Житие преподобного Серафима, Саровского чудотворца

Часть III

       Чтобы видимо убедить всех, что Господу и Царице Небесной угодно, дабы о. Серафим занимался Дивеевской обителью, великий старец выбрал вековое дерево и помолился, чтобы оно преклонилось, в знак Божия определения. Действительно, на утро это дерево оказалось выворочено с громадным корнем при совершенно тихой погоде. Об этом дереве имеется множество записанных повествований сирот о. Серафима.

       Так, Анна Алексеевна, одна из 12-ти первых сестёр обители, рассказывает следующее: «Была я тоже свидетельницею великого чуда с покойной сестрой обители, Ксенией Ильиничной Потехиной, впоследствии недолго бывшей начальницей нашей мельничной общинки, позже благочинной монастыря нашего, монахиней Клавдией. Приходит к батюшке Серафиму живописец Тамбовский, Саровский послушник Иван Тихонович. Долго толковал с ним батюшка, что напрасно блазнятся на него, что печётся он о нас; что это он делает не от себя, а по приказанию ему Самой Царицы Небесной. «Помолимся, — говорит батюшка Серафим.— Мню, что древу этому более ста лет...» — при этом он указал на дерево громадных размеров. «Простоит оно ещё много лет... Аще же я творю послушание Царицы Небесной,— преклонится древо сие в их сторону!..» — и указал на нас. «Так и знай,— продолжал о. Серафим,— что нет мне дороги оставлять их, хотя они и девушки! И если брошу я их, то и до Царя, пожалуй, дойдёт!» Приходим мы на другой день, а батюшка-то и показывает нам это самое здоровое и громадное дерево, точно бурею какою вывороченное со всеми своими корнями. И приказал батюшка, радостный, весь сияющий, разрубить дерево и отвезти к нам в Диве ев». (Корень его хранится доселе в кладбищенской церкви с прочими вещами о. Серафима.)

       В столь трудное время для дивного старца о. Серафима его одобряла и укрепляла Царица Небесная. Вот что пишет по этому поводу протоиерей о. Василий Садовский: «Однажды (1830 г.), дня три спустя после праздника иконы Успения Божией Матери, пришёл я к батюшке Серафиму в Саровскую пустынь и нашёл его в келии без посетителей. Принял он меня весьма милостиво, ласково и, благословившись, начал беседу о богоугодном житии святых, как они от Господа сподоблялись дарований, чудных явлений, даже посещений Самой Царицы Небесной. И, довольно побеседовавши таким образом, он спросил меня: «Есть ли у тебя, батюшка, платочек?» Я ответил, что есть. «Дай его мне!» — сказал батюшка. Я подал. Он его разложил, стал класть из какой-то посудины пригоршнями сухарики в платок, которые были столь необыкновенно белы, что с роду я таких не видывал. «Вот, и у меня, батюшка, была Царица, так вот, после гостей-то и осталось!» — изволил сказать батюшка. Личико его до того сделалось божественно при этом и весело, что и выразить невозможно! Он наклал полный платочек и, сам завязав его крепко-накрепко, сказал: «Ну, гряди, батюшка, а придёшь домой, то самых этих сухариков покушай, дай своему подружью (так он всегда звал жену мою), потом поди в обитель и духовным-то своим чадам, каждой вложи сам в уста по три сухарика, даже и тем, которые близ обители живут в келиях: они все наши будут!» Действительно, впоследствии все поступили в обитель. По молодости лет, я и не понял, что Царица Небесная посетила его, а просто думал, не какая ли земная царица инкогнито была у батюшки, а спросить его не посмел, но потом сам угодник Божий уже разъяснил мне это, говоря: «Небесная Царица, батюшка, Сама Царица Небесная посетила убогого Серафима, и во! Радость-то нам какая, батюшка! Матерь-то Божия неизъяснимою благостию покрыла убогого Серафима. «Любимиче мой! — рекла Преблагословенная Владычица, Пречистая Дева.— Проси от меня, чего хощеши!» Слышишь ли, батюшка? Какую нам милость-то явила Царица Небесная!» — и угодник Божий весь сам так и просветлел, так и сиял от восторга. «А убогий-то Серафим,— продолжал батюшка,— Серафим-то убогий и умолил Матерь-то Божию о сиротах своих, батюшка! И просил, чтобы все, все в Серафимовой-то пустыне спаслись бы сироточки, батюшка! И обещала Матерь Божия убогому Серафиму сию неизреченную радость, батюшка! Только трём не дано, три погибнут, рекла Матерь Божия! — при этом светлый лик старца затуманился.— Одна сгорит, одну мельница смелет, а третья... (сколько ни старался я вспомнить, никак не могу; видно, уж так надо)».

