ПРАВДА СТОЛЫПИНА

В.В. Шульгин

СТОЛЫПИН И ЕВРЕИ

«Освободительное движение» 1905 года еще и потому не разыгралось в революцию, которая наступила двенадцать лет спустя, что вырождение русского правящего класса тогда не подвинулось еще так далеко. В нем нашлись еще живые силы, сумевшие использовать народное патриотическое движение, то есть «низовую контрреволюцию», до организованного отпора разрушителям и поджигателям России. В частности нашелся Столыпин — предтеча Муссолини. Столыпин по взглядам был либерал-постепеновец; по чувствам — националист благородной, «пушкинской», складки; по дарованиям и темпераменту — природный «верховный главнокомандующий», хотя он и не носил генеральских погон. Столыпин, как мощный волнорез, двуединой системой казней и либеральных реформ разделил мятущуюся стихию на два потока. Правда, за Столыпина стало меньшинство интеллигенции, но уже с этой поддержкой, а главное, черпая свои силы в сознании моральной своей правоты, Столыпин раздавил первую русскую революцию.

Но он не успел построить мост к еврейству. Еврей Мордко Богров его убил в том самом Киеве, откуда, как верил Столыпин, «свет национальной идеи озарит всю Россию».

* * *

А жаль. По-моему, «мост» готовился. Перед смертью Столыпин носился с мыслью о «национализации капитала». Это было начинание покровительственного, в отношении русских предприятий, характера. Предполагалось, что казна создаст особый фонд, из которого будет приходить на помощь живым русским людям. Тем энергичным русским характерам, которые однако не могут приложить своей энергии, так как не могут раздобыть кредита. Того кредита, той золотой или живой воды, которой обильно пользовался каждый еврей только в силу... «рождения», то есть в силу принадлежности своей к еврейству.

В некоторых кругах существовало убеждение, что именно за этот проект «еврейство» убило Столыпина. Если бы это было так, то это обозначало бы, что еврейство Столыпина не поняло.

Я сказал, что у Столыпина была двуединая система: в одной руке — пулемет, в другой — плуг. Залпами он отпугивал осмелевших коршунов, но мерами органического характера он стремился настолько усилить русское национальное тело, чтобы оно своей слабостью не вводило во искушение шакалов.

Эта психология должна была проникать и в его отношение к еврейскому вопросу. Он не мог не считать «ограничения» евреев временными и развращающими русское население. Последнее привыкало жить в оранжерейной атмосфере, в то время, как евреи воспитывались в суровой школе жизни. Кроме того, эти ограничения отнюдь не защищали русское население в самой важной области — там, где формируются текущие идеи, дух времени... Как я уже говорил, здесь еврейство захватывало командные высоты. Поэтому перед Столыпиным и в еврейском вопросе стояла задача: органическими мерами укрепить русское национальное тело настолько, чтобы можно было постепенно приступить к снятию ограничений.

Если таковы были действительно намерения Столыпина, то вместе с тем он не мог, конечно, не понимать, какой вой поднимут его враги справа, если он «вступит на путь» (а врагов у него было достаточно не столько в «хижинах», сколько — во «дворцах»). Поэтому и с этой точки зрения он должен был обеспечить свой правый фланг. Значит, в общем, если Столыпин имел в виду снятие ограничений, он должен был усиливать способность к отпору русского народа. Таков, вероятно, был скрытый смысл «национализации капитала»*. (* Во избежание недоразумений поясню, что приведенные здесь соображения относительно «намерений Столыпина» являются моими собственными соображениями. Беседовать с покойным Петром Аркадьевичем по этому вопросу мне не пришлось.)

Убив Столыпина рукою Богрова, я думаю, евреи поспешили. Поспешили не только на беду всем нам, но и самим себе. Кто знает, что было бы, если бы Столыпин остался жить и руководил бы русским правительством в мировую войну.

Я считаю этот пункт весьма важным и позволю себе на нем остановиться.

* * *

Итак, свою ставку в 1905 году еврейство проиграло. Ставка эта была поставлена — на пораженчество. При каждой новой неудаче в войне России с Японией в освободительном лагере шел злорадный шепот: «Чем хуже — тем лучше». Жаждали разгрома Исторической России точно так, как теперь жаждут поражения советской власти. Ибо поражение обозначало революцию; а на революцию возлагались этими слепорожденными людьми, евреями и еврействующими, самые светлые надежды.

И были тяжкие военные поражения. И революция началась; но ее удалось отбить. Тем не менее штурмующим власть колоннам удалось «вырвать Государственную Думу», то есть народное представительство.

То обстоятельство, что манифест 17 октября был октроирован не из убеждения в его необходимости, а под угрозой революции, оказалось роковым для недолгого русского парламента. Это породило представление о своей силе у полупобедивших «парламентариев», продолжавших злобную против власти пропаганду с трибуны Государственной Думы — с одной стороны; с другой — осталось горькое чувство полупоражения, глухое нежелание признавать во всю глубину совершившиеся перемены строя; возникла скрытая враждебность к «новым людям», выброшенным на поверхность революцией 1905 года, хотя бы эти люди были друзья и сторонники Власти.

И был только один человек, которому это трудное положение «худого мира» оказалось но плечу. Этим человеком был Столыпин.

Для него характерен случай, который был мне рассказан.

* * *

Четверо молодых людей, одетых в форму кирасирского полка, пришли на прием к министру внутренних дел, который в то время жил на даче, на Аптекарском острове, в Петербурге. Через несколько минут дача взлетела на воздух: кирасиры оказались бомбистами; они принесли бомбы в своих касках.

Сорок человек погибло в этом взрыве. От дома остались руины. Из-под этих развалин выносили трупы и стонущих людей. Какой-то солдат тащил на руках тяжело раненную дочь министра, Наташу. Очнувшись от обморока, девочка спрашивала: «Что это, сон?» Сам Столыпин вышел из-под обломков окровавленный, засыпанный клочьями стен и людей, но невредимый. Когда его узнали, случайный доктор бросился к нему:

— Вы ранены?

— Нет, нет, я не ранен...

Случайный доктор (надо же было, чтобы этот доктор оказался Дубровиным, известным созидателем Союза Русского Народа, главою крайних правых, противником всяких реформ) зачерпнул воды из реки и помог министру умыться. И, может быть, именно потому, что Столыпин узнал Дубровина, он сказал, вытирая руки полотенцем и глядя на бесформенную груду, которая несколько минут тому назад была его домом:

— А все-таки им не сорвать реформ!!!

Если Дубровин это выдумал и Столыпин этого не говорил, то это тем более интересно: так, значит, противники реформ представляли себе русского Дуче. Он не отступит, его не испугаешь ничем. То, что он дает из России, он дает из убеждения, что так надо. Он свободен от всяческого страха, что нужно так или иначе повернуть руль, то он это сделает; и никто не посмеет его заподозрить, что он чего-либо испугался. Если прибавить к этому, что Столыпин погиб, никогда не изменив самому себе, после девяти неудавшихся покушений, то легко восстановить в памяти эту бронзовую фигуру последнего русского вельможи. Пусть памятник ему снесен: образ его бережно хранится в сердцах его знавших и любивших, и они донесут этот образ до иных времен, более благодарных и менее несправедливых.

* * *

Так вот, представим себе, что и десятое покушение не удалось бы; что пуля Богрова пролетела бы мимо; и Столыпин, дожив до мировой войны, был бы призван руководить Россией в это тяжелое время. В таком случае во главе русского правительства, вместо малозначащих людей, стоял бы человек масштаба Клемансо и Ллойд-Джорджа. И, разумеется, первое, что сделал бы этот большой человек, — он осуществил бы идею «внутреннего парламентского мира». Известно, что таковой мир был заключен во всех Палатах воюющих государств, что естественно: война требовала единения всех сил перед лицом врага.

В России положение было бы безысходно, если бы русский образованный класс (а из предыдущего изложения мы знаем, что русская интеллигенция находилась под сильнейшим еврейским влиянием), если бы русский образованный класс занял в отношении мировой войны ту же позицию, которую он занимал во время войны русско-японской. Но ничего подобного не было. Не только следа пораженческих настроений не заметно было в начале мировой войны, а наоборот — вихрь энтузиазма, патриотического энтузиазма, подхватил Россию. Печать трубила во все свои трубы: «ляжем», если не за Царя, то «за Русь».

Я удивляюсь и сейчас, как многие не поняли, что это обозначало. Ведь печать-то была на три четверти в еврейских руках. И если «ложа оседлости», сделавшая в России слово «патриот» ругательным словом (невероятно, но факт), сейчас склоняла слово «Отечество» во всех падежах и ради Родины готова была поддерживать даже «ненавистную власть», то сомнений быть не могло: еврейство, которое в 1905 году поставило свою ставку на поражение и революцию и проиграло, сейчас ставило ставку на победу и патриотизм.

Само собой разумеется, что оно рассчитывало на благодарный жест в конце войны; на то, что людям, исполнившим все обязанности, нужно дать и все права; разумеется, оно рассчитывало, что премией за патриотические усилия будет Равноправие. И ответственным людям, то есть прежде всего русскому правительству, надо было решить: да или нет. Принимая помощь русского образованного класса, то есть замаскированного еврейства, помощь вчерашних лютых врагов, власть должна была выяснить прежде всего для самой себя: решится ли она за эту помощь заплатить этой ценой? Ценой, которая не называлась, но всякому мало-мальски рассуждающему человеку была ясна.

И вот почему я говорю, что Богров поторопился убить Столыпина. Я совершенно убежден, что светлому уму покойного Петра Аркадьевича положение было бы ясно. Воевать одновременно с евреями и немцами русской власти было не под силу. С кем-то надо было заключить союз. Или с немцами против евреев, или с евреями против немцев. Но так как война была немцами объявлена и Россией принята, то выбора не было: оставалось мириться с евреями.

С.Г. Пушкарев

СТАВКА НА СИЛЬНЫХ

Минуло пятьдесят лет со времени издания столыпинского аграрного закона, получившего впоследствии название «ставки на сильных». С «легкой руки» политических противников Столыпина утвердилось (и доселе держится) мнение, что под «сильными» якобы надлежит разуметь буржуазную верхушку деревни, так называемых «кулаков», на которых, будто бы Столыпин ставил свою «ставку», игнорируя интересы и нужды широкой массы среднего крестьянства. Толкование это основано на полном искажении действительного смысла речи Столыпина, произнесенной им в Третьей Государственной Думе 5 декабря 1908 года (см. ниже). В действительности, Столыпинская аграрная реформа имела своей основной целью предоставить широкой массе российского крестьянства то положение «полноправных свободных сельских обывателей», которое было им обещано, но не вполне осуществлено «Положением» 19 февраля 1861 года, принесшим крестьянству освобождение от крепостной зависимости.

Освобожденный от власти помещика крестьянин оставался в области правовой — под властью и под опекой крестьянского «мира», над которым в 1889 году была еще поставлена твердая и попечительная власть «земского начальника», а в области хозяйственной — самодеятельность и инициатива крестьянина были связаны по рукам и ногам институтом общинной собственности на землю, с его земельными переделами, с его принудительным трехпольным севооборотом, с его раздробленностью и разбросанностью мелких и узких крестьянских полос и, в связи с этим, с ужасающе низкой урожайностью крестьянских полей; средняя урожайность крестьянских надельных земель составляла в 1891-1900г.г. 39 пудов с десятины, опускаясь в некоторых губерниях до 21 пуда и нигде не поднимаясь выше 57 пудов; она была на 15-20 % ниже урожайности соседних частновладельческих земель и в 3-4 раза ниже урожайности различных европейских стран.

За время, протекшее с освобождения крестьян (в 1861 г.) до начала XX века экономическое положение русского крестьянства в целом не улучшилось, а ухудшилось. Земледельческое население 50 губерний Европейской России, составлявшее в 60-х годах около 50 миллионов, возросло к 1900 году до 86 миллионов, вследствие чего земельные наделы крестьян, составлявшие в 60-х годах в среднем 4,8 десятин на душу мужского населения, сократились к концу века до среднего размера 2,8 десятин. Между тем средняя урожайность крестьянских надельных полей поднялась за этот период лишь весьма незначительно — с 30 пудов до 39 пудов на десятину. Таким образом, рост производительности крестьянского хозяйства далеко отставал от роста численности крестьянского населения. Естественным результатом этого несоответствия было падение среднего сбора хлеба на душу земледельческого населения и понижение общего уровня крестьянского благосостояния (к этому присоединялись повторные неурожаи, вызывавшие прямой голод в постигнутых ими районах).

К концу XIX века бедственное положение крестьянства (особенно в центральных районах — так называемое «оскудение центра») сделалось очевидным и все более привлекало к себе тревожное внимание общества и правительства. Правительство утверждало разные комиссии по крестьянскому вопросу и созывало «особые совещания» (наиболее широко было организовано в 1902 году «особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности», под председательством министра финансов С.Ю. Витте); все эти комиссии, комитеты и «особые совещания» собирали ценные материалы о правовом и экономическом положении крестьянства, но практических результатов по подъему крестьянского благосостояния не достигали.

Общественное мнение в России конца XIX и начала XX века усматривало главную и основную причину крестьянской бедности в крестьянском «малоземелье», хотя в действительности пресловутая «земельная теснота» русского крестьянства, о которой до сих пор говорят и пишут русские и иностранные историки и публицисты, представляет собой один из исторических мифов, очень живучий, но совершенно не соответствующий фактам русской экономической истории. Представление о «земельной тесноте» в России, прежде всего, не вяжется с тем бесспорным фактом, что Россия в начале XX века была самой редконаселенной страной Европы. Если сбросить со счета около 1/3 русской территории (главным образом на севере и северо-востоке), неудобной для сельскохозяйственной обработки, все же окажется, что Россия обладала наибольшим земельным простором по сравнению с другими европейскими державами. Удобной земли приходилось в это время на 1 человека населения в Европейской России 2,1 десятины, во Франции 0,82 десятины, в Германии 0,62 десятины, в Великобритании 0,48 десятины.

Необъятные земельные просторы России, в своем огромном большинстве, уже до революции принадлежали русскому «трудовому крестьянству» и лишь в весьма незначительной части «помещикам и капиталистам». В 1905 году в 50 губерниях Европейской России (т.е. без Польши, Кавказа и Финляндии) было всего 395 миллионов десятин земли; из них около 150 миллионов десятин принадлежало казне, но это были огромные пространства северных и северо-восточных лесов и полярной тундры (почти все казенные земли, удобные для земледелия, были отведены в 60-х годах в надел государственным крестьянам). Остальная масса земель — около 240 миллионов десятин — состояла из двух категорий:

1. 139 млн. дес. «надельных» земель (в том числе 124,1 млн.дес. крестьянских и 14,7 млн.дес. казачьих земель) и
2. 101,7 млн.дес. земель частновладельческих;

однако из последней категории в 1905 г. лишь около половины, именно 53,2 млн.дес., принадлежало дворянам; остальные земли частного владения распределялись следующим образом: крестьянам и крестьянским товариществам принадлежало 24,6 млн.дес., купцам и торгово-промышленным компаниям — 16,7 млн.дес., мещанам и другим сословиям — 6,5 млн.дес. В общем, крестьянам в 1905 году принадлежало всего 164 млн.дес., дворянам 53 млн.дес. (из которых довольно значительную площадь занимали леса). Таким образом, Россия в отношении земледелия, уже до революции была «мужицким царством», страной, в которой крестьянское землевладение преобладало над крупным частновладельческим в гораздо большей степени, чем в других европейских странах.

Что касается величины крестьянских земельных наделов, то и здесь о «малоземелье» можно говорить лишь в весьма ограниченном смысле. В1905 году из общего количества 12 млн. крестьянских дворов менее 5 десятин на двор имели 2.857 тыс. дворов (23,8 % общего числа дворов); от 5 до 10 дес. на двор имели 5.072 тыс. дворов (42,3%); свыше 10 дес. — 4.070 тыс. дворов (33,9%). Таким образом, общее число действительно малоземельных крестьян составляло в начале XX века менее 1/4 всего российского крестьянства. Во всяком случае бедствующие российские крестьяне были снабжены землей в гораздо больших размерах, чем их процветающие и благоденствующие европейские собратья.

Главной причиной этого парадоксального явления была система сельского хозяйства, при которой русский крестьянин, обладая несметными земельными богатствами, бедствовал и временами голодал. Прежде всего, это было стародавнее прапрадедовское трехполье, при котором 1/3 пахотной земли «гуляет» под паром; при недостатке лугов и выгонов, паровое поле, правда, употребляется для выгона скота, но та жалкая пища, которую он там находит, конечно, не компенсирует потери 30% пахотной земли. Затем, крестьянская земля не принадлежит своему пахарю на правах собственности, она принадлежит общине, «миру», который распределяет ее по «душам», по «едокам», по «работникам» или иным каким-либо способом (из 138 млн.дес. надельных земель около 115 млн.дес. были общинные земли; только в западных областях крестьянские земли находились в подворном владении своих хозяев, и надлежит отметить, что эти области не знали повальных голодовок и что урожайность крестьянских полей была там выше, чем в центральных областях государства). Характерными и неизбежными чертами общинного землевладения были чересполосица и принудительный (трехпольный) севооборот, поля делились сначала на несколько больших кусков, по степени отдаленности их от селения и по качеству почвы, а потом в каждом из этих участков отводились полосы отдельным домохозяевам, которым доставалось, таким образом, иногда по несколько десятков разбросанных и узких полос. Ясно, каким сильным тормозом сельскохозяйственного прогресса, каким серьезным и труднопреодолимым фактором рутины и застоя в земледелии являлся такой способ землепользования.

Несмотря на очевидный экономический вред общинного крестьянского землевладения, крестьянская земельная община долго почиталась одним из незыблемых и неприкосновенных «устоев» Российского государства; её поддерживали, защищали и охраняли все — от славянофилов и Чернышевского до Победоносцева и Александра III. «Народники» усматривали в общине зародыш или ячейку будущего социалистического строя; «охранители» считали её основным устоем патриархально-консервативного быта. До самой революции 1905 г. Правительство считало неприкосновенным строй существующего крестьянского землевладения. Законом 1893 года было запрещено отчуждение надельных земель, а через 10 лет манифест 26 февраля 1903 года «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», напоминая царский обет «свято блюсти вековые устои Державы Российской», предписывал произвести пересмотр законодательства о крестьянах, при этом однако «в основу сих трудов положить неприкосновенность общинного строя крестьянского землевладения» (и сохранение сословного строя). Те же предписания содержал Высочайший (т.е. императорский) указ Сенату 8 января 1904 г. «О пересмотре законодательства о крестьянах»; и наконец, неприкосновенность этих принципов подтверждалась в циркуляре министра внутренних дел начальниками губерний 31 декабря 1904 года, т.е. буквально накануне революции.

Революционные события 1905 года обнаружили иллюзорность правительственных надежд на консерватизм крестьянской массы. С другой стороны, ПА Столыпин, пришедший к власти в 1906 году, внимательно наблюдавший и хорошо знавший сельскую жизнь уже задолго до своего призыва на пост премьера, пришел к заключению, что крестьянская поземельная община является элементом косности и рутины, тормозом экономического развития и социального прогресса в деревне.

Весьма важным шагом правительства Столыпина в направлении крестьянского раскрепощения был указ 5 октября 1906 года об уравнении крестьян в гражданских правах с лицами других сословий; указ этот имел целью завершить освободительную реформу 19 февраля 1861 года «на началах гражданской свободы и равенства перед законом всех российских подданных»; отныне крестьяне могли по желанию менять место жительства, свободно избирать род занятий, поступать на государственную службу и в учебные заведения, не спрашивая разрешения или согласия «мира»; с другой стороны, было отменено право земских начальников подвергать крестьян аресту или штрафу в административном порядке, «за неисполнение распоряжений означенных должностных лиц».

9 ноября 1906 года был издан знаменитый указ о праве выхода из общины, с принадлежащим каждому крестьянину в данное время земельным наделом. Ссылаясь на произведенную манифестом 3 ноября 1905 г. отмену (с 1 января 1907 г.) выпускных платежей за земли, полученные крестьянами в надел при их освобождении, указ 9 ноября постановлял: «С этого срока означенные земли освобождаются от лежавших на них, в силу выкупного долга, ограничений, и крестьяне приобретают право свободного выхода из общины, с укреплением в собственность отдельных домохозяев, переходящих к личному владению, участков из мирского надела». Статья 1 указа 9 ноября постановляла: «Каждый домохозяин, владеющий надельною землею на общинном праве, может во всякое время требовать укрепления за собою в личную собственность причитающейся ему части из означенной земли». Выделяя свой полевой надел из общего мирского надела, крестьянин сохранял право пользования общими «угодьями» — сенокосами, пастбищами, лесами и т.д. Домохозяева, выходящие из общины, могли требовать, чтобы общество выделило им участки, по возможности, к одному месту, (так называемые отруба). По постановлению 2/3 домохозяев все члены общества переходили к личному владению отрубными участками.

Столыпинский аграрный закон вызвал против себя ожесточенную оппозицию не только слева, но и справа. Левые и леволиберальные партии (социалисты и «кадеты») усматривали в нем недопустимое нарушение прав крестьянского мира, насильственное вторжение администрации в социально-экономический строй крестьянской жизни. Правые опасались, что разрушение общины поведет к обезземелению значительной части крестьянства и к росту пролетариата, с его опасными революционными тенденциями.

Столыпин внес свой аграрный закон во Вторую Государственную Думу, где, он был подвергнут жестокой критике. Преобладавшие в Думе левые партии считали, как известно, единственным способом разрешения аграрного вопроса в России принудительное отчуждение частновладельческих земель, и раздел их между крестьянами, хотя, как было выше указано, в 1905 году против 164 млн. десятин крестьянских земель дворянам принадлежало всего 53 млн. десятин, и таким образом, раздел дворянских земель повел бы лишь к незначительному увеличению площади крестьянского землевладения и не уничтожил бы крестьянской бедности без общего подъема производительности крестьянского труда и урожайности крестьянских полей.

В своей речи по аграрному вопросу, 10 мая 1907 года, Столыпин пытался убедить депутатов, что «путем переделения всей земли государство в своем целом не приобретет ни одного лишнего колоса хлеба. Уничтожены будут культурные хозяйства. Временно будут увеличены крестьянские наделы, но при росте населения они скоро обратятся в пыль...». Столыпин признавал, что крестьянство находится в тяжелом положении и что ему необходимо помочь, но здесь «предлагается простой, совершенно автоматический, совершенно механический способ: взять и разделить все 130 000 существующих в настоящее время поместий. Государственно ли это? Не напоминает ли это историю тришкина кафтана — обрезать полы, чтобы сшить из них рукава?» Вместо этого, Столыпин предлагал для разрешения аграрного вопроса и для подъема уровня крестьянского благосостояния целую систему мероприятий, из которых наиболее существенным было «освобождение крестьянина от тех тисков, в которых он в настоящее время находится», и создание «крепкой индивидуальной собственности», — надо сделать русского крестьянина хозяином-собственником, «надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и предоставить их в неотъемлемую собственность» (Стенографический отчет о заседании Второй Государственной Думы, стр. 433-445).

В Третьей Государственной Думе Столыпин был в состоянии провести свой аграрный закон, опираясь на большинство, образованное фракциями «октябристов» и «националистов» (или «умеренно-правых»). Но и здесь закон этот подвергся жестокой критике со стороны не только левых фракций (социал-демократов и «трудовиков») и «кадетов», но и со стороны значительной части правых.

В заседании Государственной Думы 23 октября 1908 г. докладчик земельной комиссии Шидловский выступил с большой речью в защиту закона 9 ноября. «В основе правового государства, господа, — говорил он, — лежит свободная, энергичная и самостоятельная личность. Эту личность вы не получите без предоставления ей присущего всем права собственности на имущество, и я думаю, что если кто действительно желает обращения нашего государства в правовое, тот не может высказываться против личной собственности на землю». (Стенографический отчет, стр. 171). Шидловский, указав на весьма существенные хозяйственные недостатки крестьянской общины, подверг затем критике «совершенно неправильную правительственную политику в области крестьянской и в области аграрной за последние 40 лет», ибо правительство «в 1861 году создало класс свободных сельских обывателей и воображало более сорока лет, что население может бесконечно плодиться и кормиться на определенной территории, не совершенствуя способов обработки этой территории» (там же, стр. 176).

