И.Устиловский, О.Соловьев. Богатство государства.

Игорь Геннадьевич Устиловский
Олег Михайлович Соловьев

По обещаниям демократических экономистов Россия после приватизации ее “громоздкой и неповоротливой” государственной промышленности должна была начать процветать, а она стала разоряться. Почему? Можно ли ответить на этот вопрос? Хоть и не все люди учились в экономических институтах, но у всех есть какие-то экономические взгляды на бытовом уровне. Экономисты-демократы в доказательство пользы отдачи государственной собственности в частные руки произносили как заклинание фразу: “никто не будет убивать курицу, несущую золотые яйца”. Но это утверждение голословно. Допустим, “курица” несет так много “золотых яиц”, что ее владелец начинает боятся, что у него отнимут и “курицу”, и уже “снесенные золотые яйца”. В этом случае владельцу “курицы” выгодно ее зарезать, а “золотые яйца” спрятать подальше от соседей.

Есть такой мультфильм “Золотая антилопа”. В нем богатый раджа говорит антилопе: “Золота не бывает слишком много!” Этот тезис с грубой материалистической точки зрения вроде бы верен. Но в мультфильме он посрамляется, так как раджа тонет в золоте, которое стала высекать копытами золотая антилопа.

И в реальной жизни такой вот “раджа”, поймав “золотую антилопу” побыстрей бы ее зарезал, чтобы “не утонуть в золоте”, а главное, чтобы его золото не обесценилось. Такое отношение к источнику богатств легко обосновать с точки зрения жадного богача, который, имея свое богатство, завидует чужому даже скромному достатку и хочет быть единственным богачом среди бедных.

Тем не менее, находятся демагоги, типа кинорежиссера Михалкова, которые призывают голосовать за демократов, мотивируя это тем, что они, конечно, воры, но уже наворовались, и менять их на других, которые будут обворовывать страну заново, не выгодно.

Хотя здравый смысл подсказывает, что “наворовавшемуся” вору хочется оставаться богаче всех, и поэтому он будет мешать богатеть всем остальным людям, и всячески им вредить. Ведь, что значит, когда Березовский говорит, что он “накопил богатство”, а теперь у него задача – “богатство сохранить?” Хотя если разобраться, как же он мог разбогатеть, когда страна все эти годы беднела? Значит, он богател за счет обеднения Российского государства. Березовский не совершал подвигов на войне, не изобретал автоматическое оружие, он не является великим русским писателем, и почести, на которые он претендует, могут происходить только от имущественного превосходства над окружающими. И в его положении, чтобы “сохранить богатство” необходимо поддерживать всенародную бедность, и на этом фоне быть значимым.

Допустим, у богача-“олигарха” есть вагон хлеба, а у всех остальных по мешку. Кто же будет уважать богатого “олигарха”? Наоборот, все над его жадностью будут смеяться. Другое дело, когда у всех по корке хлеба, тут уж будет не до смеха, и все будут к “олигарху” почтительны.

Все это было ясным для советского человека, который воспитывался на высказывании, что “нет такого преступления, на которое не пошел бы капиталист, ради получения 300% прибыли”. Эту фразу приписывали К.Марксу (1818-1883), хотя он ее только процитировал из другого автора.

Но образ мышления советского гражданина исподволь подтачивался буржуазной агентурой, как правило, в эстрадных выступлениях сатириков, какими-нибудь шуточными софизмами типа “почему яйца дешевле курицы, а икра дороже рыбы?”

Попытки оправдать “советскую действительность” перед “буржуазной” и наоборот, дали пищу для ума множеству доморощенных экономистов-патриотов, которые объясняют дороговизну продуктов в России холодным российским климатом, а не кознями плохих людей – “капиталистов”. Занятия экономикой, видимо, серьезно повреждают сознание. Можно даже определить отдельную отрасль психиатрии – “экономическая шизофрения”, так как, углубляясь в “экономические дебри”, человек все больше отделяет реальную действительность от экономических теорий, и у него начинается раздвоение личности, что является родовым признаком шизофрении, переводящейся с греческого как “расщепленный ум”.

Мы встретились с одним таким экономистом, чтобы выяснить, что он знает такого, что мы никак понять не можем.

Без всякого вступления, самодостаточно улыбаясь, он начал так:

- А я знаю, почему в Китай поступают инвестиции, а к нам нет!
- Так-так… И почему?
- А я об этом написал в своей книге.
- Ну, в двух словах?
- Да вы книгу мою читайте!
- Ладно… А откуда Вам известно, что России нужны инвестиции? Нам, вот, кажется, что инвестиции – это способ воровства.
- Китай же с помощью инвестиций поднимает экономику.
- В этом у нас есть сомнения, ведь и в Россию поступали какие-то инвестиции, однако же, лучше не стало.
- А это потому, что инвестиций было мало, не как в Китае.
- Ладно… Попробуем с другой стороны. Вы согласны с тем, что цель инвестора – прибыль?
- Согласен.
- А согласитесь ли вы с тем, что инвестор, вкладывая деньги в предприятие, в качестве гарантии потребует за них акции предприятия?
- Да.
- Можно ли сказать, что инвестиции – это покупка акций предприятия?
- Можно и так сказать.
- Но, собрав контрольный пакет акций, инвестор первым делом должен назначить своего директора, чтобы тот контролировал расход инвестиций. Так?
- Так.
- И через директора инвестор тут же выкачает все фонды предприятия, в том числе и свои же инвестиции и удерет. Так ведь ему выгодней поступить?
- Но против этого есть же законы.
- Да нет в России таких законов.
- Но в Америке есть.
- Вы знаете, мы смотрели фильм “Уолл-Стрит”, и там рассказывается о том, как в Америке брокер разоряет американское предприятие. И там это делается тоже в нарушение их законов. В России тем более такие законы не будут действовать.
- Так должны действовать!
- Да ведь не действуют?
- Ну, это уж не мое дело.
- А-а… А, простите, Вы каких политических убеждений придерживаетесь?
- А я политикой не занимаюсь, я только экономикой занимаюсь.

Тут наш диалог иссяк. Следующий вопрос был бы повторением вопроса: “Зачем России нужны инвестиции?” Было видно, что экономист быстро соображает, и мыслительный процесс доставляет ему удовольствие. Но мысль его бегает по замкнутой логической цепочке, как белка в колесе, для которой важна не цель движения, а само состояние бега, и которая только веселей бежит, когда за ней наблюдают зрители.

Спорить с экономистом было не о чем. Нам было ясно, что, так называемое, “бурное экономическое развитие Китая” – это развитие муравейника: много ручного труда ради собственного прокормления. А какой-нибудь завод в России или прииск – это та “золотая антилопа” из мультфильма, которую богачу, “поймав ее”, выгодно “зарезать”, а не “раскармливать”. Но такой ответ ненаучен. Кто ж в него поверит! Пришлось обратиться к изучению марксизма.

Не будем пугать читателей – мы не оторвались от действительности настолько, чтобы штудировать марксов “Капитал” или “Теорию прибавочной стоимости” (тоже, несколько томов). Это В.И.Ленин (1870-1924) среди других революционеров славился тем, что Маркса “запоем” читал, но он был такой один, и его все побаивались. А у Маркса с Ф.Энгельсом (1820-1895) - 50 толстых томов большого формата, мы их видели в библиотеке. Это подавляет, скажем прямо, даже “руки опускаются”.

Но кое-что, конечно, нам полистать пришлось, и у Маркса, и из учебников по политэкономии. У Маркса, кстати, обнаружилось много повторов. В разных томах, буквально, целые страницы одного и того же текста. Официально это объясняется тем, что во времена Маркса книги больших объемов не подвергались цензуре, так как считалось, что простой человек такие книги осилить не может, а образованному они не повредят, поэтому, Маркс свои крамольные идеи прятал в многостраничных работах. Но мы подозреваем, что дело тут в другом. Вероятно, Энгельс платил Марксу поштучно за каждый лист текста, поэтому хитрый Маркс подсовывал ему на оплату одни и те же листы по несколько раз.

Также один из учебников, который нам попался, был толщиной в 800 страниц. Изданный фондом Сороса для вузов – это оказался коллективный бред графоманов, довольно наглый в своем пренебрежении к действительности. Студент, изучивший такой учебник, очевидно, становится потенциальной жертвой какой-нибудь “тоталитарной секты”.

Учебник Сороса оказался любопытен тем, что в нем вместо привычных теорем и формул описаны некие “кривые” в количестве 19 штук, прозванные именами разных, судя по всему, евреев, да еще, как правило, по двое на одну кривую, типа “кривая Шварца-Каца”.

Еще у нас в руках была изданная при Советской власти в 1972 году “Экономическая энциклопедия”, в четырех томах по 500-600 страниц. Некоторых наших демократических экономистов мы нашли там. О них статьи написаны: Абалкин, Аганбегян, Бунич Павел… Всем им было тогда по 40 лет, и назывались они “советскими экономистами”. Энциклопедии и учебники – это были питательные кормушки в советское время – 3-4 статьи в энциклопедию – и гонорара на машину хватало. А что значит “советский экономист” в советское время? – это, когда все окружающие знают, что ты прохвост и негодяй, а сделать с тобой ничего не могут.

Но попадались и информативные книги по экономической науке. Мы пользовались книгой выпуска 1975 года “Юность науки. История экономических учений до Маркса”. Автор: Аникин А.В. - тоже персонаж упомянутой уже “Экономической энциклопедии”. Автор, как сказали бы при Сталине: “замаскировавшийся враг”, типичный интеллигент с “фигой в кармане”, официально хвалит Маркса, как и положено при Советской власти, но между строк проводит мысль, что все, что придумал Маркс, на самом деле он “содрал” у других экономистов.

С одной стороны книга интересная и познавательная, но в советское время она была вредной, так как двусмысленность изложения – официальные славословия в адрес Маркса с одновременной его дискредитацией, сбивало доверчивого читателя с нравственных ориентиров.

Но сейчас подобная книга скрытого диссидента кажется более объективной, чем современные работы экономистов-патриотов, которые про Маркса знают твердо только то, что он еврей, а остальную информацию о марксизме берут из его буржуазной критики. Им кажется, что марксизм и буржуазная экономика есть антиподы, и надо принять сторону или “марксизма” или “капитализма”. Тогда как эти антиподы – ложные, в них общего больше чем различий. Настоящая же экономическая наука не рассматривает экономику с материалистических позиций, то есть, в отрыве от расовых и религиозных различий народов.

Что в марксистской, что в буржуазной экономических науках есть серьезный недостаток – большое количество абстрактных терминов. Количество их растет потому, что ученый экономист пытается объяснить какое-то явление, с ложной материалистической точки зрения. У него не сходятся “концы с концами”, приходится придумывать новый производный термин от предыдущего, тоже производного уже во второй-третей степени, типа: “прибыль-норма прибыли”, “конкретный труд-абстрактный труд”, “кредит-безотзывный кредит”.

Этот процесс может продолжаться до бесконечности. Наука усложняется, но зато в этой “мутной воде” терминов хорошо “ловятся” диссертации, премии и кафедры в плодящихся экономических колледжах и академиях.

Мы постарались употреблять как можно меньше экономических терминов, чтобы не запутаться.

Сначала был, как его называют в учебниках, “доэкономический” период развития экономических наук, который длился до конца 18 века, пока не появился Адам Смит. Все, что было до него – “темное прошлое”.

В древности вопрос ставился так: как достичь могущества государства? Под государственным могуществом понималась, прежде всего, его военная мощь, умение отражать нападение врагов и завоевывать новые земли или грабить чужие народы.

В Древней Греции, например, весь вопрос “экономии” (слово это обозначало “умение вести хозяйство”) сводился к тому, сколько требуется земледельцев и ремесленников, чтобы кормить и вооружать одного воина, и сколько для этого надо земли.

У древних евреев, ведших кочевой образ жизни, проблема ставилась по-другому. Допустим, у какого-то еврея было сто овец. Чтобы узнать, богат он или беден, ему нужно было посчитать, сколько овец у соседа. Если у соседа овец было меньше, то еврей мог принести жертву Богу, а если у соседа овец было больше, то еврей заключал с соседом договор о совместной деятельности, как библейский Иаков с Лаваном. В этом договоре был самый главный пункт “раздел готовой продукции”, по принципу: кому “вершки”, кому “корешки”, в результате которого один еврей становился богаче, а другой беднее.

С тех пор, у евреев считается плохой приметой, когда их имущество кто-то считает. На эту тему был советский мультфильм о теленке, который считал до десяти. Он всех зверей считал (“я – это раз, ты – это два”), а звери на него за это сердились и жаловались друг другу: “он и тебя посчитал!” и гонялись за ним.

С тех же пор пошло ценное умение евреев “считать деньги в чужом кармане”. Допустим, какой-нибудь европейский король хотел пойти на войну, а денег, чтобы кормить войско, у него не было – казна пуста. Призывался еврей, который рассказывал королю, где взять деньги, кто из подданных их прячет. Король вытряхивал из населения нужную сумму, шел на войну, там грабил чужое население, или, наоборот, приводил вражеское войско на свою голову. Поэтому английский экономист У.Петти (1623-1687) предлагал запретить королям брать деньги на ведение войн.

Когда евреи богатели, они уже сами давали деньги королям на военные нужды, за какую-нибудь выгодную “концессию”, дающую право самим пограбить население, - будь то налог на соль, на дороги, на мосты, а то и на церкви.

Умение считать деньги в чужом кармане, “на глазок” определять по толщине чужого бумажника сумму, которая в нем лежит, есть родовое свойство еврея, способствующее его обогащению. В современном обществе к такому умению привязано научное название “маркетинг” – изучение рынка.

По-другому складывалась на Руси “умение вести хозяйство” в период постоянных войн со степными народами.

Все кругом принадлежало военной власти – князю. Войско было не наемное, а призывное, которому не надо было денег платить, даже на покупку еды, как в Европе, где за войском шли толпы торговцев, и каждый солдат сам думал, у кого покупать еду. Русское войско питалось из полевых кухонь.

В период татаро-монгольского ига вся экономика Руси состояла в сборе налогов для орды, называемых “данью”. При этом часть дани утаивалась от татар, и копилась в виде золота для покупки оружия, еще за многие годы до Куликовской битвы. Народ отправлялся в северные леса, для добычи железной руды, из которой изготавливались арбалеты с цельнометаллическими стрелами, превосходившими по дальнобойности татарские луки. В древних книгах разыскивались рецепты “греческого огня” и пороха. Изучался строй европейских армий, проводились учения, - все это в течение многих лет перед Куликовской битвой, в тайне от татар.

В результате Мамай на Куликовом поле встретил хорошо вооруженную и по новому организованную армию, которая в первый раз в истории разгромила войско орды, применив новую тактику боя. Это не было стычкой “стенка на стенку”, а методичное истребление превосходящей по численности живой силы противника. Об этом написано в книге Ф.Шахмагонова “Ликуя и скорбя”.

Таким образом, в создании русского войска, определявшего могущество государства, собственно, экономические отношения роли не играли, а играло роль накопление лучшего вооружения.

Но в европейских странах, где армии оплачивались золотом, возникла прямая зависимость между военной мощью и количеством золота в стране: чем больше золота, тем больше армия, которую могло содержать государство.

То есть, понятие “сильное государство” стало непосредственно измеряться его золотым запасом. Поэтому для всех европейских стран существовала задача, добывать как можно больше золота. И пути были разные: Испания добывала золото на рудниках Южной Америки и ввозила в страну. А ее конкурент, Англия, не имея таких золотоносных колоний, вынуждена была пойти по пути развития международной торговли.

Противостояние между двумя морскими державами закончилось победой Англии. Из чего в научных кругах того времени сделался вывод, что сила государства не в золоте, а в торговле, которая накапливает золото быстрее, чем добыча его на рудниках.

То, что торговля, кроме накапливания золота, развивала производство, этому поначалу не придавали значение. Развитие производства воспринималось как побочный эффект от торговли, как писали: “неизбежное зло”.

В XV-XVII веках в Европе сформировалась два “доэкономических” течения. Одно в Англии, под названием “меркантилизм”, утверждавшее, что “богатство это, когда много денег”. Второе во Франции, называемое “физиократия”, утверждавшее, что “богатство это когда много земли, которая приносит урожай”.

В США в период образования американского государства в XVIII веке сложилось свое направление развития экономической мысли. Золота и серебра в Америке не хватало для чеканки денег, поэтому американцы взяли то направление “меркантилизма”, которое говорило, что деньги не обязательно должны быть золотыми, если денег не хватает их можно напечатать на бумаге. Больше бумажных денег – больше торговый оборот – больше богатств.

Кое-что в Америке было взято и из физиократической теории. При этом, так как в Америке было много земли, то мерилом богатства являлась не она. Освоению земли мешали конкуренты-индейцы, их приходилось уничтожать, но не только силой оружия. Индейцев стали опутывать мошенническими договорами, спаивать и истреблять бизонов, чтобы согнать индейцев с их земель. Так как такая стратегия возымела действие, то в американской культуре утвердилось свое понимание богатства, как “способность отравить жизнь конкуренту”.

Промышленная революция в Европе, в начале XVIII века, показала, что промышленное производство влияет на обогащение государства напрямую, а не через развитие торговли и накопление золота. Производство давало одежду и питание для армии и лучшее вооружение непосредственно, а не через его покупку за золото. Поэтому государства стали ценить и развивать производство, как основу своей военной мощи. Отсюда появился новый термин для обозначения экономической науки – “политэкономия” - государственное управление хозяйством.

Итак, в “доэкономической” истории экономическая мысль развивалась в поиске ответа на вопрос, что самое главное для жизнеспособности государства? Понимание могущества государства изменялось от военной мощи к золотому запасу, от золотого запаса к развитию торговли и денежной системы, от развития торговли к развитию производства. И, если продолжить эту линию до наших дней то: от развития производства к научно-техническому прогрессу.

Считается, что “доэкономический” период экономической науки сменился “экономическим” с появлением в конце XVIII века труда шотландца Адама Смита (1723-1790) “Исследование о природе и причинах богатства народов”.

Само название книги уже говорит о некой новизне взглядов. Тема “богатство государства” заменено темой “богатство народов”. Государь и государство по Смиту – “слуги общества”. Идея книги в том, что государство, чем меньше управляет экономикой, тем лучше. То есть, политэкономия у Смита сама себя отрицала, превращаясь в “экономику”. А как же тогда должна была управляться по Смиту экономика государства, если не самим государством?

Еще до Смита появились разные философские учения, что созидательным трудом человека, движет его “инстинкт собственника”, то есть – жадность и желание “съесть” ближнего. До Смита это все были необоснованные догадки разных философов-“энциклопедистов” о том, что раз предметы роскоши производятся для услаждения богачей, которые дарят женам меха и драгоценности, то их производство дает заработок беднякам и помогает им жить.

То есть, когда богатый грабит бедного, то бедняк, чтобы не умереть с голода, вынужден трудиться и восполнять потери. Когда он их восполняет, опять приходит богач, и все присваивает, по пословице “на то и щука, чтобы карась не дремал”. Так как бедняк вынужден все время воспроизводить свое имущество, то объективно богатство на земле растет.

И этим рассуждениям о том, что движущей силой развития производства является человеческий порок, Смит дал экономическое обоснование.

Из теории Смита следовал вывод, что чем человек подлее, тем больше пользы он приносит обществу, потому что “он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения”. Но “невидимая рука” – это не Бог, а некие жестокие экономические законы, то есть, скорее, дьявол. А это уже было, что называется, “потрясением основ”, и дало почву для развития материалистических воззрений, отрицавших Божий промысел, как источник богатств на Земле, что раньше в “доэкономический” период подразумевалось, как само собой разумеющееся.

Можно сказать, что Смит – это Фрейд в экономике. Вероятно, Фрейд скопировал Смита в своем “открытии”, что религиозность человека происходит от агрессивности и похоти, от которых по Смиту происходит “богатство народов”.

Поэтому “классическая” экономическая наука разделяется на “до Смита” и “после”. Вывод же о том, что экономикой никак не надо управлять, а она сама собой управляет, на практике никогда не применялся в самой Англии, а только в колониях для поддержания колониальной зависимости.