       Благодатная сестра Евдокия Ефремовна, удостоившаяся быть при следующем посещении Царицы Небесной о. Серафима, в 1831-м году, сообщила свой разговор с батюшкой о том же посещении, которое только что передал о. Василий:

       «Вот, матушка,— сказал мне батюшка Серафим,— во обитель-то мою до тысячи человек соберётся, и все, матушка, все спасутся; я упросил, убогий, Матерь Божию, и соизволила Царица Небесная на смиренную просьбу убогого Серафима; и, кроме трёх, всех обещала Милосердая Владычица спасти, всех, радость моя! Только там, матушка,— продолжал, немного помолчав, батюшка,— там-то, в будущем, все разделятся на три разряда: сочетанныя, которые, чистотою своею, непрестанными молитвами и делами своими, чрез то и всем существом своим, сочетованы Господу; вся жизнь и дыхание их в Боге, и вечно они с Ним будут! Избранныя, которые мои дела будут делать, матушка, и со мной же и будут в обители моей. И званныя, которые лишь временно будут наш хлеб только кушать, которым тёмное место. Дастся им только коечка, в одних рубашечках будут, да всегда тосковать станут! Это нерадивые и ленивые, матушка, которые общее-то дело да послушание не берегут и заняты только своими делами; куда как мрачно и тяжело будет им! Будут сидеть, всё качаяся из стороны в сторону, на одном месте!» И, взяв меня за руку, батюшка горько заплакал. «Послушание, матушка, послушание превыше поста и молитвы!» — продолжал батюшка. «Говорю тебе, ничего нет выше послушания, матушка, и ты сказывай всем!» Затем, благословив, отпустил меня».

       За год и 9-ть месяцев до своей кончины о. Серафим сподобился ещё посещения Богоматери. Посещение было ранним утром, в день Благовещения, 25-го марта 1831 года. Записала его и подробно сообщила дивная старица Евдокия Ефремовна (впоследствии мать Евпраксия).

       Когда мы остались одни с батюшкой, я говорю ему: «Ах, батюшка, я думала, что умру от страха, и не успела попросить Царицу Небесную об отпущении грехов моих». Но батюшка отвечал мне: «Я, убогий, упросил о вас Божию Матерь и не только о вас, но по всех, любящих меня, и о тех, кто служил мне и моё слово исполнял; кто трудился для меня, кто обитель мою любит, а кольми паче вас не оставлю и не забуду. Я отец ваш, попекусь о вас и в сём веке, и в будущем; и кто в моей пустыне жить будет, всех не оставлю, и роды ваши не оставлены будут. Вот, какой радости Господь сподобил нас, зачем нам унывать!» Тогда я стала просить батюшку, чтобы он научил меня, как жить и молиться. Он ответил: «Вот как молитесь: Господи, сподоби меня умереть христианскою кончиною, не остави меня, Господи, на страшном суде Твоём, не лиши Царствия Небесного! Царица Небесная, не остави меня!» После всего я поклонилась в ножки батюшке, а он, благословивши меня, сказал: «Гряди, чадо, с миром в Серафимову пустынь!»

       В другом рассказе старицы Евдокии Ефремовны встречаются ещё большие подробности. Так, она говорит: «Впереди шли два Ангела, держа — один в правой, а другой в левой руке — по ветке, усаженной только что расцветшими цветами. Волосы их, похожие на золотисто-жёлтый лён, лежали распущенными на плечах. Одежда Иоанна Предтечи и Апостола Иоанна Богослова была белая, блестящая от чистоты. Царица Небесная имела на себе мантию, подобно той, как пишется на образе Скорбящей Божией Матери, блестящую, но какого цвета — сказать не могу, несказанной красоты, застёгнутою под шеею большою круглою пряжкою (застёжкою), убранною крестами, разнообразно разукрашенными, но чем — не знаю, а помню только, что она сияла необыкновенным светом. Платье, сверх коего была мантия,— зелёное, перепоясанное высоким поясом. Сверх мантии была как бы епитрахиль, а на руках поручи, которые, равно как и епитрахиль, были убраны крестами. Владычица казалась ростом выше всех дев; на голове Её была возвышенная корона, украшенная разнообразными крестами, прекрасная, чудная, сиявшая таким светом, что нельзя было смотреть глазами, равно как и на пряжку (застёжку), и на Самое Лицо Царицы Небесной. Волосы Её были распущены, лежали на плечах и были длиннее и прекраснее Ангельских. Девы шли за нею попарно, в венцах, в одеждах разного цвета и с распущенными волосами; они стали кругом всех нас. Царица Небесная была в середине. Келия батюшки сделалась просторная, и весь верх исполнился огней, как бы горящих свеч. Свет был особый, непохожий на дневной свет и светлее солнечного.