В заседании 24 октября 1908 г. оратор кадетской партии депутат Шингарев жестоко критиковал проект земельной комиссии и утверждал, что выходы крестьян из общины производятся под нажимом правительственных чиновников и вносят смуту и в сельское общество, и в самую крестьянскую семью, «где отец идет против сына, и сын пойдет против отца» (там же, стр. 269-270). Один из главных сотрудников Столыпина по проведению аграрной реформы, товарищ министра внутренних дел Лыкошин, указывая на массовые заявления крестьян о выходе из общины, убеждал депутатов: «Ведь согласитесь, господа, не могли же земские начальники принудить 700 000 крестьян-домохозяев заявить об укреплении вопреки их юле. Ведь значит, есть же какой-то внутренний стимул укрепляться, есть же, значит, у крестьян стремление к личной собственности... Наивно было бы думать, будто какие-либо внешние меры могут заставить крестьян идти навстречу землеустроительным начинаниям правительства» (там же, стр. 289-290).

В заседании 27 октября 1908 г. правый депутат Шечков утверждал, что если сельская община, «эта основная форма крестьянского землевладения», выходит расшатанной из современных потрясений, то «из этого не следует, чтобы мы кричали тоже; «долой общину», и что «коллективная собственность есть тоже неприкосновенная собственность» (стр. 401-405).

В заседаниях 29 и 31 октября «трудовик» Петров 3-й утверждал, что «указ 9 ноября дает возможность людям не только грабить однообщинников, но и сродственников, даже детей, но не грабить только помещиков» (стр. 525). «Указ 9 ноября создает, прежде всего, вражду соседскую, затем этот указ создает вражду семейную... Указ 9 ноября создаст и уже создает между мирным крестьянством кровавые столкновения. Указ 9 ноября создаст громадное количество голодного безземельного пролетариата и уничтожит в корне то мало-мальски сносное положение, в котором находятся теперь крестьяне в общине. Голод, холод и нищета — вот наследие указа 9 ноября» (стр. 565-566).

В заседании 7 ноября товарищ министра внутренних дел Лыкошин убеждал депутатов, что закон 9 ноября не содержит в себе никакой опасности насильственного разрушения общины, что община сохранится там, где она крепка и жизненна, но бесполезно и вредно искусственно поддерживать ее там, где она находится уже в стадии разложения; и теперь община не уничтожает, а только маскирует обезземеление части крестьянского населения (стр. 910-912).

В заседании 10 ноября главноуправляющий землеустройством и земледелием Кривошеий доказывал, что переход к частной собственности на землю необходим для поднятия производительности народного труда и для подъема общего уровня крестьянского благосостояния, что указ 9 ноября — «это второе раскрепощение крестьянского землевладельческого труда» (стр. 1031), и что взятый правительством курс земельной политики «должен привести и приведет к замене стихийной власти земли над русским крестьянством разумной властью русского крестьянина над своей землей» (стр. 1044).

В заседании 22 ноября, после того как формулы социал-демократов, «трудовой группы» и «фракции народной свободы» (к.-д.) об отклонении проекта земельной комиссии без перехода к постатейному обсуждению были отвергнуты, Государственная Дума приняла предложенную фракцией «Союза 17 октября» формулу о переходе к постатейному чтению.

Продолжительные и горячие споры вызвал вопрос о том, кому должны принадлежать выделяемые из общины участки надельной земли: одному крестьянину-домохозяину или всей крестьянской земле? Некоторые правые депутаты высказывали опасение, что, получив землю в свою полную собственность, крестьянин может «пропить» или «промотать» свою землю, оставив семью без средств к существованию.

В заседании 1 декабря докладчик земельной комиссии Шидловский, отстаивая принцип личной собственности на землю, утверждал, что институт семейной собственности убивает самостоятельность и предприимчивость домохозяина, и в то же время не укрепляет, а расшатывает авторитет родительской власти и семейные устои (стр. 1998).

В том же заседании правый депутат Образцов патетически восклицал, что закон 9 ноября «прикровенно содержит в себе достаточно гремучего газа, чтобы взорвать всю Россию», что отдача земли в личную собственность есть незаконная экспроприация чужой собственности, которая, де, приведет к гибельным последствиям. Прежде русский крестьянин пропивал то, чем и дорожить-то не стоило, пропивал худую телегу, пропивал одежду, пропивал сапоги... теперь он пропивает землю» (здесь стенографический отчет отмечает «рукоплескания слева и справа»), «теперь он пропивает судьбу своих собственных детей и внуков и судьбу своего отечества. Вот когда нужно бить тревогу» (стр. 2005); «неизбежным последствием насильственного перевода общинной земли в личную собственность будет страшная скупка земли кулаками... земля эта потечет страшным потоком в руки кулаков, и мы через несколько лет может быть, через 2-3 года, будем иметь уже не менее, как 20.000.000 полного земельного пролетариата» (стр. 2006).

В том же заседании правый депутат Шечков столь же решительно возражал против статьи 2 законопроекта (о переходе земли в личную собственность) и утверждал, что эта «возмутительная статья» означает «разгром крестьянской семьи», — «я не вижу, почему обездоливание всех членов семьи в пользу домохозяина может способствовать культуре или лучшему унаваживанию полей», и «как ни важны экономические интересы, но в угоду и в жертву им не могут быть принесены требования семейной правды — навозные интересы не могут возобладать над требованиями семейной правды» (стр. 2015-2016).

Оратор конституционно-демократической (к.-д.) партии Шингарев восклицал: «нельзя с народным миросозерцанием, с народным укладом, с вековым укладом крестьянской семьи, ...нельзя играть как с игрушкой, нельзя ломать её по вашему усмотрению, ибо эта игра — игра с огнем» (стр. 2033).

Товарищ министра внутренних дел Лыкошин указывал депутатам, что в настоящее время старинный патриархальный строй в крестьянском быту постепенно исчезает и что уже теперь «происходит проникновение общегражданских начал в крестьянскую среду», и что закреплением в законе института семейной собственности «пришлось бы отдать все взрослое крестьянское население в опеку своим детям» (стр. 2040). Он решительно отвергал «опасение, что все отцы, как какие-то озверелые существа будут действовать в ущерб своим кровным родным детям» (стр. 2045), и, «как русский человек», он утверждал: «говорить, будто бы крестьяне, если только дано им будет распоряжение своими наделами, чуть ли не все обратятся в пьяниц и продадут свои наделы за грош, за косушку водки — это, господа, клевета на русский народ» (стр. 2040).

Но выступление Лыкошина не переубедило защитников семейной собственности и, в частности, лидер крайних правых, курский депутат Марков 2-й продолжал настаивать: «несправедливо отнимать у семьи то, что ей принадлежит и отдавать одному домохозяину» (ст. 2055).

Наконец, в заседании 5 декабря 1908 г. сам председатель Совета министров ПА Столыпин выступил с энергичной речью в защиту принципа единоличной собственности против собственности семейной. Он настаивал на предоставлении крестьянству экономической самодеятельности и свободы распоряжаться собственным имуществом и трудом. Личный собственник есть «в полном смысле слова кузнец своего счастья», тогда как при семейной собственности владелец земли «стеснен во всех своих действиях»; «мелкая семейная община несомненно будет» парализовать и личную волю и личную инициативу поселянина. Во имя чего все это делается? Думаете ли вы этим оградить имущество детей отцов пьяных, расточительных?.. Нельзя создавать общий закон ради исключительного, уродливого явления... Для уродливых, исключительных явлений надо создавать исключительные законы: надо развить институт опеки за расточительность... Но главное, что необходимо, это, когда мы пишем закон для всей страны, иметь ввиду разумных и сильных, а не пьяных и слабых» (стр. 2281 — 2). «Правительство приняло на себя большую ответственность, проводя в порядке статьи 87 (основных законов) закон 9 ноября 1906 года, оно ставило ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных... помните, законодательствуя, что таких сильных людей в России большинство». «Неужели не ясно, что кабала общины, гнет семейной собственности является для 90.000.000 населения горькою неволею? Нежели забыто, что этот путь уже испробован, что колоссальный опыт опеки над громадной частью нашего населения потерпел уже громадную неудачу?» (стр. 2282-2). Из текста и прямого смысла речи Столыпина совершенно очевидно, что под «крепкими и сильными» он разумел всю массу средних нормальных крестьян, а не кучку богатеев-кулаков.

После этого аграрный законопроект обсуждался в Думе еще несколько месяцев, причем оппозиция подвергала жестокой критике почти каждую его статью. В заседании 21 апреля 1909 года докладчик земельной комиссии Шидловский, защищая основные принципы закона 9 ноября, высказал убеждение, что мрачные пророчества о гибельных последствиях его не оправдаются «суда истории я не боюсь совершенно смело, за себя и за своих единомышленников, выступаю защитником основных положений этого законопроектов и глубоко убежден, что история оправдает нас, а не противников начал, положенных в основу этого законопроекта» (стр. 2762).

В заседании 24 апреля 1909 года «столыпинский» закон был, наконец, принят большинством Государственной Думы; против него голосовали социал-демократы, «трудовики», «кадеты» и часть правых.

Докладчик земельной комиссии Шидловский выразил убеждение, что «мы совершили, по мнению большинства, принявшего этот законопроект, большое государственное дело на народную пользу» (стр. 2949).

Правый депутат Щечков внес формулу перехода к отчетным делам (за подписью 21 человека) с пожеланием, чтобы закон, предоставляя свободный выход из общины отдельным её членам, не нарушал бы «неприкосновенность общинного строя крестьянского землевладения» и «не должен содействовать росту сельского пролетариата» (стр. 2951-2).

Лидер фракции к.-д. Милюков заявил: «К сожалению, фракция народной свободы должна будет голосовать против этой формулы перехода, ибо «снявши голову, по волосам не плачут»... Мы полагаем, что такого рода формулу перехода Государственная Дума принять не может, ибо иначе она замазала бы то преступление, которое она только что совершила перед народом», (стр. 2952-3). Формула перехода, предложенная Шечковым, была отклонена.

В Государственном Совете, как и в Думе, столыпинский законопроект встретил критику и оппозицию и справа, и слева. В заседании 15 марта 1910 года Столыпин выступил в Государственном Совете с речью, в которой выражалась уже его спокойная уверенность в правоте его аграрной политики: «Закон этот, заявил он, не только проверен теоретическими рассуждениями специалистов, он четвертый год проверяется самой жизнью» (Стенографический отчет Государственного Совета за 1910 г., стр. 1136). «Этим законом заложен фундамент, основание нового социально-экономического крестьянского строя» (там же, стр. 1138); за 3 года действия закона, «до 1 февраля 1910 г. заявило желание укрепить свои участки в личную собственность более 1700 000 домохозяев, т.е. около 17% всех общинников-домохозяев» (стр. 1140); «я со слишком большим уважением отношусь к народному разуму, чтобы допустить, что русское крестьянство переустраивает свой земельный быт по приказу, а не внутреннему убеждению» (стр. 1145).

В заседании 24 марта товарищ министра внутренних дел Лыкошин старался объяснить законодателям действительный смысл выражения «ставка на сильных»: «Тут очень много, между прочим, говорили о выражении «ставка на сильных», и оно понималось в том смысле, что сильные это — кулаки, новая буржуазия и т.д. Я понимаю это в другом смысле. Я понимаю, что «ставка на сильных» — это ставка вообще на духовные и материальные силы русского народа»... (там же, стр. 1547).

По одобрении аграрного законопроекта Государственной Думой и Государственным Советом, он был утвержден Государем и стал законом 14 июня 1910 года. Столыпинский аграрный закон отвечал назревшей потребности и вызвал широкий отклик в массе крестьянства; уже за первые 5 лет действия закона (1907-1911 гг.) свыше 2 1/2 миллионов крестьян-домохозяев (около 1/4 всех крестьян-общинников) подали заявления о выходе из общины. К концу 1914 года число домохозяев, за которыми укрепление земли окончательно состоялось, составляло около 2 миллионов, кроме того, получили «удостоверительные акты» на закрепление участков в общинах, где не было переделов, около 500 тыс. домохозяев, таким образом, вышло из общин и укрепило землю в личную собственность больше 1/4 всех крестьян-общинников.

Столыпинская эпоха действительно внесла в бедную и серую массу крестьян-общинников основы и возможности «нового социально-экономического крестьянского строя».

Правильность основного принципа столыпинской аграрной политики, т.е. предоставление крестьянину права свободного распоряжения его земельным имуществом, была проверена трагическим опытом революции. После захвата власти большевики, в союзе с левыми социалистами-революционерами, принялись усердно проводить в жизнь «эсеровскую» программу так называемой «социализации земли». Изданный 19 февраля (4 марта) 1918 года декрет «О социализации земли» (подписанный председателем Совнаркома Ульяновым-Лениным и народным комиссаром земледелия левым эсером Колетаевым) постановлял: «Всякая собственность на землю, недра, воды, леса и живые силы природы в пределах Российской

Федеративной Социалистической Республики отменяется навсегда»; земля «переходит в пользование всего трудового народа» и распределяется между трудящимися на «уравнительно-трудовых началах», с запрещением земельной аренды и применения наемного труда (совхозы должны были играть лишь роль «образцовых ферм или опытных и показательных полей»). При этом в задачи земельных отделов входило «развитие коллективного хозяйства в земледелии, в целях перехода к социалистическому хозяйству».

Известно, что первоначальная ленинская попытка ускоренного перехода «к социалистическому хозяйству» в деревне потерпела полную неудачу. Она вызвала жестокую междоусобную вражду между крестьянской массой и ленинскими «комбедами» («комитетами бедноты»), внесла полное расстройство в процесс сельскохозяйственного производства и вызвала жестокий голод в городах.

Напуганный результатами так называемого «военного коммунизма», Ленин в 1921 году (после Кронштадского восстания) объявил свой пресловутый НЭП. В деревне НЭП означал, в значительной степени, возврат к принципам столыпинской аграрной политики. В1922 году «в целях создания правильного, устойчивого и приспособленного к хозяйственным и бытовым условиям трудового пользования землею, необходимого для восстановления и развития сельского хозяйства», был издан новый «закон о трудовом землепользовании», который совершенно отрекался от прежних принципов «социализации». Новый закон предоставлял крестьянству самому избирать способ землепользования: а) общинный (с уравнительными переделами земли); б) «участковый (с неизменным размером права двора на землю в виде чресполосных, отрубных или хуторских участков)» и в) товарищеский (артели и коммуны). «При полных переделах и разверстках земель в обществе, любое число хозяйств, а также и отдельные дворы, имеют право выходить из общества без его на то согласия и требовать выдела земли к одним местам в таком размере, какой им причитается по производящемуся переделу». Расставаясь с идеей о всеобщем земельном «поравнении», новый закон постановил: «дальнейшее поравнение земель между волостями и селениями в обязательном порядке прекращается». Далее закон дозволял «трудовую аренду земли» на срок до 3 или до 6 лет (вскоре срок был увеличен до 12 лет) и применение «вспомогательного наемного труда в трудовых земледельческих хозяйствах». Новые положения аграрного законодательства были подробно развиты в «Земельном кодексе» 1923 года.

Получившие некоторую свободу хозяйственной деятельности русские крестьяне быстро оправились от тяжелой разрухи и стали производить достаточное количество сельскохозяйственных продуктов не только для собственного потребления, но и для снабжения городского рынка. Несколько миллионов трудовых крестьянских хозяйств своим усиленным трудом и предприимчивостью достигли сравнительно высокого уровня зажиточности, но этот подъем новой крестьянской «буржуазии» представлял политическую опасность для коммунистической диктатуры, и потому Сталин, пришедший к власти, произвел в 1929-30 гг. зверскую «ликвидацию кулачества, как класса», а остальную крестьянскую массу насильственно загнал в колхозы.

Можно сказать, что Столыпин готовил для русских крестьян экономическую будущность американских фермеров; злая мачеха история, вместо этого, принесла им колхозное рабство.

Н.Ю. Пушкарский

ЭРА РЕФОРМ

[“осле роспуска первой Государственной думы перед государем стоял опрос: продолжать ли начатый опыт или признать его неудавшимся, как предлагали правые? Государь определенно высказался за первый путь, и в составе правительства он нашел именно того человека, который наиболее подходил для выполнения поставленной задачи — Петра Аркадьевича Столыпина

П.А. Столыпин был человек большого личного мужества, способный решать и энергично действовать, выдающийся оратор, искренне преданный государю монархист, не пытавшийся «ультимативно» навязывать ему свои взгляды. Перед министерским постом он занимал должность саратовского губернатора и в то же время был хорошо знаком и с земством, и аграрным вопросом, и с механизмом аппарата власти.

Назначенный премьером (с сохранением поста министра внутренних дел) в день роспуска первой Государственной думы (9.7.1906 г.), Столыпин первым же своим циркуляром (от 11 июля) обратил на себя внимание и вызвал за границей сочувственные комментарии. «Открытые беспорядки должны встречать неослабленный отпор. Революционные замыслы должны пресекаться всеми законными средствами», — говорилось в циркуляре и туг же добавлялось: «Борьба ведется не против общества, а против врагов общества. Поэтому огульные репрессии не могут быть одобрены... Намерения государя неизменны... Старый строй получит обновление. Порядок же должен быть «охранен в полной мере».

П.А. Столыпин хотел подчеркнуть направление своего кабинета, привлекши в его состав несколько общественных деятелей: так, в министры земледелия намечался Н. Н. Львов, в министры торговли А И. Гучков, обер-прокурором синода предполагалось назначить Ф. Д. Самарина. Но из этих переговоров ничего не вышло. Общественные деятели ставили слишком большие требования (пять министров из «общества» и опубликование их программы от имени всего кабинета). «Говорил с каждым по часу. Не годятся в министры сейчас. Не люди дела», — сообщил государь в записке Столыпину после бесед с Гучковым, Львовым и Самариным.

25 августа 1906 года в газетах появились одновременно два знаменательных документа: обширная программа намеченных правительством законодательных мер и закон о военно-полевых судах.

«Революция борется не из-за реформ, проведение которых почитает своей обязанностью и правительство, а из-за разрушения самой государственности, крушения монархии и введения социалистического строя» — говорилось в правительственном сообщении.

В перечень намеченных реформ «входили: свобода вероисповеданий, неприкосновенность личности и гражданское равноправие, улучшение крестьянского землевладения, улучшение быта рабочих (государственное страхование), введение земства в Прибалтийском и в Западном крае, земское и городское самоуправление в Царстве Польском, реформа местного суда, реформа средней и высшей школы, введение подоходного налога, объединение полиции и жандармерии и издание нового закона об исключительном положении. Упоминалось также об ускорении подготовки созыва церковного собора и о том, что будет рассмотрен вопрос, какие ограничения для евреев, «вселяющие лишь раздражение и явно отжившие», могут быть немедленно отменены.

Закон о «Военно-полевых судах», которому предшествовал длинный перечень террористических актов последнего времени, вводил в качестве временной меры особые суды из офицеров, ведавшие только делами, где преступление было очевидным. Предание суду происходило в пределах суток после акта убийства или вооруженного грабежа. Разбор дела мог длиться не более двух суток, приговор пригодился в исполнение в 24 часа.

Левая пресса главное внимание обратила на военно-полевые суды и не находила достаточно резких слов для их осуждения. Правая пресса высказывала недовольство программой намеченных других реформ.

П.А. Столыпину удалось разорвать заколдованный круг. До этого времени проведение реформ неизменно сопровождалось общим ослаблением власти, а принятие суровых мер знаменовало собою отказ от преобразований. Теперь нашлось правительство, которое совмещало обе задачи власти, и нашлись широкие общественные круги, которые эту необходимость поняли. В этом была несомненная историческая заслуга «Союза 17 октября»: октябристы стали серьезной политической силой, как первая в русской жизни правительственная партия; в этом и было их значение, хотя формальной связи с властью у них и не было.

Более правые партии смотрели с некоторой опаской на первые шаги Столыпина и зачастую резко их критиковали, но они не отказывались содействовать власти в борьбе с революционной смутой.

В обществе обозначился определенный поворот. Он сказался прежде всего на выборах в земства: почти везде проходили октябристы и более правые; кадеты теряли один уезд за другим. На выборах в Петербургскую городскую думу (в ноябре) победили консервативные «стародумцы». Конечно, избирательное право было очень ограниченным, но тот же состав избирателей в 1903 году голосовал за либералов.

Партия кадетов, собравшись в конце сентября на съезд в Гельсингфорсе, постановила фактически отказаться от «выборгского воззвания», не имевшего в стране ни малейшего успеха.

* * *

Правительство решило приступить к законодательной деятельности. Продолжавшийся политический конфликт не должен был долее задержать проведения насущных реформ» В нормальное время такое законодательство, по 87-й статье Основных Законов, разрешающей только проведение неотложных мер в промежутках между сессиями Государственной думы, было бы спорным с правовой стороны, но в переходный период, когда законность еще не вылилась в окончательные формы, такой образ действий был наиболее правильным.

Японская война и беспорядки 1904-1905 годов задержали проведение насущных преобразований. Положение крестьянства за последние годы не улучшалось, и это создавало удобную почву для революционной пропаганды в деревне. Но проделанная местными комитетами за 1899-1904 годы предварительная работа давала обширный материал для законодательной деятельности. Было выяснено, что главной причиной застоя или упадка крестьянского хозяйства было угнетение общинной личности крестьянина и отрицание частной собственности на землю.

Для привлечения крестьян на сторону революции левые политические партии обещали крестьянам раздачу помещичьих земель и этим «купили» их поддержку на выборах. Государь не пожелал идти по пути соревнования в демагогии и приобретать поддержку крестьян такими же приемами. Он думал о пользе целого и о завтрашнем дне. В конечном счете такое увеличение крестьянского землевладения быстро привело бы к новому, на этот раз безысходному кризису. Выбор был между неуклонным обнищанием крестьянства в целом и его дифференциацией. Сохранение имущественного равенства, власти общины над отдельным крестьянином приводило к общему упадку хозяйства. Необходимо было развязать энергию отдельных крестьянских хозяев.

Для того чтобы создать земельный фонд, были изданы: указ 12 августа о передаче Крестьянскому банку состоящих в сельскохозяйственном пользовании удельных земель (принадлежавших императорской фамилии), указ 27 августа о порядке продажи казенных земель, годных для обработки, указ 19 сентября об использовании для удовлетворения земельной нужды кабинетных земель на Алтае (состоявших в непосредственном ведении императора). Первые два указа создавали земельный фонд в несколько миллионов десятин для Европейской России, третий — открывал обширную площадь для переселения в Сибирь.

Указом 5 октября были отменены все сохранившиеся еще в законах правоограничения для крестьянского сословия. Оно было сравнено с другими в отношении государственной и военной службы, в отношении поступления в учебные заведения. Ограничения, отмененные 5 октября, касались главным образом власти «мира», сельского схода над отдельными крестьянами.

Указом 19 октября Крестьянскому банку было разрешено выдавать крестьянам ссуды под надельные земли. Эта мера уже означала признание личной собственности крестьянина на свой участок земли.

Все это было подготовкой основной меры—указа 9 ноября 1906 года о раскрепощении общины. Этим актом русская власть окончательно порывала с земельной политикой царствования императора Александра III, с народническими тенденциями охраны общины и становилась на путь развития и укрепления частной земельной собственности в деревне. В отмену закона 1894 года, установившего, что крестьяне и после погашения выкупных платежей могут выходить из общины только с ее согласия, указ 9 ноября предоставлял каждому отдельному крестьянину право выхода из общины в любое время. Крестьянин мог всегда требовать закрепления в единоличную собственность тех участков, которыми он фактически пользовался. Но для устранения чересполосицы указ устанавливал, что каждый крестьянин, при общем переделе, мог требовать сведения своей земли к одному участку («отрубу»). Наконец, в пределах каждого участка, указ утверждал право единоличного распоряжения домохозяина в отличие от принципа семейной коллективной собственности. Энергичным, хозяйственным крестьянам открывались, таким образом, широкие возможности.