Идеями Адама Смита оправдывали англичане свою торговлю опиумом в Китае в XIX веке. И когда китайское правительство выгнало торговцев опиумом, то англичане пошли на Китай войной, оправдывая свои действия не собственно выгодой от торговли наркотиками, а тем, что китайцы покусились на “священные принципы свободной торговли”.

Еврейским ответвлением от Адама Смита был марксизм. Евреи, как и шотландцы не имели государства, поэтому им близко было “богатство народов”, в противовес “богатству государств”.

Родоначальником марксизма был не Маркс, а другой еврей, Давид Рикардо (1772-1823) – биржевой спекулянт. Зато Маркс (1818-1883), как говорят марксисты “обобщил” и “систематизировал” его научные взгляды.

Основная идея Рикардо – международное разделение труда. Рикардо приводит расчеты, из которых следует, что, например, если в Англии производить только шерсть, а во Франции только хлеб, и обменивать их, то это выгодно и Франции, и Англии. Фигурой умолчания в этой теории остается еврей, сидящий на бирже и распределяющий, кому и сколько достанется хлеба и шерсти.

Между Смитом и Рикардо есть большое сходство, - это материализм, отрицание государства, культ жадности. Но есть и мелкие различия – отношения к собственности (у Смита – частная, у Рикардо – акционированная), к труду (у Смита на первом месте производительность труда, у Рикардо – разделение труда).

И так как от подобного рода экономических теорий жизнь людей так и не улучшалась, то в обществе стали развиваться идеи, что в экономике есть некие лишние люди, которые паразитируют на обществе. Осталось ответить на вопрос, кто они. Некоторые экономисты выдвинули предположение, что эти люди - еврейские и английские ростовщики.

Коммунист Маркс и его буржуазные “оппоненты” “хором” называли таких экономистов “вульгарными”.

Для англичан, использовавших смитовскую теорию для оправдания обворовывания колониальных народов, сам вопрос о наличии паразитических классов в обществе был неправомерным вызовом колониальной системе. Но “марксизм”, как еврейская отрасль экономической мысли, не стал отрицать существование “общественных паразитов”, для этого у евреев в Европе еще не было в те времена, как у англичан в колониях, “права силы”. А когда потом такое право появилось у них в России, то марксизм стал отрицать паразитизм в советском обществе. Но до этого, изначально, марксизм объявлял паразитами, не ростовщиков и биржевых спекулянтов, среди которых было много евреев, а неких “частных собственников” на “средства производства”, то есть, фабрикантов.

Для политэкономии термин “средства производства” не является существенным. Потому что государству в конечном итоге все равно, кому они принадлежат, оно и так берет, что хочет у своего населения. А четкую границу между средствами производства и средствами потребления установить невозможно. Почти любое “средство” можно использовать и для “производства” и для “потребления”. Например, лошадь и корм для лошади одновременно являются и средствами производства и средствами потребления. Бензин для машины, а также сама машина – и средство производства, и средство потребления. Газ, текущий по трубам, вода, воздух, все это составляет существенную долю как в производстве, так и в потреблении. И в марксизме нет точного деления между средствами производства, которые надо отнимать у частных собственников, и средствами потребления, которые можно им оставить.

В Советской экономике было понятие “группа А” – “производство средств производства”; и “группа В” – “производство предметов потребления”. Группа А делилась в свою очередь на “1 подразделение” – “производство средств производства для производства средств производства” и “2 подразделение” – “производство средств производства для производства предметов потребления” (так в “Экономической энциклопедии”). Нетрудно заметить, что “1 подразделение” можно делить дальше по формуле: “пр-во средств пр-ва для пр-ва средств пр-ва для… …пр-ва средств пр-ва”. И это последнее будет куском хлеба для работника, то есть, “предметом потребления”.

Только в одном случае человек для добычи средств потребления не использует средства производства. Это когда он идет за ягодами в лес и, сидя на поляне, собирает их себе в рот. Такой порядок жизни был установлен в Ветхозаветном раю, когда Адам, где рвал плоды с деревьев, там их и ел. Этот порядок был изменен, когда первый человек был изгнан из рая. И ему для добычи средств потребления понадобились средства производства. То есть, в лес теперь люди ходят с корзинами, которые – есть средства производства. И нет людей, кроме младенцев, которые бы обходились для добычи пропитания, без каких-либо средств производства.

Но марксизму, как идеологии еврейской экономики, термин “средства производства” был нужен, чтобы объявить владельца фабрики, “владеющего средствами производства” – “общественным паразитом”, вместо еврея-ростовщика, и натравить на него рабочих.

Ни на каком этапе производства фабрикант не является врагом рабочего, в силу того, что рабочий, его мастерство и дисциплинированность, являются частью фабричного хозяйства. И не может фабрикант быть врагом своего хозяйства, в противном случае он разоряется, и на его место приходит другой.

Но после того как фабрикант выплачивает зарплату рабочему, у фабриканта начинаются проблемы. Рабочий идет в лавку за покупками, а там сидит еврей, который или цены повысил, или забрал у рабочего проценты за предыдущий долг, или продал ему плохую водку. В общем, “ободрал” рабочего, при этом, сказав ему, что это фабрикант ему мало платит.

Поэтому фабриканту выгодно не выводить рабочего с его зарплатой за пределы своего фабричного хозяйства. Фабрикант делает фабричную лавку, чтобы рабочий в ней отоваривался по нормальным ценам. После этого пресса, в которой пишут дети еврейского торговца, начинает клеветать, что в заводской лавке продаются плохие товары, тухлое мясо. Хотя с какой же стати фабрикант будет в своей лавке продавать тухлое мясо? Может, кто, когда и продавал по глупости, но только там, где использовался неквалифицированный труд: на рудниках, где работников не жалко, потому что рудник – во владении инородца, англичанина, немца или того же еврея. Но такие случаи говорят не о “классовых противоречиях” эксплуататоров и рабочих, а о противоречиях национальных.

Маркс предусматривал решить проблему “классовых противоречий” путем простого дележа средств производства. Шариков в фильме “Собачье сердце” говорит, что “надо все взять и поделить”, и все его презирают, тогда как он-то как раз понял Маркса правильно. Это Ленин, как известно, “творчески обогативший все составные части марксизма”, придумал “социалистическое государство”, которое, отняв у богачей частную собственность, не делит ее между рабочими, а все себе присваивает. А у Маркса этого не было.

Дележ собственности в марксизме увязывался с “отмиранием государства”. Это подтвердилось на практике, когда в России в 1992 году Советское государство стало вдруг быстро “отмирать”, что и привело к дележу собственности - приватизации.

Предлагая поделить средства производства, Маркс, конечно, не имел в виду, что рабочий унесет станок со своего завода. Он унесет какую-нибудь “акцию” завода, по которой будет получать долю прибавочной стоимости, произведенной заводом.

“Прибавочная стоимость” – основной термин экономической науки как марксистской, так и немарксистской. Этот термин переведен на русский язык явно неудачно, но он слишком традиционен, чтобы от него отказываться.

Сначала опишем понятие “стоимость”. Стоимость – это мера богатства. Все богатство имеет стоимость, и каждый предмет имеет стоимость. Экономическая наука изучает стоимости, для нее все имеет “стоимость”.

“Стоимость” подразумевает нечто постоянное – “стоящее на одном месте”. Физический смысл слова “стоимость” в том, что чем больше “стоимость” тем сложнее ее сдвинуть с места, то есть, стоимость соответствует “физической массе”. Какие-нибудь, считающиеся бесценными предметы, например, произведения искусств обладают низкой степенью “перемещаемости”, они, как правило, привязаны или к одной стране, или к одному музею, находясь в нем “за семью замками”. Они “много стоят”. В руках же вора укравшего картину из музея, стоимость ее резко падает, так как он увеличил степень ее “перемещаемости”.

Человек стремится стоимость каждой вещи привести к некоему постоянному значению, чтобы четко осознавать, что вокруг него он должен больше ценить, и в первую очередь спасать, например, при пожаре. Всякая перемена стоимости у вещи неприятна человеку, так как дезориентирует его в жизни. Никому не хочется гоняться за фальшивыми ценностями.

Но так как у некоторых предметов стоимость изменяется, и в этом проблема для человека, то экономическая наука и изучает вопросы связанные с изменением стоимостей, что и как выгодно производить, потреблять, хранить или обменивать.

В марксизме ключевой термин, не Марксом, разумеется, придуманный, - “прибавочная стоимость”. Так как и этот термин осознать непросто, то более сложных терминов, мы касаться не будем.

“Прибавочная стоимость” есть, как бы “стоимость идущая”. Русский переводчик этого термина употребил причастный оборот “прибавочная”, чтобы подчеркнуть перемену стоимости предмета не изнутри, а извне, под воздействием труда. Но со временем причастный оборот “прибавочная” стал пониматься как прилагательное, и смысл понятия “прибавочная стоимость” стал ускользать от понимания неэкономистов. Получается, что “прибавочная стоимость” – это, как “холодность жары” или “перемена постоянства”.

Это не значит, что термин “прибавочная стоимость” – противоречив. Просто понятие “стоимость” в экономической науке – первичное понятие, и можно сказать, что “стоимость” “стоимостью” же измеряется, так как в экономической науке – “всё есть стоимость”.

А “прибавочная стоимость” – это стоимость недавно произведенная, но еще не нашедшая своего хозяина, это как гриб, который вырос в лесу, но еще неясно в чью корзину он попадет.

Прибавочная стоимость отличается от “прибыли”. Прибавочная стоимость это, когда человек произвел два батона хлеба, а съел только один. Так вот второй батон – это “прибавочная стоимость”. И если этот батон предназначен для обмена, то его можно назвать “прибылью”, а если про запас, чтобы съесть завтра, то он так и остается прибавочной стоимостью.

То есть, прибыль – это прибавочная стоимость, предназначенная для обмена. Если прибавочная стоимость получена в виде денег, то она всегда прибыль, потому что деньги изначально предназначены для обмена. Прибавочная стоимость – промежуточное понятие между стоимостью и прибылью.

Когда прибавочная стоимость окончательно находит своего хозяина, она превращается в обычную стоимость. А до этого, “прибавочная стоимость” – это “стоимость” с неопределенной “принадлежностью”.

Понятие “принадлежность” стоимости имеет большое значение для человека, так как он, владея большими стоимостями, осознает себя, возвысившимся над другими людьми. Это стремление к превосходству над другими в какой-либо области – привычно для человека. Но некоторые люди стремятся достичь превосходства через имущественное неравенство.

У русского народа имущественное расслоение не имело большого значения в обществе. Допустим, приезжает семья в деревню. И деревенская община выделяет или строит ей дом, чтобы принятая в общину семья достигла одинакового со всеми жизненного уровня. При этом новые поселенцы не платят общине за дом. Община строит дом, чтобы не один член общины не жил в землянке.

В русском же городе были развиты общественные работы или по постройке городской стены, или по прокладке водопровода. Стена и водопровод являются общественной собственностью, которыми все пользуются.

Каким же образом среди русских реализуется стремление к “возвышению”? В основном в каких-то духовных сферах. Или в семье, когда человек становиться главой семьи, рождает детей, затем, когда дети женятся, становится главой рода. В третьем случае, - на военной службе в государстве.

Вот показывают по телевизору нью-йоркские трущобы, затем – квартал для богатых, и телеведущий говорит, что между этими кварталами расстояние – всего одна автобусная остановка.

Здесь обнаруживается совсем иная психология. Богатому американцу важно, чтобы бедняк жил не где-то далеко, а рядом с ним, чтобы богачу было с кем себя сравнивать и перед кем кичится. Поэтому небоскребы только и могут строиться на фоне трущоб. Американец, как тот евангельский богач, у которого нищий Лазарь “лежал у ворот его в струпьях; и желал напитаться крошками падающими со стола богача” (Лк.16:20).

Целая страна Мексика, соседствующая с США, и из которой в США поступает дешевая рабочая сила, живет в полной нищете. По телевизору показывали какой-то мексиканский праздник, во время которого на площади была испечена булка длинной сколько-то метром, затем разрезана и роздана местным детям, которые ее тут же съели.

Довольно известны кадры кинохроники, показывающие, как во времена Великой депрессии в США (1929-1933), сжигался хлеб, и спускалось молоко в реки. В России тоже такое происходило и происходит, но не так явно, на кинопленку это не снимают. Сознанию русского человека противоречит уничтожение продуктов питания на фоне голода. Богатый же американец понимает ситуацию по-другому. Если он накормит голодных своим собственным хлебом, то они войдут в силу и восстанут на него, сочтя его за глупца. И уничтожение продуктов во время голода есть действие той “невидимой руки”, которую прославлял Адам Смит.

Законность же в Америке такого уничтожения обоснована, так называемым, “правом собственности”. А в России “право собственности” не развито, вместо него в России преобладает “право управления”. “Управитель” отличается от “собственника” тем, что хоть и владеет вещью по своей воле, но не имеет права использовать вещь не по назначению или уничтожить ее, или как-нибудь ухудшать ее природу.

Считается, что неразвитость у русского народа права собственности является недостатком его правовой культуры, и, например, даже такой патриот-монархист, как П.А.Столыпин (1862-1911), говорил с трибуны дореволюционной Государственной Думы: “Правительство не могло не идти навстречу, не могло не дать удовлетворения тому врожденному у каждого человека, поэтому и у нашего крестьянина - чувству личной собственности, столь же естественному, как чувство голода, как влечение к продолжению рода, как всякое другое природное свойство человека”. (1907 год).

Но в сознании русского человека, вся собственность в руках Бога, от имени Которого ею могут владеть на Земле или Православная Церковь, или государство, или семья. А отдельные люди, согласно Евангелию являются только управителями этой собственности.

Поэтому, если в Америке рабство вытекало из права собственности, то в России крепостное право никак не могло быть формой рабства, так как основывалось на праве управления. И если помещик управлял плохо, морил крестьян голодом, то есть, “ухудшал их природу”, то наступал день, когда крестьяне всем миром поджигали его усадьбу вместе с ним, так как про такого помещика сказано в Евангелии:

“Если же раб тот (помещик) скажет в сердце своем: “не скоро придет господин мой (Бог)”, и начнет бить слуг и служанок, есть и пить и напиваться: то придет господин раба того в день, в который он не ожидает, и в час, который не думает, и рассечет его…” (Лк. 12:45-46).

И именно в силу “неожиданности” этого “Божьего суда”, в виде бунта, он должен был казаться помещикам “бессмысленным и беспощадным”. Однако “русский бунт” никак нельзя назвать неправовым варварским актом, так как он обоснован с точки зрения права управления. Точно также как на Западе, рабство и наркоторговля обоснованы с точки зрения права собственности.

Возникает вопрос, если изначально Богом дано право управления, то почему появилось право собственности? Казалось бы, для человека выгодней пользоваться вещами по праву управления, ведь, с одной стороны, ему незачем уничтожать вещь, которой он владеет, а с другой стороны, – не нужно излишне бояться, как бы вещь не отняли, не украли. Например, если есть в деревне колодец, то управителю колодца выгодно, чтобы из него черпали воду как можно больше народу, так как от этого вода очищается, и в этом случае о колодце по праву управления заботятся все жители понемножку. А по праву собственности о колодце должен заботиться один владелец.

Откуда же взялось право собственности, явно сковывающее человеческую свободу? Право собственности появилось из “проблемы жизненного пространства”. А “проблема жизненного пространства” появилась из-за неумения пользоваться благами земли. То есть, в идеале, там, где селится человек и окультуривает землю, она начинает с избытком плодоносить. Возьмем такой достаточно известный пример: на Соловецких островах когда-то поселились монахи, и там начали расти арбузы и дыни. Противоположный пример: кавказские народы в эпоху демократии сначала отделились от России, и первым делом у себя в республиках срезали линии электропередач, потом соскучились и приехали в Москву, пользоваться “инфраструктурой” русского народа. Вообще там, где поселяются народы семитской расы, отличающиеся эгоистичностью, земля, на которой до этого росли дыни и абрикосы, обычно превращается в пустыню, и возникает “проблема жизненного пространства”.

Эта проблема, о которой в основном известно из книги А.Гитлера “Майн Кампф”, условна. Богом устроено так, что если человек “возделывает” землю, а не хищнически ее разоряет, то она дает урожай с избытком для потребностей человека, вне зависимости от плотности заселения. К.Э.Циолковский высчитывал, сколько может планета прокормить населения. У него получалось 25 миллиардов человек. И это без учета современных сельскохозяйственных технологий.

То есть, можно заметить тенденцию, что человечество овладевает новыми производственными технологиями быстрее, чем исчерпываются возможности старых. То же самое касается полезных ископаемых. Новые месторождения находятся задолго до того, как исчерпываются старые. Почему Россия считается самой богатой страной по полезным ископаемым? Наверное, потому, что в России их умеют искать. Пересели русских в Америку они и там все найдут. У американцев же на это не хватает навыков.

Привычка же относится хищнически к природным благам, породило в западном обществе идею, что если ты чем-то пользуешься, то оно не приумножается, а рано или поздно кончается. Иными словами, если из колодца все черпают воду, то он пересыхает. А раз так, то приходится более четко разграничивать свое и чужое.

Итак, право собственности основано на владении, ведущим к уничтожению. А право управления основано на владении, ведущим к приумножению.

В Америке уничтожение имущества не вызывает у окружающих чувство раздражения, если человек уничтожает “свою” собственность. И развлечения богачей, связанные с уничтожением больших количеств продуктов, поджогов и взрывов зданий, вызывает не сожаление, а одобрение у общества, так как делает остальных американцев чуть богаче по сравнению с ними.

Материалистическая формула увеличения богатства в марксизме состоит в следующем: богач “присваивает” прибавочную стоимость, произведенную бедняком. Ошибка здесь заключается всего лишь в одном слове “присваивает”.

Например, в сказке про Чипполино, написанной итальянским марксистом Дж.Родари, этот процесс “присваивания” описан так: дедушка Тыква, всю жизнь кирпичи копил, а когда построил себе домик, то тут же приехал синьор Помидор и его дом “присвоил”, а дедушку Тыкву посадил в тюрьму.

Но в реальной жизни богачу гораздо труднее посадить бедняка, если тот уже является домовладельцем, а не бомжем. И в доме бедняка, обычно живет его семья, что серьезно осложняет любому богачу проблему присваивания этого дома. На защиту собственности бедняка может встать государство, которому невыгодно, чтобы дети бедняка жили на улице, и выросли преступниками. Если же богач присвоит дом, то это грозит ему карой от государства, которое если не о бедняке заботится, то всегда ищет повод конфисковать имущество богача.

Поэтому, точнее было бы сказать, что богач, не “присваивает”, а сначала “отнимает” прибавочную стоимость, произведенную бедняком. А “отняв”, в зависимости от условий, или “присваивает” ее, или, если “присвоить” не удается, “уничтожает”. Причем, чтобы уничтожить прибавочную стоимость, не обязательно становится владельцем этой стоимости.

Это уничтожение прибавочной стоимости происходит самыми разными способами. Например, живут рядом богач и бедняк. У богача есть дом, а бедняк его только строит. И богач очень не хочет, чтобы бедняк построил дом и сравнялся с ним в имуществе. И у него есть много способов оставить бедняка без дома, не присваивая дом.

Во-первых, дом можно поджечь, когда он будет построен. Можно также дать бедняку в долг, а потом натравить на него грабителей, чтобы ему не дом пришлось строить, а долг отдавать. Можно скупить все стройматериалы на рынке и повысить на них цены так, чтобы бедняк не смог бы их купить. Можно просто бесплатно наливать ему водку, для богача это лишний расход, конечно, но зато бедняку – искушение. В общем, есть много способов у богача сохранить имущественное превосходство над бедняком, и все они связаны не с присваиванием прибавочной стоимости, а только с ее уничтожением.

Поэтому цель богача-грабителя не “присвоить” чужую “прибавочную стоимость”, которую могут вернуть владельцу, а, в первую очередь, “отнять”. А “отняв”, или “присвоить”, или “уничтожить”. В любом случае, богач, отнимая чужое имущество, сохраняет в своих глазах превосходство над другими людьми.

Как можно назвать процесс уничтожения стоимости? Мы будем называть это “производством убавочной стоимости”.

“Убавочная стоимость” - это, когда было 2 батона хлеба, человек один батон съел, а второй надкусил, чтобы никому не досталось. Во втором батоне появилась убавочная стоимость.