       Взяв меня за правую руку, Царица Небесная изволила сказать: «Встань, девица, и не убойся Нас. Такие же девы, как ты, пришли сюда со Мною». Я не почувствовала, как встала. Царица Небесная изволила повторить: «Не убойся, Мы пришли посетить вас». Батюшка Серафим стоял уже не на коленях, а на ногах пред Пресвятою Богородицею, и Она говорила столь милостиво, как бы с родным человеком. Объятая великою радостию, спросила я батюшку Серафима: где мы? Я думала, что я уже не живая; потом, когда спросила его: Кто это? — то Пречистая Богородица приказала мне подойти ко всем самой и спросить их и т.д.

       Девы все говорили: «Не так Бог даровал нам эту славу, а за страдания и за поношения; и ты пострадаешь!» Пресвятая Богородица много говорила батюшке Серафиму, но всего не могла я расслышать, а вот что слышала хорошо: «Не оставь дев Моих Дивеевских!» Отец Серафим отвечал: «О, Владычица! Я собираю их, но сам собою не могу их управить!» На это Царица Небесная ответила: «Я тебе, любимиче Мой, во всём помогу! Возложи на них послушание; если исправят, то будут с тобою и близ Меня, и если потеряют мудрость, то лишатся участи сих ближних дев Моих; ни места, ни венца такого не будет. Кто обидит их, тот поражён будет от Меня; кто послужит им ради Господа, тот помилован будет пред Богом!» Потом, обратясь ко мне, сказала: «Вот, посмотри на сих дев Моих и на венцы их: иные из них оставили земное царство и богатство, возжелав Царства Вечного и Небесного, возлюбивши нищету самоизвольную, возлюбивши Единого Господа. И за это, видишь, какой славы и почести сподобились! Как было прежде, так и ныне. Только прежние мученицы страдали явно, а нынешние — тайно, сердечными скорбями, и мзда им будет такая же». Видение кончилось тем, что Пресвятая Богородица сказала о. Серафиму: «Скоро, любимиче Мой, будешь с Нами!» — и благословила его. Простились с ним и все святые; девы целовались с ним рука в руку. Мне сказано было: «Это видение тебе дано ради молитв о. Серафима, Марка, Назария и Пахомия». Батюшка, обратясь после этого ко мне, сказал: «Вот, матушка, какой благодати сподобил Господь нас, убогих! Мне таким образом уже двенадцатый раз было явление от Бога, и тебя Господь сподобил. Вот, какой радости достигли! Есть нам, почему веру и надежду иметь ко Господу! Побеждай врага-диавола и противу его будь во всём мудра; Господь тебе во всём поможет!»

       Однажды пришли к нему четыре старообрядца спросить о двуперстном сложении. Только что они переступили за порог келии, не успели ещё сказать своих помыслов, как старец подошёл к ним, взял первого из них за правую руку, сложил персты в трёхперстное сложение по чину Православной Церкви и, таким образом крестя его, держал следующую речь: «Вот христианское сложение креста! Так молитесь и прочим скажите. Сие сложение предано от св. Апостолов, а сложение двуперстное противно святым уставам. Прошу и молю вас, ходите в Церковь Греко-российскую: она во всей славе и силе Божией! Как корабль, имеющий многие снасти, паруса и великое кормило, она управляется Святым Духом. Добрые кормчие её — учители Церкви, архипастыри — суть преемники Апостольские. А ваша часовня подобна маленькой лодке, не имеющей кормила и вёсел; она причалена вервием к кораблю нашей Церкви, плывёт за нею, заливаемая волнами, и непременно потонула бы, если бы не была привязана к кораблю».