Главная заслуга в проведении этой реформы принадлежит, бесспорно, П.А. Столыпину. В разработке указа участвовали А. В. Кривошеий, В. И. Гурко, А.И. Лыкашин, А.А. Ритгах и другие знатоки сельского хозяйства, но ответственность за решение спорного вопроса взял на себя П.А. Столыпин, встретивший в этом полную поддержку государя.

Таким образом, земельная реформа осуществлялась. Но она проводилась не в виде разрушения жизнеспособной части крупного землевладения и «благотворительной» прирезки земель крестьянам без разбора, а в виде поощрения хозяйственных, энергичных элементов крестьянства. Интересам лучших, крепких элементов, этой опоре государственного хозяйства, отдавалось предпочтение перед уравнительными и благотворительными соображениями.

Последствия этого закона могли сказаться не сразу; он был не агитационным приемом для успеха на выборах, а крестьянской реформой, в корне изменявшей общее положение в деревне.

Наряду с крестьянской реформой кабинет П.А. Столыпина провел по 87-й статье еще несколько важных мер: указ 14 октября о свободе старообрядческих общин, указ 15 ноября об ограничении рабочего дня и о воскресном отдыхе приказчиков и другие.

В избирательной кампании во II Государственную думу участвовали на этот раз и крайние левые. Боролось в общем на этот раз четыре течения: правые, стоящие за возвращение к неограниченному самодержавию; октябристы, принявшие программу премьер-министра Столыпина; кадеты и «левый блок», объединивший социал-демократов, социалистов-революционеров и другие социалистические группы.

Избирательная кампания носила теперь совершенно новый характер: при выборах в I Государственную думу никто не защищал правительство, теперь уже борьба шла внутри общества. Некоторые слои населения почти целиком повернулись против революции. II Дума была думой крайностей; в ней громче всего звучали голоса социалистов и крайних правых. Состав II Думы, по фракциям, был следующим: социал-демократы — 65; социалисты-революционеры — 34; трудовая группа — 101; народные социалисты — 14; кадеты — 92; мусульмане — 31; польское коло — 47; казаки — 17; октябристы и умеренные — 32; правые — 22; беспартийные — 50 (большинство правых, особенно духовенство и крестьяне, числилось беспартийными).

Насколько торжественно было открытие I Думы, настолько буднично прошло 20 февраля 1907 года открытие второй. Правые на этот раз провели в Думу несколько энергичных ораторов (В.М. Пуришкевича, В.В. Шульгина, еп. Евлогия, графа В. А Бобринского, П.Н. Крупенского, П.В. Новицкого и других). Если среди кадетов было несколько видных ораторов, то многочисленные социалисты, кроме молодого грузинского социал-демократа И.Г. Церетели и большевика Г.А. Алексинского, не выделили ни одного хорошего оратора.

Лучшим оратором во II Думе, по признанию и друзей и врагов, оказался Председатель Совета Министров П.А. Столыпин. Когда в заседании 6 марта Столыпин выступил с декларацией и развернул обширный план намеченных реформ, сразу почувствовалась перемена против времен I Думы: никто не кричал «в отставку!», а заключительные слова премьера были покрыты аплодисментами. Столыпин говорил:

«Правительству желательно было бы найти тот язык, который был бы одинаково нам понятен. Таким языком не может быть язык ненависти и злобы, я им пользоваться не буду».

Столыпин указал, что власть «должна была или отойти и дать дорогу революции... или действовать и отстоять то, что было ей вверено. Правительство задалось одною целью — сохранить те заветы, те устои, те начала, которые были положены в основу реформ императора Николая II.

Борясь исключительными средствами и в исключительное время, правительство привело страну во II Думу. Я должен заявить и желал бы, чтобы мое заявление было услышано далеко за стенами этого собрания, что тут, волею монарха, нет ни судей, ни обвиняемых и что эти скамьи не скамьи подсудимых, а это место правительства. Правительство будет приветствовать всякое открытое разоблачение какого-либо неустройства, но иначе оно должно отнестись к нападкам, ведущим к созданию настроения, в атмосфере которого должно готовиться открытое выступление. Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у власти паралич и мысли, и воли, все они сводятся к двум словам — «руки вверх!». На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием» с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: «Не запугаете!».

Слова Столыпина были, действительно, услышаны «далеко за стенами этого собрания» и произвели огромное впечатление и в России, и за границей. Во время последующих прений Столыпин процитировал резолюцию съезда социалистов-революционеров о терроре и закончил словами о том, что Россия «сумеет отличить кровь, о которой здесь так много говорилось, кровь на руках палачей, от крови на руках добросовестных врачей, которые применяли, быть может, самые чрезвычайные меры, но с одним упованием, с одной надеждой — исцелить трудного больного!».

10 мая Столыпин выступил вновь.

«В настоящее время государство у нас хворает, — говорил он, — самою больною, самою слабою частью, которая хиреет, является крестьянство. Ему надо помочь. Предлагается простой, совершенно автоматический способ: взять и разделить все 130 000 существующих в данное время поместий. Государственно ли это? Не напоминает ли это историю тришкина кафтана? — обрезать полы, чтобы сшить из них рукава? Господа, нельзя укрепить больное тело, питая его вырезанными из него самого кусками мяса; надо дать толчок организму, создать прилив питательных соков к больному месту, и тогда организм осилит болезнь».

Последние слова речи Столыпина получили широкую известность.

«В деле этом нужен упорный труд, нужна продолжительная, черная работа, — подчеркнул он, — Разрешить его нельзя, его надо разрешать! В Западных государствах на это потребовалось бы десятилетия; мы предлагаем вам скромный, но верный путь. Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия».

11 Дума старалась не дать правительству предлога для роспуска. Однако некоторые депутаты левых партий, широко пользуясь депутатской неприкосновенностью, вошли, для своей революционной деятельности, в связь с группой распропагандированных солдат различных полков, называвшей себя «военной организацией с.-д. партии». Так как в этой группе имелись и следившие за ее развитием агенты тайной полиции, правительству тотчас стало об этом известно. 4 мая при обыске на квартире рижского депутата с.-д. Озола было арестовано несколько членов этой организаций.

1 июня 1907 года Столыпин явился в Государственную думу, просил устроить закрытое заседание и предъявил на нем требование о снятии депутатской неприкосновенности со всех членов думской фракции с.-д. за устройство военного заговора. 3 июня 1907 года были арестованы все депутаты с.-д., которые еще не скрылись, и был издан манифест о роспуске Государственной думы. Население встретило роспуск Думы совершенно спокойно: не было ни демонстраций, ни попыток устраивать забастовки.

«Революция объективно закончилась», — писал П. Б. Струве.

Еще продолжались террористические акты, аграрные волнения даже усилились с открытием II Думы, но даже Ленин на конференции с.-д. признавал, что «революционной ситуации» больше нет. Это сознавала и власть. Пора было подвести итога переломных годов, пора было переходить к деловой, повседневной государственной работе. Проведение в жизнь крестьянской реформы, переустройство армии на основании опыта японской войны — все это требовало более спокойной обстановки. Но ни со II Думой, ни при новых выборах по прежнему закону этого необходимого замирания нельзя было достигнуть.

Новый избирательный закон (3.6.1907 г.) преследовал одну цель: создать, при минимальной ломке действующих законов, такое народное представительство, которое бы стало добросовестно работать в рамках существующих законов. Новый закон — это было его оригинальной чертой — никого не лишал избирательного права (только в Средней Азии было признано, что, эта область еще «не созрела» для выборов). Но существенно менялся удельный вес отдельных групп населения. В Европейской России по старому закону крестьяне избирали 42% выборщиков, землевладельцы — 31%, горожане и рабочие — 27%. По новому закону крестьяне избирали 22,5%, землевладельцы — 50,5%, горожане и рабочие — те же 27%. Но горожане при этом разделились на две «курии», голосовавшие отдельно, причем первая курия («цензовая») имела больше выборщиков. Кроме того, было сокращено представительство окраин: Польши — с 36 до 12 (и 2 депутатов от русского населения), Кавказа — с 29 до 10, что было отступлением от того начала имперского равенства, которое было положено в основу прежнего закона.

Но самый манифест 3 июня 1907 года имел еще большее принципиальное значение, чем избирательный закон. Он окончательно определил новый русский государственный строй, завершил ту перестройку, которая была начата рескриптом 18 февраля 1905 года, и создал ясность, которой так не хватало в переломные годы.

Манифест провозглашал, что историческая власть русского царя остается основой государства. Все законы исходят от нее. Манифестом 17 октября и Основными Законами 23 апреля установлен новый законодательный путь, ограничивающий царскую власть в области издания новых законов. Но в случае, если спасение государства не может быть достигнуто на обычном законодательном пути, за царской властью остаются обязанность и право изыскать иной путь. Отступление от обычного пути, закрепленного в Основных Законах, было допустимо, конечно, только в случаях крайней необходимости, ибо оно всегда колеблет правосознание и порождает смуту в душах. Но отрицать возможность таких случаев — значило бы закрывать глаза на действительность. Никакое государство не может идти на гибель ради соблюдения буквы закона.

Государь как был, так и остался Верховным вождем страны. Он вывел ее из войны и смуты и манифестом 3 июня 1907 года довел до конца дело преобразования: в России утвердился новый строй — думская монархия.

Н.Ю. Селищев

СТОЛЫПИН И ЕГО ВРЕМЯ

Исполнилось 80 лет со дня гибели в Киеве Петра Аркадьевича Столыпина (1862-1911). А двумя месяцами раньше, в июле, исполнилось 150 лет со дня гибели Михаила Юрьевича Лермонтова, которому П.А. Столыпин приходился троюродным братом. На первый взгляд, между ними мало общего — мало общего между поэтом и государственным деятелем. Но это только на первый взгляд. Общее между ними в главном: если Лермонтов был великим НАЦИОНАЛЬНЫМ поэтом, то Столыпин был великим НАЦИОНАЛЬНЫМ государственным деятелем России. Слою «национальный» выделено не случайно — ни у одного из крупных государственных деятелей России XIX — начала XX века национальная идея не была настолько сильной, настолько ясно выраженной и обоснованной, чтобы стать своего рода стержнем, основанием всей политической деятельности. Столыпин не просто выдвинул идею Великой России, он разработал программу преобразований во всех областях государственной жизни, необходимых для осуществления этой идеи.

Столыпин все время подчеркивал, что «наши реформы, чтобы быть жизненными, должны черпать свою силу в... русских национальных началах», что «нельзя к нашим русским корням, к нашему русскому стволу прикреплять какой-то чужой, чужестранный цветок». Свое понимание исторического пути России Петр Аркадьевич выразил такими словами: «Я думаю, что на втором тысячелетии своей жизни Россия не развалится. Я думаю, что она обновится, улучшит свой уклад, пойдет вперед, но путем разложения не пойдет, потому что где разложение — там смерть».

ПЕРВОЕ упоминание о роде Столыпиных относится к 1566 году, однако поколенная роспись известна с Григория Столыпина, жившего в конце XVI века. Его сын и внук были муромскими городовыми дворянами, причем внук — Сильвестр Афанасьевич в 1672 году был пожалован в московские дворяне. Правнук Сильвестра Афанасьевича — Алексей Емельянович имел 6 сыновей и 5 дочерей (в том числе Елизавету Алексеевну, бабушку Лермонтова). Один из сыновей Алексея Емельяновича — Александр Алексеевич был адъютантом Суворова. Другой сын — Аркадий стал сенатором, был другом известного реформатора М. М. Сперанского. Николай Алексеевич стал кавалером ордена Св. Георгия 3-й степени и дослужился до генерал-лейтенанта. Наконец, Дмитрий Алексеевич (дед П.А. Столыпина), генерал-майор, участвовал в Бородинском сражении, Аркадий Дмитриевич, один из защитников Севастополя в годы Крымской войны, был другом Льва Толстого, одно время руководил Уральским казачьим войском как наказной атаман, впоследствии принимал участие в освобождении Болгарии.

Конечно же, семейные традиции сыграли огромную роль не только при формировании политических взглядов Петра Аркадьевича Столыпина. Даже интерес к тем или иным сторонам русской жизни был вызван, в немалой степени, если не семейной традицией, то уж во всяком случае примером отца. А. Д. Столыпин, в бытность свою атаманом Уральского казачьего войска, столкнулся с острейшей проблемой — взаимоотношением казаков-старообрядцев с государственной властью и Русской Православной Церковью. Пытаясь хоть как-то смягчить остроту этих противоречий, он содействовал переходу (причем на строго добровольной основе!) части казаков-старообрядцев в единоверие. Вообще А Д. Столыпин был озабочен положением пятнадцати миллионов старообрядцев в Русском государстве. Петр Аркадьевич Столыпин, возглавивший более четырех десятилетий спустя императорское правительство, вернулся к этому вопросу и предпринял деятельные шаги к уравнению старообрядцев — этих «русских по духу и крови людей» — с остальным русским населением, понимая, что построение Великой России невозможно при сохранении вражды между двумя частями русского народа.

Столыпин начинал свою реформаторскую деятельность в крайне трудное для России время — в эпоху разгула революционного террора, направляемого прежде всего партией эсеров, разработавших целую теорию политических убийств, подкрепленную зловещей практикой. Так, например, только в декабре 1906 года были убиты генерал А П. Игнатьев (отец автора книги «Пятьдесят лет в строю» А. А Игнатьева), петербургский градоначальник В. Ф. фон-дер-Лауниц, главный военный прокурор генерал-лейтенант А С. Павлов. Террор был направлен и против Русской Православной Церкви. 28 мая 1908 года погиб Экзарх Грузии архиепископ Никон (Софийский), один из выдающихся деятелей Русского Православия.

25 (12-го ст. стиля) августа 1906 года было совершено покушение на Столыпина. В момент, когда он принимал посетителей на Аптекарском острове в Петербурге, террористы взорвали мощную бомбу. Сильнейшим взрывом дом был разрушен, причем погибли 27 человек, среди них старики, беременная женщина, дети. Ранения получили более 30 человек, в том числе 14-летняя дочь Столыпина — Наталья и 3-летний сын Аркадий. Сам Столыпин не пострадал. Попытки покушения на жизнь Столыпина предпринимались неоднократно и позже, была развернута травля его в левой печати и в Думе.

В одной из речей в Думе Столыпин сказал, что «эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли, и мысли, все они сводятся к двум словам, обращенным к власти: «Руки вверх». На эти два слова... правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: «Не запугаете».

Епископ Евлогий, близко знавший Столыпина, почти 30 лет спустя, уже будучи в эмиграции, вспоминал: «Эти знаменитые два слова «Не запугаете!» отразили подлинное настроение Столыпина. Он держался с большим достоинством и мужеством. Его искренняя прекрасная речь произвела в Думе сильное, благоприятное впечатление. Несомненно, в этот день он одержал большую правительственную победу..».

В обстановке, когда насилие захлестнуло страну и когда Россию фактически толкали к гражданской войне, совершенно понятной становилась позиция Столыпина, выраженная словами: «Там, где аргумент — бомба, там, конечно, естественный ответ—беспощадность кары». В письме к Николаю II Петр Аркадьевич так выразил необходимость применения силы против насилия: «Тяжелый, суровый долг возложен на меня Вами же, Государь. Долг этот, ответственность перед Вашим Величеством, перед Россиею и историею диктует мне ответ мой: к горю и сраму нашему, лишь казнь немногих предотвратят моря крови».

Время правления Столыпина известно нам из всевозможных публикаций, от школьных учебников до докторских диссертаций, как «столыпинская реакция», как некая мрачная эпоха. Говорили и писали об этом много, упорно, долго, создавая устойчивое представление о том, что с 1906 по 1911 год страной управляло правительство, преследовавшее любую критику своих действий, не допускавшее ни малейшего контроля над собой, и притом правительство, попранием законов.

Последнее доказывалось особенно усердно, и прежде всего потому, что лица, разжигавшие пожар мировой революции на русском пепелище и публично заявлявшие, что диктатура пролетариата есть диктатура, не ограниченная никакими законами — ни юридическими, ни нравственными, были чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы все думали будто царские министры были тоже жестоки и также не признавали ни законов, ни нравственных авторитетов. Для этой цели и был создан миф, гласящий, что казнь революционера есть преступление, а военные суды — это не что иное, как издевательство над правосудием.

В разменном историографическом обращении находилось непременное клише — «скорострельная юстиция». Но если столыпинскую юстицию называть «скорострельной», а политику Столыпина именовать «реакцией», то следует восстановить истину и напомнить, что эта юстиция и эта реакция были лишь ответом, естественным реагированием на бомбометательную практику борцов за мировое счастье. Как государственный деятель Столыпин опирался на закон, как патриот он защищал национальные традиции, как христианин — Русскую Православную Церковь. Легко понять, что мотивы и цели столыпинской политики, как и столыпинских репрессий, были прямо противоположны мотивам и целям политики создателей Ш Интернационала

Самое же существенное — столыпинские репрессии были направлены не против инакомыслия и не против каких-либо классов или сословий, а лишь против тех, кто совершил политические убийства и ограбления.

Сколько было казнено террористов в 1906-1909 годах?

Несмотря на несовершенство статистики и противоречивость отдельных данных, можно сказать, что общее число казненных не превышало 5-6 тысяч человек. Сам Столыпин объяснял вынужденность суровых карательных мер так

«...Повторяю, обязанность правительства, святая обязанность — ограждать спокойствие и законность, свободу не только труда, но и свободу жизни, и все меры, принимаемые в этом направлении, знаменуют не реакцию, а порядок, необходимый для развития самых широких реформ».

Однако эти «столыпинские репрессии» не идут ни в какое сравнение с размахом красного «успокоения», продолжавшегося несколько десятилетий. Для сравнения приведем две цифры. Всего за 1906—1911 годы было приговорено к каторжным работам 66 тысяч преступников — уголовных и политических. За период с 1954 по 1964 год по проверенным военными прокурорами делам спецподсудности было реабилитировано более 500 тысяч человек. А сколько миллионов жертв так и не дождались своей реабилитации!

Главным направлением политики Столыпина было «устроение» — реформирование всех сторон государственной жизни, а оно основывалось в первую очередь на прекрасном состоянии русских финансов.

Ежегодно расходы бюджета увеличивались на 72 миллиона рублей, а доходы — на 75-80 миллионов. Несмотря на то, что русско-японская война обошлась казне в огромную сумму — 2,3 миллиарда рублей, Россия нашла средства не только на покрытие ежегодных бюджетных расходов, но и на сокращение государственного долга. Если к концу 1909 года долг по государственным займам достиг наивысшей после русско-японской войны суммы — 9,054 миллиарда рублей, то к концу 1913 года он понизился на 230 миллионов рублей.

Каким именно направлениям правительственной политики отдавал наибольшее предпочтение Столыпин? Об этом свидетельствует, например, бюджет на 1911 год. В нем расходы по Министерству народного просвещения увеличились по сравнению с предыдущим годом на 28,4 процента, по Морскому министерству — на 21,3 и по Главному управлению землеустройства и земледелия — на 18,6 процента. К лету 1911 года Столыпин разработал план новых, еще более обширных преобразований, для финансирования которых он намеревался увеличить бюджет более чем в 3 раза — до 10 миллиардов рублей, прежде всего за счет повышения крайне низких по сравнению с европейскими странами налогов. Когда же в 1912 году в Думе встал вопрос о возможности выполнения гигантской — так называемой Большой судостроительной — программы. Министерство финансов заверило Думу, что для осуществления этой программы нет никакой необходимости прибегать к займам в течение ближайших десяти лет. Считалось возможным одновременно финансировать и военные, и гражданские программы при условии ежегодного роста доходов в 3,5 процента: в годы правления Столыпина эта цифра доходила до 4 процентов.

Благодаря постоянному превышению доходов над расходами свободная наличность государственного казначейства достигла к концу 1913 года небывалой суммы — 514,2 миллиона рублей. Эти средства пригодились как нельзя кстати в августе 1914 года, когда разразилась первая мировая война. К ее началу золотой запас России достиг 1,7 миллиарда рублей, и русское правительство могло обеспечить металлическим покрытием более половины всех кредитных билетов, в то время как в Германии, например, считалось нормальным покрытие только на одну треть.

Главным же делом Столыпина было «укрепить низы», то есть помочь крестьянству — этой «соли земли русской». По мысли Столыпина, все части государства должны были прийти на помощь слабейшей части — крестьянству. Именно на это была нацелена столыпинская земельная реформа, сразу давшая ощутимые результаты и быстро изменившая положение России на мировых рынках.

Какое представление о столыпинской земельной реформе нам навязывали последние семь десятилетий и продолжают навязывать на высшем, академическом уровне даже сегодня?

Считалось аксиомой, что эта реформа изначально была обречена на неудачу, так как противоречила объективным законам генезиса капитализма и кризиса буржуазно-помещичьей системы. Но подобные заявления сейчас могут вызвать разве что улыбку. Самым же неопровержимым фактом, свидетельствующим о провале столыпинской аграрной политики, считался голод 1911 года. Однако при объективном рассмотрении становится очевидным, что сам факт голода в тот год отнюдь не свидетельствует о неудаче реформы. Во-первых, голод был вызван засухой. Во-вторых, он не был повсеместным и вовсе не поразил ряд обширных регионов страны. И конечно же, голод 1911 года не может идти ни в какое сравнение с голодом 1921 и 1932-1933 годов, которые явились следствием прежде всего правительственной политики, а не всех культур. Если урожай проса составил лишь 74 процента от среднего за 1906—1910 годы уровня, то урожай гороха —101, ячменя —104, а урожай кукурузы —120 процентов. Общий сбор зерновых был на 8,6 процента меньше среднего за пятилетие — 1906-1910 годы, а урожай картофеля, наоборот, на 3,7 процента больше. Следующий, 1912 год был очень урожайным, также как 1909 и 1910 годы. Все это время столыпинская реформа проводилась в жизнь, пока не была насильственно прервана в 1917 году.

Столыпинская земельная реформа — тема неисчерпаемая и еще ждущая своего всестороннего исследования. Поэтому ограничусь лишь некоторыми цифрами.

В1909 году Россия вывезла только через европейские границы свыше 314 миллионов пудов пшеницы, то есть больше, чем США и Аргентина вместе взятые (266 миллионов пудов). При этом вывоз сельскохозяйственной продукции из США в 1907-1910 годах постоянно падал, а из России в 1909-1912 годах постоянно увеличивался. Россия опережала США и по общей урожайности зерновых. В1909 году в России урожай составил 97,7 миллиона квартеров (1 квартер — 291 литр), в США — 92,1 миллиона, в Арктике — только 16,4 миллиона квартеров. В1910 году Россия собрала 96,7 миллиона квартеров, США — лишь 86,9 миллиона. Аргентина — 20,5 миллиона. В том же году Россия вывезла в Англию пшеницы больше, чем Аргентина и США вместе взятые.

Самое важное в эти годы — резкое увеличение выпуска сельскохозяйственных машин и орудий русской промышленностью. С1900 по 1909 год он удвоился. Закупалось много и зарубежной техники — например, в 1909 году на 31,8 миллиона рублей. Плуг быстро и почти повсеместно вытеснял соху. Большую помощь русскому крестьянству и переселенцам оказывали широкие мелиоративные работы, в частности в Средней Азии.

«Столыпинская реакция» и «столыпинская земельная реформа» — это, пожалуй, все, что еще недавно было известно о Столыпине. Но почти ничего в советское время не было известно о деятельности Столыпина по обеспечению «мировых интересов» (его слова) России, то есть по укреплению обороноспособности страны, в первую очередь по усилению флота. Вовсе не упоминалось за семь послереволюционных десятилетий о заботах Столыпина по распространению в России образования. Миф о «технически отсталой» и «нищей и неграмотной» царской России был слишком выгоден не одному поколению строителей «нового общества». На этих двух основных (после земельной реформы) направлениях политики Столыпина и хотелось бы остановиться.

Столыпин и Николай II были инициаторами восстановления русского флота, крайне ослабленного после русско-японской войны 1904-1905 годов. В июне 1908 года Столыпин заявил:

«Великие мировые державы имеют и мировые интересы. Великие мировые державы должны участвовать и в международных комбинациях, они не могут отказываться от права голоса в разрешении мировых событий. Флот — это тот рычаг, который дает возможность осуществить это право, это необходимая принадлежность всякой великой державы, обладающей морем».

