А.С. Шмаков. МЕЖДУНАРОДНОЕ ТАЙНОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО. Вечный жид, Агасфер, и три его главные воплощения.

А.С. Шмаков
Международное тайное правительство
<<< Оглавление

Вечный жид, Агасфер, и три его главные воплощения:
жид газетный, жид биржевой и жид политический

Б. Жид биржевой

Кто способен удвоить свой капитал в течение года, тот
заслуживает быть повешенным двенадцатью месяцами раньше.
Итальянская пословица.

1. Переходя от всего указанного к той разновидности Агасфера, которая ныне известна как еврей биржевой^[¹^], мы должны без колебаний признать, что она представляет собой самое яркое выражение, так сказать, квинтэссенцию иудаизма. Очевидная сама по себе, мысль эта подтверждается такими авторитетами, как Лессинг и д'Израэли. Взяв чуть ли не всеведущего и безупречного человека, дав ему, однако, в руки лишь “главную книгу” (Grossbuch) и ключ от банкирской кассы, а затем украсив изрядным лапсердаком, оба помянутые автора говорят: “Вот истинный еврей!... — Натан Мудрый Лессинга и пресловутый хранитель Азиатской тайны” (Asian mistery), банкир Сидония, — герой романов Биконсфильда, изготовлены по указанному рецепту. А что взгляд этого рода совпадает с иудейским, тому доказательством служит как чистокровность еврейства в Вениамине д'Израэли, так равно, если не еврейское же происхождение, как утверждает Дюринг, то не малая задолженность Лессинга у детей Израиля...

Талмуд же, в свою очередь, повествует, каким образом, не занимаясь ни торговлей, ни комиссионерством, успел, однако, нажить крупное состояние величайший из пророков Израиля. Разрезывая бриллиантовые доски, на которых Иегова пальцем начертал десять заповедей, Моисей ловко прятал осколки, а затем выручил огромные деньги от их распродажи...

Не бесполезно сверх того напомнить, что для еврейства проценты являются лишь естественным благоуханием капитала.

Правда, уже Бисмарк полагал, что из невозможности для еврея стать чиновником ещё не следует, что он должен быть ростовщиком, но сыны Иуды столь же вправе думать, что, в обеспечении кагального господства ничто не мешает им требовать обоих этих званий совместно, когда это угодно старейшинам “многострадальной” синагоги.

С другой стороны, ещё в древности справедливо указывали на полное отсутствие у иудеев того, что составляло нравственное величие и неодолимую силу духа в Риме. Источником и основанием его владычества над миром представлялась verecundia созидателей римского государства. Под данным термином разумелось всё, что есть беззаветного, мужественного, самоотверженного в сердце человека. Но именно этих качеств и нет у сынов Иуды. Как нами было отмечено выше, рыцарское благородство и сердечная простота — такие понятия, которые для евреев непостижимы и не встречаются в их среде. Раса, кровь, текущая в их жилах противятся всему, что мы, арийцы, называем долгом чести и великодушия. Как насыщаемый морской солью береговой песок, с каждым приливом, поглощает всё новые и новые дозы соли, так и отравляемая талмудом еврейская душа с каждым поколением пересыщается идеями талмуда всё с большей силой. Столь сродный арийскому духу идеализм, безусловно, чужд еврею и он ненавидит его у других. Он насмехается над всяческими идеалами, или, по меньшей мере, норовит выставить их в шутовском виде. Цинизм издевательства над самой возвышенной деятельностью гоев — лучшее для него торжество. Вообще же говоря, “Quint-Essenz der Shelmerei” y евреев такова, что решительно не знаешь, каким её образцам следовало бы отдать предпочтение?...

Возьмём, тем не менее, к примеру, хотя бы кое-что из фактов, раскрываемых на наших глазах.

Приняв католицизм, прусский еврей и агент Бисмарка, Бауэр, успел не только стать духовником императрицы Евгении, но и главным священником французской армии; устроив игрой на самомнении Евгении такой дивертисмент, как франко-прусская война 1870-1871 гг., оказался в Брюсселе антрепренёром оперетки, и, наконец, женившись в Австрии на богатой еврейке, всенародно заявил через лейб-орган кагала “Neue Freie Presse”, что отрекается от христианства навсегда. Корреспондент “Times” Бловиц на вопрос королевы румынской о его национальности отвечал, что, “родившись в Богемии от израильских родителей, он пишет из Парижа на английском языке pour le roi de Prusse.” Мещанин из крещёных евреев Михаил Семёнов проник в С.-Петербургскую духовную академию и даже в сан архимандрита, затем, уже с этим званием, перешёл в коноводы иудейской революции. Будучи расстрижен, он обратился в старообрядчество, где с бесподобным пронырством стал епископом но, вместо Канады оказался в Саратове, а здесь, подписываясь титулом епископа, профанирует и этот новый сан как автор разухабистых статей в “освободительной прессе” местного еврейства. Об известном в Петербурге старообрядческом священнике Волощуке, вторично перешедшем из католичества в православие, а ныне выступающим снова от имени старообрядцев в Ватикане, в Москве рассказывают, по сведениям “Нового Времени”, следующие забавные подробности. По происхождению Волощук — еврей. Служа в полиции, он в Волынской губернии обратил на себя внимание архиепископа Антония, который посвятил его в диаконы. Не дождавшись места священника, он обратился в раскол и успел попасть на фабрику А.И. Морозова в Богородске Московской губернии, а там на средства Морозова же занялся изданием старообрядческих духовных учебников. Операция этого рода стоила, однако, Морозову слишком много денег и скоро вызвала к Волощуку такое недоверие, что ему пришлось удалиться. Тем не менее, он вслед за этим вынырнул в Громовской общине, где, т.е. уже в самом Петербурге, опять натворил немало дел. Тогда Волощук перебрался в католицизм и настолько подластился к епископу Цепляку, что получил он него антиминс и облачение. Затем, обманув, разумеется, и католиков, Волощук ещё раз вернулся в лоно православия и при торжественной обстановке даже произнёс покаянную речь. Не получив, к своему негодованию, вновь и диаконского сана, он решил бросить духовный мир и стал заниматься коммерцией, а когда и тут не повезло, паки объявился католиком. В заключение, он, на радость кагалу, рассудил соединить принадлежность к клиру и гешефтмахерство, а потому ещё раз перебежал к раскольникам... Казалось бы, Волощук побил все иудейские рекорды. Но “угнетённый” кагал смеётся над столь наивными предположениями.

Означенный выше и под именем Бернарда Мэмона столь прославившийся сын раввина из Месопотамии ^[²^] Айзик Маймун занимался в Берлине порнографией и помаленьку приторговывал и революцией. Вместе с другим евреем, Срулем Герстманом, он издавал мемуары своих единоплеменников — “русских эмигрантов”, равно как печатал для сознательных пролетариев в России руководства по изготовлению бомб. Соблазнившись, видно, триумфом очаковского раввина, который при благословенном участии одного из парижских Ротшильдов сбыл Луврскому музею за 400.000 франков фальшивую тиару скифского царя Сайтеферна, Маймун для “чистоты отделки” подлогов также принялся за “археологические раскопки” в Малой Азии. Нажив этими, уже оптовыми плутнями, через “троянцев” деньги, Маймун избрал для разнообразия своим поприщем кражи секретных дипломатических документов и политическое шпионство de la haute volee. Напал же он на эту мысль, поставляя француженок Абдул-Гамиду, который хотя не любил евреев и от них же удостоился ссылки в Салоники, однако “живым” их товаром весьма не гнушался. Но вот “случился” пожар в Константинополе, да ещё, как на грех, в министерстве иностранных Дел. Пропали важные, незаменимые акты, и он оказался в Лондоне, у английского правительства, которому их, по случаю же, продал Маймун. Этот удачный гешефт внушил ему мысль “помогать своему счастью” и дальше. Не даром говорят, что аппетит приходит во время еды. Сообразно с этим, Айзик Маймун среди увеселительной поездки своей по чужим карманам превратился, что нам уже известно, в Бернарда Мэмона, но в апофеозе странствований из земли Халдейской к богатствам нового Ханаана, Франции, учинился виновным в “посрамлении Имени”, так как попреки трогательным симпатиям единоплеменников, был пойман на покупке чиновника министерства иностранных дел в Париже, где, очевидно, по заказу нового “Карфагена” избрал специальное оптовое, в свою очередь, расхищение важных государственных тайн, преимущественно касающихся постройки Багдадской железной дороги и Потсдамского свидания... Впрочем, и оказавшись в остроге, названный талмид-хахам никак не должен сокрушаться, если заслуги его перед Израилем достаточны. Ведь объявлен же невинным страдальцем Дрейфус, а изобличённый в мошенничестве почти на миллион франков другой Барцелонский мученик Ицка Ферреро не даёт покоя Испании и после своей казни. Напрасно отверг тамошний парламент домогательство шаббесгоев о пересмотре дела Феррера. Революционная агитация продолжается сугубо, по соседству, иудео-масоны уже открыто грабят Португалию. Да и в самой Франции разве палата депутатов не пыталась равным образом безуспешно затушить дрейфусаровский пожар прежде, чем он успел разгореться на весь мир?!... Значит, Берке Маймуну горевать нечего. Разве не соплеменник он великому революционеру Маймониду?... А между тем, “свет Запада” и “слава Востока”, “второй Моисей”, “Орёл” среди первоучителей еврейства знаменитый и недосягаемый авторитет священной синагоги, гаон и рабби Моше бен Маймонид сам в течении полутора лет, исповедывал магометанство, так как, будучи придворным врачом султана Саладина в Египте, не мог устраивать своих ганделей иначе... Да и не сказано ли в “святом” талмуде (трактат Бетца, 25 а): “три существа не знают стыда — Израиль среди народов, собака между четвероногими и петух в среде птиц”?...

Мы, со своей стороны, заметим, что сыны Иуды различают два рода обращения в христианство: “мумер легакхиз” именуются крестившиеся из злобы к еврейству и преследуются им с крайним ожесточением, без всякой пощады; напротив, “мумер летиэвун” называются те, которые приняли христианство по “увлечению”, т.е. из корыстных или иных личных видов либо даже в интересах и по приказу самого же кагала. Эти признаются излюбленными соглядатаями Израиля в лагере гоев, не переставая, конечно, быть доподлинными евреями.

Если хочешь иметь врага, заведи себе друга, он уже будет знать, когда и как тебя ударить... Крещёные иудеи — лучший образец подобной дружбы.

Оппонируя непочтительному к сынам Иуды Рихарду Вагнеру (см. его “Das Judenthum in der Musik”), один из них, некий Эттингер ^[³^] , покаялся: “пишущий эти строки обязан заявить, прежде всего, что, будучи иудеем от рождения, он сделался христианином-католиком только впоследствии и единственно для того, чтобы иметь право уже с безопасностью оставаться евреем”.

“Если бы законы дозволяли кражу серебренных ложек, уверяю тебя, я никогда бы не крестился”... Писал в свою очередь Гейне Фуне Мозеру.

“Le clericalisme, voila l’еппетi!”, — проповедовал “народный трибун”, еврей гамбетта, умалчивая, разумеется, о том, что у всего христианского клира, денег меньше, чем у одного Блейхредера либо Ротшильда... И сыны Иуды на обоих полушариях не замедлили подхватить этот кличь. С другой стороны, в эпоху смешно затеянного и Каноссою законченного Culturkamf, Бисмарк не придумал ничего умнее, как назначить министром народного просвещения еврея Фалька. Отчего же было кагалу не позабавиться и над “железным канцлером”, когда он сам пожелал стать шутом “избранного” народа?!... И вот Фальк принялся науськивать лютеран на католиков, по жидовски, конечно, т.е. издеваясь над обеими сторонами. Период Culturkamf в Германии, как и эпопея удаления христианских эмблем из народных училищ либо изгнания сестёр милосердия из больниц во Франции, доказали воочию, что если травля религии христиан — весёленькая забава для еврейской прессы, то осмеивание в картинках и эстампах, в скульптуре и комедии духовенства гоев — самый восхитительный для сынов Иуды гешефт.

“Да и самому папе римскому, — уверяет всемирный кагал, — приятнее доверяющие ему (т.е. открывающие кредит), чем в его святость верующие!...”

Дело дошло, наконец, до такой прелести, что еврейская “серьёзная” печать стала упрекать жидовские карикатурные листки “Ulk” в Вене и “Wespen” в Берлине уже за то, что они осмеивают не только священное, а и не священное. Лейб-орган кагала Berliner Tageblatt “в минуту раскаяния” решился даже приобрести редакционные чётки... Наряду с ним, имея от Бисмарка поручение терзать католиков, еврейство не замедлило истолковать задачу “распространительно”. Выходящая под редакцией еврея Ульштейна “Berliner Zeitung”, ради потехи над евангелическо-протестантским синодом требовала, чтобы “непременно дезинфицировали место его собраний от распространяемого попами запаха святости...”

Впрочем, для глумления над христианством, евреям не нужно и Culturkamf. Вся талмудическая литература тому порукой.

При удобном случае еврейское издевательство достигает “художества” во истину гомерического, как показывает, например, дело Ясногорского (Ченстоховского) монастыря, где Дамазий Мацох и К° расцвели столь пышно при талмудическом покровительстве приора из жидов Хацкеля Реймана...

В изложенном нет, однако, ничего удивительного. Не на счастье же иноплеменников выработали раввины своё исходное положение: “Гуфо муфар кол шехен мамома!” т.е. “жизнь (чужеродца) в твоих руках (о, иудей!), — колъми же паче его собственность?!...”^[⁴^]

“Мы — природные иудеи, natu, потому что мы рождены иудеями”, — поясняет такой “Правительственный Вестник” всемирного кагала, как “Archires Jsraelites”. “Дитя израильских родителей принадлежит Израилю, и уже самый факт рождения даёт ему права и возлагает на него все обязанности израильтян. Отнюдь не в силу обрезания становимся мы евреями, нет! Обрезание не имеет ничего общего с христианским крещением. Не потому мы дети Израиля, что обрезаны, а мы потому обрезаны, что — израильтяне. Приобретая достоинство Израиля путём рождения, мы никогда не можем утратить или устранить его. Даже израильтянин, отрекшийся от своей религии, даже тот, кто позволяет себя окрестить, не перестаёт быть сыном Израиля, и все его обязанности, как члена избранного народа, лежат на нём, — без всякой отмены”.

Вполне согласно с таким положением вопроса свидетельствует и Шопенгауэр:

“Отечество еврея — все остальные евреи. Отсюда явствует, до какой степени нелепо желание открывать им доступ к участию в правительстве или какой-либо государственной службе. Их религия, с места слившаяся воедино с их же государством, никак не является здесь главным делом. Она скорее представляет лишь связующий их узел, point de ralliement, и флаг, по которому они распознают друг друга. Это замечается и в том, что даже крестившийся еврей отнюдь не навлекает на себя, как все вероотступники, ненависти и гнушателъства прочих, а остаётся обыкновенно, за исключением разве изуверов, их другом и товарищем, не переставая смотреть на них, как на своих истинных земляков. Даже при совершении уставных торжественных молений, для чего требуется участие по крайней мере десяти евреев, заменить недостающего крещёный еврей может, а другие христиане, очевидно, нет. То же относится и к остальным религиозным действиям. И это ещё ярче выступило бы наружу, если бы, например, крестились, mirabile dictu, все евреи, или, наоборот, если бы христианство когда-нибудь совершенно пришло в упадок и прекратилось. Потому что и тогда евреи не переставали бы держаться отдельно и сами по себе.

Еврей, у которого заведомо есть свой, исключительно для него существующий Бог, мозолит нам в обыденной жизни глаза своей деланной, показной внешностью; но к какой бы из европейских национальностей ни принадлежали мы, эта внешность всегда заключает в себе нечто отвратительное и неизлечимо чуждое”...

В гармонии с отзывом Шопенгауэра, спрашивает и Гёте: “Что я могу сказать о таком народе, который из всех других судеб усвоил лишь благодать вечного бродяжничания и который ставит себе задачей перехитрить тех, кто остаётся на месте, и покинуть всякого, кто рискнёт отправиться по одной с ним дороге? Вот почему мы не в силах терпеть евреев в нашей среде, ибо каким образом мы могли бы допустить их к участию в высшей культуре, когда они отрицают её источники и отвергают причины?!”.

Параллельно со всем сказанным поучает, в свою очередь, и Рихард Вагнер:

“В споре из-за эмансипации евреев участвовало, строго говоря, много больше борцов за теоретический принцип свободы, чем за освобождение именно сынов Иуды. А так как весь вообще так называемый либерализм наш является не очень дальновидной и сознательной умственной игрой, то нам довелось поратовать, между прочим, и за свободы такого народца, о котором мы ясного понятия не имели... Отсюда, как это вполне очевидно, наше рвение на защиту еврейского равноправия обусловливалось несравненно более отвлечённой идеей, нежели действительной симпатией к жидам.

Увы, — к немалому удивлению своему, мы только теперь замечаем, что, пока мы строили воздушные замки и воевали с ветряными мельницами, благодатная почва реальной действительности оказалась в руках узурпатора. И если, говоря откровенно, наши воздушные полёты не могли не позабыть его, то ему всё-таки не следовало бы считать нас за таких олухов, которых можно удовлетворить кое-какими подачками из отнятой у нас же территории. Совсем незаметно “кредитор королей” превратился в “короля кредиторов”, и мы не можем, конечно, не признать чересчур наивной просьбу об эмансипации, предъявляемую этим “королём” именно в такой момент, когда мы видим самих себя в жгучей необходимости бороться уже за свою собственную эмансипацию из под еврейского гнёта.

И мы невольно стараемся не иметь с таким субъектом ничего общего.

— “Иудейская армия, — равным образом, повествует Эдуард Дрюмон см. 'La France juive), — распадается на три корпуса:

а) настоящие евреи, т.е. явные сыны Израиля, как их называют "Archives Israelites”; эти евреи открыто почитают Авраама, Исаака и Иакова и довольствуются возможностью устраивать своё благополучие, оставаясь верным своему Иегове;

б) евреи, перерядившиеся в свободных мыслителей (по типу Гамбетты Дрейфуса или Рейналя) — которые прячут своё жидовство в кармане, а затем преследуют христиан уже во имя пресловутых идей "терпимости" и священных прав свободы, и, наконец,

Иудейские биржевики и политики соединены между собой как бы телеграфными нитями, ибо во всякий данный момент у них на языке те одни и те же вопросы и одинаковые слова. Говорить и действовать заставляет всех их единообразное “внушение”, неведомое, но тождественное кагальное “потрясение”. Или, ещё ближе их можно сравнить со взаимнозависимыми нервными центрами, по которым впечатление пролетает, как рефлекс, мгновенно. Им не надо ни видеть друг друга ни совещаться, чтобы знать, как быть и куда лезть. Таинственный, мистический голос диктует им свои веления, а они повинуются с удивительной гармонией.

Затем, если в еврейском мире существует такая проблема, которая составляет “идеальную” цель и над которой действительно ломают себе голову дети Израиля, то это, конечно, жажда быстрого обогащения, невероятного, огромного барыша и притом схваченного, так сказать одним махом! Но это, без сомнения, не исключает и такого жестокосердия когда, чтобы подстеречь и сожрать добычу, разумеющий своё достоинство талмид-хахам (вернее, талмид-хохим) выжидать готов целые годы.

Самый богатый и, по-видимому, образованный еврей — всё тот же шинкарь Янкель, дрожащий над каждой копейкой. И чем более сведущ еврей, чем сильнее он в экономическом или политическом смысле, тем строже, обдуманнее и целесообразнее проводит он иудейские замыслы в жизни, тем ярче и пагубней для чужеродцев его расовые особенности, тем язвительней его приёмы, тем дерзновеннее, вероломней и опаснее он становится...

Приглядитесь внимательно, и вы должны будете признать, что наследственности не вытравишь у евреев ни акциями, ни чинами, ни дипломами. Этого мало. Иудей в лапсердаке много безвреднее иудея в мундире либо во фраке. Первый — ничтожное кремневое ружьё, второй — ружьё многозарядное и центрального боя...

Plus le singe monte en Tair, plus il montre son derriere!...

Что же касается тактики еврейства, то достаточно почитать анналы истории, чтобы убедится в неизлечимо-предательской его повадке нападать с тыла. Другой излюбленный кагалом приём — найти где-нибудь щель, либо отверстие в кирассе врага и всадить кинжал как раз в это место.

Располагая запасом энергии, накопившимся в течение долгих веков рабства, Израиль представляет собой армию, задуманную образцово и построенную в боевом порядке. У этой армии есть строжайшая дисциплина и своя непререкаемая иерархия — командиры, солдаты, музыканты и разведчики. Приказы в ней передаются с быстротой электричества, или, что ещё вернее, каждый по внутреннему наитию сам знает, что именно от него требуется.

Да и стоит потрудиться. В туманном ореоле будущего кагалу рисуется уже мировое владычество...

При таком созвучии авторитетов нет, пожалуй, надобности в дальнейших удостоверениях, хотя их не трудно, разумеется, привести в любом количестве. Укажем лишь, в дополнение к Шопенгауэру, что согласно с опытом Карла Великого и Фридриха Великого, равно как с убеждением многих других предшествовавших и последовавших государственных людей, Фридрих II Гогенштауфен, император германский, хотя и покровительствовал еврейским учёным, тем не менее, на государственную службу сынов Иуды ни одного не принимал. Действительно, пред всеми правителями должен непоколебимо стоять вывод, к которому пришёл император: “как только еврею дана власть, так он ею нагло злоупотребляет!”.

2. “Мы обладаем, — говорят сами о себе евреи, — мудростью змия, хитростью лисицы, взглядом сокола, памятью собаки и общежителъством бобра”. Если не существо, то принцип исключительности еврейства, здесь отмеченный, является, без сомнения, знаменательным.

“Природа, — утверждает Аристотель, — не даёт ничего более совершенного, чем то, что ею создано для определённой цели”.

Еврей получил это высокое отличие. Сделав его законченным торгашом, природа наделила его проницательностью, чутьём, вероломством, пронырливостью, быстротой в захвате добычи и жестокостью, чтобы мучить, пожирая её, — вообще всеми теми свойствами, которые необходимы для жизни на счёт других. Как лаборатория лжи и обманов, голова еврея находится в непрерывном брожении; его вкрадчивый язык умеет говорить обаятельно и ябедническими мелодиями потрясать струны сердца, застигнутого врасплох; нежность и преданность так и текут, если надо, из его уст, и никогда античная Сирена с большей силой не увлекала своих жертв чарами восторга и упоением лести...

Во всякие гешефты, как и в любую из своих денежных спекуляций, еврей вносит искусство и чутьё виртуоза. Он найдёт место, где следует стать и время, когда надо действовать; своему “воздушному” банкирскому “заведению”, как и выставке своих товаров он сумеет придать и треск, и блеск; знает он язык, которым надо говорить, и тот гвалт, который выгодно затеять; понимает, как расставить сети доверчивым страстям и какую бросить приманку расточительным капризам; не ошибается в выборе посредников и не промахнётся, преследуя конкурентов то деланным небрежением, то клеветническим наушничеством. Потеряв доверие, он не теряет надежды вкрасться ещё раз и обманывать вновь. Не забывает вовлекать в свои затеи сильных мира сего, а преуспевая, становится заносчивым и бесцеремонным. Будучи же разоблачаем, никогда не прочь через интриги и подкуп достигнуть молчания и безопасности.

Тем не менее, прежде всего и больше всего изощряется в энергии его скользкая и эластичная воля. Не отступая ни перед каким риском и приноравливаясь ко всяким комбинациям, еврей одинаково способен довести до благополучного конца плутню, рассчитанную на десять лет, как сообразить и завершить обман с быстротой молнии.

Будучи результатом хода вещей и влияния тех публицистов-философов, которые с середины XVIII столетия пустили в ход все рычаги для ниспровержения религии и христианского общества, тирания золота превратила освобождение евреев, т.е. равенство их государственных и гражданских прав с христианами, в жизненный вопрос европейской политики.

И нельзя не сознаться, что именно еврей (Серфбээр, “Les Juifs”) был первым, кто уже в то время раскрывал народам глаза на деспотизм, способный поразить ужасом людей, как только взоры их обращаются к тому, что ещё предстоит впереди.

Изобретательные, хищные и пронырливые от рождения, одержимые инстинктом господства и ровно ничего не стесняющиеся, евреи заняли на наших глазах все дороги, ведущие к богатству, почестям и власти. Самый дух жидовства проник в современную цивилизацию. Они заправляют биржей, прессой, театром, литературой, администрацией, главными путями сообщения на суше и на море, а, вообще говоря, через власть денег и национальных дарований особого сорта, держат в руках всё нынешнее поколение. Путём наблюдения событий нельзя, кажется, устранить сомнения и в том, что, будь это возможно, евреи захватили бы самый воздух, которым мы дышим, и стали бы торговать им...

Но ничто не ново под луной. Если не в столь унизительной мере, как теперь, то срам подобного рода всё же не является чем-либо небывалым. Во времена Людовика Благочестивого, например, владычица его сердца, императрица из евреек — Юдифь так усердно “искала добра своему народу и говорила во благо своего племени”, что самим французам вовсе не стало житья, а придворные кавалеры и дамы вынуждены были испрашивать у сынов Иуды “благословения и молитв”. Нашёлся, однако, мужественный человек, епископ лионский Агобард, который возвысил голос на защиту коренных жителей страны и оставил нам рассуждение “De insolentia Judaeorum” (“О наглости жидов”). “Перевести его с латинского на французский, — говорил Дрюмон, — и вы не узнаете, когда оно написано, — до такой степени неизменен характер евреев!...”

Блистательным доказательством этому является в наше время хотя бы факт, что, завладев и такой газетой, как “Times”, расходящейся по обоим полушариям, еврейство не только не устыдилось своего второго панамского триумвирата, но самые повествования свои о “Панаме” вело, как уже замечено нами раньше, под рубрикой “Gesta Dei per Francos!”. Чтобы оценить по достоинству всю ядовитость этого заглавия, необходимо принять во внимание следующее. Оно значит: “Деяния Господни через Франков”. Под таким заглавием в 1611 г. было издано в Париже собрание исследований нескольких историков об участии Франции в Крестовых походах. Невероятных жертв и многих потоков крови потребовало от крестоносцев, увлекаемых пламенной верой, завоевание Гроба Господня. Немало нажили денег от тех же крестоносцев евреи. И вот, наследники этих самых евреев издеваются над потомками собственных жертв...

Не очевидно ли, что уже дерзновение кагала в этом роде показывает, до какой степени разрослось в наши дни могущество иудеев, а неразумие их безнаказанности убеждает, что в своём порабощении арийцы, наконец, унизились до потери способности защищаться. Отсюда естественным представляется переход к такому стыду, когда вместо защиты мы начинаем стремиться к оправданию хода событий, устранение которого почитаем выше своих сил.

Действительно, в известные эпохи, чувствуя, что иудаизм становится ему поперёк горла, арийское общество начинает мечтать о примирении. Оно укоряет себя в несправедливости и варварстве по отношению к еврею, говорит, что истинный сын Израиля совсем не тот, которого оно преследовало, что злодеяния некоторых оно приняло за пороки всех, или же, что, унижая еврея, оно само сделало его преступным, и что, наконец, в обоюдных интересах следует положить предел ненависти и, вернувшись к юношеским понятиям, пригласить освобождённое еврейство на помощь его же собственному обновлению.

Тогда наступает, быть может, опаснейший из стадных психозов, результаты которого не медлят обыкновенно и самых наивных мечтателей привести в содрогание.

“Безумие, — говорит Тэн, — всегда сторожит нас на самой меже нормального состояния, ибо та комбинация элементов, которую мы называем здоровьем, ничто иное, как счастливая случайность, которая возникает и повторяется, только благодаря неустанной победе над противными силами. Тем не, менее, эти последние — всегда на стороже, и оплошность может дать в их сторону перевес, потому что лишь немногого не достаёт им до победы. Как в духовном, так и в физическом отношении, форма, которую мы называем нормальной, сколь бы она ни повторялась, на самом деле проявляется только среди бесконечной массы всевозможных искажений... Темную для нас работу природы, результатом которой бывает так называемое нормальное сознание, можно сравнить с шествием того раба, который после побоища в цирке проходил арену с яйцом в руке среди утомлённых львов и насыщенных кровью тигров. Если противоположного конца арены он достигал благополучно, его отпускали на волю. Подобным образом двигается вперёд и жизнь духа в суматохе уродливых стремлений и диких безумств...”

Мысль Тэна как нельзя больше иллюстрируется поклонением еврейству, с позволения сказать, интеллигенции. Особенно в России, да ещё после ужасов 1905 года...

В свою очередь, поучаемый историческим опытом, еврей издалека предчувствует веяния данного психоза и злорадно следит за его развитием. Он знает, что эти веяния будут обобщены и даже возведены в закон, что долгие цепи еврейства падут и что сынам Иуды будет дано разрешение хлынуть на сцену мира со всем избытком злобы, выработанной целыми веками гнёта, и под науськивание неутолимой жажды мщения. Сам, далее, заражаясь психическим недугом, который известен под именем “maladie de croissance” — “болезнью возрастания”, еврей предвидит, что ему станет, наконец, благоприятствовать все. Он был презираем, как пария и окажется существом высшего порядка; его обижали, будет оскорблять и он; его изнуряли, подавляли налогами, и вот целое человечество предаст он всепожирающей кагальной эксплуатации.

