Яковлевич купил ткацкую фабрику, находившуюся недалеко от него в Якиманской части, и на следующий год перевел ее в свой дом. К 50-м годам Павел Михайлович настолько изучил у себя и на других московских фабриках технику ткацкого и бумагопрядильного дела, что стал незаменимым помощником отцу, затрачивая массу энергии на устройство новых фабрик в Калужской губернии, в Новонасонове, Медынского уезда, где была прежде только контора по раздаче кустарям пряжи, и в Чурикове Малоярославского уезда.

До 25 лет Павел Михайлович числился купеческим сыном и самостоятельно гильдии не платил, но правительственные мероприятия против торговой деятельности старообрядцев, которыми предполагалось понудить их к переходу в единоверие, заставили подумать о получении самостоятельных торговых прав. В 1854 году одна из рогожских часовен была обращена в единоверческий храм. Одновременно с этим объявлено было, что с 1 января 1855 года старообрядцы лишаются права записи в купечество. Это распоряжение правительства произвело громадный переполох среди старообрядцев торгово-промышленного класса и содействовало очищению старообрядчества от более слабых его элементов. Около трети обращений в единоверие последовало 30 и 31 декабря 1854 года, т.е. в последние числа, назначенные для объявления купеческих капиталов. Лишение права внесения купеческого капитала вело неминуемо к выполнению рекрутчины с ее двадцатипятилетним сроком службы.

Как ни поглощены были Рябушинские интересами своего дела, но они не подчинили им своих религиозных взглядов. Павел и Василий Михайловичи перестали числиться купеческими детьми и записаны были снова в московское мещанство. Но скоро до семьи Рябушинских дошли слухи, что за 1 400 верст от Москвы имеется вольный город Ейск. Этот город, основанный в 1848 году, получил различные льготы для его скорейшего заселения, и, благодаря этим льготам, запись старообрядцев в ейское купечество оставалась пока возможною.

Справив необходимые документы в мещанском управлении, Павел Михайлович спешно на перекладных отправился в дальний путь за гильдейским свидетельством; этот трудный в то время переезд не обошелся ему легко, так как близ Ейска он сломал себе руку, но тем не менее воротился домой в Москву, не только сам ейским купцом 3-й гильдии, но и привез гильдейские свидетельства брату Василию Михайловичу и зятю Евсею Алексеевичу Капусткину.

Вскоре после смерти Михаила Яковлевича Рябушинского в том же 1858 году указом Московской казенной палаты оба брата были снова причислены в московское купечество на временном праве и записались во вторую гильдию, а в I860 году и с 1863 года до конца жизни платили первую гильдию.

В конце 50-х годов энергия Павла Михайловича была главным образом поглощена организацией фабрик.

В Архиве Старых дел имеется рапорт от 27 февраля 1849 года московского обер-полицеймейстера генерал-губернатору, в котором сообщается, что фабрика Михаила Рябушинского «заведена им в 1846 году в доме Комитета Человеколюбивого общества, а оттуда в 1847 году переведена в собственный его дом; но разрешения на существование этого заведения он, Рябушинский, никакого не имеет, кроме получаемых им из Дома Московского градского общества купеческих свидетельств». В Архиве Купеческого общества никаких сведений о фабрике не имеется, и в гильдейском заявлении в 1845 году показано имущество: 1 лавка и 2 дома в Голутвине, а в следующих годах повторяется: «недвижимое имение все то же». Сопоставление этих данных позволяет предположить, что фабрика существовала без разрешения не только три года, так как заводить фабричное производство в чужом доме на один год, в то время как имелось свое помещение, едва ли могло быть выгодно.

Из того же рапорта обер-полицейместера видно, что фабрика была небольшая; «машин никаких нет, а имеется 140 станов, при которых рабочих находится 140 человек, на годовое же отопление сказанного заведения и кухни для рабочих употребляется 25 сажен трехполенных дров».

Вопрос о топливе, видимо, очень занимал генерал-губернатора Закревского, так как он ко всем фабрикантам в то время предъявлял требования о замене дров торфом, так что, по словам А. Н. Найденова, все принуждены были для удовлетворения начальства держать напоказ штабели торфа, которым отапливать было еще тогда убыточно. В разрешении на фабрику, данном Михаилу Яковлевичу Рябушинскому, значится: «Чтобы дров на отопление фабрики употреблялось в год не более 130 сажен трехчетвертной меры, да и те стараться всячески заменять торфом».

В 1856 году Василий Михайлович Рябушинский от имени отца, вследствие его болезни, подает прошение о разрешении построить «в саду на пустопорожней земле каменный четырехэтажный жилой корпус длиною в 12 сажен, шириною б сажен, в коем весьма довольно и не стеснительно можно будет распространить имеющиеся при заведении ткацкие станки». В ответ на это прошение получено было разрешение на постройку здания и на помещение в нем «ткацких станов жакардовских пятьдесят, простых станов двести сорок один, сновальных четыре, рабочих взрослых триста пятьдесят пять и шпульников шестьдесят; дров трехчетвертной меры сто восемьдесят сажен, обязав его, Рябушинского, подпискою заменять последние торфом».

Мастером значится во всех ведомостях «сам хозяин»; материалы — пряденая шерсть и бумага аглицкая и русская — выписываются из Англии и покупаются в Москве.

Когда строилась Насоновская фабрика в Медынском уезде Калужской губернии, точных сведений не имеется, но по ходу нарастания товара, определяемого годовыми отчетами, можно предполагать, что она организовалась в 1849 году. По данным, приведенным в описании Калужской губернии М. Попроцкого, в 1857 году Насоновская бумаготкацкая фабрика имела 600 станов при 650 рабочих и с ценностью производства в 150 тысяч рублей.

Хотя в книге М. Попроцкого статистических сведений о Чуриковской фабрике в Малоярославском уезде Калужской губернии не имеется, но упоминается о ее существовании и о том, что в ней работает при помощи 45-сильного двигателя 200 станов, выписанных от Гика в Манчестере. Один из бывших рабочих с этой фабрики, ныне помощник ткацкого мастера на Вышеволоцкой фабрике, Федот Федоров помнит, что Чуриковская фабрика построена в 1854 году, что очень вероятно, судя по значительному приросту в этом году товара по данным отчетов. На тот же год указывают местные чуриковские крестьяне, работавшие тогда на фабрике.

В Чурикове предварительно устроен был кирпичный завод на земле, купленной у Г. Колосова. Павел Михайлович два лета прожил в Чурикове и сам заведовал постройкой. Бьша построена каменная двухэтажная ткацкая на 200 станков; здание красильни тоже построено двухэтажное — низ каменный, а верх, где была сушильня, деревянный. На фабрике работало 600-700 сменных рабочих. Вырабатывали на Чуриковской фабрике миткали, демикотоны, канифасы, кашемиры, саржи и др. Ежедневная выработка была около 250 кусков.

Механиком на фабрике был Христиан Карлович Людвиг, ткацкой заведовал Михаил Евсеевич Капусткин, отбельной — Василий Михайлович Соболев. Счетоводство вел Кондратий Иванович Ануфриев.

Павел Михайлович приезжал на фабрику каждый месяц, а Василий Михайлович очень редко, так как на нем лежала обязанность руководить работою по торговле в Москве.

Уже в последние годы жизни Михаила Яковлевича московская торговля настолько увеличилась, что домашними силами не могла выполняться. И ранее он принужден был нанимать приказчика, но в 60-х годах их приходилось иметь три и несколько мальчиков.

Увеличение персонала служащих началось с 1860 года, когда поступил на службу к Рябушинским Козьма Гаврилович Климентов. Он перешел от фирмы Зацепина после смерти хозяина, после того как его дело было ликвидировано наследниками. У Рябушинских К. Г. Климентов прослужил 40 лет, не дожив только 5 месяцев до своего юбилейного года. Когда в 1887 году основано было товарищество на паях, то он был выбран на должность одного из трех директоров правления. Хорошо зная торговое дело, он тридцать девять лет заведовал амбаром и со свойственной ему педантичностью являлся раньше всех к дверям амбара, ключи которого находились у него. 21 сентября 1899 года К. Г. Климентов скончался, оставив о себе память, как о деловом, добром и отзывчивом на чужое горе человеке.

Передав заведование амбаром К. Г. Климентову, Павел Михайлович прием товара от мастеров продолжал производить сам в Голутвинском доме. Зная хорошо всю технику производства, он отмечал все недостатки принимаемого товара и указывал мастерам на технические причины того или иного дефекта. Цены на ходовые товары устанавливались Павлом Михайловичем, но цены на новые товары он предоставлял определять приказчикам, имевшим непосредственные отношения к покупателю. В зависимости от впечатления, производимого новым товаром на покупателя, приказчик должен был выработать ему цену.

Уже в пятидесятых годах торговать Рябушинским в Гостином дворе становилось тесно. Поэтому после смерти отца Павел и Василий Михайловичи, решившие в 1862 году образовать Торговый дом, выбрали более подходящее для их дела помещение неподалеку от рядов в Чижовском подворье; лавки же свои Василий Михайлович сначала сдал в аренду купцу Осину, торговавшему галантерейным товаром, а затем в 1871 году продал В. И. Меньшову за 18 000 рублей.

Официальное утверждение «Торгового дома Павла и Василия братьев Рябушинских» состоялось в 1867 году, когда Московская городская дума заслушала прошение их.

Быстро разраставшееся торгово-промышленное дело братьев Рябушинских содействовало расширению круга общества, в котором вращался Павел Михайлович. Его деятельную натуру давно уже не удовлетворял замкнутый патриархальный строй жизни, установленный отцом. Еще при жизни Михаила Яковлевича он заводил знакомство в музыкальном и литературном мире, а затем в 60-х годах у него нередко собирались артисты Малого театра.

Н. А. Найденов в своих «Воспоминаниях о виденном, слышанном и испытанном» указывает на то, что московское купечество в царствование Николая I характеризовалось носимым костюмом. Консервативное большинство купечества носило «русское платье», а прогрессивное меньшинство — «немецкое». К этому меньшинству принадлежал и Павел Михайлович Рябушинский.

Начало царствования Александра II оживило общественные интересы всего русского общества, и прогрессивная часть купечества с интересом начала относиться ко многим выборным должностям, которые тяготили стариков.

В 1860 году Павел Михайлович выбран был на три года в члены шестигласной распорядительной думы, как представитель от московского гильдейского купечества. Это трехлетие службы совпало с окончанием прежнего порядка управления городскими делами по закону 1846 года и с переходом Москвы в 1862 году к новой организации думы, которая в конце концов выразилась в городовом положении 1870 года, а пока введена была временно только в столицах и Одессе.

В 1864 году Павел Михайлович был выбран в комиссию по пересмотру правил о мелочном торге; в 1867 году выбран в кандидаты депутатов городского депутатского собрания и в члены коммерческого суда; в 1871 и 1872 годах выбран в члены учетного и ссудного комитетов Московской конторы Государственного банка. С 1870 года по 1876 год он состоял выборным московского биржевого общества.

В 1864 году передовая часть московского купечества была очень взволнована появившейся на русском языке запиской германского коммерческого съезда. Эта записка переведена была на русский язык департаментом внешней торговли и, ввиду предстоящего заключения торгового договора между Россией и таможенным союзом, послана была биржевому комитету с поручением доставить свое мнение.

Для рассмотрения этой записки среди московского купечества и фабрикантов возникла мысль создать, так же как в Германии, частные съезды купечества, и мысль эта была одобрена министерством финансов.

На первом собрании съезда предположено было выбрать 20 депутатов, которым поручить заведовать купеческими съездами. Собралось на собрание 195 членов, и 76 прислали заявления о выбираемых ими лицах в число 20 депутатов и 20 кандидатов. П. М. Рябушинский выбран одиннадцатым по числу голосов депутатом.

Так как в число депутатов вошло много лиц почетных, но «не обладавших способностью заниматься работами письменными», как говорит Н. А. Найденов, то это вынудило депутацию привлечь к участию в занятиях всех числившихся кандидатами. Увеличение этим путем рабочих сил депутации позволило ей разделиться на комиссии по различным отраслям промышленности. Работы по хлопчатобумажной промышленности поручены были Т. С. Морозову, П. М. Рябушинскому и В. К. Крестовникову. На долю этих депутатов выпало наиболее боевое положение, так как министерство финансов в то время было настроено фритредерски и предполагало значительно понизить пошлины на хлопок. Эти три депутата составили записку о нуждах русской хлопчатобумажной промышленности и защищали свою точку зрения не только на совещаниях в Петербурге, но, кроме того, подали в биржевой комитет заявления о желательности довести до сведения купечества о результатах данного им поручения.

Результатом этого заявления было собрание купечества, на котором участвовало 228 лиц и были подписаны два обращения в биржевой комитет о необходимости войти к министру финансов с представлением об опасности, угрожающей русской промышленности, и о ходатайстве допустить избранных в том же заседании лиц к представлению объяснений при дальнейшем рассмотрении тарифного вопроса.

Это заседание было первой попыткой купечества поднять свой голос в защиту русской промышленности.

В том же 1868 году П. М. Рябушинский с меньшей удачей делает попытку в собрании выборных побудить купечество к самопомощи. Он предлагает при помощи подписки собрать необходимую сумму денег для открытия при мещанском училище практических классов рисования и ткацкого дела. Для почина сбора денег он внес собранные им 4 250 рублей 25 копеек. Но к этой сумме московское купечество ничего не прибавило, и она была возвращена вносителю.

Василий Михайлович Рябушинский, в противоположность старшему брату, очень мало вращался в обществе и вел обычную ему замкнутую жизнь. Общественную службу он нес только, будучи выбран за три года до смерти, в 1882 году, присяжным попечителем Коммерческого суда.

Павел Михайлович, поглощенный развитием фабричного и торгового дела, отдающий немало времени и сил общественной деятельности, мирился с холостым укладом своей жизни после неудачной попытки создать семью.

Женившись 23 лет на Анне Семеновне Фоминой, внучке известного священника Рогожского кладбища Ив. М. Ястребова, которая была старше мужа на несколько лет, он не нашел с нею семейного счастья. Хотя первый ребенок у них был сын, но он умер, не дожив одного месяца. После этого каждый год родились дочери. С женой были постоянные ссоры, которые выразились в конце концов взаимными жалобами в Магистрат. Магистрат оправдывал Павла Михайловича, но тот решил покончить раз навсегда с семейными дрязгами и перенес свои обвинения жены в суд, который постановил в 1859 году считать их брак расторгнутым. После расторжения брака на руках Павла Михайловича осталось б дочерей возрастом от 6 до 13 лет, которых он отдал всех воспитывать в пансион. По окончании пансиона они выходили все замуж: Алевтина за Князькова, Клавдия за Радакова, Елизавета за Кузнецова, Марья за Павлова, Александра за Толоконникова. Шестая дочь Ольга умерла до замужества.

Деловая жизнь и неудача первого опыта создать семейную жизнь не способствовали желанию вторично думать о браке. Предполагал жениться Василий Михайлович, который был моложе Павла Михайловича на шесть лет, и сватали ему невесту в старинной старообрядческой семье петербургского хлебного торговца Овсянникова.

В 1870 году Павел Михайлович поехал в Петербург устраивать эту судьбу, но, познакомившись с предполагаемой невестой Александрой Степановной Овсянниковой, он сам увлекся ею и 11 июня принял от ее родителей благословение на брак.

Отец невесты был известный петербургский купец Степан Тарасович Овсянников, производивший очень крупную торговлю хлебом. Женат он был вторым браком на Елизавете Семеновне Золотовой, принадлежавшей к старинной московской купеческой фамилии.

В воспитание детей Степан Тарасович не вмешивался и вполне полагался на Елизавету Семеновну и м-м Труба, содержавшую великосветский пансион, в котором воспитывались его дочери от первого и второго брака. Окончить курс пансиона он не дал ни одной из дочерей, так как ранее этого выдавал их замуж. Приданого полагалось заготовить для каждой на 15 тысяч рублей, и такую же сумму он давал деньгами. Только Александра Степановна, выходя за Рябушинского, получила менее, так как Степан Тарасович признал, что ее приданое обошлось дороже 15 тысяч рублей.

В то же время С. Т. Овсянников не жалел денег на жизнь, делал крупные затраты на дела благотворительного характера, но обширного знакомства, кроме делового, он не имел, и дети, за исключением дней абонемента в Итальянской опере, проводили время дома в небольшом кружке родственных связей.

20 июля 1870 года Александра Степановна и Павел Михайлович венчались в Молитвенном доме отца Димитрия на Ольховской улице в Москве и в тот же день поехали на дачу в Лесное под Петербургом. Возвратившись в Москву, молодые сперва поселились в доме Ананова в Милютинском переулке, а затем в собственном доме в Малом Харитоньевском переулке.

«2 марта 1876 года проживающие в Москве Яузской части 1-го квартала в собственном доме под № 55/65 в Малом Харитоньевском переулке 1-й гильдии купец Павел Михайлович Рябушинский и дочь С.-Петербургского купца 1-й гильдии девица Александра Степановна Овсянникова, проживающая в С.-Петербурге в доме своих родителей на Калашниковском проспекте Рождественской части, явясь к приставу Яузской части, заявили о желании своем записать в метрическую книгу брак свой по расколу.

Поручителями были: по мужу московский первой гильдии купец Василий Михайлович Рябушинский, почетный гражданин Федор Карлович Фишер, поручителями по жене московский купеческий брат Тимофей Гаврилович Рассадкин, броницкий мещанин Артемий Борисов.

Действительность сего заявления и правильность брака удостоверяю, пристав Яузской части майор Дунаев».

Когда брак Рябушинских получил официальную санкцию пристава, семейная жизнь их давно уже определилась и ожидался пятый ребенок.

Счастливая брачная жизнь по-старинному выразилась в многочисленном потомстве. Родились:

Затрачивая массу сил на рождение и воспитание многочисленных детей, Александра Степановна тем не менее находила в себе силы как для поддержания общественных отношений и руководства домашним хозяйством, так и для влияния на торгово-промышленные дела Рябушинских.

Влияние Александры Степановны на дела не выражалось непосредственно. Оно выразилось в том, что со времени женитьбы Павла Михайловича устанавливается все более и более прочная связь хозяев со служащими, что не могло не отражаться благотворно на ход всего торгово-промышленного дела Рябушинских.

Всякие шероховатости во взаимоотношениях, неизбежные во всяком живом деле, на которые Павел Михайлович по своему характеру реагировал очень горячо, Александра Степановна всегда умела смягчать, умиротворяя затронутые самолюбия. Давние служащие в фирме до сих пор с благодарностью вспоминают благотворное влияние на взаимоотношения в товариществе Александры Степановны.

