Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

 

ЖИЗНЬ И УЧЕНИЯ СТАРЦА СИЛУАНА

II
МОНАШЕСКИЕ ПОДВИГИ

ЯВЛЕНИЕ Христа брату Симеону, несомненно, наиважнейшее событие его жизни. Оно не могло не отразиться самым существенным образом на всем ее дальнейшем развитии, не могло не произвести самых глубоких изменений в его душе и сознании. Внешне, однако, течение жизни мало изменяется: он остается на том же «послушании» — на мельнице, и распределение времени продолжает быть тем же, что и прежде — это общий порядок Монастыря; келлейное правило, многочасовые богослужения в храме, трудовой день с обычными человеческими нуждами — питанием, отдыхом, сном. Порядок общий для всех, но жизнь у каждого разная, «своя». И если у каждого есть своя личная жизнь, то тем более была она у Симеона.

      В момент явления ему Бога он всем своим существом был «извещен», что грехи ему прощены. Исчезло адское пламя, что гудело вокруг него, прекратилась адская мука, которую он испытывал в течение полугода. Теперь ему было дано переживать особую радость и великий покой примирения с Богом; его душой овладело новое сладостное чувство любви к Богу и к людям, ко всякому человеку. Прекратилась молитва покаяния 7, ушло то неудержимое горячее искание прощения, которое не давало ему смежить очей сном. Но означало ли это, что теперь он спокойно мог предаться сну? Конечно, нет.

      Познавшая свое воскресение и увидевшая свет подлинного и вечного бытия, душа Симеона первое время после Явления переживала пасхальное торжество. Все было хорошо: и мир великолепен, и люди приятны, и природа невыразимо прекрасна, и тело стало иным, легким, и сил словно прибавилось, и слово Божие радует душу, и ночные бдения в храме и особенно молитвы в келлии наедине — стали сладостны. От избытка радости душа жалела людей и молилась за весь мир.

      Через некоторое время, в праздничный день, после всенощного бдения в храме, утром, когда брат Симеон прислуживал в общей трапезе, его вторично посетила благодать, подобная по роду первой, но с несколько меньшей силой, и затем постепенно ощутимое действие ее стало слабеть. Память о познанном сохранялась, но мир и радость в чувстве и сердце умалялись, а на смену им приходили недоумение и боязнь потери.

      Что же делать, чтобы не допустить этой потери?

      Подвиг бдения, поста и молитвы остается неизменно напряженным, и однако свет и любовь умаляются, а душа тоскует и скучает об удаляющемся Господе.

      Началось внимательное искание ответа на растущее недоумение в советах духовника и в творениях Святых Отцов-аскетов. Молодой монах узнает о себе, что он удостоился дара редкого, исключительного, но не понимает, почему же ум его, исполнившийся света богопознания, несмотря на весь подвиг хранения заповедей, снова омрачается видением бесов, которые исчезли первое время после Явления Господа?

* * *

      Симеон, полный недоумения, пошел в Старый Русик за советом к старцу Отцу Анатолию. Последний, услышав о всем происходящем с молодым монахом, говорит ему:
      — Ты, наверно, много молишься?
      — Я молюсь непрестанно,— ответил Симеон.
      — Думаю, что ты неправильно молишься, и потому так часто видишь бесов.
      — Я не понимаю, что значит правильно или неправильно молиться, но я знаю, что надо всегда молиться, и потому постоянно молюсь.
      — Во время молитвы ум храни чистым от всякого воображения и помысла и заключай его в слова молитвы,— сказал ему Старец Анатолий и объяснил при этом, что значит «чистый» ум и как его «заключать» в слова молитвы.

      У старца Анатолия Симеон провел достаточно времени. Свою поучительную беседу отец Анатолий закончил словами нескрываемого удивления:

      «Если ты теперь такой, то что же ты будешь под старость?»

      Отец Анатолий был терпеливый и выдержанный подвижник, свою долгую жизнь, как говорил о нем Старец Силуан, он провел в подвиге поста и покаяния, но лишь под старость, на 45 году монашества испытал он великую милость Божию и познал, как действует благодать. Естественно, что он был удивлен жизнью молодого монаха, но, конечно, он не должен был выявлять своего удивления, и в этом была его ошибка, так как он дал молодому подвижнику сильный повод к тщеславию, с которым тот еще не умел бороться.