       В другое время пришёл к нему один старообрядец и спросил: «Скажи, старец Божий, какая вера лучше: нынешняя церковная или старая?»
    — Оставь свои бредни,— отвечал о. Серафим.— Жизнь наша есть море, св. Православная Церковь наша — корабль, а Кормчий — Сам Спаситель. Если с Таким Кормчим люди, по своей греховной слабости, с трудом переплывают море житейское и не все спасаются от потопления, то куда же стремишься ты со своим ботиком и на чём утверждаешь свою надежду — спастись без Кормчего?

       Однажды зимою привезли на санях больную женщину к монастырской келии о. Серафима и о сём доложили ему. Не смотря на множество народа, толпившегося в сенях, о. Серафим просил принести её к себе. Больная вся была скорчена, коленки сведены к груди. Её внесли в жилище старца и положили на пол. О. Серафим запер дверь и спросил её:
    — Откуда ты, матушка?
    — Из Владимирской губернии.
    — Давно ли ты больна?
    — Три года с половиною.
    — Какая же причина твоей болезни?
    — Я была прежде, батюшка, Православной веры, но меня отдали замуж за старообрядца. Я долго не склонялась к ихней вере, и всё была здорова. Наконец, они меня уговорили: я переменила крест на двуперстие и в церковь ходить не стала. После того, вечером, пошла я раз по домашним делам во двор; там одно животное показалось мне огненным, даже опалило меня; я, в испуге, упала, меня начало ломать и корчить. Прошло немало времени. Домашние хватились, искали меня, вышли на двор и нашли — я лежала. Они меня внесли в комнату. С тех пор я хвораю.
    — Понимаю... отвечал старец. А веруешь ли ты опять в св. Православную Церковь?
    — Верую теперь опять, батюшка,— отвечала больная. Тогда о. Серафим сложил по-православному персты, положил на себе крест и сказал:
    — Перекрестись вот так, во имя Святой Троицы.
    — Батюшка, рада бы,— отвечала больная,— да руками не владею.

       О. Серафим взял из лампады у Божией Матери Умиления елея и помазал грудь и руки больной. Вдруг её стало расправлять, даже суставы затрещали, и тут же получила совершенное здоровье.

       Народ, стоявший в сенях, увидев чудо, разглашал по всему монастырю, и особенно в гостинице, что о. Серафим исцелил больную.

       Когда это событие кончилось, то пришла к о. Серафиму одна из Дивеевских сестёр. О. Серафим сказал ей:
    — Это, матушка, не Серафим убогий исцелил её, а Царица Небесная.
       Потом спросил её:
    — Нет ли у тебя, матушка, в роду таких, которые в церковь не ходят?
    — Таких нет, батюшка,— отвечала сестра,— а двуперстным крестом молятся мои родители и родные все.
    — Попроси их от моего имени,— сказал о. Серафим,—чтобы они слагали персты во имя Святой Троицы.
    — Я им, батюшка, говорила о сём много раз, да не слушают.
    — Послушают, попроси от моего имени. Начни с твоего брата, который меня любит; он первый согласится. А были ли у тебя из умерших родные, которые молились двуперстным крестом?
    — К прискорбию, у нас в роду все так молились.
    — Хоть и добродетельные были люди,— заметил о. Серафим, пораздумавши,— а будут связаны: св. Православная Церковь не принимает этого креста... А знаешь ли ты их могилы?
       Сестра назвала могилы тех, которых знала, где погребены.
    — Сходи ты, матушка, на их могилы, положи по три поклона и молись Господу, чтобы Он разрешил их в вечности.

       Сестра так и сделала. Сказала и живым, чтобы они приняли православное сложение перстов во имя Святой Троицы, и они точно послушались голоса о. Серафима: ибо знали, что он угодник Божий и разумеет тайны св. Христовой веры.