Позднее вышеупомянутого Козьмы Гавриловича Климентова на службу к Рябушинским поступил крестьянин деревни Селютиной Владимирской губернии Егор Петрович Тараканов.

Сначала Е. П. Тараканов, пришедший к Рябушинским от Ермакова, заведовал ткацкой на Чуриковской фабрике близ Малого Ярославца, а когда она в 1874 году сгорела, переехал на фабрику в Вышний Волочек, где занял должность полного управляющего вместо Петра Захаровича Дергунова. Бухгалтером в то время был Константин Павлович Александров, а старшим конторщиком, заведующим прядильной — Николай Федорович Стуколов. Как Дергунов, так и Стуколов до этого служили у Шиловых.

Все отделения фабрики управлялись под руководством Е. П. Тараканова. Кроме обширного опыта и ума, Егор Петрович обладал поразительным умением ладить с окружающими его людьми. Благодаря этому качеству, за все долгое время его пребывания на фабрике там не было никаких крупных недоразумений между рабочими и администрацией.

Прослужив Рябушинским более 30 лет, в последние годы своей жизни Егор Петрович потерял зрение и оставил службу на фабрике; получая пенсию от товарищества, он жил в Вышнем Волочке, где скончался и похоронен в 1911 году.

Когда в 1886 году К. Г. Климентов праздновал свой двадцатипятилетний юбилей службы у Рябушинских, служебный состав амбара состоял только из шести лиц: Козьма Гаврилович, его помощник Даниил Лукич Силин, конторщик А. В. Абрамов, Иван Николаевич Сусоколов, бухгалтер Роман Иванович Пикерсгиль и Никанор Иванович Хохлов. Последние два скончались, состоя на службе у Товарищества.

Незадолго до женитьбы Павла Михайловича им задумано было расширение мануфактурного дела. В 1869 году решено было приобрести у администрации по делам фирмы «А. Шилов и Сын» бумагопрядильную фабрику на 46 588 веретен за 268 тысяч рублей. Эта фабрика, находясь в полуверсте от станции Вышний Волочек Николаевской железной дороги на сплавной реке Цне, представляла особенно благоприятные условия для развития, находясь почти на равном расстоянии от Петербурга и Москвы, на таком важном железнодорожном пути, как Николаевская дорога, а также вследствие лесистости местности и низкой цены земель, обеспечивающих фабрики топливом. Московская фабрика успешно развивалась, пока не убыточно было работать на ручных станках. Также организована была и фабрика в Насонове. Но когда ткачество стало безвыгодно при ручном труде и явилась необходимость введения паровых двигателей, то оказалось выгоднее эти две фабрики ликвидировать, чем коренным образом реформировать. Поэтому вскоре после покупки Вышневолоцкой фабрики Насоновская в 1870 году была закрыта, а Московская в 1872 году продана Истоминым, которые в последствие образовали товарищество Голутвинской мануфактуры.

Более удовлетворяющая требованиям быстро развившейся техники, Чуриковская фабрика, близ Малого Ярославца, продолжала работать. Она находилась в лесистой местности, обеспеченной топливом, но цены на землю в 70-х годах в этом районе сильно росли, и потому обеспечить мануфактуру топливом на дальнейшее будущее становилось более затруднительным, чем прежде. Предвидение этого затруднения побудило Рябушинских не возобновлять Чуриковскую фабрику, когда в 1874 году она почти вся сгорела, и сосредоточить все мануфактурное дело в Вышнем Волочке, в районе которого и покупались лесные земли.

После кончины Павла Михайловича его сыновья значительно увеличили площадь лесных дач, и к 1912 году земельное владение «Товарищества П. М. Рябушинского с Сыновьями» достигло 41 тысячи десятин.

С концентрацией всего фабричного дела в Заворове Вышневолоцкого уезда обороты Торгового дома значительно возросли, но руководители его все так же, как и ранее, ежедневно сидели в небольшой комнате конторы в Чижовском подворье. Павел Михайлович и Василий Михайлович сидели в конторе от 10 часов утра и до б часов вечера. Последнего можно было всегда застать на его обычном месте, первый же нередко отсутствовал, так как поездки за границу и на фабрику, где производилось много новых построек, очень часто отвлекали Павла Михайловича от Москвы.

После пожара Чуриковской фабрики в Заворове в 1875 году была выстроена большая красильно-отбельная фабрика и ткацкая. В том же году строилась каменная больница. В 1877 году для рабочих, переселившихся из Калужской губернии с чуриковской фабрики в заворовскую, построена была каменная казарма на 60 семейств.

В 1880 году пожар на Заворовской фабрике, а затем пожар в 1895 году красильной фабрики вызвали необходимость значительных строительных работ и устройства нового помещения для больницы. В 1884 году построена вторая верхняя казарма на 80 семейств рабочих, а в 1891 году на месте ручной ткацкой построено училище на 150 человек.

В 1878 году минуло 20 лет, как братья Рябушинские состояли сначала несколько лет во 2-й гильдии, а затем в 1-й, что давало им право на возбуждение ходатайства о причислении их к потомственному почетному гражданству. Шесть лет собирались в купеческую управу всевозможные, требуемые законом, справки, и 25 мая 1884 года состоялось определение Сената: «По указу Его Императорского Величества, Правительствующий Сенат слушали: записку из дела по прошениям московских 1-й гильдии купцов Павла и Василия Михайловых Рябушинских о возведении их с их семейством в потомственное почетное гражданство и о выдаче им грамоты на это звание, приказали: из дела видно, что московские 1-й гильдии купцы Павел и Василий Михайловы Рябушинские сначала состояли при капитале отца их Михаила Яковлева Рябушинского по 3-й гильдии, а за смертью его наследственный и нераздельный капитал по 2-й гильдии на 1859 год объявил сын его Павел Михайлов Рябушинский вместе с братом Василием Рябушинским и состоял с тех пор по 1865 год включительно сряду и непрерывно три с половиною года во 2-й гильдии и три с половиной года в 1-й гильдии, с 1866 года по 1884 год они продолжали состоять в 1-й гильдии сряду 18 лет, в которой и ныне находятся, причем в 1862 году, по случаю открытия ими в Москве на общий наследственный, нераздельный капитал Торгового дома в образе полного Товарищества, под фирмою «П. и В. братья Рябушинские», предоставлено Василию Рябушинскому именоваться по одному общему купеческому свидетельству также купцом 1-й гильдии; что в семействе Павла Рябушинского, состоящем с ним совокупно и нераздельно, в одном капитале находятся: жена его второго брака Александра Степановна и их дети, сыновья: Павел, Сергей, Владимир, Степан, Борис, Николай, Михаил и Дмитрий и дочери девицы Елизавета и Евфимия Павловы; купец же Василий Рябушинский холост; что никто из них торговой несостоятельности не подпадал и судебным приговором опорочен не был; Павел и Василий Рябушинские в 1869 году состояли под следствием по обвинению их в подделке этикетов, но дело это определением Московской Судебной Палаты, состоявшимся 8 марта 1880 года, прекращено, и что они принадлежат к расколу поповщинской секты. Сообразив обстоятельства настоящего дела с законами и находя, что купцы Рябушинские с семейством на основании Высочайше утвержденного 3 мая 1873 года мнения Государственного совета, в силу которого всем вообще раскольникам дозволяется производить торговлю и промыслы с соблюдением общедействующих по сему предмету постановлений, а следовательно, и постановлений о правах и преимуществах, сопряженных с производством торговли, за бесспорное пребывание их в высших гильдиях в течение установленного законом срока, имеют право на потомственное почетное гражданство, Правительствующий Сенат определяет: московских 1-й гильдии купцов Павла и Василия Михайловых Рябушинских с семейством возвесть в потомственное почетное гражданство и выдать им грамоту на это звание, возвратив документы. О чем для объявления им со взысканием с них гербовых пошлин 60 копеек и с препровождением грамоты на потомственное почетное гражданство и документов для выдачи оных по принадлежности, по жительству просителей, в городе Москве Яузской части 1 участка, в собственном доме под № 55/65, Московскому Губернскому правлению послать указ, а гг. Министров Внутренних Дел и Финансов уведомить о настоящем определении указом, для сведения».

На следующий год, после получения потомственного почетного гражданства, 21 декабря 1885 года Василий Михайлович Рябушинский скончался, не оставив никаких указаний, как распределяется принадлежащее ему имущество.

Законными наследниками являлись Павел Михайлович и дочери брата покойного Ивана Михайловича.

Из наследуемого от Василия Михайловича имущества половина перешла по закону во владение Павла Михайловича, остальную же половину в ? доли получила Фелицата Ивановна Ушакова, старшая дочь Ивана Михайловича по первому браку, и / получили малолетние его дочери от второго «брака, Юлия и Глафира Рябушинские.

В память Василия Михайловича Рябушинского Павел Михайлович внес в Богадельный дом Рогожского кладбища 25 тысяч рублей.

Неожиданная кончина Василия Михайловича и выдел из дела 25% общего капитала заставили задуматься Павла Михайловича над созданием формы владения, наиболее обеспечивающей дальнейшее развитие дела. Это было тем более необходимо, что дети все еще не выходили из учебного возраста и старшему Павлу Павловичу в момент смерти дяди было 16 лет.

Решено было образовать «Товарищество мануфактур П. М. Рябушинский с сыновьями», и составление устава, а также проведение его по всем бюрократическим инстанциям поручено было присяжному поверенному С. А. Шереметьевскому.

В сентябре 1887 года устав товарищества был Высочайше утвержден, и в декабре того же года состоялось первое общее собрание, так что в настоящем 1812 году закончилось двадцатипятилетие его деятельности. Товарищество состояло из следующих лиц:

1. Павел Михайлович Рябушинский, 1-й гильдии купец — 787 паев с правом на 10 голосов.
2. Александра Степановна Рябушинская — 200 паев с правом на 10 голосов.
3. Егор Петрович Тараканов, крестьянин Владимирской губернии деревни Селютиной — 5 паев с правом на 1 голос.
4. Иван Александрович Прокофьев, Воскресенский купец — 1 пай с правом на 1 голос.
5. Павел Гаврилович Целибеев, московский мещанин — 1 пай с правом на 1 голос.
6. Константин Васильевич Федотов, московский 2-й гильдии купец — 1 пай с правом на 1 голос.
7. Козьма Гаврилович Климентов, коломенский мещанин — 5 паев с правом на 1 голос.

Все эти последние 5 лиц впоследствии продали свои паи братьям Рябушинским.

По балансу на Пасху 1887 года товарищество приняло от П. М. Рябушинского имущество на 2 416 656 рублей 18 копеек, из которых сумма сверх 2 миллионов рублей, поступивших в основной капитал, заакредитована товариществу Рябушинским. Имущество заключалось: 1) 3 253 десятин 1 008 квадратных саженей земли стоимостью 34 868 рублей; 2) фабричные корпуса с машинами — 500 тысяч рублей; 3) разные машины по описи — 448 164 рубля 86 копеек; 4) хлопка в кладовых и в пути — 630 тысяч .рублей; 5) хлопка и пряжи в деле — 128 тысяч рублей; 6) товаров в кладовых на фабрике и в Москве — 240 тысяч рублей; 7) топлива — 61 494 рубля 26 копеек; 8) строительных материалов — 31 023 рубля 57 копеек; 9) разное имущество по описи — 33 105 рублей 49 копеек; 10) наличных денег в кассе — 300 тысяч рублей.

Выделение мануфактур в особое предприятие на паях сильно способствовало их развитию и увеличению. Но так как они не могли втянуть в себя всего капитала П. М. Рябушинского, то параллельно с ними производилась как покупка процентных бумаг, так и учетные операции.

Такое использование наличного капитала совершалось и во время существования Торгового дома П. и В. Братьев Рябушинских. Из годовых отчетов того времени видно, что сумма учетных операций имеет тенденцию возрастания, хотя не в соответствии с ростом капитала:

Вопрос о способах лучшего использования капитала возбуждал постоянные разногласия между братьями.

Павел Михайлович стремился большую часть капитала поместить в промышленные и торговые предприятия. Василий Михайлович не любил фабрику и недоверчиво относился ко всем затратам на улучшение и расширение фабричного дела. Когда Павел Михайлович решил приняться за бумагопрядильное дело и приобрести продававшуюся на выгодных условиях Шиловскую фабрику, то Василий Михайлович настолько был против этого, что Павел Михайлович решил приобрести эту фабрику на свои личные средства, помимо Торгового дома, и предварительная запродажная была совершена на его имя.

Также восставал Василий Михайлович и против приобретения земельной собственности, так что некоторые лесные дачи были приобретены позднее Товариществом по значительно более высокой цене, чем они предлагались ранее. Василий Михайлович считал, что спокойнее, а потому и выгоднее использовать капитал, помещая его в процентные бумаги и учетные операции.

В 80-х годах П. М. Рябушинский, по-видимому вследствие этих разногласий с братом, обратил внимание на соотношение между различными способами использования капитала и в целом ряде годовых отчетов расчленяет прибыль на ее составные части, сообразно источнику дохода.

В дальнейшем развитии своего дела Павел Михайлович расширил учетные операции, доведя их в последние годы своей жизни до 9 миллионов рублей.

До учреждения в 1860 году Государственного банка все потребности промышленности и торговли в кредит удовлетворялись частными лицами. Хотя попытки организовать промышленный кредит государством делались и раньше, но они все были неудачны. В 1769 году в Москве и Петербурге были созданы ассигнационные банки, при которых впоследствии были учреждены конторы для ссуд под векселя и товары. В 1817 году эти конторы были обращены в Коммерческий банк, который существовал до реформирования его в 1859 году в Государственный банк. Обороты вексельного кредита в Коммерческом банке были незначительны и по годам колебались для обеих столиц между 10 и 30 миллионами рублей, товарный же кредит никогда не доходил даже до 1 миллиона рублей. Хотя учет совершался из 6-7 процентов в то время, как частый учетный процент в Москве был 15, а в Одессе доходил до 36, но тем не менее учет векселей в Коммерческом банке не развивался, вследствие его бюрократического характера и строгих правил, вызванных появлением значительного числа неблагонадежных и даже фальшивых векселей. Промышленный и торговый кредит в Коммерческом банке определялся платимой .гильдией. Для первой гильдии допускался прием к учету векселей на 57 142 рубля 86 копеек, что составляло прежние 200 тысяч рублей ассигнационных. Для второй гильдии допускался кредит в 28 571 рубль 43 коп. и для третьей — 7 142 рубля 86 копеек. Эти суммы давались на 2 лица из 6-7% и в банке считались постоянным пособием. Многие купцы, как говорит Н. А. Найденов, для имения удобных векселедателей записывали своих приказчиков в гильдии.

Вслед за созданием Государственного банка начали создаваться и частные банки, но и они до конца XIX века не исчерпали потребность промышленности и торговли в кредите, а потому и при их существовании частный неорганизованный кредит мог еще развиваться параллельно с ними.

Идя навстречу не удовлетворенной еще потребности в кредите, П. М. Рябушинский смотрел на эту отрасль своей торговли как на равнозначную с торговлей и производством товаров, а потому и у продолжателей созданного им дела оно естественно должно было развиться в конце концов в совершенно обособленных два коммерческих дела: мануфактуры и банки.

Тем не менее Павел Михайлович всю свою жизнь сам был по преимуществу фабрикантом, и вопросы промышленности его более интересовали, чем вопросы кредита. Он с юности любил промышленную технику и знал ее. На всероссийских промышленных выставках его экспонаты обращали на себя внимание специалистов. В 1865 году Рябушинские получили серебряную медаль на Московской промышленной выставке. В 1870 году на Всероссийской выставке в С.-Петербурге «за хорошую бумажную пряжу и доброкачественные при умеренных ценах разнообразные бумажные ткани, а также за туаль-де-норд хорошей выработки и отделки» Торговый дом П. и А. братьев Рябушинских был награжден золотой медалью. Затем, несмотря на пожар 1880 года, уничтоживший всю фабрику в Вышнем Волочке, она к 1882 году была возобновлена в таком совершенном виде, что на промышленно-художественной выставке в этом году могли быть выставлены особо одобренные экспертизой: «пряжа из египетского и американского хлопка, гладкие и узорчатые ткани, беленые и крашеные, при весьма большом разнообразии сортов»; «за совмещение всех операций по переработке хлопка в готовые ткани, а также за постоянное стремление к улучшению производства своих ткацких изделий» братья П. и В. Рябушинские награждены были правом употребления на вывесках и изделиях изображения Государственного герба.

Среди постоянных забот о развитии руководимого им дела Павел Михайлович, как и большинство московского купечества, не забывал о благотворительных обязанностях, сопутствующих созидаемому богатству. В памятный для всех 1891 год Павел Михайлович открыл 26 августа в своем Голутвинском доме обширную народную столовую. В 1895 году этот дом пожертвован Александрой Степановной Человеколюбивому обществу для устройства в нем, кроме столовой, убежища имени П. М. Рябушинского для вдов и сирот московского купеческого и мещанского сословий христианского вероисповедания. На устройство и оборудование этого убежища предоставлены были значительные средства. Кроме того, по духовному завещанию Павла Михайловича, обеспечено особым капиталом бесплатное кормление в народной столовой трехсот человек ежедневно.

Несмотря на свой преклонный возраст, Павел Михайлович продолжал созидать дело товарищества и в последние годы жизни организовал при своих мануфактурах лесопильный завод. Это промышленное дело являлось естественным последствием увеличения площади лесовладения товарищества. Первоначально покупка лесов вызывалась необходимостью обеспечения мануфактур топливом. Окружающая фабрики местность входит в район лесов с преобладанием хвойных пород. Высокое качество местного елового леса делало не рациональным использование его древесины только на топливо, и потому строительный материал в лесных насаждениях потребовал его переработки в рыночные сорта товара и привел товарищество к организации своей лесной торговли.

Это дело развивалось уже детьми Павла Михайловича. Долго с нетерпением он дожидался этого времени, так как, женившись на Александре Степановне пятидесяти лет, он только к семидесяти годам мог рассчитывать на сотрудничество детей.

Но не надолго им предстояла роль помощника в работе отца. В новом наступившем XX веке они сделались его заместителями. 21 декабря 1899 года Павел Михайлович Рябушинский скончался 79 лет, окруженный своей многочисленной семьей.

Александра Степановна пережила мужа на 1 год и 4 месяца. Она скончалась 30 апреля 1901 года и похоронена вместе с Павлом Михайловичем на Рогожском кладбище.

Еще сыновья были в возрасте от 2 до 16 лет, когда Павел Михайлович Рябушинский б декабря открыл действия учрежденного им в 1887 году товарищества под фирмой, в которой они участвовали.