      Ошибка старца Анатолия была не только педагогической, но и против благодати. Благодать Божия не допускает подлинного подвижника говорить своему собрату похвалу, которую даже совершенные нередко не могут понести без вреда. Похвалы говорятся только в том случае, когда кто-либо изнемогает от отчаяния, но открывать глаза «шуйцы» на то, что творит с нами десница Божия или совсем не должно, или с величайшим искусством и осторожностью.

      Так или иначе, у молодого и еще неопытного монаха Симеона началась самая трудная, самая сложная, самая тонкая брань с тщеславием. Гордость и тщеславие влекут за собой все беды и падения: благодать оставляет, сердце остывает, ослабевает молитва, ум рассеивается и начинаются приражения страстных помыслов. Душа, созерцавшая иную жизнь, сердце, испытавшее сладость Духа Святого, ум, познавший чистоту — не хотят согласиться на принятие осаждающих дурных мыслей, но как достигнуть этого?

      До Явления душа Симеона не умела бороться с помыслами и дошла до отчаяния, несмотря на непрестанно действующую молитву; после Явления — душа его познала мир благодати Святого Духа и жизнь была сплошною молитвою и славословием. Но все это снова стало удаляться и опять началась брань помыслов. Душа тоскует. Просит, молится, плачет, пребывает в борьбе, чтобы удержать Неудержимого, но свет, если и возвращается, то ненадолго и не как прежде, и затем снова оставляет. Начались долгие годы смены благодати и оставлений.

* * *

      Ни испытанные адские муки, ни дар непрестанной внутренней молитвы, ни даже Явление Господа — не дало молодому монаху полного освобождения от бесовских нападений и брани помыслов. При всем напряжении молитвы — ум его по временам омрачался видением бесов и потерей мира. Весь его исключительный опыт не дал ему знания, как пребыть в том состоянии, которое познала душа во время видения, а принять спокойно удаление света — было уже невозможно.

      Совет старца Анатолия, — заключать ум в слова молитвы, несколько помог Симеону очиститься умом, но недостаточно, и тогда пред ним во всей своей силе стала задача аскетической «борьбы с помыслом».

      У вступившего на путь духовной жизни борьба помыслов не есть простое внутреннее размышление по тому или иному поводу. Внешняя форма, в которую облекается помысл, очень часто не дает возможности понять ОТКУДА он. Часто помысл приходит тихо и осторожно, и первая словесная форма его может показаться не только вполне естественной, но и мудрою, и даже святою; и однако иногда достаточно легчайшего прикосновения такого помысла, чтобы произвести глубокие изменения в душе. Суждение о природе помысла, можно сказать, никогда не должно исходить из его внешней формы, и только опыт приводит к познанию того, какой силы и вместе тонкости могут достигать демонические внушения. Возможны самые разнообразные виды последних. Даже когда помысл по природе своей добр, в него может быть привнесено нечто чуждое и тем существенно изменено его духовное содержание и действие.

      Помысл — первичная стадия греха. Появление его в сфере сознания человека не вменяется в грех: это только предложение греха. Отвержением помысла исключается дальнейшее развитие греха.

      Православный монах своим главным делом считает внутреннее умное внимание с молитвою в сердце, что дает ему возможность видеть помысл прежде, чем он войдет в сердце. Ум, безмолвным вниманием стоящий в сердце, видит, как помысл приближается извне, пытаясь проникнуть в сердце, и молитвою отгоняет его. Этому деланию, называемому «умным трезвением» или «умным безмолвием», стал учиться Симеон. С того дня, когда по дару Божией Матери в сердце его начала действовать Иисусова молитва, до конца жизни молитва его никогда не прекращалась, но при всем том она не была еще совершенною и не могла тогда быть таковою, потому что страсти оставались еще непреодоленными. Дар, полученный Симеоном, был велик и явился крепкою основою его духовной жизни, но он не приводил непосредственно к совершенству. С ним произошло нечто большее, но все же подобное тому, что случается со многими другими: своим горячим устремлением они достигают постоянной молитвы, но неочищенные от страстей долгим подвигом, несмотря на действие молитвы, они впадают в грехи по страсти. Подвижник таким состоянием не может удовлетвориться 8.