Или такой пример. Человек выточил из полена куклу Буратино. Он произвел для себя в полене прибавочную стоимость. То есть, “полено + прибавочная стоимость = Буратино”.

Потом Буратино попал в плен к Карабасу-Барабасу, и тот решил использовать его опять как полено - зажарить на нем свой ужин. То есть, вернув кукле статус полена, Карабас-Барабас этим самым произвел в ней убавочную стоимость, ничего еще не сделав, тогда как сжигание самого полена произвело бы тепло для ужина – прибавочную стоимость для Карабаса-Барабаса. Но при этом, прибавочная стоимость, приобретенная Карабасом-Барабасом, была бы неизмеримо ниже, чем потерянная прибавочная стоимость для папы Карло. Разница между потерянной прибавочной стоимостью для одного человека и приобретенной меньшей прибавочной стоимостью для другого человека есть тоже “убавочная стоимость”. То есть, “Буратино + убавочная стоимость = полено”.

В самом общем виде: прибавочная стоимость – это увеличение стоимости, а убавочная стоимость – это уменьшение стоимости.

Так как марксизм не предусматривал никакой убавочной стоимости, то Советская власть, пользовавшаяся марксистским учением, не знала, как объяснить факты производства убавочной стоимости в своем пролетарском государстве, и поэтому считала это временным явлением. Сначала это явление называлось “саботажем”.

При Сталине стало употребляться слово “вредительство”. Современные историки-демократы отрицают явление вредительства в годы сталинизма, сваливая все на подозрительность Сталина и его окружения, и именно на том основании, что у классиков марксизма “вредительство” не описано.

Действительно, с точки зрения привычной марксистской логики вредительства не существует, и для него не нужно научного определения. То есть, конечно, марксисты знали, что иногда конкуренты поджигают друг друга, но понимали это явление, как нехарактерное в экономике.

Англичане столкнулись с этой проблемой еще в конце XVIII века под названием “луддизма”. Лудда - первый рабочий, разломавший станок нарочно. Но такое преступление в Англии сразу стало караться смертной казнью, как “хула” на право собственности.

Марксистская и буржуазная экономики были учениями материалистическими. Они утверждали, что богатства создаются не Божественным промыслом, а человеческим трудом, который отнимает их у природы. И если наряду с понятием “прибавочная стоимость” ввести понятие “убавочная стоимость”, то у материалистов возник бы вопрос, каким образом в мире сохраняются стоимости, и происходит прогресс цивилизации, если в природе преобладают хаотические силы, а прибавочная стоимость, произведенная более тяжким трудом человека, легко компенсируется убавочной, которая производится куда более легким трудом? Ведь ясно, что дом легче сжечь, чем его построить.

Пришлось бы ввести понятие “экономической энтропии” - и писать книги под названием “Разорение народов”. А прогресс цивилизации пришлось бы объяснять с помощью понятий о Боге, помогающем извне оберегать людям, произведенные ими стоимости от “экономической энтропии”. Такой подход невозможен для материализма, поэтому материалистическая экономика, зная о вредительстве, не придавала ему экономического значения.

В трудах Сталина мы также не нашли описания вредительства, как явления экономической жизни. Сталин только констатирует в своих работах факт распространения вредительства, как бы недоумевая о масштабности этого явления.

Но если принять, что для человека, чтобы почувствовать превосходство над другими людьми, главное, не присвоить чужую прибавочную стоимость, а ее отнять, то можно представить, что если при Советской власти возможности “присвоения” прибавочной стоимости резко снизились, то для людей, недовольных новым экономическим укладом, оставалась одна возможность – уничтожать прибавочную стоимость, то есть, производить убавочную стоимость. Говоря более просто, если у “кулака” отняли амбар с зерном, то не нужно удивляться, если он его ночью подожжет.

После Сталина, в эпоху “застоя” в Советском государстве явление вредительства не исчезло, а обрело новое качество и новое название – “дефицит”.

У Аркадия Райкина в то время была интермедия, в которой он в папахе ест красную икру в самолете. Там он рассуждает о дефиците: “Ты купил, я купил, мы его не любим - он тоже купил”. А также: “Дефицит – великий двигатель общественных специфических отношений”. И вывод: “Пусть все будет, но пусть чего-то не хватает”. Все смеялись, когда надо было понимать эти рассуждения вполне серьезно. Автор интермедии (видимо, это Жванецкий), “эзоповым языком” разъяснял философию еврейской экономики, в том смысле, что всякий дефицит есть дефицит искусственный, и на базе дефицита “мудрые евреи” достигают превосходства над всеми остальными людьми в условиях, когда государство ограничивает частную собственность, и прибавочную стоимость невозможно присваивать, так чтобы ее не конфисковало государство, и тогда ее приходится уничтожать, чтобы она другим не досталась.

Возьмем ту самую красную икру, которая в интермедии Райкина олицетворяла дефицит, в те годы, ее никогда не было в свободной продаже, хотя ее производилось достаточно много, чтобы всех накормить. Однако она отнималась у советских детей, ради поддержки дефицита. Вскрывались при Советской власти аферы, когда, например, черная икра отправлялась за границу в банках с надписью “Кильки”.

Предположим в “здоровом” государстве не хватает какого-либо товара, например, масла. В этом случае государство выкупает все масло у частных производителей. И распределяет его по карточкам. Это не дефицит, так как масло делится поровну. Но если при карточной системе существует коммерческий магазин, где масло продается по высокой цене, то это уже дефицит, с которым “здоровое” государство борется.

Или допустим, в стране не хватает автомобилей, которые по частям на всех граждан не поделишь. В этом случае государство или распределяет их по заслугам или повышает на них цены так, чтобы все, у кого есть нужная сумма, могли их купить.

А когда деньги есть, а товар купить, кроме как у спекулянтов, нельзя, то это дефицит. Сейчас, когда спекуляции разрешены законом, осталась, в основном, одна форма дефицита - денежная. Но и она искусственна и противозаконна. Человек по закону должен получить зарплату или пенсию, и деньги напечатаны, но они спрятаны в банках, как раньше колбаса на складах.

Всегда за появлением дефицита стоит чье-то преступление. Дефицит понятие не экономическое, а криминальное.

Система дефицита в годы Советской власти сформировалась следующим образом:

При Сталине распределение всего произведенного было в руках Госплана. Госплан оперировал не денежным счетом, а тоннами угля или холодильниками в штуках. При этом “товары народного потребления” составляли очень маленькую прослойку в государственном хозяйстве (которое ошибочно называлось “народным”) с его тяжелой, оборонной, химической промышленностями.

При Хрущеве распределение товаров народного потребления было выделено под контроль министерства торговли. То есть, министерству торговли стал спускаться план продаж, но не в холодильниках и тоннах сыра, а в деньгах. И само уже министерство торговли стало решать, где что продавать. Поэтому министерство торговли могло отчитаться, что продало немодную одежду, тогда как эта одежда оставалась на складах, а продавалась одежда сделанная подпольными цехами, чтобы покрыть недостаток денег. Тогда стали появляться критические статьи в газетах, мол, магазины делают план продаж водкой, или “дефицитом”, “выкидываемым” на прилавок в конце месяца. Смысл газетных претензий был уже тогда непонятен. Ведь магазины сами не производят товаров, а продают то, что завезли по распоряжению торга, если директор магазина с торгом “в хороших отношениях”.

Пока колбасой и обувью командовал Госплан, существовали нормы производства товаров в каждом регионе. Должен был быть свой “региональный” мясокомбинат и свой обувной завод. Когда всем стало управлять министерство торговли, то оно постаралось укрупнить и сконцентрировать производство еды и одежды в немногих местах, чтобы контролировать распределение.

Получалось так, что какой-нибудь кавказский “князек” типа Шеварднадзе выпрашивал в Москве разрешение на постройку в своей республике обувного завода союзного значения. И от махинаций с обувью и кожей потом кормилась половина республики.

Но даже, если в какой-то области или районе, где закрылась местная обувная фабрика, оставался мясокомбинат, то и мясопродуктов местные жители все равно не видели. Местная административная элита отдавала большую часть колбасы, министерству торговли в обмен на небольшую партию обуви или другого дефицита для нужд самой себя.

Райкин в своей интермедии о дефиците говорит про театральную премьеру: “Кто в первом ряду сидит? Завсклад, директормагазин…” Если уточнить этот порядок, то торговля сидела только в “третьем ряду”. Во “втором ряду” сидела милиция, а в “первом” – партработники. Но на торговлю в этой преступной иерархии ложилась роль “козла отпущения” в газетных фельетонах, или сатирических выступлениях.

Таким образом, существовала преступная с точки зрения государства иерархия, сохраняющая имущественное неравенство людей, в условиях запрета частной собственности, основанная на убавочной стоимости. Поэтому при Советской власти производство товаров народного потребления: еды, одежды, магнитофонов душилось, а все что не удавалось “задушить”, сбывалось по дешевке за границу, чтобы сохранить имущественное превосходство партийных работников над остальными гражданами. И начиная с 70-х годов, обществу навязывался стойкий предрассудок о том, что СССР – бедная страна, и у нее нет никаких богатств. Тогда как в то время “материально-техническая база коммунизма” была создана, и Хрущев, когда обещал коммунизм к 1980 году, имел основания со своих материалистических позиций его обещать. Но проблема была в том, что самим партийным работникам эта материально-техническая база была не нужна, им хотелось поддерживать имущественное неравенство в обществе. Коммунистическая партия стала похожа на сторожа, который грабит взятый им под охрану склад.

Теперь попробуем разобраться, как человек в эпоху демократии, при разрешенной частной собственности, достигает богатства с помощью убавочной стоимости.

Есть такой советский мультфильм “Лиса, медведь и мотоцикл с коляской”. Сюжет его в том, что медведь сделал мотоцикл, а лиса уговорила его продать ей коляску от этого мотоцикла. Но так как коляска неотъемлемая часть мотоцикла, то лиса садилась в нее и говорила медведю, “вези мою коляску туда-то”, и медведь так и возил лису в “ее” коляске, по ее делам, пока лиса и волк мотоцикл в нетрезвом виде не разбили.

В жизни, примерно, бывает то же самое. Допустим, есть какой-нибудь шустрый еврей “березовский”, про которого все удивляются, что доля у него в нефтяной компании по количеству акций самая маленькая, а жизнь он всем отравляет “по полной программе”.

Но как поделены акции? Было, к примеру, несколько государственных предприятий и один частник “березовский”. И они вместе стали приватизировать нефтяную отрасль. Кому-то достались все месторождения, кому-то все нефтепроводы, а “березовский” говорит: “Мне много не надо, давайте я за вентилями присматривать буду”. Все радостно соглашаются, так как доля “березовского” в капитале оказывается какой-нибудь 1%.

Вот только теперь, если “березовский” перекроет “свой” вентиль, то он произведет убавочную стоимость для себя на 1%, а для всех остальных на 99%. И он всех шантажирует тем, что всех разорит, и в результате получает полный контроль над всей отраслью, за которую не отвечает юридически.

Пример с нефтяным вентилем, может и грубый, но по существу верный. Точно также “шантажом убавочной стоимостью” контролируются предприятия в любой отрасли. Не обязательно владеть большим заводом, достаточно владеть маленьким заводиком по производству какой-нибудь незаменимой комплектующей для продукции большого завода, и можно кормиться от большого завода.

Возьмем более бытовой пример шантажа убавочной стоимостью. Например, существует лавка и при ней бандит, который берет с лавки дань. В марксистской терминологии эту разновидность экономических отношений невозможно описать, нечем, несмотря на обилие терминов.

Бандит – не капиталист-эксплуататор, он не владеет лавкой, как средством производства, и ему невыгодно ей владеть, так как он не справится с ее управлением. Но зато, не владея лавкой, он может произвести в лавке убавочную стоимость - разгромить ее. Хозяин лавки откупается от бандита, производя этим для себя меньшую убавочную стоимость, чтобы не допустить большую.

Где нет бандитов, там в роли бандитов выступают милиционеры или налоговые инспектора, которые тем или иным способом грозятся лавочку разорить, обложив ее штрафами или арестовав имущество. Владеть лавкой им тоже не выгодно, так как за это могут посадить.

Или взять какое-нибудь должностное лицо: мэра или губернатора.

Он в своем городе ведет себя вполне, как сантехник, из очередной интермедии Райкина, который под Новый год, отключал отопление в доме, чтобы его жильцы не забывали прийти его “поздравить”, и принести “гостинцы”.

У нас ни в Конституции, ни в каких законах никак не регламентирована деятельность городского коммунального хозяйства, это, так сказать, дело совести градоначальника. Только недавно вставили новую статью в УК РФ #G0№ 215.1: “Прекращение или ограничение подачи электрической энергии либо отключение от других источников жизнеобеспечения”, довольно декларативную, касающуюся этого вопроса.

Допустим, понадобились градоначальнику деньги – он снижает подачу тепла в квартиры до +5С. Народ покупает электронагреватели, а ими в городе сам же градоначальник и торгует. Заодно повышаются доходы фирмы, продающей электричество, и в ней у градоначальника своя доля.

Электроэнергосистема всей России отдана на кормление одному Чубайсу. Ясно, что по просьбе своих “друзей из МВФ”, как он их называет, Чубайс пытается страну от электричества отключить совсем. И кое в каких регионах ему это удается. Но всю страну отключить он пока не может, так как наша электроэнергосистема закладывалась в “эпоху борьбы с вредителями”, и в ней, конечно, заложен большой запас прочности от таких как Чубайс. Он бы и рад отключить, да не знает как, а все подряд рубильники дергать боится, в кино видел, что током убить может.

Добывающая отрасль – это производство убавочной стоимости, и поэтому исторически принято было на рудники посылать преступников, от которых требовался не “созидательный”, а “разрушительный” труд. Допустим, какое-то угольное месторождение имеет определенную стоимость. При добычи угля стоимость месторождения снижается. Прибыль хозяина месторождения образовывается не за счет производства прибавочной стоимости, а за счет “проедания” стоимости месторождения – производства им для себя убавочной стоимости.

Или спиленное дерево – есть произведенная убавочная стоимость, так как новое не скоро вырастет, а спиленное скоро истлеет, кроме тех редких случаев, когда какой-нибудь мастер построит такой хороший дом, который сто лет простоит и тем самым добавить бревну прибавочной стоимости.

Но если это не уголь, не лес, а золото, которое не истлевает от времени или от огня? Убавочная стоимость при добыче золота заключается в том, что: часть вынутого из земли золота крадется ворами. Часть золота поступает в промышленность, и “растворяется” в золотосодержащих деталях военной или космической техники. Еще одна часть поступит в виде слитков в Центральный банк, и для этой части потребуются расходы на надежную охрану, и это золото будет постоянно производить убавочную стоимость для государства.

Только маленькая часть добытого золота распределится в виде ювелирных украшений среди населения. И совсем маленькая часть попадет в виде уникального художественного произведения в какое-нибудь новое золотое кресло президента страны, а после, если кресло не переплавят, в оружейную палату, потому что новый президент, как водится, садиться в кресло старого побрезгует, и закажет себе другое, еще роскошнее. И старое кресло через много лет накопит прибавочную стоимость для потомков.

Но, как целое, золотодобывающая промышленность, как и любая добывающая отрасль, является производством убавочной, а не прибавочной стоимости.

Если же взять для примера алмазодобывающую отрасль, то в ней есть свои особенности отличающие ее от добычи золота. Золото однородно, алмазы – разнородны, их стоимость зависит от размера, а также увеличивается после огранки. Несмотря на это добыча алмазов в России все равно оказывается производством убавочной стоимости.

Почти все алмазы из российских месторождений продаются международному монополисту в торговле алмазами компании “Де Бирс”. Основную часть купленных алмазов “Де Бирс” не продает, чтобы не сбить цены на мировом рынке, а те, что продает, продает дорого.

Объяснение такое: Россия не успевает обработать все алмазы, которые добывает. И если Россия будет продавать алмазы без посредников, тем более неограненные, то она, волей-неволей, собьет мировые цены. И больше чем ей дает “Де Бирс” за алмазы Российское государство нигде не получит. Это официальная экономическая версия.

Теперь, как мы объясняем ситуацию: В России количество добываемых алмазов так велико, что государство способно дарить каждой выпускнице школы кольцо с бриллиантом и, таким образом, производимую убавочную стоимость превращать в прибавочную стоимость для населения. Но этого не происходит, потому что почти весь годовой сбор алмазов идет в обмен на иностранную валюту, напечатанную на бумаге. А ни одна страна никогда не обменяет свою бумажную валюту иностранным держателям на что-то ценное. То есть, алмазы обменять на бумагу с узорами можно, но бумагу на алмазы обменять нельзя.

А теперь, представим, где фирма “Де Бирс” хранит лишние алмазы? Можно предположить, что они попадают в США, так как алмазы нужны для производства высокоточной техники. Но, судя по тому, как плохо летают американские военные и космические ракеты, в США не хватает специалистов по применению в производстве высокоточных технологий (в связи с демографическими изменениями). Если и нужны Америке алмазы, то только для того, чтобы они не достались российской военной промышленности.

Богатым покупателям лишние алмазы в свободной продаже тоже не нужны, (как говорил Жванецкий: “ты купил, я купил, мы его не любим - он тоже купил”). Хозяева “Де Бирс” точно знают, что им накопленные алмазы при их жизни не понадобятся, так как, если они попадут в продажу, то дело даже не в том, что цена на алмазы понизится, а “рухнут” на биржах акции “Де Бирс”.

Поэтому где надежней для “Де Бирс” хранить “лишние” алмазы? Можно предположить, что на дне океана. Если ими дно океана засевать, то уж точно никто их не украдет. Утопленные алмазы повышают стоимость всех оставшихся алмазов, приобретая качество “неперемещаемости”. С точки зрения свободной экономики, такой способ хранения алмазов самый выгодный, не надо тратиться на охрану и сейфы.

Вопрос в том, как топят алмазы “Де Бирс” - тайно или явно, чтобы получить страховку? Как раз в конце 1999 года промелькнуло сообщение по телевизору, что в районе мыса Горн (это возле Чили) затонул во время шторма корабль с партией алмазов, следующий в Голландию, и принадлежащий “Де Бирс”, (команда спаслась, алмазы в сейфах утонули), значит, все-таки они получают страховку. Судя по месту затопления, корабль шел из Владивостока, но не через Панамский канал, чтобы американцы не ограбили. В Англии, где находится офис “Де Бирс” в это время судили Пиночета, чтобы чилийцы помнили, “кто хозяин”. Рядом с местом затопления - Мальвинские острова, принадлежащие Англии, значит все-таки, они планируют корабль достать когда-нибудь, когда демократия в России кончится. А пока можно получить страховку. Ведь, если у продавца алмазов есть две возможности: продать алмаз за 100 долларов, или получить за потерянный алмаз страховку, в 100 или даже 80 долларов, то он, наверное, выберет страховку, только чтобы покупателя без алмаза оставить.

Так что и выходит, что наша алмазная отрасль производит для государства только убавочную стоимость. Причем “Де Бирс” для нашей страны делает и благое дело: “Де Бирс” скупила акции нового архангельского месторождения алмазов и “заморозила” это месторождение, в полном соответствии со своей политикой поддержания дефицита алмазов. России от этого польза, - алмазы не разворовываются.

Но возьмем более очевидный пример производства убавочной стоимости - наркобизнес. Здесь, начиная с выращивания наркосодержащих растений, и кончая потреблением наркотиков, все этапы является производством убавочной стоимости.

Классическая экономика никак не выделяет наркопроизводство среди любого другого. В классической экономике, вообще, всякий труд почетен.

Казалось бы, продавец наркотиков продает отраву, покупатели быстро помирают и перестают ее покупать, – где же прибыль для продавца? А прибыль возникает за счет деятельности наркомана, пока он еще не умер. По данным врачей один наркоман за год втягивает в наркоманию, в среднем, 10 человек. За счет этого рынок сбыта для торговца наркотиками, хотя бы временно, расширяется, пока не достигает своего естественного предела, выбрав из общества всех склонных к наркозависимости, после этого, оставшаяся часть общества уничтожает наркоторговца. Поэтому наркоторговцу выгодно организовывать наркологические лечебницы, где наркоманов подлечивают, и они, выходя из лечебниц, втягивают в наркоманию еще какое-то количество своих знакомых. Это все равно, что выпускать из больниц недолеченных от желтухи или тифа людей.