       Однажды о. Серафим в неизобразимой радости сказал доверенному иноку: «Вот, я тебе скажу об убогом Серафиме! Я усладился словом Господа моего Иисуса Христа, где Он говорит: в дому Отца Моего обители мнози суть (т.е. для тех, которые служат Ему и прославляют Его святое имя). На этих словах Христа Спасителя я, убогий, остановился и возжелал видеть оные небесные обители и молил Господа моего Иисуса Христа, чтобы Он показал мне эти обители; и Господь не лишил меня, убогого, Своей милости; Он исполнил моё желание и прошение; вот, я и был восхищен в эти небесные обители; только не знаю, с телом или кроме тела — Бог весть; это непостижимо. А о той радости и сладости небесной, которую я там вкусил, сказать тебе невозможно». И с этими словами о. Серафим замолчал... Он поник головою, гладя тихонько рукою против сердца, лицо его стало постепенно меняться и, наконец, до того просветилось, что невозможно было смотреть на него. Во время таинственного своего молчания, он как будто созерцал что-то с умилением. Потом о. Серафим снова заговорил:
    — Ах, если бы ты знал,— сказал старец иноку,— какая радость, какая сладость ожидает душу праведного на небеси, то ты решился бы во временной жизни переносить всякие скорби, гонения и клевету с благодарением. Если бы самая эта келия наша,— при этом он показал на свою келию,— была полна червей, и если бы эти черви ели плоть нашу во всю временную жизнь, то со всяким желанием надобно бы на это согласиться, чтобы только не лишиться той небесной радости, какую уготовил Бог любящим Его. Там нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания; там сладость и радость неизглаголанные; там праведники просветятся, как солнце. Но если той небесной славы и радости не мог изъяснить и сам св. Апостол Павел (2 Кор. 12, 2—4), то какой же другой язык человеческий может изъяснить красоту горнего селения, в котором водворятся души праведных?

       В заключение своей беседы, старец говорил о том, как необходимо теперь тщательнейшим образом заботиться о своём спасении, пока не прошло ещё благоприятное время.

       Прозорливость старца Серафима простиралась очень далеко. Он давал наставления для будущего, которое человеку обыкновенному никак не предусмотреть. Так, пришла к нему в келию одна молодая особа, никогда не думавшая оставить мир, чтобы попросить наставления, как ей спастись. Едва только эта мысль мелькнула в её голове, старец уже начал говорить: «Много-то не смущайся, живи так, как живёшь; в большем Сам Бог тебя научит». Потом, поклонившись ей до земли, сказал: «Только об одном прошу тебя: пожалуйста, во все распоряжения входи сама и суди справедливо; этим и спасёшься». Находясь тогда ещё в мире и совершенно не думая никогда быть в монастыре, эта особа никак не могла понять, к чему клонятся такие слова о. Серафима. Он же, продолжая свою речь, сказал ей: «Когда придёт это время, тогда вспомните меня». Прощаясь с о. Серафимом, собеседница сказала, что, может быть, Господь приведёт им опять свидеться. «Нет,— отвечал о. Серафим,— мы уже прощаемся навсегда, а потому прошу не забывать меня в святых своих молитвах». Когда же она просила помолиться и за неё, он отвечал: «Я буду молиться, а ты теперь гряди с миром: на тебя уже сильно ропщут». Спутницы, действительно, встретили её на гостинице с сильным ропотом за медлительность. Между тем, слова о. Серафима не были произнесены на воздух. Собеседница, по неисповедимым судьбам Промысла, ступила в монашество под именем Каллисты и, быв игуменьею в Свияжском монастыре Казанской губернии, помнила наставления старца и по ним устрояла свою жизнь.

       Даром прозорливости своей о. Серафим приносил много пользы ближним. Так, была в Сарове из Пензы благочестивая вдова дьякона, по имени Евдокия. Желая принять благословение старца, она, в среде множества народа, пришла за ним из больничной церкви и остановилась на крыльце его келии, ожидая позади всех, когда придёт очередь её подойти к о. Серафиму. Но о. Серафим, оставивши всех, вдруг говорит ей: «Евдокия, поди ты сюда поскорее». Евдокия необыкновенно удивлена была, что он назвал её по имени, никогда не видавши её, и подошла к нему с чувством благоговения и трепета. О. Серафим благословил её, дал св. антидора и сказал: «Тебе надобно поспешить домой, чтоб застать дома сына». Евдокия поспешила и, в самом деле, едва застала сына своего дома: в её отсутствие начальство Пензенской семинарии назначило его студентом Киевской академии и, по причине дальности расстояния Киева от Пензы, спешило скорее отправить его на место. Этот сын, по окончании курса в Киевской академии, пошёл в монашество под именем Иринарха, был наставником в семинариях; в настоящее время состоит в звании архимандрита и глубоко чтит память о. Серафима.

       Алексею Гурьевичу Воротилову не раз говорил о. Серафим, что некогда на Россию восстанут три державы и много изнурят её. Но за Православие Господь помилует и сохранит её. Тогда эта речь, как сказание о будущем, непонятна была; но события объяснили, что старец говорит это о Крымской кампании.