      Брат Симеон не умел еще «хранить ума»: молясь, он не останавливал воображения, чрез которое действуют демоны. Воображение, неизбежное у всякого начинающего духовную жизнь, вносит искажение в эту жизнь. Поскольку оно неизбежно в начальный период, оно не считается тогда «прелестью», но все же начинающий постепенно отводится от этого образа молитвы к другому, который состоит в том, чтобы «заключать ум в слова молитвы». Это более трудный и сухой образ молитвы, но зато более правильный и менее опасный.

      У горячо устремленного к Богу, но совершенно простого и наивного брата Симеона молитва, сопровождавшаяся воображением, очень скоро приняла опасную форму и дала возможность бесам искушать молодого подвижника. И тот странный свет, который однажды ночью наполнил его келлию и даже осветил его внутренности, и те уродливые фигуры, которые по ночам наполняли его келлию и даже днем являлись ему и беседовали с ним, — все это было чревато большими опасностями.

      Правда, почти все святые подвижники прошли чрез борьбу с демонами 9 и в этом смысле встреча с ними нормальное явление на путях к духовному совершенству, но сколько было таких, которые пострадали от них: сколь многие до конца жизни пребывали душевнобольными, сошли с ума: сколько людей дошло до страшного отчаяния и гибели; сколько самоубийств и всяких преступлений совершается в мире вследствие демонической духовности 10.

      Кто вел с ними борьбу, тот знает, как они бывают умны и часто льстивы с теми, кто принимает их, и как яростны — когда их отвергают. Всякий раз, когда с подвижником происходит то, что было с братом Симеоном, духовный отец напрягает внимание свое. Борьба с демонами не должна приводить в страх: страх — наполовину поражение: появление его ослабляет душу и делает ее более доступною демоническому насилию.

      Брат Симеон был наивный, но мужественный; однако, пребыть спокойным в подобных случаях невозможно.

* * *

      Из Житий Святых, из творений Святых Отцов-аскетов, из бесед с духовниками и другими подвижниками Святой Горы молодой монах Силуан постепенно научается более совершенным аскетическим деланиям, пребывая неизменно в подвиге, который большинству покажется вообще невозможным. Сон его по-прежнему прерывчатый — несколько раз в сутки по 15—20 минут, в обшей сложности от полутора до двух часов в сутки. В постель по-прежнему он не ложится, но спит сидя на табурете; пребывает в трудах днем, как рабочий; несет подвиг внутреннего послушания — отсечения своей воли; учится возможно полному преданию себя на волю Божию; воздерживается в пище, в беседах, в движениях; подолгу молится умною Иисусовою молитвою — делание наитруднейшее, сокрушающее положительно все человеческие силы, и, несмотря на весь его подвиг, свет благодати часто оставляет его, а бесы толпою окружают 11 по ночам.

      Смена состояний, то некоторой благодати, то оставленности и демонических нападений, не проходит бесплодно. Благодаря этой смене, душа монаха Силуана пребывает в постоянной внутренней заботе, бодрствовании и усердном искании исхода. Непрестанная молитва и умное трезвение, которому он учился со свойственным ему терпением и мужеством, открыло ему новые горизонты духовного ведения и обогатило его новыми средствами в борьбе со страстями. Ум его чаще и чаще находил то место внимания в сердце, которое давало ему возможность наблюдать за совершающимся во внутреннем мире души 12. Сравнение состояний и переживаний приводит к более ясному пониманию происходящего с ним. Зарождается подлинное духовное ведение и рассуждение. Приобретается знание о том, как подкрадываются помыслы различных страстей, а также и о том, как действует благодать. Силуан входит в жизнь разумного подвига, осознав, что главный смысл такового заключается в стяжании благодати. Так вопрос о том, как стяжевается благодать, как хранится, почему и за что оставляет душу — становится одним из основных и главнейших вопросов всей его жизни.