С нетерпением он ждал их вступления в рабочий возраст и старался еще в детстве их побуждать интересоваться доступными детскому пониманию делами по фабрике и торговле.

Большинство сыновей были погодки, и потому росли дружной семьей, в которой разница лет почти не замечается. Все они незаметно переходили из ребяческого возраста в учебный, когда женские заботы о здоровье и веселья сменяются мужским руководительством в школе.

Заботы о детях лежали на Александре Степановне, которой во всем помогала Софья Карловна Дикгоф. Она поступила к Рябушинским почти со школьной скамьи немецкой Петропавловской школы в 1876 году 22 лет и до сих пор остается незаменимым членом семьи Рябушинских.

С девяти лет дочери учились в гимназии, а сыновья определялись в приготовительный класс Академии Практических наук или в реальное училище Воскресенского и с этого возраста имели гувернеров-иностранцев для того, чтобы облегчить усвоение языков. Дети учились хорошо, и большинство из них кончало школу с золотыми медалями. Летом учащаяся молодежь отправлялась на фабрику, где жила окруженная атмосферой фабричных вопросов и интересов. Павел Михайлович рекомендовал заведующим разными отделами фабрики знакомить детей практически с той или другой специальностью, но это ознакомление достигалось само собой одним только пребыванием на фабрике, а время молодежи, хотя и работавшей несколько в мастерских, уходило более на отдых; после душных школьных стен их тянули к себе верховная езда, охота, а не изучение фабричного дела.

По окончании курса академии старших сыновей Павел Михайлович посылал за границу для ознакомления с той отраслью дел товарищества, в которую ему хотелось направить того или другого сына. Он настолько торопился увидать детей работающими в деле, что старшего сына Павла Павловича взял, было, из школы ранее окончания им курса и велел ему заниматься в амбаре, но вскоре сознал свою ошибку и уступил просьбам сына дать ему докончить курс академии.

Любовь к делу жила в Павле Михайловиче так же страстно, как и в отце его Михаиле Яковлевиче, и наступившая старость заставляла особенно нетерпеливо относиться ко времени вступления сыновей в коммерческую жизнь. В 90-х годах уже четверо из его сыновей работали в деле, и Павел Михайлович, умирая в 1899 году, мог быть спокоен за созданное им дело, так как сознавал, что оно находится в умелых и дружных руках.

Мы уже указывали, что Торговый дом П. и В. бр. Рябушинских вел в значительных размерах учет первоклассных торговых векселей. При жизни Павла Михайловича эта деятельность в товариществе продолжала развиваться, и среди лиц, кредитовавшихся одним из крупных был известный торгово-промышленный деятель юга — А. К. Алчевский, который незадолго до своей трагической кончины для реализации долга продал Рябушинским часть своих акций Харьковского земельного банка.

В 1901 году, когда разразился крах во всех делах, руководимых покойным Алчевским, братьям Рябушинским, оказавшимся самыми крупными акционерами Харьковского земельного банка, пришлось войти ближе в дела банка. На место старого правления было выбрано общим собранием новое, в состав которого вошли: Вл. П. Рябушинский, М П. Рябушинский, П. П. Рябушинский, Вл. Гр. Коренев, Е. П. Лапкин, М. Ил. Антропов и П. К. Котов. Пришлось пополнить часть утраченного прежним правлением капитала и выпустить новые акции, причем этот выпуск был гарантирован товариществом мануфактур П. М. Рябушинского с сыновьями.

За последние десять лет дела Харьковского земельного банка приведены в нормальное для русского земельного кредита состояние. Дивиденд 1911-1912 годов был 26 рублей на акцию, причем цена акций, в начале 1901 года, стоявшая в 266-268 рублях и упавшая во вторую половину этого года до номинальных 200 рублей, в настоящее время, в 1912 году, держится в 455 рублях. Выпуск закладных листов, упавший в 1901 году до 92 миллионов рублей, в настоящее время достигает суммы 142 миллиона рублей.

Наличность капитала, не находящего себе помещения в собственные промышленные дела, неминуемо побуждает совершать кредитные операции: учет векселей или покупку и продажу процентных бумаг.

Эти операции издавна совершались Рябушинскими, которые в 1902 году решили придать им более организованную форму банкирского дома. В этом деле участвовали: П. П. Рябушинский, С. П. Рябушинский, Вл. П. Рябушинский, Ст. П. Рябушинский, М. П. Рябушинский, Дм. П. Рябушинский и Ф. П. Рябушинский. Основной капитал был объявлен — 5.000.000 рублей. В Банкирском доме было три распорядителя — П. П. Рябушинский, Вл. П. Рябушинский и М. П. Рябушинский. Доверенным Банкирского дома состояли: Ал. Вл. Кисляков, Н. М. Крашенников и Р. Г. Штесс.

В течение десяти лет деятельности Банкирского дома он открыл 12 отделений: в 1906 году — в городе Вышнем Волочке, в 1908 году — в городе Ржеве, в 1909 в С.-Петербурге и Ярославле, в 1910 — в Иваново-Вознесенске, Витебске, Вязьме, Костроме, Сергиевом Посаде и Смоленске, в 1911 году — в городах Острове, Пскове, Сычевке и Богородске.

Обороты этих отделений Банкирского дома были следующие:

Обороты московского правления Банкирского дома были следующие:

Выбор мест для открытия отделений Банкирским домом показывает на сосредоточивание им своей деятельности исключительно в нечерноземной России и по преимуществу в районе развития льноводства и мануфактурной промышленности. Из этих районов первый до сих пор слабо был обслуживаем организованным кредитом, между тем как население его издавна выделяет из себя торговые и промышленные силы, без кредита не могущие на местах развить до значительных размеров свои дела.

Десятилетняя работа Банкирского дома не имела в сущности самостоятельного значения: она была как бы школой, которая вырабатывала необходимый опыт и подготовляла служебный персонал для более широкой и устойчивой банковой организации, которая при акционерной форме могла бы работать, привлекая к себе русский капитал.

С января 1912 года Банкирский дом братьев Рябушинских преобразовался в акционерное предприятие под названием «Московский банк», с основным капиталом в 20 миллионов рублей к 1 января 1913 года. Названием своим банк должен был выразить свою связь с московским купечеством, из которого многие являются учредителями банка. Кроме Павла, Сергея, Владимира, Степана, Михаила и Дмитрия Павловичей Рябушинских, в число учредителей вступили: М. Н. Бардыгин, Ал. Ф. Дерюжинский, Ал. Андр. Карзинкин, Ал. Г. Карпов, Н. Т. Каштанов, Ал. Ив. Коновалов, Вл. Гр. Коренев, Гр. Ал. Крестовников, Ал. Ив. Кузнецов, Ив. П. Кузнецов, Гр. Ив. Мальцов, Ив. Абр. Морозов, В. В. Носов, М. Ал. Павлов, Л. Арт. Рабенек, Д. В. Сироткин и С. Н. Третьяков.

Развивая финансовую деятельность товарищества, третье поколение Рябушинских не меньшее внимание уделяло и промышленным делам фирмы.

Через месяц после кончины Павла Михайловича Рябушинского 30 января 1900 года, в Заворове произошел громадный пожар, уничтоживший прядильную и ткацкую фабрики. Этот пожар заставил товарищество приняться за переустройство обеих фабрик, оборудовав их вновь машинами и приняв во внимание все наличные усовершенствования в технике прядильного и ткацкого дела. С 1901 года для отопления фабрик начата разработка тремя машинами торфяных болот, но в то же время лесная площадь, принадлежащая товариществу, продолжала увеличиваться, и в течение последних 12 лет было приобретено 27 тысяч десятин. Фабрики соединены с Николаевской железной дорогой рельсовым путем. Для рабочих построена трехэтажная казарма на 130 семейств. Построено новое большое здание для фабричной школы. В настоящем году построена центральная силовая станция для обслуживания всех фабрик энергией.

В связи с покупкою лесов товарищество за последние годы начало развивать свое лесоторговое дело.

Стремясь по возможности помещать в промышленные дела свободный капитал, товарищество за последние десять лет вышло из своих прежних рамок мануфактурной промышленности и имеет целый ряд новых дел: писчебумажное, стекольное, типографское и др.

Из восьми сыновей Павла Михайловича совместно работают в настоящее время шесть братьев, так как Николай Павлович Рябушинский, не имея склонности к торгово-промышленным делам, выделился и вышел из состава товарищества мануфактур П. М. Рябушинского с сыновьями. Младший же из братьев Федор Павлович работал только три года и скончался в 1910 году от скоротечной чахотки.

Главными работниками в различных делах товарищества являются Павел Павлович, Сергей Павлович, Владимир Павлович, Степан Павлович и Михаил Павлович, так как Дмитрий Павлович хотя и участвует во всех делах товарищества, но главным образом занят научной деятельностью в устроенном им Аэродинамическом институте для разработки вопросов воздухоплавания. В настоящем году он дополнил его постройкой гидродинамической лаборатории на реке Пехорке.

Покойный Федор Павлович оставил о себе память как инициатор и организатор научной экспедиции по изучению Камчатки. С целью лучшего ознакомления с Сибирью он пригласил А. А. Ивановского прочесть ему полный курс географии, антропологии и этнографии Сибири, Федор Павлович отнесся к этому курсу с громадным интересом; во время лекций он аккуратно вел записки и заметки; немедленно приобретал рекомендуемые для прочтения книги и основательно знакомился с ними; в конце концов у него составилась обширная библиотека книг о Сибири, как русских, так и иностранных, а также большое собрание географических карт и атласов. В первой половине курса, когда давалась подробная характеристика Западной Сибири, Федор Павлович особенно заинтересовался Алтаем, его природою и кочевым населением. В это время впервые у него зародилась мысль снарядить научную экспедицию в Алтай и он хотел осуществить ее в ближайшее же лето. Но когда в дальнейшем развитии курса Федор Павлович познакомился с нашими дальневосточными окраинами, наибольшее его внимание привлекла к себе Камчатка. Он был поражен, как мало она изучена, он удивлялся, как может оставаться необследованным такой обширный край, равный по площади всей Пруссии, край с такой своеобразной природой. Мысль об организации Камчатской экспедиции всецело овладела Федором Павловичем, и он деятельно стал готовиться к ее осуществлению. Прежде всего он познакомился с организациями крупных иностранных экспедиций и в особенности с экспедицией американца Джезупа на крайний северо-восток Сибири. Затем он начал вырабатывать план собственной экспедиции в Камчатку, причем на первых же порах ему пришлось убедиться, что выработка этого плана — дело чрезвычайно большой трудности как за отсутствием необходимых данных в литературе и за невозможностью добыть эти данные на месте в Камчатке. Одно время Федор Павлович совсем уже решил самому сделать предварительную, рекогносцировочную поездку в Камчатку, что несомненно намного облегчило бы дальнейшую работу исследования. Но быстро развивавшийся туберкулез легких помешал осуществить эти планы.

На Камчатскую экспедицию Ф. П. Рябушинский пожертвовал 200 000 руб. По его мысли она должна была поставить своей целью возможно подробное и разностороннее исследование полуострова Камчатки, а потому для достижения этой цели необходимо было участие значительного числа специалистов, выбор которых и определил успех задуманного Федором Павловичем дела.

П. М. Рябушинский был женат на Александре Степановне Овсянниковой, дочери петербургского миллионера, известного своим процессом, про который русские юристы говорили, что он являлся необычно ярким свидетельством неподкупности русского суда.

Павел Михайлович Рябушинский умер в декабре 1889 года. Во главе стал старший сын, Павел Павлович. Вначале он занимался только банковскими и промышленными делами своей семьи, но затем, — примерно с 1905 года, — принялся за общественную деятельность и сразу занял в ней выдающееся место. Впоследствии он был председателем Московского биржевого комитета, членом Государственного совета по выборам от промышленности, председателем Общества хлопчатобумажной промышленности, председателем Всероссийского союза промышленности и торговли и видным старообрядческим деятелем. Им была создана газета «Утро России», считавшаяся органом прогрессивного московского купечества, а сам он был сравнительно левых настроений и не боялся их высказывать. Говорил он не плохо, но свои речи тщательно подготовлял, — никогда не говорил экспромтом. Одной из его любимых тем было осознание купечеством своей роли в хозяйственной жизни и необходимость для купцов оставаться купцами, а не переходить в дворянство. Говорил он прямо то, что думал, иногда нарочито заострял вопрос и не старался приспособляться к настроениям своего собеседника. Когда, во время войны, по инициативе князя Львова и Астрова, Земский и Городской союзы решили послать делегацию к государю, в составе шести человек, — по три от каждого из союзов, — то Городской союз, наряду с М. В. Челноковым и Н. И. Астровым, выбрал П. П. Рябушинского и не выбрал А. И. Гучкова, который также был кандидатом; помню, как многие из участников Городского съезда, где происходили выборы, говорили: Рябушинский царю правду скажет.

Не боялся он и ответственности и не хотел перекладывать ее на других. Помню, как однажды, в «Утре России», в руководстве которым я, с 1911 года, принимал немалое участие, возник вопрос о напечатании статьи фактического ее редактора против весьма непопулярного министра внутренних дел Н. А. Маклакова. Маклаков, как известно, был назначен министром после убийства Столыпина, будучи черниговским губернатором, с которым царская семья при поездке в Киев в сентябре 1911 года познакомилась. Н. А. Маклаков был талантливый рассказчик и отлично подражал животным. Коронным его номером был «прыжок влюбленной пантеры»; под этим заглавием и должна была появиться статья в газете. Помню, что голоса разделились: некоторые боялись, что газету закроют, а номинальный редактор очень пострадает. Павел Павлович, настаивавший на напечатании статьи, заявил, что ответственность берет на себя и готов подвергнуться возможным карам. Статья была напечатана, и газета подверглась суровой репрессии.

Моя общественная работа и на бирже и, частью, в политике (Московская группа партии прогрессистов) прошла в близком соприкосновении с Павлом Павловичем, и в дальнейшем мне придется немало о нем говорить. Скажу сейчас только, что его общественная работа была омрачена его тяжелой болезнью — туберкулезом, который начался у него во время войны.

Жил он на Пречистенском бульваре, в доме, который раньше принадлежал Сергею Михайловичу Третьякову, бывшему городскому голове и одному из создателей галереи. Дом был большой, не слишком парадный и со вкусом обставленный. Он памятен мне не по большим приемам, которые бывали сравнительно редко, а по бесконечному количеству заседаний там происходивших. Особенно помню нашумевшие когда-то «экономические беседы» объединений науки и промышленности. Правда, науки были представлены не очень многочисленно, но «промышленности» было много, хотя приглашали с разбором, главным образом тех, кто мог принять участие в беседе. Председательствовал на этих собраниях, с большим блеском, профессор С. А. Котляревский.

Владимир Павлович был в правлении Московского банка и много занимался общественной деятельностью, участвуя в тех же учреждениях и сообществах, где был его старший брат. Но сверх того, он был гласным Московской городской думы, но городскими делами занимался сравнительно мало; очень интересовался «Утром России», где мы с ним довольно часто встречались. Вообще приходилось много иметь с ним дела. Меня всегда поражала в нем одна особенность, — пожалуй, характерная черта всей семьи Рябушинских, — это внутренняя семейная дисциплина. Не только в делах банковских и торговых, но и в общественных, каждому было отведено свое место по установленному рангу, и на первом месте был старший брат, с которым другие, в частности Владимир Павлович, считались и, в известном смысле, подчинялись ему.

Степан Павлович заведовал торговой частью фирмы, но больше был известен как собиратель икон. Он имел одну из лучших в России коллекций и был в этом деле большим авторитетом. Иконами вообще многие из братьев интересовались, что, в конце концов, выдвинулось уже в эмиграции в создание общества «Икона», которым долгое время руководил инициатор его, Владимир Павлович, увековечивший свое имя этим делом. О-во «Икона» весьма много сделало для популяризации за рубежом и русской иконы, и русской иконописи.

Михаил Павлович также принимал участие в руководстве Московским банком, но его знали в Москве по другому поводу: во-первых, он купил (и жил в нем) дом на Спиридоновке, который раньше принадлежал Савве Тимофеевичу Морозову. Это был нелепо парадный дом. Во-вторых, Михаил Павлович был известен как муж одной из самых признанных московских красавиц. Татьяна Фоминична была дочерью капельдинера Большого театра Примакова, окончила балетное училище и танцевала в кордебалете Большого театра. Потом вышла замуж за отставного полковника Комарова, с ним развелась и вышла за Рябушинского, несмотря на не очень большое образование, она была одной из самых остроумных дам в Москве.

Николай Павлович был художник, эстет, издатель «Золотого руна», владелец нашумевшей в Москве дачи, находившейся в Петровском парке и называвшейся «Черный Лебедь». Эта вилла славилась оригинальностью меблировки, а устраивавшиеся в ней приемы — своеобразной экзотикой. «Николашу», как его называли в Москве, всерьез не принимали, но он оказался хитрее своих братьев, так как все состояние прожил еще на Родине и от революции не пострадал. У него был вкус и знание, и он занимался одно время антикварным делом.

Дмитрий Павлович — известный ученый, профессор, член-корреспондент Французской академии наук. Работал он в области аэродинамики. У него в имении, станция Кучино Нижегородской дороги, была устроена первая по времени аэродинамическая лаборатория.

Фабрика Прохорова и Резанова, впоследствии товарищество Прохоровской Трехгорной мануфактуры, основана в июле 1799 года Василием Ивановичем Прохоровым и Федором Ивановичем Резановым, как это явствует из письма В. И. Прохорова к Ф. И. Резанову, сохранившегося от начала XIX столетия. Других же официальных документов, свидетельствующих о начале самого производства, не сохранилось; небольшое фабричное производство могло в то время начаться явочным порядком.

Основатели фабрики, как и большинство позднейшего московского купечества, вышли из крестьянской среды.

Отец Василия Ивановича, Иван Прохорович, принадлежал к монастырским крестьянам Троице-Сергиевской лавры, в которой он занимал должность штатного служителя. Ему нередко приходилось с митрополитом бывать в Москве, и здесь, как человек предприимчивый, он пробовал торговать кустарными изделиями Троице-Сергиевского Посада.

В 1764 году, когда у монастырей были отобраны вотчины, он освободился от крепостной зависимости и вскоре же с семьей переехал в Москву на постоянное жительство и приписался к мещанам Дмитровской слободы.

Чем в первое время в Москве занимался Иван Прохорович — неизвестно, но, вероятно, что никакого прибыльного и надежно обоснованного дела он не имел, что и заставило его сына своего, Василия Ивановича, определить на службу приказчиком к одному старообрядцу, занимавшемуся пивоварением.

Таким образом, Василий Иванович Прохоров начал свою самостоятельную жизнь.