Великие и малые станут равно ничтожными перед ним. Он поселится в замках аристократии, а бриллианты самой могущественной из корон пойдут на украшение его жены или любовницы. Некогда на него смотрели, как на существо международное, а его собственный, чёрствый, ревнивый и упорный жидовский патриотизм исключал, по-видимому, какой-либо иной; сейчас он признаётся патриотом в квадрате, и никто уже не думает спрашивать, где он родился? Галлюцинация достигает того, что чем больше еврей пребывает евреем, тем безумнее начинают любить его гои и тем раболепнее ему дивятся. Правительство, дипломатия, армия, администрация, суд, — всё кажется созданным для него одного, и наилучшие места повсюду принадлежат только ему.

В его же собственных видениях содрогаются владыки земные и горе тем трепещущим, кто не отправит своего посла на похороны “беднейшего” из сынов Израиля, либо на свадьбу “последней” из его дочерей!...

Впрочем, как это нахальство “игры в жмурки”, так и забавное бешенство перед разоблачениями достаточно показывают, насколько велик у сынов Иуды страх грядущего возмездия...

Между тем, у арийцев разочарование возникает лишь медленно. Требуется много условий, чтобы под гармонией лести и нежностью заигрываний арийское общество услышало скрежет ненависти, подметило свистопляску цинизма, стало анализировать жидовский смех и предательство.

Но, и независимо от нас, еврей хорошо понимает, что всё окружающее его великолепие не может остаться бесповоротным. Провидение указало ему предел и бодрствующий в своём покое, но страшный в долготерпении своём Промысел Божий остановить его в роковую минуту...

Надо ни разу не наблюдать еврея, чтобы не заметить в глубине его души суровых, мрачных предзнаменований. За наглыми проблесками болтливого высокомерия следуют почти без перехода молчание и унижение. Надменные, дикие порывы владычества внезапно сменяются странным беспокойством... Можно сказать, это средневековые заклинатели, в самый разгар наслаждений ночного шабаша с ужасом взирающие на приближение дня.

Вот эта, например, голова, заносящаяся превыше облака ходячего, не держит ли себя так, как будто она никогда не лобызала праха земного?!...

Но пока что, а настоящий период истории принадлежит еврею. Труба свободы и победы властно звучит в его ушах. Горькие предсказания, которые несколько позже приведут его в трепет, теперь ещё мало дают о себе знать. У него есть время поработить землю, а, поспешив, он, быть может, успел наложить заклятие и на самую участь свою...

И вот, мы видим с какой адской быстротой на бирже, в прессе и политике еврейство срывает, хватает, обездоливает, стремясь разлить свою тиранию, как можно шире, глубже и неодолимее. Но деспот сам испытывает тот страх, который внушает другим, и наоборот, ужас подстрекает тиранию. Попав в этот заколдованный круг, деспот увлекается неудержимо к собственной погибели.

“La peur fait la terreur!...” — верно заметил Мишелэ, и в этом источнике иудейского деспотизма. Безумие евреев готовит им катастрофу, как воздаяние за хищнические издевательства над самоотверженным психозом арийцев...

3. Заключая, так сказать, лишь увертюру к проблеме о еврее биржевом, всё изложенное для уразумения последующего и ради правильности в оценке требует, сколько бы это ни казалось странным, хотя бы немногих данных ещё из области музыки. В самом деле, коренное противоречие между равно приписываемыми еврейству биржевыми и музыкальными дарованиями оказывалось бы непостижимым, если и те и другие могли существовать совместно. Наоборот, являясь, безусловно, чуждыми друг другу, эти сферы исключаются взаимно. Значит, раньше, чем обратиться к талантам сынов Иуды на бирже, где они действительно должны быть признаны монополистами, так как одинаково наделены коварством, чтобы подстеречь жертву, и жестокосердием, чтобы растерзать её, мы попытаемся выяснить, о какой собственно иудейской музыке идёт в данном случае речь? Не смешивают ли поклонники евреев божественный язык души с политиканствующей и вымученной техникой комбинирования звуков?...

На этом пути нельзя уже в исходном моменте не заметить, что если ум необходим для всего, то и ни для чего не может быть почитаем достаточным. Будучи непререкаемым вообще, это положение бесспорно даже на бирже, очевидно на сцене истории и в политике, но блистательнее всего раскрывается в музыке.

Действительно, чего же ожидать здесь от “избранного народа”, когда и собственную религию он превратил в своекорыстный схоластицизм талмуда, а жизнь человечества и, что всего поразительнее, его будущее представлялось себе не иначе, как с материалистической точки зрения?!...

Отсылая любознательных читателей к вдохновенному рассуждению о данном глубоком вопросе великого маэстро Рихарда Вагнера, мы считаем нелишним привести некоторые мысли и на основании других источников.

Потаённые, эгоистические, вероломные побуждения масонства и еврейства не способны обеспечить за ними какую-либо власть потому, что противоречат требованиям общежития, которое не может существовать ненавистью и бомбами. Являясь причиной деморализации и озверения, материализм влечёт за собой анархию, разложение и смерть.

Среди злоупотреблений разного рода спорами и всяческих нелепостей мании быстроты (велосипеды, автомобили, аэропланы и т.п.), крайности материализма увлекают людей в неврозы и сумасшествие. Благоприятствуя алкоголизму и свободе заражения сифилисом, отсутствие духовных интересов влечёт за собой физическое и духовное вырождение. Пропаганда свирепых и кровавых инстинктов; разрушение семьи; духовное и телесное переутомление в добывании средств к жизни под гнётом алчной обстановки, которая, иудаизируясь с каждым днём, становится всё безжалостнее; возрастание числа самоубийств и молодых преступников, — всё это является смертельным приговором оскотинивающему учению социализма.

Если, безумствуя в поисках лучшего будущего, человечество разбивает свои вековые идеалы, то, без сомнения, не для того, чтобы создать себе кумир из варварского деспотизма “безработных”, подстрекаемых, вдобавок, талмид-хохимами для обоснования собственной, беспросветной, но, увы, и безнадёжной тирании...

Независимо от сего, как анархисты в философии, адепты материализма дают теорию, которая не только отнимает у людей страх пред сверхъестественной оценкой их действий, но и стремится к уничтожению веры в закон, карающий обиды и злодеяния. Приписывая человеческие действия влиянию обстоятельств, а не личной воле, так называемый “детерминизм” имеет своим естественным результатом безнаказанность преступлений. И, что всего ужаснее, эта теория в кругу наших еврействующих интеллигентов делает поразительные успехи.

Но всякий, кто способен рассуждать даже среди масонов, начинает беспокоиться пред крайне опасными симптомами текущих событий и пугаться той будущности, которую готовят нынешние “учёные” прожектёры счастья человеческого.

Между тем, яко бы разумное, т.е. реальное, материалистическое учение ниспровергается самой наукой.

Открытие Виллиамом Круксом четвёртого — лучистого состояния материи, явления икс-лучей и радиоактивности вещества убеждает в том, что предполагавшаяся доселе неразрушимой, материя, напротив, исчезает от наблюдения, хотя и медленно, но постоянно через рассеивание атомов, её составляющих. Продукты дематериализации атомов, образуют промежуточные по их свойствам субстанции, занимающие середину между весомыми телами и невесомым эфиром, стало быть, те промежутки двух миров, которые всегда считались непереходимо разъединёнными.

Признававшаяся до сих пор инертной, т.е. способной лишь восстанавливать ту энергию, какая была ей сообщена посторонней силой, материя оказывается, наоборот, колоссальным резервуаром собственной, междуатомной энергии, которую она и может расходовать, ничего не заимствуя извне. Именно из этой, проявляемой через рассеивание, междуатомной энергии проистекает большинство сил природы, например, электричество и солнечная теплота.

Вообще же говоря, новейшие открытия направляются, по-видимому, к доказательству того, что нам суждено быть свидетелями вселенная образована исключительно из энергии, и что лишь её проявлений...

Но, что всего изумительнее, указанная теория относится к глубокой древности, а до нынешнего дня она только не могла быть удостоверена научными опытами.

Таким образом, чем дальше человек идёт вперёд и разрабатывает среду, где и сам совершенствуются, тем с большею силой он раскрывает вокруг себя Непостижимое, т.е. Божественное... Лишь через сознание бесконечного, укрепляемое и расширяемое с каждым днём, откровение Божие достигает нашего сердца.

Истинная наука — пионер религиозного чувства.

Никогда человек не мог обходиться в своём младенчестве без ласк матери, а впоследствии — без забот отечества и твёрдых нравственных правил, т.е. без религии. Лишь озаряемый её светом, он может направлять свой путь среди непроглядных туманностей жизни.

Прогрессируя в знаниях, народы не только продолжали верить, а укрепляли и уясняли веру в своей смятенной душе.

История показывает, что сильные народы были верующими.

“На рубеже точных знаний, — с чарующим полётом мысли, рассуждает Александр Гумбольд, — как с высоты гористого берега, наш взор любит обращаться к странам далёким и неведомым... Образы, воскресающие тогда перед ним, могут быть простыми видениями, но как и обманчивые картины, которые, по-видимому, гораздо раньше Колумба являлись взорам жителей Канарских или Азорских островов, точно также и эти видения могут повлечь за собой открытие нового мира...”.

“Душой чист и любит море!” — вдохновенно говорил Лазарев о Нахимове.

“Больше всего старайтесь развивать в детях, — советовал Белинский, — чувство бесконечного. Научите любить Бога, который является им и в ясной лазури, и в ослепительном блеске солнца, и в торжественном великолепии дня, и в грустном величии наступающей ночи, и в реве бури, и в раскате грома, и в цветах радуги, и в зелени цветов, во всём, что есть в природе живого, так безмолвно и столь красноречиво говорящего душе юной и свежей, и, наконец, во всяком движении их младенческого сердца”.

“Ты был один в минуту рождения, ты будешь один в минуту смерти... Ты один должен отвечать перед неумолимым Судьёй!” — учит мудрость наших праотцов-индусов.

Но всё это не имеет общего с талмудизмом, масонством и социал-демократией, построенными единственно на животной стороне человека. О сынах Иуды и говорить нечего. Являясь “сообществом взаимного продвижения” (societe d'avancement mutuel), масонство ради своего материального преуспевания предписывает, наравне, впрочем, с иудаизмом: “сокрушайте всякого, кого не успеете покорить!...”. Совместно с евреями завладев социализмом, масоны пользуются этим страшным орудием, как средством невиданной деспотии именно к окостенению человечества, и, вероятно, к людоедству... Иудаизировав “свободных каменщиков”, еврейство привило им свою основную черту — отрицание бессмертия души. Таким образом, стал неизбежным тот страшный факт, что на Западе душа убывает...

— “On dit que les Juifs sont devenus Francais, et moi, je dis, que ce sont les Francais qui sont devenus Juifs”, — справедливо отметил арабский вождь Магомет эль Мохрани.

Можно ли при данных условиях удивляться тому, что Антон Рубинштейн не понимал русского гения Глинки?

А чему наставляет “социальных пролетариев” Мардохей (он же Карл) Маркс?... Чему, в частности, поучают наших революционеров разные иные евреи?...

Ведь сама по себе мягкая, чистая, славянская душа не способна проникнуться дьявольской злобой талмуда. В 1905 году вспоённые его отравой “иллюминаторы” принялись обучать нас, но ожидовить не могли. Никогда иудейская революция не имела корней в русском народе. Что бы ни рассказывал еврей, у русского своё на уме: “моя правда голубиная, а твоя змеиная!...”.

С особой, чрезвычайной яркостью это разоблачается в музыке. Стремясь обездолить всё окружающее, иудейство подменяет реальные ценности фальшивыми. Таков общий и повсеместный факт. Но, дабы не оставалось сомнений, мы не можем игнорировать ещё одной стороны, предшествовавшим почти не затронутой, хотя и далеко не маловажной. В самом деле, наряду с биржевыми талантами, разве не приписываются евреям и музыкальные дарования высшего порядка? Правда, межу биржей и музыкой нет ничего общего, если не считать, разумеется, что и для верной игры на бирже необходим тонкий слух. Однако, по закону контрастов многие в наше время готовы за “избранным” народом признавать и в музыке такую же гегемонию, какая за ним установилась на бирже. Взгляд этого сорта даже столь распространён, что приходится, пожалуй, удивляться, как ещё до сих пор не возводят храмов для совместного поклонения Талмуду, Меркурию и Полигимнии...

Не разделяя восторгов означенной категории, мы в удостоверение противного и ради полноты картины раньше, чем перейти к ближайшему анализу биржевых гешефтов Израиля, полагаем уместным коснуться и жидовства в музыке.

Отметим прежде всего, что собственно иудейской музыки не существует, кроме той, которая сводится к особому роду кагальных произведений, исчерпываемых немецкой поговоркой: Wenn die Christen mi-teinander raufen, machen die Juden die Musik dazul…^[⁵^]

Никакой иной музыки у сынов Иуды нет и быть не может.

Помимо всего изложенного, это явствует из следующего.

Души людей подобны факелам и зажигаются одна о другую. Благороднейшие порывы идут из сердца, а не от ума. Высокое и прекрасное увлекает человеческий дух не на биржевые спекуляции, а к героическим подвигам и беспримерным деяниям. “Когда, среди грома оружия, искусства молчать наравне с законами, красноречие не умолкает никогда и в стране воинов именно внимается с наибольшей жадностью!”^[⁶^] — говорит Тацит, а приказы Суворова и Наполеона являются ближайшей порукой. Но с неменьшим обаянием расцветает на полях битв и ораторское торжество музыки...

С другой стороны, на позор тому ожидовелому рабству, которое, по указу Мардохея Маркса и К", должно составлять удел человечества, ещё недавно в Невштателе (Швейцария) появилось переводом с греческого знаменитое в древности рассуждение Лонгина “О высоком”, где ряд блестящих страниц посвящён обаянию музыкальных произведений. Вообще же говоря, чем ужаснее развивается пропаганда оскотинивания, тем неодолимее возрастает за свои права бессмертный дух человечества... Конец XVIII столетия был в Англии эпопеей величайших её ораторов: Борка, Фокса и Шеридана, золотым веком британского красноречия. Самый могучий из этих триумфатор, Эдмунд Борк, оставил нам священный трепет своего сердца в чудном рассуждении “О высоком и прекрасном”, где с удивительным мастерством начертал влияние музыки в истории. Изданное в XVIII, а затем трижды в XIX веках, произведение Борка переиздаётся снова и быстро расходится как раз в наши дни.

Таково могущество доблести и красоты.

Музыка не даёт новых фактов и познаний, быть может, не служит источником новых идей либо веяний, но из таинственных глубин нашего сердца она вызывает то бестелесное, идеальное, неземное, что залегло там неведомыми для нас путями, вероятно, через наследственность. Музыка и только музыка служить спутником и выразителем мечтаний, чаяний и молений исстрадавшегося сердца. Ей одной без слов и доказательств вверено красноречие утешения, ей свыше дана тайна духовного врачевания. Музыка — не сон, но, убаюкивающая слушателей, она зовёт их на путь великого и божественного, раскрывает чарующую область вне мира сего.

Вдохновение, истинная музыка — пение души, которые небесными звуками вливается в другие души, завоёвывает и просвещает их.

Музыка не заменима и потому, что власть её начинается, главным образом, там, где роль слова заканчивается. Требуя внешнего импульса для своего проявления и ароматом музыки призываясь, непроизвольная, но и беззаветная, свободная, беспредельная жизнь духа воскресает из трогательных музыкальных впечатлений.

Облагораживающее, чудодейственное, хотя и непостижимое влияние музыки не подчиняется технике и формальным указаниям. Тайна обаяния над окружающими, дар чаровать сердца заключаются не в книгах или словах, а в мистицизме гармонии. Даже сама игра может быть мастерской, но бессильной, ибо не в этом суть, так как механическое пианино либо паровой оркестрион способны в техническом отношении превзойти любого Рубинштейна. Помимо виртуозности, душа должна слышать, как звуки не просто льются из под пальцев, а ими поёт человеческое сердце, которому доступны радость и отчаяние, скорбь и упование...

В области религии и нравственности ведёт всё, что возвышает наш дух, а этим откровением, прежде всего, обладает музыка.

Зайдите хотя бы на Рейне в древний готический собор с его чудесными сводами и уходящими в небеса мечтательными башнями — свидетелями минувших веков, благодатных радостей, умиротворяющей, кроткой, светоносной веры. Так как это — страна глубоко религиозная и люди бывают у церковных служб ежедневно, исполняя молитвы сообща, то в праздники под торжественные аккорды могучего органа стройность и сила гармонии, в которой сливаются тысячи голосов, невольно трогает сердце, создаёт трепет в душе, производит неотразимое просветление.

Чуждый этому миру, неведомо откуда явившийся иностранец ни слова не понимает в тексте хорала, даже не успел осмотреться, а идеальное, святое умиление уже повеяло на него, охватило чувства и помыслы и вызвало слезы счастья на глазах. В эти мгновения перед его духовными очами раскрывается, что Бог, объяснённый людьми, бесконечно непостижимее Бога, никем не объяснённого, что музыка — истинная молитва смятенной души, а религия — стремление нашего конечного духа к Духу Бесконечному...

Велением Божиим вменяется человеку в обязанность почитание отца и матери, следовательно, любовь к родине, т.е. и её защита не за страх, а за совесть.

Для всего живого родина священна, и сама французская революция олицетворилась в Марсельезе. Но если при звуках этого гимна мести и страдания сердце разгорается злобой, то гениальным произведениям Глинки или Шопена дарована неизмеримо большая власть — обаяние кротости и милосердия. Возьмите всё, что хотите, но оставьте Глинку и Шопена, и никакие испытания судьбы не отнимут у русских и поляков любви к отечеству, потому что эта музыка — сокровищница их души...

Что же общего между всем, сейчас изложенным, и тем мертвенным космополитизмом, который представляет собой ключ к еврейской “музыке”? Что в божественный мир гармонии способна внести действующая по контракту со своим Иеговой “ame sordide de juif” — гнусная душа еврея, как аттестовал её Виктор Гюго?...

На эти вопросы даёт прежде всего ответ рассуждение гениального композитора и гордого своей родиной германца Рихарда Вагнера, “Жидовство в музыке” (Das Judenthum in der Musik). Пришлось бы выписывать целые страницы, чтобы в собственном виде передать идеи Вагнера о “жидовстве” этого рода. Посему читатель благоволит сам обратиться к подлиннику.

Мы укажем лишь, что, впрочем, и само собой подразумевается, на бесчестность иудаизма даже в музыке. И эту, столь, казалось бы, чуждую политическим страстях, область сыны Иуды пытаются эксплуатировать не только для собственного прославления, но и для посрамления гоев.

Не понапрасну в своём “Роберте Дьяволе” заставляет иудей Мейербер танцевать монахинь, а в “Гугенотах” натравливает католиков на протестантов. Под еврейскую музыку христиане здесь режут друг другу горло...

С ядовитым лукавством осмеивая в театральных процессиях и аксессуарах обряды католической религии, оперы Мейербера, а особенно “Гугеноты”, снова пробудили и значительно усилили среди полуобразованных масс презрение и ненависть к христианству на радость Израилю.

Ещё еврей Галеви своей “Жидовкой” преследовал ту же тенденцию — внушить Европе отвращение к христианству и любовь к евреям. Как омерзителен у него кардинал и как прелестна еврейка!... Другая опера Галеви, “Агасфер”, имеет ту же цель — представить христианина скверным, а еврея увлекательным.

И что всего хуже, эти замашки характеризовали сынов Иуды далеко не только в наши дни. Отнюдь не являясь отражением современного рационализма, так как нелепостям и бесстыдству талмуда евреи и сейчас поклоняются по-прежнему, они проистекают из совершенно другого источника.

Мало того, что сыны Иуды отвергли христианство, они для искоренения его предпринимали всё, что могли. Действовали же они так именно потому, что не признавая человеческого достоинства ни в ком, кроме самого себя, и будучи решительно чуждым религии самопожертвования, возвещённой Иисусом Христом, “избранный” народ не видел в ней ничего, кроме отрицания присвоенной им себе монополии на эксплуатацию мира.

Талмуд преисполнен лютой ненависти к Божественному Основателю христианства. Дабы не сомневаться в этом, достаточно, помимо других источников, обратиться к труду столь авторитетного учреждения при берлинском университете, как Institutum Judaicum, — “Jesus Christus in Talmud”.

История страданий христиан на арене древних цирков, как и жестокие на них гонения при Нероне и Диоклетиане, происходили главным образом по подстрекательству евреев. С другой стороны, лишь иудейское зверство могло дойти до “светочей Нерона”, с которым у сынов Израиля была весьма подозрительная близость...

В Средние века талмудическая злоба отразилась снова в целом ряде отравленных неистовой скверной книг, каковы: “Ницзахон” (“Победа” — произведение трёх раввинов: Шмерки Маттатии, Липма-на из Мюльгаузена и Иосифа Кимхи); “Хизук Эмуна” (“Укрепление веры”) раввина Сруля-Исаака из Трок, в глухой Литве; “Маазе Фалуи (“История повешенного”), равно как “Фоледоф Иешу” (“Происхождение Иисуса”) и т.п.

То же самое продолжается, хотя и в разных иных формах, по сей день. Не оскорбляя читателей воспоминаниями о злодеяниях еврейства на этом пути, укажем хотя бы на подвиг перед Израилем газеты “Речь”, высмеивающей православных епископов, и посоветуем твёрдо памятовать о бешенстве, с которым ожидовлённая пресса стремилась погубить многострадального Иллиодора, этого нового Петра Пустынника, внезапно явившегося бичевать позор нашего отчаянного времени.

Что же касается еврейской музыки в буквальном смысле слова, то Мейербер и Галеви продолжают служить посрамлению христианства, в свою очередь, невозбранно доныне.

А, между тем, пронизывая гнусными оскорблениями самых скромных и малых людей, сколько эта жидовская музыка принесла “славы” и денег целым шайкам опаснейших еврейских плутов — биржевых удавов и акул, с невероятной быстротой поставляемых сынами Иуды всё вновь и вновь?!

Изложенного, казалось бы, достаточно хотя бы и для “музыки” кагала. Но еврейство отличается законченностью в универсализме. На смену энциклопедистам XVIII века пришли их наследники, евреи-энциклопедисты. Иудаизм же не покидает ни жертвы, ни темы, пока не выжмет всего, что они могут дать.

За пределами религии стоит “музыка” в политике, и художество исполнения было направлено “угнетённым” племенем сюда.

Вместе с Оффенбахом другой Галеви дал “Прекрасную Елену”, “Орфея в аду”, а затем и “Герцогиню Герольдштейнскую”. Политическая сатира достигла своей кульминации. Над богами и царями Эллады захохотали оба полушария. Отрава этого рода была много ядовитее “Капитала” и даже пресловутой “Интернационалки” Маркса. В сопровождении зазвонистой, эротической музыки политическая оперетка кагала задавалась целью в корне подорвать у арийцев религию и монархию, презрительно вышучивал их обеих. Воистину непостижима близорукость, с которой, измываясь над собственным достоинством и участью своих детей, сами же коронованные владетели отплясывали под эту сатанинскую музыку...

Среди подобной трагикомедии непорочным агнцем является Мейербер со своими “танцами монахинь” по сравнению с замыслами и результатами жидовских опереток Оффенбаха-Галеви.

И если для своего грозного аккомпанемента “Марсельеза” не требует ничего, кроме барабана, то кагальная потеха над Зевсом и Менелаем не могла, без сомнения, повлечь к какому-либо иному аккомпанементу “освободительного” движения, чем профессорские “иллюминации” и браунинги, бундистские газеты и бомбы...

Мудрено ли, что в “триумфе социальной революции” эту именно музыку оркестровали сыны Иуды как новый гимн “свободе”, увы, наивными, чтобы не сказать более, арийцами вполне заслуженными?!

4. Установив, таким образом, в некоторых чертах издевательство евреев над иноплеменниками даже в сферах религии и музыки, мыслимо ли ожидать чего-либо иного там, где израильтяне рассматривают себя уже как непререкаемые хозяева, т.е. в области имущества гоев?

Ответ не может, конечно, представлять сомнений. В удостоверение этого надлежит обратиться хотя бы к самим евреям.

Вот что свидетельствует Мардохей Маркс: “Напрасно старались бы мы отыскать ключ к лабиринту природы еврея в его религии. Следует, наоборот, искать решения загадок его религии в тайниках его природы. Что является первоосновой иудаизма? Практические вожделения, корыстолюбие. К чему сводится культ евреев? К барышничеству. Кто их действительный бог? Деньги”.

Другой, немало вопиявший против антисемитизма еврей Бернал Лазар; однако же, сам повествует: “Когда жид является банкиром, он для всего злого располагает могущественной организацией и особого рода трущобными дарованиями. Он заносчив и жаден, нагл и фальшив. Свои плутни он развивает неизменно по одной и той же схеме — от ловкого, а подчас и банального мошенничества, до отчаянно-дерзкой, но “ненаказуемой” кражи. Вместе с этим, он неусыпно размышляет о тончайших махинациях и коварных манёврах. Вы его найдёте повсюду, так как отовсюду же. он черпает золото: вблизи правительств, совершающих займы; в “дружбе” с наивными изобретателями, которые только и умеют что творить; во главе бесчисленных, им же эксплуатируемых обществ, которые он учреждает либо “поддерживает” всем лукавством своей предательской болтовни. Но если бы случилось несчастье, он, разумеется, будет вне опасности. Да и к чему годилось бы богатство, если бы оно не могло предохранить даже от “неприятных случайностей”? А дабы официальная справедливость могла шествовать с полным торжеством, есть малые и слабые, те, кто питается крохами, кого до времени прикармливают, а затем кидают на произвол судьбы, и кто спасает своими боками”.

Таковы отзывы еврейские.

Недаром, стало быть, в самом талмуде значится: “для того и существуют большие воры, чтобы вешать маленьких!...”

Кто раскроет чудеса биржевых уток, фокусы игры на повышение и понижение, тайны операций выпуска “дивидендных” бумаг или же по захвату ценностей в одни руки?!... Лихорадочная подвижность, неожиданность выходок, ухищрения в сфере лжи и путём шатания из стороны в сторону, страсть к немедленным результатам, будто дело всей жизни сводится к тому, чтобы ограбить и сейчас же бежать ^[⁷^] , всё это так и сыплется из замыслов кагала, как из рога изобилия. Ненависть и корысть, маниакальное шарлатанство, необузданность самомнения, стремление провести и одурачить, — таковы инстинкты и “забавы”, которые наблюдаются здесь, на сцене и за кулисами, действуя с невероятным напряжением и с тем могуществом, которое накоплялось веками...

Какова внезапность в изобретении обманов? Как бесподобно лукавство в расстановке сетей? И каково умение притворяться, скрывая когти под чарующей мягкостью компромиссов и обольстительной нежностью дружбы?!...

Эволюция плутовства следует у евреев по определённым законам. Она слагается из тысячи стратегий, которые, будучи применяемы к обстоятельствам, сочетаются взаимно и в своём разнообразии координируются по началам биржевого генерала-баса. У эволюции этого рода есть собственные слова, специальные восклицания и нарочитые особенности, до такой степени неизменные, что, подметив их однажды, уже незачем останавливаться вновь.

Рядом с этим, надменно выставлять своё могущество на показ —основная повадка евреев во все времена. Обращаясь к этой стороне проблемы, необходимо прежде всего отвергнуть два весьма распространённых заблуждения. Говорят нередко, во-первых, что евреи приобретают шаббесгоев только за деньги либо за иные выгоды и, во-вторых, что на пути своих кочевьев “избранный народ” угнетает коренное население собственными капиталами.

И то и другое неверно по крайней мере, в значительной степени. Предписывая не одно лишь обездоление гоев, а и превращение их в шутов Израиля, цинизм талмуда, с другой стороны, требует, чтобы сынам Иуды это ничего не стоило, а вместе с тем указывает, что среди благоприятных условий способен действовать всякий. Выйти же победителем из обстоятельств враждебных, даже, по-видимому, безысходных, может только еврей. Если, далее, по талмуду имущество гоя принадлежит первому еврею, который его захватит, и если, вообще говоря, мир есть собственность “избранного народа”, как, впрочем, и сама жизнь гоев, то было бы возмутительным противоречием и нелепым до крайности унижением для сынов Иуды, когда они вздумали бы подкупать гоев за свой, а не за их же счёт.

Отсюда следует, что уже ради величия своего имени евреи обязаны изыскивать другие приёмы. И мы видим, что если, например, уже осенью 1905 года в Москве убийство городового расценивалось кагалом не свыше трёх рублей, да и то лишь по невежеству “сознательных пролетариев”, которые оскорбляли дело свободы домогательством мзды, то истинные подвижники во славу Израиля растерзывали его супостатов бомбами “во имя идеи”, т.е. уже совсем безвозмездно. Правда, кагальная пресса трубила им хоралы, возводила на пьедестал героев, чуть не обожествляла их, но она имела, понятно, не это целью, а лишь во славу премудрого талмуда подготовляла таким путём новых и даровых шаббесгоев на ту же самую дорогу.