Как описать стоимость наркотика на языке экономической науки? Для этого удобно ввести еще один термин – “отрицательная стоимость”. “Отрицательная стоимость” – это стоимость, приносящая человеку вред; это стоимость, как бы, со знаком “минус”. Распространение наркотиков вредно для всех даже для торговца наркотиками, так как движение наркотиков неподконтрольно и ему. Можно сформулировать, что “отрицательная стоимость” отличается от обычной “стоимости” тем, что производит для всех вокруг неподконтрольную убавочную стоимость.

Преступник, совершающий преступление, – отрицательная стоимость, а государство, сажающее его в тюрьму, производит для себя убавочную стоимость, чтобы уберечь себя от распространения отрицательной стоимости.

Военнослужащий, убивая врага на войне, хоть и производит убавочную стоимость не только для противника, но и для своего государства, расходуя патроны, однако не несет в себе отрицательной стоимости, так как исходящая от него убавочная стоимость контролируется воинской дисциплиной. Другое дело, если военнослужащий грабит население, - то он имеет отрицательную стоимость, так как производимая им убавочная стоимость неподконтрольна его командирам, а на практике это затягивает войну, так как повышает сопротивляемость противника.

Появление отрицательной стоимости сопровождает любое производство стоимостей. Всякое производство заключается в том, что человек из сырья выделяет полезную часть сырья – “прибавочную стоимость” и получает “отходы” – “отрицательную стоимость”. Затем он “прибавочную стоимость” пытается присвоить, а “отрицательную стоимость” - “отходы”, наоборот, отчуждает от себя каким-либо способом. Он ее или продает, или, как правило, в деревенском хозяйстве закапывает в землю, превращая отходы опять в сырье, или выкидывает произведенную отрицательную стоимость под окна соседям, создавая им экологические проблемы.

Понятным примером производства отрицательной стоимости является производство радиоактивных отходов, их можно назвать “онтологическим мусором”. В атомной бомбе, пока она не сброшена ни на кого, нет отрицательной стоимости, хотя она и создает своим хозяевам, постоянную убавочную стоимость, требуя расходов на свое содержание. Но после взрыва атомная бомба создает большую убавочную стоимость для противника и превращается в отрицательную стоимость для всех, отравляя окружающую среду.

Чтобы не путаться в том, чем отличается отрицательная стоимость от убавочной, скажем так: убавочная стоимость уничтожает любую стоимость, в том числе и отрицательную. Отрицательная стоимость наоборот создает новые отрицательные стоимости. Отрицательная стоимость - это зло порождающее хаос. Это, как поезд в момент, когда он сошел с рельсов. Это клетки вируса в процессе размножения в организме.

Пока на Земле не было интенсивной производственной деятельности человека, проблема “отходов”, – отрицательной стоимости, не существовала в экономической науке. В марксо-смитовской экономике такой проблемы тоже нет. Поэтому, между реальной государственной и марксо-смитовской экономиками существуют противоречия, заключающиеся в том, что для государства мир замкнут своими государственными границами и существует проблема отходов, а для марксо-смитовской экономики мир безразмерен и проблемы отходов для него нет.

Все это давно известно, но мы постарались эти явления выразить языком экономических терминов: “убавочная стоимость” и “отрицательная стоимость”.

Итак, экономическая наука изучает “стоимости”. Выражаясь философским языком: “стоимость” – “объект” экономической науки. Всякий “объект” оценивается по следующим параметрам: “цель”, “источник”, и “связи”.

“Цель” стоимости – это ее оценка полезности или вредности для человека. По этому параметру мы разделили стоимости на “обычные” и “отрицательные”.

По параметру “источник” мы разделили стоимости на “прибавочную” и “убавочную”. Совокупность прибавочной и убавочной стоимостей будем называть “производственной” стоимостью. То есть, производственная стоимость – это стоимость, которая “произвелась”; она может быть как прибавочная, так и убавочная.

Остался последний параметр для рассмотрения в объекте “стоимость” - “связи”. Будем считать, что для объекта “стоимость” “связь” с другими объектами - есть “принадлежность” стоимости тому или иному владельцу.

То есть, общее экономическое понятие “стоимость” разбивается по трем параметрам на три общих понятия:

При производстве стоимости, как “прибавочной”, так и “убавочной”, затрачиваются три вида ресурсов: трудовые, природные и технологические. Каждый их этих трех ресурсов имеет свою составляющую в возникновении новых стоимостей, то есть, каждый ресурс приносит свою долю дохода.

Обычно, говоря о производственной стоимости, употребляют слово “рента”, что переводится с немецкого, как “доход”. И чтобы отличать понятие “производственные стоимости” от понятия “обычной стоимости”, мы тоже будем, говоря о производственных стоимостях, вместо слова “доход” употреблять слово “рента”. Например, доход, который приносит владельцу земля, называется “земельной рентой”. А доход, который приносит человеку, например, съеденный им батон хлеба, так и будет называться “доходом”, так как батон хлеба, принеся доход, сам полностью потребляется.

Можно сказать, что производственная стоимость может состоять из “трудовой ренты”, “природной ренты” и “технологической ренты”. Грань между этими долями очень неопределенная. Это скорее три полярности. Например: человек, собирая грибы в лесу, затрачивает: природные ресурсы в виде грибов, свой труд по их складыванию в корзину, и технологические ресурсы в виде некой “инструкции” по отличию хороших грибов от ядовитых. Также можно сказать, что человек при сборе грибов получает ренту от природы, от своего труда, и от технологии опознавания съедобных грибов.

Очевидно, что на каком-нибудь заводе, чем сложнее производство, тем в производственной стоимости будет больше затрат технологических ресурсов, чем природных или трудовых, так как для изготовления деталей нужны более сложные технологии-“инструкции”, в которые входит несколько сотен, а то и тысяч операций.

Смысл материалистической трудовой теории стоимости

По мнению материалистической экономики, все стоимости происходят от труда, так как им больше произойти неоткуда. Хотя, очевидно, что на свете есть много богатств, имеющих стоимость, но не произведенных человеческим трудом. Это воздух, вода, солнечный свет, ну и, конечно, природные ресурсы. Материалисты утверждают, что природные ресурсы только тогда приносят ренту, когда человек может приложить к этим природным ресурсам свои трудовые ресурсы.

Можно, конечно, и так сформулировать. Действительно, если какая-нибудь звезда на небе вся состоит из золота, то для нас стоимости она не имеет, так как до нее не дотянуться, и к ней нельзя приложить труда. Или, если к производству кислорода человек не прикладывает труда, то у кислорода нет производственной стоимости. Хотя можно уточнить, что кислород в атмосфере производят растения, и он имеет производственную стоимость, состоящую в основном из “природной ренты” и совсем немножко из “технологической ренты”, заключающейся в “инструкции”-призыве: беречь природу.

Но марксо-смитовская экономика утверждает, что все стоимости происходят из производственной стоимости в виде прибавочной стоимости. А в прибавочной стоимости обязательно должна присутствовать доля труда – “трудовой ренты”. И поэтому, все, что ни есть, стоимости надо измерять количеством затраченного на их производство труда.

Против измерения стоимости затратами труда в Евангелии есть притча: о работниках в винограднике: Хозяин виноградника нанял работников – одних утром, других днем, третьих вечером. Но в конце дня заплатил всем одинаково, и сказал одному, кто работал с утра: “…друг! Я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? Возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе. Разве я не властен в своем делать, что хочу? Или глаз твой завистлив оттого, что я добр?” (Мф. 20:13-15)

Эта притча смущает многих, так как она не вписывается в привычную для разума трудовую теорию стоимости. На первый взгляд она даже противоречит словам апостола Павла: “если кто не хочет трудиться, тот и не ешь”. (2 Фес. 3:10) Но эта заповедь апостола отрицает лень, но никак не увязывает распределение пищи в христианской общине по мере труда. А известная пословица: “без труда не вынешь рыбку из пруда”, говорит о необходимости труда, но никак не о стоимости рыбы.

Можно сказать, что человек, трудясь, иногда, но далеко не всегда, производит прибавочную или убавочную стоимости, и некоторые из этих стоимостей, иногда, но далеко не всегда, обменивает на деньги, но большую часть стоимостей в своей жизни он получает бесплатно.

Советская и буржуазная экономические теории согласно объявляют труд “товаром”, на который человек должен по справедливости обменивать материальные блага у другого человека, или у общества, или у самой природы. А то, что это не всегда происходит, так в этом по марксизму заключается несправедливость общества, а по буржуазной экономической науке – это есть проявление человеческой свободы – “осознанной необходимости”.

Из объявления труда “товаром” вытекает “право на труд”. В буржуазном обществе оно обозначает право рабочего получить заранее обговоренную плату за свой труд. А при Советской власти “право на труд” стало трактоваться, как обязанность государства предоставлять всем гражданам работу, и соответственно обязанность граждан трудиться.

Между тем Советская власть не была первой, кто пытался внедрить трудовую теорию стоимости в государственную экономику России. Уже у Столыпина, который, скорее всего, материалистом не был, есть такое высказывание:

“Правительство содействует проникновению в сознание широких народных масс той великой истины, что единственно в труде (а не в Боге – наше примечание) народ может обрести спасение”.

И современные люди, в том числе, и верующие в Бога, так привыкли к трудовой теории стоимости, что совершенно некритично к ней относятся, забывая ее материалистическую природу.

А на практике всеобщая вера в труд, как единственную меру всех стоимостей, дает возможность одним людям держать в бедности других людей. Мошенничество здесь заключается в том, что человек уверовавший в труд, как единственный источник стоимостей, добровольно отчуждает себя от всех других источников стоимостей. Допустим, колхозник затратил труда на одну буханку хлеба, а собрал урожай в десять буханок, так он и получает от колхоза за свой трудодень вместо десяти одну буханку, для восстановления калорий, а остальные девять – они не его.

Также и рабочий на заводе: он, бывает, гордо называет себя “человеком труда”. То есть, он владелец “трудовой ренты”, а о существовании других “рент” - “природной” и “технологической”, он и не знает, и не интересуется, кто ими владеет.

Возьмем, например, газовую трубу. Рабочие получают деньги за труд по установке и обслуживанию этой трубы, инженеры – за знание технологий. А за что получают деньги Черномырдин-Вяхирев? Не за труд, а за газ. И эта “природная рента” оказывается гораздо больше “трудовой”. Ведь, в газовой отрасли, и не только в ней, затраты труда в производстве прибавочной стоимости значительно меньше по сравнению с тем, что дают даровые природные ресурсы. Таким образом, рабочим принадлежит трудовая рента, а “черномырдину” – природная. Такой дележ рент похож на еще одну интерпретацию сказки “о вершках и корешках”. Реальный Черномырдин, владелец “природной ренты”, в газовой отрасли не один. Там их много, получающих квоты на продажу порций газа, - “квотчиков”.

Или возьмем предприятие, которое при производстве своей продукции сжигает топливо, используя кислород, который в атмосферу выделяют, получая солнечный свет, деревья где-нибудь в Бразилии. Итак, Солнце для людей производит немалую долю прибавочной стоимости кислородом. Океан производит прибавочную стоимость рыбой, лес - новыми “кубометрами леса” каждый год. И что такое труд людей по сравнению с этой прибавочной стоимостью. Об этом говорит Спаситель:

“Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?” (Мф. 6:26)

Какую-то малую долю прибавочной стоимости на Земле человеческий труд все же производит. Но если сложить прибавочную и убавочную стоимости, производимые “абстрактным” трудом всех людей, то, судя по экологическим проблемам на Земле, человеческий труд производит больше убавочной, а не прибавочной стоимости. Так за что же рабочим, исходя из трудовой теории стоимости, платить зарплату? Труд многого не стоит. А от стоимостей, которые дает природа, рабочий, если у него нет “подсобного хозяйства”, сам себя отчуждает.

Адам Смит свое “Богатство народов” строит на измерении стоимости трудом. Этот принцип вместе с культом “свободной торговли” явился удобной идеологией для Англии по отниманию у колониальных народов той части прибавочной стоимости, которую дает природная рента, оставляя им ту часть, которую дает трудовая рента. Причем с развитием производственных технологий доля труда в прибавочной стоимости становится все меньше и меньше, и соответственно, “человек труда” - владелец трудовой ренты, становится все беднее и беднее по сравнению с владельцами природной ренты или ренты технологической.

Между тем, если разобраться в самом понятии “труд”, забыв материалистический тезис: “труд создал человека”, то можно легко убедится, что труд есть неотделимая часть человека, которая настолько присуща его существованию, что практически не играет роли в оценке стоимости, и соответственно не может справедливо обмениваться на что-либо.

Труд - есть действие, от которого человек устает, то есть, труд – это страдание. Допустим, человек заболел, и ему выплачивается пособие по болезни. Но нельзя сказать, что у него “покупается” болезнь за деньги, болезнь остается при человеке. Нельзя также сказать, что человек продает под названием “труд” свое здоровье, так как на одной работе человек тратит здоровье, а на другой укрепляет.

А если назвать “товаром” рабочее время, которое человек отрывает от своей жизни, меняя его на зарплату, то и “рабочее время” нельзя назвать объективным измерителем стоимости, так как срок жизни у всех людей разный и заранее неизвестный, и поэтому для человека можно только посчитать стоимость рабочего времени в течение суток или в течение недели. То есть, человеку выгодней всего обменивать свое рабочее время, если оно занимает не более шести часов в сутки, так как ему надо в течение этих же суток и отдохнуть, и развлечься. А если рабочее время занимает слишком большую часть суток, то стоимость одного часа такого рабочего времени для человека дороже. А если рабочее время занимает в сутках два-четыре часа, то его стоимость близка к нулю, так как человек и так ищет чем бы “заняться”, и он не “дорожит” своим таким маленьким рабочим временем.

Маркс, как пишут советские экономисты, “гениально” разделил труд на “конкретный” и “абстрактный”. Правда такое разделение обнаруживается уже у Рикардо, в его работе “Начала политической экономии и налогового обложения”, который таким образом пытался разрешить несуразности трудовой теории стоимости. Некоторые экономисты, критикуя рикардо-смитовскую трудовую теорию стоимости, предлагают вместо “количества труда” высчитывать “качество труда”, его сложность, интеллектуальность, но так или иначе не выходят за пределы понятия “обмен труда на товары”.

Между тем “труд” очень неудобно обменивать на какие-то товары, так как “труд” – понятие невещественное, а обменивать проще то, что подобно друг другу. Например, сапожнику заказали сапоги, и он сделанные сапоги обменял на деньги. Этот обмен произвести легко, так как сапоги и деньги подобны друг другу, их можно потрогать. Но вот, допустим, строитель делает ремонт в чужой квартире. А заказчик придирается к качеству и платить не хочет. Ему кажется, что труд, приложенный к его квартире, не улучшил ее состояние. И справедливым отношениям обмена тут трудно возникнуть – нет подобных товаров. Все зависит или от честности заказчика или от способности строителя вернуть квартиру в состояние хаоса, то есть, шантажировать хозяина убавочной стоимостью.

Или возьмем завод. На заводе прибавочная стоимость, производимая трудом работника, делается на заводском станке из заводского сырья, и работнику она изначально не принадлежит, и ему нечего менять на зарплату, за исключением тех случаев, когда работник крадет, сделанную им продукцию, и выносит ее за проходную для продажи.

Государственный служащий, и вовсе не производит своим трудом прибавочную стоимость. У него есть “служебные обязанности”, а возникнет ли необходимость в их исполнении или не возникнет, это на его “оклад” не влияет.

Поэтому, правильнее сказать, что работник на заводе и служащий в учреждении получают не “зарплату”, а “жалование” в результате произвола начальства, хотя официально это называется “оплата труда”, за исключением случаев, когда военнослужащему платят еще и за звание, что совсем противоречит трудовой теории стоимости.

Как частный случай внутри одного завода, начальство при распределении “жалования” учитывает “нормы выработки”. Но в отношении разных видов деятельности мерить стоимость неким “абстрактным трудом”, так же сложно, как измерять вес кучей камней вместо гирь, или измерять длины логарифмической линейкой.

Труд влияет на стоимость чего-либо только там, где он уважается в обществе. И даже если в государстве декларируется принцип: “каждому по труду”, то фактически государство старается использовать принцип: “каждому по потребностям”, которые оно само для гражданина и определяет. Но в связи с неопределенностью оценки стоимости труда, труд менее всего подходит к тому, чтобы называться “товаром”.

Привычка общества мерить стоимости трудом приводит в западном обществе, к, так называемой, “проблеме занятости”. Если бы труд имел сам по себе стоимость, то его можно было бы накапливать в виде, “трудовых резервов”, и из этих “резервов” составлять богатство. И тогда “проблема занятости” не существовала бы. На труд всегда был бы спрос. Но этого не происходит, так как труд не имеет стоимости, и поэтому не может составить богатство, и богачам он не нужен, труд в сундук не запрешь. Труд - это естественное состояние человека, которому, так и так, чем-то надо заниматься в светлое время суток, хоть башню Вавилонскую строить, - это выход его биологической энергии.

Идея Советской власти заключалась в том, чтобы максимально использовать существующие “трудовые резервы” и таким образом обогнать Западные страны, которые эти “резервы” не используют. Но даже бурное развитие промышленности при Советской власти не решало проблему занятости, так как технологии, высвобождающие “рабочие руки”, развивались еще быстрее. Можно здесь отметить закономерность: автоматизация производства растет быстрее расширения производства, так как человеку свойственно придумывать приспособления, облегчающие его труд, когда его слишком нагружают работой.

Поэтому, во времена Сталина проблема занятости частично решалась только при фактическом отказе от трудовой теории стоимости, когда Госплан исходил из явно антимарксистского постулата об экономии материальных ресурсов государства, что давало возможность занять лишних людей. То есть, такой пример решения проблемы занятости, скажем, в армии: Солдаты расчищают плац от снега. Рядом стоит бездействующий трактор. Почему бы не завести трактор, который за 10 минут все бы убрал? Потому что труд солдат дешевле керосина, в силу того, что он вообще ничего не стоит.

Причем, экономия материальных ресурсов хороша, в первую очередь при избытке, а не при недостатке материальных ресурсов, так как сокращает количество произведенных вредных отходов.

При экономии материальных ресурсов, изготовление товаров, быстро приходящих в негодность, невыгодно ни государству, ни покупателю. Сделали какой-нибудь холодильник “ЗИЛ”, он и работает 50 лет.

Наоборот, при культе трудовой теории стоимости качественные товары не выдерживают конкуренции с некачественными, ведь нужно обеспечивать спрос на товары, изготовленные трудом. А если у товара длительный срок использования, то мера труда в его стоимости снижается. И это идет вразрез “культу труда”. Поэтому и в Советском Союзе, и на Западе возникла общая тенденция изготавливать ломкие быстроизнашивающиеся товары. На их воспроизводство затрачивались лишние природные ресурсы в Советском Союзе, а на Западе ресурсы изымались из колоний. В Советском Союзе часть ресурсов разворовывалась, а часть уничтожалась, например, бензин выливался на землю, мясо с мясокомбинатов вывозилось на свалки, в колбасу добавлялась бумага, потом и колбаса оказывалась на свалке. Идя по этому пути, Советская власть, несмотря на гипертрофированное развитие производства, при Горбачеве дошла до карточной системы. Можно сказать, что советское хозяйство стало похоже на лошадь барона Мюнхгаузена, которая пила из реки и никак не могла напиться, потому, что ей заднюю часть оторвало.

А на Западе от переизбытка идущей из колониальных стран продукции возникло “общество потребления”, которое озадачилось проблемой, “как все съесть”. А не “есть в три горла” нельзя, так как станут “есть” колониальные страны и, усилившись, “восстанут”.

Для человеческой души, стремящейся к бессмертию и ценящей поэтому всякую длительную протяженность во времени, труд, как нечто скоротечное, не несет в себе идеи стоимости, а вот “время” - есть существенная составляющая стоимости для большинства людей.