Во время моровой язвы, в 1771 году, Василий Иванович тяжело заболел, и хозяин отправил его на излечение к своим единоверцам на Рогожское кладбище.

Тут, благодаря внимательному уходу старообрядцев, Василий Иванович выздоровел. Но продолжительное пребывание в среде рогожских старцев не прошло для него бесследно: оно сильно отразилось на его духовно-нравственном облике и создало несколько полезных и прочных знакомств среди купцов-старообрядцев.

Сколько времени находился Василий Иванович на службе у старообрядца-пивовара и служил ли он у него по выздоровлении от моровой язвы — сведений не сохранилось, но, несомненно, что знакомство с делом хозяина привело его к мысли открыть свою пивоварню. По всему вероятию, это произошло в начале 80-х годов, так как известно, что 3-го ноября 1784 года Василий Иванович приписался в московские купцы. Жительствовал он в это время в приходе Св. Николая Чудотворца, что в Хамовниках, где и «торг имел пивоваренный».

В своих семейных воспоминаниях сыновья Василия Ивановича, Тимофей и Константин Васильевичи, рисуют его человеком мягким, добродушным и в высшей степени религиозным.

«Кроме обычных утренних и вечерних молений, — пишет Тимофей Васильевич, — он часто любил предаваться молитве в уединении, и во всякое время, когда дух воззовет к молитве...» Несомненно, на религиозность его значительное влияние оказало раннее и продолжительное знакомство со старообрядцами.

Будучи от природы человеком впечатлительным и любознательным, Василий Иванович живо интересовался религиозными вопросами вообще и распрями между господствующей церковью и старообрядцами в частности. Много времени уделял он на чтение книг, преимущественно богословского, религиозно-нравственного и мистического содержания, на религиозные беседы и споры. Эти религиозно-философские беседы и те духовные интересы, которыми жили рогожские старцы, были по душе Василию Ивановичу, и он перешел в раскол.

По своему времени Василий Иванович был весьма грамотным человеком, и, обладая хорошей памятью и склонностью к отвлеченному мышлению, он скоро приобрел большую начитанность по религиозным вопросам. Все это вместе с присущими ему даром слова, мягкостью и добродушием скоро создало ему славу выдающегося начетчика.

Часто в праздничные дни и особенно в длинные зимние вечера он устраивал у себя в доме собрания знакомых и близких, которым и читал разные полезные книги, рассказывал прочитанное или поучал в вопросах религии и нравственности. В этом последнем он всю свою жизнь видел как бы истинное свое призвание.

Целые десять лет Василий Иванович оставался верен старообрядчеству. Потом под влиянием бесед со своим другом, протоиреем церкви Сергия в Рогожской, отцом Евфимием, у него выработалось отрицательное отношение к старообрядчеству. Долгие и мирные беседы с отцом Евфимием в конце концов привели Василия Ивановича к убеждению, что без «церкви и законного священства» нельзя спастись, и он снова перешел в православие. Как видного прозелита, протоиерей Евфимий представил его митрополиту Платону. Получив от Василия Ивановича на предложенные ему вопросы вполне удовлетворительные ответы, митрополит выразил надежду на то, что Василий Иванович будет истинным сыном церкви.

Однако по своим религиозным убеждениям Василий Иванович всю жизнь был скорее единоверцем, нежели православным; но, как и прежде, он остался сторонником веротерпимости и просвещения, основанного на евангельских истинах.

Стремление пропагандировать свои религиозные идеи не оставило Василия Ивановича после обращения; оно даже усилилось в нем, доходило до желания быть епископом, чтобы при этом с большею силой можно было бы насаждать и защищать православие.

Близкою Василию Ивановичу по духу и нравственному складу была вторая жена его, Екатерина Никифоровна, на которой он женился в зрелых летах (ему в это время было 42-43 года, а ей не более 17 лет).

Екатерина Никифоровна была дочерью московского купца Никифора Родионовича Мокеева, происходившего из крестьян села Милятина Медынского уезда Калужской губернии.

Будучи много моложе своего мужа, она вполне прониклась его убеждениями и взглядами на жизнь и людей; трудолюбивая и гуманная, обладавшая светлым умом, она во всем разделяла взгляды своего мужа, тем самым давая ему нравственную поддержку в трудные минуты жизни.

Работала она с утра до вечера и окружающим ее любила говорить, что праздность гибельна, свободное же время посвящала молитве, чтению житий святых и пению псалмов.

Преданная жена, Екатерина Никифоровна была матерью, отдававшею всю себя детям, которых у нее было, кроме двух падчериц, четыре сына и четыре дочери.

Она внимательно следила за их воспитанием и обучением, за что и дети до глубокой старости питали к ней самые теплые и искренние чувства.

В записках, оставшихся после Тимофея Васильевича, имеется интересная характеристика Екатерины Никифоровны. Несмотря на некоторую длинноту ее, мы не можем не привести ее здесь, так как она показывает, и каковы были эти люди, и каково было представление их об идеальном, так как образ матери в ней явно рисуется идеализированным в благоговейном представлении сына. «Лжи, коварства и лести она не терпела и уклонялась от тех обществ и лиц, в которых эти недостатки не были исправляемы. Детям своим и ближним часто внушала справедливость в делах и словах; совесть была всегдашним судьею ее самой и всех, кто хотел следовать ее советам и наставлениям. С самого детства молитвы в уединении и чтения псалмов и житий святых занимали ее каждодневно и неоднократно. Чувствуя скуку и уныние, отчего бы они ни происходили, она тотчас становилась на молитву или читала Пролог и другие жития святых, и скука оканчивалась слезами и успокоением. Часто слышали мы, как она пела псалмы; «Живый в помощи Вышняго» и «Не ревнуй лукавствующим» повторялись чаще других.

Труд занимал ее с утра до вечера. Без занятий не оставалась она ни в какое время и всегда говорила, что праздность гибельна для всех. Даже в последние годы жизни слепота очей и тяжкие предсмертные скорби не останавливали ее от занятий рукодельных. Детям своим она внушала целомудрие и благословенную брачную жизнь, советуя им от помыслов ограждаться молитвою и душеполезным чтением, удаляться неизвестных, кольми паче соблазнительных товариществ и не читать соблазнительных книг. Просто воспитанная жена-гражданка, она первым основанием счастья детей почитала просвещение, основанное на благочестии; дети при родителе начали учение, при ней кончили. Она даже была возбудительницею учения детей в заведениях наших, сама занималась у себя женскою школой и на школу мальчиков радовалась, сама кроила для учеников и учениц рубашки и несколько шила.

С самого раннего детства и до конца жизни, при всех переворотах, никогда не жаловалась, а всегда была довольна и за все благодарила Бога, часто повторяя слова Давида: «Мал бех и состарился и не видех праведника оставленна». Детей своих с самого младенчества приучала молиться Богу, становя их часто молиться с собою; а кто выучивался писать, тех заставляла переписывать канон Кресту и все чтомые на неделе тропари и кондаки святым.

По поступлении нашем к занятиям, говорила, чтобы мы имели страх Божий, жили правдою, уклонялись от всего непозволительного, сохраняли свою совесть в чистоте и непорочности; а в последнее время одно ее подтверждение детям было — иметь между собою любовь и согласие, помнить бедных, особенно родственников не оставлять в нужде, старых и немощных призревать и покоить, а малолетних научить, воспитать и устроить, в темнице сидящих и больных посещать, странных не забывать, никого не огорчать и со всеми иметь мир. Несколько девочек из дальних родственниц, бедных, она воспитала у себя и выдала замуж с приличным награждением, и, когда некоторые из них оказались неблагодарными, нимало не обижалась, а говорила: «Я не для благодарности делала, а по обязанности христианской».

Семье Прохоровых пивоваренное производство не нравилось, как противоречащее их мировоззрению, поэтому Василий Иванович искал все время случая переменить его на какое-либо другое занятие. Да и Екатерина Никифоровна нередко и с грустью говорила: «Не могу я молиться об успехе твоего дела, не могу желать, чтобы больше пил народ и через то разорялся».

Случай этот представился. Василий Иванович знакомится с будущим вторым основателем фирмы — Резановым, а впоследствии и роднится, выдав за него одну из своих родственниц. Федор Иванович Резанов был сын пахотного солдата Стрелецкой слободы города Зарайска Рязанской губернии. Он рано лишился отца и, чтобы поддержать существование престарелой матери и свое, отправился в Москву. После немалых скитаний энергичный и предприимчивый юноша попадает на одну из ситценабивных фабрик. Здесь приходится исполнять ему множество трудных, нередко непосильных работ. Как человек даровитый, Резанов выучивается грамоте, в совершенстве знакомится с ситценабивным производством и начинает подумывать о выходе из своего зависимого положения. Но трудно было подняться — у него не было ни средств, ни связей в торгово-промышленном мире. Прохоров в это время занимал уже видное общественное положение, пользовался уважением и доверием московского купечества и имел некоторые средства. Благодаря капиталу В. И. Прохорова и его связям в торгово-промышленной среде, Резанов нашел возможным применить свои знания к делу, а Прохоров, благодаря знаниям Резанова, вложил свои деньги в производство, которое ему нравилось.

В июле 1799 года они заключили словесный договор на устройство в Москве ситценабивной фабрики. Договор заключался в том, что они дали друг другу слово работать вместе пять лет, 9 частей прибыли делить пополам, а десятую — «Резанову за его знания и распоряжение».

Свою мануфактурно-промышленную деятельность Прохоров и Резанов начали в наемных помещениях, но где именно, прямых на то указаний не имеется. По всей вероятности, это были фабричные помещения во владениях князей Хованских, находившиеся за речкой Пресней и составляющие ныне то самое место, где расположены владения г-жи Беляевой и конный двор товарищества Прохоровской Трехгорной мануфактуры. Ровный скат на южную сторону, близость Москвы-реки, пруд с чистой водой благоприятствовали устройству ситценабивной фабрики, для которой необходимы были и ровный открытый луг для бельников, и чистая вода для мытилки.

После 1812 года успеху дела главным образом способствовало то обстоятельство, что в Москве Прохоровым совсем не было конкуренции: все ситценабивные фабрики после нашествия французов находились в полном разрушению Центром этой промышленности стал Иваново-Вознесенск. В своей книге «Город Иваново-Вознесенск» Я. М. Гарелин говорит: «Все фабричные обороты и деятельность московских фабрик перешли в то время в руки ивановских фабрикантов. Работы, производящиеся на здешних фабриках день и ночь, увеличили производство непомерно; набойщики зарабатывали тогда до 100 рублей в месяц, не слишком обременяя себя работой. В это время набойщика не стесняло ничто — ни аккуратность в набивке, ни точность соблюдения раппорта в рисунках». Самое производство ситцев того времени Гарелин называет горшечным, а самих производителей ситцев горшечниками. Из этих-то горшечников впоследствии и вышли солидные фабриканты. «Процесс перехода совершался так, — рассказывает Гарелин, — прилежный и ловкий набойщик, при помощи своего небольшого семейства, например, жены и двух сыновей, мог приготовить до 20 штук ситцев в день, т.е. набить миткаль, предварительно выбеленный, одной или двумя красками, вечером их смыть, а в ночь высушить; на другой день, накрахмалив и опять высушив, прокаландривал у посторонних, где ему складывали ситец в штуки, прессовали, и в таком опрятном виде товар поступал в распоряжение набойщика. Поутру в базарный день, этот горшечник продавал свои товары в том же Иванове купцам, приезжавшим из разных мест для покупки ситцев. Таким образом, не отходя от своего семейства, подобный набойщик, продавая каждый базар по 20 штук своего ситца, получал на худой конец 40 рублей чистой выгоды. К концу года у него уже составлялся значительный капитал». При этом ситцы красились прочно только одним колером; если же колеров было два или три, то эти последние редко закреплялись, были «верховые», т.е. смываемые, линючие.

Действительно, период времени после двенадцатого года до тех пор, пока сожженная Москва не вступила в свою обычную колею, должен считаться в истории Прохоровской мануфактуры и Иваново-Вознесенска одной из лучших страниц. В это время за счет Москвы мелкие кустари Иванова делались крупными фабрикантами, а Тимофей Васильевич через какие-нибудь два года увеличил свое производство в десять раз.

Росту промышленных предприятий способствовали и другие причины. С восстановлением мира в Европе в 1814 году все отрасли промышленности, а хлопчатобумажная в особенности, стали развиваться с неимоверной быстротой. Главным двигателем в этом деле было применение паровых машин, произведшее полный переворот во всех видах промышленности. Потребление хлопчатобумажных тканей по размерам торгово-промышленных оборотов начало выдвигаться на первый план во всех странах. Россия не могла остаться равнодушною ко всеобщему промышленному оживлению; она, должна была приняться за изыскание новых способов для развития своих производительных сил. Правительство со своей стороны на этот раз пошло навстречу интересам хлопчатобумажной промышленности: оно в течение целого десятилетия держалось строго запретительной торговой политики.

Попав в благоприятное течение промышленного потока, Тимофей Васильевич, при своих выдающихся дарованиях, быстро подвигался вперед, развивая и расширяя свое фабричное дело, несмотря на то, что глава семьи и фирмы почти совсем перестал принимать участие в своем промышленном деле. Здоровье Василия Ивановича все более и более ухудшалось; наконец, болезнь свела его в могилу. Он умер в 1815 году, в то время, когда дела фабрики были уже в блестящем положении. Все свое движимое и недвижимое имущество Василий Иванович завещал жене и детям в нераздельную собственность. Со смертного одра он советовал детям держаться в жизни тех правил, которые и ему самому служили основой во всех его поступках: «Любите благочестие и удаляйтесь от худых обществ, никого не оскорбляйте и не исчисляйте чужих пороков, а замечайте свои, живите не для богатства, а для Бога, не в пышности, а в смирении; всех и, кольми паче, брат брата любите».

После смерти отца Тимофей Васильевич становится полным руководителем предприятия при деятельном участии своих братьев. В лице отца он потерял твердую нравственную опору, испытанного духовного руководителя, но, верный его заветам и полученному в доме родителей воспитанию, он, как и все семейство Прохоровых, старается не уклоняться от намеченного пути.

Но часто бывает, что в своем увлечении при быстром житейском плавании человек и на малой мели может потерпеть большое крушение; так и в жизни Тимофея Васильевича было не мало мелей, сопровождавшихся более или менее значительными крушениями. Особенно глубоко в его памяти сохранился случай 1817 года, из которого он извлек поучительный для себя урок. Рассказывая об этом в своей автобиографии, он предостерегает сына от тех неприятных внутренних мучений, которые рождаются следствием таких человеческих пороков, как заносчивость, гордость, неблагодарность по отношению к старшим... «Удача мне, шестнадцатилетнему мальчику, не во всех отношениях послужила на пользу: я сделался гордым, даже против братьев, грубым и неблагодарным к родителям... в 1817 году в январе месяце потерпел достойное поношение и унижение против Бога, родителей и всех меня знавших. К оправданию моему не оставалось ни одного слова, кроме смиренной к Богу молитвы и покорности старшим. Долго мне надобно было стыдиться не людей только, но и стен за мое преступление».

Это относилось к одному из случаев проявления порока, которым нередко страдают и страдали незаурядные русские люди, — это пристрастие к «пагубному». Тимофей Васильевич был в полном отчаянии, но были добрые и расположенные к нему и семье Прохоровых люди, которые вовремя поддержали неопытного юношу.

Помимо энергии и природных дарований самих владельцев мануфактуры, проявлявшихся в промышленном и торговом их деле, помимо своевременного снабжения фабрики всеми видами усовершенствованных орудий производства и красящих веществ, стать мануфактуре в ряды первоклассных способствовало и еще одно обстоятельство: она обслуживалась прекрасно подготовленным штатом рабочих и мастеровых, получивших техническую подготовку в Прохоровской фабричной ремесленной школе.

Это обстоятельство столь интересно в жизни мануфактуры, что безусловно заслуживает быть занесенным на страницы истории технического образования в России и в историю мануфактурной промышленности. Вопрос о комплектовании фабрик и заводов опытными мастерами и рабочими у нас в .России, в большинстве случаев, разрешался в XIX столетии (нередко и теперь это делается многими) очень просто: за солидное вознаграждение выписываются иностранцы; братья Прохоровы в этом деле пошли собственным путем, с которого до сих пор не сходят и их потомки. Начало этому было положено сыном основателя мануфактуры Тимофеем Васильевичем.

Еще в первые годы своей деятельности Тимофей Васильевич обратил серьезное внимание на грубое и невежественное состояние мастерового народа. Не только хорошо грамотные, а даже умеющие кое-как читать и писать попадались в то время среди рабочих очень редко. Не отличалось особенным просвещением и большинство владельцев всевозможных предприятий. Об устройстве же учебных заведений для широкой забитой крепостной массы в обществе не говорили, и ко всякой попытке сделать что-либо для просвещения рабочей массы относились тогда отрицательно.

Таким образом, большинство населения было обречено на полный застой во всех областях жизни. Только немногие лучшие люди сознавали это и, по мере сил, старались проводить в жизнь новые понятия. К числу таких людей, несомненно, принадлежал и Тимофей Васильевич Прохоров.

В начале своей промышленной деятельности умный юноша ясно видел, что русскому рабочему при врожденной его сметливости недостает общего развития для усвоения технических знаний; он понимал, что без образования рабочей массы не может развиваться наша промышленность. И вот, сам с жаром предаваясь образованию, Тимофей Васильевич берется за дело просвещения своих рабочих.

Сначала Тимофей Васильевич сам лично занялся обучением взрослых рабочих чтению и письму. Как и следовало ожидать, рабочие намерение своего хозяина, да еще молодого, сочли за праздную затею. Быть может, никогда не чувствовавшие стремления к свету, отупевшие в труде, зачерствевшие в невежестве, они не могли понять значения образования и не видели для себя необходимости в грамоте. Это было около 1815-1816 года.

Холодно встреченный в своих начинаниях, Тимофей Васильевич не мог оставить без воплощения той мысли, в правоту которой он безусловно верил: он не мог отказаться от намеченной им цели — поднять умственную и нравственную сторону русского рабочего.

«Должно быть, к решению вопроса я подошел не с той стороны, — сказал себе Тимофей Васильевич, — недаром сложилась в народе поговорка: «горбатого исправит только могила». Недаром и в Писании сказано, что новое вино не следует вливать в старые меха». Впоследствии Тимофей Васильевич, встретив полное сходство своего вывода с мнением Лейбница, как афоризм выписал его слова: «Преобразование человеческого рода совершается с преобразованием молодого поколения».

Он решил впредь свою фабрику пополнять рабочими, получившими правильное обучение с детства, для чего в 1816 году основывает при своей фабрике ремесленную школу.