      В своем подвиге за сохранение благодати монах Силуан доходил до мер, которые людям иного типа покажутся недопустимо жестокими и могут даже породить мысль, что такого рода беспощадность к себе является извращением христианства. Но это, конечно, не так. Душа, познавшая Бога, возведенная в созерцание мира вечного света и затем потерявшая эту благодать, находится в таком состоянии, о котором не имеет представления не познавший всего этого в такой же степени. Страдание и скорбь этой души — неизъяснимы; она испытывает особую метафизическую боль. Для человека, видящего свет безначального бытия, испытавшего полноту, радость и невыразимую сладость любви Божией, — в мире сем не остается уже ничего, могущего его прельстить. В каком-то смысле земная жизнь становится для него тяготою, безрадостной, и он с плачем ищет снова той жизни, к которой ему дано было прикоснуться. Муж, теряющий свою жену, горячо и глубоко любимое существо, или мать, потерявшая единственного возлюбленного сына, — лишь отчасти могут понять скорбь потерявшего благодать, потому что любовь Божия и по силе своей, и по достоинству своему, и по сладости своей, и по несравненной красоте своей и власти — безмерно превосходит всякую иную человеческую любовь, и потому Святой Иоанн Лествичник говорит о потерявших благодать, что страдания их превышают страдания приговоренных к смерти или страдания плачущих о мертвецах своих.

      Исключительность потери и страдания с нею связанного — толкает на исключительные подвиги; и представьте себе мучение души, доходящей до изнеможения в своем подвиге и все же не достигающей искомого. Благодать лишь изредка на короткие минуты свидетельствует о своей близости, и затем снова скрывается. Душа тяжко страдает от мрака богооставленности; ум, несмотря на трудный подвиг непрестанной внутренней молитвы, омрачается и видит бесов; по ночам они часто приходят и беспокоят монаха, стараясь оторвать его от молитвы или, по крайней мере, не дать чисто молиться. Много неясного для души в этой борьбе, и недоумевает она, зачем и почему это так? От многих болезненных страданий сердца — плачет монах, душа тоскует и ищет Бога, а кругом мрачные бесы, бесстыдные, пошлые, злые, отвратительные. «Где же Ты, Господи... вскую оставил мя еси?»

* * *

      Великий и несравненный опыт наших Отцов из поколения в поколение показал, что сравнительно многие удостоились благодатных посещений в начале своего обращения к Богу, но лишь очень немногие устояли в том подвиге, который совершенно необходим впоследствии для того, чтобы по оставлении снова разумно стяжать познанную благодать. К этим немногим должно отнести монаха Силуана. Те краткие слова, которые мы позволили себе сказать выше о страданиях богооставленной души, по своему значению не соответствуют и единой ночи борьбы, в которой пребывал он многие годы. Помним, как Старец, который вообще не любил много говорить об этом, сказал: «Если бы Господь не дал мне в начале познать, как много Он любит человека, то я и одной такой ночи не вынес бы, а их у меня было множество».

      Прошло пятнадцать лет со дня явления ему Господа. И вот однажды, в одно из таких мучительных ночных борений с бесами, когда, несмотря на все старания, чисто молиться не давалось, Силуан встает с табурета, чтобы сделать поклоны, но видит пред собой огромную фигуру беса, стоящего впереди икон и ожидающего поклона себе: келлия полна бесов. Отец Силуан снова садится на табурет и, наклонив голову, с болезнью сердца говорит молитву:
       «Господи, Ты видишь, что я хочу молиться Тебе чистым умом, но бесы не дают мне. Научи меня, что должен я делать, чтобы они не мешали мне?» И был ему ответ в душе:
       «Гордые всегда так страдают от бесов» 13.
       «Господи,— говорит Силуан,— научи меня, что должен я делать, чтобы смирилась моя душа». И снова в сердце ответ от Бога:
       «Держи ум твой во аде, и не отчаивайся» 13.

* * *

      Эта краткая беседа с Богом в молитве — новое весьма важное событие в жизни Отца Силуана.