       Молитвы старца Серафима были так сильны пред Богом, что есть примеры восстановления болящих от одра смерти. Так, в мая 1829 года сильно заболела жена Алексея Гурьевича Воротилова, жителя Горбатовского уезда, села Павлово. Воротилов же имел большую веру в силу молитв о. Серафима, и старец, по свидетельству знающих людей, любил его, как бы своего ученика и наперсника. Тотчас же Воротилов отправился в Саров и, не смотря на то, что приехал туда в полночь, поспешил к келии о. Серафима. Старец, как бы ожидая его, сидел на крылечке келии и, увидавши, приветствовал его сими словами: «Что, радость моя, поспешил в такое время к убогому Серафиму?» Воротилов со слезами рассказал ему о причине поспешного прибытия в Саров и просил помочь болящей жене его. Но о. Серафим, к величайшей скорби Воротилова, объявил, что жена его должна умереть от болезни. Тогда Алексей Гурьевич, обливаясь потоком слёз, припал к ногам подвижника, с верою и смирением умоляя его помолиться о возвращении ей жизни и здоровья. О. Серафим тотчас погрузился в умную молитву минут на десять, потом открыл очи свои и, поднимая Воротилова на ноги, с радостию сказал: «Ну, радость моя, Господь дарует супружнице твоей живот. Гряди с миром в дом твой». С радостью Воротилов поспешил домой. Здесь он узнал, что жена его почувствовала облегчение именно в те минуты, когда о. Серафим пребывал в молитвенном подвиге. Вскоре же она и совсем выздоровела.

       После затвора о. Серафим изменил свой образ жизни и стал иначе одеваться. Он вкушал пищу один раз в день, вечером, и одевался в подрясник из чёрного, толстого сукна. Летом накидывал сверху белый холщовый балахон, а зимою носил шубу и рукавицы. В погоду осеннюю и ранней весны носил кафтан из толстого русского чёрного сукна. От дождя и жары надевал полумантию, сделанную из цельной кожи, с вырезами для надевания. Поверх одежды подпоясывался белым и всегда чистым полотенцем и носил медный свой крест. На труды монастырские летом выходил в лаптях, зимою в бахилах, а, идя в церковь к богослужению, надевал, по приличию, кожаные коты. На голове носил зимою и летом камилавку. Сверх того, когда следовало по монастырскому уставу, он надевал мантию и, приступая к принятию Св. Таин, облачался в епитрахиль и поручи и потом, не снимая их, принимал в келии богомольцев.

       Один богатый человек, посетивши о. Серафима и видя его убожество, стал говорить ему: «Зачем ты такое рубище носишь на себе?» О. Серафим ответствовал: «Иоасаф царевич данную ему пустынником Варлаамом мантию счёл выше и дороже царской багряницы» (Четь-минея, ноября 19 дня).

       Противу сна о. Серафим подвизался очень строго. Известно стало в последние годы, что он предавался ночному покою иногда в сенях, иногда в келии. Спал же он, сидя на полу, спиною прислонившись к стене и протянувши ноги. В другой раз он преклонял голову на камень или на деревянный отрубок. Иногда же повергался на мешках, кирпичах и поленьях, бывших в его келии. Приближаясь же к минуте своего отшествия, он начал опочивать таким образом: становился на колени и спал ниц к полу на локтях, поддерживая руками голову.

       Его иноческое самоотвержение, любовь и преданность к Господу и Божией Матери были столь велики, что, когда один господин, Иван Яковлевич Каратаев, бывши у него в 1831 году на благословении, спросил, не прикажет ли он сказать что-нибудь своему родному брату и другим родственникам в Курске, куда Каратаев ехал, то старец, указывая на лики Спасителя и Божией Матери, с улыбкою сказал: «Вот мои Родные, а для живых родных я уже живой мертвец».

       Время, которое о. Серафиму оставалось от сна и занятий с приходящими, он проводил в молитве. Совершая молитвенное правило во всею точностью и усердием за спасение своей души, он был в то же время великим молитвенником и ходатаем пред Богом за всех живых и усопших православных христиан. Для сего, при чтении Псалтири, на каждой главе он неопустительно произносил от всего сердца следующие молитвы:

       1: За живых: «Спаси, Господи, и помилуй всех православных христиан и на всяком месте владычествия Твоего православно живущих: подаждь им, Господи, душевный мир и телесное здравие и прости им всякое согрешение, вольное же и невольное: и их святыми молитвами и меня, окаянного, помилуй».