Учебно-воспитательное дело в школе было организованно просто и практично: дети часть дня обучались в фабричных мастерских различным мастерствам и производствам и часть дня проводили в школе. В программу школы входили: Закон Божий, русский язык, арифметика, чистописание и рисование линейное (т.е. черчение) и узорное. Широта курса программы Прохоровской школы того времени станет для нас понятной только после того, когда мы вспомним, что учение в то время шло чрезвычайно медленно по церковнославянской азбуке, составлявшей первую и трудную ступень образования, и чаще всего заканчивалось умением читать Часослов и Псалтырь. Присутствие же в программе «русского языка» говорит об обучении чтению и письму «гражданскому». Арифметика и графические искусства и подавно должны были резко выделять школу из ряда народных школ, которые, сами по себе, тогда были редкостью.

Школьное обучение велось по вечерам, днем же каждый из мальчиков занимался на фабрике тем мастерством, которое ему было посильно и соответствовало его способностям. Так, одни занимались набойщицким делом, другие резным или рисовальным искусством, третьи крашением и т.д.

Хотя обучение в школе и велось приглашенными учителями, тем не менее, Тимофей Васильевич ежедневно заходил в школу и зорко следил за тем, как дети относятся к учебному делу. Что же касается обучения мальчиков тем или иным фабричным производствам в мастерских, то мастерам строго вменялось в непременную обязанность помогать ученикам и руководить их в занятиях. Постоянное же присутствие хозяина на фабрике не допускало возможности неисполнения его воли. На фабрике он успевал всюду быть и все видеть: ни одно дело не начиналось без его личного надзора, без его непосредственного распоряжения. Он давал свои указания и набойщикам, и ткачам, он руководил крашением и красковарением, присутствовал на мытилках (плотах, с которых в Москве-реке промывался окрашенный или набитый товар). Такая лихорадочно-неустанная деятельность Тимофея Васильевича имела огромное воспитательное значение. Мастеровые не только исправнее и аккуратнее работали, но, главное, не могли вести никакого неприличного разговора. Они очень хорошо знали, что их хозяин не мог терпеть ни сквернословия, ни неблагопристойных разговоров. От старших он требовал, чтобы они были для младших примером трудолюбия, искусства в работе, а главное — в благонравии.

В течении второго и третьего десятилетия школа была незначительного размера: в ней обучались до 30 мальчиков — детей рабочих и бедных жителей Москвы, которые принимались Тимофеем Васильевичем по контракту на 4-5 лет. Большинство питомцев и по выходе из школы оставались на службе у Прохоровых.

В 1830 году, во время холеры, в Москве осталась масса осиротевших детей, обреченных на полную гибель. Прохоровы, чтобы хотя некоторой части их облегчить участь и обеспечить будущее, набрали в свою школу до 100 человек детей обоего пола. Школа выросла до значительных размеров.

Устроив так школу, Тимофей Васильевич получил от нее блестящий результат. Жизнь вполне оправдала его ожидания.

Поставив свою фабрику в ряды первоклассных, Тимофей Васильевич не мог не видеть, что при отсутствии технического образования русская промышленность не в состоянии пойти рука об руку с европейской. Он видел, что одна Прохоровская школа может дать русской промышленности слишком ограниченное количество подготовленных работников. Поэтому он искренне хотел, чтобы его первый и единственный в своем роде пример по образованию рабочих нашел себе подражание. «С этою целью он решился отдать свои действия на суд общества и назначил ученикам своим произвести открытое испытание. Приглашены были известные в обществе лица из купечества; посетителей собралось немало, и их вниманию были представлены не только познания учеников в некоторых науках, но и опыты мастерства их, и все посетители были удивлены их успехами. Это было в начале 1832 года».

Удовлетворенный успехом своей школы, Тимофей Васильевич решил идти дальше в том же направлении. Он предложил московским мануфактуристам общими силами основать в Москве технологическое училище и решил посвятить себя делу технического образования. Для приобретения необходимых сведений в области технической, а равно по вопросам педагогического характера, Тимофей Васильевич весною того же 1832 года отправился в Германию. Там он один объехал все более замечательные мануфактурные центры, побывал и во Франции, но только в одном Мюльгаузене. Наряду с мануфактурами Тимофей Васильевич знакомился с механическими и химическими заводами, как имеющими прямое и непосредственное отношение к мануфактурному делу. В особенности же внимание его было обращено на постановку в Германии народного образования. Он посещал университеты, музеи и, главным образом, народные школы. Всюду он старался заметить то, что могло быть с пользою приложенным на родине.

Возвратившись к осени в Москву, Тимофей Васильевич вместе с братом своим Константином Васильевичем выработал проект технологического института. Обязанность директора этого училища он безвозмездно брал на себя, а в том случае, если бы купечество отказало ему в доверии, предлагал из собственных средств платить жалованье тому лицу, которое будет избрано для этой цели.

Но ни купеческое общество, ни правительство не откликнулись на призыв человека, для которого, по его словам, «филантропия была главным предметом забот и упражнений», которого «общественная служба и христианская философия отвлекали от промысла, но здоровье и жизнь услаждали».

Во время своего путешествия в 1832 году Тимофей Васильевич старался изучить и условия иностранной торговли. Перед отъездом за границу он прожил значительное время в Петрограде, стараясь ознакомиться с его биржевыми делами, в особенности с торговлею хлопком и английскою пряжей. Сделав непосредственно у английских и голландских поставщиков несколько покупок пряжи, он увидел, что для такого рода деятельности он мало подготовлен и что капитал его не таков, чтобы с ним можно было вести крупные обороты заграничной торговли. Главное же, что ему при этом мешало, было то, что Домыслы его были сосредоточены на вопросах технического образования, которым он вознамерился окончательно себя посвятить.

В то же время у Тимофея Васильевича созрела мысль, путем издания технического журнала, заняться распространением промышленно-технических сведений в России. В успех этого предприятия верили и братья, так как они в Тимофее Васильевиче видели человека, которого «судьба вызывает на что-то необыкновенное» (Я. В.). Но намерение это осуществить ему не пришлось. Коммерческие же дела, которыми в это время Тимофей Васильевич занимался в Петрограде, были настолько неудачны, что мягкий и деликатный Яков Васильевич не мог удержаться, чтобы не написать: «Нам утешительно знать от Вас, что Вы в Петербурге время не скучно проводите и находите для себя нечто полезное и, в особенности, что всего драгоценнее для Вашего здоровья, и хотя не ручаетесь за общую нашу пользу, по временам мы не отчаиваемся; конечно, Ваши покупки, как видится, не слишком для нас интересны... но мы от Вас надеемся иметь особенную пользу, относящуюся до мануфактурных сведений; в этом мы полагаем всю цель Вашего путешествия».

До сих пор Яков Васильевич на брата смотрел с благоговением и, послав ему письмо с укоризною, сам испугался своего поступка, а потому до получения ответа вновь пишет: «Может быть, я еще по неопыту не могу передать на бумаге тех чувств и тех выражений, коими довольствуются родные сердца; но поверьте, что мое сердце навсегда пребывает к Вам в прямой любви, и чувства мои, как к старшему брату, наставнику и попечителю, всегда преисполнены уважения; но таковые объяснения мои были на Ваши письма в духе несколько расстроенном (я сам себя сознаю малодушным, ибо мой дух не всегда соображается с разумом: что помыслил, то и сделал, а после об этом и буду рассуждать и беспокоиться). После я раздумал, на что я так писал?.. И теперь сколь прискорбно сердцу моему, если я мог быть причиною Ваших беспокойств. Ныне вполне сознаю неосмотрительность свою и прошу Вашего прощения: простите и успокойтесь, любезнейший братец».

Авторитет Тимофея Васильевича в глазах братьев был слишком велик, чтобы они могли сразу счесть себя самостоятельными. Прежде чем провести в жизнь какое-либо новое дело, Яков Васильевич советуется с Тимофеем Васильевичем, но чем дальше, тем все больше и больше проглядывает в этих советах предрешенности.

«Наши дела текут, — пишет он 25 января 1832 года, — общим порядком, торгуем изрядно, но, к сожалению, за кашемировыми ситцами и шлафроками все остановка, и более происходит от недостатка тканья, коего необходимо поприбавить. И, кажется, фабрика около Серпухова нам будет весьма кстати».

И Серпуховская фабрика вскоре же арендуется. В феврале того же года он пишет Тимофею Васильевичу: «Украинская нам торговля, кажется, совсем бесполезна, ибо производство там малое, а расходы большие. Вот Крещенская ярмарка торговала на 28 тысяч, и это еще не худо, а расхода, исключая жалованья приказчикам, до 1 000 рублей, также и в кредит тоже на 7 000 рублей там отпускает. Итак, если все счесть, то на круг копеек 10 на рубль расходов лишнего ляжет, а цены и 2 копейки в рубле против московских разницы не имеют. Да теперь братец Иван Васильевич занялся хозяйственно ткацкою фабрикою, и украинская часть как бы в чужих руках. Итак, не посоветуете ли, окончив сборную ярмарку, вместе с приказчиками товар в Москву возвратить. Поверьте, так сделать будет полезнее и дело пойдет аккуратнее». И торговля в Украине прекращается.

В это время общее руководство всем предприятием переходит в руки Якова Васильевича, влияние которого в семье все возрастало, несмотря на то, что он был самым младшим ее представителем.

Чтобы свободно можно посвятить свою жизнь, свои знания, приобретенное состояние делу, которое стало близко сердцу, Тимофеи Васильевич решил отделиться от братьев и пойти своей дорогой. По своим воззрениям и складу ума Тимофей Васильевич является столь крупною личностью, что то биография, написанная о. И. Благовещенским, помещалась в школьных хрестоматиях (Хрестоматия Сухотина и Дмитриевского, издание 1862 года, стр. 117-150).

Тимофей Васильевич Прохоров принадлежал к разряду идейных общественных тружеников, о которых в потомстве долго хранится добрая память.

Те убеждения, которые были заложены в Тимофее Васильевиче семейным воспитанием, основанным на религиозно-нравственных правилах, оставались руководящими началами в нем всю его жизнь. В своем рассуждении «О богатении» он приводит ту мысль, что богатство допустимо иметь только в том случае, если оно употребляется на помощь обездоленным или способствует тем или иным путем духовно-нравственному совершенствованию людей. Хотя эта мысль определенно была высказана и в зрелом уже возрасте, но зарождение ее, вне всякого сомнения, относилось к первым шагам его деятельности. Учреждение фабрично-ремесленного училища в 1816 году, имевшего целью поднять уровень фабричных мастеровых, постоянная забота о развитии этого дела на пользу отечественной промышленности — разве это не живое воплощение высказанных мыслей?

Все хорошие мысли и добрые стремления у Тимофея Васильевича в жизни всегда приводились в живую действительность.

В 19-20 лет Тимофей Васильевич был уже человеком со сложившимся характером и определившимися наклонностями. Ко всякому делу, за какое бы он ни брался, он относился серьезно и вдумчиво. Это резко его выделяло из ряда сверстников по возрасту и положению; его высокие нравственные и умственные качества были у всех на виду. Именитое московское купечество его, еще не вышедшего из юношеского возраста, принимало в свою среду как зрелого человека.

Что же касается местного населения Пресненской окраины, то среди него он пользовался большим уважением. Уже в 1817 году, несмотря на 20-летний возраст, Тимофей Васильевич единодушно избирается в словесные судьи при местном частном доме. Жители Пресни не ошиблись. Как судья, он серьезно, с сознанием высокого гражданского долга, относился к возложенным на него обязанностям. Преследуя одну мысль — дать торжество справедливости — он добросовестно вникал в каждое дело, благодаря чему нередко приходил в столкновение с полицейскими чиновниками. Решительный и настойчивый, он особенное внимание обратил на ускорение решения дел, в особенности тех, которые до него еще лежали под сукном. Это сделало его популярным среди обывателей; говорили, что у них такого судьи никогда не было.

Отличительной чертой характера Тимофея Васильевича была наблюдательность, жажда знания и страсть основательно знакомиться с каждым вопросом. Где бы он ни был, что бы ни видел — все его интересовало, все он хотел изучить, перенять. Он был значительно просвещеннее своего отца: в кругу его чтения, кроме литературы религиозной, отводилось и много места литературе светской — он читал Посошкова, французских и немецких экономистов, интересовался и вопросами философскими... Познания его были обширны и разносторонни. Но при всем этом Тимофей Васильевич оставался глубоко религиозным человеком, строго хранившим веру и заветы своих отцов.

Одаренный пылкой фантазией, он всегда обдумывал какие-нибудь проекты и стремился их осуществить. Родные и близкие часто советовали ему, ради сохранения здоровья, охладить свое рвение к учению, к всевозможным хлопотам и заботам, но он оставался до самой старости таким, как был. «Мне часто говорили старшие: Тимоша, не слишком изнуряй себя хлопотами и заботами, побереги свое здоровье: потерявши его, не воротишь. Но я всегда был отягощен исполнением необузданных обещаний и захватов. С раннего возраста невозможного исполнить для меня не существовало».

Священник И. Благовещенский, долголетний сотрудник, друг и духовник Тимофея Васильевича, говорит о нем следующее: «Обладая пылким и проницательным умом, он живо сознавал многие нужды нашего общества, и в особенности, торгового сословия, и в разговорах нередко удивлял своих собеседников обилием глубоких и светлых мыслей. Желая, чтобы добрая мысль скорее переходила в дело, он любил распространять и утверждать ее в других людях и составлял разные проекты для пользы общества, каковы, например, проекты для развития торговли и для распространения народного образования, для улучшения быта духовенства и усиления его влияния на народ и прочее. Дар слова был у него неистощимый. О всяком предмете, ему известном, он без всякого приготовления мог говорить час и более, не останавливаясь. Он, можно сказать, говорил для себя или думал вслух, а так как говорил всегда с убеждением, то очень часто к концу беседы убеждение его невольно сообщалось и его слушателям. Предметами для своих бесед Тимофей Васильевич избирал или нравственность и обязанности христианские, или практическое хозяйство, или искусства, ремесла и торговлю, или общие правила нравственности в их применении к частным обстоятельствам жизни. В беседах со своими учениками и мастеровыми он всегда старался говорить о том, что знать для них особенно нужно, — о честном труде, об удалении от пьянства, об опрятности в одежде, пище и жилищах, о благопристойности поведения и в доме и на улицах, о милосердии к животным домашним и тому подобное. Всякий случай сколько-нибудь замечательный давал повод Тимофею Васильевичу для того, чтобы сказать несколько добрых слов мастеровым и ученикам школы. Например, наступал ли церковный праздник, — он рассказывал им историю праздника или давал наставление, как проводить время, свободное от работ. Умирал ли кто из известных лиц в столице или где-либо — опять в свободные часы Тимофей Васильевич собирал всех и говорил о качествах и действиях умершего, из его жизни выводил полезные уроки или приглашал к молитве о нем и вообще к поминовению усопших. Сгорел московский театр, — Тимофей Васильевич, случайно бывший на пожаре, по возвращении в дом, собрал всех и, описывая бедствия, указал на самоотвержение тех, которые старались прекратить пожар, на безрассудство праздных зрителей; потом перешел мыслью к пожарам вообще и внушал, как осторожно надобно обращаться с огнем и как должно строить дома, особенно в селах, чтобы пожары не истребляли целых улиц и селений. По возвращении из своих поездок в другие города или за границу Тимофей Васильевич приглашал к себе учеников и мастеровых для свидания и рассказывал им случаи, с ним бывшие, и все в каком-либо отношении для них занимательное и полезное». Вообще речи Тимофея Васильевича, по-видимому, были красноречивы и убедительны; его с интересом слушали не только простой народ и лица собственного круга, но и студенты высших учебных заведений. Вот что пишет г. Ярцев в своей статье «Первые фабричные театры в России» (Историч. вестн. 1900 г., май): «На одной из подмосковных фабрик мне случилось встретить почтенного старца-технолога, который через полвека вспоминал, с каким интересом они, тогдашние ученики технологического института, слушали обращенные к ним речи посетившего институт Прохорова».

Чтобы не быть стесненным в своих действиях, Тимофей Васильевич, с согласия матери и других родственников своих, в 1833 году отделился от братьев.

Неудача с учреждением в Москве технологического училища не остановила Тимофея Васильевича от следования по намеченному им пути. В том же году на Швивой Горке он купил обширный дом, некогда принадлежавший баронам Строгановым. Здесь он решил основать нечто особенное, небывалое — фабрику-школу.

Это учреждение настолько оригинально и замечательно, что никак нельзя обойти его молчанием. На основании огромного запаса сведений по вопросу постановки технического образования, которые накопились у Тимофея Васильевича за его 20-летнюю практическую деятельность, и на основании тех наблюдений, которые он сделал за границей, в его уме создался тип учебно-промышленной фабрики, к устройству которой он немедленно и приступил. В мыслях Тимофея Васильевича ясно нарисован был план занятий в его техническом заведении: обучение мастерствам и учебным предметам как общеобразовательным, так и специальным, распределялось так, чтобы дети московских мещан из учеников делались бы мастеровыми, из мастеровых настоящими мастерами и учителями мастерства.

В мае началась перестройка Строгановского дома согласно намеченным целям, а в сентябре уже было открыто и само мануфактурное производство.

В доме, кроме комнат для хозяина, были устроены учебные мастерские, классы для учебных занятий, отдельные спальни как для учеников, так и для мастеровых, помещения для приказчиков, конторы и товаров. Все это было устроено так, чтобы хозяин мог в несколько минут обозреть все части своего учреждения.

Кроме того, было составлено обширное зало, в котором должны были собираться все ученики и рабочие для бесед или для чтения книг духовно-нравственного содержания. Беседы эти велись с благословения митрополита Филарета приходским священником, а иногда вел их и сам Тимофей Васильевич. Тут же производились беседы и чтения по вопросам, касающимся мануфактурной промышленности.

Для начала дела Тимофей Васильевич с фабрики братьев взял несколько хороших мастеровых и учеников из старой своей школы. С вновь принятыми количество учеников достигало значительного числа — их было до 50 человек. Как все это для начала ни было хорошо, но все же тут задуманное Тимофеем Васильевичем далеко не исчерпывалось. Его планы были много шире, но тех средств, хотя и очень больших (у него было до 500 000 рублей ассигнациями), все же было далеко не достаточно.

Нанимая к себе на фабрику ткачей, набойщиков, рисовальщиков, колористов и других мастеров и мастеровых, Тимофей Васильевич заключал с каждым из них договор, в силу которого этим лицам вменялось в обязанность обучать детей мастерствам и быть для них примером в поведении и усердии к работе. Каждый из них обязывался не употреблять бранных слов, не заводить безнравственных разговоров, не допускать грубого обращения. Безграмотный должен был посещать школу.