В марксо-смитовской экономики временной составляющей в стоимости предметов не придавалось значения, так как марксо-смитовская экономика рассматривала человека как животное, и потребные ему стоимости касались только еды и одежды, которые человек как “производит”, так и “потребляет”.

Но если взять произведения искусства, то, очевидно, что хоть в какой-нибудь картине художника и заложена стоимость его труда, или даже мастерства, но гораздо больше на стоимость картины влияет ее возраст: чем старше картина, тем она дороже. При этом никто, конечно, не будет покупать старинную картину на аукционе, если есть подозрение, что она через год “осыплется”. Для величины стоимости предмета (кроме еды и модной одежды) важно, как срок давности, так и срок сохранности.

Старые автомобили отправляются на свалку, но если старый автомобиль блестит, как новый, и на нем можно кататься, то он имеет антикварную ценность и стоит еще дороже нового и его цена будет расти со временем.

Почтовые марки столетней давности очень дорого стоят, и, прежде всего, те из них, на которых нет почтового штемпеля, что позволяет их, как бы, хоть сейчас наклеить на конверт и послать. То есть, в старой почтовой марке ценится и то, что она не потеряла своей функциональности, оставшись, по сути, почтовой маркой.

Не только “почтовые” марки, но и “торговые” марки фирм, если эти фирмы старые, дают возможность фирме повышать цену на свои товары вне зависимости от их качества, а только за счет долголетия торговой марки. Например, какая-нибудь стиральная машина фирмы “Бош” оказывается дороже такой же машины другой фирмы в полтора-два раза только за счет того, что фирма “Бош” более старая.

Марксисты-смитовцы не отрицали в своей трудовой теории стоимости, что существуют некие предметы старины, которые под эту теорию не подпадают. Но считали количество таких предметов в мировом товарообороте незначительным, и не существенным при вложении капитала; как писал Рикардо “такие товары составляют очень незначительную долю”.

Однако, по крайней мере, в наше время, предметы, имеющие “время” в своей стоимости оттягивают на себя значительную часть мировых богатств. Очень древние вещи, которые хранятся в музеях, называются “бесценными”. Это примерно значит, что человечество за год не собирает в мировой бюджет столько прибавочной стоимости, чтобы ее можно было обменять на “бесценное” произведение искусства. А есть еще “бесценные” ценности, находящиеся в мире природы: какие-нибудь редкие животные, климатические оазисы.

В силу душевных склонностей любой человек ценит старые предметы, поддерживающие его связь с прошлым, начиная с семейных реликвий, доставшихся ему по наследству и кончая личными фотографиями, ценность которых высока только для отдельного человека, а не для всех.

С другой стороны, здравый смысл человека заставляет его ценить предметы, которые он может долго использовать без потери их стоимости, например, ювелирные изделия или какой-нибудь бытовой прибор, который много лет проработал, не ломаясь, и, наверное, еще столько же проработает.

Также и на убавочную стоимость распространяется понятие времени. Какой-нибудь военный подвиг человека - есть услуга своему народу или государству, поэтому с точки зрения экономической науки – это убавочная стоимость, которая долго сохраняется в истории и является достоянием этого народа или государства.

Ясно, что и подвиг Герострата, произведшего убавочную стоимость для своего городу, тоже оценивается временем.

Время производит в вещах не только прибавочную, но и убавочную стоимость. Так как время в стоимости имеет значение не только в смысле древности оцениваемого предмета, но и в смысле срока его будущей сохранности.

Возьмем производство хлеба. При Советской власти городских жителей, как правило, коробило оттого, что колхозники кормили свой домашний скот хлебом из магазина. В этом повседневном действии чувствовалось явное административное головотяпство, не согласующееся с марксизмом. Зачем тратить труд на выпечку хлеба для животных, которые и зерно могут съесть?

Но, учитывая временную составляющую стоимости, это легко объяснить. Зерно хранится годами, а хлеб – неделю. Поэтому, когда из зерна печется хлеб, то в зерне производится убавочная стоимость, так как хлеб быстро черствеет, и его срок хранения по сравнению с зерном резко падает.

Частный хлебопекарь получает прибыль только за счет того, что свежеиспеченный хлеб порождает на несколько первых часов, за которые хлеб надо успеть продать, прибавочную стоимость для пекаря, а затем возникающая убавочная стоимость в хлебе при его очерствении снижает его стоимость до нуля.

Но государственное хлебопроизводство слишком неповоротливо, чтобы угнаться за несколькими часами существования прибавочной стоимости в хлебе. Поэтому государственные хлебозаводы немалую часть продукции отправляли на корм скоту. Этого бы не происходило, если бы у нас в обществе существовала культура домашнего хлебопечения. Но советскому государству с его трудовой теорией стоимости казалось не выгодным, чтобы женщины пекли хлеб дома, отрываясь от фабричного станка, поэтому оно шло на издержки по печению лишнего хлеба, чтобы его можно было гражданам без хлопот купить в магазине. И даже если колхозник кормил государственным хлебом скот, то главное было в том, чтобы он его не пек дома.

Время в стоимости исчисляется по-разному. Очевидно, что человек, покупая товар, учитывает гарантийный срок, и товар, не имеющий гарантии, купленный, например, с рук, имеет более низкую цену.

Но вещь, которая уже принадлежит человеку, если ему кажется, что она может сломаться или потеряться, ценится им меньше по пословице: “что имеем – не храним, потерявши – плачем”. То есть, “вечный срок гарантии” снижает стоимость вещи в руках человека.

В этой противоположности влияния срока гарантии на стоимость заключена противоположность между меновой и потребительской стоимостями.

Например, в мультфильме про Винни-Пуха, Винни-Пух хочет подарить ослику Иа-Иа горшок с медом, но ему мед жалко, и он поет песню: “мед – это очень странный предмет, что если он есть, то его сразу нет”. Низкий “срок гарантии” для меда повышает его потребительскую стоимость для Винни-Пуха, и он не успокаивается, пока не съедает весь мед. После этого он поет другую песню: “Вот горшок пустой – он предмет простой, он никуда не денется, и потому горшок пустой и потому горшок пустой гораздо выше ценится”. То есть, потребительская стоимость горшка в глазах Винни-Пуха упала, и ему не жалко с ним расстаться, но при этом он уверен, что стоимость горшка выросла. Почему? Потому что та стоимость, которая выросла в глазах Винни-Пуха, - это стоимость меновая.

В том, как различаются потребительская и меновая стоимости, не просто разобраться. Марксизм, например, смешивает потребительскую и меновую стоимости. Для марксизма меновая стоимость есть часть потребительской, как сказано в советском словаре, меновая стоимость – это “количественное соотношение, в котором товары обмениваются как потребительские стоимости”. Говоря попроще, имеется в виду, что меновая стоимость – это потребительская стоимость, выраженная через другую потребительскую стоимость. Например, один ананас стоит десять яблок.

Адам Смит рассматривает разницу между потребительской и меновой стоимостями на примере разницы потребительской и меновой стоимостей у воздуха и воды, которые достаются людям бесплатно, то есть, имеют “нулевую” меновую стоимость, несмотря на большую “потребность” в них; и алмаза, который дорого стоит на рынке, но “съесть” (реально “потребить”) его нельзя. Констатируя эти расхождения в отдельных случаях между потребительской и меновой стоимостями, Смит переходит к рассмотрению меновой стоимости, а про потребительскую больше не вспоминает.

Мы же определяем разницу между потребительской стоимостью и меновой по “принадлежности” стоимости. То есть, в понятие “принадлежащие” стоимости, о которых мы говорили раньше, входят понятия “потребительская” и “меновая” стоимости. При этом потребительская стоимость – это стоимость “в своем кармане”, а меновая стоимость – это стоимость “в чужом кармане”. Одна и та же вещь имеет для хозяина одну стоимость – потребительскую, а для постороннего человека другую стоимость – меновую. И очевидно, что стоимости эти разные, так как “свое” и “чужое” оценивается людьми по-разному. Для одних вещей потребительская стоимость выше меновой, а для других ниже.

Очень часто меновая стоимость выражена в деньгах. Человек пришел в магазин, и на ценнике увидел “меновую” стоимость товара, выраженную в “денежной” стоимости. Когда он его купил, “меновая” стоимость для него превратилась в “потребительскую”, причем эта “потребительская” стоимость выше “меновой”, иначе, зачем же было покупать. Для хозяина магазина, наоборот, “потребительская” стоимость продаваемого им товара, ниже “меновой”, иначе, зачем же продавать.

Но для хозяина магазина в продаваемом им товаре есть и “меновая” стоимость, иначе как бы он узнал, что ему писать на ценнике. Она возникла потому, что хозяин магазина, как продавец, выставив свой товар на продажу, в своем сознании “отчуждает” от себя продаваемый товар, и как бы перестает считать его своим, поэтому и может назначить ему “меновую” стоимость – цену.

Итак, “потребительская”, “меновая” и “денежная” стоимости одной и той же вещи почти никогда не совпадают. Например, вода в общественном колодце не имеет “меновой” стоимости, а только “потребительскую”. Чек, который выбивает касса в магазине, имеет для покупателя только “меновую” и “денежную” стоимости, но не “потребительскую”. А батон хлеба в момент покупки имеет совпадающие “потребительскую”, “меновую” и “денежную” стоимости. Но после того как покупатель взял его в руки, “меновая” стоимость батона резко падает.

Какое-нибудь месторождение полезных ископаемых имеет “потребительскую” стоимость для государства, но, как правило, не имеет “меновой”, так как является неотчуждаемым достоянием этого государства, хотя и может быть посчитано в “денежной” стоимости. А личная фотография для владельца имеет большую “потребительскую” стоимость, не имеет “меновой” и не пересчитывается в “денежную”.

Можно сказать, что “потребительская” и “меновая” стоимости противоположны по праву собственности, а “денежная” стоимость может быть количественным выражением их обеих.

Поэтому, высокий “срок хранения” снижает потребительскую стоимость вещи, так как человек, для которого вещь “своя”, не боится за ее “сохранность” и не спешит ее потребить. И наоборот, высокий “срок хранения” повышает меновую стоимость товара, пока он еще “чужой”. Например, если человек купил свежий хлеб, то старается съесть его побыстрее, пока хлеб не зачерствел, а если он видит черствый хлеб на прилавке в магазине, то не спешит его купить, чтобы побыстрее съесть, пока он не окончательно зачерствел, так как хлеб не его, а “чужой”.

Кроме “времени” другая часть потребительской или меновой стоимости – это “материал” – сырье, из которого вещь, обладающая стоимостью, состоит. А стоимость сырья определяется из соотношения “спроса” и “предложения” на него. На рынке у сырья стоимость – “меновая”, и она равна отношению: “спрос” деленный на “предложение”. А когда мы говорим о “потребительской” стоимости сырья, то соотношение “спроса” и “предложения” другое.

Допустим, человек отапливал свой дом дровами, но провели газ, им, оказалось, отапливать удобней и дешевле. И человек привык к газовому отоплению. Его “спрос” на газ вырос вслед за увеличением “предложения” газа. И теперь если повысить цены на газ, то спрос на него у хозяина дома не упадет, потому что для него стоимость газа не меновая, а потребительская, он им и коровник стал отапливать, и парник. И печка дровяная у него засорилась. То есть, увеличение “предложения” газа увеличило его “потребительскую” стоимость для хозяина дома. Тогда как, если бы газ бы нужен ему для “обмена”, то его стоимость бы упала при увеличении “предложения”.

Более простой пример: в хозяйстве увеличилось “предложение” овса, в этом случае у хозяина увеличивается количество лошадей, а значит, “спрос” на овес тоже увеличивается. То есть, в “потребительской” стоимости при увеличении “предложения”-“доступности” вырабатывается “привычка” потребления, которая увеличивает, а не уменьшает “спрос”-“потребность”. Это как бы всеобщий закон живой природы: избыток пищи приводит не к падению ее “потребительской” стоимости, а к размножению живого организма до пределов пищевой избыточности.

Это видно и на примере наркотиков. Если “предложение” на рынке наркотиков мало, то их потребительская стоимость низка, так как они никому не нужны. Но когда “предложение” на рынке велико, “спрос” на них растет еще быстрее за счет привыкания к ним потребителей. Соответственно, при увеличении предложения наркотиков растет “потребительский” спрос.

То, что бывают случаи, когда стоимость вещи растет не только от увеличения “спроса” на нее, но и от увеличения его “предложения”, это в экономической науке называется “законом Сея” (“Сей” – фамилия французского экономиста (1767-1832)). Из этого закона Ж.Б.Сей делал вывод о невозможности “кризисов перепроизводства”. Некоторые экономисты соглашались с ним, некоторые нет. Но история показывает, что “кризисы перепроизводства” на “свободном рынке” бывают. Однако и “закон Сэя”, говорящий о том, что увеличение “предложения” увеличивает “потребление”, а увеличение “потребления” увеличивает “привычку” к нему, а значит, увеличивает “спрос” - то же действует.

Кажущееся противоречие разрешимо, если признать, что “закон Сэя”: увеличение “предложения” увеличивает стоимость, - верен для потребительских стоимостей, а “закон рынка”: увеличение “предложения” уменьшает стоимость, - верен для меновых стоимостей.

То есть, разница между меновой и потребительской стоимостями в том, что меновая стоимость зависит от “спроса” деленного на “предложение”, а потребительская стоимость зависит от “спроса” умноженного на “предложение”. И поэтому потребительская и меновая стоимости очень часто не совпадают по “материальной” части стоимости.

В мире Божьем так устроено, что чем больше у предмета потребительская стоимость, тем меньше меновая. Вода, воздух, хлеб – все это имеет большую ценность для человека, без них он жить не может, но достаются человеку бесплатно или почти бесплатно. Наоборот, предметы роскоши для человека не так уж необходимы, а часто наносят вред его здоровью, но и стоят дорого. То есть, у товаров с высокой меновой стоимостью, потребительская стоимость - низка.

Но в мире “свободного рынка” все потребительские стоимости оцениваются как меновые. Из чего неизбежно следует, что меновая стоимость товаров, имеющих высокую потребительскую стоимость для человека: хлеб, жилье – на свободном рынке повышаются, а цены на наркотики и прочую вредную продукцию, имеющие изначально низкую потребительскую стоимость, падают (что и происходит в России). По закону рыночной экономики “о приближении меновых стоимостей к потребительским” предпринимаются попытки как-нибудь брать с населения налог за воду, за воздух, за другие предметы первой необходимости, на все на что хватит технических возможностей и фантазии. То есть, свободный рынок стремится к тому, чтобы превратить в товар все, что ни есть, и брать деньги абсолютно за все, в чем человек испытывает потребность.

Вот, к примеру, деньги берутся с человека за справки, что он не состоит на учете в психиатрическом или наркологическом диспансерах (такие справки нужны автомобилистам). По закону за пользование услугами государственной медицины деньги брать нельзя, но закон не запрещает брать деньги за “непользование” медицинскими услугами.

Итак, можно сказать, что на “свободном рынке” цены на предметы первой необходимости растут, а на предметы роскоши падают.

В “здоровом” же государстве должна существовать “книга” с фиксированными ценами на основные товары. И такая “книга” есть во всех современных государствах, даже в нашем Российском, хотя может и фиксированных цен в ней немного: на электричество, на бензин, на хлеб, и, конечно, на доллар. На сегодняшний день эти цены диктуются международными договорами, которыми опутана Россия, но пока еще в определенных рамках, заданных минимальными потребностями российского населения.

И как бы какое-либо государство не уверяло всех, что оно “свободно-рыночное”, но пока существует государство, в нем хотя бы на что-нибудь есть “государственные” цены.

Апологеты “свободной торговли” говорят, что “при фиксированных ценах, все скупят спекулянты”. Хотя по этой же логике, если в ценовой книге записана только одна строка – цена на доллар, то, тем более, именно этот товар, в данном случае – доллар, скупят спекулянты и сделают из него дефицит.

Казалось бы, на то и есть государство, чтобы бороться со спекулянтами. Но свободный рынок отрицает роль государства в рыночных отношениях, поэтому отрицает борьбу со спекуляцией. Но по факту такая борьба в любом государстве в той или иной степени проводится, иначе бы население государства, которое не питается от своих натуральных хозяйств, умерло бы от голода и холода, потому что при свободных ценах меновая стоимость стремится сравняться с потребительской, а это значит, что цены на товары первой необходимости будут расти до вымирания населения.

Например, нет ни одной цивилизованной страны, где бы не дотировалось сельское хозяйство. Сельское хозяйство невозможно “отпустить” на свободный рынок, так как сельскохозяйственные продукты имеют пониженный срок хранения, а значит, их меновая стоимость будет увеличиваться за счет снижения их предложения на рынке, ведь свободному рынку все равно, если кто с голоду умрет, это его “законам” не противоречит. А государство не хочет, чтобы население вымирало.

Поэтому, на любом рынке, будь то фондовом или колхозном, необходим вооруженный человек, который бы цены контролировал. Любая торговля восходит к праву силы, и естественно, если эта сила – в руках государства.

Итак, можно сказать: проблемы экономики не могут быть решены экономическими методами. Вывод этот не новый. Есть он и у коммунистов-ленинцев, которые считали, что как ни реформируй экономику, без революции не обойтись, то есть, не обойтись без “человека с ружьем”.

Итак, мы рассмотрели пока две части “принадлежащей” (“потребительской” или “меновой”) стоимости: “время” и “материал”. При чем, в разных предметах могут быть, как обе этих части стоимости, так и одна: например, в старинной почтовой марке – единственная составляющая стоимости – “время”, а в угле или дровах – “материал”.

Но возможна третья часть “принадлежащей” стоимости – это “традиция”. Она бывает двух видов: “этическая” и “эстетическая”. То есть, на потребительскую и меновую стоимости предмета влияют и религиозно-нравственный обычай его употребления, и его внешняя красота.

Тут можно привести в пример известную шутку: приезжают два торговца обувью в Африку. Оба пишут письма домой. Один пишет, что скоро разбогатеет, так как здесь ни у кого нет обуви, другой пишет, что разорился, так как здесь никто не носит обуви. То есть, может быть, обувь и нужна и полезна, но нет традиции ее ношения.

Чтобы повысить меновую стоимость товара за счет “традиционной” составляющей стоимости используется механизм, называемый “рекламой”. Реклама повышает не “спрос” на товар, как обычно говорят, а укрепляет “традицию” его употребления. Реклама рассказывает о “функциональности” товара, как им пользоваться. Если человек не знает всех функций товара, то стоимость товара в его глазах падает. В наше время производителю иной раз выгодно скрывать часть функций своего товара. Это отчетливо проявляется в компьютерной технике. Производители нарочно занижают технические характеристики компьютерной техники, чтобы иметь возможность продать через год покупателю, еще точно такой же товар, выдав его за лучший. Опытные потребители изыскивают возможности, переставляя переключатели на компьютерной плате, или что-нибудь лишнее из нее выпаивая, чтобы увеличить ее производительность.

Реклама, когда она заботится о “красоте” товара называется “дизайном”.

На “свободном рынке” реклама может приносить вред обществу. Допустим, реклама какого-нибудь средства от тараканов может заключаться в том, что ходят люди по подъездам и разбрасывают тараканов.

Итак, попробуем обобщить все части, из которых могут состоять “принадлежащие” стоимости.

В марксо-смитовском понимании стоимостей нет частей “время” и “традиция”, а есть только “материал”, да и то в одном соотношении, принятом для “меновой” стоимости: “спрос” делится на “предложение”, так как марксо-смитовская экономика, любую “потребительскую” стоимость сводит к “меновой”. При этом, марксо-смитовская экономика, объединив в одно меновую и потребительскую стоимости, ставит их в прямую зависимость от затрат человеческого труда, как бы отрицая, что множество стоимостей появляются без труда – даром. То есть, марксо-смитовцы: 1) включают потребительскую стоимость в меновую; 2) меновую стоимость измеряют производственной; 3) а в производственной стоимости исчисляют только трудовую ренту.

Формула принадлежащей стоимости: “принадлежащая стоимость” = (“время” + “материал”) ? “традиция”; как можно заметить, в чем-то похожа на формулу производственной стоимости: “производственная стоимость” = (“трудовая рента” + “природная рента”) ? “технологическая рента”.