Стремясь к дальнейшему развитию, это явление само собой переходило в эпидемию стадного психоза. С точки же зрения большинства “русской интеллигенции”, сыны Иуды оказывались ещё страстотерпцами, равноправие которых представляется эмблемой великого будущего России, и сверх того — недосягаемыми талантами, которым довлеют всякие честь и поклонение. Искореняя всё противное кагалу, а в частности, уничтожая появление разумных книг и сколько-нибудь терпимой литературы, монополия кагальной прессы достигла, таким образом, апогея в издевательстве над русским народом среди роковых, даже беспримерных испытаний, ему ниспосланных на Дальнем Востоке...

Если конкуренция — война, то монополия — избиение пленных. А так как наряду с этим основной принцип евреев — “ни стыда, ни жалости!...”, то ход событий не замедлил превратиться в такую тиранию, одним из результатов которой должна была явиться популярность “избранного народа” и в рабочих массах. Популярность сия тем более очевидна, что непререкаема. Посягать на неё, значит обрекать себя же самого на погибель нравственную, экономическую, а если мало, то и физическую. Дерзновение этого рода бессмысленно уже в виду того, что нигде не найдёт убежища. Ему суждено даже оставаться неведомым и в отчаянии бессилия проклинать лишь собственное неразумие.

А еврейство среди подобных обстоятельств имеет право торжествовать уже потому, что столь блистательный гешефт ему ничего не стоит. Этого мало. Покрывая расходы, например, по изданию еврейских и жидовствующих газет, осмеиваемые и обездоливаемые ими же гои спешат паки обогатить кагал, равно как его ставленников, безграничными доходами с объявлений и необъятным расширением иудейских замыслов вообще, рассчитанных именно на ослепление и порабощение гоев через эту же кагальную либо шаббесгойскую прессу...

С другой стороны, мероприятия евреев сводят государственную и международную политику арийских народов, во-первых, к рублю, а во-вторых, к монопольному, за их же счёт, новому обогащению Израиля другими путями.

5. Не одна, конечно, пресса служит этому, а и капиталы, но опять таки нееврейские. Анонимные общества, а в особенности Банки, питаются деньгами и кредитом, равным образом самих же гоев...

Если, далее, торговые и промышленные стачки всякого рода параллельно с размежеванием их внутри кагала, представляют одну из главенствующих тем в талмуде, как синтез эксплуатации иноплеменников, то захват сынами Иуды кредита проистекает отсюда логически, как верховный синтез. “Художественность” исполнения состоит в том, что пресловутый “nervus rerum gerendarum” добывается еврейством через подчинение ему государственного кредита страны, т.е. ещё раз за её счёт с ничтожной либо даже нулевой затратой кагальных средств.

Потребление без производства, иначе говоря, проживание на чужой счёт, есть паразитизм. Будучи же возведённым в систему и осуществляясь путём присвоения кагалом самих знаков обмена гоями своих богатств, он обращается в иудаизм.

Между сложными причинами, которыми обусловливается переживаемый Европой кризис, есть одна главнейшая, новоизобретённая, явная. Она заключается в том, что течение капиталов, предназначенное для питания всего социального организма, отводится по грязным каналам талмуда в пользу немногих вампиров — израильтян. Живительный сок, необходимый для жизни ветвей, отпрысков и листьев, высасывается прямо из ствола дерева чужеядными паразитами. Несомненно, что положение этого рода в разных странах может представлять своеобразные ступени развития. Там твёрдое и прозорливое правительство, здесь энергичная аристократия, ещё дальше — строгая привычка к порядку и коммерческий дух народа встречают натиск еврейства спасительным сопротивлением, или, по крайней мере, ограничивают его сносными пределами. Наоборот, к сожалению, в других государствах недостатки национального характера и колебания в политике, смуты и революции, химерические предприятия и растление в идеях, непригодность общественных деятелей и безнравственность партий комбинируются разом, дабы ускорить и распространить иудейское нашествие.

Прав был Берне, когда сказал, что “всякая страна имеет таких жидов, каких заслуживает...”

Действительно, среди союзников еврейского господства, основанного на тайных обществах, типом которого является собственная организация кагала, как не назвать золота?... Не его ли упрекало язычество в одичании и разврате нравов, а христианство проклинало за расслабление духа и очерствление сердца? Не золото ли искуситель всякой совести. В самом же безмолвии своём не оно ли красноречивейший из ораторов? Не оно ли безграничный владыка человеческих стад?...

Простой, по-видимому, металл, и, тем не менее, всё, что может быть куплено, продаётся либо отдаётся ему.

“Продажный город, как ещё не нашлось желающего купить тебя!...”, — с бешенством, воскликнул гордый Югурта, переступая заставу города Рима, — этой надменной республики, где, привыкнув к грабежу провинций, сенаторы и полководцы столь часто унижались перед золотом, которое протягивал им грозный враг Рима, тот же Югурта.

В наши дни покупатель есть на всё и притом повсюду. Верховный хозяин и повелитель золота, никогда не испытавший его тирании на себе самом, еврей, является обладателем и несокрушимой земной власти.

Золото — важнейший рычаг еврейского могущества.

Иудейские Банки возвышаются в этом мире, как гордыня цитадели, а сильные еврейские банкиры являются настоящими властелинами. И странное дело! Чем выше поднимаемся мы по социальной лестнице, тем это верховенство оказывается более могучим и тягостным. Человек простой, трудолюбивый рабочий видит проносящуюся мимо карету иудейского банкира, не ослепляясь: он даже отворачивается с невольным презрением. Наоборот, человек среднего сословия, разжившийся кулак, замотавшийся фабрикант или купец взирают на эту карету жадными глазами. Прогорающий аристократ ещё более откровенен и с изысканной любезностью кланяется своему кредитору, ставшему его “приятелем”. Наконец, какой-нибудь владелец собственности раскланивается с “великим” банкиром уже как равный с равным. Действительно, банкир поклонился ещё как раб, но это не помешало владетельной особе, обернувшись к своему адъютанту, с печальной иронией заметить: “Вот наши господа!...”.

Могущество золота имеет сходство с владычеством ума в том отношении, что наравне с ним мечтает о всемирном господстве и парит выше отдельных национальностей. Всё должно быть подчинено ему, а оно ни от кого не должно зависеть. Все сферы жизни, а в особенности, её болезненные уклонения, равно как и всякий вообще беспорядок, подлежат его эксплуатации, должны быть данниками усовершенствованного им ростовщичества.

Вообще говоря, двигатель мира и войны, любой службы государственной или общественной, всякого предприятия либо замысла, всяческой власти либо наслаждения, — главная сила в мире, где религиозность угасает, а нравственность осмеивается, конечно, — золото. Ничто иное, увы, не заменяет его, и заменить не может. Золотом коварно заказывается и пускается в ход идея; золото же куёт и оплачивает железо, меч или механизм, предназначенные осуществить её. Царствуя, как повелитель и выражаясь, как тиран, золото повергает к ногам того, кем оно раздаётся, королей и знать, министров и поданных, философов и женщин, старцев и юношей, искусства и науки, законы и понятия, нравы и склонности...

Каждый истекший день придаёт сказанному всё более зловещий блеск, в конечном же выводе убеждает, что золото — это еврей.

Режим иудейских финансистов, если не уничтожает вполне возвышенных стремлений человечества, то сверху до низу потрясает их. На горизонте восходят новые светила, пред которыми бледнеют идеи нравственности. Иные становятся более или менее туманными, а некоторые и совсем невидимыми. Вместо них безумие подражания евреям овладевает умами и производит легко объяснимое понижение общественного уровня.

Раз деньги явились главным центром тяготения и обратились в верховную цель бытия, это роковым образом проникает до отдалённейших глубин социального организма. В такой среде наклонности и призвания размениваются на мелочь, государственный человек становится похожим на биржевого дельца, наука живёт рекламой, искусство впадает в продажность, либеральная профессии вырождаются в эксплуатацию сомнительной честности и с весёлым цинизмом отвергаются старые традиции, а люди, которых они поставляют на общественное поприще, ведут себя, как интриганы, стремящиеся только к наживе.

Если сыны Иуды были царями финансистов во все времена, то никогда в том же размере, как ныне финансы не являлись основанием войны и мира, душой политики и промышленности, равно как всех вообще человеческих отношений; счастьем и покровом семьи; обстановкой всякого положения, отличия или достоинства, всевозможных связей и почестей; увенчиванием любой славы и родовитости. Сверх того, отнюдь никогда раньше это владычество, домашним очагом и цитаделью которого служит железная касса еврея, не сосредотачивалось в кагале столь вероломно, как в наши дни.

По объёму настоящего исследования трудно, к сожалению, войти в подробности проблемы. Предстоит ограничиться тем, что неизбежно для раскрытия беспредельности и глубины деспотизма, которым еврей обязан своему металлу, равно как неподражаемому искусству вызывать его просачивание к себе и, наконец, природному инстинкту, таланту, если хотите, гению, с которым еврейство превозносит оказываемый им кредит над всяким иным величием и уравновешивает так, что поколебать либо низвергнуть этот кредит — значило бы перевернуть мир вверх дном.

Не упало ли современное общество до такого цинизма, что допустило биржу сделаться безапелляционным судьёй народных движений и правительственных мер?!...

Да, — золото владеет миром, а еврей — золотом!...

Если вообще согласен с истиной афоризм habes habeberis, то еврейство как хищническая и неумолимо организованная орда подтверждает его ежедневно. Вовне оно, как губка впитывает золото из сферы, где вращается; внутри себя оно становится всё крепче и внушительнее, потому что ничего почти не расходует за своими пределами.

Еврей больной идёт к врачу-еврею; участвуя в судебном процессе, еврей обращается к адвокату-еврею же; еврей-грамотей подписывается на еврейскую газету, подчас и на жаргоне; еврей-покупатель старается иметь дело с продавцом-евреем; еврей-директор консерватории наполняет её, а затем и оперную сцену евреями; еврей-врач окружает себя еврейскими же ассистентами; еврей-профессор подтасовывает шаббесгоев и заполняет университетские кафедры опять-таки евреями и т.д... А мы, христиане, не хотим ни понимать этого, ни оценивать по достоинству. Мы даже поклоняемся евреям и несём к ним сбережения, сделанные для наших детей. Но ведь у немцев существует даже поговорка: “wer sein Geld zumjuden tragt, sich mit eignen Fausten schlagt!...” ^[⁸^]

Между тем, всякий, кто хочет видеть, может легко убедиться, с какой быстротой разрастаются иудейские капиталы, как нагло сосредоточиваются они в больших компаниях, неуклонно захватывающих все отрасли народного хозяйства, тираннизирующих и деморализующих всё вокруг. Сами же “акционеры” — евреи, “как врачи граяхутъ, трупии себе деляче”!...

Всемирный кагал уже достиг такого положения, что может командировать своих членов в состав того или иного правительства. Он это и делает.

Но, и независимо от сего, проникновение еврейских финансистов в правительство навострилось происходить более точным и ближайшим путём. Рядом с фабрикацией общественного мнения сыны Иуды подделывают как народных представителей порознь, так и целые партии “негодной свободы” либо “народной невзгоды”. Для таких манекенов кагала управлять через евреев и для евреев — основной пункт программы. По взятии же власти эти шаббесгои передают еврейству всё — от финансов до дипломатии страны...

Действительно, представим себе, что ad hoc сфабрикованные Haute Banqu лицо или партия вступили во власть. Поддерживавшие их деньгами банкиры, очевидно, не могут удовлетворяться воздействием на политику издали. В той либо другой форме, а потребуют они раздела власти и непосредственного участия в управлении страной. Тогда наступает захват высших должностей креатурами биржи, а затем и иудаизация министерских постов. Банкиры, в свою очередь, станут толкать их во всякие антрепризы, подмалёванные блистательными красками, но неизменно являющиеся ареной для спекуляций и всегда разорительные для государства. Чрезвычайное развитие государственных сооружений тому характерный пример. Ближайшим же и, кажется, не дурным образцом, в связи с нашим бланком на китайском векселе в 100 миллионов рублей для уплаты контрибуции, на которую Япония изготовила затем флот, устроивший нам же Цусиму, является занятие нами Порт-Артура, вызвавшее сооружение отнятой вскоре японцами маньчжурской железной дороги на сотни миллионов рублей, заимствованные Россией у Франции под учёт дружественного распевания нами Марсельезы... Новые и новые займы, необыкновенное размножение акционерных обществ, усердное возделывание взяточничества через изобильные выпуски “промессов” параллельно с целыми тучами экономической саранчи — акций и облигаций, невероятные субсидии и повсеместная кутерьма хищений, увы, чего только с еврейской ловкостью нельзя извлечь из строительного умопомрачения под иерихонские трубы либеральной прессы, овладев наивным или восторженным народом. А уж если кто способен содрать с одного вола две шкуры, то, без сомнения, дети “избранного” народа, банкиры же его — в особенности. Между тем, пока безрассудные, скажем, “маньчжурские” строительные мероприятия доведут государственные финансы до истощения, Израиль где-нибудь в другом месте успеет, конечно, своих тощих коров заменить тучными...

6. Нарисовать полную картину банкирских махинаций кагала мог бы разве энциклопедический ум. Как Афины и Рим, так и Иерусалим — город единственный во вселенной. Подобно тому, как афинские мудрецы положили основание философскому умозрению, а римские армии развернули все доблести и осуществили чудеса войны, так и завоеватель — Иерусалим воздвиг искусство обогащения на недосягаемую высоту. У него есть свои гениальные люди и смиренные рядовые, неудержимые храбрецы и благоразумные кунктаторы; он умеет вести одну и ту же линию на протяжении веков и в несколько месяцев совершить дело целого столетия. Как и Рим, он владеет собственными правилами тактики и руководящими началами стратегии, особой дисциплиной и нарочитым героизмом. В нём даже больше гордыни, чем в Риме, так что он и сам отнюдь не прочь бросить вызов. Лишь в тот роковой день, когда оскорблённый Рим наносит ему coup de grace и повергает ниц, Иерусалим познаёт, наконец, кто истинный владыка мира!...

На пути эволюции и завоеваний Израиля, его банкиры играют роль главнокомандующих армиям. Деятельность их мозга, знание территории, талант маневрирования, чутьё великих случайностей, спокойная, господствующая над бурями воля и такая выдержка, которая привлекает победу, всё в них, вплоть до высокомерия победоносного генерала, оправдывает такое наименование.

История европейских бирж распадается на два периода: первый, юношеский, открывший “забаву” игры ценами товаров на срок идёт с XVI до начала XIX века; второй, зрелый, изобретя новую игру бумагами, жонглирует, фикциями, торгует мнимыми ценностями, но прежде всего потешается устройством государственных займов и государственных же банкротств, о чём минувшие века и понятия не имели.

Как раньше предсказывали страшный суд, так евреи пророчат теперь какой-нибудь великий крах, универсальное, мировое банкротство с достоверной, однако, надеждой, что им самим испытать его не придётся.

Здесь, впрочем, ещё раз замечается параллель между надменным Альбионом и Всемирным кагалом. Оба они — кредиторы вселенной, а уж никак не её должники. Тем не менее, если англичанин способен чему-нибудь удивляться, то в особенности тому, что шотландец ещё лукавее его самого! И мы знаем, что холодная Шотландия — родина пуритан, таинственная же и неразрывная связь между пуританством и капитализмом — явление бесспорное как в Великобритании, так и в Швейцарии (где им соответствуют последователи Кальвина — и Цвигли), так главным образом в Северной Америке. Отсюда естественно, что если на земном шаре существует страна, где “угнетённое племя” до жалости беспомощно, то ею должна быть, по-видимому, признана именно Шотландия. “Its hard for a Jew to take the breeks off a Highlander!”^[⁹^] , — говорят сами англичане о её коренном населении, что вполне справедливо не только по свойству его костюма, а и по национальному характеру.

Иное, конечно, замечается в тех странах, где от их имени выдаются даже “гусарские” векселя...

Положение задолженного евреям государства очень просто, хотя и весьма унизительно. Имея внутри себя кагального повелителя, оно вынуждено остерегаться неугодить ему. Положим, биржевой владыка обыкновенно пользуется своей властью с предусмотрительностью и “действует” лишь, когда этого требуют “его выгоды”, но он всегда начеку и зорко следит за любыми совещаниями министров, точно он сам там присутствует либо соединён телефоном. Но что он знает особенно хорошо, так это то, что на таких совещаниях о нём говорят не иначе, как с почтительным страхом. Да и в самом деле, если ещё возможно гордиться званием всемирного кредитора, то нет уж ровно ничего завидного в звании всемирного должника.

С другой стороны, указанный повелитель отнюдь не желает замежевать себя в стенах биржи.

Забавная вещь! Вопреки узкоторгашеским своим инстинктам, еврей охотно допускает в себе необыкновенные таланты и для политической карьеры. Между тем дух толкучки кладёт неизгладимую печать на иудейскую политику. Не только на сцене, а и за самыми её кулисами гешефты всякого рода неизменно присутствуют и размножаются, или, лучше сказать, этот дух никогда не бывает более деятельным, чем в тот презренный момент, когда, расширяя поле своих операций, политика позволяет ему проникнуть в самое сердце государственной жизни. Тогда, будучи властителем правительственных тайн уже ни мало не опасаясь боязливой юстиции, еврейство может спекулировать с безграничной свободой.

Обетованная земля в его руках, остаётся лишь собирать жатву!

А чтобы не ходить далеко за примерами, заметим, что ещё несколько десятков лет назад, в одном из австрийских юмористических кагальных листков наряду с другими ядовитыми афоризмами был дан и такой: “если бы и существовали общества страхования государств, то и тогда, разумеется, ни одно из них не согласилось бы принять жизнь Австрии на страх”...

Вдумываясь же во всё изложенное мы не можем отрешиться и от следующих указаний.

Из зловещих талантов иудейского банкира нет ни одного, за которым государственные люди должны бы так смотреть в оба, как за искусством развращения. Там, где есть какой-нибудь его зародыш, как бы он ни был сокровенен, еврей сумеет откопать его и дать расцвесть. Повсюду, где растление нравов стало хроническим, там под усердным жидовским воздействием оно принимает чрезвычайные размеры. Брожение, которое при этом совершается в известных странах, нельзя ни с чем сравнить лучше, как с пышным развитием скромной былинки под влиянием жаркого и влажного климата.

А вдруг узнают?... Но и в этом направлении еврейский банкир располагает страшным оружием — молчанием. Непроницаемость тьмы, которой должно быть прикрыто дело подлога, “девичья” скромность, делающая его невидимым, художество сноровки для уничтожения малейших следов, — таков священный залог, предлагаемый евреем, и небезызвестно, что он останется верен своему обещанию. Да, это коварнейшее существо умеет не изменять другому, чтобы не выдавать и самого себя. Политический разврат, нужно сознаться, отличается высоким достоинство в том смысле, что умеет молчать. Как только преступление совершилось, он, как змея скрывается в глубокую нору, откуда его невозможно достать.

Сказанного мало. Дабы вернее застраховать от нападений и себя, и шаббесгоев, кагал переходит в атаку. Изощряясь в травле непокорных, он с невероятным бесстыдством навязывает им именно те гнусности, в которых сам же повинен. Шантажируя и глумясь, он в своей лжи бывает тем реальнее, чем с большей подлостью успел применить собственные таланты на практике.

Правда, шаббесгоям от этого не легче. Договор с еврейством напоминает сделку о продаже души дьяволу, его нельзя нарушить.

А если какой-нибудь еврейский “трибун” вдруг засверкает более или менее осязательной честностью, пусть этим никто не обманывается: его соплеменники тем блистательнее спекулируют вокруг него, а состояние мозговой зависимости от них вменяет ему в обязанность отдавать всё своё влияние на службу их интересам^[¹⁰^] .

Кто, например, не знает, что сыны Иуды, даже не ведущие никакой торговли, приходят, однако, в “священное” негодование перед любыми таможенными пошлинами, как учреждением омерзительным для иудейского космополитизма и преследуемым со стороны кагала вечной ненавистью?!..

Что касается гражданской ответственности иудейских банкиров, то их иммунитет обеспечен здесь в той же мере, как и в области суда уголовного. Действительно, отдавать назад вещь отвратительная для еврея, и тот, кто его принуждает к этому, — последнее из чудовищ! Вот почему он грызётся с осатанелым упорством. Тогда разражаются целые потоки брани, ураганы оскорблений, язвы клеветы, идут открытые подстрекательства на самые крайние меры и на государственные злодеяния^[¹¹^] . Подобно вулкану в период извержения еврейская пресса изрыгает огонь и серу, отплёвывает грязь, камни и пепел. Иной раз невольно вообразишь себя на шабаше ехидн, одержимых всеми ужасами демонического помешательства...

Где уж при таких условиях пострадавшим думать о вознаграждении за убытки! Им подстать разве скрыться, куда глаза глядят от диких проклятий, которыми “угнетённое” еврейство преследует своих жертв.

Закидывая “счастливую тоню”, еврейский банкир приспособляет и свои гешефтмахерские ресурсы, и биржевую оркестрировку. Весьма нередко задача сводится не к действительному осуществлению предприятия сплошь и рядом заведомо дутого, а лишь к увлекательному замыслу, рассчитанному на осмеяние и ограбление гоев.

Каково изобилие стратегических ресурсов, да и само проворство в захвате обманом раньше, чем появиться свет? Каков гений орудования рекламой? Какова сноровка “раздвигать” само время скоропостижностью операций? Какова обдуманность подготовки набега через разврат и шпионство и каков навык разрушения? Как обильно текут серебро и золото в победоносные руки? Какие удивления, печаль и страх царят среди всего окружающего?!...

Увы, спуск вниз и “выпуск газа” из шара последуют ещё быстрее!...

7. Являясь строго организованными компаниями охотников за гоями, еврейские сообщества разработаны в талмуде принципиально и систематически. Коренным их началом служит правило, что еврей не смеет обманывать еврея, отвечая в противном случае перед иудейским судом, как государственный преступник, а это звание не обещает виновному ничего хорошего. Скрыться от евреев некуда. Они разыщут кого надо и на другом полушарии, а затем накажут его через силы и средства тамошней иудейской общины. Если же, с другой стороны, принять во внимание, что по отношению к гоям любому еврею дозволено всё, то нельзя не уразуметь, каковы бывают результаты охоты.

Общества, учреждаемые иудейскими банкирами напоминают знаменитый эпизод римской истории — битву при Тразименском озере (217 г. до Р.Х.). Консул Фламиний не понимал Ганнибала. Ему, как видно, и в голову не приходила характеристика этого образцового семита, данная впоследствии Титом Левием: “perfidia plusquam punica, nihil veri, nihil sancti!” Возможно ли удивляться, что римская армия, увлечённая Ганнибалом, попала в западню — ущелье, выходы из которого лукавый карфагенянин закрыл, а затем вырезал несчастных солдат республики поголовно...

Евреи — ближайшие родственники и преемники карфагенян, выходцев из Финикии, проделывают по сути то же самое, когда горемычных акционеров заманивают в ущелья биржи, сулят горы золота и чудеса в решете, не прочь даже уверить, что и уплаты денег не потребуется... Увы, “резня” не заставляет себя ожидать. И если не новый Ганнибал, то конкурсное управление либо “администрация” из адвокатов-шаббесгоев, а то в большинстве и из самих же евреев явится палачом!

Таким образом, идёт ли речь об армиях и военных предприятиях или об иудейских капиталах и спекуляциях, проделки семитизма всегда одни и те же. Над потоком столетий грандиозная эпопея второй пунической войны (“bellum maxime memorabile”, — называет её Тит Ливии) протягивает руку современным грабительствам.

“Министерство, где правит еврей, дом, в котором он держит ключи от денежного сундучка и хозяйства, администрация или интендантство, где какой-нибудь отдел вверен евреям, университет, где евреи терпимы, хотя бы как факторы или как заимодавцы денег студентам, являются, без всякого сомнения, столькими же Понтийскими болотами, которые необходимо осушить. Ибо по старинной пословице ястребы слетаются туда, где есть мертвечина, и лишь там, где происходит гниение, извиваются черви”. (Herder. — Ideen zur Geschichte der Menschenheit).

Консорциумы, синдикаты, картели и тресты новы лишь по нынешним названиям. В действительности же они известны сынам Иуды давным-давно. С научной тщательностью разработаны в талмуде хазака или хазука и мааруфия. Первая — монополия имущественная, вторая, — так сказать, политическая. Мааруфия даже идёт дальше того, что заключают указанные современные термины. Это слово халдейское и выражает отношение кошки к мышке. Монополия заигрываний, мааруфия (наравне с хазукой), приобретается в кагале и даёт купившему её право плясать с данным представителем власти гривуазный кэк уокк ^[¹² ] на славу и веселье Израилю.

“Я знаю страну, где еврейское население многочисленно, но, где, наряду с этим, крестьяне на собственной земле, ничего не называют своим. Начиная с постели и кончая ухватом, вся движимость принадлежит еврею. Скот в стойле принадлежит ему же, и крестьянин за каждую собственную вещь вносит наёмную плату тому же еврею. Крестьянский хлеб на поле и в овине — собственность опять таки еврея, который и продаёт мужику его же хлеб, семена и корм для скота осьминами...” (Бисмарк).

Такое положение вещей является прообразом для всякой страны, которая позволит еврейству захватить власть и укорениться. В том или ином виде мы уже и наблюдаем это по всюду.

Налагая руку на грозное могущество денег, евреи оставались доныне терпимыми хотя и крайне опасными гостями народов. Шаг за шагом они успели обездолить своих благодетелей, стать на их место, присвоить себе их вольности и обосноваться везде, где есть нажива или влияние. На развалинах древней аристократии, которая, по крайней мере, была национальной они создали бродячий феодализм железной кассы. Но аристократия этого последнего рода, не имея за собой, как прежняя, ни блеска и заслуг, ни пролитой за отечество крови, отметила себя лишь финансовым пиратством, “набегами конкурсов” и художественными плутнями биржи...

Видоизменения иудейских мероприятий по форме либо размеру не влияют на существо. Так или иначе применяется талмуд, для жертвы безразлично, потому что в итоге наступает рабство либо самая погибель гоев...

Теряет ли человек силы на жизненной борьбе, в это же мгновение близь него оказывается жид подобно тому, как в равнинах южной Америки невидимый дотоле кондор внезапно бросается на раненого коня прежде, чем он испустит последний вздох... Закутит ли маменькин сынок — еврейские ростовщики, сводники и бриллиантщики тотчас же сбегутся со всех концов, чтобы помочу ему разориться, как можно скорее. С каким соревнованием и с какой “любовью” к юноше поведут они свой предумышленный, кагальный гандель, делая вид, будто друг о друге понятия не имеют?!...

Надо ли устроить застрахование — “со своим поджогом” или потопить корабль в открытом море, дабы воспользоваться страховой премией за товары, которых на нём никогда не было, сыны Иуды оборудуют и эти гешефты. При “благоприятном” ветре через пропойцу-шаббесгоя, страховой же агент-еврей пустит красного петуха с соседней, нигде не застрахованной усадьбы... От таможенных чиновников в Бразилии либо в Мексике “талантливые” израильтяне добудут подложные грузовые документы, всё устроят так гладко, исчезновение корабля, пожалуй, со всем экипажем произойдёт столь естественно, что страховому обществу ничего не останется, как уплатить за все убытки, в том числе и за те слитки золота, которые остались... в волнах океана.

Ястребиным взором наметив “дельце”, которое можно пустить в ход, еврей быстро организует комбинацию и завершает выбор союзников. Из этих последних одни являются прямыми “доверенными”, другие же — только влиятельные люди, но для “операции” нужны их имя и поддержка. С первыми толковать нечего, известная часть добычи определяется в их “законную” пользу без дальних слов. Наоборот, по отношению ко вторым необходима сноровка и дипломатия. Как, например, заручиться герцогом X., генералом Y., либо крупным взяточником Z?... Но талмид-хохим знать не хочет препятствий. Справки из под руки уже доставили ему кое-какие сведения, так что в самом омуте житейских невзгод своего “простофили”, он твёрдо рассчитывает найти преданного соучастника. Однако, это только начало. Зайдёт ли вопрос о том, чтобы ослепить или усыпить, обольстить или совратить — извивы змеи ему одинаково присущи. Он сумеет и заманить и увлечь. Преодолевая опасения как самой жертвы, так и предостережения её близких, он способен достигать такого господства над человеком, когда обманываемый видит и слышит глазами и ушами только своего “псковича”. Да, иудейский банкир знает, как проделывать и это дельце. Поэтический жар речей, симуляция дружбы, энтузиазм высшего гешефтмахерства, воззвания глубокими переливами голоса к самым жгучим страстям, немедленные посулы денег, все эти средства вводит он с невероятным цинизмом и превосходством. На пути развития данного явления приходится наблюдать, что целый круг лиц испытывает потребность пасть ниц перед могущественным представителем “Haute Banque”. Встречая его, так сказать, в состоянии концентрации, когда он сверкает уверенностью и невиданным полётом замыслов, кидает своим поклонникам и врагам обиды с такой же ловкостью, как профессор фехтования наносит удары шпагой, обязательно импровизирует ложь, плутует и увлекает, издевается и мистифицирует, одним словом, воссоздаёт знаменитый тип халдея былых времён, общество, а то и целая страна принимает его за существо необыкновенное, чуть не за полубога.