В1909 году Столыпин добился начала строительства на Балтике первых русских кораблей-дредноутов. В1911 году ему удалось провести через Думу законы об усилении Балтийского и Черноморского флотов (на это выделялось 222 миллиона рублей). Уже после смерти Столыпина, в 1912 году, Дума приняла «Большую судостроительную программу» на 430 миллионов рублей. И это отнюдь не было гонкой вооружений. В 1909 году затраты Германии на военно-морской флот превосходили расходы России на эти же цели почти в 2 раза. В США расходы на военный флот были в 2,9 раза, а в Англии — в 3,5 раза больше, чем в России.

Выступая в Думе, Столыпин сказал, что отказ в кредитах флоту будет равносилен «изъятию одного из краеугольных, одного из важнейших камней. Отказ — это будет остановка... При теперешнем мировом состязании народов такая остановка гибельна».

Из-за того, что Дума не всегда поддерживала требования военных, Россия к началу первой мировой войны (август 1914 года) имела всего 1 линкор-дредноут в строю и 3 линкора-дредноута почти готовых, но еще не прошедших ходовых испытаний. Англия имела тогда 22 дредноута. Германия — 16 дредноутов.

Балтийские линейные корабли-дредноуты типа «Севастополь» (спущены на воду в июне-октябре 1911 года) были лучшими в мире. Они превосходили современные им английские линкоры типа «Белерофон» и «Сент Винсент», германские типа «Нассау», «Остфрисланд» и «Кайзер», американские типа «Делавар», французские типа «Жан Бар». В1912-1917 годах Россия строила на Черном море усовершенствованные линейные корабли типа «Императрица Мария» (решение об их постройке было принято еще в августе 1911 года). Линкоры «Севастополь» развивали скорость до 24 узлов, то есть на 2-4 узла больше своих зарубежных конкурентов. Русские корабли имели и более сильное вооружение. Перевес в скорости хода и мощи артиллерии позволял русским линкорам навязывать противнику время и дистанцию боя. К тому же русские снаряды были и сильнее немецких того же калибра. На больших (свыше 4 километров) дистанциях боя, а именно на таких дистанциях велись морские сражения во время первой мировой войны, преимущество более тяжелых снарядов сказывалось особенно заметно. Поэтому итальянский журнал «Ривиста маритима» совершенно справедливо писал: «...С технической точки зрения несомненно, что в русских кораблях наиболее разумно соединены крупная сила, хорошее бронирование и отличная скорость с крайне умеренным водоизмещением».

Примечательно, что «Севастополь» и однотипные «Гангуг» и «Петропавловск» участвовали в Великой Отечественной войне, защищали Севастополь и Ленинград. «Севастополь» и «Гангуг» (переименованный в «Октябрьскую революцию») оставались в составе нашего флота до 1956 года. Линейный корабль «Императрица Мария» после революции был разобран, но его 305-миллиметровые орудия главного калибра участвовали в 1942 году в защите Севастополя в составе артиллерии береговой обороны.

Столыпин был убежден, что «России нужен могучий линейный флот, который опирался бы на флот миноносный и подводный». Уже в 1911 году был спущен на воду новейший эскадренный миноносец «Новик», ставший головным кораблем в серии эсминцев. Ему принадлежал мировой рекорд скорости — 37,3 узла. В Великой Отечественной войне участвовали 17 эсминцев типа «Новик», а 7 из них оставались в составе нашего флота до начала 50-х годов. При Столыпине быстро развивался и русский подводный флот, постоянно пополнявшийся все новыми подводными лодками конструкции выдающегося кораблестроителя И. Г. Бубнова.

Забота об обороне России была продиктована не только «мировыми интересами» страны. Другая, столь же немаловажная причина заставляла уделять самое пристальное внимание российским вооруженным силам. По свидетельству С. Д. Сазонова, Столыпин неоднократно повторял, что для успеха русской революции необходима война, без нее она бессильна. Петр Аркадьевич понимал, что революция станет бессильной и тогда, когда наиболее острые проблемы русской жизни, дающие пищу для революционной агитации, будут решены, причем решены мирно и на прочной законной основе.

Одной из самых жгучих проблем тогдашней России было состояние образования. Насколько нетерпимо обстояло дело с образованием, в особенности в провинциальной глубинке, говорит хотя бы такой пример из жизни Пензенской губернии: в 1906 году в Мокшанском уезде в школах и училищах всех типов обучения лишь 45 процентов мальчиков и 17 процентов девочек школьного возраста. Стремление к развитию в России образования охватило все общество, и в данном случае Столыпин мог опираться на достаточно мощную поддержку в Думе.

Общие расходы только по Министерству народного просвещения повысились с 1907 по 1911 год более чем вдвое — с 45,9 до 97,6 миллиона рублей. Кроме того, в 1911 году расходы на науку и просвещение по смете Святейшего Синода превысили 18 миллионов рублей, а по смете других ведомств — еще 27 миллионов рублей. За это же время (1907-1911) расходы на высшее образование увеличились с 6,9 до 7,5 миллиона рублей. В 1909 году в Саратове был открыт университет.

Более заметно росли ассигнования на среднее образование: на гимназии, реальные и технические училища, учительские институты, семинарии и школы. С 1907 по 1911 год расходы на эти цели увеличились с 13,8 до 17,1 миллиона рублей. Однако максимальные средства выделялись на начальное образование. Если в 1907 году на него расходовалось 9,7 миллиона рублей, то в 1911 году — уже 39,7 миллиона. Министерство народного просвещения предоставляло земствам и городам кредиты на введение всеобщего обучения. К лету 1911 года сумма таких кредитов достигла 16,5 миллиона рублей.

В июне 1908 года в связи с введением всеобщего начального образования в России Третья Государственная Дума ассигновала дополнительно еще 6,9 миллиона рублей. Часть этих средств направлялась на постройку и оборудование училищ, часть — на выдачу училищам пособий, которую предназначались исключительно на содержание учителей, а следовательно, обучение в училищах становилось бесплатным и города и земства могли не сокращать расходов на народное образование. По планам Министерства народного просвещения, все дети дошкольного возраста должны были получить со временем бесплатное минимальное образование. Соответствующие планы разрабатывались и земствами.

В 1911 году в России насчитывалось свыше 100 тысяч начальных школ, из них почти 60 тысяч принадлежало Министерству народного просвещения, а 34 тысячи были церковно-приходскими, причем во всех этих школах обучалось 6 миллионов человек. В1911 году в церковно-приходских школах прошло обучение около 1,5 миллиона человек. Долгие десятилетия о церковных школах даже не упоминалось, тогда как именно они сыграли огромную роль в распространении образования среди малоимущих слоев населения и по преимуществу в сельской местности. В1908 году в церковных школах работало — в подавляющем большинстве случаев бесплатно — более 40 тысяч законоучителей, в том числе — 32 тысячи священников. Преподавались и общеобразовательные предметы, и здесь учителями часто также были священники, диаконы, псаломщики. Общие расходы на церковные школы в 1907 году составили 16,7 миллиона рублей — эта сумма складывалась из средств Синода и епархий.

Наравне с Русской Православной Церковью чрезвычайно много для народного просвещения делало земство, что, к сожалению, пока не оценено должным образом. В августе 1911 года в Москве состоялся (благодаря содействию Столыпина) первый общеземский съезд по народному образованию. Более трехсот делегатов, представлявших всю Россию, и 42 приглашенных на съезд специалиста разработали подробную систему развития образования и его материального обеспечения. 21 августа съезд постановил: «Признать введение общедоступности начальной школы неотложным... Признать желательным принцип обязательности начального обучения».

После 1917 года решения съезда, в частности о привязке школьных программ к нуждам местного хозяйства, о включении курсов краеведения в программы по истории, о горячих завтраках для учащихся и о многом другом, были преданы глухому забвению.

Петру Аркадьевичу, безусловно, было легче проводить свою политику в области образования, когда две мощные силы дореволюционной России — Православная Церковь и земство — поддерживали его начинания. Летом 1911 года он составил проект увеличения числа средних учебных заведений до 5 тысяч, а высших — до 1-1,5 тысячи к 1933-1938 годам. Плату за обучение предполагалось установить незначительную, с тем чтобы даже малоимущие классы могли получать высшее образование. Разумеется, многогранная деятельность Столыпина этим не ограничивалась.

Глубина и продуманность реформ, проводившихся Столыпиным, его яркий талант государственного деятеля, его твердость и непоколебимая приверженность русским национальным интересам — все это поражало не только его соотечественников (даже принадлежавших к разным политическим партиям), но и зарубежных его современников. Поскольку Столыпина в советской исторической науке принято было называть несостоявшимся кандидатом в российские Бисмарки, уместно напомнить слова бывшего германского императора Вильгельма II, сравнивавшего Столыпина с Бисмарком:

«Бисмарк был бесспорно величайшим государственным деятелем и преданным престолу и своей Родине, но вне всякого сомнения, что Столыпин был во всех отношениях значительно дальновиднее и выше Бисмарка».

И это не было скоропалительной оценкой — только что приведенные слова были сказаны Вильгельмом в 1938 году, когда он уже два десятилетия находился не у дел, оставаясь лишь сторонним наблюдателем европейской политики.

Стоит привести высказывание и английского посла в России А. Никольсона:

«Столыпин был великий человек. Он был, по моему мнению, наиболее замечательной фигурой во всей Европе. Он имел дело с ситуацией, которая угрожала существованию Российской империи. Он считал, что революционеры превратят страну в руины... Я имел с ним близкие отношения и знал его хорошо».

Тот факт, что Столыпина столь высоко оценивали представители враждебных друг другу держав — Германии и Англии (стран, воевавших друг с другом в первую мировую войну), лучше всего показывает, что политика Столыпина не была ни германофильской, ни проанглийской, а была сугубо русской, проводимой с такой последовательностью и энергией, что она невольно внушала к себе уважение.

Восемьдесят лет, прошедших после гибели Столыпина, рассудили спор между ним и его оппонентами. Восемь десятилетий показали, насколько он был прав, отстаивая идею Великой России и отвергая «путь радикализма» и «великих потрясений». И если мы признаем, что есть национальная русская литература, олицетворяемая именами Пушкина и Лермонтова, Толстого и Достоевского, Тургенева и Гончарова, что есть русское национальное военное искусство, связанное с именами Петра Великого и Суворова, Кутузова и Ушакова, то с неменьшим правом мы должны признать, что существует и национальное русское государственное мышление, связанное с именем Столыпина, остающегося и сегодня идеалом русского политического деятеля.

И.А. Голосенко

ПЕТР СТОЛЫПИН И СОЦИОЛОГИЯ Огюста Конта

Для людей, знакомых с обширной литературой, посвященной столыпинской реформе, заголовок данной статьи может показаться надуманным. Петр Аркадьевич Столыпин (1862-1911) — крупнейший русский администратор начала века — не упоминал имени Огюста Конта ни в своих известных речах, ни в документах или письмах. В свою очередь, в сочинениях Конта нет ни слова о русской общине и необходимости ее разрушения во имя “аграрного прогресса”. Между тем содержательная связь между этими двумя фигурами имела место, и, несмотря на весьма причудливый характер, она, без всякого сомнения, является реальным (хотя и плохо изученным) фактом истории отечественной социологии.

Противоречивые оценки реформы 1907-1914 гг. и действий ее зачинателя появились в русской печати сразу же и сохранились до сих пор. Так, нынешние «патриоты» пишут о П.А. Столыпине как о русском «умственном богатыре», «исполине», чей оригинальный и проницательный ум обошелся без вненациональных влияний. Другие утверждают противоположное: Столыпин якобы вообще не обладал прочным «умственным багажом», не был «генератором идей» и почти все позаимствовал из докладных записок возглавляемого им одно время Министерства внутренних дел, а также у русских административных новаторов типа С.Ю. Витте, В.И. Гурко и других. И та, и другая оценки не соответствуют действительности. Столыпин имел «умственных» учителей и прежде всего в лице собственного дядюшки Дмитрия Аркадьевича Столыпина (1818-1893), пылкого поклонника социологии О. Конта, имел и практического продолжателя в лице своего младшего брата Александра Аркадьевича (1863-?), также сочувствовавшего позитивизму. Но в литературе о них нет упоминаний. Только А. Изгоев в очерке «П.А. Столыпин» (1912) глухо обмолвился, что самую «крупную идею» — о необходимости преобразования общинной земельной собственности в личную — его герой заимствовал «отчасти из своих семейных преданий». Каких же именно?

П.А. Столыпин был по материнской линии внуком графа Н.С. Мордвинова и в детские годы воспитывался в его доме, получив солидное по тому времени домашнее образование. Позднее перешел под покровительство своего дяди — Афанасия Алексеевича Столыпина, героя Бородинской битвы, богатого саратовского помещика и друга известного социального прожектера эпохи Александра I — М.М. Сперанского. От дяди он воспринял многое, а главное — усвоил стремление национально заниматься сельским хозяйством, усматривая в этом важнейшую сторону народного благосостояния. В соответствии с фамильной традицией, юноша решил посвятить себя военной службе и, закончив в 1839 г. юнкерскую школу, поступил офицером в престижный Конногвардейский полк. Однако удачно начатая карьера вскоре была прервана по двум обстоятельствам. Во-первых, его независимый характер часто вступал в противоречие с рутиной и строгостями, диктуемыми военной дисциплиной, а во-вторых, в нем росло убеждение, что постоянная или длительная военная служба, совершенно необходимая для зашиты Родины во время войны, в мирные годы нецелесообразна. Добровольно уйдя в отставку, он вместе со своим старшим братом Алексеем, другом М.Ю. Лермонтова, отправился на Кавказ. Там он близко сошелся с поэтом, с которым братьев связывали родственные отношения — бабушка Лермонтова Елизавета Алексеевна Арсеньева была родной сестрой их отца

Оставив службу, Столыпин с головой ушел в хозяйственные дела. Еще в 1840-е годы, посетив полученное в наследство имение в Пензенской губернии, он был изумлен бедностью крестьян. Отказавшись от некоторых своих доходов в их пользу, Дмитрий Аркадьевич, кроме того, безвозмездно передал им часть своей земли. Через некоторое время убедился, что это полумера. Стал внимательно присматриваться к попыткам соседей изменить ситуацию к лучшему: один помещик отдал всю свою землю крестьянам, но из-за избыточного и постоянно растущего населения деревни это не принесло им благосостояния; другой купил пустующие земли и затеял переезд, тяжко сказавшийся на переселенцах.

Погрузившись в семейные хозяйственные отчеты, составленные предками, Столыпин обнаружил устойчивую тенденцию падения урожаев за несколько десятилетий, ибо «наш знаменитый чернозем начал во многих местах сильно выпахиваться». Крымская война на время прервала его занятия. Он вступил в Александровский гусарский полк и за храбрость в боях был награжден золотым оружием. После окончания войны вышел в отставку и вскоре уехал за границу. Здесь (в основном в Женеве и Париже) провел несколько лет, пытаясь заполнить пробелы в своем образовании. Пристальное внимание Дмитрия Аркадьевича привлекает научная новинка тех лет — учение основателя социологии О. Конта, чьим убежденным сторонником и пропагандистом он быстро становится.

Каких же результатов достиг Столыпин, используя позитивные методы?

Наблюдение, которое, по его мнению, должно быть нацелено на поиск «нормальной» единицы крестьянской деятельности, необходимо сочетать с измерением (недаром Конт считал математику основой всех наук). Столыпин стал внимательно рассчитывать элементы хозяйственной организации (количество работников — обычно членов семьи, количество земли, необходимой для их содержания, количество земли, приносящей чистый доход, количество скота) и их корреляцию. Он проанализировал те факторы, которые уничтожают сельскохозяйственную единицу (обезземеливание, падение плодородия, колебание цен на продукцию, отсутствие кредитов в банке и т.п.), и те, что ее укрепляют.

В реальной аграрной жизни им были обнаружены две единицы — относительно малочисленные хутора (Финляндия, Прибалтийский край, юг России и Сибири) и общинное землевладение, охватывавшее основную массу крестьянства. Столыпин обратил внимание на то, что еще в 1830-1840-е годы в южных губерниях (Таврической, Екатеринославской и др.) после упразднения нескольких тысяч хуторов на казенных землях крестьян принудительно сводили в одну деревню, построенную по определенному плану, родившемуся в канцелярии. Делалось это ради удобства сбора податей, которые обеспечивались круговой порукой общины. При этом вполне в духе императора Николая I составлялись огромные деревни до 6 тыс. душ, без учета цифровых показателей «нормальной» сельскохозяйственной единицы. Старожилы, испытавшие на себе этот бюрократический эксперимент, со слезами на глазах рассказывали Дмитрию Аркадьевичу о своей былой жизни.

Своеобразную идейную поддержку Столыпин нашел в выводах известного социолога-органициста П. Лилиенфельда, бывшего одно время губернатором Курляндии, который отмечал большую производительность местных арендных хуторов в сравнении с крупными собственниками. Постепенно подводится итог многолетним наблюдениям: «в земледелии нормальное хозяйство — подворное, личное, это естественное явление».

Далее было предпринято дотошное сравнение материальных, культурно-хозяйственных выгод и, как бы мы сейчас сказали, экологических последствий двух систем землепользования. Предпочтение явно отдавалось хуторскому хозяйству. Его владелец может внедрять всяческие хозяйственные улучшения и поднимать культуру почвы без опасения, что выгодами от них воспользуется тот, к кому при общинном переделе перешел бы этот участок земли. Чересполосица приводила к хищнической эксплуатации полученного на время надела без восстановления его плодородия, к тому же он располагался далеко от дома и скотного двора. Перевозка навоза, орудий труда и урожая отнимала неоправданно много времени. Самые элементарные подсчеты нерациональных трат, утверждал Столыпин, просто пугают. С такими потерями процветания не достичь даже при хороших урожаях в течение нескольких лет подряд, что само по себе случалось редко. Кроме того, в общине совершается процесс опасной нивелировки, «уничтожения самостоятельности и инициативы личности», психология уравниловки гасит желание рисковать и искать новое. А круговая порука, которая обеспечивала фискальные повинности всех, тяжким бременем ложилась на более дисциплинированных и состоятельных членов общины, уменьшая тем самым ее богатство.

Как показал исторический анализ вопроса, предпринятый опять же по заветам Конта, считать общину сугубо национальной чертой «русской самобытности» — заблуждение, свойственное и некоторым консерваторам, и радикалам. Разница лишь в том, что первые, «панегиристы общины», видели в ней оплот против нигилистов, а вторые, с легкой руки А. Герцена, — эмбрионы социализма. Опираясь на исторические изыскания других отечественных позитивистов (М. Ковалевского, Н. Кареева), Столыпин пришел к выводу, что общинное пользование землей — явление мирового порядка, в разное время многие народы прибегали к такой доиндустриальной организации сельского хозяйства. Существует она и в ряде современных стран, например в Ирландии. История повторяется, подчеркивает Столыпин, многие ирландские болезни и неудачи «напоминают наши собственные». Погрузившись в изучение «писчьих» книг древнего Новгорода, Пскова и некоторых других русских городов, он убедился, что крестьянская община возникла у нас с появлением крепостного права в XVI в., причем тогда это был исторически неизбежный и по-своему необходимый социальный институт гражданского права. Теперь же историческая ситуация изменилась, община себя изжила.

Собрав материалы за 20 лет исследования, Столыпин пишет обзор «Наш земледельческий кризис» (1891), в котором доказывает, что падение производительности труда, малоземелье, низкая культура полей, плохая оплата вложенного в них труда, бедность крестьян и их классовая злоба во многом проистекают из отсталого общинного землепользования. Пребывая в таком плачевном состоянии, сельское хозяйство будет еще более отставать от роста промышленности и не удовлетворять город — главный потребитель продукции. Капиталистический процесс — реальность, с которой нельзя не считаться и которой требуется иное, более эффективное землепользование. После появления в середине 90-х годов работ легальных марксистов (П. Струве, М. Туган-Барановского и других) такая точка зрения стала расхожей, но напомним, что ДА Столыпин начал высказывать свои взгляды еще в конце 60-х годов, «когда они имели все признаки новизны и оригинальности».

Нельзя утверждать, что «аномалии и несообразности» общины, отсутствие у нее признаков внутреннего развития никто, кроме Столыпина, не видел. Фронт ее противников был широк, хотя и не един, к ним можно отнести и литераторов И. Гончарова. А. Фета, и сановных бюрократов Н. Бунте, П. Валуева, К. Победоносцева, и ученых Ю. Янсона, А Постникова. П. Ефименко, П. Гиоргиевского, В. Тригорова. Последние собрали много фактических данных, но даже лучшие работы не были свободны от субъективизма. Априори считая общину патологическим наростом на теле народной жизни, они подбирали факты под эту установку. Отсюда недостаточная систематичность работ, невозможность их сопоставления, сравнения и объединения. Но в литературе в передовом общественном мнении господствовало прямо противоположное, народническое толкование, считавшее общину мостиком к общественному владению орудиями производства и выступавшее против капиталистического пути развития России.

Какое же землепользование отвечало, по Столыпину, этому пути? Его мнение категорично — только «хуторская система», и все же он решил подкрепить личные наблюдения объективной научной информацией. Его решительно не устраивало, что статистические данные последних десятилетий о бытовом положении крестьян в стране касались только общины. Как в физиологии начинают с изучения здоровых, а не больных тел, в живописи — с изображения прекрасных, а не уродливых предметов, так социолог, считал Столыпин, должен начать с хуторского землепользования, которое кое-где еще осталось в России. Через Московское общество сельского хозяйства, где он нашел идейных союзников и какое-то время являлся председателем Хуторского отделения, были организованы опросы и сбор статистических данных о переселениях и хуторах в западных и южных губерниях. Специальные анкеты распространялись и собирались руководителями сельскохозяйственных обществ, земскими статистиками, уездным начальством, волостными старшинами, священниками, врачами и учителями сельских школ. Кроме того, разнообразные сведения черпались из местной прессы различных губерний. Подобный вид социологической работы поддержало Вольное экономическое общество, которое накопило много достоверных фактов о разложении общины. На основании полученных материалов Столыпин делал доклады и выступал в печати — московской и местной земской. Результаты исследования были сгруппированы в два больших тома. Выводы опросов совпали с его собственными — «личное хуторское владение эффективнее общинного». Впрочем, опросы выявили существенные региональные отличия первого типа землепользования и кое-какие недостатки, которые, по мнению Столыпина; необходимо учесть при надвигающейся реформе. Главный из них — дробление земли хутора по наследству при наличии нескольких детей. Дмитрий Аркадьевич предлагал ввести законодательный минимум для деления земли. Кстати, западные фермеры избегали этой опасности проще — старший сын по желанию получал всю землю, а младшим за уступаемую долю он давал деньги.

Но то, что было ясно самому Столыпину и его единомышленникам по Московскому обществу сельского хозяйства, не встречало понимания среди землевладельцев — помещиков и общинников. В этих условиях Столыпин решил прибегнуть к последнему из еще не использованных им методов Конта — к эксперименту, надеясь при удаче усилить свои доводы в пользу хуторской системы наглядными и убедительными примерами.

Проблема частной собственности на землю решалась в позитивистской социологии далеко не однозначно: некоторые теоретики отрицали абсолютную поземельную собственность, хотя исходили из разных аргументов (Г. Спенсер, Д. Милль. Н. Михайловский, П. Лавров), некоторые оправдывали ее (Е. де Роберта, В. Ключевский, Д. Столыпин). Л. Слонимский считал, что обе стороны могут спорить бесконечно и бесплодно, ибо речь идет о разных аспектах вопроса. Те, кто отвергает частную собственность на землю, имеют в виду ее государственно-политический элемент, а именно — важность территории в качестве единого «наследия человеческого рода» (как вода, воздух, солнечный свет и т.д.); те же, кто ее защищает, подразумевают хозяйственный, экономический элемент, то есть форму трудовых затрат и капитала Абсолютно частной собственности на землю достичь трудно, за государством всегда остается право гарантировать для общего пользования свободный проход и переезд через частную территорию, право преимущественного выкупа земли у частных лиц, когда этого требует государственная польза. В отличие от других форм собственности, поземельная специфична, она имеет двойное (хозяйственно-политическое) значение и не может всецело поглощаться частным правом.