Разница в том, что в формуле производственной стоимости “время” заменено “трудом”. Почему так? Потому что особенность производственной стоимости заключается в том, что она высчитывается до своего возникновения. Ее еще нет, эта стоимость – “в плане”. Потому ее нельзя оценить по критерию времени. Тогда как принадлежащая стоимость, в виде потребительской или меновой, уже существует, и в ней иссякла возможная трудовая рента, но потекло время, которое или увеличивает, или уменьшает принадлежащую стоимость.

Марксисты-смитовцы признают единственный законный способ перемещения стоимостей от владельца к владельцу: “обмен”, сводя и потребительскую стоимость и производственную к меновой. Работник у них обменивает свой труд на зарплату, а дети в семьях - послушание на заботу. Даже станок обменивает прибавочную стоимость на свою “амортизацию”.

Формально можно согласиться, что все на все кругом обменивается даже между членами одной семьи. Это соответствует более общей материалистической концепции об “обмене веществ в природе”. Но в реальной жизни люди находятся по отношению друг к другу в иерархических отношениях – кто-то кем-то всегда командует. Человек не бессмысленно “обменивается веществами”, как растение, “обменивающее” у атмосферы углекислый газ на кислород. Люди, как правило, проявляют волевые свойства, и поэтому удобней будет говорить, что между людьми существуют отношения “распределения” стоимостей. Допустим, один человек у другого что-то отнял, но ничего не дал взамен, такое очень часто бывает, и это трудно назвать “обменом”.

Возьмем простое семейное хозяйство. Семья – малая церковь, со своим “семейным очагом”, вокруг которого и ради которого строится жизнь членов семьи. Отношения обмена в этой жизни не предусмотрены принципиально. Есть всегда кто-то, как правило, глава семьи, который решает, на кого сколько тратить. Из семьи не увольняют “по сокращению штатов”, а только “по собственному желанию”, как в Евангельской притче “о блудном сыне”. Если какие-то члены семьи установили отношения обмена, то они это сделали только потому, что их деятельность наносит ущерб семье и поэтому им нужно ее скрыть от контроля главы семьи.

Допустим, в крестьянской семье отец дает трем сыновьям задание: вскопать огород. Один же из них говорит братьям: вы за меня покопайте, а я пока за вином сбегаю. И даже если после этого весь огород будет вскопан, то возникшая ситуация вряд ли устроит отца. Совсем не то он имел в виду, когда давал сыновьям задание. Между братьями возникли отношения обмена, которые сами по себе показались бы отцу вредными, тем более что они, скорее всего, привели к тому, что огород остался не вскопанным, а все оказались пьяные.

Однако под словом “семья” понимают разное. Если взять, как наш правовой антипод – США, то там семьи, как “общего хозяйства”, не существует, (кроме мафиозных). В Америке семья есть “брачный договор”, по которому внутри американской семьи существуют отношения “обмена”, а не как у нас – “распределения”. Жена мужу и муж жене оказывают некие “услуги за услуги”, а не как это у нас называется “исполнением супружеского долга”.

Ребенок, рождающийся в американской семье, поедает то, что государство ему дало как пособие. А родители своим чадам дают кредиты, и потом получают с них проценты.

Поэтому традиционные семейные отношения американцам непонятны.

По этому поводу, как написали в “Известиях”, в “институте Гайдара” состоялся “семинар по проблемам выживания”, где “российские экономисты” давали отчет американцам, почему Россия до сих пор не разорена. Недостаточность “падения жизненного уровня российских семей” экономисты объяснили распространением “внутрисемейных трансфертов”. Этот мудреный термин обозначает в переводе на русский, что родители и дети помогают друг другу материально. Допустим, если кто-то из членов семьи разоряется, то находятся родственники, которые ему вновь дают начальный капитал.

Рассмотрим пример такого “хозяйства” как православный храм. Он существует в сфере распределения, которая только внешне похожа на сферу обмена. Это касается торговли церковными свечами.

Иногда интеллигенты обвиняют Православную Церковь в торговле свечами на том основании, что Спаситель, как известно, “выгнал всех продающих и покупающих в храме и опрокинул столы меновщиков…” (Мф. 21-12)

Но Спаситель выгнал торговцев, которые продавали в Иерусалимском храме свой, а не храмовый товар: волов, овец, голубей и вырученные деньги забирали себе.

В современном православном храме такой торговли нет. Церковь продает в церквах свои, а не чужие свечи. И правильней будет сказать, что церковь самоуправно распределяет свечи среди прихожан за те жертвы, которые прихожане в виде денег приносят в церковь. Оптовая цена свечей низкая и для церковного прихода – свечи существенный источник дохода. Прихожанин, покупая свечи в церкви, приносит свою жертву Богу, и для него неважно, какова производственная стоимость свечки, а важно, сколько денег он пожертвовал за свечку храму.

В свое время попадались объявления на московских храмах с просьбами покупать свечи только в храме, а не у посторонних торговцев. Вероятно, какие-то коммерческие структуры пытались по неискушенности сделать самостоятельный бизнес на церковных свечах. Вот таких торговцев Спаситель и выгонял из храма. А те иконы, свечи и книги, которые продаются в современных церквах, – есть собственность Церкви, которая раздается в “управление” верующим.

Точно также и Советское государство, раздавая зарплаты гражданам, не “обменивало” зарплату на труд, а “распределяло” среди граждан свои товары в государственных магазинах через раздачу денег.

Такое распределение можно назвать “фиктивным обменом”. Ведь при настоящем обмене продавец и покупатель “свободно торгуются”, чтобы достичь “взаимовыгодного” обмена. А кто когда мог в Советском государстве поторговаться в магазине? Там было так, как в церкви, в которой никто из-за свечек не торгуется.

Фиктивный обмен – это “распределение” под видом “обмена”. Сфера “фиктивного обмена” там, где обменивающиеся не торгуются о цене. И она довольно широка. Даже на обычном рынке, продавцы овощей и фруктов договариваются между собой о единой цене, чтобы избежать “свободной торговли” с покупателями.

Тем более государство не любит “свободную торговлю” со своими гражданами. Если же такой казус случается, то он, вероятно, закончится для гражданина плачевно.

Например, если советский гражданин находил клад, то государство обещало ему обменять его клад на 25% стоимости. Но лучше было клад сразу подарить государству, а оно бы, может быть, квартиру без очереди дало. А с этими 25-ю процентами, только так можно было срок получить.

Или, чемпион мира по шахматам получил большой денежный приз. Как с ним быть? Если он умный, то сдаст его государству в какой-нибудь “Фонд мира”. И дело тут не в деньгах, так как государство ему услуг больше окажет в конечном итоге: квартиры, дачи, президиумы, поездки за границу, в общем, - поддержка.

Для государства неприятна сама возможность отношений обмена между ним и гражданином, которая предполагает юридическое равноправие между государством и гражданином, что с точки зрения понимания государства русским человеком, - является дерзостью, так как государство имеет статус религиозной организации и может вступать в отношения обмена только с чем-то внешним, или с другим государством, или пусть даже с гражданином другого государства, но только не со своими подданными гражданами.

Незаконность обмена между государством и гражданином

Поэтому формально, нашему государству, которое, если сказать как Солженицын: “в ребрах” у русского человека, приятнее, когда с ним не обмениваются, и уж тем более не торгуются с ним, а что-то ему дарят. А оно уж в ответ тоже что-нибудь подарит, если не деньги, то памятник после смерти. Государству даже лучше, если у него гражданин что-то украдет, но до “свободной торговли” с ним оно “не опустится”.

То, что государство не вступает с гражданами в отношения обмена, это нормально. Но так как материалистическая экономика отрицает государство, как нечто самоценное, а считает государство – собранием чиновников, “общественным договором”, то она и не понимает, почему государство не может обмениваться с гражданами.

Для материалистической экономики образец - США. Там отношения обмена существует законно, как между гражданами, так и между гражданами и государством, потому что само государство понимается, как собрание его граждан.

Для традиционного государства отношения обмена между гражданами или даже семьями являются проблемой, и оно на отношения обмена между гражданами смотрит неодобрительно. Еще до Адама Смита сторонники развития, так называемой, “свободной торговли” подразумевали только межгосударственную “внешнюю” торговлю. О внутригосударственной торговле в феодальных тогда странах речь не шла. Всем было ясно, что внутренняя торговля между гражданами для государства это ненужное перемещение стоимостей, от которых стоимости рано или поздно ускользают из-под “ока” государства, и ее развивать не надо.

Это только у негосударственных народов внутренняя и внешняя торговля равнозначны, и этот подход привнесен в современную экономическую науку, в которой отсутствует понятие “государственные интересы”, и само понятие “государство” смешано с понятием “народ”.

“Государственные интересы” предполагают, что то, что человеку нужно, государство ему или само даст, или разрешит собрать урожай со своей земли, взяв свою долю. А в любом обмене заложена несправедливость.

Она заключается в следующем. Справедливым является только равный обмен. Но его сфера в жизни очень узка. Например, один человек у другого разменивает десятирублевую купюру по рублю. Вот это справедливый обмен. А когда один человек за деньги покупает у другого нужный ему товар, сговорившись о цене, то это не “равный” обмен а “взаимовыгодный”.

Возьмем типичный пример взаимовыгодного обмена из советской эпохи. В магазине бутылка водки стоила 5 рублей, а у таксиста ночью – 10. Про таксиста говорили, что он – спекулянт, наживается на народе. Отнюдь нет, ведь не он же устроил “ночной дефицит” алкоголя, а государство своим указом. С точки зрения экономики обмен с покупателями таксист производил взаимовыгодный. Ведь тот, кто покупает водку у него ночью, не может больше нигде ее купить даже за 10 рублей. А ему нужна бутылка именно сейчас. И ему выгодно истратить 10 рублей. Таксист получил прибыль в виде прибавочной стоимости на 5 рублей, а покупатель – прибыль в виде убавочной стоимости на те же 5 рублей, как возможность распить бутылку, не дожидаясь следующего дня. Оба оказались в выгоде.

Но нанесен ущерб государственному престижу. Каким образом? Государство таксисту эту водку, которой он запасся в магазине, по 5 рублей, не продало за деньги, как он решил, а “распределило”. То есть, он обязан был ее или выпить, или кого-то угостить, или, как исключение, уступить ее кому-нибудь за те же 5 рублей. То есть, он получил бутылку не в “собственность”, а в “управление”: “выпил – сдал посуду”. Обменяв же ее на 10 рублей, таксист и покупатель, хоть и совершили взаимовыгодную сделку, оскорбили государство, которое запретило торговлю спиртным ночью.

Но если в государстве разрешен свободный обмен между гражданами, то и тогда это невыгодно государству.

Допустим, два человека обменялись товарами. Товар приобретенный – для человека имеет всегда большую ценность, чем тот, который он отдал взамен. Так же и для второго участника “договора обмена”. Они оба стали богаче. Поэтому их договор обмена и называется “взаимовыгодным”. Но ведь вокруг них существуют другие люди, которые от их договора обмена не увеличили “свои стоимости”, и для них он не выгоден. То есть, при “взаимовыгодном” обмене всегда есть “третий пострадавший”.

Человек, который чаще вступает в отношения обмена, богатеет быстрее, чем тот, который обменов не совершает. Значит, часто обменивающийся гражданин достигает имущественного превосходства над другими гражданами, что не нравится государству, которое всех “любит” одинаково, и само хочет решать, кого ему поощрять через свою систему распределения. Поэтому для государства удобно, когда в нем, как в натуральном хозяйстве, отношений обмена нет вообще, и вместо денег – карточки.

И идеальный гражданин для государства – это тот, который не вступает в отношения обмена с другими гражданами, он все получает от государства, как правило, это военный человек, у него все “казенное”: вещевой и продуктовый пайки, жилье. Его общественный статус должен повышается только с получением очередного воинского звания, а никак с увеличением имущества. Поэтому можно сказать, что для военной мощи государства отношения обмена – необходимое зло, а отношения распределения – идеал.

Но и у “идеального” гражданина есть жена, которая будет смотреть на других женщин, чтобы сравнительным путем оценить, хорошо ли она одета. И она будет конкурировать в одежде и в предметах быта со своими соседками. Хорошо, если при этом она сама будет шить себе одежду и разукрашивать кухонную утварь. Тогда ее стремление к превосходству над соседками не породит отношений обмена. Но, скорее всего ей понадобиться то, что она может только выменять. Кроме жены у “идеального” гражданина есть еще дети и внуки, которых надо “обустраивать”.

Поэтому, пока есть семьи в государстве, между гражданами будут отношения обмена, которые невозможно отменить, так как семья – такая же религиозная организация, как и государство, и у нее свои интересы. Правовое равновесие между семьей и государством в “здоровом” обществе поддерживается Православной Церковью, а в “больном” - только государственным инстинктом народа.

Если противопоставлять коммунистическое и демократическое государства, то коммунистическое государство стремится к отмене всех отношений обмена внутри государства, а демократическое государство стремится, к отмене всех отношений распределения. Таким образом, получается, что и коммунистическое, и демократическое государства стремятся отменить семью, как хозяйственную единицу в государстве. Разница в том, что коммунизм отменяет семью через запрет отношений обмена между семьями, а демократия отменяет семью через запрет отношений распределения внутри семей.

Марксо-смитовские экономисты пытаются смешать сферы обмена и распределения, доказывая, что “распределение” - это тоже “обмен”, только “несправедливый” - “эксплуатация”, со всеми формами которой надо бороться. В реальной же жизни люди не равны по своей силе, и между ними характерны в первую очередь отношения “распределения”, когда более сильный распределяет “стоимости” между собой и более слабыми. Причем, очень часто и “сильный” и “слабый” вполне довольны сложившимися между ними отношениями “распределения” и отменить эти отношения государственным указом невозможно.

Поэтому Советская власть, борясь с отношениями “распределения”-“эксплуатации” между гражданами, лишь усилила отношения “распределения”-“эксплуатации” между государством и гражданами, называя эти отношения “обменом”. Хотя если “обмен” произведен по праву силы одной из сторон, и от него другая сторона не может уклониться, то это “фиктивный обмен”, по сути – то же самое “распределение”.

При демократической власти, которая, декларируя свободу, тоже не признает отношений “распределения”, экономическая наука, ее обслуживающая, пытается все отношения “обмена” и “распределения” не просто смешать, а свести их к “денежному счету”, называя это “монетаризмом”.

В результате экономисты смешивают терминологию из разных экономических сфер, запутывая науку. Удобно же различать термины. Например: к сфере распределения относятся термины, связанные с производственной стоимостью, – “рента”, “издержки”, “амортизация”, “продукты” и термины, связанные с потребительской стоимостью, – “доходы”, “расходы”, “отходы”, “вещи”. А к сфере обмена относятся термины, связанные с меновой стоимостью, – “прибыль”, “убытки”, “товары” и термины, связанные с денежной стоимостью, – “процент”, “кредит”, “деньги”.

Смит предлагал мерить стоимости трудом или хлебом – “простым продуктом”, как писал Пушкин. А его оппонент Рикардо справедливо рассуждал, что труд и хлеб, также как и традиционная мера стоимости - золото, не могут обладать абсолютной ценностью, так как их стоимость зависит от многих причин: стоимость труда – от производительности, стоимость хлеба – от климата, а стоимость золота от наличия рудников и конъюнктуры. И поэтому Рикардо предлагал свою, как ему казалось, незыблемую меру стоимости – капитал. Идея его такова: цены могут расти или падать на любой товар, но соотношение капитала и прибыли на него стремится к некоей постоянной величине: “средней прибыли”, так как капиталисты все время стремятся переводить свои капиталы из малоприбыльных отраслей в “многоприбыльные”, отчего прибыль в “многоприбыльных” отраслях снижается, а в малоприбыльных повышается по принципу сообщающихся сосудов до некоторого среднего уровня. Ну а единица измерения капитала – это курс акций на бирже.

В наше время все знают, что нет менее надежного хранителя стоимости, чем биржевая акция, но во времена Рикардо это казалось неочевидным.

В марксизме принято такое определение капитала: “капитал – это стоимость, приносящая прибавочную стоимость”. К этому определению следовало бы добавить: “…и могущая подлежать обмену”, так как есть много стоимостей, приносящих прибавочную стоимость, но не могущих быть обмененными, например: река из которой ловится рыба; лес, где грибы собирают грибники, не являющиеся владельцами этого леса; дети, помогающие в хозяйстве родителям. Однако для марксизма, все, что приносит прибавочную стоимость, подлежит обмену.

Чем “капитал” отличается от “товара”. “Товар” это часть “капитала”, которая приносит его владельцу вместо “прибавочной” “убавочную стоимость”, в виде расходов на свое содержание, и которая поэтому выставлена владельцем для обмена (продажи). То есть, товар в результате обмена должен вместо убавочной принести владельцу прибавочную стоимость, и обратится в капитал. А капитал – это часть хозяйства, приносящая прибавочную стоимость и могущая быть обмененной, потому что не все в хозяйстве подлежит обмену.

Мы будем термин “капитал” употреблять, когда говорим о сфере обмена, а для сферы распределения будем употреблять термин “хозяйство”.

Обычно государственное хозяйство сравнивают с большим механизмом, “машиной”. Это не совсем верно. Хозяйство, в котором существуют только машины и вещи, можно сравнить с механизмом. Но хозяйство, в котором есть люди, или хотя бы представители живой природы, правильней назвать “организмом”, а не “механизмом”, так как такое хозяйство приобретает свойства организма. И сравнивать его удобней не с машиной, а с каким-нибудь домашним животным, например, лошадью.

Лошадь отличается от трактора тем, что она требует поддержки своей жизнеспособности вне зависимости от того, работает она или нет. Кормя лошадь, хозяин производит для себя убавочную стоимость, но этим сохраняет существующую стоимость – лошадь.

Трактор можно поставить в сарай, законсервировав, хуже он от этого не станет. Лошадь же, если не работает, то, во-первых, все равно ест, а во-вторых, теряет свою выносливость.

Допустим, один хозяин жалеет свою лошадь и берет в аренду у соседа за деньги его лошадь. При этом он ее сильно эксплуатирует, а кормит плохо, лошадь истощается, пока ее хозяин деньги тратит. Хитрый сосед возвращает ему истощенную лошадь. Но и свою лошадь, которая у него стояла в стойле, он тоже загубил, так как у нее возникло “ожирение сердца”, и она потом на первой борозде упадет.

В норме хозяин ухаживает за своей лошадью, вовсе не пичкая ее сверх меры едой, так как от этого она сильнее не станет. Лошадь он кормит по нормам питания, а, не обменивая труд лошади на еду. И работать он ее заставляет вне зависимости от хозяйственной необходимости, чтобы она не застаивалась.

При этом, кое в чем лошадь выгоднее трактора, так как фактически она бессмертна. Трактор, рано или поздно, сломается, а лошадь воспроизводит сама себя – дает потомство.

Также и люди в государстве. Их благополучие с точки зрения государства состоит в том, чтобы они не потребляли слишком много или слишком мало. Но неучастие государства в своем же хозяйстве, приводит к тому, что одни граждане едят слишком мало и погибают, а другие слишком много и погибают.

Что касается частных хозяйств, то для нормальной человеческой психологии естественно стремление не к бесконечному увеличению хозяйства, как самоцели, а к достижению “хозяйственной независимости”, то есть к жизни в “натуральном хозяйстве”. До революции говорили про кого-нибудь: “он живет своим хозяйством”, то есть, не состоит на государственной службе, которая бы его обеспечивала всем необходимым, и не является наемным работником в чужом частном хозяйстве.

“Свое хозяйство” может входить в более крупное “хозяйство”, как это было при крепостном праве. “Свое хозяйство” может быть “натуральным”, и оно дает, хотя и менее обеспеченную, но более независимую жизнь; или “товарным”, в этом случае оно полностью зависит от внешнего мира. Но, как правило, человек живет в своем семейном натурально-товарном хозяйстве. В этом случае, что-то производится для использования в хозяйстве, а что-то для обмена.

Владельца “чистого” товарного хозяйства называют иногда “капиталистом”. Это не совсем точно, так как понятие “хозяйство” шире понятия “капитал”. Хозяйство - это “капитал”, плюс “обслуживание капитала”.