      Средство необычное, непонятное 13; средство, казалось бы, жестокое, но он принимает его с радостью, с благодарностью. Сердце почувствовало, что Господь милостив к нему, и Сам руководит им. Держать себя во аде для него не было новым. До явления ему Господа — он пребывал в нем 14. Новое в указании Божием — «и не отчаивайся» 15. Прежде он дошел до отчаяния; ныне снова, после многих лет тяжелой борьбы, частых богооставлений, он переживал часы если и не отчаяния, то все же близких к нему страданий. Память о виденном Господе не допускала его до последнего отчаяния, но страдания от потери благодати бывали не менее тяжкими. Вернее, то, что он переживал, тоже было отчаянием, но иного рода, чем первое. В течение стольких лет, несмотря на все труды, предельно-доступные его силам, он не достигал желаемого, и потому терял надежду когда-нибудь достигнуть его. Когда после трудной борьбы за молитву он встал с табурета, чтобы сделать поклоны Богу, но увидел перед собой беса, ожидающего себе поклонения, то душа его сильно заболела. И вот, Сам Господь указал ему путь к чистой молитве 16.

* * *

      Мы сознаем, что всякая попытка выразить словами глубокий духовный акт — есть попытка с недостаточными средствами, но не имея лучшего, воспользуемся тем, что нам доступно.

      В чем сущность указания Божия Отцу Силуану?

      В том, что отныне душе его открылось не отвлеченно-интеллектуально, а бытийно, что корень всех грехов, семя смерти есть гордость, что Бог — есть Смирение, и потому желающий стяжать Бога, должен стяжать смирение. Он познал, что то несказанно сладкое великое смирение Христово, которое ему было дано пережить во время Явления, есть неотъемлемое свойство Божественной любви, Божественного бытия. Отныне он воистину познал, что весь подвиг должен быть направлен на стяжание смирения.

      Ныне душа монаха Силуана торжествует, торжествует особым, неведомым миру образом. Ему дано было познать великую тайну Бытия, бытийно познать. О, как милостив Господь: смиренному рабу Он открывает тайны Свои и научает его путям вечной жизни. Отныне Силуан будет всеми силами души держаться мазанного Самим Богом пути.

* * *

      Начался новый этап в духовной жизни Монаха Силуана. Первое явление ему Господа было полно неизъяснимого света; оно принесло богатство переживаний, множество любви, радость воскресения, подлинное и достоверное чувство перехода от смерти в жизнь, но возникает невольное недоумение: почему же удалился этот свет? Почему дар этот не имел характера неотъемлемости по слову Господа: «и радости вашей никто не отнимет у вас?» (Ио. 16, 22). Дар ли был несовершенным, или принявшая его душа не смогла понести его?

      Теперь обнаружилась и была осознана причина потери: душа не имела ни разума, ни силы понести дар. Ныне же Силуану дан был «свет разума»; отныне он начинает «разуметь Писание»; его умному взору ясно предстал путь ко спасению; ему открылись многие тайны в Житиях Святых и Писаниях Отцов.

      Он духом проник в тайну борьбы Преподобного Серафима Саровского, который после явления ему Господа в храме, во время Литургии, переживая потерю благодати и богооставленность, тысячу дней и тысячу ночей стоял в пустыне на камне, взывая: «Боже, милостив буди мне грешному».

      Ему открылся подлинный смысл и сила ответа Преподобного Пимена Великого своим ученикам: «Поверьте, чада! Где сатана, там и я буду».

      Он понял, что Преподобный Антоний Великий был послан Богом к Александрийскому сапожнику учиться тому же деланию: от сапожника он научился помышлять: «Все спасутся, один я погибну».

      Ему стало ясно, что Преподобный Сисой Великий имел в виду именно этот помысл, т. е. «Все спасутся, один я погибну»,— когда говорил ученикам: «Кто может носить помысл Антония? Впрочем я знаю человека, который может носить этот помысл» (Человек этот — сам Сисой).

      Он увидел, он знал теперь, что мыслил Преподобный Макарий Египетский, говоря: «Сойди в сердце, и там сотвори брань с сатаною». Он уразумел, какая задача стояла перед юродивыми Христа ради, и вообще путь, которым шли великие Отцы-аскеты: Виссарион, Герасим Иорданский, Арсений Великий и другие.

      О, как милостив Господь; смиренному рабу Своему Силуану Он дает познать тайны Свои, открывает ему пути Жизни, открывает не отвлеченно-рассудочно, но «самою вещью», т. е. бытийно.