Столыпин предложил свой вариант решения вопроса. С начала 80-х годов до конца жизни он экспериментировал в своих усадьбах и поместьях родственников (в частности, в Тарханах, «малой родине» М.Ю. Лермонтова), создавал арендные хозяйства как форму вольнонаемного труда на помещичьих землях, с правом арендатора на выкуп участка, если через несколько лет его хозяйство будет процветать. Разумеется, Столыпин не был пионером, аренда существовала и раньше. Но он внес одно очень важное уточнение. Когда в конце 60-х годов в ряде южных губерний кое-кто из помещиков стал сдавать усадьбы в аренду, выяснилось, что временные владельцы хищнически относились к земле, лесу и постройкам. Настоящий владелец после нескольких лет аренды нередко получал окончательно разоренную и ограбленную усадьбу, где даже хозяйственные постройки были растащены на топливо. Как показали исследования, так случалось, когда аренда бралась в интересах накопления торгового капитала. Учтя это, Столыпин в качестве главного условия аренды выдвинул требование обязательного «хозяйствования на земле». Он долго обдумывал условия эксперимента: оптимальные размеры арендного участка земли, круговое размещение пашен, покосов и пастбищ, тип жилища для хозяина, формы построек для скота и инвентаря, место для колодца, сада, огорода. Типовой проект стоил около 500 руб. Все это излагалось в ряде брошюр, к которым прилагались формы контрактов на аренду хуторов. Начался эксперимент в Таврии, столыпинском имении близ Мелитополя, где были построены 16 хуторов, на 60 десятинах земли каждый. (Среднестатистический общинник в центральной России имел меньшее количество земли.) Позднее эксперимент был перенесен в имения Саратовской и других губерний. На первых порах крестьяне встретили слухи о предложениях барина настороженно — они издавна относились к предложениям подобного рода, как бы сравнивая, по словам некоторых исследователей, «перчатку с рукавицей»: у частного владельца отдельный «чуланчик» для каждого пальца, а в общинной рукавице они все вместе и в мороз не зябнут, греют друг Друга.

Патриархальная вера в то, что наступит время и по распоряжению верховной власти вся земля будет передана в руки крестьян, обнаруживалась любым беспристрастным исследователем деревни. Но вид удобных домов, преимущества компактного расположения полей и угодий, благоприятные условия аренды сделали свое дело. Будущие арендаторы выстроились в очередь, с каждым после собеседования и отбора заключался контракт на шесть лет. Арендатор должен был внести треть паевого взноса, остальная часть давалась ему в кредит на несколько лет. Постепенно образовался устойчивый спрос на аренду, который в ходе многолетних экспериментов постоянно увеличивался, хотя первоначальный денежный пай из-за роста цен на землю становился все больше. Крестьянина это уже не пугало.

В условия договора включался штраф за неразрешенную управляющим рубку фруктовых деревьев и ягодных кустов. Управляющий оплачивал государственные налоги на землю и не вмешивался в производственный процесс, помогая по необходимости специальной литературой, собранной в библиотеке имения. Первый год отводился на нужды собственного подворья, а с получением доходов начиналась оплата кредита. Многие хуторяне увеличивали размеры арендованной земли, нанимая на лето сезонных рабочих (с оплатой выше средних доходов крестьян центральной России). Вскоре хуторяне смогли покупать косильные машины, катки для молотьбы, плуги разных видов (общинник пользовался обычно сохой и цепью). В их домах появились личные сельскохозяйственные библиотечки. Таким культурным арендаторам, крепко вставшим на ноги, Столыпин предлагал продавать землю. По его расчетам, это принесло бы ее старым хозяевам большую прибыль и, кроме того, способствовало бы созданию «нового крепкого сельского класса союзников дворянских усадеб».

Интересно, что большую часть арендаторов составляли русские, меньшую — украинцы и только один был из немцев. Предполагаемый эффект подобного выбора, как установили неоднократные проверочные комиссии из Московского общества сельского хозяйства и Харьковского земледельческого училища, внимательно следившие за ходом эксперимента, полностью оправдался. Результаты проверок печатались в специальной прессе. Вот в общих чертах оценка итогов десятилетнего эксперимента в Таврии: на первых порах арендное хозяйство немца вырвалось вперед и быстро стало эффективным, более или менее зажиточно жили и упорно трудились украинцы, менее богатыми и более разболтанными были хозяйства русских. Вначале у немца сложились с соседями напряженные отношения, но постепенно все нормализовалось, и его «прикладные» уроки охотно перенимались: черный пар, химическое удобрение полей, новые машины, посадка специфических трав на выпасе и т.п. Уже через несколько лет контролеры зафиксировали добротные постройки, обилие фруктовых деревьев, множество сельскохозяйственных машин на подворьях, правильный севооборот и травосеяние и, что особенно ценно, предприимчивую кооперативную деятельность по кредиту, хранению и сбыту продукции, ремонту техники. Почти все крестьяне стали арендовать дополнительную землю (и не малую), которая примыкала к их старому участку, хотя только за пять лет эксперимента цены на нее удвоились, а то и утроились. Редкий арендатор не имел нескольких рабочих лошадей и нескольких (как правило, породистых) коров.

Несмотря на дифференциацию по доходам среди арендаторов, по мнению одной комиссии, «даже беднейшие из хуторян производят впечатление такого достатка и довольства, которое не случалось еще видеть у наших общинников, оно напоминает невольно соседние немецкие колонии». Высокая продуктивность хуторского землепользования достигалась за счет более полноценной организации работы. Росли произюдительность труда и доходы, люди меньше уставали, отбросив неэкономные перемещения и пустое времяпрепровождение. Напрашивался законный вывод: «произведенные опыты показывают, насколько русские крестьяне способны к развитию своего хозяйства, когда они поставлены в более нормальные условия».

Сходная картина наблюдалась и в других имениях Столыпина, хотя были различия в деталях, связанных с неодинаковыми климатическими и почвенными условиями. Как относились «братья по классу» к этим опытам? Подавляющая часть помещиков боялась сдавать крестьянам землю в аренду, полагая, что после нескольких лет работы на ней те начнут считать ее собственностью, ибо вера в «черный передел» в крестьянской душе обладала силой инстинкта.

В начале XX в., спустя годы после смерти Дмитрия Аркадьевича, целый ряд съездов объединенного дворянства в Саратове, Москве, Санкт-Петербурге ставил вопрос о разрушении общинного землевладения, но не по экономическим, а по политическим соображениям. Как иронично заметил М. Ковалевский, этими людьми владела «фантастическая идея» считать общину «рассадником социалистических бацилл», лекарство против которых они видели только в личной собственности. При жизни же реформатора соседи-помещики цеплялись за свои нерентабельные «вишневые сады» и настороженно приглядывались к его опытам. Сказывались обломовская инертность и отсутствие хозяйственной рациональности. Столыпин вспоминал только один случай, когда некий городской промышленник, купивший соседское разоренное имение, узнал об арендном опыте и приехал лично — все внимательно рассмотрел, взвесил, вернувшись домой, сделал расчеты и, создав 19 хуторов на своей земле, приступил к похожему эксперименту. Он блестяще удался, и имение впервые за долгие годы стало приносить доходы.

Помимо хуторского и отрубного землепользования (отруб — участок общинной земли, получаемой крестьянином в личное пользование) как самого справедливого средства решения аграрного вопроса в России, Столыпин особое внимание уделял развитию передовой земледельческой промышленности и оттоку явно избыточной части населения Центральной России забрал, в Сибирь и Казахстан. Еще в 1869 г. он правильно подчеркивал, что такой процесс идет уже давно, но в хаотичной, стихийной форме, и его надо организовать: расчистить свободные земли, дать ссуду переселенцам, освободить их первое время от налогов, помочь в переезде и на новом месте. Эти акции должны быть частью социальной политики государства. Она себя оправдает, ибо находят силы оторваться от привычных корней, как правило, сильные, инициативные и предприимчивые люди. Если их поддержать, то выиграет и страна в целом. На этом основании он горячо приветствовал создание в 1883 г. государственного Крестьянского банка

Будучи убежден в том, что социальные задачи — это прежде всего задачи общественного воспитания и их позитивное решение должно опираться на научную базу, Столыпин ставил вопрос о реформе образования в России, опять же связывая ее с заветами Конта, и даже выделил Московскому психологическому обществу большую по тем временам сумму в 2 тыс. руб. на премию за лучшую отечественную работу по социологии французского позитивиста. Журнал общества «Вопросы философии и психологии» дал объявление о конкурсе, впрочем, патриотично дополнив имя Конта именем философа Вл. Соловьева.

Столыпин написал ряд брошюр о высшей школе, соотношении общего и специального сельского обучения, классического и реалистического образования. Этим же вопросам посвящена третья книга его обширных «Очерков философии и науки» (1892). Центральные положения его рассуждений таковы: образование в крестьянской среде должно быть ориентировано на положительные сдвиги в деревне, доказательства преимуществ современной агрокультуры и хуторского землепользования; общее среднее и высшее образование должны положить в свою основу усвоение наук по их классификации Контом.

Аналогичные идеи высказывались и раньше. Так, Д. Писарев в 1865 г. выступал за необходимость перестройки гимназического и университетского образования в том же духе. Но Столыпин вносит поправки, исключая из шести абстрактных наук Конта (математика, астрономия, химия, физика, биология и социология) астрономию, поскольку она наука «конкретная», и настаивает на добавлении психологии, которую упорно игнорировал Конт. Необходимость такого добавления в систему наук подчеркивали многие русские социологи разных направлений. Подобная программа поможет привить учащимся идею о значении научно-философского подхода в мышлении, особенно в приложении к общественным явлениям, которые подчиняются всемирным законам. После обучения по такой программе у человека складывается целостная научная картина мира. Теперь можно перейти к профессиональному обучению — специализации в одной из дисциплин или виде деятельности. Столыпин настойчиво подчеркивал необходимость демократизации школы, «как можно большего распространения общего образования во всех классах общества».

Следующий пункт его предложений носит несколько курьезный и пристрастный характер. Он предлагает подвергнуть самой суровой критике способы преподавания и содержание учебных курсов по политической экономии, которая напоминает ему, скорее, «ретроградную метафизику», чем науку, имеющую дело с практическими вопросами. (В этой связи уместно напомнить, что и сам Конт считал современную ему политическую экономию «псевцонаукой».) Политическая экономия, утверждал Столыпин, исходит из вербальных призывов «свободы, равенства и солидарности», а должна исходить из естественных законов развития производства, которые постоянно указывают вектор социальной динамики: переход «от слабого к более сильному хозяйству». Попытка искусственно сохранить слабые хозяйства означает самоубийство социального организма. Нечто подобное происходит при консервации общины. Социологу это очевидно, поэтому он предлагал создать в университетах России кафедры истории и философии науки для изучения современных научных методов и кафедры социологии. Между тем Столыпин видел, что русская деревня после 1861 г. не возродилась. Через 30 лет, за два года до его смерти, голод по всей стране унес почти миллион жизней. Будучи формально свободным, русский крестьянин оставался в условиях общинного землевладения не свободным. Эти факты сильно травмировали Дмитрия Аркадьевича, искренне желавшего изменить ситуацию к общей пользе. Смерть этого незаурядного русского человека также была необычной. Уже в преклонном возрасте он стал ухаживать за своим еще более старым слугой, который заболел крупозным воспалением легких. Считая, что в комнате больного мало света, Столыпин переместил его в свой кабинет. Понимая, что болезнь может быть заразной, он запретил родным посещать себя, пока слуга не поправится. Но вскоре сам заболел и последние несколько дней жизни провел, диктуя очередную и последнюю социологическую статью. Закончив ее — умер. Похоронен П.А. Столыпин в Новодевичьем монастыре в Москве.

Совершенно очевидно, что знаменитая столыпинская реформа была задумана Петром Аркадьевичем как многоаспектное изменение страны, включающее модернизацию земской управы и судебного дела, улучшение положения рабочих, новую организацию кредитного дела, проведение новых коммуникаций и т.п. Но сердцевину реформы составляли идеи преобразования общинного землевладения, обеспечение политики и практики переселения и нововведений в школе — все то, что предложил дядя П.А. Столыпина, книги и эксперименты которого тот, конечно, хорошо знал (благо, последние проводились в родовых поместьях). Но между ними были и серьезные расхождения. Если реформатор и администратор ПА Столыпин стремился обойти вопрос о помещичьих владениях за счет казенных земель и перетряхивания общинных угодий, что особенно возмущало крестьян, то теоретик и экспериментатор ДА Столыпин предлагал помещикам передать большую часть своей земли в арендное хозяйствование тем, кто хочет на ней работать, и продавать ее по потребностям вольнонаемных арендаторов. Он, как и А Фет, считал, что хотя община уже «разваливается от собственной бессвязности», следует остерегаться как ее «искусственного скрепления», так и насильственной ломки «во имя свободы». Ученый П.А. Столыпин верил в силу примера, администратор П.А. Столыпин — просто в силу и форсировал реформу. Отсюда его готовность к репрессиям, а в итоге террор с двух сторон — официальный и подпольный. Оба принципиальных отличия предопределили пробуксовку реформ и даже их провал.

Что касается младшего племянника, о котором мы упоминали в начале статьи, то он Дмитрия Аркадьевича целиком поддержал и практически воплотил ряд идей о специфическом фермерском образовании для русских крестьян. Александр Аркадьевич Столыпин был журналистом, литератором и общественным деятелем, позитивистского склада, организовал и долгие годы возглавлял общество «Русское зерно», четко сформулировав его цели: помочь самой большой и самой бедной части русского народа — крестьянству выбраться из нужды в эпоху начавшейся земельной реформы через ряд воспитательных мер, и прежде всего посредством практического обучения у заграничных фермеров.

Общество «Русское зерно» было добровольным, его первоначальный фонд составлялся из членских взносов и пожертвований. Довольно быстро оно открыло свои отделения во многих губернских и даже уездных городах России, а также за границей, где возглавлялось членами-попечителями, которые избирались, как правило, из профессоров местных сельскохозяйственных школ и училищ. Их главной обязанностью было распределение русских практикантов по училищам и фермам, помощь в овладении иностранным языком и контроль за работой. В 1908-1915 гг. общество послало за границу (Чехию, Словакию, Болгарию, Германию, Францию, Данию) и в отечественные образцовые хозяйства (Финляндию и Прибалтику) сотни практикантов (в основном мужского пола, в возрасте от 19 до 30 лет) из различных районов страны. Поражает высокий образовательный ценз практикантов, за плечами которых сельскохозяйственные школы, учительские семинарии, церковно-приходские школы, иногда среди них попадались даже гимназисты. Отбор проводился провинциальными отделениями общества, которые старались финансировать поездку через Земскую управу, московское же отделение снабжало сопроводительными письмами, документами, иногда деньгами.

Практиканты были обязаны составлять по особой форме отчеты об увиденном, сопоставлять свои наблюдения с отечественными реалиями, сообщать о планах, а вернувшись в Россию, писать письма о том, что и каким образом они пытаются применить из зарубежного опыта и каковы результаты. Письма за 1909-1915 гг. составили интереснейший материал, позволяющий сделать ценные социологические обобщения, которые не потеряли актуальности до сих пор. АА Столыпин предложил назвать два обширных сборника этих документов незатейливо, но точно — «Письма крестьян». Среди тех, кто был послан за границу со всех губерний России, около 5% вели до командировки отрубное и хуторское хозяйство, остальные были общинниками или выходцами из сельской интеллигенции. После практики их взгляды радикально изменились — все приветствовали фермерский вариант землепользования. П.А. Столыпин внимательно следил за деятельностью вернувшихся питомцев. Лучшим хозяевам «Русское зерно» выделяло премии (до 1 тыс. руб.), но не деньгами, а по усмотрению крестьянина — племенным скотом, элитным зерном или сельскохозяйственными машинами на ту же сумму.

Находясь за границей, практиканты часто писали о том, что им «стыдно за родину», ибо они видели не экстенсивное натурально-примитивное хозяйство, как у нас, а интенсивное культурное хозяйство, зажиточный быт (многие корреспонденты подчеркивали: «дома фермеров, как у наших помещиков»), здоровый досуг (отсутствие бытового пьянства), высокую трудовую этику (воровать и лениться на работе — «себе во вред»). Всеобщее удивление вызывали при этом относительно небольшие размеры фермерских земельных участков, Вот одно из дословных свидетельств: «если бы русский крестьянин имел столько земли, то, конечно, убежал бы в город на фабрику или пошел бы с корзиной просить милостыню». Различия в сельском производстве и быте за рубежом и на родине практиканты объясняли научной организацией труда, обилием машин и механических приспособлений, учетом новейших разработок аграрной науки, а также уважительными межчеловеческими отношениями. Кстати, на этом основании «Русское зерно» составило список отечественной и переводной литературы для сельских библиотек о самых передовых методах мирового сельского хозяйства.

Вначале общество посылало практикантов к тому или иному фермеру по одному, но позднее увеличило их число до двух-трех человек. Тем самым снималось ощущение одиночества и, кроме того. обсуждение увиденного носило коллективный характер. В конце своей деятельности общество стало практиковать выезд за границу целых делегаций (до двух десятков человек и больше). Обычно срок командировки ограничивался девятью месяцами, но некоторые (в зависимости от типа хозяйства) оставались на два года. По многочисленным свидетельствам, за время заграничной практики менялся не только внешний вид русских крестьянских ребят (городская, относительно модная одежда), они усваивали преимущества аккуратности, чистоплотности, благовоспитанности. Примечательно, что по возвращении на родину питомцы «Русского зерна» нередко сталкивались с апатией и враждебностью земляков. Психология грубосколоченного коллективизма не совмещалась с личной ответственностью и свободой фермеров. Выходец из вологодской деревни писал, что после его рассказов соседи заявили ему: сегодня выйдешь из общины на хутор, а «завтра его сожжем». Другой свидетельствовал, что, когда он на сходе начал говорить о хуторских хозяйствах как лучшем и верном способе достичь благополучия, «вопли, крики, ругань заглушали мои доводы». Реакция на рассказы третьего о зарубежном опыте и экономическом процветании (личные велосипеды у фермеров и подписка на прессу) была относительно безобидной по форме, но тоже весьма характерной: их назвали «враньем» и осмеяли. Впрочем, такое отношение общинников не обескураживало деятелей «Русского зерна». Сам Столыпин строил планы относительно еще более широкого и комплексного развития учебного дела и профессиональной специализации русского крестьянства, полагая этим конкретно помочь реформе, затеянной его братом, и надеясь реализовать некоторые намерения дяди. Воистину задача аграрной реформы становилась их «семейным делом».

Октябрьская революция выбросила П.А. Столыпина в эмиграцию. «Столыпинские» опыты закончились, в России торжествовали другие экспериментаторы. Многие общины (а за восемь лет реформы общину покинуло 26,1% крестьян) были восстановлены. Прошло время, и на исторической арене страны уже в наши дни появились новые экспериментаторы. А проблемы аграрной России не исчезают и по-прежнему ждут своего решения.

В.Н. Черепица

П.А. СТОЛЫПИН — ГРОДНЕНСКИЙ ГУБЕРНАТОР

Можно по-разному относиться к эпохе столыпинских реформ и к самому Петру Аркадьевичу Столыпину, однако не может быть не очевидным одно — именно в этот период (с 1906-го по 1911-ый годы) началось триумфальное движение России к мощной и общественной стабильности. По злой воле людей, не желавших процветания нашему Отечеству, это движение было грубо остановлено, но опыт столыпинских преобразований и сегодня нуждается в своем глубоком осмыслении. Есть в этой сокровищнице исторического опыта и небольшая гродненская страничка. И нам интересно все, что запечатлено на ней, вплоть до внешне незначительных мелочей. Будущий реформатор родился в 1862 году в семье, принадлежащей к старинному дворянскому роду. Раннее детство его прошло в имении Средниково под Москвой. Когда-то в нем жил великий поэт и гродненский гусар М.Ю. Лермонтов — дальний родственник Столыпиных. Из множества своих имений (больших и малых, красивых и не очень) Столыпины отдавали предпочтение Колноберже, что находилось недалеко от Ковно. Желая жить рядом с полюбившимся имением, отец семейства генерал Столыпин купил себе в Вильно дом, где семья стала проводить долгие зимы. Здесь же Петр Столыпин учился в гимназии, отсюда поехал учиться в Петербургский университет, так что северно-западные губернии страны ему были знакомы не понаслышке. Окончив университет, Столыпин служил в министерстве финансов, а затем и внутренних дел. Карьера его продвигалась в целом успешно, но когда ему было предложено стать уездным предводителем дворянства в Ковенской губернии, то он это предложение принял.

Молодой, энергичный и деятельный Столыпин «рьяно принялся за работу с первого же дня своей новой службы, и до последнего дня он с тем же интересом предавался ей, кладя все свои силы на то, чтобы создать в своей сфере все, от него зависящее для процветания края». Здесь, в Литве, на посту уездного, а затем губернского предводителя Ковенского дворянства, Петр Столыпин прослужил более десяти лет. Зимой в Ковно, а летом в Колноберже в окружении добрых и чутких людей незаметно проходило время. Вне служебных дел со Столыпиными были особенно близки: священник Антоний Лихачевский, доктор Иван Иванович Евтуховский, лесничий Повилайтис, владелец магазина «колониальных» товаров Шапиро. Теплые, дружеские отношения были у них и с соседями по даче: генералами Тотлебеном, Кардашевским, Лошкаревым, графом Крейцем, помещиками Кунатом, Комаровским, Дулевичем и др.. Большинство прислуги было уроженцами этих мест: кучер Осип, лакей Казимир, пастух Матутайтис, птичница Евка, повара Ефим и Станислав, конюх Игнашка, садовник Антон, многочисленные кормилицы, няни и гувернантки. Все со временем стали почти членами этой большой и доброй семьи. Спустя десятилетия часть из них разделила со Столыпиным печальную и трагическую участь.

В середине мая 1902 года Петр Аркадьевич вывез всю свою семью на так называемые «воды» в небольшой немецкий городок Эльстер. Спустя десять дней этой семейной идиллии наступил конец. Пришла телеграмма от министра внутренних дел В.К. Плеве, только что сменившего убитого революционерами Сипягина, с предложением срочно прибыть в Петербург. Через три дня причина вызова стала известной — П.А. Столыпин неожиданно для .себя был назначен гродненским губернатором. Инициатива при этом исходила от В. К. Плеве, взявшего курс на замещение губернаторских должностей местными землевладельцами. Столыпин к этому времени им фактически и был.

Вот как сообщали «Гродненские епархиальные ведомости» о приезде в город первого чиновника губернии: «21 июня в 3 часа пополудни изволил прибыть в г. Гродну к месту новой службы в должности губернатора Гродненской губернии бывший губернский предводитель дворянства Ковенской губернии, камергер Двора Его Императорского Величества Петр Аркадьевич Столыпин. С вокзала его превосходительство проследовал в кафедральный Софийский собор, где был встречен кафедральным протоиереем Н. Диковским, ключарём собора М. Белиной и церковным старостой. Приложившись к местным святыням, г. губернатор изволил поинтересоваться историей собора, его святынями, его средствами и материальным обеспечением соборного притча. В тот же день его превосходительство посетил преосвященного Иоакима, епископа Гродненского и Брестского. Затем Его Преосвященство нанес визит губернатору в 5 часов вечера. 22 июня в 11 часов г. губернатор изволил принять православное городское духовенство во главе с кафедральным протоиереем и редактором «Гродненских епархиальных ведомостей» Николаем Диковским. В 12 часов того же дня в губернаторском доме состоялось представление его превосходительству инославного духовенства и служащих в гражданских учреждениях г. Гродны».

С первых дней пребывания в Гродненской губернии Столыпин со свойственной ему энергией и деловитостью взялся за работу. По свидетельству его старшей дочери Марии (по мужу — Бок), письма его из Гродно в Колноберже, где какое-то время еще проживала семья губернатора, «дышали энергией, были полны интереса к новому делу». По душе пришлось ему и ближайшее окружение из числа сотрудников и подчиненных. Столыпину было особенно приятно, что губернским предводителем дворянства Гродненской губернии был ближайший друг его юности П.В. Веревкин. Сошелся он во взглядах и с вице-губернатором В.Д. Лишиным и был очень доволен работой своего правителя канцелярии князя А.В. Оболенского. Гордился он своими чиновниками по особым поручениям. Лучшим среди них, по его мнению, был Вейс. О нем губернатор вспоминал почти в каждом письме.