Мастеровых Тимофей Васильевич нанимал на год, а не сдельно, как это велось на всех фабриках, с тою целью, чтобы работы исполнялись неспешно, чтобы рабочие не имели никакого повода отказываться от учения или посещения устраиваемых для них собеседовании.

Что же касается самой школы, то она не имела характера проектированного Тимофеем Васильевичем технологического училища, но в то же время совсем не походила и на промышленное заведение. Тут, прежде всего, определялись способности и природные склонности ребенка к тому или другому ремеслу, а затем давались ему посильные работы, входящие в цикл данного ремесла или производства. Физический труд детей чередовался с трудом умственным: мальчики не менее 2-3 часов в день занимались в классах, обучаясь чтению, письму, арифметике, выкладкам на счетах и рисованию линейному (черчению) и узорному. Практические занятия учеников состояли в изучении всех мастерств, которые имели применение в мануфактурном деле. Одни из учеников занимались резным искусством по дереву и металлу, другие обучались набойщицкому мастерству, третьи — ткацкому делу. Некоторые обучались даже мастерствам, далеким от мануфактурного дела, как-то: слесарному, столярному, плотничному и даже сапожному и портновскому.

Знания и умения технического характера человеку даются не сразу, а приобретаются они и усваиваются от постоянного и долговременного упражнения в одном и том же деле; первые два, а иногда и три года ученик-подросток только приглядывается, приспосабливается к делу, проходя предварительные стадии в своем мастерстве. Поэтому, чтобы не выпускать от себя недоучек, Тимофей Васильевич, принимая учеников, заключал с их родителями контракты на 4-5 лет. В школе-фабрике Тимофея Васильевича знания учащимися усваивались не механически лишь, а сознательно.

Через 5-6 лет Тимофей Васильевич располагал хорошим штатом мастеров и мастеровых по всем частям своего производства, и он достиг того, что ни по фабрике, ни по школе, ни по торговле у него не принималось ни одного стороннего работника. Порядок, тишина и миролюбие среди рабочих фабрики были идеально хороши, даже взятые со стороны мастеровые вскоре изменялись к лучшему.

Если в ком-либо из учеников Тимофей Васильевич замечал особые способности и усердие, то в поощрение этого назначал тому приказчичье жалованье, доходившее до 200 рублей в год при готовом и улучшенном содержании. Причем тем из них, которые стремились к высшему образованию, он всячески помогал преодолеть всякие трудности на этом пути, приглашая к ним на собственный счет учителей по разным отраслям знаний: по математике, словесности, бухгалтерии, немецкому языку, музыке и пению.

Поставленная таким образом фабрика-школа если и не могла всецело конкурировать с лучшими фабриками своего времени в качестве своих товаров, зато внутренний ее строй, отношение хозяина к фабричным рабочим и теперь поставили бы Тимофея Васильевича в ряды передовых и просвещеннейших людей, тогда же, 70-85 лет тому назад, это было явлением необыкновенным, так как закона, который регулировал бы отношение фабрикантов и рабочих, не существовало.

Несомненно, Тимофей Васильевич достиг бы своей цели — иметь образцовое учебно-промышленное учреждение, если бы тому не помешал промышленный застой конца тридцатых и начала сороковых годов.

Вот как сам Тимофей Васильевич изображает свое тогдашнее положение: «С 1836 года, когда капитал наш по инвентариуму, за расплатою долгов, простирался за шестьсот тысяч рублей ассигнациями, я рвался отстать от промышленных дел, но как мне недоставало решительности исполнить предполагаемое, снова вдавался в обороты и связи, и потом — то неурожай хлеба, то уничтожение лажа на ассигнации, то неудачная продажа товаров — истощали последние мои выгоды и приводили меня в большое отягощение... Несмотря на неудачи, я не переставал соревновать сверстникам своим, и не только не уменьшал производства, но умножал оное: строил, арендовал фабрики и проч. Ревность не пособила мне умножить моего капитала, а неудачи расстроили мое здоровье до исступления».

Действительно, Тимофей Васильевич в это время сверх своих сил разбрасывался: у него, кроме бумагошелкоткацкой и ситценабивной фабрик в Таганском доме, были ткацкие фабрики в Сетуни (в 10-12 верстах от Москвы) и близ Ново-Спасского монастыря. «Товар мой фабричный терял репутацию, главным образом, от худых, неопытно покупаемых материалов, — с грустью замечает Тимофей Васильевич в одном из своих писем к брату, — долги вянут, и капитал быстро падает».

Просветительная деятельность Тимофея Васильевича с братьями, не могла укрыться от внимания таких государственных людей, каким был тогдашний министр финансов граф Е. Ф. Канкрин. В 1835 году была в Москве выставка мануфактурных изделий, на которой участвовали обе фирмы Прохоровых. Государь Николай Павлович обратил особенное свое внимание на братьев Прохоровых и лично удостоил их своей благодарности за учреждение школ и за попечение о нравственности рабочих на фабриках. На другой день император, пригласив в Николаевский дворец купцов, принимавших участие в выставке, благодарил их за усовершенствование в русской промышленности; при этом вызвал братьев Прохоровых и еще раз «удостоил всемилостивейшей благодарности, в самых лестных выражениях, — говорит св. Благовещенский, — поставил их в пример всему обществу, говоря, что должно заботиться не о своих только выгодах, но и о благосостоянии и доброй нравственности народа». Такое признание со стороны монарха заслуг в деятельности Тимофея Васильевича с братьями по улучшению быта рабочих было принято ими «со слезами сыновней признательности». «Я вполне, — говорит Тимофей Васильевич, — награжден милостивым внимание государя и восхищен столь высоким одобрением моих действий; высшим для меня утешением, высшею радостью служит надежда, что слово царя подействует на общество купеческое и возбудит в нем заботливость о заведении школ для народа». Вскоре после выставки Тимофей Васильевич получил звание Мануфактур-Советника.

В деле духовно-нравственного просвещения народа Тимофей Васильевич старался использовать все пути, к тому ведущие: он призывал духовенство к проповеди Слова Божия с церковной кафедры, устраивал сам школы для народа, привлекал к тому других, учреждал библиотеки, читальни, народные чтения-собеседования и, наконец, был первым в России устроителем фабричного театра.

Вот что об этом пишет г. Ярцев в выше цитированной статье: «Как человек просвещенный, Прохоров не мог не понимать великого значения театра, как средства для «улучшения народной нравственности». Из этого желания укрепить в фабричных нравственное начало и просветить их и исходило, без сомнения, намерение Прохорова устроить фабричные спектакли.

Сведения, приводимые мною, сохранились в семейных преданиях Прохоровых. Я слышал рассказ о фабричном театре Прохорова от одного из последующих владельцев Трехгорной мануфактуры, недавно скончавшегося С. И. Прохорова, который был главным руководителем современного театра на своей фабрике. Кое-что помнят и старики из фабричных служащих.

Начало спектаклей на Прохоровской фабрике, организованных Тимофеем Васильевичем, относится к 1820-м годам. Сцена была приспособлена в одном из фабричных помещений, исполнителями выступали ученики из фабричной школы. Душой этого дела был, конечно, сам Прохоров. Он, по рассказам фабричных того времени, сам следил за подготовкой актеров к представлению. Один из участников тогдашних спектаклей вспоминал, как хозяин, когда разыгрывали «Недоросля», указывал ему на неправильности в его игре и все говорил: «логики, логики у тебя нет». Мать Прохорова также принимала посильное участие в устройстве спектаклей и шила, между прочим, костюмы для актеров. Спектакли продолжались и в 30-х, и в 40-х годах, но подробности о них мне, к сожалению, не удалось узнать, да вряд ли они кому и известны»... Заканчивая свою статью, г. Ярцев говорит: «Историей русского просвещения не должны быть забыты и имена Волкова, Прохорова и Дмитриева, как начинателей, в разное время и при разных условиях, в деле применения сцены к просветительному влиянию на рабочую массу».

Следующий период в жизни мануфактуры был переломом в ее производстве. В 1839 году фабрика выработала собственных миткалевых ситцев около 8 тысяч кусков, а в 1842 году на собственной фабрике их было изготовлено менее четверти этого количества. Расширявшиеся торговые обороты требовали большого количества более доступного по цене товара, чем тот, который производили набойщики на Трех Горах; приходилось с каждым годом увеличивать заказы машинных ситцев по собственным миткалям или приобретать их из вторых-третьих рук. В ноябре 1840 года Яков Васильевич писал одному из своих покупателей и комиссионеров Е. Н. Дрябину: «Мы отдавали свои миткали Битепажу под набивку ситцев, но пользы никакой не учитываем».

Что же касается второй отрасли производства — ткачества, то тут дела обстояли много хуже. Наводнение русских рынков английскою пряжею подняло кустарное ручное ткачество по деревням до невероятных размеров. Производство миткалей, отчасти и других хлопчатобумажных тканей, вследствие конкуренции кустарей, в городе стало делом совсем безвыгодным. Начавшее нарождаться механическое ткачество хлопчатобумажных тканей по условиям того времени, о чем будет сказано ниже, завести в Москве не представлялось возможным.

Братьям Прохоровым приходилось или оставить насиженное в Москве место, бросить заведенное здесь и устроенное дело и переселиться со всем своим производством в провинцию, или же в пределах возможного расширить ситце- и платочнонабивное дело. Было решено пожертвовать ткацким делом, отвести ему второстепенное место в производстве. Хотя в это время платки, шали, покрывала и шлафры и составляли ³/₄ всего фабричного производства, но братья Прохоровы ясно видели, что дальнейшее развитие их производства в этом направлении в будущем не открывает широких перспектив и что пора и им начать производство ситцев механическим путем.

В 1841 году на «Нижнем дворе» был выстроен новый каменный фабричный корпус, а вскоре же началось и постепенное оборудование его и других частей фабрики для нового дела.

Усиленные постройки продолжались и в следующем году, так было выстроено еще два каменных корпуса, в три и четыре этажа, кубовая красильня в три этажа (низ каменный), кухня и спальня. В один этот год на строительные надобности было израсходовано более 165 тысяч рублей серебром, что по тому времени составляло громадную сумму.

В этом же году началось усиленное оборудование фабрики: из Бельгии было получено два паровых котла, а с завода Шепелева — первая на фабрике паровая машина.

Вопрос о паровой машине решался довольно долго; вначале предполагалось приобрести ее через английскую комиссионерскую контору в Петрограде Ивана Бука. Но, очевидно, высокая цена, которую просил Бук, и дальний срок доставки машины заставили Прохоровых остановиться на машине русского завода.

28 марта 1842 года Яков Васильевич писал конторе Бука: «Извините, на письмо Ваше от 12 с. м. ответом запоздали: причиною того то, что мы все думали решиться кончить Вашу машину, но ныне уже оную кончили на заводе Шепелева, а поэтому Ваша нам ненадобна».

Одновременно с постановкою котлов и паровой машины шла постановка и оборудование ситцепечатного отделения сначала на одну трехколерную машину. Вследствие задержки печатных валов, выписанных из Англии через контору Бука, первая партия собственных машинных ситцев не могла появиться раньше конца 1842 года.

В марте Яков Васильевич писал Буку: «Насчет заказанных Вам б валов английских медных мы недоумеваем: как Вам сделать залог в оных на 5 300 рублей ассигнациями, когда мы с Вами только в первый раз это дело начинаем и не знаем, каковы оные будут готовыми? В таком случае не решаемся иначе Вам платить, когда увидим на оных выпечатанные образцы. А что касается до верности заказа, то Вы имеете от нас записку, а в подобных обстоятельствах нам доверяют, нашему честному слову, и еще никто от нас не имел в оном неприятностей. Итак, мы желаем, только бы с Вашей стороны было все исправно соблюдено, а от нас противного не встретите».

10 июня Яков Васильевич напоминает Буку: «Очень жалеем, что Вы не сдержали аккуратно Вашего слова, доставить валы в мае месяце, потому мы сколько-либо успели за лето на оных сработать на Нижегородскую ярмарку».

7 ноября Я. В. писал П. А. Быковскому: «Мы теперь устанавливаем машины и начинаем работать ситцы; я полагаю, что в Ирбите будем оных производить довольно». Но, очевидно, новое дело не сразу наладилось, так как лишь в январе следующего 1843 года Яков Васильевич решился уведомить своих покупателей о начале выработки им собственных машинных ситцев. «У нас теперь стали выходить машинные ситцы довольно хорошо, — пишет он покупателю из Украины, — и продаем недорого, коими могу Вам рекомендоваться и прошу быть оных покупателями».

Отправляя в Петроград Угрюмову 50 кусков собственных ситцев по 85 копеек ассигнациями (24 копейки серебром) за аршин, Яков Васильевич замечает: «Товарец хорош, цена не высока, просим Вас нам заметить, как оный в Вашем месте будет принят, а на будущее время у нас будет и рисуночков, и цветов поболее». Приказчику в Ирбите — «при начатии работы нами ситцев, просим благоразумно вникнуть и передать нам требования оных, как манеров, так и сортов».

За постановкою печатной машины для выработки ходовых ситцев последовала постановка и двух перротин, могущих заменить каждая несколько десятков набойщиков.

Теперь, располагая печатной машиной и двумя перротинами, применяя к работе на фабрике пар и паровую машину, братья Прохоровы уже имели возможность во всякое время значительно увеличить свое производство.

Расширяя фабрику, братья решили упрочить создаваемое ими торгово-промышленное предприятие. Теперь у каждого из них стали подрастать дети, и потому чисто домашний, семейный образ ведения дела становился не совсем удобным.

По завещанию Василия Ивановича, все имущество в 1815 году им было оставлено в безраздельное владение семьи. Гильдейские права на торговлю и промысел выправлялись по 2-й гильдии на имя купеческой вдовы Екатерины Никифоровны Прохоровой.

8 мая 1843 года братья Прохоровы заключили между собою нотариальный договор на образование Торгового дома под фирмою «Братья И., К. и Я. Прохоровы», в предпосылке к которому значилось:

«Тысяча восемьсот сорок третьего года, мая 8 дня. Мы, нижеподписавшиеся, московские 1-й гильдии купцы братья: Иван, Мануфактур-Советник Константин и Яков Васильевы, дети Прохоровы, учинили между собою договор сей в том, что как мы после кончины родителя нашего московского купца Василия Ивановича Прохорова в оставшемся после его движимом и недвижимом имении и капитале, за выделом из всего оного следуемой части брату нашему Мануфактур-Советнику Тимофею Васильевичу Прохорову, состоим с родительницею нашею московской 2-й гильдии купчихою Екатериною Никифоровною Прохоровою единственными наследниками; и хотя упомянутый капитал был как наследственный, объявленный от имени родительницы нашей, и мы, состоя при ней, занимались под ее надзором издавна производимою нами торговлею, но ныне, принимая во внимание ее преклонные лета и нежелание заниматься далее торговыми делами, а притом не желая делить между собою имение и капитал, вознамерились, по согласию и благословению ее, родительницы нашей, для распространения торговли бумажными произведениями наших фабрик, открыть с объявлением наследственного по 1-й гильдии капитала с сего 1843 года, на неопределенное время, в образе полного товарищества Торговый дом под фирмою «Братья И., К. и Я. Прохоровы».

Вследствие сего, отделив следуемую родительнице нашей из имени и капитала покойного родителя нашего часть и приняв на себя все платежи по векселям до сего времени от имени родительницы нашей данных, а также и получение долгов по документам и счетам, на имя ее, по бывшей до сего торговле нашей, полученным, назначаем в основание следующие для фирмы нашей правила».

Преобразовывая свою фирму, братья Прохоровы усиленно продолжали переоборудовать свою фабрику. В этом деле особенно большую помощь как Прохоровым, так и вообще мануфактурной промышленности в России принесла Московская мануфактурная выставка 1842 года; на ней русские мануфактуристы увидели множество новых машин и аппаратов, способствующих улучшению и удешевлению их производства. Прохоровская фабрика как нельзя лучше воспользовалась всем тем, что подсказала выставка.

Отбельное, запарное, отделочное отделения на фабриках братьев Прохоровых после выставки устраиваются совершенно заново. Само производство во многом начинает принимать другое направление — удаляться как бы от мануфактуры собственно. К выработке товаров стали применяться новые способы.

В декабре 1857 года Константин и Яков Васильевичи получили разрешение на ведение своих торгово-промышленных дел под новою фирмою: «Братья К. и Я. Прохоровы». В общем новый договор был близок к договору 1843 года. Совершенно новым является § 9, которым договаривающиеся братья, признавая себя по летам и здоровью не в достаточной мере сильными, уполномочивают Ивана Яковлевича «управлять делами фирмы по доверенности», а несовершеннолетнего еще Константина Константиновича определяют к нему помощником, в полное его распоряжение; при этом Ивану Яковлевичу предоставлялось право по смерти кого-либо из договаривающихся стать равноправным товарищем, а в случае смерти обоих — полным хозяином всех дел фирмы.

Такое высокое доверие к Ивану Яковлевичу со стороны отца и дяди было вполне заслуженно: он был в курсе всех дел, как фабричных (хозяйственных и технических), так и торговых в Москве и на ярмарке. Несмотря на молодой возраст, Иван Яковлевич, благодаря 4-5-летней практике, был уже опытным хозяином.

После того как Константин Васильевич с сыном оставили фабрику, тяжесть всех забот как технических, так и коммерческих всецело легла на одного Ивана Яковлевича. Но это теперь для него не было страшным делом: за ним был уже большой опыт. Иван Яковлевич ясно видел всю выгоду того момента, который в это время переживала наша мануфактурная промышленность: в ней совершался переворот и в хозяйственном, и в техническом отношении. Во что бы то ни стало он решил использовать это обстоятельство.

В течении шестидесятых и семидесятых годов русская промышленность должна была коренным образом переродиться. Преобладавшая до сих пор помещичья фабрика пришла в полное разорение: при принудительном труде, вообще говоря, она не могла работать хорошо, к тому же и сами помещики совершенно не были подготовлены к новым условиям экономической жизни России. На барской фабрике не стало дарового труда; у хозяина-помещика не было ни запасного капитала, ни технических познаний, необходимых для того, чтобы привести оборудование фабрики в состояние, соответствующее времени. Американская война во всей Европе произвела тяжелый промышленный кризис. Дела повсюду стали. Помещичьи фабрики повсюду остановились.

Купцы-фабриканты быстро учли выгоды нового положения вещей. При оживлении дел после застоя они усиленно начали расширять свои производства и, пользуясь новыми, более быстрыми путями сообщения, произвели полное завоевание рынков для своих товаров. С этого времени фабрикантами и заводчиками становятся почти исключительно представители торгово-промышленного сословия, членами которого являются или недавние крепостные, или предприимчивые и энергичные пришельцы с Запада. Появилось соперничество среди предпринимателей, и рост русской промышленности пошел более ускоренным темпом, чем прежде.