      Он познал в опыте жизни своей, что полем духовной битвы со злом, космическим злом, является собственное сердце человека. Он духом узрел, что самым глубоким корнем греха является гордость — этот бич человечества, оторвавший людей от Бога и погрузивший мир в неисчислимые беды и страдания; это подлинное семя смерти, окутавшее человечество мраком отчаяния. Отныне Силуан, выдающийся гигант духа, все силы свои сосредоточит на подвиге за смирение Христово, которое ему было дано познать в первом Явлении, но которое не сохранил. Перенесенный духом в жизнь Отцов, он увидел, что ведение пути к вечной божественной жизни всегда было в Церкви и что действием Духа Святого передается оно через толщу веков из поколения в поколение.

* * *

      Многие, соприкасаясь с монахами вообще и со Старцем Силуаном в частности, не видят в них ничего особенного, и потому остаются неудовлетворенными и даже разочарованными. Происходит это потому, что подходят они к монаху с неверною меркою, с неправильными требованиями и исканиями.

      Монах пребывает в непрестанном подвиге, и нередко чрезвычайно напряженном, но православный монах — не факир. Его совершенно не увлекает достижение посредством специальных упражнений своеобразного развития психических сил, что так импонирует многим невежественным искателям мистической жизни. Монах ведет сильную, крепкую, упорную брань, некоторые из них, как Отец Силуан, ведут титаническую борьбу, неведомую миру, за то, чтобы убить в себе гордого зверя, за то, чтобы стать человеком, подлинным человеком, по образу совершенного Человека Христа, т. е. кротким и смиренным.

      Странная, непонятная миру христианская жизнь; все в ней парадоксально, все в порядке как бы обратном порядкам мира, и нет возможности объяснить ее словом. Единственный путь к уразумению — это творить волю Божию, т. е. блюсти заповеди Христа; путь, указанный Им Самим.

      Монах Силуан, после данного ему Господом откровения, твердо стал на духовном пути. С того дня его «любимою песнью», как сам он выражался, становится:

      «Скоро я умру, и окаянная душа моя снидет в тесный черный ад, и там один я буду томиться в мрачном пламени и плакать по Господе: Где Ты, свет души моей? Зачем Ты оставил меня? Я не могу жить без Тебя».

      Это делание скоро привело к миру души и чистой молитве. Но даже и этот огненный путь 17 оказался некратким.

      Благодать уже не оставляет его, как прежде; он ощутимо носит ее в сердце; он чувствует живое присутствие Бога; он полон удивления пред милосердием Божиим; глубокий мир Христов посещает его; Дух Святой снова дает ему силу любви. И хотя теперь он уже не тот неразумный, что был прежде; хотя из долгой и тяжелой борьбы он вышел умудренным; хотя из него выработался великий духовный борец, — однако и теперь страдал он от колебаний и изменчивости человеческой натуры и продолжал плакать невыразимым плачем сердца, когда умалялась в нем благодать. И так еще целых пятнадцать лет, доколе не получил он силу одним мановением ума, никак не выражаемым внешне, отражать то, что раньше тяжело поражало его.

* * *

      По мере того, как возрастали благодатные посещения по силе своей и продолжительности, возрастала в душе Силуана благодарность Богу:

      «О Господи, как же Тебя благодарить за эту новую неисповедимую милость: невежде и грешнику Ты открываешь тайны Свои. Мир погибает в оковах отчаяния, а мне, последнему и худшему всех, Ты открываешь вечную жизнь. Господи, не могу я один, дай всему миру познать Тебя».

      Постепенно в молитве его начинает преобладать скорбь о мире, не ведающем Бога. «Молиться за людей — это кровь проливать»,— говорил Старец, Духом Святым наученный любви Христовой.

      Любовь Христова есть блаженство ни с чем не сравнимое в мире сем, и вместе с тем любовь эта есть страдание, большее всех страданий.

      Любить любовью Христа — это значит пить чашу Его, ту чашу, которую Сам Человек-Христос просил Отца «мимонести».

      Чрез чистую умную молитву подвижник научается великим тайнам духа. Сходя умом в сердце свое, сначала вот это — плотяное сердце, он начинает проникать в те глубины его, которые не суть уже плоть. Он находит свое глубокое сердце, духовное, метафизическое, и в нем видит, что бытие всего человечества не есть для него нечто чуждое, постороннее, но неотделимо связано и с его личным бытием.