       2: За усопших: «Упокой, Господи, души усопших раб Твоих: праотец, отец и братий наших, зде лежащих и повсюду православных христиан преставившихся: подаждь им, Господи, царствие и причастие Твоей бесконечной и блаженной жизни, и прости им, Господи, всякое согрешение, вольное же и невольное».

       Молясь о живых, в особенности о требовавших у него молитвенной помощи, о. Серафим поминал всегда усопших и память о них творил в келейных молитвах своих по уставу Православной Церкви.

       Раз, сам о. Серафим рассказывал следующее обстоятельство: «Умерли две монахини, бывшие обе игумениями. Господь открыл мне, как души их были ведены по воздушным мытарствам, что на мытарствах они были истязуемы и потом осуждены. Трое суток молился я, убогий, прося о них Божию Матерь. Господь, по Своей благости, молитвами Богородицы, помиловал их: они прошли все воздушные мытарства и получили от милосердия Божия прощение».

       Однажды замечено было, что во время молитвы старец Серафим стоял на воздухе. Случай этот рассказан княгинею Е. С. Ш.

       За год до смерти о Серафим почувствовал крайнее изнеможение сил душевных и телесных. Ему было теперь около 72-х лет. Обыкновенный порядок жизни его, заведённый с окончания затвора, неминуемо подвергся теперь изменению. Старец стал реже ходить в пустынную келию. В монастыре также тяготился постоянно принимать посетителей. Народ, свыкшийся с мыслью беспрепятственно видеть о. Серафима во всякое время, скорбел, что теперь он начал уклоняться от взоров. Однако же, усердие к нему заставляло многих не малое время проживать на монастырской гостинице, чтобы изыскать не обременительный для глубокого старца случай увидеть его и выслушать из уст его желаемое слово назидания или утешения.

       Кроме предсказаний другим, старец начал теперь предсказывать и о своей смерти.

       Так, пришла раз к нему сестра Дивеевской общины Параскева Ивановна с другими сотрудницами из сестёр же. Старец начал говорить им: «Я силами слабею; живите теперь одни, оставляю вас». Скорбная беседа о разлуке растрогала слушательниц; они заплакали и с тем расстались со старцем. Однако же они подумали, по поводу этой беседы, не о смерти его, а о том, что о. Серафим, по преклонности лет, хочет отложить попечение о них, чтобы удалиться в затвор.

       В другой раз старца посетила одна Параскева Ивановна. Он был в лесу, в ближней пустыне. Благословивши её, о. Серафим сел на отрубок дерева, а сестра около него стала на колени. О Серафим повёл духовную беседу и пришёл в необыкновенный восторг: встал на ноги, руки поднял горе, взоры к небу. Благодатный свет озарил его душу от представления блаженства будущей жизни. Ибо старец беседовал в настоящий раз собственно о том, какая вечная радость ожидает человека на небе за недолговременные скорби временной жизни. «Какая радость, какой восторг,— говорил он,— объемлют душу праведника, когда, по разлучении с телом, её сретают Ангелы и представляют пред Лице Божие!» Раскрывая эту мысль, старец несколько раз спрашивал сестру: понимает ли она его? Сестра же всё слушала, не говоря ни слова. Она понимала беседу старца, но не видела, чтобы речь клонилась к его кончине. Тогда о. Серафим снова стал говорить прежнее: «Я силами ослабеваю; живите теперь одни, оставляю вас». Сестра подумала, что он хочет опять укрыться в затвор, но о. Серафим на её мысли ответил: «Искал я вам матери (настоятельницы), искал... и не мог найти. После меня никто вам не заменит меня. Оставляю вас Господу и Пречистой Его Матери».

       За полгода до смерти о. Серафим, прощаясь со многими, с решительностью говорил: «Мы не увидимся более с вами». Некоторые просили благословения приехать в великий пост, поговеть в Сарове и ещё раз насладиться лицезрением и беседою его. «Тогда двери мои затворятся,— отвечал на это старец,— вы меня не увидите». Стало очень заметно, что жизнь о. Серафима угасает; только дух его, по-прежнему, и ещё более прежнего, бодрствовал. «Жизнь моя сокращается,— говорил он некоторым между братиею,— духом я как бы сейчас родился, а телом по всему мёртв».