Едва ли когда-нибудь удастся нарисовать эти сцены финансового гипнотизма во всём их драматическом колорите. Калиостро, тоже еврей, не мог лучше проделывать вызов чьей-либо прославленной тени, чем иудейский же “заклинатель” — банкир набрасывает “зайчиками” видения ослепительной роскоши. “Бессмертный” чародей должен трепетать от радости и, вне всяких сомнений, мог бы сказать себе, что его гений не умер вместе с ним...

Так или иначе, но кагальная mise en scene не идёт прахом. Околдованная жертва более не сопротивляется, стоит лишь покончить с ней. Приглашенная в кабинет, а затем, пожалуй, и в чудные гостиные банкира, эта щука, возмечтавшая стать котом, поражается неслыханным великолепием, сокровищами всемирной культуры, произведениями искусства всех времён. Сияние и блеск кружат ей голову, а опьянение золотом до такой степени овладевает ею, что она уже не принадлежит себе. Щука согласна на всё. Она будет “фарширована” на первых же строках объявления о задачах и средствах нового предприятия; в учредительных собраниях она явиться одним из корифеев, по крайней мере, немых и декоративных. Затем она не преминет, конечно, удостоить своим присутствием совет нового “благодеяния” отечественной промышленности, а в заключение незапятнанным ещё именем либо внушительным положением своим не замедлит прикрывать жидовские затеи. “Учредитель” же банкир, со своей стороны, не позабудет извлечь из этой щуки всё, на что она ещё пригодна, манипулируя ею perinde ас cadaver.

Как правильно заметил Эдгар Кинэ, папы успели поработить епископов, т.е. аристократию католической церкви, через монашеские ордена, т.е. демократию клира, а орден — путём учреждения и организации преторианской гвардии sui generis, каковой явилось “Общество Иисуса”. Увы, папы вели расчёт без всемирного кагала. Сынам же Иуды несколько более опытным удалось не только биржевыми спекуляциями запятнать и погубить самих иезуитов, как уже, впрочем, за несколько веков раньше было проделано с орденом тамплиеров, но своим талмудическим кредитом надеть мёртвую петлю и на “непогрешимое” папство.

На пути эволюции и завоеваний Израиля его видные банкиры играют роль главнокомандующих армиями. Деятельность их мозга, близкое знание территории, редкий талант маневрирования, чутьё великих случайностей, смелость решений, забота о мельчайших деталях, ясная, спокойная, господствующая над бурями воля и такая выдержка, которая привлекает победу, всё в них, вплоть до высокомерия победоносного генерала, оправдывает такое наименование.

И пусть это поймут хорошенько! Всякая борьба против еврейства, которая в свою первооснову не положит глубокого изучения его свойств, сил, специальных познаний и сноровки, будет на первых же своих шагах осуждена ни бессилие и послужить, разве, к тому, чтобы дать ему вид ещё большей непобедимости.

Иудейский банкир — прежде всего, испытанный чародей. Идёт ли вопрос о том, чтобы двинуть слабое правительство на заключение нового займа? Красноречиво и убедительно, с поражающей логистикой раскроет он государственные затруднения и ту лёгкость, с которой путём “необходимой” меры следует придти на помощь безотлагательно и упростить всё.

Как тонко поспешит он улыбнуться в ответ на колебание министра финансов и с импонирующей иронией устранить его возражения?! Как в особенности хитро вносит он в переговоры своё биржевое величие, как умеет кстати показать свою мощь, всемирные связи, целые синдикаты, уже готовые образоваться под его управлением, такой финансовый рынок, все нити которого находятся в его распоряжении! На этой откровенной выставке его власти царствуют, однако, условная и таинственная безопасность и лишь его же неограниченный авторитет.

Ничего нельзя сделать помимо него, и самое доверие к финансам государства в его руках; по своему произволу, ровняет он и поднимает ренту; всякая же попытка выпустить заём без его участия или посредничества и не на предложенных им условиях — сущая химера; “толстые карманы”, как и “шерстяные чулки”, давно разучились двигаться без его указки, а если и явятся в государственное казначейство, то не иначе, как под его руководством!...

Как всякий порок, так и ненужный заём имеет свои соблазны и мимолётные чары, свои софизмы и теории. Да и еврейский банкир видит, что через немного времени к нему же опять постучатся в дверь. Превращаясь в болезнь хроническую, т.е. неизлечимую, бесшабашность этого рода влечёт за собой нищету и позор. Грабительство и рабство следуют за ней безотступно, а цепи, наложенные банкиром, становятся всё более тяжкими, пока не настанет день, когда уже целый народ воскликнет: “Вот наш Владыка!”

К такому именно результату и стремится всемирный кагал. Могущество Израиля, равно как и сама еврейская нация, представителями которых являются банкиры, желают покорять и господствовать не иначе, как на правах признанных повелителей...

8. Располагая достаточными средствами для производства рекогносцировок, иудаизм с уверенностью “помогает своему счастью”. При учреждении плутовского акционерного предприятия, еврей явится если не инициатором, то, по крайней мере, организатором; он выработает задачи нового общества, проведёт устав, подтасует членов правления, погонит на бойню стадо акционеров, изобретёт и осуществит всё к лучшему в этом лучшем из миров; станет говорить и действовать больше, чем кто бы то ни было, и, тем не менее, сумеет перенести ответственность на других, оставив за собой лишь самые крупные барыши.

На собраниях акционеров и по языку и по авторитету он прямо не досягаем. У него даже есть нечто импонирующее, и какое-то веяние светоносного величия украшает его чело, а то выражение могущества, с которым он держит в руках устав или доклад, невольно заставляет мечтать о пророке, возвещающем новое откровение... Нет ни противоречий, ни рассуждений; резолюции вотируются единогласно. Жалкое и робкое возражение само же себя подняло бы на смех в таком собрании. Не удивляйтесь, однако, тому, что он мгновенно ускользнёт с проворством заправского фокусника. Дело идёт, например, о принятии решительного, но компрометирующего постановления. Он признаёт таковое необходимым и даже сам подсказывает. И вот “акционерное” собрание открыто... Но в известный момент, “будучи вызван по неотложному делу”, он вдруг исчезает. Что же делать? Пусть проведут операцию без него; нельзя терять ни минуты! И всё так хорошо настроенное скользит, как по маслу, а “заведённые” автоматы продолжают действовать неуклонно и в его отсутствии... Лишь когда пробьёт час суда, тогда только поймут, зачем он скрылся. Но он будет вправе сказать “меня там не было!...” По французской поговорке, это называется “tirer le diable par la queue”.

На болезненной почве предприятий недоношенных и худосочных либо самим же кагалом изувеченных, расцветает и еврейское “учредительство”, нередко рассчитанное уже на дела, явно обманные, а то и вовсе несуществующие, причём необходимым соучастником и важнейшим пособником, без сомнения, является “освободительная” пресса.

Во имя кагальной свободы еврейство в первую очередь и повсюду истребляет супостатов, да ещё так, чтобы они впредь показываться не осмеливались. Иудейские бюро объявлений — прямой к тому путь. И мы видим, что тогда как еврейские газеты богатеют и размножаются, независимые издания, лишаясь объявлений, гибнут одно за другим. Этого мало. Прославляя гешефты и таланты “избранного” народа и предавая ему всё материально ценное, жидовская печать забавляется над гоями в двух направлениях. С одной стороны, кагальные газетчики отравляют всякие идеалы, утешая читателей азартом, порнографией, сводничеством и панацеей “606”, а с другой, под флагом любви к народу и к величию демократии торгуют социальной революцией, как заведомо смертельным ядом для всех учреждений, ещё способных противостоять “угнетённому” племени.

Для самих же евреев есть книга “Сефер-Гаюшор”. Она претендует на очень древнее происхождение и на такую важность, что её чтением можно заменять обязательные и срочные занятия Торой (Пятикнижием) для торговцев и путешественников из евреев, не располагающих временем, чтобы изучать Тору. На странице 100-й этой книги (см. издание 1874 г, в Варшаве) в назидание правоверным израильтянам повествуется, что один из сыновей патриарха Иакова, Иосиф, проданный братьями в Египет, стал там первым при фараоне лицом и, воспользовавшись семилетним голодом, привёл коренное население “за его же счёт” в такое состояние, что не только оно лишилось всей своей движимости и недвижимости, но и самого же себя закабалило в рабство. Вместе с этим, отца его и братьев Иосиф поселил в самой лучшей части страны, а из отобранного у египтян золота и серебра семьдесят два кикара (кикар около 3.000 руб.), равно как множество драгоценных камней, разделил на четыре доли и припрятал на будущие времена, т.е. для грядущих поколений “избранного народа”, у Чёрного моря, на берегу Евфрата, в дальних пределах Индии и Персии. Всем остальным золотом Иосиф наделил своих братьев, невесток и их домочадцев, так что в сокровищницу фараона поступило всего двадцать кикаров. Таков государственный идеал сынов иуды, на утешение гоям...

Увы, мы никогда бы не кончили, если бы решились продолжать. Особым же “любителям” еврейства и его дарований мы рекомендуем недавно появившееся в Германии чрезвычайно вразумительное исследование профессора Зомбарта “Die Juden und das Wirtschaftsleben”. От этой мудрой книги трудно оторваться, но и нельзя не придти в ужас...

Тем не менее, растворив Францию в Иерусалим, кагал принялся и за другие страны!

9. Рассуждая на изучаемой почве далее, необходимо признать, что центром тяжести иудейского “творчества” является превращение действительных, реальных ценностей в сомнительные или мнимые и наоборот. Как в самом деле понимать иначе параллели биржевой игры закладными листами и облигациями земельных банков и городских кредитных обществ рядом с “оркестровкой” вспучивания курсов на бумаги трансатлантического треста и гондурасского займа либо на “промессы” Панамы?!..

Только приурочив публику к ценностям “воздушным”, эфемерным, акулы и удавы биржи, в огромном большинстве евреи, могут закидывать “счастливые” тони главным образом на “учредительстве” либо на расширении дутых, а то и прямо мошеннических операций через выпуск новых либо привилегированных акций, дополнительных облигаций и т.п. Между тем, именно эта область приносит Израилю такие “урожаи”, о которых не снилось и в земле Ханаанской.

Наряду с этим, повелитель биржи — тайный союз главенствующих банкиров распределяет между своими членами в исключительную для каждого эксплуатацию не только сферы, территории и категории кредита, торговли и промышленности, но и целые страны, хотя бы, скажем, по организации государственных займов и... банкротств.

Химера греческой мифологии была козой с хвостом дракона. Гешефты детей Израиля с их внутренними судорогами и прыжками, равно как с внешними опустошениями, не в этой ли химере должны найти свою эмблему?!..

Сталкиваясь с еврейством, арийское общество заражается и его недугами. Гои, в свою очередь, начинают, завидуя кагалу, мечтать о преумножении своего состояния счастливыми комбинациями. Горестная популярность счётов “on call” уже сама по себе служит тому порукой. Но, одно дело определить пороки чужой расы и совершенно другое —усвоить её способности. Пытаясь спекулировать, доверчивый и несведущий ариец является для биржевого охотника предпочтительной дичью. Здесь мы до некоторой степени наблюдаем повторение того факта из жизни хищников, что раз отведав человеческого мяса, они уже навсегда становятся людоедами. А еврею именно присуще то дьявольское проворство, которое необходимо для возбуждения алчности к наживе -лучшего средства снять с жертвы последнюю сорочку. Естественно, что, застряв на бирже, ариец становится лёгкой добычей иудейского ажиотажа. Этого мало. В самой заразительности своих дьявольских инстинктов еврей находит как неиссякаемый источник обогащения, так и необъятность другого сорта “побед”. Разврат в семье и школе, хищения и подлоги в должностных областях, шарлатанство в политике, сокрушающее иго государственного долга, нашествие иностранцев, скандалы всякого рода, отчаянные бедствия, все виды позора настигают и разъедают алчную страну. В истощении же её материального благосостояния и крушении идеалов обнаруживаются симптомы смерти.

Кагалу ничего большего не требуется. Он разрастается и живёт на останках своих жертв.

Самым же, быть может, плодовитым иудейским ганделем в политико-биржевой сфере является инструментовка Haute Banqu бурь испуга и смятения. Нет более совершенного средства реализовать на бирже “гениальные” барыши. Успех бывает тем поразительнее, чем еврейские финансисты шире двигают в дело свои международные ресурсы.

Симфонии бурь поручаются мудрейшим талмид-хохимам и разыгрываются с неподражаемым мастерством. Сперва состоящие на содержании у банкиров газеты распускают лишь тревожные слухи. Затем выступают на сцену уже вполне точные факты передвижения войск, дипломатические осложнения, угрожающие ноты... Иудейская пресса гремит воинственными предсказаниями, трубит в атаку.

Уже под влиянием этих комбинированных ловушек биржа начинает волноваться, курсы падают, публика теряет голову... Вдруг, страшная телеграмма, и всё погибло!... Грозное понижение ниспровергает все ценности... И какая превосходная жатва! Сама Земля Обетованная не давала ничего прекраснейшего!...

Правда, через несколько дней заговорят о гнусных проделках и о подложных депешах; осмелятся даже взывать к закону для пресечения подобных плутней. Закон?... Какая нелепость! Да разве возможно представить себе в парламентской стране такого наивного хранителя печати (министра юстиции), который решился бы начать уголовное преследование? Он был бы разбит, как осколок стекла и на собственных невзгодах выучился бы размышлять о хитросплетениях кагального паука и о биржевых гамадриадах.

10. Консерватизм и единообразие явлений в иудейской среде обусловливают тождество результатов. Так, по поводу надменности “главного редактора” еврейской газеты и подхалимства её ничтожного репортёра нами были сделаны замечания вполне уместные и относительно других разновидностей “вечного жида”. Различия, их отделяющие -ничто иное, как стороны одного и того же индивидуума, проявления единой природы. Между олимпийской гордыней первого и лакейскими улыбками второго идёт восходящая и нисходящая цепь. Удача, деньги и влияние быстро присвоят грошовому репортёру наглую повадку главного, и, наоборот, этот последний также скоропостижно вернётся к льстивым заискиваниям “лапсердачного” времени. Буквально такую же картину дают нам еврейские интонации на бирже и в политике. Нет различия по существу между зайцем и удавом биржи, разумеется, кроме самого масштаба операций, как его не усматривается между политическим сыщиком из евреев и лордом Биконсфильдом...

Наряду с изложенным, в иудейских операциях замечается и следующее. Нуждаясь чрез расширение горизонтов в безграничном увеличении средств, между прочим, на содержание всё возрастающего количества рабов, и согласно с этим координируя свои затеи рационально, еврейство логически вынуждается и к размножению своих соглядатаев. Контингентом рядовых иудейской армии в этом направлении являются странствующие приказчики, затем её офицерский корпус образует адвокатура, а к генеральному штабу относятся сильные мира сего, так либо иначе прирученные кагалом.

Разъезжая по стране, коммивояжёры выясняют, куда и сколько может прибыть для охоты за гоями новых транспортов израильтян, равно как намечают, кто из местных торговцев либо промышленников может быть искоренён немедленно через закрытие кредита и подтасовку конкуренции в лице шаббесгоев, а кого предстоит уничтожить измором, путём обратного метода, т.е. облегчением кредита и даже обещанием утроить через артистов, кагальных же адвокатов, “несчастное” банкротство. Впоследствии, где надо открывается комиссионерство или отделение еврейского банка и, наконец, воздвигается синагога как увенчание торжества Израиля.

Ожидовление адвокатского сословия — увертюра и суррогат иудаизации суда. Кагал стремится властвовать обманом и разграблением, но безнаказанно. Для этого надлежит нейтрализовать, а вслед затем и подчинить суд.

“Гениальным” этому иллюстрированием служит мало, к несчастью, понимаемый гоями доныне процесс Дрейфуса.

Еврей от природы — фактор. Отсюда вполне естественно, что он не забывает о факторстве и как адвокат. Комиссионная и “наблюдательная” деятельность иудейской адвокатуры не только общеизвестна, но и заразительна, а другие евреи тому же всемерно содействуют. В виду этого подобно зайцам на бирже, промышляющим наряду с маклерами, мы наблюдаем и вольнопрактикующих шаббесгоев-коммиссионеров на разных ступенях до области сильных мира сего включительно. Без таких соучастников кагал не мог бы, конечно, и мечтать о том, чего достиг в наши дни.

Тема, сюда относящаяся, расцветает главным образом в сфере концессий и на парламентской ниве, но, к сожалению, может быть здесь только намечена, хотя и достойна проницательного анализа, так как именно в ней лежит центр тяжести опаснейших замыслов еврейства.

Что же касается адвокатуры, то крайнее ожидовление её, например, в России открыло сынам Иуды возможность лишать защиты на суде даже обвиняемых в “погроме”, т.е. тех внезапно настигнутых кагалом русских людей, которые среди разгара еврейского бунта 1905 г. втайне, заранее, предательски подготовленного, снабжённого браунингами и бомбами и кинувшегося на растерзание нашей родины, восстали беспомощные и безоружные для её спасения. Евреи же не только принимали всяческие меры к преданию “погромщиков” уголовному суду без защиты, но и, объявляя себя пострадавшими, посылали обвинять их целые десятки ядовитейших представителей своей жидовской и шаббесгойской адвокатуры.

Прикрываясь сочувствием к “угнетённому” племени и отождествляя его победу с расцветом русской свободы, такие шаббесгои в действительности руководствовались другими, более звонкими мотивами. Торговля и промышленность, железные дороги и кредит, биржа и пресса, общественная и политическая деятельность завладевают Израилем неотвратимо и беспредельно. Свобода “без чеснока” становится немыслимой. Ясно, что преуспеть в карьере и даже существовать в адвокатуре нельзя иначе, как питая нежную склонность к жидам. И вот наблюдение ясно показывает, что русская адвокатура, как и сама национальная печать, приговаривается кагалом к смерти. Уже в настоящее время адвокатская практика повсюду сильно зависит от “избранного” народа. Некоторые же её категории, например, risum tene-atis, бракоразводные дела, а в особенности, конкурсы и администрация, почти всецело захвачены евреями. Представляя наилучшую, пожалуй, территорию для иерихонского соглядатайства, а затем и для радикального истребления русского купечества, равно как для пожирания русских фабрикантов, конкурсы и администрация распространяются эпидемически. Но тогда как, имея по иудейскому замыслу, задачей превращать подлинных кредиторов в подставных и наоборот, конкурс требует хотя бы грошового удовлетворения для своих клиентов. “Администрация” есть учреждение для той же цели, но высшего порядка. Еврейский идеал заключается в том, чтобы, формально действуя от имени подлинных кредиторов, на самом деле оставлять их через “администрацию” вовсе не при чём наравне, конечно, с самим хозяином предприятия, для восстановления операций которого администрация будто бы учреждается. Злоупотребляя именно этим и откладывая удовлетворение кредиторов в какой-либо доле на неопределённое время, “администрация” открывается подчас на основании фальшиво преувеличенного актива и преуменьшенного пассива баланса, а по открытии немедленно переставляет регистр, извращая актив и пассив в обратных отношениях. Сверх того, под видом пользы делу администраторы, скупая под рукой претензии и подтасовывая собрания кредиторов, так сказать, сами же себя нередко уполномочивают закладывать и продавать имущество администрации, равно как для неё и от её будто бы имени кредитоваться вновь, а затем сами же на фальшивых собраниях одобряют и утверждают вредные для кредиторов результаты. Опасаясь не получить в конце концов ничего, настоящие кредиторы оказываются в необходимости уступать свои претензии по чем бы то ни было или хозяину предприятия или в большинстве случаев администраторам, каковые сплошь и рядом бывают представителями “избранного” народа в оркестре с его же адвокатами. Не мешает заметить, что многие адвокаты евреи специализировались на администрациях ещё и в качестве юрисконсультов точно так же, как и при торговых фирмах вообще, которые, изумляясь перед иудейскими талантами, предпочитают евреев русским, сами же евреи-коммерсанты. русских адвокатов и подавно знать не хотят.

Такова одна сторона вопроса, другая, политическая, была, как известно, освещена в столь же печальных красках перед русскими законодательными учреждениями. Тем не менее, вопрос ещё далеко не исчерпан. Проникая во все слои населения и располагая, — как организованная умственная сила, большим влиянием, адвокатура не должна оставаться вне надзора власти, а потому иудаизация адвокатуры, как факт грозный, требует глубокого и всестороннего исследования. Если надо пресечь иудейскую деятельность в прессе и на кафедре, то едва ли менее настоятельно обуздание кагальной адвокатуры. Будучи сплочённой и распространяясь на любые классы общества, адвокатура эта деморализует всё вокруг, а потому должна быть поставлена в не менее суровые условия, чем иудейская пресса. Ещё римляне поняли, что право толковать законы мало уступает праву издавать их вновь. Памятуя же о талмудической подготовке евреев, равно как и о том, что извращение буквы и разума чужих законов с точки зрения кагала исполнению не подлежащих, оказывается излюбленной специальностью “угнетённого племени” и рассматривается им, как обязанность, подвиг и тождество. Нельзя не видеть, что запрещение иудеям доступа в адвокатуру — вопрос не только национального достоинства, а и безопасности России.

Мероприятия по этому предмету настоятельны, особенно, когда мы видим, что в Москве, пожалуй, более половины, а в Петербурге около трёх четвертей адвокатуры уже состоят из евреев либо шаббес-гоев, чего ни в какой стране более нет. Когда, сверх того, адвокаты-иудеи в большинстве стремятся не к одному только обездолению русских конкурентов, а и к злостным талмудическим стеснениям самого их рекрутирования. Таким образом, промедление угрожает явной опасностью захвата кагалом всей адвокатуры в своё исключительное владение. Но это равносильно монополии еврейства на отправление правосудия. А так как без справедливого суда никакое государство существовать не может, то и неизлечимое заражение судебного ведомства иудейской отравой было бы нравственной, а затем и политической гибелью нашего многострадального отечества.

Изложенное, уже само по себе, знаменательно и непререкаемо. Однако, тяжкие опасности, из сего проистекающие, при условии, что “правовой порядок” требует, как уверяют сыны Иуды, выделения не только в делах прессы, а и во всех явлениях социальной жизни, главенствующей роли суду, — достигают наивысшей грозности вследствие ещё одной, далеко немаловажной, особенности в лютом характере еврейства. Забава его “мероприятий” направляется прежде всего к тому, чтобы они были учиняемы “на точном основании существующих узаконений”. Здесь, соревнуясь друг с другом, члены “избранного” народа раскрывают подчас ни с чем не сравнимые дарования.

Талмудическое искусство извращать закон так, чтобы придавать ему обратный смысл и по содержанию его же текста доказывать запрещение дозволенного либо разрешение воспрещённого, достигает бесподобного расцвета, принося “премудрому” кагалу изысканнейшиеплоды биржевых оранжерей...

Арийские же народы остаются беззащитными. Не только нет законов, карающих иудейское творчество, когда оно изощряется в обездолении многих людей и даже целых государств, но ни один парламент не дерзает хотя бы коснуться деяний этого рода.

Что же относится до самых методов гешефтмахерства и его безнаказанности, то кагальный разврат не ограничивается каким-либо обыденным, а нередко требует, в наши дна, уже махрового триумфа.

Давно замечено, что чем выше станете вы подниматься по социальной лестнице, тем всё чаще сыны Иуды будут перебегать дорогу. Здесь, между прочим, коренятся источники такой системы мероприятий финансового ведомства, когда под замысловатым предлогом “воспособления отечественной торговле и промышленности” коммерческие фирмы делятся в стране на овнов и козлищ. Забавные, даже невероятные легенды цитирует автор этюда “С.Ю. Витте и падение русского государственного кредита”. Но если гонимым акционерам остаются в этих случаях лишь глаза для слез, то не очень завидна и роль большинства акционеров покровительствуемых. Правда, излюбленные финансовым ведомством предприятия субсидируются казёнными заказами, а то и просто миллионами. Но и это не ведёт к добру. Разоряя конкурентов, благодетельствуемые фирмы деморализуются и расхищаются собственными заправилами. Желая спасти прежние субсидии, но будучи приводимо к необходимости продолжать их, министерство берёт такие фирмы под свою опеку, т.е. за свой счёт. Увы, командируемые в состав правления чиновники оказываются неспособными к ведению крупных, да ещё и запутавшихся предприятий. А если, сверх того, в деле участвуют (что почти неизбежно) сыны “угнетённого” племени, то ход событий превращается уже в оффенбаховскую трагикомедию.

Явившись только с правом veto, чиновник, подстрекаемый евреями, фактически становится директором-распорядителем. Заблуждаясь в способах достижения предуказанного результата, чиновник оказывается в невозможности раскрыть истину перед акционерами и, однако, гипнотизируемый еврейством, сам настаивает на дальнейших субсидиях. А когда станет уже немыслимым определить, что в данном положении было унаследовано от прежней дирекции и что проистекает из распоряжений казённого чиновника, тогда сыны Иуды успевают всю ответственность перенести на главнокомандующего, т.е. на министерство финансов, себя же превратив в его непорочные жертвы.

Среди таких условий отнюдь не гешефтмахеры — евреи, а само министерство становится, наконец, вынужденным подыскивать меры, чтобы, как говорят китайцы, “спасти лицо”. Отсюда в апофеозе -смешение иудейских деяний с мероприятиями финансового ведомства, бесплодные попытки выйти из беды через переименование старых учреждений в новые, якобы им чуждые, и кормление казной целых иудейских полчищ либо министерских агентов, а в заключение, ликвидация кагальной потехи с огромными убытками для страны, равно как с новым обогащением из её кассы членов “избранного” народа. Что и требовалось доказать!

11. Случается, впрочем, что эта кагальная симфония варьируется как бы для того, чтобы показать всю безграничность нашего... великодушия. Торгуя мнимыми, “воздушными”, дутыми ценностями, еврейство прежде всего забавляется устройством государственных займов и государственных банкротств, о чём минувшие века понятия не имели. С другой стороны, как раньше предсказывали страшный суд, так евреи пророчат теперь какой-нибудь великий крах, универсальное мировое банкротство с достоверной надеждой, что им самим испытать его не придётся. В новейшее время художественность кагальных мероприятий наряду с эксплуатацией государственного банка, кое-где и с его арендой (напр., во Франции, отчасти в Австрии и даже в Германии), равно как параллельно с монополизированием кредита страны через государственные займы, а также ипотечные банки достигла, наконец, и вновь изобретённого усовершенствования, именуемого репортом^[¹³^] .

По талмуду первоисходный долг “избранного” народа — оперировать так, чтобы это ему ничего не стоило. Репорт блестящее воплощение данной идеи. Дело в том, что при ликвидации урожая, особенно в странах земледельческих, как Россия, частные банки нуждаются в капиталах, которыми не располагает и государственный банк без временного выпуска новых кредитных билетов, что, как известно, требует дополнительного обеспечения золотом. Отсюда — необходимость временных займов, хотя бы в замаскированной форме и лишь на бумаге. Среди таких условий за известный процент и “приличное” комиссионное вознаграждение, иностранные банкиры кредитуют государственный банк золотом на период означенной ликвидации. Банк же через специальные ad hoc выпуски кредитных билетов подкрепляет кассы частных кредитных учреждений путём переучёта векселей, ими для сего учтённых. Теоретически предполагается ликвидировать всё это по окончании хлебной компании. Но для России в особенности такая теория непригодна, ибо сроки, назначаемые иностранными банкирами, короче периодов “развязки” у нас с хлебами, да и государственному банку нельзя без потрясения рынка внезапно извлекать из народного обращения сотню-другую миллионов рублей. Посему требуются отсрочки, и за границей, очевидно, не безвозмездные. Всё это обходится государственному банку тем дороже, чем искуснее удавы и акулы биржи играют русским кредитом. Результатами же пользуются преимущественно евреи — содержатели частных коммерческих банков внутри страны. А если, бесстыдно “помогая своему счастью”, какой-нибудь из этих банков потеряет хотя бы и весь свой акционерный капитал через хищничество собственных заправил и противозаконность операций уже далеко не с одним хлебом, то и тогда ему не следует терять надежды. Казна опять придёт с “воспособлением”...

Всё сказанное раскрывает, впрочем, только одну сторону вопроса, а есть и другая. Не касаясь чуждых нашей задаче, многосложных проблем о бумажно-денежном обращении, равно как о моно— и биметаллизме, мы обязаны указать, однако, на логическую зависимость репорта от золотой валюты. Ею обусловливается как обеспечение дополнительных выпусков кредитных билетов, так и платежи золотом же по государственным займам. Между тем, при неискусном ведении финансового хозяйства и превосходной осведомлённости близких к финансовому ведомству иностранных банкиров их тирания истощает всякое терпение. В мире кредита нет большей ошибки, как сделать врагом того, кому сперва официально поручали представительство своих интересов. Подчиняясь естественным законам, народное хозяйство испытывает на себе последствия их нарушения. Важнейшим же из таковых является потрясение кредита страны, которая бывает вынуждена исполнять par raison de force то, о чём не позаботилась вовремя, per force de raison. Располагая колоссальными связями в мире финансов и в дипломатических сферах, владыки биржи создают для больного народного хозяйства la pluie et le beau temps и, незаметно даже для министра финансов, могут, когда захотят, привести его к конкуренции с самим же собою. Значит, нечего удивляться факту, что еврейскими банкирами специально для утешения нашего отечества придумана “репортная” операция sui generis. Благодаря ей иностранное золото передаётся частным банкам — заёмщикам не прямо, а через государственный банк. Но так как у него есть и особые счёты по государственным займам, хищные заграничные банкиры, не долго церемонясь с нами, оставляют “репортное” золото у себя для оплаты обязательств России по государственному кредиту. Таким образом, репорт совершается лишь на бумаге. Иными словами, являясь бланконадписателем за частные, в большинстве иудейские банки, на всём пространстве России, кредитуя их для эксплуатации её же целыми полчищами других сынов Иуды, неся значительные расходы по этой крупной операции и уплачивая иностранным банкирам, в свою очередь евреям, конечно, миллионы рублей за проценты и комиссию по репорту, русский государственный банк получает обыкновенно из-за границы вместо золота одни лишь талмуд-гусарские счета...