Ко времени губернаторства П.А. Столыпину исполнилось сорок лет. У него было пять дочерей, сын родится через год. Отныне к его должности добавляется эпитет «самый молодой»: губернатор, затем министр, затем — председатель Совета Министров. На первых порах имя его в России было мало кому известно. Да и что такое — гродненский губернатор? Некоторые на сей счет рассуждали так: «Губерния незначительная, в углу. Разве что болот много, а в самом Гродно много евреев и поляков. История Гродно пестрая. От киевских князей до шведов. Отсюда Стефан Баторий целился в сердце Руси, но не угадал. Теперь от его замка — одни развалины». Сам новый губернатор, прекрасно зная прошлое и настоящее принеманского края, думал о своем предназначении несколько по-иному.

Однако обратимся вначале к тому, что составляло быт и окружение Гродненского губернатора. Вот как описывает эту сторону губернаторской жизни спустя десятилетия старшая дочь Петра Аркадьевича:

«Мама съездила в Гродно на несколько дней распределить комнаты, дать указания для устройства дома и вернулась в Колноберже в полном восторге от нового местожительства.

Осенью мы все переехали в Гродно. Папа встретил нас в губернаторской форме, окруженный незнакомыми нам чиновниками. Проезжая по улицам тихого Гродно, я почувствовала, что мне нравится этот город, а когда я попала в губернаторский дом и увидела окружающие его сады, мое предубеждение против Гродно совсем пропало. И, действительно, трудно представить себе что-нибудь лучше этого старого замка короля польского, Станислава Понятовского, отведенного губернатору. В одном нашем помещении шли анфиладой десять комнат, так что бывший до моего отца губернатором князь Урусов ездил к нам на велосипеде. И что за комнаты!. Не очень высокие, глубокие, уютные комнаты большого старинного помещичьего дома, с массою коридорчиков, каких-то углов и закоулков.

Кроме нашего помещения, находились в этом дворце еще губернское присутствие, губернская типография и много квартир чиновников. В общей сложности в сад выходило шестьдесят окон в один ряд. Под той же крышей был и городской театр, устроенный в бывшей королевской конюшне и соединенный дверью с нашим помещением. У папа, как губернатора, была там своя ложа, и Казимир приносил нам, когда мы бывали в театре, чай, который мы пили в ложе.

Сад наш был окружен тремя другими садами: городским, князя Чарторийского и еще каким-то. Князь Чарторийский, элегантный поляк с манерами и французским языком доброго старого времени, часто бывал у нас. Часто, запросто бывали у нас и некоторые из чиновников папа и их жены, так что, хотя и не было уже семейно-патриархальных ковенских вечеров, все же это не была еще жизнь последующих лет, когда почти не оставалось у папа времени для семьи.

В этом старом замке было столько места, что у меня одной было три комнаты: очень красивая, овальная, вся голубая с белым, гостиная и классная. Последняя и частный кабинет папа составляли верх дома и были самыми красивыми комнатами: кабинет со стенами резного дуба, обрамлявшего оригинальную серую с красным ткань, и моя классная с потолком и стенами полированного дерева. Хорошо было в ней учиться: три окна в сад, тихо, спокойно... даже нелюбимая математика — и та легко укладывалась в голове, когда я занималась там. Вечером в свободные минуты я заходила к папа, но всегда ненадолго — всегда мешал кто-нибудь из чиновников, приходивших с докладами или за распоряжениями. В деловой кабинет внизу мы уже не входили, как в Ковно, и видали папа лишь за завтраком, за которым всегда бывал и дежурный чиновник особых поручений, и за обедом.

По воскресеньям в большой зале с колоннами — танц-классы, как раньше в Ковно. Я, как «большая», уже не училась и лишь смотрела на «детей». Эти друзья моих сестер, со страхом делая большой круг, проходили в передней мимо чучела зубра. Громадный зверь, убитый в Беловежской Пуще, был, действительно, страшен на вид и своими размерами и густой черной шерстью и угрожающе наклоненной тяжелой головой.

Беловежская Пуща, гордость Гродненской губернии, была почти единственным местом на свете, где еще водились эти звери, и охота в этом заповедным лесу бережно охранялась. Размеры Пущи грандиозные — 2500 кв. верст, и, несмотря на это, все зубры были на учете. Очень красивый дворец и вся Пуща оживлялись лишь в те года, когда Государь и весь двор приезжали на охоту.

Особенностью Гродненской губернии было еще то, что губернский город в ней был меньше двух уездных городов: Белостока и приобретшего в истории России столь печальную известность Брест-Литовска. Эти большие торговые центры были настолько значительных размеров, что в каждом из них было по полицмейстеру, полагавшемуся, обыкновенно, лишь губернскому городу.

Мой отец, самый молодой губернатор России, очень увлекся своей что он в ней лишен был полной самостоятельности. Это происходило потому, что Гродненская губерния с Ковенской и Виленской составляли одно генерал-губернаторство, и, таким образом, губернаторы этих губерний подчинялись генерал-губернатору Виленскому. Хотя в то время и был таковым крайне мягкий администратор и очень хороший человек князь Святополк-Мирский, работа моего отца под начальством которого ни одним трением не омрачалась, все же она не была совершенно самостоятельной, что претило характеру папа.

Конечно, с первых дней губернаторства моего отца стали осаждать просьбами о получении места. Даже я получала письма с просьбами о заступничестве. Мой отец терпеть не мог этих ходатайств о «протекции», и ни родные, ни знакомые не получали просимого, кроме очень редких случаев, когда были этого действительно достойны. Кажется, так до конца жизни и не простили моему отцу добрые старые тетушки того, что он, и то не сразу, дал лишь скромное место их протеже, одному нашему родственнику. На доводы папа, что он не мог иначе поступить, они лишь недоверчиво и неодобрительно качали головой. Мне это напоминало, как в детстве приходили к папа крестьяне просить, чтобы он освободил их сына или внука от воинской повинности, и когда им мой отец отвечал, что не может этого сделать, что это противозаконно, повторяли: «Не может, не может! Если пан захочет, то все может сделать».

Я этой зимой кончила курс гимназии, который в 1902 году, из-за болезни, кончить не могла и была так поглощена уроками, что жила совсем обособленно от семьи, проводя почти весь день за книгами или с учителями в своей классной. Из-за этого я мало знаю о деятельности моего отца и жизни семьи в это время. С папа я бывала очень мало. Хотя и сохранились частью ковенские старинные привычки, но жизнь настолько изменилась, что все принимало другой оттенок.

Ходили мы с моим отцом по-прежнему в церковь, но какой-то иной отпечаток клало на все окружающее, — вытягивающиеся в струнку, козыряющие городовые, в соборе полицейский, расчищающий дорогу; почетное место, совсем спереди, перед алтарем.

Младшие сестры теперь тоже учились, но еще мало. Ведь старшей из них, Наташе, было всего одиннадцать лет, а маленькой. Аре, пять.

Недолго прожили мы в милом Гродно, с которым только начали свыкаться. Не пробыв и десяти месяцев губернатором этой губернии, уже в марте 1903 года мой отец был назначен саратовским губернатором».

* * *

Чем занимался новый губернатор? Естественно, текущими административными делами: приемами посетителей и просителей, назначениями и увольнениями, поездками по губернии. Немало внимания он уделял церкви, ее заботам и нуждам, исполнением личного христианского долга. Процитируем лишь некоторые строки из губернской периодики тех лет, касающейся этой темы: «Накануне праздника Святых Апостолов Петра и Павла и в сам праздник 29 июня 1902 года епископ Гродненский и Брестский Иоаким совершил в Красностокском монастыре Божественную литургию, а затем было отслужено благодарственное молебствие... В храме присутствовал Гродненский губернатор П.А. Столыпин и представители некоторых гражданских властей». Заметим, что тогда же при монастыре (годом раньше переведенном из Гродно) была открыта двухклассная школа для подготовки учительниц церковных школ. Не исключено, что именно из числа ее 22 выпускниц была взята губернатором в качестве няни для своего, единственного сына Аркадия воспитанница Красностокского монастыря Людмила Останькович, погибшая впоследствии во время взрыва на Аптекарском острове, защищая своим телом младенца.

Хроника губернской жизни тщательно фиксирует присутствие губернатора на Божественных литургиях по случаю тезоименитства царствующего Императора и всех представителей Дома Романовых, а также по случаю «чудесного избавления государя Александра III и его семьи от грозившей опасности при крушении царского поезда ст. Борки» и др. Как человек, воспитанный в духе Православия, в традициях благоговейного отношения к семье Отечеству и любви к людям, Столыпин постоянно бывал в расположенной рядом с губернаторским домом Св. Александро-Невской церкви. «Каждое утро, — признавался впоследствии своим друзьям он, — я начинаю с того, что благодарю Бога за то, что Он даровал мне еще один день жизни...»

Лишенный бюрократического усердия, склонности к парадности, властолюбию и чинопочитанию, гродненский губернатор, судя по всему, избегал официальных визитов, приемов, но иногда он вынужден был это делать. 27-28 января 1903 г. в Гродно находились министр народного просвещения Г.Э. Зенгер и попечитель Виленского учебного округа В.А. Попов. Министр и сопровождающие его лица посетили епископа Гродненского и Брестского Иоакима, а вечером в доме Столыпина состоялась продолжительная беседа, касающаяся «согласованности действий двух учебных ведомств (церковного и министерского. — Б.Ч.) в области начального школьного дела».

В ходе ее губернатор приложил максимум усилий для гармонизации на практике усилий Синода и Министерства в деле народного образования. Вместе с министром, епископом и попечителем, он посетил ряд гродненских церковно-приходских школ. Эти посещения позволили ему доказать, что все подозрения «космополитического общества» относительно прав православного духовенства распространять в народе грамоты, лишены серьезных оснований. Подтверждением тому были ответы учеников Гродненской церковно-приходской школы имени графа М.Н. Муравьева на вопросы учителей и гостей этого учебного заведения. Этими ответами (после посещения высоким начальством уроков гражданской русской истории, географии, пения и Закона Божьего, а также выставки рукодельных работ учениц школы) были удовлетворены буквально все присутствующие.

Необходимо заметить, что только осенью 1902 г. по инициативе Столыпина в г. Гродно были открыты: еврейское двухклассное народное училище, ремесленное училище, оборудованное всеми техническими приспособлениями, а также женское приходское училище с третьим профессиональным классом. В училище преподавались, кроме общепринятых предметов, еще рисование, черчение и рукоделие. Училище такого типа стало первым для всей губернии. В 1903 году началась подписка на учреждение именных стипендий супругов Столыпиных для лучших учащихся Гродненской мужской гимназии. Усилия Столыпина в области народного образования были замечены, да и в целом визит министра для губернии оказался полезным. Чего нельзя сказать о тех плановых осмотрах губернии, которые дважды осуществлял в бытность Столыпина гродненским губернатором тогдашний генерал-губернатор Северо-Западного края П.Д. Святополк-Мирский. Изматывающая подготовка к ним, строгие требования ко всему тому, что касалось официальной части приемов, по мнению губернатора, лишь отвлекало от реальных и неотложных дел, рассчитанных на перспективу.

К числу главных своих дел в губернии Столыпин относил земельные дела. В это время во всех губерниях России создавались местные комитеты, призванные позаботиться о нуждах сельскохозяйственного производства. Был создан комитет и в Гродненской губернии. На одном из первых его заседаний 16 июля 1902 года Столыпин, будучи его председателем, выступил с сообщением, в котором подчеркнул, что «главнейшими факторами улучшения экономических условий губернии вообще и сельскохозяйственной промышленности, в частности, следует считать расселение крестьян на хутора, переход их от так называемого пользования надельными землями к хуторному хозяйству, устранение чересполостности земель, разверстание сервитутов...». Много внимания губернатор уделял внедрению на Гродненщине искусственных удобрений, улучшенных сельскохозяйственных орудий, многопольных севооборотов, мелиорации. Старые способы землеустройства и земледелия, считал он, могут кончиться «экономическим крахом и полным разорением страны».

Устремления Столыпина не встречали явного противодействия на заседаниях губернского комитета, его поддерживали и в Гродненском товариществе сельского хозяйства — общественной организации во главе с князем С.К. Святополк-Четвертинским. Взять, к примеру, отчет совета этого товарищества за 1903 год. В нем есть подтверждение согласия с линией Столыпина: «в учреждении хуторного владения и расселении многодворных сел должен находиться центр тяжести мероприятий, направленных для развития сельскохозяйственного производства в крестьянском мире. Без этого все остальное будет только рядом полумер, имеющих палиативный характер». Вместе с тем, в позиции местных земельных магнатов нельзя было не заметить приверженности к уже привычному строю отношений с крестьянами. Однако свое нежелание радикально решать аграрный проблемы они неуклюже маскировали рассуждениями в духе того — «а поймут ли нас крестьяне?».

Подобное поведение вызывало в голосе губернатора и административные нотки: «Ставить в зависимость от доброй воли крестьян момент ожидаемой реформы... это значит отложить на неопределенное время проведение тех мероприятий, без которых нет ни подъёма доходности земли, ни спокойного владения земельной собственностью». А на выступления князя Святополк-Четвертинского («Нам нужна рабочая сила человека, нужен физический труд, а не образование, которое ведет к государственному перевороту, социальной революции и анархии»), Столыпин дал резкую отповедь: «Бояться грамоты и просвещения, бояться света нельзя. Образование народа, правильно и разумно поставленное, никогда не приведет к анархии... Распространение сельскохозяйственных знаний зависит от общего образования. Развивайте его по широкой программе... и вы дадите большую обеспеченность земледельческому классу, самому консервативному в каждой стране». Для Столыпина крестьянин — хозяин и хранитель земли, он верил в него и доверял ему.

Работа в сельскохозяйственных комитетах, личный опыт помещика сделали для Столыпина понятными крестьянские нужды. Еще до приезда в Гродно, он организовал в Ковно сельскохозяйственное общество (своеобразный кооператив), работа которого вполне оправдала его надежды. Был при обществе и склад сельскохозяйственных орудий, устройство которого особенно увлекало молодого администратора. Эти и другие новшества принес Столыпин и на гродненскую землю. Здесь они получили свое дальнейшее развитие. Впоследствии он очень дорожил этим опытом: «Пробыв около десяти лет у дела земельного устройства, я пришёл к глубокому убеждению, что в деле этом нужна продолжительная черновая работа... Разрешить этот вопрос нельзя, его надо разрешать» (из выступления в Думе 10 апреля 1907 года).

В западных губерниях Столыпин вплотную познакомился с национальным вопросом. Еще в Ковно, бывая среди лиц разных сословий, национальностей и конфессий, «он научился, как обращаться с теми и другими, чтобы их удовлетворить, утихомирить ссоры». Наблюдая за деятельностью чиновников из местного населения, Столыпин не мог не заметить их показной демократизм и явное заигрывание с крестьянами, хотя в реальной жизни все как раз бывало наоборот. Причиной тому было преобладание среди господствующего сословия польских помещиков. Их отношение к власти Столыпин характеризовал как «вежливое недоверие, корректное, но холодное, с примесью лукавства». Поэтому естественной опорой администрации он считал православных крестьян-белорусов, которые составляли большинство населения Гродненской губернии. Поддержка крестьян-белорусов и недоверие к полякам-дворянам — такой была традиционная политика русского правительства в западных губерниях России. В объединяющем значении православного населения для многонационального государства Столыпина убеждали не теоретические рассуждения, — а сама действительность. Впоследствии, незадолго до своей трагической гибели, он первый раз в своей жизни взял отпуск на шесть недель, потому что сердце начинало слабеть, и будучи у себя, в своем имении в Литве «он составил план управления Россией на десять лет вперед, с тем, чтобы полное отделение Польши от России должно было произойти в 1920 году. Он считал, что Польше должна быть дана самостоятельность. Но это был трудный вопрос, потому что часть польских земель принадлежала Австрии, другая часть Германии и так далее. Так что это замедляло осуществление этого намерения, но к этому шёл». Этот план предусматривал объединение всех польских земель в одном государстве с учетом его этнографических границ. Вполне естественно, что белорусские и украинские земли Столыпин исключал из этих границ, так как считал их население вместе с великорусами, триединым русским народом, насильственно разделенным злой волей политиков и превратностями судьбы.

Подтверждая наличие подобного плана в отношении Польши и пограничных территорий, единственный сын Столыпина Аркадий незадолго перед смертью (он умер в 1990 году во Франции и там похоронен) говорил следующее: «Этот план мой шурин, муж моей сестры (Б.И. Бок, — В.Ч.) видел в ящике письменного стола моего отца в нашем имении в Литве. Но на следующий день нагрянула государственная комиссия (речь идет о комиссии, созданной по указу императора Николая II для просмотра всех бумаг Столыпина после его гибели, имеющих государственное значение) и все это увезла, и план этот исчез...».

В Вильно, в Ковно и Гродно Петр Аркадьевич познакомился с еврейским вопросом (на переломе XIX и XX веков в Гродно проживало около 80% евреев). Ограничения против них, вводимые в административном, а не законодательном порядке, а с другой стороны, рост политического правосознания русского общества, формирование крупного еврейского коммерческого капитала, революционизировало еврейство, вместе с тем поднималась волна антисемитизма. Еврейская молодежь составляла 70-80% террористов боевой эсеровской организации. Вся тяжесть ограничений ложилась на плечи среднего и беднейшего еврейства, но она совсем не мешала состоятельным евреям делать карьеру, ворочать крупными капиталами и делать большую политику. Одновременно эти ограничения оборачивались постоянными источниками взяточничества для части администрации. У Столыпина не было сомнений в том, что при всей сложности национально-религиозных противоречий необходимо постепенно уравнять евреев в правах с другими подданными российской империи, но сделать это ему не дали ни реакционные дворяне, ни евреи-революционеры. Характерно, что в годы Столыпинского губернаторства в Гродно нелегально проходил 1 съезд еврейской организации ППС (Польской социалистической партии) и II съезд еврейских рабочих Польши и Литвы, имели место политические демонстрации под лозунгом «Долой царизм!», в лесу за деревней Пышки отмечалось рабочее празднество 1-го мая. Однако большого значения этим эпизодическим фактам тогда в городе не придавалось, хотя впоследствии среди покушавшихся на жизнь Столыпина в 1907 году значилась «мещанка Аделя Габриеловна Качан, отец и сестра ее Ревекка проживали в Гродно, но Адель ускользнула». Скудность документов, имеющих отношение к гродненскому периоду жизни ПА. Столыпина, не позволяет целостно показать все грани его административной деятельности, но очевидно одно — что служба в принеманском крае способствовала формированию его политического кредо — государственного порядка и мира в стране. И хотя Столыпин пробыл в Гродненской губернии всего девять месяцев, в Петербурге успели по достоинству оценить способности молодого губернатора, поручая ему управлять Саратовской губернией, большей по размерам и не подчиненной генерал-губернатору. Учитывалась также традиционно большая степень революционного брожения в Поволжье. Перспектива управлять такой губернией очень привлекала Петра Аркадьевича, а то, что его деятельность в Гродно была оценена, сильно его ободряло.

21 марта в 2 часа дня в Гродненском благородном собрании состоялось прощание П.А. Столыпина со столь полюбившейся ему губернией. На этой церемонии присутствовали представители от всех государственных учреждений, а также духовенства. Епископом Иоакимом был совершен напутственный молебен, по окончании которого

Владыка обратился к Петру Аркадьевичу и его супруге Ольге Борисовне с краткой речью. В этой речи епископ Гродненский и Брестский высказал им «свои благожелания, между прочим отметив такую высоко-симпатичную черту непродолжительной административной деятельности Петра Аркадьевича — верность её основным началам государственного строения в Западном Крае — Православию, Самодержавию и русской народности. Отъезжающих Владыка благословил св. иконой Спасителя».

* * *

Отъезд П.А. Столыпина из Гродно не разорвал навсегда его связи с губернией. С ним в Саратов, а затем и в Петербург вместе с семейством поехала многочисленная прислуга, корнями своими связанная с принеманским краем. Была среди помощников семьи Столыпиных и упомянутая выше Людмила Останькович. Мы почти ничего не знаем о ней. Кроме тех строчек, что запечатлелись в воспоминаниях дочери Столыпина Марии относительно покушения на её отца (уже министра внутренних дел), совершенного террористами 12 августа 1906 года на даче на Аптекарском острове. Сам Столыпин от взрыва чудом не пострадал, однако среди просителей (он на даче вел их прием) и служащих потери были огромны — 27 человек убитыми, много раненых. Среди них оказались и дети министра — 14-летняя дочь Наталия и сын Аркадий трех лет. В момент взрыва Наташа и Адя с его любимой няней Людмилой находились на балконе прямо над подъездом, куда подъехало ландо с террористами в жандармской форме. Взрывом все находившиеся на балконе были выброшены на набережную. Наташа попала под ноги раненых и бесновавшихся от боли лошадей. Спасти ей жизнь удалось с большим трудом. У Ади раны на голове, перелом ноги и сильное нервное потрясение, несколько дней выражавшееся в криках по ночам: «Падаю, падаю». Няня, стремившаяся прикрыть собой малыша, пострадала сильнее. Как сообщает М. Бок, «она лежала рядом с Адей на земле и безостановочно повторяла со стоном: «Ноги, ноги...», мы её подняли, переложили на диван, и я расшнуровала ей ботинок, стала бережно его снимать. Но какой был мой ужас, когда я почувствовала, что нога остается в ботинке, отделяясь от туловища. Положили несчастную девочку (ей всего было семнадцать лет), насколько можно удобнее и вышли...». Вскоре она умерла. Среди погибших просителей, кроме прочих, значились также отставной чиновник из Гродненской губернии М.Т. Вербицкий и крестьянин Ковенской губернии Ф.К. Станюлис, приезжавшие в Петербург со своими делами в расчете на память Столыпина о местах былой его службы. Петр Аркадьевич тяжело переживал случившееся, косвенно приписывал себе вину за смерть и мучение невинных людей, а потому как мог стремился облегчить горе их родных и близких.

Несмотря на то, что в местной печати о трагедии на Аптекарском острове писать было запрещено, гродненцы выражали своему бывшему губернатору искренние соболезнования в связи со случившимся. Поддерживали жители города П.А. Столыпина и в будущем, на всех этапах его нелегкой работы. Всего на Столыпина было совершенно одиннадцать покушений. И последнее все же унесло его жизнь. И это при том, что вся его деятельность была направлена на укрепление страны и улучшение жизни народа. Такова была непростая и неблагодарная роль реформатора. Когда в феврале 1907 года председатель Совета министров Столыпин объявил на заседании Государственной Думы правительственную программу преобразования в стране по всем направлениям, включая решение земельного вопроса, обеспечение свободы личности, укрепление начал веротерпимости и т.д., а его перебили отдельные ретивые думцы возгласами: «Долой! У вас руки в крови!», ему ничего не оставалось, как выступить вторично с речью, которую он закончил поистине историческими словами: «Не запугайте!».

Эта речь произвела огромное впечатление в России и за границей. И тут и там все поняли, что будущее страны покоится на плечах Столыпина. Уже через несколько дней на его имя поступило множество телеграмм, в том числе и от членов Гродненского Софийского православного братства: «С отрадным чувством глубокого нравственного удовлетворения приветствуем исполненное разума и государственного опыта выступление Ваше в Государственной Думе с предложениями правительства о мирном, законном, во благо Родины, выполнении предначертанных Монархом великих преобразований, а также удивительное мужество и твердость, проявленные Вами при отражении в собрании Думы дерзких попыток призыва к мятежному сопротивлению мирной законодательной деятельности и нынешней Думы. Братство крепко верит, что за Вами и с Вами вся трудящаяся спокойная Россия. Братство убеждено, что эти надежды разделяет все русское православное население Гродненской губернии. Да укрепит и сохранит Вас Господь! Подписали: Почетный председатель Братства, Епископ Гродненский и Брестский Михаил и председатель Совета Лебедев». В своей ответной телеграмме Братству ПА. Столыпин сообщал: «Счастлив был задушевному привету из родной Гродненской губернии и высоко мною чтимого Братства и любимого Архипастыря».