То есть, допустим, лошадь, приведенная на рынок для продажи, – это капитал. Но лошадь дома, которую надо кормить – это часть хозяйства. Машина – это, с одной стороны, капитал, но так как она требует ухода, смазки и своей охраны, то есть, “обслуживания”, то машина для владельца – это его хозяйство – “автопарк”.

Капитал – это часть хозяйства, которая кроме потребительской имеет и меновую стоимость, из-за чего именно эту часть хозяйства надо усиленно охранять от воров.

Капиталом являются денежные накопления. Но деньги в сундуке под замком – это “хозяйство”, а сундук и замок – это “обслуживание капитала”. Другое дело, что стоимость самого сундука незначительна по сравнению с его содержимым, поэтому, сундук с деньгами, принято называть “капиталом”, а не “хозяйством”.

Капитал в “чистом” виде – это капитал в банке, когда хозяин капитала его не сам обслуживает (охраняет), а это делает банк, да еще обещает заплатить за это проценты. Так как это неестественная услуга, то тут можно подозревать мошенничество, что, как правило, и бывает: банки вклады воруют, и банковская система держится на временной инерции между кражей и разоблачением, которой довольствуется всякий вор: по известной схеме: “украл-выпил-в тюрьму”. Вот в узенькой полоске “выпил” и пытается лавировать банкир.

По мере роста капитала в одном хозяйстве, расходы на его обслуживание растут в геометрической прогрессии. Так как на большой капитал много претендентов со стороны, его, как известно, “воры подкапывают и крадут” (Мф.6:19). Поэтому “хозяйство” должно расти быстрее “капитала”, чтобы не оказаться разоренным. Если у хозяина есть большая семья или круг людей, с которыми он связан не “трудовыми договорами”, а “религиозными обетами”, тогда он способен удерживать большой капитал в одном своем хозяйстве. А если этого нет, то капитал появляется в таких случаях у человека в результате воровства, и человек оказывается с ним один на один. Такой капитал можно назвать “случайным”. Он непропорционально велик по отношению к хозяйству, в которое входит. Случайный капиталист, так как в его хозяйстве не хватает потребителей капитала, является вольным или невольным производителем убавочной стоимости, через предметы роскоши. Он реальные стоимости уничтожает как браконьер, отпиливающий у слона бивни.

Вот как-то один такой “случайный капиталист” по фамилии Брынцалов хвастался, как он с женой в Америке в ресторане заказал бутылку французского вина то ли за восемь, то ли за восемнадцать тысяч долларов. А что значит бутылка вина за 10-20 тысяч долларов. Ясно, что тот французский винодел, которому по наследству достался склад вина, заложенный его прадедушкой, будет это вино пить сам со своими родственниками. Но вокруг его фермы бродит какой-нибудь еврей, который скупает у него пустые бутылки и перепродает их своему какому-нибудь родственнику в Америку – владельцу ресторана. А тот наливает в нее что-нибудь, необычного вкуса, и ждет своего клиента. Такие как Брынцалов не каждый день ресторану попадаются, но ресторан на них и держится. Главное, даже нет смысла держать в бутылке за 10 000 долларов настоящее старое вино, так как здравомыслящий богач все равно не поверит, что оно настоящее. Он, если ему надо, купит вино столетней выдержки, непосредственно на винодельческой ферме, сразу ящик и подешевле.

Ресторану нужен “случайный капиталист”, обремененный “комплексами”, который пришел в ресторан, чтобы доказать всему миру, что он “не последний человек”. Он является настоящим клиентом ресторана, на их жаргоне – “лохом”.

Посетитель ресторана платит за “аренду” официанта, так как у него не хватает денег нанять слугу в свой дом на постоянную работу. Богач же, способный выложить за обед в ресторане несколько тысяч долларов, может и дома содержать слуг, поваров и к обеду приглашать художников и артистов, которые услаждали бы его слух и зрение, и прослыть среди них “покровителем искусств и ремесел”.

Но “случайный капиталист” лишен таких возможностей. Он, может, как-то и пригласил домой артистов, которые ему приглянулись по телевизору, да они все загадили или украли, пока обедали, так что пришлось после них полный ремонт делать. И “случайный капиталист” посчитал, что в ресторане ему обедать дешевле, там он и сам может “лить на стены вино…”

Как охранять “случайное богатство” от воров человеку, который всю жизнь до этого общался только с ворами? Он нанимает охранников, и сам бегает перед ними с пистолетом, обещая пристрелить того, кто из них хоть ложку украдет.

“Случайный капиталист” похож на крысу, забравшуюся в элеватор полный зерна, которой некогда поесть, потому что приходится драться с другими крысами за некое “право собственности”.

В конце концов, он становится жертвой более хитрого жулика, который втирается к нему в доверие. На понятии “случайный капитал” существует игорный бизнес, который отбирает капитал у “случайных капиталистов”.

В марксизме капитал подразделяется на “постоянный” и “переменный”, а также на “основной” и “оборотный”.

“Переменный” капитал в марксизме – есть, ни что иное, как “рабочая сила”, “труд”, который рабочий, будто бы, может на что-то обменять, то есть, - это “хороший” капитал; а “постоянный” капитал – это все, что принадлежит капиталисту, и что нужно по Марксу “взять и поделить”. Нам такое подразделение капиталов не понадобится.

Также нам кажется не существенным деление капитала на “основной” и “оборотный”. “Основной” капитал – это здания, станки, а “оборотный” – сырье, топливо и опять же рабочая сила. Но так как мы для себя признали, что капитал – это все то в хозяйстве, что может подлежать обмену, то “основной” капитал – это тот же “оборотный”, но с замедленным сроком обмена.

В марксизме понятие “основного” капитала было введено, чтобы объяснить разницу между “хижиной” рабочего, и “доходным домом” капиталиста. По марксизму, у рабочего – это дом, а у капиталиста, сдающего в своем доме квартиры в аренду, это не дом, а “основной капитал”, который нужно “экспроприировать”, а выручку от сданных квартир делить на всех.

В реальной же жизни, если дом приносит хозяину прибавочную стоимость, например, у человека в нем может стоять швейная машинка, на которой он трудится, то от этого дом не становится капиталом. При чем, этому препятствует государство. То есть, формально, по современным законам, человек может обменять свое жилище, как капитал, на что угодно. Но на практике государство не дает произвести обмен жилья свободно, требует справки и доказательства, что человеку есть куда прописаться после продажи квартиры, что условия жизни детей не будут ухудшены, тем самым внося признаки распределения, в сделку по обмену квартиры.

Таким образом, деление капитала на “основной” и “оборотный” нам кажется недостаточным, чтобы объяснить, где кончается польза от частного капитала для общества и государства, и начинается вред.

В советской экономической науке “капитал” также подразделялся на “производительный” (заводы и фабрики) и “фиктивный” (акционерный). Мы же уточним это подразделение:

“Производительный” (или реальный) капитал бывает двух типов: “производственный” и “торговый”.

“Производственный” капитал производит прибавочную стоимость для владельца путем приложения к нему созидательного труда.

А “торговый” капитал производит прибавочную стоимость для владельца путем выгодного обмена товаров.

Оба этих вида капитала являются “реальными” (“производительными”) капиталами потому, что находятся в хозяйстве своего владельца.

А “фиктивный” капитал - это капитал, который приносит прибавочную стоимость владельцу, находясь при этом в чужом хозяйстве. То есть, в приведенном выше примере, домовладелец, сдающий в аренду квартиры, по этому разделению капиталов, является владельцем фиктивного капитала, так как его квартира находится в чужом хозяйстве той семьи, которая квартиру снимает. И домовладелец может влиять на чужое хозяйство, нарушая его целостность, путем увеличения квартплаты или еще как-нибудь.

То есть, реальный (производительный) капитал – это капитал, который обслуживается хозяйством своего владельца, а фиктивный капитал, - это капитал, который обслуживается чужим хозяйством.

Фиктивный (он же ростовщический) капитал обычно действует в двух формах: кредитной и инвестиционной.

Под кредитным капиталом понимается капитал, который дается в долг. Но умалчивается, (особенно когда речь идет о кредитах, которые берет Россия), что в кредитном договоре самое главное – залог. Вмешательство ростовщика-кредитора в чужое хозяйство основано в первую очередь на удержании или присвоении залога.

Доставшийся кредитору залог используется, как правило, не по назначению, как если бы кредитор получил в залог “куклу Буратино”, а использовал бы его при просрочке платежей как “полено” для печки.

Другая более новая форма фиктивного капитала - инвестиции. Кажется, что инвестиции есть нечто хорошее по сравнению с кредитами, так как инвестор получает не фиксированный доход по кредиту, а долю с прибыли чужого хозяйства, то есть, он как бы “рискует” вместе с должником. Но это только внешняя сторона инвестиций, описанная в учебниках по экономике. А по умолчанию, суть инвестиций в том, что их нельзя вернуть назад владельцу без его согласия. Инвестиции это как, если бы по бедности сдать в своей квартире кухню соседнему ресторану, а потом не иметь право выгнать их поваров, даже вернув ресторану все долги. То есть, в приведенном ранее примере из мультфильма “Лиса, медведь и мотоцикл с коляской” лиса свое лукошко с ягодами в мотоцикл медведя “инвестировала”, получив взамен коляску, причем не в “залог”, а в “собственность”. Но выкупить назад коляску медведь не может, так как лиса отказывается менять назад коляску на ягоды, и он вынужден возить лису в качестве нахлебника на своем мотоцикле.

Инвестиции хуже обычного кредита “под залог” тем, что при инвестициях “залог” на самом деле становится “собственностью” инвестора и обменивается назад только при его согласии. То есть, при обычном займе, если дела в хозяйстве заемщика наладились, можно истребовать залог назад, вернув кредитору деньги, так сказать, “швырнуть в лицо ростовщику его сребреники”, как этот мотив любят обыгрывать авторы художественных произведений. А при инвестициях, заемщик не имеет право вынуть из своего хозяйства инвестиции и вернуть владельцу. Он вынужден всю жизнь работать на инвестора.

В целом, можно сказать, что фиктивный капитал дается в кредит в чужое хозяйство, если есть цель – отнять само хозяйство, и дается в виде инвестиций, если есть цель – отнять доходы хозяйства.

Но в более широком смысле воздействие ростовщического капитала на чужие хозяйства происходит через устройство дефицита, что является вмешательством в государственное хозяйство. Между товаропроизводителем и населением стоят капиталисты-ростовщики, которые концентрируют у себя деньги, поддерживая их дефицит у населения. Товаропроизводитель вынужден понижать цены на свой товар, чтобы его могли купить потребители, у которых мало денег. После чего ростовщик скупает удешевленный товар, часть его уничтожает, чтобы не хранить и избежать его конфискации. А малую часть продает дорого. Далее ростовщик, чтобы сбить всех с толку обвиняет во всем товаропроизводителя. Таким образом, возникновение дефицита, зависит не от монополии на производство или продажу, а от действий ростовщического капитала по скупке товара – “монополии на покупку”. То есть, можно сказать, что для государства вредна не “производственная” монополия, а “потребительская” монополия.

Схема вредительской деятельности ростовщического капитала следующая:

Чтобы обеспечить “перекладывание ответственности на других”, ростовщический капитал на время отчуждается от своего хозяина. То есть, создается новое фиктивное хозяйство (“дочернее предприятие”), в которое передается в управление от реального хозяина его капитал.

Например, ростовщик создал три предприятия: “А”, “В” и “С”. Акции А передаются в собственность В, акции В – в собственность С, акции С – в собственность А. Таким образом, А называется “учредителем С, отвечающим по его обязательствам”, С – “учредителем В”, а В – “учредителем А”. Кого сажать в тюрьму – неизвестно. Это грубая схема. В реальности, какой-нибудь “березовский” создает не три, а двадцать предприятий, акции которых, находятся в собственности друг у друга в разных процентных соотношениях. “Березовский” во всех фирмах консультант, обладающий полнотой информации, кому что принадлежит, и решающий очередь какого предприятия банкротиться, и очередь какого “зиц-председателя Фунта” из двадцати “зиц-председателей” сидеть.

Подобное фиктивное хозяйство занимается “вредительством”, а настоящий хозяин имеет право изъять свой капитал, но при этом не несет уголовной ответственности, если в стране нет понятия “ответственность кредитора за действия заемщика”. А в случае с акциями, противоядием от злоупотреблений “дочерними” предприятиями может быть государственный закон или положение в уставе акционерного общества о том, что “акциями могут владеть или управлять только физические лица, а не юридические”. Наверное, в случае принятия такого закона количество акций в стране резко сократится, так как акции и нужны-то для того, чтобы “отнимать чужое”.

“Фиктивный” капиталист, войдя в силу, начинает вмешиваться в государственное хозяйство, как это сформулировал Березовский: “Капитал нанимает власть”. Но точнее было бы сказать: не “нанимает”, а “похищает”. Под предлогом борьбы с монополиями он требует от государства приватизации. Приобщение фиктивного капитала к доли государственной власти выражается через введение системы парламентаризма. Сам по себе может быть парламент и не так вреден. Он вреден тогда, когда в его функции входит распределение государственного бюджета. Если при этом еще разрешена акционерная собственность, то государство идет к разорению.

Так разорялась дореволюционная Россия: организовывалось акционерное общество для своих людей. Через Думу проводился закон о кредитовании этого АО из государственного бюджета. После этого акции соответственно повышались в цене на сумму бюджетных вложений и продавались через биржу.

В 1914 году возникла противоестественная ситуация. Началась война, а Дума голосует по вопросу: давать ли правительству “военные кредиты”. Сама постановка вопроса была оскорблением государства. Депутаты, как бы сознались в том, что они уже у государства все украли, и теперь решают, как его кредитовать. Большевики же, по своим мотивам, отказались участвовать в этом голосовании и покинули зал заседаний, как оказалось, проявив государственное чутье.

Таким образом, “акционирование – парламент – бюджет” составляет экономическую триаду по разорению государственного хозяйства.

Из-за того, что в государстве невозможно безостановочно увеличивать капитал в частном хозяйстве, не находясь во враждебных отношениях к этому государству, то когда у такого капиталиста появляется возможность через акции и парламент грабить государственный бюджет, то он никогда от нее не откажется. Ведь это гораздо выгодней, чем грабить наемного работника, у которого кроме его “рабочей силы” - “трудовой ренты” ничего нет. У государства всего гораздо больше: и концессии, и лицензии, и налоговые льготы, и просто бюджетное финансирование – все, что составляет накопленные веками природную и технологическую ренты.

И поэтому при одновременном сочетании в государстве системы акционирования и парламента, распределяющего бюджет, происходят время от времени, так называемые, “экономические кризисы”, которые на самом деле есть кризисы “политические”, суть их в том, что производство останавливается из-за того, что все оказывается украдено и спрятано.

Можно сказать, что акции и биржи, затем Дума – эти реформы в дореволюционной России были ближе к Марксу, чем конфискация промышленности, устроенная большевиками после революции. Экономические идеи Маркса по акционированию большевики отложили на 80 лет. Конфискация фабрик и заводов, проведенная большевиками вполне по бандитски, была неизбежна в силу инстинктов самого государства. Государство, как общественный организм, должно было рано или поздно присвоить всякую крупную собственность, находящуюся на его территории, хотя бы руками преступников, которых оно потом покарает.

Против действий фиктивного капитала, производительный капитал идет по пути укрупнения и монополизации своей отрасли производимых товаров. Кажется, что монополизация является врагом конкуренции, улучшающей качество товаров. Но конкурируют не сами товары, которые как неодушевленные предметы не могут стремиться к улучшению своей природы, а конкурируют хозяева товаров, и хозяева стремятся победить друг друга в конкурентной борьбе двумя путями, или повышая качество своих товаров, или понижая качество товаров конкурентов.

И если дать волю двум конкурирующим заводам, то они вооружат своих рабочих и пойдут войной друг на друга. Поэтому конкуренция, приводящая к повышению качества товаров, возможна только внутри одного хозяйства, где нет отношений обмена, или когда она регулируются государством, которое выступает как арбитр на спортивном соревновании, власть которого над спортсменами в рамках игры не ограничена ничем. Идея же “свободной конкуренции” заключается в том, что арбитром является покупатель. Но он не имеет власти над участниками соревнования, как зритель на стадионе, хотя и может выражать свои “зрительские симпатия” свистом или аплодисментами, но на результат соревнования это мало влияет. И покупатель ничем не может ответить на фразу “не нравится – не покупай!”

При “свободной торговле” конкуренция товаров приводит к снижению качества товаров на одном из конкурирующих заводов вплоть до остановки завода. Этим объясняется снижение качества советских товаров после Сталина, когда был “поднят железный занавес”. Советские заводы стали конкурировать с иностранными в рамках свободной торговли, и многим из них стало не до качества продукции.

Марксизм видит корень зла частного капитала не в устройстве дефицита, а в неравномерной монополизации капитала в разных отраслях, как об этом пишет Ленин в работе “Империализм как высшая стадия капитализма”. То есть, кто первый из капиталистов достиг монополии в своей отрасли, тот диктует условия всем другим отраслям. Например, поставщик угля, став монополистом, повышает цены на уголь и обирает не только отдельных граждан, но и затормаживает развитие целых отраслей, использующих уголь, если эти отрасли сами еще не монополизировались. Ленин поэтому предполагал, что монополия тогда хороша, когда государство может распространить ее сразу на все отрасли производства.

Но можно добавить, так как в мире постоянно появляются новые отрасли производства или торговли, то государственная монополия на все хозяйственные отрасли невозможна, хотя и желательна. Вероятно, можно сформулировать правило: когда в какой-либо новой отрасли производительный капитал достигает монополии в государстве, он подлежит конфискации.

На свободном рынке существует понятие “экономическая эффективность” Переработка своих отходов предприятием снижает его “экономическую эффективность”, поэтому в условиях конкурентной борьбы на свободном рынке, предприятие “отходы” выбрасывает “на улицу”.

В США эта проблема решается лишними с налогами “на экологию” с вредных производств. Предприятия их платят, но деньги идут не на очистные сооружения, а на пособия гражданам штата для покупки лишних медикаментов, что, разумеется, повышает рыночный оборот, но воздух не очищает.

Само понятие “экономическая эффективность” есть воплощение зла свободной торговли. Стремление к “экономической эффективности” ведет к увеличению “отходов” - отрицательной стоимости, которая, в конце концов, воплощается в каком-нибудь “онтологическом мусоре”, который уже “некуда девать”.

Считается, что “производительность труда” должна являться показателем “экономической эффективности”. Однако в этом смысле самым эффективным видом труда является воровство, так как вор за одну ночь может украсть то, что человека зарабатывал много лет. Для того чтобы не попасться, вору необходимо быть частью “воровского хозяйства”, в котором он бы действовал сообща с другими ворами, используя принцип разделения труда. Для организации такого хозяйства необходимо снять с людей, кое-какие нравственные запреты, для этого существуют секты.

Секта – это религиозная организация, отрицающая государство, в котором существует. В этом ее отличие от церкви. Психологически сектант освобожден от патриотического долга перед государством, все его силы без остатка направлены на увеличение “сектантского” хозяйства, которое есть экономическая оппозиция государства.

До революции кроме иудеев существовали такие нееврейские секты, как старообрядцы, хлысты, скопцы, которые умели накапливать частный капитал. В наше время, это современные сектанты типа саентологов, а также родовые общины чеченцев, армян, цыган.

У гражданина, лояльно относящегося к своему государству, строй экономического мышления такой, что он не жалеет потраченного труда в пользу государства, о чем говорит русская пословица: “От трудов праведных, не нажить палат каменных”.

А секты можно назвать “экономическими диссидентами”.

Таким образом, существование частного хозяйства оправдано с точки зрения государства при четырех совпадающих условиях: частное хозяйство:

Таких типов хозяйств в государстве может быть два: семья и православная община.

Почему в обществе в свое время возникла идея об акционировании крупных капиталов, чтобы у одного большого капитала было много маленьких владельцев, которые могли бы обменивать его через биржи? Идея была в том, чтобы дробить капиталы на маленькие части, чтобы эти части лучше “двигались” и приносили больше прибавочной стоимости, так как практика показывала, что при неограниченном росте капитала он теряет способность к производству или обмену, и начинает неподвижно лежать “под спудом”, не принося никому пользы. Как у Плюшкина из “Мертвых душ” лежали горы зерна и гнили, потому что он не продавал его купцам, боясь продешевить.