      «Брат наш есть наша жизнь»,— говорил Старец. Чрез любовь Христову все люди воспринимаются, как неотъемлемая часть нашего личного вечного бытия. Заповедь — любить ближнего, как самого себя, — он начинает понимать не как этическую норму; в слове как он видит указание не на меру любви, а на онтологическую общность бытия.

      «Отец не судит никого, но весь суд дал Сыну... потому что Он Сын человеческий» (Ио. 5, 22—27). Сей Сын человеческий, Великий Судья мира, — на Страшном Суде скажет, что «единый от меньших сих» есть Он Сам; иными словами, — бытие каждого человека Он обобщает с Своим, включает в Свое личное бытие. Сын человеческий — все человечество, «всего Адама», воспринял в Себя и страдал за всего Адама. Апостол Павел говорит, что и мы должны иметь тот же образ мыслей и чувств, тот же строй жизни, что и во Христе (Фил. 2, 5).

      Дух Святый, уча Силуана любви Христовой, давал ему действительно жить этой любовью, воспринимать в себя жизнь всего человечества. Молитва последнего напряжения, с глубоким плачем о всем мире, роднила и связывала его крепкими узами со «всем Адамом». Для него, пережившего воскресение души своей, стало естественным воспринимать каждого человека, как вечного брата своего. В земной жизни есть известный последовательный черед 18, но в вечности все мы едино, и потому каждый из нас должен заботиться не только о себе, но и об этом всеединстве.

      После опыта адских страданий, после указания Божия; «держи ум твой во аде», для Старца Силуана было особенно характерным молиться за умерших, томящихся во аде, но он молился также и за живых и за грядущих. В его молитве, выходившей за пределы времени, исчезала мысль о преходящих явлениях человеческой жизни, о врагах. Ему было дано в скорби о мире разделять людей на познавших Бога и на непознавших Его. Для него было несносимым сознавать, что люди будут томиться во «тьме кромешной».

      Помним его беседу с одним монахом-пустынником, который говорил:
       — Бог накажет всех безбожников. Будут они гореть в вечном огне.
       Очевидно ему доставляло удовлетворение, что они будут наказаны вечным огнем. На это Старец Силуан с видимым душевным волнением сказал:
       — Ну, скажи мне, пожалуйста, если посадят тебя в рай, и ты будешь оттуда видеть, как кто-то горит в адском огне, будешь ли ты покоен?
       — А что поделаешь, сами виноваты,— говорит тот. Тогда Старец со скорбным лицом ответил:
       — Любовь не может этого понести... Нужно молиться за всех.

      И он действительно молился за всех; молиться только за себя стало ему несвойственным. Все люди подвержены греху, все лишены славы Божией. (Рим. 3, 22). Для него, видевшего уже в данной ему мере славу Божию и пережившего лишение ее, одна мысль о таковом лишении была тяжка. Душа его томилась сознанием, что люди живут, не ведая Бога и Его любви, и он молился великою молитвою, чтобы Господь, по неисповедимой любви Своей, дал им Себя познать.

      До конца своей жизни, несмотря на упадающие силы и болезни, он сохранил привычку спать урывками. У него оставалось много времени для уединенной молитвы; он постоянно молился, меняя, в зависимости от обстановки, образ молитвы, но особенно усиливалась его молитва ночью, до утрени.

      Тогда молился он за живых и усопших, за друзей и врагов, за всех.

* * *

      Что же мыслил, что переживал, что говорил он Богу в долгие ночи молитвы за мир?

      Примером таких молитв могут служить некоторые записи Старца; они дают возможность весьма большого приближения к этой тайне души ушедшего от нас святого мужа.

      Слова этих молитв произносятся очень медленно одно за другим. Каждое слово с силой, глубоко захватывает все существо человека. Весь человек собирается воедино; собирается весь даже физически. Дыхание изменяется, делается стесненным, или, лучше сказать, — затаенным, чтобы своею «дерзостью» не нарушить устремления и внимания духа.

      Весь ум, все сердце, все тело до костей — все собирается воедино. Ум безвидно мыслит мир; сердце безвидно живет страданием мира, и в нем самом страдание достигает последнего предела. Сердце, вернее, все существо объято плачем, погружено глубоко в плач.