Для ведения промышленного дела нужны были энергия, предприимчивость и капитал. Всякий, кто стоял близко к промышленности в то время, видел, что каждый рубль, вложенный в дело, являлся заметным приростом и приносил хорошую прибыль. То обстоятельство, что прохоровская фирма перешла в собственность Ивана Яковлевича и Алексея Яковлевича с единоличным распоряжением первого из них, оказалось выгодным для ее развития. Личные качества Ивана Яковлевича, как опытного фабриканта и коммерсанта, внушали безусловное доверие к фирме со стороны промышленных сфер. Варвара Яковлевна Лепешкина, сестра Ивана Яковлевича, дает ему полную возможность в короткий сравнительно срок широко развернуть промышленное дело; И. А. Лямин снабжает его в широких размерах нужным для фабрики миткалем.

Полученная по разделу Иваном Яковлевичем фабрика была далеко не в блестящем состоянии.

Начало семидесятых годов, как известно, было эпохой промышленно-учредительной горячки, вызванной, главным образом, усиленным железнодорожным строительством. Правительство и частные предприниматели вложили в это дело около двух миллиардов рублей. Деньги широко разлились в народной массе, и на мануфактурном рынке появился усиленный спрос на товары. Ситценабивные фабрики не успевали исполнять заказы. В 1872 году фабрика Ивана Яковлевича выпустила на рынок уже 550 000 кусков товара. Так как такое сильное торговое оживление было явлением, создавшимся искусственным образом, то многим промышленникам вскоре же и пришлось расплатиться, понести большие потери. Иван Яковлевич, в первую очередь поставивший себе задачу расширить и улучшить фабричное производство, не торопился, да и не имел возможности всю выработку своей фабрики производить по собственным товарам. Он охотно исполнял заказы крупных московских скупщиков-мануфактуристов, что составляло около половины всего производства. Это обстоятельство спасло Прохоровскую мануфактуру от тех неприятностей, какие пришлось пережить многим фирмам в 1872-1875 годах, вследствие начавшегося промышленного застоя. Неурожаи 1872 года произвел быстрое понижение цен на мануфактурные товары. Производство почти всех фирм значительно сократилось, появился ряд банкротств, от которых пострадали особенно мануфактурные фирмы, еще не успевшие приобрести надежных средних покупателей. На делах Прохоровской мануфактуры этот кризис не отразился: в 1873 году она выработала товаров 450 000, в 1874 — 480 000, в 1875 — 487 514 кусков. Исполняя заказы, фабрика не имела на складах залежей товара. Потерь от скупщика-заказчика не могло быть: его суровье представляло из себя хороший залог за исполненную работу.

Как остаток дореформенного строя в торгово-промышленных делах, на мануфактурном рынке в семидесятых годах все еще царил оптовый денежный скупщик. Почти все мануфактурные фирмы того времени были в руках 15-20 таких скупщиков. Скупщик, владевший рынком, и на новую фабрику продолжал смотреть, как смотрел на фабрику барскую или кустарную, которые без его поддержки, без его заказов существовать не могли.

Прохоровская мануфактура в этом отношении занимала среднее место.

Она исполняла крупные заказы скупщиков и имела собственную оптовую торговлю на юге России. Центральным местом для сбыта собственных товаров был Харьков, а в связи с ним и все украинские ярмарки; равно значительную часть своего товара Прохоровская мануфактура сбывала крупным Московским скупщикам, державшим в своих руках московский рынок и Нижегородскую ярмарку. Такими скупщиками у братьев Прохоровых были: Н. И. Харузин, С. П. Оконишников, И. В. Щукин, Братья Щаповы, И. И. Дунаев, Н. П. Алексеев, С. П. Карцов, К. И. Лебедев, К. Е. Прохоров — все москвичи. Из иногородних был лишь один петроградский торговец г. Егоров.

Наладив техническую сторону своей фабрики и ход своих коммерческих дел и подняв годичную выработку товаров на фабрике до полумиллиона кусков, Иван Яковлевич решил упрочить свою фирму, т.е. поставить ее в положение юридического лица, чтобы она могла существовать без особенных колебаний и в те моменты, когда во главе ее дел не будет стоять единой руководящей силы. При таком расширении производства, какое приняла фабрика в половине семидесятых годов, ему одному уже стало и трудно все держать в своих руках, входить во все стороны обширного дела. Явилась потребность в помощниках, которые были бы заинтересованы в деле, как хозяева его.

На семейном совете Иван Яковлевич, его супруга Анна Александровна и брат его Алексей Яковлевич пришли к мысли учредить товарищество на паях. В число учредителей они пригласили двух лиц из испытанных служащих — Никиту Васильевича Васильева и Василия Романовича Келлера, занимавшего место главного бухгалтера с 1868 года.

В конце 1873 года был составлен проект Устава «Товарищества Прохоровской Трехгорной мануфактуры».

В прошении, поданном на имя министра финансов М. X. Рейтерна в январе 1874 года, между прочим, значилось: «Учреждение нами, учредителями, настоящего товарищества вызывается семейными обстоятельствами, дабы определить долю участия каждого из наследников существующей уже более 75 лет мануфактуры и предупредить могущие быть споры и недоразумения между участвующими в торговом деле участниками. Наконец, такого рода учреждение, как товарищество на паях, дает право каждому пайщику на долю участия по управлению делами и вообще устанавливает правильный и вполне обеспеченный надзор за ходом дела, т.е. как со стороны коммерческой, так технической и хозяйственной, и, кроме того, легкий переход имущества к наследникам, не влияя на ход дела, каковы условия при образе товарищества, на вере невозможны».

15 марта 1874 года был Высочайше утвержден Устав товарищества: «Для содержания и распространения ситценабивной фабрики, находящейся в Москве, в Пресненской ч., в 3 квартале и принадлежащей Торговому дому «К. и Я. Прохоровы». В силу § 2, 3 и 4 фабрика Торгового дома «К. и Я. Прохоровы» со всеми принадлежащими к ней землями и прочим имуществом, по оценке, поступила в собственность товарищества, вместе со всеми обязанностями и правами, приобретенными прежними владельцами фабрики. Основной капитал товарищества был определен в полтора миллиона рублей.

К сожалению, в самом начале этого оживления Прохоровская мануфактура, приготовившаяся широко развернуть свое дело, должна была на некоторое время приостановить свою деятельность: в ночь с 22 на 23 декабря все ее фабричные корпуса, расположенные по берегу Москвы-реки, сгорели дотла. В пламени погибли и машины, и товары. Иван Яковлевич был в отчаянии. Но, как дальновидный и опытный промышленный деятель, он во что бы то ни стало решил не прерывать дела до постройки новых фабричных корпусов и оборудования фабрики из опасения потерять покупателей и заказчиков. Он на короткое время распустил рабочих и принялся за приискание для себя оборудованной фабрики. Такая, к счастью, вскоре же и нашлась. Это была незадолго перед тем закрывшаяся фабрика Игнатова в Серпухове. Н. Н. Коншин, владевший ею, намеревался использовать ее для своих целей, но ввиду хорошей цены, которую предложило ему товарищество Прохоровской мануфактуры, согласился ее уступить товариществу.

В начале января 1878 года состоялась покупка фабрики. Промышленные дела были хороши. Нужно было торопиться с устройством купленной фабрики; правление, служащие и мастера приложили к этому большое старание; Иван Яковлевич не жалел средств. Результатом совместных усилий было то, что Серпуховская фабрика уже в начале марта стала выпускать готовый товар.

По своим размерам Игнатовская фабрика была вдвое меньше Трехгорной — все ее оборудование было рассчитано на производство ситцев в таком размере, сколько могли бы дать 4 печатные машины, т.е. 200-250 тысяч кусков товара в год. Кроме того, и вообще оборудование Серпуховской фабрики с технической стороны далеко не отвечало требованиям нового владельца.

Прежде всего оказалось неудовлетворительным и недостаточным освещение. Для усиления ночных работ понадобилось много светильного газа, поэтому в первую очередь пришлось выстроить газовый завод. За счет закрытия граверной и некоторых других отделений, которые уцелели в Москве, не расширяя фабричных зданий, вскоре же представилась возможность пополнить печатное отделение еще двумя печатными машинами, а вместе с этим увеличить и другие отделения ситценабивной фабрики.

В целях увеличения производства на Трех Горах уже в мае 1878 года в уцелевших каменных корпусах было устроено палильное отделение и поставлено 9 красильных барок и б промывных колес.

Серпуховская фабрика, работавшая круглые сутки, ежедневно вскоре же стала давать до 2 000 кусков напечатанного товара. При этом торговые дела в Москве шли так хорошо, как никогда.

Те отделения фабрик товарищества, которые уцелели от пожара, с успехом продолжали свою деятельность. В ткацкой фабрике на 80 ручных ткацких станах продолжалась работа кашемира и других мелкоузорчатых, преимущественно широких тканей. В набойщицких мастерских производились усиленно работы 200 набойщиками; в кубовой красильной оставалось в действии 26 красильных кубов и соответствующее им количество других машин. Число всех рабочих на Трехгорной фабрике в Москве простиралось до 700 человек.

Устроив дела на Серпуховской своей фабрике, Иван Яковлевич занялся разработкой проекта новой ситценабивной фабрики в Москве. Проект этот был составлен согласно современным условиям ситценабивного дела. Расположение всех частей фабрики было спроектировано так, чтобы суровый товар, поступив в одном ее конце, постепенно переходя из одного отделения в другое, выходил бы совершенно готовым в другом.

Зимой 1878-1879 года была в значительной мере сделана заготовка строительных материалов, а ранней весной уже было заложено и новое здание фабрики. К осени того же года стены огромного по тому времени двухэтажного каменного корпуса, протянувшегося по берегу Москвы-реки, были уже готовы и покрыты крышей. Зимой были выложены между железными балками и своды обоих этажей, сделаны полы и оконные рамы, а летом 1879 года началась установка выписанных из Англии с завода Матсер-Платта машин новейшей конструкции. В первую очередь были поставлены отбельные кубы. Это дало возможность частью разгрузить Серпуховскую фабрику, а вместе с тем и усилить выработку товаров. Отбельная в 1880 году имела выпуск товара в количестве свыше 500 000 кусков, и уже не представлялось надобности в отдаче товара для отбелки на другие фабрики.

Прохоровская фабрика, начиная с 80-х годов, получила несколько иное направление, чем раньше. Товарищество начинает прокладывать новые пути, вырабатывает определенную программу и старается поставить дело более рационально. Этот поворот, намеченный Иваном Яковлевичем, был воспринят его приемниками, сыновьями Сергеем и Николаем Ивановичами. А. Я. Прохоров, оставшись в 1881 году главою мануфактуры, передал руководство всеми делами, коммерческими и техническими, своим племянникам, за собою же оставил только общее наблюдение. Болезненное состояние мешало ему самому работать так же деятельно, как он работал с братом, и теперь он принимал участие в ведении дел преимущественно советами, направляя молодых фабрикантов.

Братья Сергей и Николай Ивановичи Прохоровы были почти однолетки. Иван Яковлевич и в особенности их мать Анна Александровна, признавая необходимость образования для руководителей большого промышленно-коммерческого дела, решили дать своим сыновьям основательное общее образование. Отправить детей за границу они не решились, боясь сделать из них космополитов, оставить в Москве, в среде торгово-промышленной молодежи того времени, тоже считали не совсем надежным. Было избрано нечто среднее: сыновья были определены в Ревельскую губернскую гимназию. В то время в Остзейском крае не только преподавание в гимназиях велось на немецком языке, но и весь строй школьной жизни был строго немецкого уклада, почти средневекового характера.

В декабре 1877 года братья Прохоровы кончают курс в Ревельской гимназии. Родители охотно разрешают обоим сыновьям получить высшее образование сообразно их склонностям. Сергей Иванович поступает на естественное отделение физико-математического факультета Императорского Московского университета, а Николай Иванович — на юридический факультет.

Сергей Иванович родился 5 декабря 1858 года. Уже в детстве он выделялся среди своих сверстников; его пытливому уму до всего было дело, всякая новая вещь, появлявшаяся в доме, возбуждала в нем интерес; и если новая ваза или статуэтка разбиты, то уж это наверное он удовлетворил свое любопытство. Сергей Иванович уже с детства проявлял глубокий интерес ко всякому делу, ко всему относился сосредоточенно, вдумчиво. Подготовляя урок к следующему дню, он заинтересовывался часто целым отделом данного учебного предмета и самостоятельно штудировал до конца весь отдел.

Мимо чужого горя Сергей Иванович не умел проходить равнодушно, безучастно; в его отзывчивом сердце всегда рождалось участие. Будучи 10-11-летним мальчиком, Сергей Иванович попадает на пожар в деревне Тушино (семья Прохоровых жила в Покровском-Глебове в 2-3 верстах от Тушина). У пепелища догоревшего дома сидела женщина, окруженная детьми. Глубокое горе и тихий стон ее поражают мальчика. Он бежит домой, берет свою детскую копилку с находящимися там золотыми и серебряными монетами и мчится обратно. Подбежав к женщине, он бросает ей в фартук копилку и убегает.

Ему, как первому в классе, часто приходилось быть в ответе за поведение своих товарищей — и не было случая недовольства им ни со стороны товарищей, ни со стороны директора. Правдивость и искренность его для всех были вне всякого подозрения.

Когда Сергей Иванович стал хозяином фабрики, ни один его рабочий не сомневался, что в случае нужды со стороны хозяина он встретит не только помощь, но и участие. Случилось несчастие во время коронационных торжеств, Сергей Иванович первый явился на Ходынское поле, привлек весь медицинский персонал своей фабрики, семью и служащих к оказанию помощи пострадавшим, размещая их в своей больнице до выздоровления. Всех, так или иначе соприкасавшихся с ним, он очаровывал, подчинял и увлекал за собой. Инженеры и мастера, работавшие на его фабрике, трудились не за страх, а за совесть и с любовью. Всякое улучшение в деле замечалось и соответственным образом любовно оценивалось Сергеем Иванычем. Поэтому многие, пройдя школу Сергея Ивановича, становились выдающимися техниками-работниками, сохраняющими и до сих пор благоговейную память к идеальному хозяину-работнику.

Но все это далось, разумеется, Сергею Ивановичу не легко. Он много пережил и передумал, в особенности в то время, когда делал первые шаги на своем трудовом поприще.

Основательно изучив общую, аналитическую и органическую химию, Сергей Иванович с II курса университета едет в Мюльгаузен, поступает там в школу химиков для изучения преимущественно красильного и ситценабивного дела у профессора Нёльтенга. Затем, чтобы ближе ознакомиться с постановкой этого дела за границей, посещает некоторые лучшие фабрики Мюльгаузена. Тут все его интересует, и фабрикация, и быт рабочих, и внутренний фабричный распорядок, вообще все стороны фабричной жизни. В Мюльгаузене многие еще и до сих пор помнят хорошо молодого работника-фабриканта.

Здесь все в деятельности, и характере Сергея Ивановича напрашивается на параллель его с замечательным предком Тимофеем Васильевичем. Тут и жажда полезных знаний, и смелость в действиях, и широкая инициатива, и доброе, на все отзывчивое сердце. Как тот, так и другой были больше общественными, государственными деятелями на промышленном поприще, нежели фабрикантами-промышленниками в узком значении этого слова. Они личные свои интересы всегда ставили на второй план относительно интересов государственных или общественных.

Возвратившись в Москву, Сергей Иванович уже не робко берет в свои руки фабрику. Опыт Запада диктует ему, что пора коренным образом изменить весь строй фабричного дела, поставить его на европейский лад.

Наука в это время переставала существовать сама для себя; ее истины стали интересовать не только теоретиков, но к ним стало прислушиваться и все общество. В течении XIX столетия научная химия сделала громадные завоевания в области открытий; все это вскоре же находило себе применение в промышленности. Таким образом, наука становится необходимым двигателем в промышленном деле. На Западе при фабриках и заводах стали учреждаться хорошо оборудованные лаборатории, издаваться специальные журналы по различным частям техники, где обсуждались вопросы не только практического, но и теоретического характера. С этим прежде всего пришлось познакомиться Сергею Ивановичу. Кипучая сила, свежая энергия 24-летнего фабриканта-колориста, его глубокая уверенность в достижении правильно намеченной цели, его вера в силу науки становятся постоянными его качествами.

Прежде всего он основывает в 1882 году на своей фабрике научную химико-аналитическую лабораторию и поручает заведование ею одному из лучших своих университетских учителей — Освальду Карловичу Миллеру, и сам принимает непосредственное участие в решении всех технических вопросов, которые возникали в литературе, в фабричной лаборатории и лично у него.

Прежде всего Прохоровская фабричная лаборатория поставила себе задачею найти научно обоснованные способы к определению достоинств тех продуктов, «которые поступали на фабрику. Растительное индиго в то время играло весьма важную роль в фабричном деле, О. К. Миллер принялся за изучение свойств этого красителя, и в результате получился целый ряд ценных в научном и техническом отношении работ по этому вопросу Прохоровской химической лаборатории, выполненных Освальдом Карловичем, его сотрудниками и преемниками по лаборатории: В. А. Милановским, А. М. Невядомским, М. М. Чиликиным.

В 1883 году Освальд Карлович получил канарин и при этом показал, что искусственные пигменты могут быть прямокрасящими веществами.

Крупнейшею работою химической лаборатории является постановка отбеливания хлопчатобумажных тканей на чисто научных основах и под контролем химической лаборатории.

С основанием на фабриках товарищества химико-аналитической и научной лабораторий и деятельность химико-технической лаборатории начинает приобретать планомерный характер. Эта лаборатория, прежде именовавшаяся «Лабораторией при секретной», появилась с первого дня основания фабрики. Здесь колористы-практики чисто эмпирическим путем вносили те или иные изменения в имевшиеся у них рецепты работ. Т. В. Прохоров, несомненно, был одним из первых в России фабрикантов, пытавшихся входить в «секретную» с теоретическими познаниями по химии. Рецепты красок и более совершенные приемы работы, по совершенно понятным причинам, оставались «секретами» часто даже не самой фабрики, а только ее колориста. С колористом-практиком П. П. Кузовкиным в 40-х годах в лаборатории работает В. К. Прохоров, а в 50-х годах с П. Н. Финягиным «занимаются пробочками» сначала И. Я., а затем и К. К. Прохоровы. Пригласив в конце пятидесятых годов к себе на фабрику колориста-англичанина К. А. Ониль, Иван Яковлевич дает ему в лабораторию ученика своей школы, из рисовальщиков, С. В. Шахина, который за 2-3 года работы с Ониль приобретает некоторый запас химико-технических сведений. В шестидесятых годах Станислав Васильевич уже становится ответственным колористом на фабрике. Лишь с поступлением в 70-х годах на фабрику таких колористов, как г. Выборки и Прю-дом, в лабораторных работах появляется некоторая планомерность, и поручаются они химикам с научною подготовкою. Первым таким химиком был Н. Г. Волчанинов.