Выражением глубокого уважения гродненцев к своему губернатору, а затем и главе правительства было решение от 5 октября 1907 года об избрании П.А. Столыпина и его супруги О.Б. Столыпиной почетными членами Гродненского Софийского Православного Братства. Ими тогда же стали гродненцы, прославившие свой город добродетелями и науками: А.Ф. Пигулевский, И.И. Будзилович, Н.Р. Диковский, И.И. Остроумов, А.С. Цветков и Е.Ф. Орловский.

10 мая 1907 года Столыпин выступил в Думе с речью, в которой были слова, ставшие ключом к реформированию России: «Богатство народа создает могущество страны». Аристократ и дворянин Столыпин поворачивал круто в будущее. План его был достаточно прост:

государство закупает продаваемые части земли, затем давая ссуды через Крестьянский банк, продает в кредит землю крестьянам. Оплату кредита должно было взять на себя государство, все налогоплательщики, т.е. им предлагалась постепенная, кропотливая работа без «волшебных средств». А закончил он свою знаменитую речь поистине пророческими словами: «Мы предлагаем вам скромный, но верный путь. Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!».

В этих словах нашли свое отражение не только твердость политической линии Столыпина, но и неустойчивость его положения. Он верил, что большинство депутатов поймет его. Возможно, что он обращался и к нам. Обращением к потомкам, вероятнее всего, было и его выступление при обсуждении в Думе нового избирательного закона, по которому представительство из национальных окраин в законодательном органе значительно сокращалось. Историки не без основания считают, что этот шаг нельзя признать демократическим, но пускай кто-нибудь скажет, что этот шаг не был шагом подлинного государственника, человека, думавшего о благе не только всей страны, но и каждого её человека. Столыпин видел в русской национальной идее опору державе, ибо разделял мнение историка С.М. Соловьёва, что «Россия больше чем народ — она есть народ, собравший вокруг себя другие народы...». Тогдашняя социал-демократия смотрела на эту идею как на помеху своим планам. Столыпин в национальном вопросе занимал особую позицию. Осуждать его за это было бы странным. Одобрять — тоже. Очень существенным в понимании позиции Столыпина могут быть уже упомянутые свидетельства сына реформатора об отцовском проекте изменения границ между некоторыми уездами Холмского края и Гродненской губернии с тем, чтобы «окатоличенные и ополяченные уезды остались в Польше, а «русские» соединились с общерусской стихией». Мера эта имела своей целью «установление национально-государственной границы между Россией и Польшей на случай дарования Царству Польскому автономии». Как уже отмечалось, полное отделение Польши от империи Столыпин намечал на 1920 год. Что же касается либеральной Думы, то она действовала по плану и, несмотря на возражение правительства, расширила пределы будущей Холмской губернии, включив в её состав такие местности, где русских (православных) была едва ли треть. Об уступке же Польше уездов Гродненщины депутаты не захотели и говорить. Так что и это свидетельствует о гармоничном слиянии у Столыпина идеи национальной с позицией подлинно государственной.

1909 год стал временем наивысшего взлета, и одновременно и началом заката эпохи Столыпина. Справившись с революционными потрясениями, победив левую оппозицию, Столыпин столкнулся с правой реакцией со стороны ряда влиятельных лиц в Государственном Совете, обвинявших его в опасном либерализме и заигрывании с Думой. Особенно сильное сопротивление Госсовета Столыпин встретил позднее при обсуждении законопроекта о введении земства в западных губерниях. Столыпинский вариант закона, обеспечивавший перевес на выборах русских (православных) кандидатов над поляками (они составляли 2-3% населения этих губерний), достаточно легко прошел в Думе, но был отвергнут Госсоветом. Результаты голосования в этой инстанции страшно поразили Столыпина, придававшего огромное значение этому закону, который по его замыслу должен был служить прообразом новых государственных и межнациональных отношений. Впервые Петр Аркадьевич не смог сдержать чувств, тотчас уехал и подал прошение об отставке. Впоследствии по просьбе Николая II он вернулся к исполнению своей должности, добившись однако выполнения всех своих условий. Это был неслыханный триумф, он победил по всем пунктам (закон о западных земствах без помех приняли уже после гибели Столыпина, значит ранее его не утвердили из политических соображений). В общественном мнении Петр Аркадьевич превратился в «диктатора». Все силы реформатора были отданы Отечеству. Теперь от него можно было потребовать только одно — жизнь.

Трудно сказать, насколько действенной была поддержка Столыпину со стороны общественных кругов белорусских губерний при обсуждении законопроектов о новой избирательной системе и земствах, но она, эта поддержка, ему оказывалась. Об этом свидетельствует следующий факт. 2 апреля 1909 года в Гродно под председательством епископа Гродненского и Брестского Михаила (Ермакова) в присутствии губернатора — В.М. Борзенко, члена Государственной Думы В.К. Тычинина состоялось собрание представителей православных братств Гродненской губернии (Софийского из Гродно, Николаевского из Брест-Литовска, Петропавловского из Волковыска, Друскеникского) и местных помещиков по вопросу об увеличении квоты представительства в Думе от русского (православного) населения 9-ти западных губерний. С этой целью решением общего собрания была избрана депутация для поездки в Царское Село в составе епископа Михаила, протоиерея Иоанна Корчинского, помещика А.Д. Орлова и депутата Думы В.К. Тычинина, такие же депутации были созданы и в остальных белорусских губерниях. 22 апреля 1909 года они отбыли в Петербург, где приняли участие в совместном предвыборном собрании по вышеуказанному вопросу. 26 апреля депутации от Гродненской и Минской губерний были приняты в Елагинском дворце председателем Совета Министров П.А. Столыпиным, который выступил перед избранниками губернии и пообещал доложить Императору «о их желании выразить ему свои чувства». Вечером того же дня состоялось собрание депутаций северо-западных и юго-западных губерний, на котором был составлен текст челобитной на имя императора. Окончательная редакция этого документа была завершена 30 апреля. Тогда же было поручено архиепископу Виленскому Никандру зачитать её при встрече с императором Николаем II 1 мая; во время встречи представителей от западных губерний с известным писателем и публицистом из суворинской газеты «Новое время» М.О. Меньшиковым стало известно, что свое обещание Столыпин сдержал. 2 мая объединенная депутация в составе 39 человек после молебна в Казанском соборе отбыла поездом в Царское Село. Встреча с Императором проходила во второй половине дня в Малой библиотеке Дворца. После троекратного «ура» при выходе императора к депутации владыка Никандр произнес свою речь. На что Николай II ответил достаточно кратко: «Я был рад принять сегодня у себя представителей северо-западных и юго-западных губерний. Благодарю Вас искренне, а в Вашем лице все население Края за его любовь и преданность Престолу и Отечеству. Я приложу все заботы и меры, от меня зависящие, для удовлетворения вашего ходатайства». После чего флигель-адъютант пригласил всех присутствующих в специальную залу, где депутации была предложена легкая закуска, чай и вино.

По прибытию в Петербург депутация последовала на Елагинский остров к Столыпину, с нетерпением уже ожидавшего депутацию. Он горячо поздравил всех её членов за содействие ему в важном государственном деле и выразил надежду на дальнейшее сотрудничество. В конце приема «один из членов Гродненской депутации выразил благодарность Столыпину за твердую политику в отношении русского населения Западного края».

* * *

Почему с таким упорством, не считаясь ни с каким риском, боролся Столыпин за реформирование выборов для западных губерний? Опираясь на достижения тогдашней историко-политической науки и личный опыт, Столыпин считал население упомянутых губерний русским (великороссы, малороссы, белорусы), в этой связи его не могло не удивлять, что в Государственный Совет избирались только поляки, численность которых составляла лишь 2-3 процента. Понимая, что при разрешении этого вопроса трудно рассчитывать на успех, Столыпин считал, что он не имеет права быть равнодушным к историческим судьбам русских окраин.

На западе, где Россия держала стратегическую оборону, положение русских отличалось от положения во внутренних губерниях тем, что там русские соперничали (хотя и мирно) с другими народами, преимущественно с поляками. Внутри империи они такого соперничества не испытывали. При столыпинской перемене курса несоответствие демократизации жизни и подчеркнуто аристократически узконациональной практики выборов в западных губерниях бросалось в глаза. Русские (белорусы и малороссы) здесь явно становились людьми «второго сорта», и подобное положение в государственном плане было непродуктивно и даже опасно. Таким образом, Столыпин, ратуя за реформирование выборов, фактически выступал против польских помещиков и аристократии, привычно занимавших ранее места в Госсовете, а это значит и против дворянского монархического принципа. Вот почему дворянская бюрократия, как русская, так и польская, была первым противником преобразований.

Именно она после смерти Столыпина привела страну к первой мировой войне и последовавшей за ней катастрофе. Впрочем обратимся к речи Столыпина (7 мая 1910 года), отразившей не только его теоретические, но и практические познания по истории белорусских, литовских и малоросских (украинских) земель:

«Западные губернии, как вам известно, в 14-ом столетии представляли из себя сильное литовско-русское государство. В 13-ом столетии край этот перешел опять под власть России, с ополяченным и перешедшим в католичество высшим классом населения и с низким классом, порабощенным и угнетенным, но сохранившим вместе со своим духовенством преданность православию и России.

В эту эпоху русское государство было властно вводить свободно в край русские государственные начала. Мы видим Екатерину Великую, несмотря на всю ее гуманность, водворяющую в крае русских земледельцев, русских должностных людей, вводящую общие учреждения, отменяющую Литовский статус и Магдебурское право. Ясно стремление этой государыни укрепить еще струящиеся в крае русские течения, влив в них новую русскую силу для того, чтобы придать всему краю прежнюю русскую государственную окраску.

Но не так думали ее преемники. Они считали ошибкой государственной воздействие на благоприятное в русском смысле разрешение процесса, которым бродил Западный край в течение столетий, процесса, который заключался в долголетней борьбе начал русско-славянских и польско-латинских. Они считали эту борьбу просто законченной.

...Русские люди, которые были поселены в крае, были опять выселены; был опять восстановлен Литовский статус, были восстановлены сеймы, которые выбирали маршалов, судей и всех служилых людей. Но то, что в великодушных помыслах государей было актом справедливости, на деле оказалось политическим соблазном. Облегчали польской интеллигенции возможность политической борьбы и думали, что в благодарность за это она от этой борьбы откажется!

Немудрено, господа, что императора Александра Первого ждали крупные разочарования. И действительно, скоро весь край принял вновь польский облик. Как яркий пример я приведу вам превращение старой православной митрополичьей церкви в анатомический театр при польском Виленском университете. Везде гнездились заговоры, в воздухе носилась гроза, которая и разразилась после смерти Александра в 1831 голу вооруженным восстанием.

Это восстание, господа, открыло глаза русскому правительству. Государь император Николай Павлович вернулся к политике Екатерины Великой. Своей целью он поставил, как писал в рескрипте на имя генерала-губернатора Юго-Западного края: «Вести край сей силой возвышения православия и элементов русских к беспредельному единению с великорусскими губерниями». И далее: «Дотоле не перестанут действовать во исполнение изъясненных видов моих, пока вверенные вам губернии не сольются с остальными частями Империи в одно тело, в одну душу».

...Политика в царствование Николая Павловича вращалась вокруг униатского вопроса, что привело к воссоединению униатов (с православной церковью), вращалась вокруг школьного дела, причем польский университет был перенесен из Вильны в Киев. Местным обывателям не была даже окончательно заграждена возможность поступать на государственную службу; дворянским собраниям было лишь вменено в обязанность принимать на дворянскую службу лиц, беспорочно прослуживших не менее десяти лет на военной или гражданской службе. И мало-помалу, без особой ломки, планы и виды императора начали проходить в жизнь».

Надо отметить, что Столыпин указывает только исторические вехи этого болезненного и до сих пор еще не завершившегося процесса. Но и сами волны истории, приливы и отливы различных тенденций, крайне поучительны для нынешнего смутного времени, когда национальные вопросы в союзных республиках заставляют нас искать ориентиры в решении прошлых конфликтов. Впрочем, не будем забывать столыпинского намерения дать независимость собственно Польше.

«Но, господа, судьбе было угодно, чтобы опыт, единожды уже произведенный после смерти Екатерины Второй, повторился еще раз. По восшествии на престол, император Александр Второй, по врожденному своему великодушию, сделал еще раз попытку привлечь на свою сторону польские элементы Западного края. Вместо того, чтобы продолжать политику проведения русских начал, которые уже начали получать преобладание над польскими стремлениями и влияниями, поставлено было целью эти стремления и влияния обезвредить, сделать их одним из слагаемых государственности в Западном крае. И, тривиально говоря, поляки были попросту еще раз сбиты с толку; поляки никогда не отказывались и не стремились отказаться от своей национальности, какие бы льготы им предоставлены не были, а льготы эти со своей стороны, питали надежды и иллюзии осуществления национального польского стремления — полонизация края.

...В это время пробудились у поляков все врожденные хорошие и дурные стремления; они проснулись, пробужденные примирительной политикой императора Александра Второго, политикой, которая, как и 30 лет перед этим, окончилась вторым вооруженным восстанием.

Вот, господа, те исторические уроки, которые, я думаю, с достаточной яркостью указывают, что такое государство, как Россия, не может и не в праве безнаказанно отказываться от проведения своих исторических задач».

Дальше Столыпин приводит примеры, как в годы революции в Западном крае столкновения на национальной почве приводили к попыткам сменить всех православных и волостных должностных лиц, школьных учителей. В Северо-западном крае римско-католический священник епископ Рооп заменял ксендзов-литовцев и белорусов ксендзами-поляками, призывал к формированию воинских частей из местных обывателей по религиозному принципу и т.д. На польских съездах провозглашалось, что польская культура выше русской, и что поляки имеют особое положение.

Столыпин открыто призвал к защите русских государственных интересов: «необходимо дать простор местной самодеятельности, поставить государственные грани для защиты русского элемента, который будет неминуемо оттеснен».

Для решения этого вопроса он предложил создать национальные избирательные курии, русскую и польскую. Через неделю в короткой речи в Думе Столыпин снова возвращается к этой теме и подчеркивает, что больше всего боится «равнодушия закона к русским». Законопроект был принят со значительными поправками, но сохранился принцип курий и понижение имущественного ценза. Как ни странно, спустя восемьдесят лет в наши дни русские в прибалтийских республиках тоже требуют для защиты своих интересов создания отдельных избирательных курий. Это бесспорно свидетельствует, что в понимании национальной государственной идеи наше общество не продвинулось дальше прошлого.

Справедливости ради необходимо заметить, что земства западных губерний сделали по сравнению со старыми распорядительными комитетами во много раз больше. Это стало особенно очевидным в годы первой мировой войны. Как говорил Столыпин: «Пусть из-за боязни идти своим русским твердым путем не остановится развитие богатого прекрасного края». И далее: «Я знаю, что отказ от мечты о западном земстве — это печальный звон об отказе Петербурга в опасную минуту от поддержки тех, кто преемственно стоял и стоит за сохранение Западной России Русской». «Это чистейший национализм», — скажут сегодня одни. «Нет, это понимание природы нашего государства как русоцентристского», — скажут другие.» «Оставим споры тому времени», — заметят третьи. А те, кто любят искать во всем уроки истории, пускай вспомнят о сегодняшнем сложном положении русских людей во всех бывших советских республиках, кроме Белоруссии, и о беспомощном равнодушном молчании сегодняшней Москвы.

* * *

Читая речи и выступления Столыпина, имеющие отношение к Гродненщине, нельзя не заметить их значительной близости с идеями видного философа и публициста Ивана Лукьяновича Солоневича (1891-1953), чьи труды со значительным опозданием лишь сегодня возвращаются к нам. Кроме всего, в его трудах и воспоминаниях имеются интересные сведения, касающиеся данной темы: «Мой отец в детстве свинопас, потом народный учитель, потом статистический чиновник в Гродно, потом редактор «Гродненских губернских ведомостей» при П.А. Столыпине, потом издатель газеты «Северо-западная жизнь» на деньги того же П.А. Столыпина, тогда уже премьер-министра. Мой политический опыт начинается с 1910 года, то есть лет с восемнадцати. Именно этот опыт, столыпинский опыт, определяет мое мировоззрение, и мою политическую тактику...

Политическая расстановка сил в довоенной Белоруссии (до первой мировой войны, — Б.Ч.) складывалась так. Край, сравнительно недавно присоединенный к империи и населенный русским мужиком. Кроме мужика, русского там не было ничего. Наше белорусское дворянство очень легко продало и веру своих отцов, и язык своего народа, и интересы России. Тышкевичи, Мицкевичи и Сенкевичи — все они примерно такие же белорусы, как и я. Но они продались. Народ остался без правящего слоя. Без интеллигенции, без буржуазии, без аристократии, даже без пролетариата и без ремесленников. Выход в экономические верхи был начисто заперт городским и местечковым еврейством. Выход в культурные верхи был начисто заперт польским дворянством. Граф Муравьев не только вешал. Он раскрыл русскому мужику дорогу хотя бы в низшие слои интеллигенции. Наша газета («Северо-западная жизнь», затем переименованная в «Белорусскую жизнь», — В.Ч.) опиралась и на эту интеллигенцию, на тогдашних народных учителей, волостных писарей, сельских священников, врачей, низшее чиновничество... Эта масса настроена революционно. Было очень трудно доказать читателям Чернышевского, Добролюбова... и Милюкова тот совершенно очевидный факт, что ежели монархия отступит, то их, этих читателей, съедят...

Вот губернатор. Он обязан поддерживать русского мужика против польского помещика. Но сам-то он — помещик. И поместный пан Заглоба ему все-таки ближе белорусского мужика. У пана Заглобы изысканные манеры, сорокалетнее венгерское и соответствующий палац, в котором он с изысканной умильностью принимает представителя имперской власти. Губернатору приходится идти или против нации, или против класса. Петербург давил в пользу нации. Все местные отношения давили в пользу класса. Польский Виленский земельный банк с его лозунгом «Ни пяди земли холопу» запирал для крестьянства даже тот выход, который оставался в остальной России. Белорусское крестьянство эмигрировало в Америку. Вы подумайте только: русский мужик, который сквозь века и века самого жестокого, самого беспощадного угнетения донес до Империи свое православие и свое национальное сознание, он, этот мужик, вынужден нынче бросать свои родные поля только потому, что еврейство (неравноправное еврейство!) и Польша (побежденная Польша!) не давали ему никакой возможности жить на его тысячелетней родине. И еще потому, что губернаторы были слишком бездарны и глупы, чтобы организовать или землеустройство, или переселение. На просторах Российской Империи для этого мужика места не нашлось». Сравнивая деятельность Столыпина в бытность его гродненским губернатором и «отцов губернии», метко охарактеризованных Иваном Солоневичем в упомянутом отрывке, можно со всей определенностью утверждать, что Петр Аркадьевич был последним государственным человеком правящего строя в тогдашней России, с болью в сердце относившемуся к прошлому, настоящему и будущему белорусского и украинского народов.

* * *

Имя Петра Аркадьевича Столыпина — великого реформатора и подлинного державного человека еще при жизни стало легендой. Одна из них, касающаяся г. Гродно, жива и поныне. Местные старожилы рассказывают, что Столыпин был первым, кто не на словах, а на деле поддержал гродненцев в их желании увековечить память о своих земляках, павших на полях Маньчжурии в годы русско-японской войны, строительством Свято-Покровского храма. А когда городские власти стали чинить препятствие членам Софийского Православного

Братства в выделении избранного ими места для строительства, он сделал все от него зависящее, чтобы новый храм-памятник уже в 1909 году поднялся ввысь всеми своими куполами. Известно, что в течение первых трех месяцев после гибели Столыпина, по всей России начался по подписке сбор средств на строительство памятников ему в нескольких городах страны.

По свидетельству Марии Бок, «уже через год после кончины моего отца ему были воздвигнуты памятники в Киеве, Гродно и Самаре». К сожалению, других документальных подтверждений существования памятника великому реформатору в Гродно обнаружить пока не удалось. Однако и сегодня передается из уст в уста легенда о том, что памятник (скорее небольшой бронзовый бюст) Столыпину существовал, и что был он установлен безо всякой помпы у губернаторского дворца в конце 1911 — начала 1912 годов. Есть так же мнения, что бюст этот находился в вестибюле губернаторского дома. В начале 1960-х годов автору этих строк доводилось неоднократно слышать от своих уважаемых преподавателей Я.Н. Марата и В.А. Ваяхина слова о той печальной участи, которая постигла памятник уже через несколько лет после его открытия. В сентябре 1915 года в ходе оборонительных боев русской армии за Гродно, кайзеровские войска артиллерийским огнем и бомбардировками с воздуха разрушили и сожгли дворец Тызенгауза (губернаторский дом), а после занятия немцами города они якобы увезли этот памятник (бюст) в Германию. Так ли это было, или нет, мы не знаем, но не будем терять надежды на то, что многое из неясного и смутного, имеющего отношение к жизни и деятельности П.А. Столыпина, со временем обретет свою завершенность и подлинную историческую значимость.

В.Ж. Цветков

К ВОЗРОЖДЕНИЮ РЕФОРМЫ

Петр Аркадьевич Столыпин и его реформы не обделены вниманием не только историков, но и многочисленных публицистов, людей самых разных взглядов и пристрастий. С самого их начала и на протяжении всего XX века его преобразования оставались предметом политических дискуссий. Один из современников и сторонников реформ, проф. А Кофод так говорил об этом: «Многое было говорено и писано в защиту землеустройства, еще больше в порицание его, но и та и другая стороны редко обходились при этом без переоценки положения дела и разного рода преувеличений. Во многих случаях доводы за и против, будучи построены на отдельных фактах, не допускавших обобщения, одинаково отличались недостаточною объективностью, а заключения — необоснованностью» (Кофод А. Русское землеустройство. СПб., 1914. С. 3-4.). Конечно, нелепо возводить столыпинские реформы в ранг некоей панацеи от всех российских бед, но, тем более неправомерно оставаться на старых позициях советской историографии и повторять (уж который раз!) об их провале, «непопулярности» в народе, утверждать, что Столыпин к концу жизни пересмотрел свое отношение к общинной собственности на землю, предпочитая ее частной, последние годы был уже «мертв» как политик, а его отставка и последующее «забвение» были очевидны. И также неправильно считать, что единственное место Столыпинских реформ сейчас — это запыленные архивные полки и только историки должны заниматься их изучением.

В этой связи, хотелось бы оценить эффективность реформ не только через цифры и строчки статистических отчетов и земледельческих переписей (хотя и они впечатляют), показывающих рост урожайности хлебов, количества кооперативов, потребления и экспорта российского продовольствия. Нашим российским реформам, к сожалению, очень часто не хватает исторического опыта. Конечно, история дважды не повторяется, но, очевидно, необходимо оценить, в чем реформаторская деятельность П.А. Столыпина — «российского Бисмарка», как многое называли его, актуальна для нынешней России.

Считается, что самая лучшая похвала та, которая звучит из уст твоего противника. Так уж сложилось, что в то время, когда в России еще шли бесконечные дебаты — стоит ли развивать столыпинское земельное законодательство или осторожно «свернуть реформы», представители немецкой правительственной комиссии (включавшей в свой состав чиновников имперского министерства земледелия) ясно видели перспективы очевидных успехов первых лет реформирования российской экономики. По воспоминаниям Д.Н. Любимова (управляющего делами Главного комитета по землеустройству) комиссия, возглавляемая проф. Аугагеном, «была поражена» итогами работы столыпинских землеустроительных комитетов. В отчете комиссии говорилось, что «если реформа будет продолжаться при ненарушении порядка в империи еще десять лет, то Россия превратиться в сильнейшую страну в Европе. Огаетом... сильно обеспокоилось германское правительство и особенно император Вильгельм II» (Кривошеий КА. Александр Васильевич Кривошеин. Судьба российского реформатора. М., 1993, с. 111). «Мое заключительное мнение, — подчеркивал Аугаген, — я выражу словами одного швейцарца, выдающегося сельского хозяина Харьковской губернии: «Еще 25 лет мира России и 25 лет землеустройства — тогда Россия сделается другой страною» (РГИА, Ф. 408, Оп. 1. ,Д. 1628, Лл. 1,24).