      Не многословны молитвы Старца, но они продолжались очень подолгу.

      Часто молитва идет без слов. Ум в особом акте синтеза мыслит все сразу. Душа при этом стоит на той грани, когда каждую минуту может потерять всякое ощущение мира и тела своего, когда ум прекращает мыслить в раздельных понятиях; когда дух человека невидимо будет видеть только Бога; тогда забывает он мир, прекращается молитва, и лишь в безмолвном изумлении пребывает он в Боге.

      «Когда ум весь в Боге, то мир забыт совершенно»,— говорил Старец.

      Когда же кончается это пребывание в Боге, по причине недоведомой человеку, то уже нет молитвы, но в душе мир, любовь, и глубокий покой, а вместе и некая тонкая печаль, что отошел Господь, потому что душа хотела бы вечно пребывать с Ним.

      Душа тогда живет остаток созерцания.


       Комментарии:

      7  Карфагенский собор правилом 130 предает анафеме тех, которые говорят, что святые в молитве Господней слова: «остави нам долги наша» произносят «по смирению, а не по истине». См. слова преп. Исаака Сирина о покаянии (Слово 71, с. 523, Москва, 1858 г.). Сисой Вел. просил перед смертью время на покаяние. Арсений Великий всю жизнь оплакивал свои грехи. Макарий Египет. сказал братии Нитрийской горы при последнем свидании: «восплачимте, братия», — и все заплакали. Все произведения еп. Игнатия Брянчанинова есть призыв к покаянию. И прочее, и прочее...

      Истинная любовь невозможна без смирения, душою которого на земле является покаяние.

      8  Подвижник с таким состоянием не может примириться.

      9  При правильном подвиге это дается в конце подвига, когда достигнуто бесстрастие, а при неправильном скоро приводит к «прелести» со всеми последствиями ее: высокоумием, тщеславием, гордостью, бесовскими видениями.

      10  Вследствие неправильности подвига.

      11  Его.

      12  См. прим. 1) Как это совместить?

      13  По Игнатию Брянчанинову и всем свв. отцам, молитва человека должна быть молитвою покаяния, а не исканием благодати. Искание благодати есть признак «скрытой гордости». Все — неоплатные должники перед Богом, недостойные милости Божией. Мы все достойны ада. Вот что значили слышанные слова.

      14  Совсем не так.

      15  «Новое» — «держи ум твой во аде», а не ищи благодатных состояний, которых ни один человек недостоин. Долг наш перед Богом неоплатный. Наше дело сознавать этот долг и умолять Бога о прощении и благодарить Его за все милости. А дать благодать — дело милости Божией, а не плата за труд. Мы — рабы, которые обязаны исполнить все повеленное, чего не мог сделать вполне никто. Но и сделав, мы должны считать себя «рабами нестоющими» (см. Ев.Луки 17, 7—10).

      16  Путь ко спасению, единственно верный: считать себя недостойным благодати.

      17  Единственно правильный путь есть путь сознания своего недостоинства быть с Богом, сознания своей погибели и плача о помиловании, путь покаяния. «Аще сотворите вся повеленная вам, глаголите яко раби неключими есмы, еже должны бехом сотворите, сотворихом». — Все заповеди мы обязаны выполнять, но благодать Духа Святаго и Царствие Божие дается не за дела, а исключительно по милости Божией. Старцу Силуану и было дано указание — не искать благодатных состояний, счеть себя недостойным их, и добиваться «держанием ума во аде» глубоко искреннего от всей души сознания, что он падшее существо, недостойное Царствия Божия и каких-либо даров от Бога, что его дела и подвиги сами по себе не имеют положительной цены без смирения, а могут удалить от Бога. Предлагалось увидеть грехи свои бесчисленными, как песок морской, увидеть и бессилие, невозможность своими подвигами победить их, придти к нищете духа, которая есть начальная ступень к особому благодатному смирению. Это все и познал Старец, как далее видно из его собственных слов.

      18  т. е. чередование одного с другим.


Содержание


       Пo книге Старец Силуан Афонский, Москва, Подворье Русского на Афоне Свято-Пантелеймонова монастыря, 1996 г., издано по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси АЛЕКСИЯ II

На заглавную страницу