Среди выдающихся работ Прохоровской лаборатории того времени нельзя не упомянуть о получении цветной вытравки по черноанилиновому плюсу. Честь этого замечательного в ситценабивном деле открытия принадлежит Николаю Гавриловичу Волчанинову, более 30 лет проработавшему на фабрике товарищества Прохоровской мануфактуры. Способ этот, заимствованный у Н. Г. Волчанинова с Прохоровской фабрики г-м Прюдомом, сделался скоро общим достоянием и более четверти столетия применяется почти повсеместно как в России, так равно в Европе и Америке. В одной России этим способом вырабатывалось и вырабатывается ежегодно миллионное количество кусков различных товаров.

Лишь с переходом в 1886 году химико-технической лаборатории в ведение О. К. Миллера она приобретала прочное положение. Под руководством Освальда Карловича работало несколько химиков — А. Ф. Эбергард, В. Ф. Каулен, В. Н. Оглоблин, А. В. Сиволобов. Затем со вторым поступлением в 1893 году на фабрику В. В. Выборни под его руководством работал с 1894 г. А. К. Шейнерт. Заняв место колориста на фабрике, Артур Карлович расширил химико-техническую лабораторию, которою, кроме него, руководили его помощники В. И. Крепе, В. С. Плужанский, О. Е. Фроссар, П. О. Вильгельм. Лабораторией до 1908 года заведовал Г. А. Флейшер, его сменил Н. Н. Вознесенский, при котором химико-техническая лаборатория достигла ее теперешнего развития. Всевозможного рода химико-технические работы, по указаниям химиков, исполняют ученики мануфактурно-технического училища товарищества, которые, пройдя полный курс таких работ, основательно подготавливаются к практической фабричной деятельности.

Среди своих научных работ химико-техническая лаборатория исполняла и исполняет текущие работы, непосредственно связанные с производством фабрики и не выходящие за ее пределы.

Получив от отца заново устроенную ситценабивную фабрику и вообще прочно поставленное торгово-промышленное дело, братья Сергей и Николай Ивановичи, согласно интересам дела и личным склонностям, разделили между собою труд ведения дела.

Сергей Иванович сосредоточил в своих руках техническую сторону производства. Он почти все свои силы отдавал фабрике; с раннего утра и до вечера он или работал в фабричных лабораториях с химиками, или наблюдал за работами и ходом товара в различных отделениях фабрики, или зорко и внимательно просматривал дневную выработку товаров перед выпуском их с фабрики. Он не только в лицо, но и поименно знал всех мастеров и всех рабочих.

Несмотря на обширность дела, Сергей Иванович во всякое время был в курсе всех его деталей. Всякая замеченная техническая ошибка, неисправность работы привлекали его внимание и будили в нем новые мысли, рождали вопросы. К решению последних тотчас привлекались наличные научные и технические силы — закипала коллективная работа...

Так работал Сергей Иванович на фабрике. Николай Иванович со своей стороны, взяв в ведение коммерческую сторону дел товарищества, постепенно, без резкой ломки принялся за коренное преобразование их. Торговая деятельность товарищества начала расширяться: оно открывало оптовые склады и розничные магазины не только в центре России, но и на окраинах ее, а равно в Южной и Северной Персии. Теперь потребитель в значительной мере становится ближе к производителю товаров — мануфактуре.

Таким образом, дружно работая, братья Прохоровы подняли свое дело на должную высоту.

Но братья не только продолжали дело, унаследованное от отца, а решили расширить свое производство за пределы ситценабивного дела. А именно: к ситценабивному делу присоединить дело бумаготкацкое и бумагопрядильное.

Расширяя и совершенствуя производства своих фабрик, товарищество, верное заветам основателя фирмы и его непосредственных преемников, постоянно пеклось об улучшении материального и духовно-нравственного быта своих рабочих, не жалея средств на это дело.

«Живите не для богатства, а для Бога, не в пышности, а в смирении; всех и кольми паче брат брата любите», — говорил Василий Иванович своим сыновьям. Своею жизнью, своим отношением к ближним вообще, и к рабочим в частности, он был образцом справедливости и сердечного отношения.

Потомки Василия Ивановича шли в своей жизни этим, им указанным путем. Заботы о благоустройстве быта рабочих никогда владельцами мануфактуры не отодвигались на задний план, делалось это всегда не по принуждению или по обязанности, а по сердечному влечению.

Какого бы вопроса в данном случае мы ни коснулись, мы встретим тут не одни лишь добрые начинания, а традиционно укоренившиеся твердые положения. Уж так у нас исстари заведено. Забота о жизни и здоровье рабочих, попечение о престарелых и немощных, воспитание и устройство в жизни малолетних — все это на Трехгорной фабрике Прохоровых имеет свою историю.

Подавая сведения о своей фабрике, братья Прохоровы в 1853 году на вопрос о том, какую пользу приносит их учреждение, писали: «О пользе, приносимой заведением, можно судить по количеству ежегодно выдаваемой заработной платы, простирающейся на сумму от 100 до 140 тысяч рублей, по возможному наблюдению за нравственным и физическим положением народа, для чего на фабрике устроены для рабочих отдельные спальни, лечебница, школа для живущих при ней и приходящих из окрестности детей и взрослых мужского пола».

Чтобы приохотить рабочих к посещению церковных служб, братья Прохоровы и в те давние времена из рабочих и учеников при храме содержали церковный хор.

Читатель уже видел, что братья Прохоровы были первыми фабрикантами в России, которые устроили у себя на фабрике школу для рабочих и подняли ее до степени ремесленного училища в то время, когда вообще никто, может быть, еще не помышлял о насаждении технического образования. Недаром «Северная пчела» 1832 года на своих страницах замечает: «Давно ли известный технолог Дюпен предлагал учредить во Франции школы для ремесленников, а у нас уже несколько лет существует и процветает подобное частное учебное заведение с целью, чтобы, обучая ремеслу, образовать ум полезными сведениями, поселить в сердце нравственность, основанную на Вере, и таким образом облагородить человека и ремесло, а через это открыть средство к поддержанию семейного благосостояния».

Важно тут не то, что Тимофей Васильевич, его братья Константин и Яков Васильевичи, затем Иван Яковлевич и его дети учредили, содержали и содержат уже в течение 100 лет у себя на фабрике ремесленную школу и другие образовательные учреждения, а важно то, что они в данном случае принимали сами непосредственное участие в устроении самих этих учреждений.

Даже пожар 1877 года и переселение большей части фабрики в Серпухов не прервали деятельности мануфактуры в этом направлении: школа за это время потеряла лишь ярко выражавшуюся раньше ремесленно-техническую окраску.

Устроив фабрику, Иван Яковлевич, несомненно, обратил серьезное внимание на свою школу. Среди фабричных бумаг 1880-1881 годов нашлось большое количество контрактов, по которым мануфактура взяла в свои мастерские ремесленных учеников на 4, 5 и 6 лет.

Та техническая фабрично-ремесленная школа, которая была хороша в 30-40-х годах, уже в 80-х годах не могла удовлетворить спросу возросшей техники производства. Это Иван Яковлевич ясно видел; при каждом отдельном случае, когда вместо русского мастера приходилось ставить иностранца, он чувствовал, что настало время устроить такую фабричную школу, которая давала бы мануфактуре нужных работников.

Выполнение этой задачи взяли на себя сыновья Ивана Яковлевича.

Возвратившись из Германии, Сергей Иванович был поражен неподготовленностью наших рабочих, их малой сообразительностью и небрежностью к работе, сравнительно с тем, что он видел в Мюльгаузене. Он на первых же порах задался мыслью создать себе надежный контингент низших служащих: толковых красковаров, красильщиков, раклистов, искусных граверов и других мастеров, «унтеров промышленности», как он выражался, которые были бы непосредственными руководителями труда рабочих.

В декабре 1885 года правление решило восстановить фабрично-ремесленное училище. Педагогическим персоналом училища, при участии заведующих отделениями фабрик товарищества, был намечен учебный план «вечерне-дополнительных» классов. 7 января 1886 года 46 малолетних рабочих и ремесленных учеников, имевших подготовку не ниже начальной школы, уже сидели в классе.

В программу дополнительных классов, кроме общеобразовательных предметов, составляющих курс двухклассных училищ, входили начала физики и химии, рисование и черчение.

Дополнительные классы дали столь хорошие результаты, что товарищество решило упрочить их положение. По предложению управляющего Отделом промышленных училищ И. А. Анопова, дополнительные классы 19-го августа 1894 года были преобразованы в школу ремесленных учеников, первое в России учебное заведение этого типа. При увеличении требовании со стороны фабричной администрации по отношению к ученикам школы правление Прохоровской мануфактуры всегда шло навстречу этим запросам. Учебный план школы постепенно видоизменялся и расширялся.

15-го июля 1905 года, согласно ходатайству Почетного Смотрителя школы Н. И. Прохорова, школа была преобразована в мануфактурно-техническое училище с тремя приготовительными при нем классами, равносильными трем старшим классам городских по Положению 31-го мая 1872 года училищ.

В течении 29-летнего своего существования «дополнительные классы», школа ремесленных учеников и мануфактурно-техническое училище выпустили 451 человека, окончивших полный курс учения. Из всего наличного числа питомцев училища 80-85% работает по различным отраслям русской промышленности. До 250 человек в настоящее время отдают свой труд мануфактуре, их взрастившей, не мало из них служит химиками-техниками и на других фабриках Московского и Владимирского районов или техниками в различных конторах и других учреждениях в Москве.

Рабочие Прохоровской мануфактуры высоко ценят заботу товарищества о воспитании их детей. Мало того, что обучение в училище в продолжение 6 лет для всех бесплатное, товарищество учеников трех специальных классов принимает на полное свое содержание.

Руководители мануфактуры не забывали удовлетворять духовные потребности и взрослого населения своих фабрик. В восьмидесятых годах еще до появления закона об обучении малолетних рабочих на фабриках существовали вечерние классы для малолетних рабочих. Фабричная администрация зорко следила за тем, чтобы малолетние исправно посещали уроки. С 1897 года при фабричном училище была открыта мужская воскресная школа для взрослых, в которой вскоре открылись занятия и в вечерние часы, 2 раза в неделю. С постройкою ткацкой и прядильной фабрик женский труд нашел на фабриках большое применение, и товарищество в 1898 году открыло при училище также бесплатные вечерние и воскресные классы для женщин. В мужских и женских классах обучалось ежегодно от 400 до 600 человек взрослого населения.

В 1884 году, по инициативе С. И. Прохорова, были устроены классы оркестровой музыки, где молодые фабричные ремесленники обучались игре на духовых инструментах. В 1885 году товариществом были учреждены духовно-нравственные и образовательные беседы и чтения со световыми картинами и основана бесплатная библиотека для служащих и рабочих.

С 1887 года на средства мануфактуры на фабрике устраиваются бесплатные народные спектакли, для чего вначале имелось особое здание вместимостью на 1 300 человек. На сцене Прохоровского фабричного театра по преимуществу шли произведения Островского, Гоголя, Писемского, Аверкиева... Исполнителями в большинстве случаев являются служащие и рабочие фабрик товарищества.

Несмотря на то, что московское городское самоуправление, взимая с рабочего населения больничный сбор, брало на себя обязательство оказывать бесплатно медицинскую помощь, ее всегда оказывалось недостаточно, в особенности на окраинах Москвы. Владельцы Прохоровской мануфактуры искони с 30-40-х годов при своей фабрике имели бесплатную лечебницу с постоянными кроватями, в которой был постоянный фельдшер, и врачом давались бесплатно советы. С расширением фабрики увеличивался и размер больницы и состав медицинского персонала.

Престарелые и хроники — больные рабочие и служащие всегда от фабрик получали пособия в виде пенсии или помещались в богадельни. Так, еще в 40-х годах Прохоровы давали помещение или оплачивали его стоимость для приходских (Никольской и Предтеченской) богаделен и выдавали значительные денежные пособия. Впоследствии была устроена и собственная богадельня. Что же касается пенсионеров, то их всегда было более или менее значительное количество, например, в настоящее время их 192 человека. Кроме того, в экстренных случаях, острой болезни или другого несчастия, рабочим оказывались и оказываются единовременные пособия, что всегда составляло и составляет значительную сумму в расходах мануфактуры.

Обеспечение рабочих здоровою и недорогою пищею владельцы мануфактуры всегда считали одною из первых своих забот. В первой половине прошедшего столетия и в начале второй его половины рабочие продовольствовались артелями, забирая пищевые продукты частью в хозяйском складе, частью на стороне. В целях лучшего довольствия мытельщики, чернорабочие, ученики долгое время принимались на фабрику на хозяйских харчах. Когда в 80-х годах на фабриках товарищества сильно увеличивался семейный элемент, выросла забота о приобретении предметов первой необходимости по доступной цене, товарищество тогда со своей стороны сделало все нужное, чтобы прочно организовать Общество потребителей. При пособии товарищества и непосредственном доброжелательном его руководстве, это учреждение сразу стало прочно, принося ощутительную пользу его членам. Ежегодно обороты Общества потребителей простираются за 500 000 руб.

Чтобы обеспечить рабочих своих фабрик удобным и здоровым жилищем, Прохоровская фабрика всегда прилагала к этому все свое старание. Но в особенности этот вопрос обострился за последние 25 лет. Частные квартиры вздорожали, да на окраине города они и очень плохи. Поэтому товариществу пришлось затратить весьма большую сумму на упорядочение этого чрезвычайно важного вопроса в жизни рабочих.

Вступление Прохоровской Трехгорной мануфактуры в новое столетие жизни ознаменовалось большим ее успехом при участии на Всемирной Парижской выставке 1900 года. За успехи мануфактуры в техническом деле товариществу была присуждена высшая награда — гран-при; за заботы о быте рабочих, по санитарному отделу, товарищество получило «золотую медаль», и, наконец, школа ремесленных учеников товарищества, участвуя в выставке по учебному отделу, удостоилась высокой награды: ей присуждена «золотая медаль». Владелец мануфактуры Н. И. Прохоров за его промышленную деятельность удостоился ордена Почетного Легиона; при этом заведующие отдельными частями фабрик товарищества также получили соответствующие награды.

Прохоров Николай Иванович, потомственный дворянин, Мануфактур-Советник, родился в Москве в 1860 году, скончался 19 сентября 1915 года на своей подмосковной даче, близ села Никольского. Заболел Николай Иванович в июне месяце. Не вполне оправившись, он стал выезжать и, не слушая советов врачей и близких, неустанно работал. Избранный председателем организационно-испытательной комиссии по устройству Московского военно-промышленного завода, Николай Иванович всецело отдался работе по мобилизации промышленности и до последних минут своей плодотворной жизни, будучи опасно болен, сильно интересовался делами исполнительной комиссии (названной выше). Смерть летала уже над ним, но, захлебываясь в волнах ее, он все твердил: «Как грустно, я лежу в постели, а люди работают».

Прохоров был одним из самых видных представителей московской промышленности и общественным деятелем. Он был самым крупным пайщиком, председателем правления товарищества Прохоровской Трехгорной мануфактуры, председателем правления товарищества Ярцевской мануфактуры, членом совета Русского для внешней торговли банка, владельцем каменноугольных копей в Донецком бассейне, казначеем Попечительного совета Иверской общины и принимал участие во многих просветительных и благотворительных учреждениях. Как только началась война, Николаем Ивановичем было устроено несколько лазаретов. Помимо организации лазаретов и гласных пожертвований, он много уделял из своих средств на нужды армии, о чем знали только близкие к нему люди. Он был известен также как общественный и политический деятель; промышленные круги неоднократно намечали его кандидатом в Государственную думу. В 1905 году уделил много труда на составление истории революции. Записки эти будут изданы. Почивший безукоризненно владел многими иностранными языками. Он получил образование в Ревельской гимназии, затем на юридическом факультете Московского университета, по окончании которого вступил в правление Прохоровской мануфактуры, во главе которой состоял до последних дней своей жизни, и превратил это предприятие в одно из самых известных и крупнейших в России, причем на своей фабрике постепенно вводил все новейшие технические усовершенствования. В то же время он заботился об улучшении быта рабочих, устраивая больницы, школы и т.д. Благодаря этому и личному обаянию своему, он пользовался большим авторитетом и глубоким уважением в промышленных и общественных кругах и среди рабочих. Почивший уделял много времени организованной при фабрике школе, заботился о ней; он любил учеников школы, оказывал им всевозможные услуги, выдвигал талантливых. Он гордился школой и успехами учеников ее, — преклонялся перед трудом, труд был культом всей его жизни, в труде он находил цель и смысл жизни.

В. П. Рябушинский справедливо заметил: «Родовые фабрики были для нас то же самое, что родовые замки для средневековых рыцарей». В отношении Прохоровых это в особенности верно. Прохоровская семья, в лице ее мужчин, прежде всего жила своим делом. Выражение «прохоровский ситец» было указанием не только на фабричную марку, а на творчество семьи и ее представителей.

Поэтому Прохоровы мало проявили себя в общественной деятельности. Эта культурная и даровитая семья не дала ни городского головы, ни председателя биржевою комитета. Даже гласным думы, кажется, никто не был. Все время и все внимание уходили на фабрику. Зато на фабрике было сделано все, что можно: больница существовала с 70-х годов, — раньше была приемным покоем; амбулатория, родильный приют, богадельня; школа была устроена в 1816 году; ряд ремесленных училищ для подготовки квалифицированных рабочих, ряд библиотек, свой театр и т.д.

В деле благотворительности Прохоровы действовали, так сказать, «частным порядком», всегда отзывались в годы испытаний. Во время японской войны в Омске был устроен большой лазарет и питательный пункт. Им с успехом заведовала А. А. Прохорова, бывшая там и представительницей Красного Креста. Во время голода 1892 года Е. И. Беклемишева, урожденная Прохорова, открыла в Черниговском уезде столовую для голодающих и больницу для тифозных. Истратила она на это большие средства и заразилась от своих больных сыпным тифом. Она была очень талантливым скульптором: ее вещи были во всех музеях и многих частных коллекциях. Ее талант перешел к дочери, К. В. Беклемишевой, одного из самых талантливых и любимых скульпторов в эмиграции.

Наконец, можно упомянуть, что сын другой сестры, А. А. Алехин, был шахматным чемпионом мира.