Этого мало. По логике вещей, тем крупнейшая часть нашего золота должна оставаться заграницей, чем большее развитие получает операция репорта. Такова “воздушная” система, единогласно отвергнутая в марте 1899 г. советом государственного банка, причём его постановление было утверждено С.Ю. Витте, как министром финансов, и, тем не менее, введённая не далее, как в 1900 году по личному усмотрению того же С. Ю. Витее без нового обсуждения советом.

Однако, и всем указанным значение репорта не исчерпывается. Усиливая кассы иудейских, по преимуществу коммерческих банков, т.е. облегчая кредит сынам Иуды, репорт, тем самым способствует быстрейшему захвату “избранным” народом и самой хлебной торговли. На этом факте мы наблюдаем, впрочем, лишь частный случай еврейской гегемонии в торговле и промышленности через монополию кредита вообще и притом не столько за счёт собственных средств кагала, сколько именно через переучёт его банками еврейских, главным образом, векселей в государственном банке страны. Параллельно с завладением верховенства над её коммерческим и фабрично-заводским рынками, равно как хлебной торговлей, кагальные банки стремятся забрать в свои руки непосредственно и все наиболее выгодные отрасли торгово-промышленных предприятий, где, располагая широким переучётом в государственном банке, уничтожают сперва конкуренцию, а затем предписывают порабощённым гоям уже свою волю без апелляции. Но если на долю коренных жителей остаются, значит, лишь кагальные отбросы, то, неуклонно проводя свой универсализм, сыны Иуды и этим не довольствуются.

Установив изложенное, мы поймём и всю тяжесть последствий завладения иудейскими банками операций не только по государственному, а и по частному кредиту. Особенно же вразумительны гешефты евреев по ипотечным ссудам, раздаваемым за счёт русского народа и под его гарантией, но уже, разумеется, не в его пользу из Земельных Банков, почти сплошь иудаизированных.

В этой области, торгуя на правах монополистов не своим, а исключительно государственным кредитом, сыны Иуды взимают, тем не менее, только для одних себя изобильную “провизию” со всей территории страны. Это гораздо выгоднее для кагала, чем скупка домов и земель. Не говоря о неизбежности в этом случае подъёма цен, одно управление приобретённым влекло бы за собой огромные убытки. Много, значит, умнее держать управляющих под видом собственников. Вынуждаемые тянуться из последнего, они приносят кагалу и доходы с заложенной вотчины, и своё жалованье, и женино приданое, и наследство своих детей... А когда всё это, наконец, иссекает, их нетрудно выгонять по кагальному произволу, заменяя новыми “мотыльками”, увы, неизменно готовыми лететь на ауто-да-фэ в новоявленных лампах “избранного” народа. Сверх того, ясно, какой источник влияния, связей и политического господства открывается здесь для детей Израиля. Печальная и глубокая тема! Ей следовало бы посвятить особое, крайнее, даже чрезвычайное внимание, потому что вопрос об экспроприации Земельных Банков в государственную собственность, особенно в такой, прежде всего, земледельческой стране, как наша родина, без сомнения, не может быть отсрочиваем во имя её внутренней и внешней безопасности.

Даже не сомневаясь в этом, отнюдь не мешало бы издать на память потомству хотя бы географическую карту нового “удельно-вечевого” периода.

Тогда россияне увидели бы следующее: а) губернии средней России с её первопрестольной столицей Москвой — территория Московского Земельного Банка, другими словами, Лазаря Полякова; б) северовосточная полоса, с выдачей ссуд и на Урале, а до японской войны и в Порт-Артуре — Ярославско-Костромской Земельный Банк, владение Розалии Поляковой; в) среднее течение Волги — Нижегородско-Самарский Земельный Банк, где, сколько известно, принимали благосклонное участие Гинцбург и тот же Лазарь Поляков; г) Ростовский на Дону Земельный Банк состоял в обладании Якова Полякова; д) Харьковский Земельный Банк командовался евреем Алчевским, который, не успев возвыситься до Поляковых, положил голову на рельсы; е) Полтавский Земельный Банк наравне с Харьковским в течение долгого времени состоял под эгидой своего главного комиссионера еврея Рубинштейна; ж) Киевский Земельный Банк имеет своим феодальным бароном Бродского; з) Виленский Земельный Банк многие годы был подчинён еврею Блиоху; и) Варшавское Общество Поземельного Кредита обитает под главенством еврея Кроненберга; к) Бессарабско-Таврический Земельный Банк — удел евреев Рафаловичей; л) бывший Золотой, а ныне Особый Отдел Дворянского Земельного Банка находится, если я не ошибаюсь, и теперь в договорных отношениях с домом Ротшильдов; и, наконец, м) Херсонский Земский Банк; являясь взаимным, он не мог установить официальной связи с кем-либо из князей Израиля, и вот, как бы в виде утешения на закладных листах этого Банка имеется надпись по-еврейски, своего рода: “мене, мене, текель, упарсин!”. Sapienti sat!...

Что же касается кредита торгово-промышленного, то совершенно очевидны как его необходимость, так и господство тех, кем этот кредит оказывается. Посему уже само отсутствие кредита грозит тяжёлыми невзгодами народному хозяйству. Но они ничтожны в сравнении с теми, которые проистекают из экспроприации упомянутого кредита евреями. Впрочем, и это ещё полбеды перед рабством, постигающим страну с момента захвата иудеями капиталов её государственного банка через монопольную аренду оного, как во Франции (Banque de France) либо через учёт и переучёт кагальных векселей как отдельными евреями, так и целыми их сообществами под видом частных банков разных лживых наименований. Для полноты картины запомним, что нет еврею ничего отвратительнее, как отдавать назад, и что история едва ли в состоянии указать случай, когда бы кагал сполна возвратил награбленное. Завладев чем либо, еврей, умудрённый опытом, заботится прежде всего окружить себя соучастниками, действительными или мнимыми — безразлично. Основная задача в том, чтобы главным образом запятнать их. Il s'agit de prendre sans etre pris!...

Поэтому сыны Иуды оркестрируют свой лакействующий аккомпанемент так, чтобы при наступлении беды гои хлопотали уже не за страх, а за совесть, спасая даже неевреев, а самих себя. Действуя по этому рецепту, таланты “угнетённого племени” становятся не только безнаказанными, а и, почти всегда, неуязвимыми. Образцом такого иудейского иммунитета являются хотя бы интендантские процессы. Здесь, как известно, остались вне преследования не только подстрекатели-евреи, но и все вообще их сподвижники, кто расхищал многие миллионы, обогащаясь на счёт разутого и голодающего русского солдата, безропотно умиравшего на полях Маньчжурии, когда иудейство браунингами и бомбами обучало нас “освободительному” движению в самой России... Но примеры этого рода бывают не в одной интендантской, а и в банковской среде, где кроме Струзберга известны другие имена оправданных князей в Израиле. Зато железнодорожные евреи, по-видимому, как агнцы беспорочны. Идеалом же данного сочетания представляется “Панама”, где, не взирая на расхищение многих сотен миллионов франков и оптовый, так сказать, подкуп парламента, были оправданы уже все подсудимые евреи и неевреи, так как, quod erat probandum, ни у кого из них в бесподобную славу талмуда не оказалось “состава преступления”...

Руководствуясь изложенным, нельзя не заключить, что как ни опасна тирания кагала, оперирующего государственным кредитом и при содействии государственного банка, тем не менее, излечение этой болезни, да ещё при её современной, тяжкой и хронической форме, едва ли возможно, по крайней мере, на глазах нынешнего поколения...

12. Для полноты картины и в виде иллюстрации всего сказанного новейшими данными мы признаём не излишним привести по сведениям “Московских Ведомостей”, “Русского Слова” и “Нового Времени” пять следующих очерков:

I. Из процесса “Волго-Бугульминская Панама” (январь 1912, СПБ.)

Сегодняшнее заседание палаты по Волго-Бугулъминскому делу оказалось банковским. Оно было целиком посвящено показаниям двух свидетелей: Лилиенштерна и Рубинштейна ^[¹⁴^]. Первый из них — международный банковский делец. Второй, — по-видимому, также обладает слухом для игры... на бирже.

В этих показаниях, с достаточной яркостью отразились и банковская техника по реализации железнодорожных займов и даже банковская этика. Характер признаний, сделанных Лилиенштерном в самом начале своего показания, чрезвычайно интересен. По смыслу его заявления выходит, что Россия, которую он давно знает, является по части взяточничества безобидным ягнёнком в сравнении с французскими хищниками.

Свидетель, бывший комиссионер Волго-Бугулъминского общества по реализации его капиталов, а теперь сам парижский банкир, Лилиенштерн, подробно рассказывает, на какие специальности делятся французские банки, но, по словам свидетеля, у них есть одно общее свойство: ни в одном нельзя сделать никакого дела без крупных взяток.

“Уверяю вас, гг. судьи, — настаивал Лилиенштерн, — что во Франции взяточничество развито гораздо сильнее и приняло там более страшные формы, чем в России. Я по опыту знаю, что там не может пройти ни один заём, если в осуществлении его материально не заинтересованы банковские директора и французская пресса. На подкуп уходят сотни тысяч, а иногда и миллионы франков”.

При посредстве Лилиенштерна же Дмитрием Нератовым был заключён в Париже договор о реализации 13-миллионного облигационного займа Волго-Бугулъминского общества. По этому делу свидетель был командирован в Париж, обусловив комиссионное вознаграждение в свою пользу — 3% с номинальной суммы займа, т.е. около 400.000 руб. и 1.000 руб. еженедельно на расходы. Лилиенштерн осуществил комбинацию по известному курсу через парижский банкирский дом Гиршлера ^[¹⁵^]. Через несколько дней этот банкирский дом переуступил реализацию облигационного займа Лион-Марселъскому банку, но уже по курсу 78, а последний разместил облигации под 87%, т.е. с выгодой для себя на сумму около 1200.000 руб. Лилиенштерн в это время не знал, что русским министром финансов минимальный курс по реализации был категорически определён в 80%, а из вырученной по этому курсу суммы ни комиссионерам, ни другим посредникам нельзя было уделить никакого вознаграждения. В результате сделки, заключённой Нератовым в Париже по реализации облигационного займа, как исчисляет обвинение, бугульминское общество на 13.000.000 руб. номинальных потеряло по курсовой разнице и на вознаграждение комиссионеров и парижского банка свыше 4.000.000 рублей.

Любопытно, далее, признание свидетелей, что из своего 400-тысячного гонорара он добровольно сделал скидку — приблизительно в 270.000 руб., оставив в свою пользу из 3% лишь 1%.

“В чью пользу уступленные вами 2%” — интересуется прокурор.

“Конечно, в пользу правления!” — удивлённо отвечает свидетель.

Крупное вознаграждение получили различные директора парижских банков, участвовавших в синдикате, и не только директора, но и их друзья. Личные расчёты свидетеля на вознаграждение от этой операции оправдались не вполне: за устройство займа он получил всего 136 тыс. руб.

Другой свидетель, бывший член правления частного коммерческого банка, Рубинштейн развил вопрос о правильной акции Волго-Бугулъминской дороги, находя, что правление, главным образом в лице его директора-распорядителя Голубева, допустило только одну “небольшую оплошность” — оно не провело своих операций по книгам банка. Впрочем, свидетель весьма невысокого мнения о способностях т.е. Голубева, как финансиста, и Д. Нератова, как железнодорожного деятеля...

За своё посредничество в делах Волго-Бугулъминской дороги банк получил 60 тыс. руб.

Между прочим, свидетель разъясняет суду, почему банк вступил в переговоры с французским банком через посредника Лилиенштерна, а не непосредственно. Оказывается, что прямые переговоры отнюдь не позволяет вести банковская этика. Переговоры могли окончиться отказом, а это было бы неудобно, и потому специальным комиссионерам поручается предварительное зондирование почвы. За это зондирование комиссионеры, по словам свидетеля, получают вознаграждение большее, чем то, которое причитается на долю самих банкиров.

Когда возникает вопрос о действительной осведомлённости самого Рубинштейна, последний с пафосом восклицает:

“Я профессиональный банкир с детства!...”

В дальнейшем оказывается, что при реализации бугулъминских бумаг в Париже Рубинштейн, образовав компанию, подписался на 1 мили, рублей по курсу 78%. Когда же он потребовал от Демэ либо курсовую разницу на эту сумму, либо выдачи записанных бумаг, Демэ отказал, но вызванный Нератов согласился уплатить компаньонам Рубинштейна 20.000 рублей.

“А вы располагали миллионом для приобретения облигаций?” —спрашивает прокурор.

Оказывается, для этой операции было достаточно внести только 20.000 рублей (“Русское Слово”)

II. Банки и народные средства

Накопление средств населением в последние два года приняло у нас особенно значительные размеры.

Попутно с оживлением производительных сил, с развитием промышленности и торговли происходило и накопление денежных ресурсов.

Верным показателем этого может служить работа наших кредитных учреждений, стягивающих к себе свободные капиталы и распределяющие их в торгово-промышленный оборот. Начиная с 1895 года, когда вклады во все акционерные банки краткосрочного кредита достигли 308 мил. рублей, размеры сбережений постепенно увеличивались, составляя средний годовой прирост около 60 мил. руб. В 1909 году они уже достигли крупной цифры в 1.212 мил. руб., а в истекшем году, благодаря исключительным обстоятельствам, поднялись до 1.675 мил. рублей.

Казалось бы, этому росту должен был соответствовать и отлив средств на развитие производительных сил. Однако, это необходимое условие нормальной экономической жизни у нас не имело места.

Торгово-Промышленная Газета, откуда нами взяты некоторые цифровые данные, вполне правильно определяет указанный момент, говоря, что накопление банками энергии в виде золота не находится в должном соответствии с производительностью, которая должна бы была её использовать. И, действительно, если мы обратимся к двум показателям распределения денежных запасов — к учётным банковским операциям и к развитию промышленных предприятий, то не увидим необходимого соответствия.

Рост учёта у нас с 1895 года определился в 647,9 мил. руб., акционерные же капиталы с 2.068 мил. руб. в 1901 году поднялись до 2.594 мил. руб. (+526 мил. руб.) в 1907 году. Следовательно, их годовой прирост за этот период не превысил 75 мил. рублей.

1909 и 1910 годы весьма мало уклонились от этой нормы. Первый дал 82 новые компании, обратившие в свои основные капиталы 74.611 тыс. руб., а второй год —91 компанию с общим капиталом в 95.078 тыс. руб.

И это тогда, когда вклады в 33-х акционерных банках коммерческого кредита возросли за год на 412,8 мил. рублей, а учёт поднялся только на 246,5 мил. рублей. При этом не надо забывать ещё и значительного участия в организации акционерных предприятий иностранного капитала. Только за один прошлый год (по данным Торг.-Промыш. Газеты) иностранных компаний у нас открылось 9 (из 17-ти разрешённых) с капиталом в 24 мил. рублей.

Куда же девались остальные свободные средства, бывшие в распоряжении банков? Некоторый ответ на это даёт развитие нашими частными банками онкольных операций, сделавших за последние два года резкое движение вверх. С 1895 г. по 1909 г. ежегодный их прирост был в среднем равен 24 мил. рублей, а в одном 1909 году — уже 375,7 мил. рублей.

Можно вполне согласиться с Торгово-Промышленной Газетой, что онкольные операции, заняв первое место, заслонили остальные активные операции банков и опередили даже основную — учётную.

Об увлечении публики биржевой игрой и о всей несостоятельности этого увлечения говорилось немало, и повторять истину, что выигрывает единственно тот, кто не играет, не приходится. Да и суть дел не в этом, а в том, что пособничество банков приняло слишком широкие размеры, что излишки средств расходуются ими на поддержку биржевого ажиотажа, а не предприимчивости в области индустрии. Если эту ошибку в погоне за быстрой наживой делает публика, захваченная азартом биржевой игры, то это ещё понятно. Но если в биржевой вакханалии повинны банки, направляющие средства не на развитие производительных сил, а на спекуляцию игровыми бумагами, то это, без сомнения, убеждает лишь в необходимости для них известных сдерживающих начал.

Выше мы привели показателем нашего экономического роста число открывающихся акционерных предприятий. Однако, необходимо оговориться, что незначительность этих цифр становится ещё более красноречивой, если мы вспомним, что сюда входит и некоторое число старых, захудалых, ослабевших предприятий, теперь, в момент всеобщего подъёма, потребовавших средств и себе.

С каждым днём открываются у нас новые промышленные перспективы, жизнь ставит производительности новые и высокие требования. И в это время капитал, избалованный всевозможными гарантиями и обеспечениями, старается себе найти при благосклонном участии банковского синдиката выгодное помещение в биржевой спекуляции.

Но есть и ещё не менее вредное следствие такой политики частных банков. Это их фаворитизм излюбленным ценностям во вред интересу к государственным бумагам.

Как-то странно после этого слышать сетования на нашу финансовую политику, направляющую часть государственных средств на поддержку курса своих капитальных бумаг. Наоборот, нам кажется достойной упрёков указанная деятельность банков, направленная отнюдь не в сторону государственных интересов, вследствие чего регулятор для этой деятельности становится положительно необходимым. (“Моковские Ведомости”, статья В. Крупенина).

III. Английская дружба

На Мурмане, как, впрочем, и везде на окраинах, мы так “ретиво” оберегаем наши интересы, что хищнические успехи англичан принимают размеры совершенно невероятные. “Новое Время” приводит поучительную таблицу улова рыбы англичанами в наших полярных владениях:

В 1906 году — 141.027 пудов.
В 1907 году — 283.854 пуда.
В 1908 году — 440.960 пудов.
В 1909 году — 1.049.707 пудов.
В 1910 году — 1.574.560 пудов.
В 1911 году — 2.361.840 пудов.

Не правда ли, как выгодно “дружить” с Россией. Стоило только Англии втянуть нас в “соглашение”, и хищничество её сразу удесятерилось... А мы всё улыбаемся...

IV. Мировая торговля хлебом и евреи

“Относительно захвата некоторых отраслей промышленности (железоделательной, угольной, хлебной и пр.) мне уже приходилось писать. В связи с законопроектом М.Д. Челышева коснусь ещё раз основной народной промышленности - хлебной. Она почти целиком в руках того пронырливого племени, которое не в шутку вытесняет у нас национальное правительство. У читателя, может быть, мелькнёт соображение: да что же тут такого худого, если настоящая сила вытесняет призрачную? Обрезанное правительство или необрезанное, в конце концов не всё ли равно! Что ни поп, то батька...

Нет, достолюбезный читатель, отвечу я, — не всё равно. Правительство (национальное) может иногда быть очень плохим, но всё же оно, за редкими исключениями, существо честное и сознательное, выжимать из населения весь пот и кровь не станет. Частные же биржевые синдикаты (хотя бы и христианские) делают это вполне сознательно, очень часто забывая, что курица, несущая золотые яйца, не бессмертна. Не только у нас, а даже в Америке практика хлебных промышленников, особенно еврейских, принимает преступный характер. Вот что пишет проф. Руланд в сочинении, обошедшем все европейские страны: “Участие спекулятивного капитала в образовании цен на хлеб превратилось в пагубное явление”. Благодаря сроковым биржам цены на хлеб колеблются так же сильно и неожиданно, как на спекулятивные бумаги. Есть в Америке частное бюро Брэдстрата, сообщающее статистику с 1.000 хлебных рынков. Североамериканский синдикат элеваторов, по словам проф. Руланда, пользуется этой статистикой “для фальсификации рыночных сведений в целях своих особых спекуляций”. Вот вам и хвалёная американская статистика! Прирождённые фальсификаторы, евреи, захватившие хлебную торговлю, дурачат весь мир вымышленными цифрами, заявляют об урожае в странах, где его нет или, наоборот, создают хлебную панику либо преувеличенные надежды и сообразно с этим играют на повышение цен или понижение их. В результате не только отдельные олухи из зерновладетелей, но и огромные страны со слабым правительством попадают в ужасный просак. Одурманенная заграничными хлебными бюллетенями, Россия вывезла в 1897-98 г. почти половину всей своей пшеницы (из 473 мил. пудов -214 мил. пудов), между тем как в следующем году при значительно лучшем урожае (673 мил. пуд.) вывезла только 17% (114 мил. пуд.). Тоже сделала и Индия, и обе великие кормилицы народов, не имеющие счастья обладать хорошим мозгом, были жестоко наказаны, пережив в этом же году сильный голод..., “так как, — прибавляет Руланд, — они вывезли слишком много хлеба — за короткий период времени”.

Знаете ли, во что обходятся мошенничества в хлебной торговле и биржевой хлебный ажиотаж? “Размеры денежных выдач по игре на разнице только на крупных хлебных сроковых биржах С. Америки достигают 700-900 мил. рублей”. Вот куда проваливаются трудовые копейки нашего землероба, не выработанные, а выстраданные за сохой! Чудовищный факт, не замечаемый, очевидно, правительством. “Мы, по словам г.Челышева, сбываем за границу почти за бесценок в урожайные и даже в голодные годы не избыток своего хлеба, а, хотя и существующий по нашей же вине, недостаток. Душевое потребление всех хлебов у нас в России дошло до 14 пудов, что составляет уже недоедание, тогда как на Западе размер душевого потребления не опускается ниже 22-25 пудов”.

Вот что составляет истинный ужас, который многие сановники наши упорно не желают заметить! О недоедании народом, я помню, мне приходилось много писать больше 20 лет назад, но и официально признанное явление это так и не дождалось правительственной борьбы с ним. Между тем, недоедающий народ есть народ гибнущий. Начните недокармливать самую лучшую породу скота. Поглядите, как быстро она станет мельчать и вырождаться, принимать карликовые формы. Буквально то же происходит и с великим русским племенем, опять только потому, что головной мозг страны, правящее сословие, не прогрессирует, не поспевает за её физическим развитием...” (“Новое Время”, статья М.О. Меньшикова).

V. Гинцбургиада на Лене

/. Изумительна, непостижима в наше время даже не система воздействия, доныне отсутствующая, а хотя бы оценка самых тяжких событий, происходящих при благосклонном участии еврейства. Так, например, убийство П.А. Столыпина отразилось не на судьбе злоупотребляющих русским гостеприимством сынов Иуды, а на усиленной охране их же в Киеве от погрома. Равно как, с другой стороны, нарочитое расследование условий злодеяния обратилось главным образом к выяснению виновности должностных лиц, а не степени соучастия кагала... Точно также, за редкими и поверхностными изъятиями, всё, совершившееся на далёких берегах Бодайбо за период Пасхи 1912 г., не обусловило и в периодической печати, и в государственной думе пока решительно ничего, что здраво соответствовало бы действительному содержанию явлений во имя государственных интересов, которыми англо-еврейская золотопромышленная компания причиняет нам столь важный ущерб.

Но если пресса, в большинстве иудаизированная, заслуживает здесь не упрёков, а иных мероприятий, то нельзя не заметить о государственной думе, что ни в одном из трёх её запросов не только ни слова нет об иудеях, столь прикосновенных к делу, а само имя директора-распорядителя Гинцбурга оказалось ни разу не упомянутым...

Между тем, если бы и возможно было закрывать глаза пред той кровью, которой, вследствие созданных компанией ужасов, забрызгано достоинство России, то и тогда во имя государственной прозорливости надлежало остановиться по пути вопроса, до каких пор английские и наши евреи со своими шаббесгоями будут издеваться над русским народом? Куда это ведёт нас? Чем грозит закончиться? Увы, на эту, единственно подобающую почву, никто в государственной думе не становился. Сама система защиты от врагов родины, коварно именующих себя её представителями, велась только в отрицательном направлении, а какого-либо, само собой напрашивавшегося требования отнюдь не заключала. Строго говоря, во всём составе этой нижней палаты “парламента”, как многие, особенно “либеральнейшие” из её мудрых членов, не прочь величать её, не обнаружилось и в проблеме столь поразительной важности ни одного воистину государственного ума. Обвинения против агентов правительства, да ещё в том содержании, как они были заявляемы, будучи, во всяком случае, лишь второстепенными, ни в какой степени даже не приближались к той сущности дела, о которой следовало внести запрос.

Если наступающая вновь избирательная борьба вызвала по трафарету “левых” необходимость атаки на представителей власти, то, без сомнения, она не могла казаться ни заманчивой в смысле популярности, ни целесообразной хотя бы в пределах дискредитирования режима, так как массы избирателей успели значительно развиться политически, а и наилучший режим сам по себе, т.е. без всенародной поддержки, не может рассчитывать на победу в бою с интернациональным, потаённым, жестоким и бесчестным заговором против любого правительства и всякого государственного устройства.

Наоборот, разоблачение его замыслов и указание приёмов не менее оригинальных, чем нов и во всём прошлом беспримерен сам факт такого заговора, являлось заслугой перед человечеством. Рассматриваемое на мировой сцене, оно мыслит не отвлечёнными идеями либо теоретическими выводами, а образами и картинами, убеждается не умозрительными методами, а тем более не туманными обещаниями или предсказаниями, а неоспоримыми данными, реальными событиями. Отсюда естественны жажда народных масс к разумным и беспристрастным указаниям на суть происшедшего и полное безучастие ко всякой мелодраме либо к трагическому, своекорыстному лицемерию.

Значит, и по отношению ко всему, что происходило во владениях ленского товарищества, жалкими и бесплодными останутся крокодиловы слезы над участью порабощенных им тружеников, столь вероломно проливавшиеся в государственной думе параллельно с возгласами из moй же среды “при чём здесь евреи?...” Нет, не этой дорогой придут к русскому сердцу его истинные друзья!...

II. Вникая в смысл явлений, трудно прежде всего не заметить беспросветных жестокостей на Лене рядом с уверенностью их авторов в безнаказанности. Помимо трусливых евреев, самим просвещённым мореплавателям, только что пережившим опаснейшую каменно-угольную забастовку и не дерзнувшим, однако, прибегнуть к военной силе, к своей власти, метод обращения с рабочими, применяемый ими в России должен был внушить сознание крайних опасностей, из него же логически проистекающих. Тем не менее, мы видим, что ни евреи, ни англичане об этом не задумывались. Спрашивается, — почему?...

Ответ может быть предложен в следующем. 1905 год слишком свеж на памяти. Нельзя, а в особенности так скоро, допустить возобновление того, что происходило тогда при участии рабочих. Нельзя, стало быть, терпеть никакого проявления их самодеятельности. Напротив, при малейшей отсюда искре необходимо гасить её всеми средствами. Заключение, этим определяемое, достигает неумолимости при совпадении вероятия внутренних беспорядков с дипломатическими осложнениями, а тем паче — с нарушением английских интересов, Великобританией не дозволяемым. Насколько абстрактные посылки означенной категории могли бы оправдаться в действительности, мы пророчествовать не берёмся. Достаточно признать, что они могли иметь место. Но если отрицать сие бесполезно, то неизбежный вывод является таким. Призвав себе на службу в 1905 году “сознательных пролетариев” и причинив нам столько горя, а затем не переставая играть призраками “свободы” поныне, всемирный кагал, между прочим, рассудил, что власти в России окажутся на его стороне при всяком движении 6.000 рабочих на ленских приисках и, следовательно, остановят таковое при любых обстоятельствах. Иными словами, подстрекнув своих “пролетариев” хотя бы на “иллюминации” и даже из одного этого приобретя многие миллионы, членам ли “избранного” народа подобало засим стесняться в добывании золота какими угодно путями?... Они и стали вести себя по этой программе. А когда довелось покрыть содеянное кровью нескольких сот рабочих, то же еврейство через своих же ставленников в государственной думе попыталось обратить всю ответственность на русские власти, устранившие насилие, себя же ещё раз выдвинуло, как паладина тружеников и мстителя за принесённые ими для кагала кровавые жертвы... Это, разумеется, не исключает и впредь нового превращения сынов Иуды в ревностнейших охранителей “порядка” на своих приисках через ту же власть, распинать которую они собираются среди оркестрируемых кагалом “народных” протестов даже в С.-Петербурге, равно как на пути избирательной в IV государственную думу трагикомедии вообще... Duobus litigantibus, tetrius gaudet!

Таково политическое “художество” евреев в данном случае.

Но мы уже. знаем, что иудейская политика неразрывно связана с таковыми же прессой и биржей. О кагальной печати в “Гинцбургиаде” мы пока лишь упомянули, ниже постараемся добавить и ещё кое-что. С другой стороны, мы не оставим, конечно, без внимания и биржевых талантов “избранного” народа, насколько через эту “музыку” они заявили о себе в захвате под свою тиранию огромной площади русской земли с богатейшими россыпями золота...