Непримиримый критик любых правительственных начинаний, будущий «вождь мирового пролетариата» В.И. Ленин признавался, что в случае успеха столыпинской реформы революционерам в России нечего делать и можно смириться с мыслью о пожизненной эмиграции. На Лондонском съезде партии эсеров (сентябрь 1908 года) отмечалось:«... Правительство, подавив попытку открытого восстания и захвата земель в деревне, поставило себе целью распылить крестьянство усиленным насаждением личной частной собственности или хуторским хозяйством. Всякий успех правительства в этом направлении наносит серьезный ущерб делу революции... С этой точки зрения современное положение деревни прежде всего требует со стороны партии неуклонной критики частной собственности на землю, критики, чуждой компромиссов со всякими индивидуалистическими тяготениями». (Из речи П.А. Столыпина о земельном законопроекте и землеустройстве в Государственной Думе 5 декабря 1908 года).

Итак, первое, весьма актуальное для нас положение — продуманная политика реформ гибельна для революции. Реформы, хотя и начинаются, как правило, в условиях политической нестабильности, приводят позднее к укреплению государства. По справедливому замечанию А. Прейера, австрийского ученого — аграрника: «Великие реформы, коренным образом изменяющие все основы важных государственных отраслей в области материальных или личных отношений, обыкновенно предпринимаются после огромных внешних потрясений. Таким же путем и по той же причине осуществляется перед нами в России переворот в земельном строе... семь лет прошло уже с начала земельной реформы. Из осторожного и неуверенного начинания она разрослась до таких размеров, что предстала перед нами как предприятие первостепенного значения для русского народного хозяйства». (Preyer. Die Russische Agranvform. Jena, 1914).

Полезен и опыт деятельности самого П.А. Столыпина как политика, талантливого государственного деятеля — реформатора. Российская политическая система, опиравшаяся на давнюю традицию сильной монархии, сильной исполнительной власти, оказалась, в начале века, раздробленной событиями «первой русской революции» и Императорским Манифестом 17 Октября 1905 года. Этим актом впервые в истории нашего Отечества провозглашался принцип разделения властей и вводилось понятие представительной власти на высшем государственном уровне. Ее носитель — Государственная Дума, (особенно первых двух созывов), переживала период «революционной эйфории» и всяческое покушение на свою «законодательную работу» воспринимала как оскорбление и нарушение демократии. В этих условиях премьер-министру приходилось вести гибкую и, вместе с тем, принципиальную политику, стремиться к достижению согласия с Думой, но и не отступать от позиций государственной пользы. Амбиции многих думских депутатов, радикализм целых фракций не принимались в расчет П.А. Столыпиным, политика компромиссов и соглашений отвергалась, если речь шла о выборе между государственной стабильностью и «целесообразностью текущего момента».

Исполнительная власть должна быть уверена в правильности выбранного политического курса, должна брать на себя ответственность за проводимую политику и не бояться беспредметной критики в своей адрес. Такая власть будет пользоваться авторитетом и уважением и именно такая власть нужна России — вот лейтмотив большинства выступлений Петра Аркадьевича перед депутатами российского парламента. Столыпин, безусловно, был политиком сильным, уверенным в правоте своих действий. «Для лиц, стоящих у власти, нет греха большего, чем малодушное уклонение от ответственности. И я признаю открыто: в том.... что мы, как умеем, как понимаем, бережем будущее нашей родины и смело вбиваем гвозди в ... сооружаемую постройку будущей России, не стыдящейся быть русской, и эта ответственность — величайшее счастье моей жизни...» (Речь П.А. Столыпина перед депутатами Государственной Думы 27 апреля 1911 года).

Решение о введении земства в западных губерниях Российской империи, проведенное по 87-й статье «Основных Законов», в обход Государственного Совета (март 1911 г.) серьезно осложнило отношения Столыпина с верхней палатой российского парламента — Государственным Советом. Начались разговоры о возможной скорой отставке премьера. Столыпин так заявил об этом в своем последнем выступлении перед депутатами Думы: «Первый путь — это ровная дорога и шествие по ней почти торжественное под всеобщее одобрение и аплодисменты, но дорога, к сожалению, не приводящая никуда... Второй путь — путь тяжелый и тернистый, на котором под свист насмешек, под гул угроз, в конце концов, все же выход к намеченной цели...» (Речь П.А. Столыпина, 27 апреля 1911 года).

Премьер, не колеблясь, всегда выбирал второй путь, максимально используя права, предоставленные законом. «Если, например, в случае голода законодательные учреждения, не сойдясь между собой, скажем на цифрах, не могли бы осуществить законопроект о помощи голодающему населению, разве провести этот закон возможно было бы иначе, как в чрезвычайном порядке...» Если исполнительная власть, от устойчивости которой зависела российская стабильность во все кризисные эпохи, сможет уважать себя, то она добьется, чтобы ее уважали и с нею считались другие ветви власти.

Часто можно встретить утверждение, что проведение реформ возможно лишь в условиях всеобщего покоя и стабильности. Опыт Столыпинских преобразований свидетельствует об обратном. Его реформы были вызваны революционными потрясениями но их реализация обеспечила бы России долгожданную устойчивость. В этом смысле следует понимать известные слова премьера «сначала успокоение, а потом реформы». А для их успеха считались допустимыми и принуждение, и жесткость и, даже, «социальная несправедливость»: «Власть — это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка, поэтому, осуждая всемерно произвол и самовластие, нельзя считать опасным безвластие». «Безвластие власти ведет к анархии; правительство не может быть аппаратом бессилия», но и не являясь в то же время аппаратом насилия. На правительстве лежит «святая обязанность ограждать спокойствие и законность». Здесь следует говорить не о «реакции», которую так боялась «демократическая общественность», а о «порядке, необходимом для развития самых широких реформ». Что же касается способов их проведения, то действующее законодательство должно предоставить правительству все необходимые для этого полномочия: «применять существующие законы впредь до создания новых».

Но власть, при всей ее силе и твердости, не может держаться на слепом подчинении и страхе. Следующий урок Столыпинской реформы, урок, подтверждаемый всей историей России XX века — умение власти искать и создавать свою социальную опору. Столыпин прекрасно понимал, что государственная стабильность держится в первую очередь на тех, кто в этой стабильности заинтересован. Общественная поддержка Столыпинских преобразований — это поддержка со стороны тех, кто имеет собственность, причем ее размеры и форма не имеют значения. Это может быть и собственность интеллектуальная и собственность на, выражаясь марксистской терминологией, «средства производства» и собственность на недвижимость. Это поддержка со стороны того самого «среднего класса», который заинтересован в сохранении порядка в стране и проведении выгодных ему реформ, класса, который хочет и умеет работать на себя и на свое Отечество. И не случайно Столыпин считал главной опорой власти не финансовую или промышленную элиту, не верхи чиновничества, не «высший свет», аристократию, или политических «олигархов», а наиболее многочисленное сословие, основного производителя российской экономики — российское крестьянство.

Для создания этой опоры правительству требовалось разрешить пресловутый «земельный вопрос», тяжесть которого не переставала давить на Россию. Категорически отвергая леворадикальные проекты «социализации» и «национализации», кадетские проекты «частичного отчуждения частновладельческих земель за выкуп», Столыпин верил, что у крестьянина достаточно сил, чтобы самостоятельно работать на собственной земле. Он не соглашался и с установившимся мнением столичной бюрократии, что крестьянина надо постоянно опекать, следить, и знаменитая формула «тащить и не пущать» всегда лучше и полезнее призрачной экономической свободы. К тому же ведь разрушение общины — это якобы посягательство на устои русской народной жизни! Не разделял он и точку зрения российских либералов, полагавших, что стоит только «просветить деревню», то есть построить там как можно больше школ, библиотек, больниц и жизнь крестьянского мира полностью преобразится. Всем вышеперечисленным программам Столыпин предпочитал одну простую, ясную цель — через возрождение свободного хозяина произойдет возрождение государства и невозможными станут любые революционные перемены. А осознав, почувствовав себя свободным хозяином, крестьянин поймет и пользу просвещения и эффективность новых методов земледелия и проявит интерес к политике. Цель правительства — «... поднять крестьянское землевладение, оно желает видеть крестьянина богатым, достаточным, так как где достаток, там, конечно, и просвещение, там и настоящая свобода. Но для этого необходимо дать возможность способному, трудолюбивому крестьянину, то есть соли земли русской, освободиться от тех тисков, от тех теперешних условий жизни, в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды рук своих и представить их в неотъемлемую собственность. Пусть собственность эта будет общая там, где община еще не отжила, пусть она будет подворная там, где община уже не жизненна, но пусть она будет крепкая, пусть будет наследственная. Такому собственнику — хозяину правительство обязано помочь советом, помочь кредитом...».

Весьма показательны слова Столыпина с которыми, думается, мог бы согласиться каждый современный реформатор: «...Правительство наряду с подавлением революции, задалось задачей поднять население до возможности на деле, в действительности воспользоваться дарованными ему благами. Пока крестьянин беден, пока он не обладает личною земельною собственностью, пока он находится насильно в тисках общины, он останется рабом, и никакой писаный закон не даст ему блага гражданской свободы. Для того чтобы воспользоваться этими благами, ведь нужна известная, хотя бы самая малая доля состоятельности. Мне, господа, вспомнились слова нашего великого писателя Достоевского, что «деньги — это чеканенная свобода». Поэтому правительство не могло не идти навстречу, не могло не дать удовлетворения тому врожденному у каждого человека, поэтому и у нашего крестьянина, чувству личной собственности, столь же естественному, как чувство голода, как влечение к продолжению рода, как всякое другое природное свойство человека. Вот почему раньше всего и прежде всего правительство облегчает крестьянам переустройство их хозяйственного быта и улучшение его и желает из совокупности надельных земель и земель, приобретенных в правительственный фонд, создать источник личной собственности...» Безусловно, чувство собственности, материальное благополучие, достаток, добытый упорным трудом есть настоящая свобода, есть благословенная свобода, ибо на праведный крестьянский труд снизойдет Благодать Господня.

Владение собственностью, чувство хозяина своей земли сделает неизбежной его заинтересованность в эффективной системе местного самоуправления. Земство станет близким для крестьянина, для его повседневных нужд. По мнению российского премьера, волость — базовая ячейка местного самоуправления должна стать не только низшей налоговой единицей, не только средством, источником для сбора налогов, но реальной властью:«... Чем ближе к населению, тем жизнь упрощается и тем необходимее остановиться на ячейке, в которой население могло бы найти удовлетворение своих простейших нужд. Таким установлением... должна явиться бессословная, самоуправляющаяся волость в качестве мелкой земской единицы... В ведение волости должны входить все земли, имущества и лица, находящиеся в ее пределах» (Речь во 2-й Государственной Думе 6 марта 1907 года). В ведение волостного земства предполагалось передать все вопросы связанные с земельными переделами, а также местную полицию (аналогичную полицейской системе на уровне волости в США). Финансовой базой волостного земства должен стать налог с недвижимости:«... в ведение волости должны входить все земли, имущества и лица, находящиеся в ее пределах.... лица владеющие землею совместно, миром, то есть главным образом владельцы надельной земли, образуют из себя, исключительно для решения своих земельных дел, особые земельные общества... Земельным обществам не будет присвоено никаких административных обязанностей, создаются ли они для совместного ведения бывшими надельными землями, причем предполагаются меры против чрезмерного сосредоточения этих земель в одних руках и против чрезмерного дробления их, а равно и к упрочению совершения на них актов...».

«Мелкий земельный собственник, несомненно, явится ядром будущей мелкой земской единицы; он трудолюбивый, обладающий чувством собственного достоинства, внесет в деревню и культуру, и просвещение, и достаток. Вот тогда, тогда только писаная свобода превратится и претворится в свободу настоящую, которая, конечно, слагается из гражданских вольностей и чувства государственности и патриотизма...».

К сожалению, проект о введении волостного земства так и не был осуществлен при жизни Петра Аркадиевича. Но своеобразной альтернативой волостному крестьянскому самоуправлению стало развитие кооперации. Порывая с общиной, бывшей для крестьянина традиционной формой его социальной защиты, владелец искал и находил в кооперации новую и притом более устраивающую его как собственника и товаропроизводителя форму защиты своей самостоятельности в рыночных отношениях. Статистика роста кооперативных товариществ действительно впечатляющая.

Если за шесть предреформенных лет (1900-1905 гг.) численность кредитных кооперативов увеличилась в стране с 800 до 1431, а ежегодный прирост равнялся 105 кооперативам, то за последующее пятилетие количество кредитных кооперативов превысило 11 тысяч, а ежегодный прирост перекрыл соответствующие показатели предшествующего периода почти в 11,5 раза (Тотомианц В. Ф. Кооперация в России, Прага, 1922,с. 55,70.). Ведущее положение среди различных форм кооперативов занимали кредитные и ссудно-сберегательные товарищества. При этом, если объем сбережений в ссудо-сберегательных товариществах за период с 1905 по 1915 год вырос в 6 раз, то в кредитных — более чем в 41 раз. Значительной была и финансовая помощь государства кооперативом: «Ни в одной другой стране, за исключением может быть Индии, — писал В.Ф. Тотомианц, — кредитная кооперация не пользовалась такой поддержкой государства, как в России» (Тотомианц В.Ф. Указ. Соч. С.70).

Еще один, также весьма актуальный урок реформ — патриотизм — подлинный и мнимый. Экономически сильное государство будет иметь авторитет в мире гораздо больший чем государство, которое способно только угрожать соседям своей армией и кичиться прошлыми победами. Неудачи в русско-японской войне очень хорошо это подтвердили. Столыпин понимал, что проводить активную внешнюю политику можно, прежде всего, укрепив собственную экономическую базу, перестроив ее на началах частной собственности, личной свободы и кооперативной солидарности. В беседе с редактором саратовской газеты «Волга» он так говорил об этом:

«...Бодрый оптимизм, наблюдаемый в нашей провинции, совпадает с проведением в жизнь земельной реформы. Я полагаю, что прежде всего надлежит создать гражданина, крестьянина собственника, мелкого землевладельца, и когда эта задача будет осуществлена, — гражданственность сама воцарится на Руси. Сперва гражданин, а потом гражданственность. А у нас обыкновенно думают наоборот». Добавим от себя — думают, подчас, и до сих пор. «Итак, на очереди главная задача — укрепить низы. В них вся сила страны. Их более ста миллионов! Будут здоровы и крепки корни у государства, поверьте, и слова русского правительства совсем иначе зазвучат перед Европой и перед всем миром. Дружная, общая, основанная на взаимном доверии работа — вот девиз для нас всех русских! Дайте государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России!» («Новое время», 3 сентября 1909 г.).

Именно эта суть реформы и должна, на наш взгляд, интересовать современных политиков. Именно на этом пути возможен реальный путь российских реформ. А современным «ура-патриотам» неплохо было бы усвоить еще одну истину — чувство патриотизма складывается не только из любви «к родному пепелищу и любви к отеческим гробам». Чувство патриотизма должно основываться и на осознании себя как хозяина своей земли и гражданина своего государства, сознании собственного достоинства и убежденности в том, что твое государство не только аппарат для сбора налогов и повинностей, но, более всего, твой защитник, твой союзник, который помогает и защищает тебя, и кого ты также защитишь в годину опасности.

В этом заключается, очевидно, суть той самой национальной идеи, о которой так часто спорят наши современники.

Реформы Столыпина были рассчитаны на здоровое экономическое возрождение России. Напомним, что к этому времени в России была стабильная финансовая система, устоявшая несмотря на потрясения русско-японской войны и революции 1905 года. Реформы ориентировались, в первую очередь, на российскую провинцию, а не на столичные центры. Столичная элита чуждалась проводимых преобразований, а либеральная интеллигенция скептически — снисходительно наблюдала за усилиями правительства по реформированию государства.

Столыпин сознавал, что работать приходится в сложнейших условиях. С одной стороны — постоянная подрывная работа революционного подполья. С другой — непонимание необходимости перемен представителями «правящей элиты», аристократии, высшего чиновничества, а подчас и самого Императора. Приходилось работать почти в одиночку. Не исчезала и постоянная угроза войны, опасность взрыва «порохового погреба Европы» — Балкан. В такой обстановке каждый год, каждый месяц был важен для осуществления задуманных реформ.

Последние дни жизни премьера... Столыпин приезжает в Киев на торжества, посвященные открытию памятника Александру II. Символично, что открывая памятник «Царю — освободителю», «Царю — реформатору» 30 августа 1911 года Петр Аркадьевич через два дня (1 сентября) повторил трагическую судьбу своего предшественника, погибнув от рук террориста. Убийство премьера стало еще одно доказательством того, что для революционеров есть только один путь к достижению своих целей — путь насилия, убийства, террора.

Но смерть премьера не остановила начатых преобразований. Народ поверил власти, крестьянство в большинстве своем, не осталось равнодушным к проводимой реформе. «Одним из глубоких и важнейших явлений переживаемой нами эпохи в истории России, — писал в 1916 году известный русский экономист проф. А.В. Чаянов, — является мощное, полное юной энергии возрождение русской деревни... Никогда раньше наша деревня не испытывала такого мощного просветительного воздействия, какое испытывает теперь...» (Чаянов А.В. Методы изложения предметов. М., 1916, с. 1-2). По его же оценке и в 1917 году, в году традиционно считающимся началом «второй русской смуты» крестьянин — собственник доминировал в деревне: «...Крестьянское хозяйство 1917 года не то, каким было крестьянское хозяйство 1905 года... иначе обрабатываются поля, иначе содержится скот, крестьяне больше продают, больше покупают. Крестьянская кооперация покрыла собой нашу деревню и переродила ее. Стал развитее и культурнее наш крестьянин...» (Чаянов А.В. Что такое аграрный вопрос? М., 1917, с.9.).

А вот как описывал в своих воспоминаниях села Московской губернии (губернии центра России, всегда страдавшего от малоземелья, чересполосицы, скудного инвентаря и др.) известный писатель русской эмиграции Ф. Степун: «...У нас в Московской губернии шло быстрое перераспределение земли между помещиками и крестьянством. Подмосковные помещики... беднели и разорялись с невероятною быстротою; умные же и работоспособные крестьяне, даже не выходя на отруба, быстро шли в гору, смекалисто сочетая сельское хозяйство со всяким промыслом: многие извозничали в Москве, многие жгли уголь, большинство же зимою подрабатывало на фабриках. Большой новый дом под железною крышею, две, а то и три хорошие лошади, две-три коровы — становилось не редкостью. Заводились гуси, свиньи, кое-где даже и яблоневые сады. Дельно работала кооперация, снабжая маломочных крестьян всем необходимым, от гвоздя до сельскохозяйственной машины.

Под влиянием духа времени и помещики все реже разрешали себе отказывать крестьянам в пользовании своими молотилками и веялками. Ширилась земская деятельность. Начинала постепенно заменяться хорошею лошадью мелкая, малосильная лошаденка — главный строитель крестьянского хозяйства. Улучшались больницы и школы, налаживались кое — где губернские и уездные учительские курсы. Медленно, но упорно росла грамотность...» (Ф.А. Степун. Россия в канун первой мировой войны. //Вестник Академии наук СССР, 1991, №10, с. 115.).

Но не только аграрным преобразованиям уделяли внимание российские реформаторы в начале XX века. Земельная реформа, как мощный локомотив должна была потянуть за собой и другие отрасли экономики. Так при разрешении не менее острого для России «рабочего вопроса» предполагалось повсеместное введение рабочего самоуправления, профсоюзных организаций, разработанного рабочего законодательства:«... реформа рабочего законодательства должна быть проведена в двоякого рода направлении: в сторону оказания рабочим положительной помощи и в направлении ограничения административного вмешательства в отношения промышленников и рабочих, при представлении как тем, так и другим необходимой свободы действий через посредство профессиональных организаций и путем ненаказуемости экономических стачек. Главнейшей задачей в области оказания рабочим положительной помощи является государственное попечение о неспособных к труду рабочих, осуществляемое путем страхования их, в случаях болезни, увечий, инвалидности и старости. В связи с этим намечена организация врачебной помощи рабочим... установленные ныне нормы труда малолетних рабочих и подростков должны быть пересмотрены с воспрещением им, как и женщинам, производства ночных и подземных работ... продолжительность труда взрослых рабочих предполагается понизить...».

Аналогичные меры предполагалось провести и в системе народного образования. Была принята программа введения всеобщего начального образования по всей России: «Сознавая необходимость приложения величайших усилий для поднятия экономического благосостояния населения, правительство ясно отдает себе отчет, что усилия эти будут бесплодны, пока просвещение народных масс не будет поставлено на должную высоту... Школьная реформа на всех ступенях образования строится министерством народного просвещения на началах непрерывной связи низшей, средней и высшей школы, но с законченным кругом знаний на каждой из школьных ступеней. Особые заботы министерства... были направлены к подготовке преподавателей для всех ступеней школы и к улучшению их материального положения... ближайшей своей задачей министерство просвещения ставит установление совместными усилиями правительства и общества (что весьма важно отметить, поскольку правительство и в этой реформе, равно как и в других, рассчитывает на широкую, деятельную общественную поддержку — прим. В.Ц.)... общедоступности, а впоследствии и обязательности, начального образования для всего населения Империи... министерство озабочено созданием разнообразных типов учебных заведений, с широким развитием профессиональных знаний, но с обязательным для всех типов минимумом общего образования, требуемого государством...» (Выступление ПА. Столыпина во 2-й Государственной думе 6 марта 1907 года).

Первая мировая война остановила дальнейшее продвижение России по пути реформ. С началом военных действий практически полностью прекратились землеустроительные работы, крестьянство, российский средний класс пошел защищать свою Родину и патриотический подъем, охвативший большинство населения Российской империи был связан именно с чувством ответственности за свою страну. Но война затянулась, ее испытания привели в конце концов к тому, что крестьянин стал стремиться не к ее победоносному завершению, а к скорейшему возвращению из опостылевших окопов домой к земле и хозяйству. Верх взяли радикальные, экстремистские желания решить земельный вопрос исключительно за счет «черного передела» и ликвидации частновладельческих хозяйств. Однако толчок, данный Столыпинскими реформами российскому земледелию оказался настолько сильным, что даже в белом Крыму в 1920 году, на «последней пяди русской земли», преемник и ближайший сподвижник Петра Аркадьевича, (бывший глава Главного комитета по землеустройству) А.В. Кривошеий, ставший в то время председателем Правительства Юга России, провозгласил продолжение реформы на тех же основных принципах, что и реформа ПА Столыпина — «закрепление земли в собственность обрабатывающих ее хозяев и введение волостного земства».

Вот как писал об этом сам А.В. Кривошеий: «...Переход земли в собственность обрабатывающих ее хозяев и раздробление крупных имений на мелкие участки предрешают изменение прежнего строя земского самоуправления. К трудной и ответственной работе по восстановлению разрушенной земской жизни необходимо привлечь новый многочисленный класс мелких земельных собственников, из числа трудящихся на земле населения. Кому земля, тому и распоряжение земским делом, на том и ответ за это дело и за порядок его ведения. Только на этом начале построенное земское самоуправление я считаю в настоящее время прочною опорою дальнейшего государственного строительства...» (Врангель П.Н. Записки. Т.2., с.256).

И после окончания гражданской войны, в годы проведения Новой экономической политики, стремления крестьян к выходу на отруба, желание хозяйственной самостоятельности сохранялись. Иначе как объяснить тот факт, что сразу же после принятия нового земельного кодекса (1922 г.), разрешившего, хотя и частичную аренду земли и использование наемного труда количество арендаторов выросло в отдельных губерниях Европейской России едва ли не в 4-5 (!) раз. Однако «сталинская коллективизация» положила предел поступательному развитию российского сельского хозяйства.

Хотелось бы надеяться, что опыт Столыпинских преобразований пригодится и нынешнему поколению российских реформаторов и в XXI веке уроки прошлого будут усвоены.