       1-го января 1833 года, в день воскресный, о. Серафим пришёл в последний раз в больничную церковь во имя свв. Зосимы и Савватия, ко всем иконам поставил сам свечи и приложился, чего прежде не замечали за ним; потом причастился, по обычаю, Св. Христовых Таин. По окончании же литургии, он простился со всеми здесь молившимися братиями, всех благословил, поцеловал и, утешая, говорил: «Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте: нынешний день нам венцы готовятся». Простившись же со всеми, он приложился ко кресту и к образу Божией Матери; затем, обошедши кругом св. престола, сделал обычное поклонение и вышел из храма северными дверями, как бы знаменуя этим, что человек одними вратами, путём рождения, входит в мир сей, а другими, т. е. вратами смерти, исходит из него. В сие время все заметили в нём крайнее изнеможение сил телесных; но духом старец был бодр, спокоен и весел.

       После литургии у него была сестра Дивеевской общины Ирина Васильевна. Старец прислал с нею Параскеве Ивановне 200 руб. ассигн. денег, поручая последней купить в ближней деревне хлеба на эти деньги, ибо в то время весь запас вышел, и сёстры находились в большой нужде.

       Старец Серафим имел обыкновение, при выходе из монастыря в пустынь, оставлять в своей келии горящими зажжённые с утра пред образами свечи. Брат Павел, пользуясь его расположением, иногда говаривал старцу, что от зажжённых свеч может произойти пожар; но о. Серафим всегда отвечал на это: «Пока я жив, пожара не будет; а когда я умру, кончина моя откроется пожаром». Так и случилось.

       В первый день 1833 года брат Павел заметил, что о. Серафим в течение сего дня раза три выходил на то место, которое было им указано для его погребения, и, оставаясь там довольно долгое время, смотрел на землю. Вечером же о. Павел слышал, как старец пел в своей келии пасхальные песни.

       Ранняя литургия, между тем, безостановочно совершалась своим порядком в больничной церкви. Пели Достойно есть... В это время неожиданно прибежал в церковь мальчик, один из послушников, и тихонько повестил некоторых о происшедшем. Братия поспешила к келии о. Серафима. Иноков собралось не мало. Брат Павел и послушник Аникита, желая удостовериться, не отдыхает ли старец, в темноте начали ощупывать небольшое пространство его келии и нашли его самого, стоящего на коленях в молитве, со сложенными крестообразно руками. Он был мёртв.

       После обедни о. Серафима положили в гроб, по завещанию его, с финифтяным изображением препод. Сергия, полученным из Троицко-Сергиевской лавры. Могилу блаженному старцу приготовили на том самом месте, которое давно было намечено им самим, и его тело в продолжение восьми суток стояло открытым в Успенском соборе. Саровская пустынь до дня погребения наполнена была тысячами народа, собравшегося из окрестных стран и губерний. Каждый наперерыв теснился облобызать великого старца. Все единодушно оплакивали потерю его и молились об упокоении души его, как он при жизни своей молился о здравии и спасении всех. В день погребения за литургией народа так много было в соборе, что местные свечи около гроба тухли от жара.

       В то время в Глинской обители, Курской губернии, подвизался иеромонах Филарет. Его ученик сообщил, что 2-го января, выходя из храма после утрени, отец Филарет показал на небе необыкновенный свет и сказал: «Вот, так-то души праведных возносятся на небо! Это душа отца Серафима возносится!»

       Архимандрит Митрофан, занимавший должность ризничего в Невской Лавре, был послушником в Саровской пустыне и находился при гробе о. Серафима. Он передал Дивеевским сиротам, что лично был свидетелем чуда: когда духовник хотел положить разрешительную молитву в руку о. Серафима, то рука сама разжалась. Игумен, казначей и другие видели это и долго оставались в недоумении, поражённые случившимся.

       Погребение о. Серафима совершено было о. игуменом Нифонтом. Тело его предано земле по правую сторону соборного алтаря, подле могилы Марка-затворника. (Впоследствии, усердием Нижегородского купца Я. Сырева над могилою его воздвигнут чугунный памятник в виде гробницы, на котором написано: жил во славу Божию 73 года, 5 месяцев и 12-ть дней).

Перевод на современную орфографию книги ЖИТИЕ ПРЕПОДОБНОГО СЕРАФИМА, САРОВСКОГО ЧУДОТВОРЦА, составитель — автор летописи Серафимо-Дивеевского монастыря архимандрит Серафим (Чичагов), издание второе Серафимо-Дивеевского монастыря, 1903 г.