Сейчас, начиная, так сказать, увертюрой, мы, по горьким сведениям “Нового Времени” (8 апреля 1912 года, №12956) сперва лишь в общих чертах коснёмся “освободительной” деятельности Гинцбурга и К", определяемой девизом “Зарвавшиеся монополисты”:

“На глазей: министерства торговли и промышленности за несколько последних лет в монопольное владение ленского товарищества попал обширный золотоносный Витимский район. Постепенно более мелкие предприниматели сдали свои позиции, и где работало до 20 фирм, там безраздельно воцарилось товарищество, оперирующее на английские капиталы и щедро кредитуемое из средств Государственного Банка ^[¹⁶^].

Правительственные агенты всячески содействовали успехам названного товарищества в деле закабаления края. Только местный горный инженер Тульчинский пытался ограничить произвол товарищества в отношении населения и рабочих. Но его заботы систематически тормозились как Иркутским горным управлением, так и горным департаментом. В результате неравной борьбы создалось решительное подчинение как рабочих масс, так и местного населения всесильному товариществу. Атмосфера беспросветного недовольства сгущалась до крайних пределов.

Товарищество прежде всего приняло все меры к тому, чтобы уменьшить количество подъёмного золота.

Пока существовала конкуренция среди предпринимателей, рабочие на приисках широко пользовались правом выбирать самородки из породы и сдавать их владельцу прииска по установленной цене.

Ленское товарищество, очутившись в положении монополиста, почти уничтожило возможность рабочим пользоваться подъёмным золотом. До чего выгодно выбирать самородки, можно судить хотя бы по тому факту, что за впуск ночью в шахты сторожа брали по пятисот рублей с человека. Теперь товарищество строго оградило свои права собственника. Однако, по заявлению главного управляющего прииска г. Белозерова, подъёмного золота поступает всего на 800 т. р., тогда как прежде одни рабочие на этом золоте зарабатывали около 2.000.000 р.

Отсюда понятно и требование рабочих о компенсации в виде увеличения заработной платы на 30%. Платят за такое золото по 3 руб. 60 коп. с золотника вместо 4 руб. 44 коп. Золото, поднятое в виде самородков, сдаётся в опечатанные кружки, и стоимость его уплачивается артели. Таким образом, у рабочих порознь отнята надежда на внезапное обогащение. Между тем, эта-то надежда и позволяла рабочим массам мириться с крайне тягостными условиями работы и самой жизни на приисках, заброшенных в глухую, холодную тайгу.

Наряду с этим, ревниво оберегая свои прерогативы, как собственника каждой крупицы золота, а в другом направлении пользуясь своим положением монополиста, ленское товарищество лишило рабочие массы фактической возможности защищать свои права, выработанные, однако, местными обычаями на протяжении почти целого столетия.

Труд, правда, оплачивается сравнительно высоко. Годовой заработок рабочего колеблется между 500 и 600 руб., но почти не стало слышно, как раньше, о рабочих, уносящих тысячи рублей и десятки тысяч. Главная приманка, своего рода лотерея, исчезла. Всё урегулировано, и масса уже этим самым фактом чувствует себя обиженной. Прежде “фарт” (выручка от самородков) делился между предпринимателем и рабочим. Теперь “фартовый” заработок всецело выпадает на долю счастливого владельца акций ленского товарищества. Рабочая масса видит, как непропорционально затрачиваемому капиталу обогащается владелец предприятия. Она слышит, что управляющий на сверхсметной добыче золота наживает сотни тысяч рублей. Но все эти блага идут мимо работающих. Создаётся опасное настроение против алчных монополистов, не желающих делится дарами природы с теми, кто их открыл и добыл.

На приисках к тому присоединяется тягостное чувство порабощения всех и каждого деспотическому товариществу. Почти все жители города Бодайбо находятся в подчинении “хозяину”, все являются лишь подрядчиками у него. В виду этого, раз администрация товарищества признаёт чьё-либо пребывание вредным, то опальный рабочий, не поладивший на приисках, не может выступить хотя бы в роли старателя, т.е. самостоятельного, мелкого предпринимателя-рабочего. Стоит администрации под рукой объявить кому-нибудь отлучение, и такой рабочий не получит нигде кредита. В буквальном смысле слова, он окажется лишённым крова и пищи. Вот почему общая зависимость от товарищества создаёт враждебную ему атмосферу.

Она сгущается и тем, что более мелкие служащие далеко не всегда остаются на высоте положения. Власть, сознание могучей силы хозяина опьяняет исполнителей среднего и мелкого калибра. Поэтому очень часты случаи нетактичного отношения мелкой администрации к отдельным рабочим. Обиженный встречает, конечно, огромное сочувствие в сотрудниках, понимающих, что каждый из них не застрахован от подобной участи. Фактическое бесправие массы вызывает ощущение неуверенности в завтрашнем дне. Между тем, эта неуверенность не имеет противовесом прежней надежды на возможность быстрого обеспечения. Сама высшая администрация прекрасно сознаёт необходимость выдержанного отношения к запросам и интересам массы. Тем не менее, на каждом шагу исполнители велений начальства выступают в роли насильников.

Создаётся такое положение, при котором фактически упраздняются все юридические и правовые нормы. Казалось бы, что право иска по нарушенному договору является неотъемлемым у каждого лица. Между тем, среди требований, выставленных рабочими, фигурирует именно признание за ними “права предъявлять иски товариществу о нарушении договора”. Несомненно, что никто юридически не в состоянии лишить рабочих права на иск. Но, в действительности, рабочему даже проживать негде после расчёта, чтобы вести процесс с товариществом по нарушению им контракта. Всякая же юридическая помощь на месте отсутствует. Тот факт, что рабочим по иску, ими предъявляемому, пришлось обратиться к иркутским адвокатам, красноречивее всяких слов свидетельствует о совершенной беззащитности рабочих в золотоносном районе. Крепостническая зависимость рабочих от администрации приисков вызывает то, что на деле не может быть осуществлено право каждого назначить плату за сверхурочные работы по соглашению. Засим, как видно из требований рабочих, они фактически лишены возможности привлекать лиц из приисковой администрации к ответственности за оскорбление, настаивать на регулярной уплате денег за дни, пропущенные по болезни и увечью, приключившемуся по вине товарищества и т.д. Не обеспечены правильность расчёта, выдача на руки расчетных книжек да и самая оплата труда деньгами, а не талонами.

Об обстановке, в которой живут рабочие ленских приисков и совместной жизни семейных с холостыми говорить не приходится... Ужасы казарменной жизни рабочих были описываемы на страницах “Нового Времени”. Очевидно, что создание полного и беспредельного порабощения товариществу толкнуло, наконец, рабочих, решительно не склонных поддаваться агитации, на мысль о необходимости объединённому образу действий товарищества противопоставить объединённое же выступление рабочих масс.

Не надо забывать, с другой стороны, что нравственную поддержку рабочие встречают во всех слоях местного населения. Против товарищества настроены мелкие золотопромышленники, выбитые из колеи непосильной конкуренцией, против него же и многочисленные поставщики, работающие на ленцев, но всегда сожалеющие, что те диктуют им цены, какие угодно.

Круговая кабала в районе объединяет всех на чувстве недовольства вообще, а в частности, и на глубине ненависти к отдельным лицам, из состава его администрации. Слишком очевидна для всех общая подчинённость, заставляющая 25-тысячное население покорно уступать львиную долю извлекаемых богатств в руки пришлых иностранцев и евреев. Неимение выхода, отсутствие других предприятий, куда могли бы передвигаться элементы, возмущённые действиями товарищества, всё делает обстановку подобной той, которая создалась бы в котле, лишённом предохранительных клапанов...

Заправилы ленского товарищества настолько привыкли к атмосфере беспрекословного подчинения всех и каждого, что уже сама попытка рабочих восстановить свои попранные права вывела “хозяев” из равновесия.

Ленцы неотступно требовали от представителей власти крутых мер. Непокорных протестантов предполагалось выселять зимой, т.е. обрекать на все невзгоды странствий в дикой тайге, по морозу и пешком. Между тем, один выход из тайги в заселённую местность обошёлся бы бедному рабочему при этих условиях в 80-100 руб.

Колебания местной администрации в деле немедленного выселения вызвали жалобы ленцев на агентов правительства. Не довольствуясь сказанным, товарищество первым делом потребовало отправки войска. Это обстоятельство ещё более возбудило рабочих, в начале даже склонных охранять шахты от затопления водой. Арест стачечного комитета без повода к тому с его стороны, а затем и коварное стремление ленской администрации придать стачке присущий ей политический характер, запутали все отношения.

Губернские власти, естественно, потеряли голову, и в результате —пролитая кровь!...

Как всегда, собственные важные недочёты пробуют теперь прикрыть вероломными криками о политическом выступлении. Свою бесцеремонность в обращении с правами населения и рабочих масс маскируют возгласами о подрыве основ!... Между тем, единственным коренным выходом из создавшегося положения является уничтожение монополий ленцев, закабаливших весь край, благодаря бездорожью и трудности проникновения в район, нередко и совсем отрезываемый от мира.

Приходится пожалеть, что, благодаря проискам города Иркутска, вопрос о соединении судоходной части р. Лены железной дорогой с Сибирской магистралью отложен до осени. Каждый год промедления отдаёт край в безраздельное господство монополистов, очевидно потерявших меру в своих притязаниях и не останавливающихся, для защиты своих привилегий перед пролитием крови рабочих, в жесточайшей, каторжной обстановке создающих им колоссальные богатства...”

III. Установив путём изложенного магистральные линии вопроса, нельзя не перейти к его анализу, разумеется, сжатому. Материалом служат данные, опубликованные в печати и прения в государственной думе.

На первом плане необходимо ознакомиться, по крайней мере, с главными из действующих лиц и прежде всего остановиться на фамилии Гинцбургов.

Основателем её, увы, зловещего для России благоденствия является Иевзель Гинцбург, занимавшийся винными откупами, равно как казёнными подрядками и поставками, особенно же снабжением войск по наставлениям талмуда в Крымскую войну. Но, сколь бы они ни были вразумительны, гешефты Иевзеля Гинцбурга в кровавую эпопею Севастополя, строго говоря, выходят за пределы нашей задачи. В виду этого, ограничиваясь ссылкой на данный факт и пологая, что он достаточно говорит сам за себя, мы отметим лишь, что плодам своих благодеяний, оказанных русской армии, Гинцбург не давал, конечно, оставаться втуне. Нет, он для них нашёл блистательное помещение как в денежном, так и в политическом смысле. Превратившись в барона и открыв банкирский дом в самом Петербурге, он не замедлил принять участие, без сомнения, иудейское, и в освобождении крестьян... Грандиозность финансовой операции правительства по выпуску 5% билетов Государственного Банка в уплату помещикам за наделяемые крестьянам земли, была немедленно учтена международным еврейством, представителем которого в С.-Петербурге оказался тот же Гинцбург. Сперва совместно с сыном, Гиршем, переименовавшим себя в Горация, а после своей смерти уже в лице его одного, основатель фирмы начал скупать 5% билеты у крупнейших рабовладельцев. В этом направлении были одновременно достигаемы две цели. Через еврейскую стачку цена 5% билетов была понижена в среднем процентов на 20 против номинала ^[¹⁷^]. Когда же Гинцбург выезжал на гастроли в Ниццу, Ментону, Канн либо Монте-Карло для “воспособления” неунывающей российской аристократии, то эта цена низводилась им, по мере нужды “клиентов”, даже на 30, а временами и на 40 процентов. Ясно, какие отсюда проистекали барыши...

Но Гораций Гинцбург этим не довольствовался. “Помогая своему счастью”, он во славу Израиля умножал знакомства и завязывал связи сильных мира сего, пока не сделался в петербургских сферах persona gratissima, используя своё положение как посол всемирного кагала. Между прочим, ему удалось с чрезвычайным торжеством и в присутствии высших должностных лиц русской администрации открыть вновь сооружённую кагалом синагогу в Петербурге, причём иудеи встречали его, как нового Моисея, нисходящего с горы Синая, а издатель журнала для семейного чтения, еврей Маркс, на страницах своей “Нивы”, возвестил об этом событии, даже как о неизречённой благодати и о залоге новой эры в России... И стал Гораций Гинцбург, как некогда Мадрохей, “великим у сынов Иуды и любимым у множества братьев своих, ибо искал добра народу своему и говорил во благо племени своего”. Чрез него на горе нашему отечеству проводились всякого рода еврейские дела, под его покровительством быстро размножались и усиливались иудеи в Петербурге, при его же содействии проникали они в высшие правительственные учреждения и ему, наконец, мы больше всего обязаны кадетскими, а то и прямо еврейскими депутатами в государственной думе от первенствующей русской столицы... Гинцбург был действительным главнокомандующим русского еврейства и, концентрируя его силы против нас, являлся в течение долгих лет для собратий своих незаменимой опорой. А для того, чтобы составить себе решительное понятие о степени нашей близорукости, укажем, в заключение, на столь поразительный факт, как принадлежность того же еврея Горация Гинцбурга к “Священной Дружине”, организованной важнейшими русскими сановниками для охраны Государя Императора Александра III, после злодеяния 1 марта 1881 года ^[¹⁸^].

Расширяя кагальное господство, Гораций Гинцбург направил свою деятельность в сторону драгоценнейших металлов — платины и золота. Месторождения платины на земном шаре редки. Посему Урал, как её важнейший источник, должен был оказаться в отношении платины монополией одного из сыновей Горация Гинцбурга — Александра. Из 450 пудов ежегодной добычи этого незаменимого в электротехнике металла больше половины захватывается именно на Урале анонимной компанией, во главе которой стоит барон Александр. Скупая, в частности, всю вообще платину у графов Шуваловых, князей Сан-Донато и других известных промышленников, еврей Александр Гинцбург держит в своих руках не только платиновое дело всей России, а и целого света. Разбогатев за счёт русского народа и у нас же безмерно обогащаясь вновь, барон Александр, тем не менее, как еврей и ставленник иностранных сынов Иуды, ведёт, конечно, на Урале непримиримую борьбу с русской частью предпринимателей, средних и мелких геройски отбивающихся от окончательного закабаления иностранцами и еврейством. Увы, они едва ли могут питать какую-либо надежду... После трёхлетних усилий, совету съезда представителей уральских золотопромышленников удалось, наконец, добиться внесения в государственную думу законопроекта об урегулировании платинового вопроса в Империи. И что же?... Александр Гинцбург выступил в совете съезда представителей промышленности и торговли с докладом о вреде этого законопроекта. С другой стороны, были найдены ходы в одну из комиссий государственной думы, и та согласилась с мнением барона...

Наряду со сказанным, не излишне, пожалуй, указать и на следующее. Русская золотопромышленность имеет в Петербурге свой орган, именуемый постоянной совещательной конторой. В его работах принимают участие и представители местных съездов. Однако, по странной иронии судьбы большинство членов конторы евреи. Председатель — Грауман, члены — Оссяндовский, Захер, Литауэр и т.п. Сверх того, эти евреи являются, по-видимому, лишь ставленниками иудейской же затеи, “Лензото”, иначе говоря, “ленского золотопромышленного товарищества”.

“Оно родилось на свет 29 марта 1896 года, — говорит Марков 2-й в государственной думе, — ну, разумеется, преемником его был никто иной, как министр финансов Сергеи Юльевич Витте, а в столь полезной деятельности ему содействовал и тогдашний министр земледелия г. Ермолов. Громадные золотоносные владения отдавались новым учредителям, каковыми объявлялись барон Гораций Иевзелев Гинцбург и торговый дом “Мейер и К'”, т.е. махровый жид и коллективный жид. Далее, хотя в Сибири жиды не имеют права и проживать, особым законом того же 1896 года двум названным жидам, коллективному и единоличному, были отданы громадные сибирские земли с разными иными недвижимостями и, сверх того, предоставлено приобретать столько земель, сколько заблагорассудится. И они своим правом воспользовались... Теперь даже ораторы из кадетской партии, правда — сибиряки, на собственной шкуре испытывающие эту прелесть, заявляют, что чуть ли не вся Лена с Вилюем и Витимом принадлежат тем же жидам без остатка. В параллель со сказанным трудно не напомнить, что русское благородное дворянство и до сих пор не может настоять на исполнении священной воли Императора Александра III, повелевшего отводить в Сибири необходимые угодья дворянам, нуждающимся в земле...”.

Надо ли прибавлять, что в защиту русских рабочих от еврейской эксплуатации, а также и вообще о рабочем законодательстве в горнозаводской промышленности С.Ю. Витте отнюдь не заботился, ни будучи всесильным министром финансов, ни в качестве премьера даже в 1905 году...

С этой точки зрения, следует привести жалобы в государственной думе сибирского депутата Чиликина.

“В прениях о ленских событиях осталась не освещённой одна сторона. Дело в том, что в самой основе событий лежит отсутствие рабочего законодательства по отношению к рабочим, занятым в горных промыслах. Такое отсутствие попечения государства о жизни, здоровье и положении рабочих, занятых золотопромышленностью, и явилось главным побудителем к тому, что ленские рабочие взялись за столь бедственное орудие в борьбе с предпринимателями, как стачка. Между тем, уже 7 лет назад правительство признало невозможным охранять существующий порядок во взаимных отношениях рабочих с золотопромышленниками, а в 1908 г. министерством торговли и промышленности был разработан целый ряд проектов о рабочих на горных промыслах. Но эти проекты так и остались не внесёнными в думу, не смотря на то, что съезд золотопромышленников проектировал даже создание особых промысловых судов из рабочих и предпринимателей, и примирительных камер. Когда же депутат Волков сам внёс предложение о распространении закона о страховании на Сибирь, государственная дума по настоянию Литвинова-Фалинского отклонила его предложение, хотя съезд золотопромышленников ещё в 1907 г. признал возможным распространить этот закон на Сибирь. Ныне от имени сибирских депутатов я предлагаю думе принять следующую формулу перехода: “Принимая запрос, государственная дума считает необходимым внесение правительством проекта, устанавливающего правила о найме рабочих на золотые и платиновые прииски, нормирующего рабочее время и жилищные условия на этих приисках, а также распространение на приисковые районы в Сибири законов о страховании от несчастных случаев, болезней, инвалидностей и т.д.”.

Директором-распорядителем в “Лензото” состоит, разумеется, другой сын Горация Гинцбурга — Альфред. Что он мало способен к делам вообще, а к этому в частности, и что он больше занимается прожиганием жизни, нежели чем-либо иным, это вовсе не мешает ему быть владыкой 6.000 рабочих, порабощённых ленским товариществом. Барону Альфреду достаточно носить фамилию Гинцбурга для того, чтобы повелевать неограниченно. Da schweigt alles!... Само собою разумеется, что как и барон Гораций, Альфред и Александр Гинцбурги являются, прежде всего великими во Израиле и в этом качестве состоят членами духовного правления Петербургской синагоги... Впрочем, черезполосность кагальной власти с правлением ленского товарищества, неизбежная, так сказать, теоретически, раскрывается и соучастием в обоих учреждениях кроме самих Гинцбургов ещё таких “золотоносных” иудеев, как Мейер, Мориц и другие. Столь же логическим результатом является как назначение высшим представителем товарищества на месте приисков иностранца Теппана, так и переход в товарищество со службы Правительству окружного инженера Амурэ. Не взирая на страшное впечатление кровавых событий 4 апреля по всей России, слуги Гинцбурга Амурэ и Теппан, стали вновь требовать у власти энергического воздействия на рабочих, а инженер Теппан даже заявил публично в присутствии окружного инженера Александрова, что нечего останавливаться на полумерах при защите интересов такого крупного, мирового дела как ленское предприятие... Возможно ли сомневаться, при этих условиях, что среди упомянутых вселенских забот чужеродцам аккомпанируют и доподлинные евреи? Действительно, подготовляя выступление на данную сцену англичан или, выражаясь проще, английских евреев, подкреплённых несколькими шаббесгоями-лордами, занимался оборудованием драгоценнейшего Феодосиевского прииска еврей же, инженер Гассовер, а главным инженером товарищества и доныне оказывается Гирш Дувидов Гершберг, самое имя, отчество и фамилия которого лучше свидетельствуют, чем любое жизнеописание!...

Тем не менее, всё это — сравнительная мелочь. Главными поддужными Альфреда Гинцбурга являются два особых, русских шаббесгоя — Белозеров и Тимирязев.

Глубоко прозорливым являлся старый русский закон, которым бывшему крепостному, хотя бы и достигшему дворянства, запрещалось владеть своими бывшими односельцами, как и крепостными людьми.

Такой закон необходим и по отношению к бывшим рабочим, сколь бы они ни были воспеваемы биржей. “Трясётся земля и не может носить раба, когда он сделается царём!” (Притчи Сол., XXX, 21 и 22). Члену правления синагоги Альфреду Гинцбургу этот текст не может быть неизвестным. Ясно, что, назначая вершителем судеб приискового населения одного из бывших “старателей”, Белозерова, барон Альфред понимал, что делал. И мы видим, что непомерное возвышение размера “уроков”, наряду с принудительным понижением заработной платы и ухудшением всех условий жизни тружеников на приисках, отказы даже в медицинской помощи, удаление всякого из служащих, как только он дерзнёт выразить симпатию к рабочим, вообще крайняя жестокость их эксплуатации, выработанная его собственным опытом, как рабочего, проистекали от Белозерова. Увеличивая, стало быть, барыши товарищества, он не только приобретал репутацию “дельца” и непререкаемый авторитет на собраниях акционеров, но и, получая жалованья до 150.000 руб. в год, находил возможным переноситься с печальных, слезами и кровью залитых берегов Бодайбо, на Cote d'Azur и целыми месяцами наслаждаться в Ницце, либо Монте-Карло. Англо-еврейская кампания, добывавшая груды золота из промёрзших ленских песков, ставила труд рабочих в крайне тяжёлые условия. На это указывали и правительственные обследования. Министерство торговли, к которому обращались руководители золотого дела во главе с Гинцбургом, советовало, к сожалению бесплодно, улучшить положение рабочих, пойти на встречу их материальной нужде...

Между тем, цены на ленские акции росли с головокружительной быстротой; на покупке и продаже этих бумаг наживались в короткое время миллионные состояния.

На бирже “Лена” оказалась сказочным талисманом, позволяющим извлекать золото шутя, играя в жмурки. Мри этих чудесных превращениях все, конечно, забывали о песках Бодайбо, мёрзлой пустыне, в которой создавались сказочные богатства. Тяжкий грех г. Гинцбурга и прочих заправил компании лежал в пренебрежении к тому фундаменту, на котором они возводили своё колоссальное золотое сооружение. Всё их внимание было обращено на лицевую сторону здания, а то, что совершалось в его отдалённых углах, они скрывали, пользуясь недоступностью края.

Для полноты же картины остаётся, разве, привести следующую выдержку из “Земщины”, обоснованную на сведениях “Нового Времени”.

“Непосредственное распоряжение всеми делами приисков возложено на некоего Белозерова, который является настоящим “царём тайги”. Хотя сам он вышел из простых рабочих, но их интересами не занимается, а хищнически эксплуатирует силы рабочих и всех причастных к делу.

Такие встречи и проводы, какие делаются Белозерову при его приездах и отъездах с приисков, устраиваются в России только членам Царской семьи. Флаги, триумфальные арки, венки, транспаранты, гирлянды зелени и сотни электрических ламп пестрят и сверкают на пути полновластного распорядителя судеб целых тысяч людей. Чиновники пред ним молчат, его служащие благоговеют. Умный, хитрый, прекрасно знающий местные условия, а главное характер местных людей, сибиряков, до мозга костей — в смысле эгоизма и настойчивости, он властной рукой ведёт ленское т-во, заставляя всех подчиняться своей воле.

Тройка из такого Колупаева, Гинцбурга и “просвещенного” Тимирязева дружно “работала”, но и не менее дружно вела рабочих к взрыву... Кулак, жид и ка-дэк — компания восхитительная!

Мудрено ли, что и деяния их кровавые...”

Но, поручив такое амплуа Белозерову, “директор-распорядитель”, равным образом, не мог не сознавать надобности и в “заслуженном” агентстве среди петербургских сфер. Стремясь по иудейскому обыкновению к тирании и безнаказанности, барон Альфред должен был охранять как надлежащие условия положения в ленской тайге, так и гарантии их незыблемости. А что там проделывалось, тому показателем служит хотя бы следующее: ^[¹⁹^]

“Здесь, только что, один из сибирских депутатов читал выдержку из газет о том, каково положение товарищества, положение совершенно исключительное, облеченное всеми атрибутами власти, которые должны быть только у правительства. Моё внимание остановила и перепечатка из “Сибирской Жизни”, воспроизведённая “Речью” в №95, от 8 апреля. Да, действительно, там сказано всё то, что нам здесь читали:

Ленское товарищество доставляет средства на содержание мировых судебных установлений, горно-полицейской стражи, личного состава почтово-телеграфных учреждений, горных исправников и их канцелярий, квартирного довольствия чинов горного надзора; на оборудование Бодайбинской тюрьмы, на квартирное довольство чинов местного тюремного управления и надзора. Вся эта масса правительственных чиновников, за получением жалования, вынуждена обращаться в кассу ленского товарищества.

Возмутительное положение! Но ведь, господа, оно создалось не со вчерашнего дня. Ведь это — положение, установленное законом. Почему же до сих пор молчали гг. сибирские депутаты? Почему они ждали расстрела, чтобы заговорить об этих безобразиях”.

Наряду с такой картиной, знаменателен и дальнейший вызов “Земщины”.

Корреспондент “Нового Времени” также рисует порядки, воцарившиеся на ленских приисках. Указав на громадное государственное значение приисков, являющихся важнейшим колонизационным пунктом Сибири, он говорит, что вся власть над экономической жизнью его была сосредоточена в руках товарищества.

Правительственные учреждения города Бодайбо завалены исключительно делами, касающимися так или иначе ленского товарищества. Все должностные лица, имеющие по закону право на получение определённых пособий от съездов золотопромышленников, получаю! таковые от товарищества, так как оно одно фактически представляет собой весь съезд. Даже местная, бодайбинская воинская команда, и та не избежала влияния всесильных ленцев. Часть этой команды отдельно проживает на Надеждинском прииске, при главной промысловой конторе, будучи занята охраной запасов ленского золота и сопровождением его, при перевозках с приисков в гор. Бодайбо, для сплава. Привлечение воинской команды к несению обязанностей охраны золота началось в период экспроприации, но продолжается и до нынешнего дня...^[²⁰^]

Вполне очевидно, что столь безжалостная и, как об этом ныне кричат уже воробьи на крышах, опасная для спокойствия не только на приисках, а и по всей России, эксплуатация трудящегося населения иудейством обусловливала необходимость призвать на стражу его мероприятий в Петербурге, по крайней мере, бывшего министра. Честь этого рода выпала на долю В.И. Тимирязева, наперсника и креатуры Витте. Чтобы составить себе о нём понятие, необходимо прежде всего, остановиться на его письме в “Новое Время”, где министр ci-devant, между прочим, говорит:

“По поводу событий на ленских приисках были в печати и в государственной думе высказаны резкие суждения о моей будто бы причастности к этим горестным событиям. Моё место — место председателя лондонского правления английского о-ва “Lena-Goldfields”, которое было основано лет пять назад, когда финансовое положение ленского т-ва пришло в упадок, с единственной целью обеспечить русскому т-ву лёгкую и постоянную форму кредита для оборотного капитала и вообще для развития дела, равно как содействовать при помощи английских инженеров более успешному изучению золотоносных площадей и их разработке. К самому управлению промыслами лондонское правление никакого отношения не имело, никаких вопросов из этой области к рассмотрению не принимало и никаких указаний не давало. Английское о-во никогда не возбуждало ходатайства о допущении его в Россию, где оно являлось лишь простым акционером русского о-ва. Я отнюдь не удивляюсь тому, что без доказательств моей причастности ко всему, что происходило на приисках, даже без расследования дела, надо мной совершают моральную казнь. Мы живём в такое печальное время классовой ненависти и жестокого сведения счетов, что нравственный расстрел человека незапятнанной репутации, ни в чём не уличённого, никого как будто не смущает!... Но содеянное со мною является в сущности повторением приёма о стрелочнике, на которого стараются поскорей, не разобравшись в деле, свалить чью-то вину. А это обстоятельство имеет уже более серьёзное значение, так как сенсационными, беспочвенными выпадами против меня только затемняется суть крайне серьёзною вопроса, и, быть может, внимание отклоняется в сторону от тот пути, на который его следовало поскорее направить для тщательного, беспристрастного и всестороннего выяснения обстоятельств глубоко прискорбного события”.

Таким образом, мы с утешением должны видеть, что г. Тимирязев — не более, как стрелочник в грандиозной ленской катастрофе. Но ведь и любой стрелочник способен причинить крушение неправильным переводом стрелки... С другой стороны, пословица “моя хата с краю, — я ничего не знаю”, не уместна, в данном случае, хотя бы потому, что сказки на эту банальную тему утратили даже свою новизну. Правда, наивная элементарность приёмов доброго старого времени отошла в вечность. Лихоимственность изворотов и ябедническое коварство стали в нынешние дни анахронизмами. Теперь в “священных”, глубоко таинственных областях Haute-Banque всё, как всякому известно, совершается “на точном основании существующих узаконений”, т.е. по внешности — неуязвимо. Чтобы не ходить далеко за примерами, укажем хотя бы на маскарад с переодеваниями анонимных электрических сообществ, оперирующих в самом Петербурге, или на бухгалтерские опыты высшей магии датско-шведско-русского телефонного предприятия в Москве, у которого, как сейчас только обнаруживается, есть богатейшие монопольные права, но нет никаких обязанностей, потому что никакого имущества не имеется, вся же многомиллионная видимость ему не принадлежит, так как формально является собственностью других, в свою очередь, безымянных же заведений, либо в Швеции, либо в Дании.

Умывая руки в гибели нескольких сот человек на приисках ленского товарищества, г. Тимирязев, несомненно, забывает, что 75%, т.е. три четверти акций, а значит, и барышей сего последнего, принадлежат той же самой компании “Лена-Гольдфильдс”, лондонское правление которого содержит, однако, его же, Тимирязева, своим председателем именно в Петербурге... Готовый, повидимому, расплакаться над залпами 4 апреля, Тимирязев повествует о ходе событий так, как будто он только что упал с Луны. Что же касается кредита, которым англичане по протекции бедного “стрелочника” благодетельствуют Россию, то и в этом направлении, поперёк дороги г. Тимирязева становится, как объяснено ниже, не одна операция с выпуском “малой Лены” — именно 14 апреля текущего же года, т.е. всего десяток дней после ужасов на р. Бодайбо, а и та же биржевая свистопляска, которой акции “большой Лены” были взмываемы раньше до десяти — и даже до одиннадцатикратной стоимости их номинала. С другой стороны, не совсем приличествует девичья скромность и самому председателю лондонского правления, когда, вопреки русскому закону, доставшиеся “англичанам” 75% акций “большой Лены” оказались, по крайней мере, на значительные суммы, для вовлечения в игру и мелкого люда в России, разбитыми на “шэры” — по одному фунту стерлингов, то есть, лишь по десяти рублей номинальных, причём их биржевая цена доходила до 50 руб., да и сейчас стоит не ниже 40 руб. за штуку. Игнорировать появление шэров г. Тимирязев не мог, а умалчивать о них теперь не вправе, особенно в виду своих же ламентаций на тему, что “ни одно доброе дело безнаказанным не остаётся...”

По отношению к роли Государственного Банка, “воспособлявшего” ленскую игру, г. Тимирязев, равным образом, не может быть менее сведущ, чем М.О. Меньшиков из “Нового Времени”. А между тем, вот что повествует мужественный публицист:

“Опытные люди утверждают, что все явления нашей экономической жизни имеют паразитный в отношении государства характер. Биржевая спекуляция держится и теперь в значительной степени, как 30-40 лет назад, на участии Государственного Банка. Почему-то считается полезным для страны давать евреям (в частности — еврейским банкам) дешевый кредит, который они превращают в дорогой кредит для обыкновенной публики. На разнице этих кредитов наживаются колоссальные состояния, уже не нуждающиеся затем в казенной поддержке для дальнейших ростовщических операций. В общем выходит так, что, взимая с евреев небольшой процент, государство как бы отдает им страну на откуп. За часть добычи уступается посредникам остальная часть. Эта недостойная государства зависимость от нехристианского народца, внедрившегося всюду в качестве паразита, заставляет смотреть на его губительные операции с терпимостью, ничем не оправдываемой. Как было бы хорошо, если бы гекатомба русских рабочих, принесённая в жертву еврейскому золоту, заставила, наконец, обратить серьёзное внимание и вообще на биржевой ажиотаж, свирепствующий в последние годы”.

Но, и помимо всего уже изложенного, “лондонская” экстерриториальность новоявленного стрелочника мало гармонирует с его петербургским антуражем. Разве не председательствует тот же Тимирязев в Русском банке для внешней торговли, где директорами состоят два Рафаловича, Гаммель, Гротек, Поммер, Банг, Пинхус, Таубвурцель и Юргенсон? Разве не сидит ещё раз тот же Тимирязев председателем в “Саламандре”, где директорами Каплан, Мориц, Мейер из ленского товарищества, и Гротек из Русского банка для внешней торговли?...

Правда, ка-дэки Некрасов, Скороходов, Аджемов etc. преисполнены негодованием. Но разве вся прогрессивная компания, заседающая в ленском золотопромышленном деле, не связана прочно и крепко с целым рядом столь же “культурных” и “прогрессивных” предприятий? Разве капельмейстером не является бывший министр Тимирязев, о пламенно-освободительных взглядах которого знают и грудные младенцы? Разве, наконец, не в бытность его же, Тимирязева, русским министром торговли и промышленности проводился и преуспел новый устав ленского товарищества именно в виду его слияния, говоря просто, с “Леной-Гольдфильдс”?!...

Sapient sat!

Посему только ради апофеоза мы по одной из московских газет возобновляем следующий вопрос, разрешению которого до сих пор, очевидно, помешала лишь неизречённая скромность доблестного “стрелочника”.

“Позвольте напомнить обществу о следующем.

Не далее, как в октябре 1911 годя, В.И. Тимирязев, полемизируя с гр. С.Ю. Витте, печатно заявил, что оставил его кабинет “вследствие чрезмерного расширения военно-полевой юрисдикции”. В апреле 1912 года, на ленских промыслах, застрелено 150 человек. Это довольно чрезмерное расширение военно-полевой юрисдикции. Министром торговли В.И. Тимирязев получал 18.000 рублей в год. Тогда он ушел, не стерпел расстрелов. Сейчас в качестве заправилы ленского товарищества он получает 50.000 рублей в год.

Уйдёт ли он из ленского правления, не стерпев расстрелов, или “стерпит”?...

IV. Не напрасно акулы и удавы “Большой Лены” именуют своё дело мировым. Действительно, если бы с количеством добываемого здесь золота могли покушаться на сравнение прииски в Северной Америке либо в Трансваале, то не иначе, как отметив, что тамошние добычи требуют соучастия целых синдикатов, между тем как нет нигде компании, кроме ленской, которая самостоятельно промывала бы 1.000 пудов золота ежегодно. Её владения — крупное государство, а одно наименование её приисков вызывает напряжение памяти. Таковы: Андреевский, Утёсистый, Александровский, Прокофьевский, Васильевский, Личаевский, Покровский, Ильинский, Надеждинский, Феодосьевский... и т.д. Et ubi solitudinem fecerunt — pacem appelant. Внутри никто пикнуть не смеет, кругом безграничная, ледяная тайга. До ближайшего уездного городка Киренска 300 верст, до Иркутска — почти 2.000 верст, до Петербурга — 8.000 верст. Временами же, например, при разливе рек, это государство отрезается от всего мира. Владычество иезуитов некогда в Перу — ничто перед самовластием евреев на Лене. Единичных жалоб нет и быть не может под страхом изгнания на голодную смерть. Местные власти зависят от товарищества. Белозеров знает, кого и как среди рабочих согнуть в бараний рог. В Петербурге, бывший министр оплачивается товариществом же десятками тысяч рублей жалованья...

Помещения для рабочих грязны, недостаточны по объёму, сыры, даже не освещены. О соглашении между рабочими и хозяином говорить смешно. Потеря рабочего времени на переходах между приисками не считается вовсе. Задание “уроков” и самый заработок преданы на произвол администрации товарищества. Труд рабочих опасный, каторжный — либо в мёрзлой от века земле, либо в воде по колена. Медицинская помощь мнимая, ибо нельзя же считать двух врачей там, где и шестерым не управиться, ведь рабочих несколько тысяч человек. Болезнь, увечье, инвалидность рабочего влекут за собой изгнание. Пища неимоверно дорога, а подчас и отвратительна. Мука с отрубями, непросеянная. Мясо часто несвежее, а то и гнилое. Деньгами товарищество не платит, а выдаёт талоны ^[²¹^] на свои же склады, помимо которых деваться некуда, если не считать винных лавок того же товарищества, где рабочим предоставляется пропивать остатки заработка, какие не были отняты раньше грабительскими ценами за провизию. Ростовщичество достигает пышного расцвета тем безжалостнее, чем дерзновеннее удерживаются товариществом их платы рабочим триста и даже четыреста тысяч в год. Чтобы выслать денег для уплаты податей на хлеб семье, рабочему надо продать талон, гиены же и шакалы во образе местных иудеев — “благодетелей” отнимают в свою пользу 50, а то и 75 процентов номинальной цены талона...

От всесильного же товарищества в этом царстве еврейского золота зависят чины всех ведомств, начиная с мировых судей или горного надзора и до почтальона либо урядника включительно. Разве это не государство в государстве? Разве мыслимо было мириться со столь безобразным положением вещей?...

Какова при обыденных условиях могла быть защита рабочих у приисковых властей, можно сообразить по тому, что учинялось ими, когда терпение униженных и оскобленных, наконец, истощилось и, когда осмотрительность повелевалась сугубо. Мировой судья Хитуп постановлял выселять рабочих в тайгу под предлогом нарушения договора даже вопреки иркутскому горнозаводскому управлению, которое, согласно с истиной, признавало, наоборот, что договор нарушен товариществом. Только благоразумием губернатора исполнение таких решений, а значит, и сопряженных с ним беспорядков было предотвращено. В пояснение же сего, правительственный инженер Тульчинский 17 апреля телеграфировал горному управлению, что расследованием установлены пока в общих чертах такие противозаконные действия ленской компании. Нарушение в договоре пункта одиннадцатого, расплатой вместо денег товарами из, магазина даже и не по таксе; пункта девятого — несоблюдением дней отдыхов; нарушение правил 8 декабря 1897 г. о продолжительности рабочего времени, равно как обязательных постановлений 12 июня 1908 г. и 18 марта 1910 г., а также выдачей талонов на магазин для получения товаров в счёт заработка наряду с отпуском плохого мяса и непросеянного хлеба.

С другой стороны, отсутствие политических тенденций в среде рабочих и вынужденность забастовки экономической тиранией ленских заправил наряду с мирным характером течения забастовки удостоверяются: а) фактом, что, имея возможность одним лишь пассивным бездействием затопить шахты, то есть нанести товариществу огромные убытки, рабочие до принятия крутых мер им во вред продолжали откачивать воду, б) отзывами иркутских губернатора Бантыша и генерал-губернатора Князева.

Тем не менее, вопреки государственной прозорливости, судебный следователь заключил под стражу до 70 выборных рабочего населения на приисках по обвинению в деянии, предусмотренном 125 ст. Угол. Улож., хотя закон этот едва ли относится к делу. Результаты же отсюда не трудно было предвидеть на всём пространстве России. Возможно, конечно, что сосланные по уголовным приговорам и оказавшиеся risum teneatis среди выборных евреи (участник латышской революции Думке и член “бунда” Индрик Розенберг) старались использовать замученную их же соплеменниками рабочую массу, однако, судебная власть повинна была не спешить, в особенности, когда на удовлетворение большинства заявленных рабочими требований товариществом было изъявлено согласие и дело стало налаживаться к миру. 1905 год должен был кое-чему научить. Нельзя было не предусматривать, особенно в настоящую — предвыборную эпоху, что в связи с ленскими, беспорядки возникнут и в других местах, как бывало раньше. Ведь уже Аристотель заметил, что человек есть животное стадное, а для кого же в настоящее время это ещё может быть тайной?!...

Действительность не замедлила сказаться вслед за событиями 4 апреля 1912 г. близь Феодосийского прииска.

Рутиной отличаются и стачки рабочих. Один за другим забастовывают в том же апреле сперва маленькие, а затем и более крупные заводы за несколько тысяч вёрст, в самом Петербурге. Общее же число бастующих поднимается до многих десятков тысяч. Забастовали заводы Розенкранца и Эриксона, Крейтона, Нобеля, Пинша, Круга, Шове, Чешера, Леснера, Коппеля, Кирхнера, Кана. По обилию таких, чисто-русских, фамилий приходишь к гипотезе, не лишенной вероятия: одни ли рабочие бастуют и нет ли в этом отношении “директив” со стороны инородческой администрации петербургских заводов? Полиция, как и Плеве, делает своё дело, т.е. опять арестовывает уличных агитаторов, производит обыски, отбирает “нелегальную литературу” и “шапирографы” (аппарат для прокламаций, изобретенный Срулем Шапирой)...

Рутинерам правится, что и нынешние беспорядки идут по установившемуся шаблону. Рутинеры из рабочих и учащейся молодёжи страшно гордятся своими репетициями буква в букву того самого, что проделывали “товарищи” эпохи Сипягина и Плеве... Они выкрикивают те же самые лозунги, поют те же давно составленные песни: “Мы жертвою пали...”, “Вставай, подымайся” и т.п.

Одним словом, как всегда, когда жизнь принимает толповой характер, исчезает творчество и устанавливается своего рода староверие...

Не мешало, далее, властям на Лене памятовать, что в своей дьявольской ма'аруфии ^[²²^] сыны Иуды постараются все ими же содеянное направлять во вред правительству, а себя стушевать. Так и случилось. Единомышленные с евреями революционные партии в гос. думе — и разумеется, кадеты обрушились как раз в эту сторону, а связанные с банками и биржей октябристы не осмелились даже назвать Гинцбурга. Этого мало. Как бы случайно, но именно в Киеве, оставшееся безнаказанным за смерть П.А.Столыпина, еврейство поспешило выдвинуть ряд кагальных агитаторов, а иудейская пресса не упустила момента на свой лад позабавиться над ним, как явствует хотя бы из следующей заметки в “Земщине”:

“Жидовские (а таких у нас, как известно, большинство) газеты старательно замалчивают о том, что может повредить иудейству во мнении читателей. Недавний пример. Телеграмма с.-петербургского агентства: Киев: Задержаны 17 агитаторов-евреев, подстрекателей к забастовкам. Большинство из них социал-революционеры. При обыске найдены прокламации Бунда”.

Издающийся же в Вильне иудеем Адамовичем “Северо-Западный Телеграф” передаёт эту телеграмму так: “Киев. Задержаны 17 агитаторов-подстрекателей к забастовкам. Большинство из них социал-революционеры. При обыске найдены прокламации”!

Со своей стороны, Альфред Гинцбург в беседе с корреспондентом “Нового Времени” не затруднился уверять, что характер забастовки политический, а руководит де ею член первой думы. В свою очередь Меньшиков раскрыл еврейские карты, правда в форме вопроса, но достаточно вразумительно: “Из публики мне пишут, что забастовка на Ленских приисках подготовлялась ещё в прошлом году, и вот почему. В панический на бирже день 19 сентября, г-да Гинцбург и К" распродали свои акции по высокой цене, нажив до 9 февраля сего года более 10.000.000 рублей. Начиная же с 9 февраля, пошли дурные слухи, что на приисках готовится что-то неладное. С 29 февраля, появились первые известия о рабочей забастовке. Не вызвана ли эта забастовка искусственно, через евреев же провокаторов? У еврейской и еврействующей компании уже не было акций и было важно уронить их, чтобы начать новую биржевую потеху. На этой неделе готовится последний понижательный натиск на “ленские”. Публика в панической растерянности отдаст их по дешевой цене, и тогда, помимо прибыльного возврата прежних, счастливая компания приобретёт ещё новые акции, подписка на которые лишь до 14 апреля. После этого акции снова будут раздуты, а игра в общем даст “золотопромышленникам” прибыли не менее 50.000.000 рублей...”

Неужели это похоже на правду?

Впрочем, пока что, а трусливый еврейский барон столь растерялся, что начал городить несомненный и уже совсем наглый вздор.

Этим, вероятно, обусловливается и заметка в “Биржевых Ведомостях” на тему “своя своих не познаша”.

“Как известно, директор-распорядитель ленского товарищества барон Гинцбург заявил, между прочим: “Рабочие требовали повышения платы на 30%. Это явилось бы увеличением расхода на 1.300 тысяч рублей, что значило бы “закрыть прииск”. На самом же деле, увеличение расходов хотя бы на 1.300 тысяч вполне явно и совершенно исключает необходимость закрыть предприятие, ибо одной казне товарищество платит большие налоги на доход. Но, и независимо от этого, при исчислении прибыли товариществу следует помнить, что биржевая ценность акции 450 рублей повышалась до 6.000 рублей и почти постоянно держится на уровне около 4.000 рублей, т.е. в 9 раз выше номинальной стоимости. Чистая прибыль в последний операционный год, не смотря на увеличение капитала с 6 до 11 миллионов, определилась в 55% на капитал, т.е. в 5.650 тысяч рублей. Если из этих 5.650 тысяч отнять 1.300 тысяч рублей на удовлетворение требований рабочих, то на долю акционеров осталось бы 4.350 тысяч, что на капитал в 11 миллионов составит без малого 40%. Это, без сомнения, понизит расценку акций, но всё же они будут примерно раз в шесть дороже номинальной цены. Однако, именно страх перед понижением биржевой расценки акций сыграл решающую роль в упорстве центральной администрации, которая и не осмелилась пойти на уступки требованиям рабочих”.

V. Выстрелы, раздавшиеся 4 апреля на берегах Бодайбо, являлись неизбежными, если бы даже, надвигаясь на военный отряд только в НО штыков, толпа рабочих в несколько тысяч человек не имела в руках, как говорит Тульчинский, ни камней, ни поленьев. Вез стрельбы, требуемой в данном случае законом (ст. 30 прилож. к ст. 316 Общ. Учр. Губ.) незначительный военный отряд был бы смят толпой, а она, обезумев, натворила бы таких бед, пожалуй, и себе же самой, что и количество жертв превысило бы нынешнее. По сему вопрос заключается не в действии охранявшей порядок военной силы, а имеет совершенно иной центр тяжести. Посему, далее, не взирая на ярые припадки политической ненависти, разыгравшейся в гос. думе, равно как па содержание её запросов, личный её состав обязан понимать, что в этом деле он действует не в защиту русского народа, а на тяжкий ему вред, играя на руку предательскому кагалу и создавая для нашей родины новые опасности.

Между тем, у думы была другая, несравненно благороднейшая задача. Как это ни странно, а именно кадету Маклакову пришла в голову верная мысль. Он напомнил, что расследование по убиению царевича Дмитрия надлежало производить не в Угличе... Точно также, не приведет к цели и следствие на месте событий 4 апреля, ибо не там их источники. Доказательством служит местное производство по убийству П.Л. Столыпина. Серьёзность факта и те результаты, которые из него добыты еврейством, достаточно показывают, что изыскания не должны были ограничиваться действиями чинов охраны. Всемирный кагал заслуживает большей проницательности следователей и высшего государственного кругозора. Сообразно с этим, вопрос о мероприятиях ленского товарищества необходимо рассмотреть во всей его глубине. Ключ же событий, как правильно и заявил лорд Гарри-сон, находится даже не в Лондоне, а в Петербурге. Необходимо, во всяком случае, отметить, что здесь ещё в начале 1911 года было известно о трёх требованиях рабочих, причём два из них были правительством признаны справедливыми, и по настоянию ленским товариществом удовлетворены. Тогда и надлежало произвести расследование на месте. Если этого не сделали вовремя, то уже никак нельзя было медлить в конце февраля, а особенно в начале марта текущего года, когда из самого содержания телеграммы рабочих явствовало, что дело принимает суровый оборот.

Примеры Франции и Англии убеждают, что без участия правительства и даже без личной энергии премьер-министра подготовляемые и обострившиеся отношения между хозяевами и рабочими не могут быть ликвидированы благополучно. Заразительность социальных движений категорически требует нейтрализовать их как можно ближе к началу. Эти общие указания современной истории подтверждались в данную минуту тем, что опьянено безнаказанностью своей тирании, ленское товарищество не шло ни на какие улучшения быта рабочих, а домогалось лишь строгих распоряжений властей и прежде всего — отправки на свои прииски военной силы. Рота пехоты и была прислана из Киренска, но не следовало этим ограничиваться. Беспомощность приисковых рабочих в случае изгнания являлась незаменимым вспомогательным фактором, особенно при наличности войска. Возник, значит, момент, когда доброжелательное посредничество органов государственного управления должно было повести к успокоению. Нельзя поэтому не пожалеть, что на это не было обращено внимания и что, наоборот, центральная администрация товарищества продолжала пользоваться доверием. А между тем, она не сумела этого оцепить. Страсти же разгорались. Кризис наступал и не мог не разразиться печально...

Две следующие телеграммы “Нового Времени” рисуют происшедшее с достаточной полнотой. Обосновываясь на фактах, они раскрывают твёрдую почву для суждений. Всё дальнейшее лишь иллюстрирует и разъясняет, ничего, в сущности, не добавляя.

Таким образом и во избежание бесцельных подробностей, мы этими телеграммами свой материал исчерпываем.

“Иркутск. В настоящее время, здесь имеются следующие официальные сведения о событиях в Бодайбо.

В виду затяжного характера стачки, был из Петербурга в конце марта командирован в Иркутск представитель ленского товарищества Солодилов для выработки условий, на которых рабочие могли бы возобновить работу. После ряда совещаний у местного губернатора, Солодиловым от имени товарищества были сделаны следующие уступки рабочим: 1) заработная плата в поисковых партиях, при разведках, а также в зимние праздники — полуторная; 2) бесплатный проезд до Устькута с содержанием рабочих, прослужившим не менее трёх лет; 3) выдача платы ежемесячно при условии заключения контракта на один месяц; 4) бесплатное освещение казарм общего пользования; 5) сменная работа в шахтах; 6) сверхурочные работы по добровольному соглашению; 7) отмена талонов; 8) оплата времени хода на отдельные прииски, как за саму работу; 9) размещение семейных отдельно от холостых; 10) непринуждение к работе женщин; 11) назначение работ по специальностям; 12) выдача квитанций в выработке и 13) присутствие депутата при выдаче припасов.

Отвергнуты были требования: об общем увеличение платы, о 8 часовом рабочем дне, об уплате за забастовку, об увольнении рабочих только летом и с ведома комиссии, о плате больным, кроме увечных, и об увольнении служащих по требованию рабочих.

Эти условия были сообщены Солодиловым по телеграфу управляющему приисками Теппану с приказанием прекратить выдачу припасов продолжающим бастовать и принять меры к выселению их из занимаемых квартир.

Всё было объявлено рабочим утром 4 апреля. Между тем, взволнованные произведённым предыдущей ночью арестом лиц, стоявших во главе забастовки, рабочие не пожелали спокойно обсуждать предложенные условия. С другой стороны, категорическое требование товарищества очистить квартиры и прекращение выдачи продуктов внесли ещё большее волнение.

Толпа в три тысячи человек с Нижних приисков направилась к народному дому, где предполагала соединиться с толпой в две тысячи человек с Одосеевского прииска. В народном доме находились лица администрации приисков, окружной инженер Тульчинский, прибывшие из Иркутска товарищ прокурора Преображенский и жандармский ротмистр Трещенко, а также воинская команда в 110 нижних чинов с двумя офицерами. Последняя при приближении толпы была выведена из народного дома и выстроена наперерез следованию рабочих.

Ротмистр Трещенко, предвидя неизбежность кровопролития, послал стражника Китова объявить толпе, что если она не остановится или не свернёт, то будет открыт огонь. Предвидя, что едва ли рабочие послушаются стражника, окружной инженер Тулъчинский сам бросился на встречу толпе, умаляя её свернуть с дороги. В этот момент она находилась на расстоянии 160 шагов от воинской команды.

Первые ряды готовы были повиноваться Тульчинскому, но задние надавили, и расстояние от команды быстро сократилось до 106 шагов, что вынудило открыть огонь. Тотчас же вся толпа прилегла к земле, а с нею и инженер Тулъчинский, который по прекращению огня оказался среди убитых и раненых рабочих”.

“Иркутск. Окончательная проверка факта катастрофы в Бодайбо из достоверного источника выясняет, что 4 апреля в 8 час. утра возле конторы прииска Феодосеевского собралась толпа в 2.000 человек, требуя освобождения арестованных, расчёта и выдачи продуктов жёнам и детям. Тотчас же, была вызвана команда войск и рабочих предупредили, что если они не разойдутся, то будут рассеяны воинской силой. В ответ рабочие вытребовали горного инженера Тулъчинского, который, без замедления прибыл. По его просьбе войско было уведено. H этот день собрания рабочих происходили на всех приисках. В три часа дня соединённые прииски образовали толпу в 4.000 человек и в четыре часа двинулись на соединение с рабочими прииска Феодосеевского. Начальник полиции ротмистр Трещенко вследствие отказа разойтись вызвал воинскую силу. В этот же именно момент Тулъчинский вошёл в толпу и просил послушаться. Толпа находилась в расстоянии 160 шагов от военного отряда. После некоторого перерыва Трещенко передал власть начальнику команды, который после трёх сигналов на трубе дал в толпу залп из боевых патронов. Толпа тотчас легла на землю, и огонь был прекращён. Придя в себя, рабочие поднялись и с криком 4ура” пытались броситься на войска, которые вновь дали три залпа. Всё время, до конца смятения, Тульчинский был в толпе. В результате: убитых 107, умерших от ран 74, тяжело раненых 209, между которыми амбулаторных 81; всего жертв 390 человек. Раздражение рабочих было вызвано арестом стачечного комитета тем более несвоевременным, что за последние три дня переговоры возобновились.

Обычного залпа холостыми патронами не было”.

Ubi facta loduuntur, non opus est verbis!...

Вглядываясь в события с точки зрения государственной, мы на их пути старались лишь разъяснить внутренний смысл явлений. И ныне, завершая повествование, мы не хотим сгущать красок. Согласно с сим не входит в нашу задачу ни описание потрясающих картин скорби при погребении жертв катастрофы, ни тех страшных условий, какими окружены рабочие теперь. Не станем мы задаваться и предсказаниями о результатах народного волнения пред итогом мероприятий ленского товарищества. С надеждой на будущее мы ожидаем выводов расследования. Но мы не вправе умолчать о биржевой стороне проблемы.

VI. При учреждении ленского предприятия его акции были выпущены по 450 руб. за штуку номинальных. Затем последовал второй выпуск, но уже только по 300 рублей, а всего оба выпуска на 6.000.000 рублей.

Средняя добыча золота не превышала двух или трёх золотников на сто пудов породы. Местами же, особенно в направлении к Гачинскому ручью, впадающему в Бодайбо, возрастала, а ближе к устью ручья, там, где теперь разрабатывается прииск Феодосеевский, стала обещать и нечто изумительное. С открытием этого последнего прииска оказалось, что из ста пудов породы промывается до двух фунтов золота. Общая же добыча товарищества, как уже сказано, переходит за тысячу пудов в год.

Ясно, как развивалась при этих условиях биржевая игра, особенно под дирижёрством такого виртуоза, как Захарий Жданов, должно быть, из бывших евреев. Взмыливая цену акций временами до 6.000 руб., Жданов заблагорассудил на всякий случай сбыть их в среднем около 5.400 руб. за штуку синдикату из еврейских банков при благосклонном участии нескольких лордов и английских же евреев, которым досталась львиная доля в три четверти акций. Наряду с этим усердие, достойное лучшей участи, проявил здесь, как мы уже знаем, и министр Тимирязев. Тем не менее, акции упали рублей, примерно, на 500 в штуке. Тогда решено было выпустить “малую Лену”, т.е. новые акции — лишь по 75 руб. Мотивами указывались: желательность расширения добычи приисков и приобщения таким образом большего числа русских людей к пользованию дарами природы, а с другой стороны, несоизмеримость двух прежних выпусков, акции которых ценой в 450 и в 300 рублей, не имеют кратного соотношения. Новый выпуск был разрешён, однако, в размере 150 руб. номинальных за акцию. Самая же операция выпуска была предназначена заправилами на 14 апреля.

Если среди таких обстоятельств допустить, что, как разъяснено выше, Гинцбурги, распродав свои акции по высоким ценам, нажили к началу февраля 1912 года до 10.000.000 рублей, то дальнейшая программа действий определялась для них логически из необходимости вернуть возможно большее количество акций и притом как можно дешевле, дабы, во-первых, удержать за собой верховенство в деле, приносящем более 50% ежегодного барыша, а во-вторых, установить для себя же право на захват хорошей порции новых акций, распределяемых между владельцами старых.

Но если программа данного рода представлялась естественной, то ничто не мешало членам “избранного народа” помогать своему счастью. И мы действительно видим, что уже к концу февраля “топор рабочих батальонов” с берегов Бодайбо стал доноситься в Петербурге. Не начинался ли иудейский концерт, и в биржевом рояле не происходило ли нажатия педалей?... Об этом мы узнаем из расследования. Тем не менее, и теперь ясно, что, будучи само кругом виноватым, ленское товарищество действовало наперекор всему, что требовалось человеколюбием и, без сомнения, благоразумием. Отвергая справедливейшие пожелания рабочих, товарищество цинично взывало к отказу им в самом праве жаловаться на свою горькую судьбу. Стихийный процесс забастовки отягчался, акции же товарищества всё падали и падали. Еврейство не думало, конечно, поднимать их, хотя и подхватывало на лету. Наконец, 4 апреля разразилась стрельба пачками, акции же вновь полетели вниз, да ещё на 600 рублей сразу!...

Предоставляя пожару разгораться, иудейская пресса сперва делала вид, что не придаёт ему особого значения, а затем, вдруг, переставила регистр и, наоборот, впала в “мрачную меланхолию”, а засим даже во всекагальную печаль о “варварстве репрессий”, не видя уже какой-либо надежды на успокоение. Ожидовленные телеграммы в свою очередь стали напевать похоронный марш известиями о студенческих и рабочих массовках, промышленных и фабричных стачках и забастовках... Шторм испуга и смятения проносился по биржевым бюллетеням неудержимо, пока не наступило 14 апреля, день вожделенного выпуска “малой Лены”. Тогда внезапно буря стихла, и банкирское солнце взошло в ослепительной красоте беспримерных барышей. Невиданным ореолом были окружены во Израиле гениальные концертмейстеры, равно как, без сомнения, и сами авторы этой hors de concours талмудической симфонии.

Увы, наш голос слишком слаб. Призываем на помощь ту из московских газет, которая, страха ради иудейска, хотя и не обмолвилась о евреях ни одним словом, однако написала финал к событиям на берегах Бодайбо, кажется, довольно удачно...

“Вчера “финансистами” ленского товарищества, во главе которых, как известно, стоит г. Тимирязев, произведена “операция”. Тоже с кровопусканием. На этот раз у публики. Вчера между “ленцами” были расписаны по 281 рублю за штуку новые акции, которые вчера же котировались на бирже от 759 до 785 рублей. Новые акции, выпущенные для вовлечения в игру состоятельных клиентов, представляют собой каждая одну треть “большой Лены”, бумаги слишком дорогой для карманов доверчивой публики. Рекомендуем внимательно прочитать нижеследующие цифры для того, дабы убедиться воочию, сколь колоссальна проделанная афера...

Выпуск состоялся на 5.520.000 рублей нарицательных, по нарицательной же цене 150 рублей за акцию. Всего выпущено 36.800 акций. Из них семьдесят пять процентов, 27.600 штук, достались ленцам-англичанам. На долю русских ленцев осталось 9.200 акций. Новые акции ленцам, как мы уже сказали, пришлись по 281 рублю. На бирже они вчера же котировались от 759 до 785 рублей за штуку. Да и не могли котироваться ниже, ведь новая акция представляет, как сказано, целую треть “большой Лены”.

Возьмём наименьшую вчерашнюю цену — 759 рублей.

759 руб. — 281 руб. = 478 рублям. Итого ленцы вчера же “выиграли” на только что выпущенные акции по 478 рублей на штуку. По 478 рублей на 281 рубль. Нажили почти 200 процентов!

Английские же ленцы с таким выпуском акций вчера же выиграли:

По 478 рублей на 27.600 акций — 13.192.800 рублей. Российские ленцы на доставшиеся им 9.200 акций “выиграли” 4.397.600 рублей. Деньги эти заплатит публика. Такова восхитительная и грандиозная афера. Являющаяся апофеозом “ленской истории”.

Какую роль в этой афере играла стрельба?...

Мы пока никаких обвинений не формулируем.

Но трудно не вспомнить правила:

“Fecit, сиг prodest...” “Сделал тот, кому выгодно”.

А ленская трагедия была выгодна аферистам.

Даже необходима.

Надо было перед выпуском новых акций выбить “большую Лену” из рук публики. И взять её, конечно, по дешёвой цене. Ведь каждые две “большие Лены” давали право на три новых акции. И вот тут “ленский залп” перед подпиской на новые акции сыграл свою роль. От этого залпа “большая Лена” повалилась. Ленские аферисты в понедельник купили у публики “большую Лену” по 3.100 рублей. И вчера же нажили на каждую купленную за дёшево у публики “большую Лену” на разницу в цене 145 рублей, да сверх того 717 рублей с полуторы приходящихся на каждую “большую Лену” новых акций. Итого на каждую акцию — 862 рубля! Финансовая операция блестящая. Если только это “финансовая” операция. В Брянских лесах это иначе называется”.

Картина говорит многое. Но она была бы не полна без резюмирующего её факта, засвидетельствованного “Новым Временем”.

Кому, в самом деле, неизвестно, что такое счёт “on call”, либо, как взыскиваются убытки с клиентов банкирами? Стало быть, необходимы исключительные обстоятельства, чтобы стремительное падение курса игровой бумаги не повлекло за собой “экзекуции”. Мало уверенности, что она поднимается, так как, применив “экзекуцию”, банкиры и сами сумели положить завидную разницу в карман. Кроме уверенности необходимо sui generis биржевое творчество и во всяком случае единство командования, т.е. обдуманность, а стало быть и предумышление. Но, спрашивается, во имя чего? Ответ прост: ради безопасности биржевых удавов и акул, иначе говоря, дабы расширить им свободу наверняка.

И вот мы видим, что, не взирая ни на что, “большая Лена” никакой “экзекуции” не подвергалась!...

Где же искать лучших доказательств иудейского деспотизма на международной сцене? Что может поделать с такими замыслами государственная власть в любой стране? Какой ещё нужен цинизм, когда по этому же делу именно в русской государственной думе раздавались возгласы — “при чём тут евреи?!...”

Итак, вот что удостоверяет “Новое Время”:

“Трагедия на р. Бодайбо страшно уронила ленские акции. Почти на 30 проц. Кто знает биржевые операции и условия счёта on call, тому очевидно, что это — разорение для всех “держателей” акции. Онкольный счёт редко обеспечен 30 проц., часто 10 либо 15 и, если бумага падает на 30 проц., нужно неминуемо вносить дополнительные деньги (их нет), пополнить счёт, иначе бумаги принудительно продаются, а вас “экзекутируют”, как говорят на бирже. “Экзекутирование” — самое страшное биржевое слово.

Но экзекутируют только за бумаги “португальские” (и русские), а ленские акции и “шэры” — бумага английская. Этих не трогают. Русские банки и банкирские дома, точно по рыбьему слову, решили ничьих ленских акций не продавать, хотя бы падение курса далеко превысило обеспечение, и “экзекуций” не производится. Насколько бы “Лена” ни упала, никого не “экзекутируют”. Так говорят на бирже.

Ещё бы экзекутировать, когда большинство акций у англичан да у баронов Гинцбургов...

Странно не то, что банки и банкирские дома сейчас не разоряют своих клиентов, это даже очень хорошо, но странно то, что, будь здесь какая-либо иная, просто русская бумага, давно бы потребовали доплатить или “экзекутировали” бы...

Если печать “седьмая великая держава”, то биржа, несомненно, — “восьмая”, и у той державы законы свои... Основной из них “право сильнейшего”.

“Honny soit qui mal y pense!...”

Но здесь законы свои далеко не только для “экзекуции”. Соображая всё, приведённое выше о “Гинзбургиаде на Лене”, дозволительно было бы, по меньшей мере, ожидать, что еврейство попытается на время стушеваться или хотя бы не станет спешить в дальнейшем над нами издевательстве. Увы, дело обстоит как раз наоборот!...

Ссылаясь на ближайшие к 4 апреля номера “Вечернего Времени” и “Земщины”, мы в завершение глубоко поучительной “ленской” эпопеи признаём долгом указать на следующее:

“Давно известно, что жиды терпеть не могут смертной казни, как возмездия за тяжкие преступления. И сами они и их шаббесгои усердно ратуют за абсолютную отмену казни за какие бы то ни было зверства. Один вид виселицы приводит сынов Израиля в ужас и даже в обморочное состояние. Но это, впрочем, лишь тогда, когда речь идёт о виселице, приготовляемой, как орудие возмездия Фемиды, вообще же “угнетённое племя” ничуть не против виселицы, если, понятно, дело идёт не об “освободительных” бомбистах либо социал-разбойниках.

Жестокая натура сынов Иуды, отравленная безнаказанностью до полного изуверства, отнюдь не прочь и поразвлечься видом виселицы, сделать из смертной казни даже театральное зрелище.

Доказательством может служить спектакль в жидовском театре в Гомеле. Причём афиша этого спектакля (как сообщает в “Вечернем Времени” бен-Акиба, представивший её в театральный музей г. Бахрушина) гласит буквально следующее:

“Труппой русских (читай: жидовских) артистов будет представлена историческая драма, сюжет которой взят из древнееврейской истории эпохи завоевания Иерусалима мидийским царём Агасфером, “Гаманом”, с полной обстановкой и костюмами для всех артистов и для всех участвующих в количестве 75 человек и 25 мальчиков. В пятом действии на сцене устроена виселица, на которой будет на глазах публики выведен и повешен Гаман”.

Это значит, каждому своё или кому что нравиться, соответственно его вкусам и наклонностям натуры. Для иной публики “артисты” устраивают головоломные трюки, палят из пушек, звонят в колокола либо изобретают сентиментальные, “сердцещипательные” мелодрамы. Ну а жидов мелодрамой не проймёшь, не нужно им ни пушек ни колоколов. Им виселицу подай, да ещё и повесь на ней иноплеменника к услаждению веселящегося жидовства...

Это не мешает иметь ввиду, как полезный комментарий к ламентациям гг. Короленок и Милюковых et tutti quanti.

Вот как превозносимая ими “культурная” нация “содрогается при одной мысли о виселице!...” Нот как “избранный народ” сострадает русской скорби пред жертвами пятидесятипроцентных барышей англо-еврейского товарищества на русской земле!... Нот каков смысл подстрекательства сынов Иуды среди наших юношей и рабочих в памяти о той русской же крови, которая пролита ради кагального золота!...

Ограничивая изложенным наше повествование о жиде биржевом, мы должны припомнить в заключение, что сам талмуд советует евреям оказывать иногда милосердие гоям, дабы те говорили: “а евреи, всё-таки, порядочные люди!”.

Руководствуясь такой консультацией, “избранный народ” не отказывает себе ни в удовольствии разыграть оперетку на тему “Сентиментальная акула или крокодил-филантроп”, ни в прекрасном случае позабавиться над “идолопоклонниками”, что, в свою очередь, рекомендуется тем же талмудом.

Без такой забавы еврею никакая месть не сладка... Зная это, мы поймём смысл иудейской, разумеется, через гоев же выдвинутой, но скандально провалившейся затеи кагала поставить в Париже монумент Альфонсу Ротшильду как “отцу бедных”.

Вдохновенными строками запятнав эту бесчестную попытку, Кловис Гюг (Clovis Hugues) завершил свою поэму такими негодующими аккордами:

Bonte du vieux bandit restituant la bague
Apres que le doigt a saute!...
Ah! ceber un epi quand on mange une plane, -
Misere!... Qu'importe au troupeau
Qu'il lui rende en passant un flocon de sa laine
S'il l'a tondu jusqu'a la peau!...
Que t'importerait тете, о foule infortunee,
Qu'il donna, par exces de l'amour,
Deux ou trois millions dans une seule annee,
Puisqu'il nous les vole en un jour!...^[²³^]

^{[
1 ]} Из обширной литературы, к сожалению, ещё не заключающей ин жизнеописаний “великих” банкиров, ни, тем паче, какого-либо труда в области энциклопедии или философии данной проблемы, можно для первоначального ознакомления указать хотя бы на некоторые, достойные внимания, исследования:

Н. Бунге “Экономический кризис 1857 года”, см. “Отечественные Записки” за 1859 год. — Георг Гёшен, канцлер казначейства и министр торговли Великобритании, “Теория вексельных курсов”. — Н.А. Бишоф. “Краткий обзор истории и теории банков, с приложением учения о биржевых операциях” — И.И. Янжул. “Основные начала финансовой науки”, — Wolowsky, membre de l'institut. “La banque d'Angleterre et les banques d'Ecosse” — Victor Bonnet. “Le credit et les banques d'emission” — Octave Noel, professeur a l'ecole des hautes etudes commerciales, laureat de l'Institut. “La banque de France”. — X.M. Capefigue. “Histoire des grandes operations financieres”. — Claudio Jannet. “Le capital, la speculation et la finance au XIX siecle”. — Студенческий. — “Биржа, спекуляция и игра”. — La Semaine Financiere. “Le mecanisme des operations financieres a la bourse de Paris” с приложением длинного списка под заглавием: “Nomenclature des societes en faillite et en liquidation de 1882 a 1890”. — H. Quinet et Francois Bournaud. “Les pieges de la bourse” — Макс Вирт. “История торговых кризисов в Европе и Америке”. — К. Маркс. “Капитал”. — Auguste Chirac “L'agiotage sous la troisieme republique”. — A. Toussenel. “Les juifs, rois de l'epoque”. — E. Wilmans. “Die gol-dene Internationale”. — Аноним. “Vampyr”, oder das Wucher-Judenthum”. — Kolk. “Das Geheimniss d. Borsen-Kurse und d. Volksausraubung d. d. internationale Borsen-Lunst”. —Friedrich Edlen von Scherb. “Geschichte des Hauses Rothschild”. — Edouard Demachy. “Les Rothschilds, une famile des financiers juifs au XIX siecle”. — John Reeves. “The Rothschilds, the financical rulers of nations”. — Max Bewer. “Bismark und Rothschild”. —Mores et ses amis. “Rothschild, Ravachol et C°”. — Edvin Bauer. “Der baron Vampyr”. “Die Rothschild-Gruppe und der monumentale Conversions-Schwindel von 1881”. — Edmund Kikut. “Judische Borsenjobber”. — Otto Glagau. “Der Borsen und Grundungs-Schwindei in Deutschland”. — Germanicus. “Die Bank-und Bankiers-Diebstahle und die Auslosung von Eigenthum und Besitz in Scheinbesitz”. — L.M. Floridian. “Les coulisses du Panama”. —Gustave Rouanet. “Les complicites du Panama”. — Paul Pousolle. “Le tombeau des millards Panama”. — E. Bontoux. “L'Union general, sa vie, sa mort, son programme”. -Emile Zola. “L'argent”. — A. Hamon et Georges Bachot. “L'agonie d'une societe”. — F. Kolk. “Der Geheimbund der Borse”. — И.И. Янжул “В поисках лучшего будущего”. —Генри Джордж. “Прогресс и бедность”. — Biblioteque generale des Sciences sociales. — I. Chastin. “Les Trusts et les Syndicats de producteurs” и союзный труд нескольких авторов “Le droit de la Greve”. — Joseph Banister. “England under the jews”. 1907. London.

^{[ 2 ]}По другим сведениям венской печати Маймун — еврей из Брод либо Коломыи (Галиция). Проездом через Берлин он принял лютеранство в тамошней английской церковной миссии. Торговал “старинными” коврами и молодыми женщинами. За шантаж был выслан из Германии. На пути дальнейших скитаний пятикратно менял исповедание, при чём, на всякий случай переходил даже в мусульманство...

^{[ 3 ]} Е.М. Oettinger — “Offenes billet-doux an den beruhmten hepp-hepp-schreier und juden-fresser, herrn Wilhelm-Richard Wagner” — Dresden, 1869.

^{[ 4 ]} См. рабби Иосифа Альбо “Основы веры” ч. Ill гл. 25. — Рабби Элиезера 48; Ялкут Шимони Миша, л. 82 кол. I №553. — См. также Раши в его коммент. на тр. Шаббат. —Баба Камма, 37; Хош. Гамишп., 156, Хага. — Тр. Соферим, XV, л. 13, кол. 2; тр. Абода Зара, 26, Тосеф.

^{[ 5 ]}Когда христиане рвут волосы друг у друга, — евреи пишут к этому музыку...

^{[ 6 ]} “Cum sileant, inter arma, artes non minus quam leges, eloquentia nunquam silet, et in medio armorum strepitu auditur!...”

^{[ 7 ]} Впрочем, как известно, у евреев существует именно особый грабёж большой скорости, “магер-шелал-хаш-баз” (“спешит грабёж, ускоряет добыча”, — см. Исайи, VIII, 1)

^{[ 8 ]} Кто несёт свои деньги еврею, тот себя же колотит собственными кулаками.

^{[ 9 ]} “Трудненько жиду снять штаны с шотландца!...”

^{[ 10 ]} Отметим филиппики еврея Ласкера в германском рейхстаге против злоупотреблений железнодорожным учредительством и наряду с этим укажем, что как раз в то же время, да ещё именно на колоссальных плутнях “учредительствах” всякого рода, германское еврейство переживало золотой век благодати, только что перед тем излившейся ему на потеху в виде 5.000.000.000 фр. французской контрибуции.

^{[ 11 ]}Образцом является бешенство кагала на городских выборах, равно как при избрании Люэгера первым бургомистром Вены. Теряя тысячи муниципальных должностей и монополию городских займов, а также лишаясь обладания богатейшей городской кассой и учитывая большую часть силы, через которую властвовали на политических выборах, евреи пришли в неистовство. Не только с пеной у рта принялись они требовать введения осадного положения, но в виду аудиенции, данной австрийским императором Люэгеру, дерзнули в “Neue Freie Presse”, номер которой по этому случаю был даже конфискован, посягнуть и на критику действий самого монарха... “Noli me tangere!” —вопиял “святой” кагал.

^{[ 12 ]} Ведь, по верному определению Чемберлена, евреи суть негро-монголо-семиты.

^{[ 13 ]} См. — “С.Ю. Витте и падение русского государственного кредита”. Л.Г. С.-Петербург. Издательство А.Л. Арабидзе. 1907. Брошюра достойная внимания русских людей.

^{[ 14 ]} Разумеется, ни тот, ни другой даже не слышали об “избранном народе”.

^{[ 15 ]}Очевидно, также “не еврея”!...

^{[ 16 ]} “Русское Слово” (26 апреля 1912 г., №97) в статье “Следственная Комиссия” делает такие указания:
О широких задачах, стоящих перед следственной комиссией, можно заключить уже по тому обстоятельству, что ревизия должна будет заняться в числе других разъяснением вопроса о действиях Государственного Банка по ленскому товариществу и о роли представителей этого Банка, находящихся в непосредственных отношениях с правлением “Лены”. Связь Банка с товариществом сложна и многообразна. Если следствие начнётся с приискового товарищества, тогда внимание ревизоров должен прежде всего обратить на себя факт, что в самом центре его владений находятся прииски, оставшиеся за Банком от бывшей “Бодайбинской компании” и ему доныне принадлежащие. Они были переданы ленскому товариществу в аренду для разработки, но de facto арендатором являлся хозяином. Странность положения заключается в том, что, по существу дела, товарищество не могло не находиться в зависимости от учреждения, которому принадлежали прииски, так как, по географическому положению и обстоятельствам разработки они представляют собой ключ ко всему окрестному району владения товарищества. Держа в своих руках означенные прииски, Банк мог диктовать какие угодно условия “ленцам”, а последние не могли бы спорить во избежание приостановки работ на своих приисках. Следовательно, при правильной постановке вопроса уже сам Банк имел возможность не допускать той эксплуатации приисковых рабочих, которая в результате привела к кровавой развязке.

С другой стороны, если следственная комиссия начнёт работу в Петербурге и примется за расследование финансовой постановки дела, то ей понадобится прежде всего обратить внимание на разрешение проблемы, откуда ленское товарищество доставало деньги для пополнения своих оборотных средств? При этом может разоблачится, что в числе других источников товариществу широко служил и Государственный Банк. Может выяснится даже, что Государственный Банк оказывал до странности дешёвый кредит. Если бы, наконец, перед следственной комиссией возник вопрос, каким же образом Государственный Банк осуществлял своё право контроля над действиями товарищества, то за получением ответа комиссии лучше всего было бы обратиться к директору Государственного Банка Н.И. Бояновскому, состоявшему одновременно и членом правления ленского правления. Он в полной мере ответственен за действия этого правления во весь период забастовки приисковых рабочих, потому что был своевременно и детально осведомлён обо всём происходившем, принимал участие в совещаниях правления и знал все теневые стороны ленского дела не хуже гг. Белозерова, Гинцбурга, Тимирязева, Шампаньера и друг.

^{[ 17 ]} Те же златые для сынов Иуды дни настали лет сорок спустя, вновь, когда под гнётом ужасов “освободительного движения” дворянские земли, нередко за бесценок сбывались Крестьянскому банку, а 6% закладные его листы шли на бирже лишь в 80% их номинальной стоимости, евреи же получали, на совершенно чуждом казалось бы, для них деле ещё раз 20% своей “провизии”.

^{[ 18 ]} См. Исторический Вестник — “Эпоха мира и успокоения” Глинского.

^{[ 19 ]}См. статью “Земщины” со ссылкой на речь депутата Замысловского 9 апреля 1912 года.

^{[ 20 ]} Объяснением и развитием указанных порядков на Лене могут служить данные, изложенные в статье “Русского Слова”, от 26 апреля 1912 г. № 97:

“Золотые судьи”. (От нашего иркутского корреспондента). Все опровержения и оправдания барона Гинцбурга и администрации ленского товарищества, как петербургской, так и местной, основываются исключительно на авторитете судебных решений и следственных постановлений бодайбинских мировых судей, решивших все дела о забастовке в пользу товарищества.

Конечно, не только соображения скромности, но хотя бы известная практичность должна была продиктовать г. Гинцбургу совет поменьше распространяться о бодайбинском судебном авторитете.

Дело в том, что ленские “золотые судьи”, они же и следователи (их двое Рейн и Хитун), не столько коронные судьи, сколько служащие ленского золотопромышленного товарищества, подчинённые товариществу в такой же степени, как приисковые врачи, инженеры, материальные надсмотрщики, десятники и др.

Правда, судьи эти формально назначаются министерством юстиции, подчиняются иркутскому окружному суду и получают казённое жалованье: 2.700 руб. содержания и 900 руб. на канцелярские расходы. Но получаемое каждым судьёй содержание от приисков по особой раскладке, сообразно числу рабочих, значительно превышает скромную казённую цифру. Не считая даровой квартиры, лошадей, прислуги и хозяйственных удобств, представляемых приисками судьям, каждый судья получает от ленского товарищества не менее 7.000 руб. в год. Обходится же приискам каждый мировой судья не менее, чем в 25.000 руб. в год. Это не трудно установить по бухгалтерским и торговым книгам того же ленского товарищества.

Прежде, когда золотопромышленных компаний было много, судьи да и другие правительственные чиновники держались несколько самостоятельнее. Не так резко проявлялась их зависимость от хозяев приисков. Теперь, когда ленское товарищество владеет чуть ли не 3/4 работающих приисков, роль судей свелась к роли обыкновенных приисковых служащих.

Зависимость эта обусловливается даже не столько личными качествами судьи, сколько самыми обстоятельствами. Судья на приисках не может достать буквально фунта мяса и хлеба где-либо, кроме приисковой лавочки. От управления приисков зависит доставлять ему товар по той или иной цене, отпустить даром или вовсе не отпускать, дать дров на отопление квартиры, керосина, снабдить прислугой либо совершенно лишить судью возможности кого-либо нанять в услужение. Естественно, что судьи должны быть послушны, — тем более, что это им только выгодно.

Строптивый судья просто физически не может существовать на прииске.

То же, конечно, всецельно относится и к горной полиции и к горному надзору. Ведь, высадил же как-то главноуправляющий приисков г. Белозеров окружного инженера Тульчинского из вагона приисковой железной дороги, как безбилетного пассажира...

Но, и помимо разных хозяйственных соображений, ссориться с приисковой администрацией никто из правительственных чиновников не может и потому, что ему трудно рассчитывать хотя бы на поддержку со стороны своего начальства. Ближайший административный центр, Иркутск, отстоит за 1.700 верст. Почта туда идёт чуть ли не две недели, а два раза в году, осенью и весной, вовсе прекращается на целый месяц. Наконец, всякому известны те, увы, таинственные, невидимые влияния, которыми пользуется ленское товарищество в самых могущественных сферах...

Назначение правительственных чиновников производится не только с согласия ленского товарищества, но и по его рекомендации. Служба на приисках для всякого чиновника чрезвычайно выгодна. Охотников всегда много. Одерживают же верх только протеже товарищества.

Так, в прошлом году, иркутский окружной суд представил в “золотые судьи” члена суда Осинина.

Был назначен совершенно неожиданно некий Рейн, зарекомендовавший себя в этой же должности на Зейских приисках. Его собирались уже причислить к министерству за некоторые черты его юридической деятельности, но... вдруг, назначили мировым судьей, да еще на ленские прииски.

Второй мировой судья Хитун, уже хорошо известный по телеграммам, был назначен в Бодайбо по ходатайству Белозероваа. До этого иркутский окружной суд однажды отказал г. Хитуну на его самостоятельное ходатайство о предоставлении ему этой должности. Суд признал его ценз недостаточным. Он — выбывший их полка офицер.

До него на приисках был судьей знаменитый Иванов, пользовавшийся громкой “репутацией” во Владивостоке и в Казани, где он даже судился за “присвоение чужой собаки”. Этот г. Иванов пробыл судьей недолго. Его причислили к министерству за занятие торговлей, порядками, скупкой мехов и за “злоупотребление” властью судьи”. Это злоупотребление не лишено пикантности. Г. Иванов, заспорив со своим компаньоном по поставке дров на прииски г. Томчиком, посадил его в тюрьму “за обман компаньона”. Замечательно, что до судебного разбирательства ни обман одного компаньона, ни судейские злоупотребления другого не доходили...

Вот краткий синодик представителей правосудия на приисках.

К этому остаётся разве добавить, что между всеми этими судьями и приисковой администрацией установились прочные, дружеские связи, гарантировавшие судьям в случае каких-либо служебных неприятностей обеспеченный во всякое время приют в ленском товариществе.

Помимо регулярных праздничных, семейных и хозяйственных сувениров, вроде небольших самородков, оригинальных золотых запонок, портсигаров, собольих шуб, новогодних ящиков шампанского, коров, лошадей и т.п., каждый судья, выходя в отставку, получал солидное единовременное пособие, а если только чувствовал себя трудоспособным, то переходил и на службу в товарищество.

Так, бывшие судьи Иванов и Переломов состоят теперь юрисконсультантами ленского товарищества: первый — в Бодайбо, а второй — в Иркутске.

Насколько прибыльна была судебная деятельность г. Иванова, видно из того, что он теперь владеет собственными приисками и держит в аренде Усть-Кутский солеваренный завод. Г. Переломов еще так далеко не пошел. Он — только владелец лучшего дома в Иркутске, на Мыльниковской улице. Кстати, о г. Переломове. Некий Фурман обвинял его в том, что, будучи судьёй, он замял дело по обвинению главноуправляющего ленскими приисками Белозерова в растлении малолетней. Дело доходило до суда, но стороны помирились.

Этими судьями, в сущности, и представлена вся юстиция на ленских приисках, если не считать товарища прокурора г. Преображенского, уже пять лет бессменно состоящего на этой должности, но проживающего главным образом у своего тестя, председателя судебной палаты г. Еракова, в Иркутске.

На приисках г. Преображенский бывает наездом, не чаще раза в год.

При этих обстоятельствах не приходится удивляться работоспособности двух “золотых судей”, Рейна и Хиту на, решивших в три дня 1.500 дел о выселении рабочих с приисковых квартир непосредственно в безлюдную тайгу, откуда до ближайшего жилья не менее 300 верст!...”

^{[ 21 ]} Из сведений, сообщаемых сибирской печатью (“Нов. Вр.” № 12958), видно что ленское золотопромышленное товарищество производи/ю расчёт с рабочими не наличными деньгами, а своими чеками-ордерами. Такие действия товарищества составляют деяние, воспрещённое нашим законодательством под страхом наказания. Статья 1150' уложения о наказ, гласит: “Виновный в противозаконном выпуске в обращение безымянных денежных знаков, независимо от обязанностей немедленно, по предъявлении обмена оных на наличные деньги и вознаграждения за причинённые сим выпуском убытки, подвергается: в первый раз — тюремному заключению на время от двух до четырех месяцев, а во второй и последующие разы — от четырёх до восьми месяцев. Если денежные знаки выпущены товариществом или обществом, то личной ответственности подвергаются управляющие делами того товарищества или общества, а имущественная ответственность падает на целый состав последнего с соблюдением при этом правила, изложенного в статье 2181 законов гражданских”.

Не взирая на закон, с приисков была окончательно вытеснена денежная система. Товарищество упразднило и государственные ассигнации, и звонкую разменную монету. Взамен этого оно установило свою: ордер на приисковую лавку. Оно объявило себя государством в государстве, остановило движение и обращение кредитных государственных билетов, расплачивалось только ордерами на собственную лавку и даже поставило “рогатки” свободному обращению государственных денежных знаков. Провозгласило преступлением обращение рабочих за товаром в частные лавки на деньги.

В виду сего, господа ленские заправилы подлежат тюремному заключению и, надеемся, его не избегнут. Но вот что удивительно: каким образом могло происходить такое безобразие на глазах у местных властей, не вызывая с их стороны никакого противодействия? Ведь на приисках постоянно находится полиция и мировой судья, а с другой стороны — наезжают инженеры горного управления и лица прокурорского надзора?...

^{[ 22 ]} Талмудическая игра в кошку и мышку. Разъяснение уже было дано выше.

^{[ 23 ]} Кротость старого злодея, возвращающего кольцо, когда им уже отрезан палец!... А... Дарить один из колосьев, когда съели всю ниву. Проклятие!... Не насмешка ли бросить клок шерсти целому стаду, порезав его до крови при стрижке? Да и не было ли издевательством над тобой, горемычная толпа, если бы в избытке нежности он подарил тебе два или три миллиона в течение одного года, потому что крадёт их у нас же в течение одного дня?!...

Последние изменения: 01.10.07