“Сокровище” - официальный термин экономической науки, не нами придуманный.

Обычно, капитал превращается в сокровище, когда он становится слишком громоздок для хозяйства, которому принадлежит. То есть, у хозяина не хватает людей и собственных сил, чтобы управлять капиталом, и он его старается сконцентрировать, чтобы снизить затраты на его охрану, по пословице “подальше положишь – поближе возьмешь”. И “капитал” становиться “сокровищем”.

Опишем этот процесс в экономических терминах. В идеальном капитале его потребительская стоимость равна меновой. Но по мере роста капитала потребительская стоимость его растет быстрее меновой.

При росте капитала растет его “предложение”. Это увеличивает его потребительскую стоимость для владельца, который привыкает быть богатым. А меновая стоимость при увеличении предложения падает.

Также при росте капитала уменьшается его “срок хранения”, так как большой капитал подвержен нападению воров. И хозяин начинает его сильнее беречь, так как он “свой”, - его потребительская стоимость увеличивается. А если капитал “чужой”, то уменьшение срока хранения приводит к уменьшению меновой стоимости, что бывает видно на примере краж из музеев, когда украденные бесценные картины вор сбывает по дешевке, потому что он боится с этой “чужой” стоимостью попасться, и сбывает ее с рук побыстрее; то есть, для него срок хранения украденного мал.

Итак, с количественным увеличением капитала его потребительская стоимость увеличивается быстрее, чем меновая. В итоге, разрыв между потребительской и возможной меновой стоимостью капитала для владельца увеличивается и владельцу становится невыгодным использовать капитал для его приумножения. Так капитал превращается в сокровище: неперемещаемое богатство.

Идея же раздробления капитала путем акционирования, ради увеличения его подвижности в принципе неразрешима, потому что людям в любом коллективе, в том числе и в акционерном обществе, свойственно организовываться иерархически. И в итоге получается, что и над акционерным капиталом устанавливается единоначалие одного владельца, и это не спасает большой капитал от превращения в сокровище.

Все это относится точно также и к денежному капиталу, который хоть и можно физически раздробить на какие угодно малые величины, но в больших объемах и он превращается в денежное сокровище, склонное к тому, чтобы лежать без движения.

Что такое деньги? И какова их роль в государстве?

Вопрос оказывается запутан. Марксо-смитовская экономика называет деньги “товаром”, у которого есть особые свойства: он является “всеобщим эквивалентом”. Такое определение денег противоречиво.

Так как деньги предназначены для обмена, то они, безусловно, – товар. Но то, что предназначено для обмена, имеет разную стоимость для обменивающихся. Значит, в момент обмена деньги нельзя называть “всеобщим эквивалентом” хотя бы для продавца и покупателя.

А в современной буржуазной науке деньгам приписывается еще и свойство “накопления”, которое в советской науке заменено более приемлемым для нее словом “сбережения”. Здесь тоже похоже на противоречие, так как свойства “обмен” и “накопление” не могут быть у одного предмета одновременно.

Правильней было бы дать определение, что деньги – это товар, у которого есть “меновая” стоимость и нет “потребительской”.

О подобном понимании денег говорит Спаситель:

“Покажите мне монету, которою платится подать. …чье это изображение и надпись? Говорят ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак, отдавайте кесарю кесарево, а Богу Божие” (Мф. 22:19-20).

Очевидно, что здесь Спаситель называет деньги собственностью государства-“кесаря”. В этом случае у денег есть потребительская стоимость, но только для государства, так как они его. А для граждан стоимость денег, только меновая. Когда государство дает деньги гражданам, то оно им их дает не в “собственность”, а “управление”.

Итак, “идеальные деньги” - это товар, который является собственностью государства, и для гражданина имеет только меновую стоимость.

Но в реальной жизни деньги имеют потребительскую стоимость. Человек их, конечно, не может “съесть”, но обладание ими дает человеку власть, то есть, деньги при этом не надо тратить, даже наоборот, их надо беречь, само обладание ими дает человеку право распределять в свою пользу чужие стоимости.

Когда деньги были золотыми, граждане их охотно копили, и поэтому золотые деньги в разных странах постоянно исчезали из денежного оборота. Государства их не успевали чеканить. Чтобы решить эту проблему, в разных странах стали печатать деньги на бумаге. С одной стороны государство их может напечатать сколько угодно, а с другой стороны хорошо изготовленные бумажные деньги подделать труднее, чем золотые. И третья выгода бумажных денег: государство может в любой момент отменить хождение таких денег и напечатать новые. Таким образом, бумажные деньги гораздо ближе к “идеальным деньгам”, имеющим меновую стоимость и не имеющим потребительской.

Итак, прогресс в отношении денег шел в направлении от “золотого рубля”, а не к нему. Но до сих пор понятие “золотого рубля” понимается как прогрессивное, и основано на заблуждении, что золото, само по себе имеет во всех случаях одну и ту же меновую стоимость. Но в действительности так никогда не бывает. Где-нибудь в тайге беглый каторжник меняет кулек с золотом на штаны. А в большом городе, за этот же кулек можно купить, например, дом.

Что произошло, когда в России до революции реформой 1895-1897 годов был введен “золотой рубль”? В страну хлынуло дешевое английское золото, на которое, обменяв его на рубли, иностранцы стали скупать предприятия.

Иногда пишут, что “золотой рубль” привел к увеличению производства в России. Но, допустим, даже если и были построены новые заводы, то они принадлежали-то иностранцам, которые и получали с них прибыль, оставляя России массы оторванных от родовых корней спившихся наемных рабочих. Введение “золотого рубля” было для России шагом назад в средневековье.

Мало того, оказалось, что подобная реформа уже проводилась в России в 1839-1843 году. И бумажные деньги тогда тоже стали обмениваться на золото и серебро. Это продолжалось до Крымской войной 1853-1856 годов, в которой России не удалось отвоевать у Турции Константинополь. Не сложно предположить, что и “золотая реформа” 1895-1897 годов привела Россию к двум войнам: Японской и Первой Мировой. Наверное, между золотыми деньгами и войнами есть связь. Тем более что в нашу эпоху мы стали свидетелями того, как американцы устроили в Европе войну с Югославией в 1999 году из-за европейской валюты “евро”, часть которой для поднятия ее авторитета начеканили из золота.

Итак, развитие денежной системы в государстве идет от денег, стоимость которых составляет стоимость металлов, используемых для чеканки, к деньгам бумажным, стоимость которых обеспечивается законами и силой государства.

“Золотой рубль” можно назвать “государственной ересью”, по аналогии с церковными ересями. При “золотом” или “долларовом” рубле в государстве “культ государства” заменяется “культом золотого тельца”.

До революции, когда в России вводился золотой рубль, то был выпущен на бумаге “Государственный кредитный билет”, на котором было написано, что он “обеспечивается всем достоянием государства” и “разменивается на золотую монету без ограничения суммы”. То есть, любому вору, вынувшему этот “билет” из чужого кармана, государство Российское становилось должно, что, конечно, являлось для государства унижением, так как оно не может быть кому-то должно. То есть, священная неделимая собственность государства была выставлена “на кон”. И русские люди с тоской смотрели на эти деньги, чувствуя, что государство катится к гибели.

Кроме того, в теории предполагалось, что только на часть кредитных билетов необходимо иметь золотые резервы, так как не все они будут когда-нибудь предъявлены к оплате, что-то всегда будет в обороте. Но так не получалось, деньги скапливались в руках жуликов, а не честных граждан, именно поэтому Столыпин ратовал за скорейшее создание класса собственников в России, который бы использовал кредитные билеты. Но такой класс так и не создался. А жульнический капитал, состоящий из “Государственных кредитных билетов” сначала выводил их из оборота, в результате чего “государственные кредитные билеты” приходилось допечатывать; а потом предъявлял к оплате, из-за чего государству приходилось прибегать к иностранным займам для закупки золота.

Государственный долг России рос. Надо заметить, что трудно обвинять правителей России в злом умысле, скорее в иллюзиях, так как в денежной сфере очень велико значение предрассудков. Ведь и в Западных странах национальные валюты в то время обменивались на золото. В США только после “Великой депрессии” (1929-1933) был отменен обмен бумажных долларов на золото, а для иностранных держателей бумажных долларов обмен на золото был официально отменен только в 1971 году.

Советская власть внешне сохранила антигосударственную моду обмена денег на золото. Но решала проблему по-другому. Золотой песок можно было получить в банке, сдав “червонец”. Но у простых советских граждан, было так мало денег, что не имело смысла покупать в банке золотой песок, проще было в ювелирном магазине купить кольцо или сережки. А богатые люди в Советском Союзе не могли прийти в банк со своими “червонцами”, так как им было принято задавать вопрос: “откуда деньги?”, который был вопросом риторическим, так как не спасал от тюремного заключения или даже расстрела. Кроме того, обмен рублей на золото при Советской власти был запрещен для иностранцев.

Эта денежная система, созданная при Сталине, была близка к идеалу, так как меновая стоимость советских бумажных денег определялась не столько золотом, сколько большим набором фиксированных цен на основные товары в государственном хозяйстве. На деньгах можно даже было бы написать, сколько стоят основные товары: хлеб, масло, мясо, электричество, бензин, спирт, квартплата.

Червоточина в советскую денежную систему закралась, когда стали выпускать облигации государственного займа, которые навязывали простым гражданам вместо зарплат, что говорит о начавшихся финансовых злоупотреблениях. При чем первые облигации еще при жизни Сталина были погашены за два-три года, а после его смерти о погашении сразу забыли, и денежная система стала расшатываться, пока не рухнула в 1991 году.

По-другому шло развитие денежной системы в Западных странах.

О том, что государство должно вмешиваться в “свободную экономику”, этот принцип появился у английского экономиста Кейнса (1883-1946).

Основу кейнсианской денежной модели составляет “временная” часть стоимости. Кейнс, правда, такой термин не употребляет, его основной термин: “процентная ставка”. В его книге – 300 страниц, и она довольно многословная. Поэтому ее смысл мы опишем своими словами.

По Кейнсу государственное регулирование экономикой сводилось не к фиксированным ценам на основные товары, а к раздаче денег в кредит на поднятие производства всем желающим с достаточно низкой процентной ставкой. То есть, по Кейнсу цены на товары в государстве могут расти как угодно высоко. Стабильной должна оставаться только процентная ставка на кредиты.

При этом совершенно необязательно, чтобы деньги были фиксировано привязаны к золоту или другой валюте. “Кейнсианская” модель экономики обходится без золота. Цена денег определяется через эти же деньги. Как это? Через величину процентной ставки: чем ниже проценты платятся по кредитам – тем выше стоимость денег. И наоборот, если невозможно достать кредит под низкие проценты, а, только под высокие, допустим, 30-100% годовых, то такие деньги имеют маленькую стоимость. И никакого золота для ее определения не надо.

Правда, читатель может заметить здесь логическую неувязку. Чем выше меновая стоимость денег, тем ниже должно быть по “закону рынка” “предложение” денег, и процентная ставка по кредитам должна расти. А если государство напечатает много денег, чтобы раздавать кредиты всем желающим под маленький процент, то стоимость денег упадет “за счет инфляции”, так как на них по факту ничего нельзя будет купить.

И действительно, здесь кроется одна из схем разворовывания государства на базе очередной экономической теории. Считается, что “западное” государство регулирует кредитную ставку, и, как бы, все граждане могут получить “дешевый” кредит. Но в жизни получают не все, а “избранные”, так как для получения кредита нужно оставить что-то в залог. У обычного гражданина, как правило, ничего нет, А у “избранного” для залога - акции и разные ценные бумаги, зарегистрированные в государственных учреждениях.

Этот принцип Кейнса: “дешевые кредиты – для избранных”, утвердился в России при “либерализации” цен в 1992 году, когда инфляция снижала стоимость рубля на 1000% в год, а коммерческие банки, как “избранные”, получали кредиты от государства под “официальные” 100% кредитной ставки, покупали иностранную валюту, в конце года пятую ее часть продавали, чтобы вернуть долг государству, остальное оставляли себе. Никто не запрещал любому гражданину делать то же самое, только кредит ему под 100% никто не давал.

Кейнс свою книгу написал по итогам “Великой депрессии” в США. Ему как англичанину со стороны легче было оценить недостатки американской психологии, которые заключались в том, что американец, слишком любит свои доллары. Любит их так, что они теряют для него меновую стоимость, а имеют только потребительскую, и он не вкладывает их в бизнес, а хранит мертвым грузом дома или в банках, как сокровище, боясь потерять. Выход по Кейнсу следующий: не хотят жадные американцы тратить свои деньги – не надо! Пусть берут кредиты! А так как кредит – это чужие деньги, то тратить их совсем не жалко, и кредиты приобретают меновую стоимость. А как же отдавать кредиты? А отдавать и не придется, так как кредиты брать будут все, и система взаимозачетов будет последовательно погашать все кредиты.

И принципы Кейнса сработали в Америке. То есть, американский гражданин, если у него есть что-то для залога, гарантировано получает деньги в кредит с низкой процентной ставкой – он как бы сам себе их печатает.

Ведь американские граждане воспринимают себя частью государства, поэтому они и государственные флаги на своих домах развешивают. Но так как государство порождает деньги, то и для любого американца – нормально самому порождать деньги в форме кредитов. На покрытие одного кредита берется следующий кредит, на более долгий срок, а в качестве гарантии возврата кредита, кредит страхуется.

То есть, в грубой форме, если нет залога за кредит, то залогом может служить жизнь заемщика. Но как реализовать залог? Заемщиком покупается страховка, а право получения приза в случае смерти заемщика передается кредитору. И если кредит не возвращается, то кредитор убивает заемщика, и идет получать приз. Это утрированная модель кредита, в котором участвует страховая компания, обращающая время жизни клиента в материальный залог.

В реальной жизни страхуется не жизнь, а сам кредит, а это право на страховку дается американским гражданством. Разумеется, не любой американец может порождать таким образом свое богатство по формуле “время – деньги”. И среди них есть свои “избранные”, примерно, 20% граждан, которые имеют “кредитную историю” в банках, то есть, некий авторитет, на основе которого банк решает: достоин ли этот человек того, чтобы породить какую-то сумму денег. Причем “кредитной историей” могут считаться родственные связи или “общественная значимость” человека. Или, если американец купил что-то за границей, например, нефть, на основе договора о поставке, он заказывает в кредит доллары у своего банка.

Итак, “избранный” американец, в отличие от любого другого владельца долларов, имея в кармане, допустим, 100 долларов, может породить сам себе еще 1000 долларов, в виде кредитов, тогда как для любого другого человека его 100 долларов остаются 100 долларами. Поэтому доллар на кредитном счету американца стоит дороже, чем, как теперь принято говорить, “европейский доллар” или “азиатский доллар”, или “нефтедоллар”. Поэтому, воры-казнокрады из России стремятся получить в США, так называемый, “страховой номер”, чтобы быть среди “избранных”. Таким образом, в мировом обороте доллара, американские граждане имеют преимущества, продавая в деньгах будущее время.

Но возникает вопрос, почему доллары, порожденные американскими гражданами, не возвращаются в Америку и не предъявляются к оплате?

Некоторые наши патриотические экономисты утверждают: “доллары не обеспечены достоянием США”, а другие на это им отвечают: “зато доллары обеспечены всей товарной массой производимой в мире, где эти доллары ходят”. Вопрос изначально ставится неверно. Потому что прежде чем отвечать на вопрос об обеспечении доллара, надо выяснить о каком долларе идет речь? На бумажном зеленом долларе написано в переводе на русский язык: “Этот знак – законный носитель всех долгов общественных и частных”. Ни о каком обеспечении доллара речи нет. Этот бумажный доллар мы будем называть в дальнейшем “зеленым знаком”. Но есть другие американские деньги, которые называются “казначейскими векселями” или “казначейскими облигациями”. Вот эти деньги правительство США обещает обеспечить золотом.

А что же такое “зеленый знак”, который продается в обменных пунктах? Это обозначающие деньги - “казначейские знаки”, которые в колониальных странах играют роль “золотого запаса” для местных “обязательных денег” - кредитных билетов. То есть, “колониальный” государственный банк хранит “зеленые знаки”, а на их сумму выпускает свои местные деньги. Поэтому доллары, порождаемые американцами, находят “вечное” пристанище в банках колониальных стран и не “засоряют” своим избытком мировой рынок.

Тут надо понять некоторые свойства банков. Наш гражданин, как правило, понимает банк так: “банк собирает деньги, а потом их раздает в долг за проценты”. Это не правильно. Смысл банка в другом. Средневековый банк собирал золото у вкладчиков, но раздавал в кредит не золото, которое оставалось в банке в виде сокровища, а свои банковские векселя. Таким образом, он мог векселей в долг нараздавать в десять раз больше, чем было у него золота. Векселя же служили средством обмена (в первую очередь для крупных сделок). Выгода была в том, что банк за взятое у вкладчиков золото выплачивал им, допустим, по 5% годовых, а за векселя, которые он сам раздавал в долг, брал по 2% годовых. Но так как векселей, допустим, было в десять раз больше стоимости золота, то прибыль от векселей была в этом случае 2%? 10=20%. 20%-5%=15% - оставалось у банка после расплаты с вкладчиками золота. То есть, выгодно должно было быть всем: и банку, и вкладчикам, и заемщикам. Потом, другой банк “второго сорта” собирает векселя золотодержащего банка, и выпускает на них своих векселей в десять раз больше. И так далее вырастает система банков по степеням надежности, пока не упирается в последнего “обманутого вкладчика”

Таким образом, идея банка заключается в том, что он собирает деньги более “высокого сорта”, а раздает в большем количестве “низкосортные деньги”. И когда говорят, что банк разорился, и нет денег вкладчиков, это неправда. Это все равно, если сказать, что библиотека закрылась, и поэтому книги исчезли. Книги же не исчезают из библиотеки оттого, что персонал уволился. Также и в обанкротившемся банке должны оставаться деньги вкладчиков, так как они из банка никуда не должны уезжать. Вкладчики могут не получить свою прибыль, в этом и заключается разорение банка, но деньги из банка не должны исчезнуть, если их не украдут.

В США исторически сложилось так, что не только федеральные, но и частные американские банки обладали полной свободой эмиссии (выпуска бумажных денег). И в каждом штате были свои деньги. Это вполне всех устраивало, так как граждане в основном делали покупки в пределах своего штата.

Первые общефедеральные деньги были выпущены правительством Линкольна, во время гражданской войны. Одним из результатов этой войны, и видимо самым главным, было создание Федеральной резервной системы, в которую вошли банки штатов, обязывающиеся печатать деньги по определенному образцу с одинаковым обеспечением, хотя и самостоятельно. Когда правительство попыталось ограничить выпуск денег частными банками, банки стали выдавать чеки, так велика была традиция частной эмиссии в США. И сейчас Федеральная резервная система США насчитывает 6 000 частных банков, которые сами печатают деньги, по своим потребностям.

Для русского сознания – эта система непонятна и фантастична, так как в понимании русского человека только государство может печатать деньги и по-другому не бывает. Исторически сложилось, что в России Центральный Банк всегда составлял единое целое с Гознаком и государственной властью.

В классической денежной теории первое, что в ней изучается, - это разница между двумя видами денег: “кредитными билетами” и “казначейскими знаками”.

“Кредитные билеты”, они же “банковские билеты”, они же “векселя” – это “обязательные” деньги, то есть, те, которые могут быть предъявлены государству или банку, их выпустившему, для обмена на золото или что-то иное, имеющее потребительскую стоимость. А “казначейские знаки”, они же “казначейские билеты”, - это “обозначающие” деньги, то есть, те деньги, которые обмениваются между гражданами как угодно, но предъявляться государству для обмена на золото не могут.

Обычно в государстве мелкие купюры являются “обозначающими” деньгами, а крупные – “обязательными”.

Для русского человека, впрочем, нет разницы между “обязательными” и “обозначающими” деньгами. В его понимании обеспечение или отмена любых денег – это добрая воля государства.

Но в различии между обязательными и обозначающими деньгами кроется формула, как американцы обворовывают другие страны. Итак: сначала американский гражданин порождает доллары в своем американском банке. Он выписывает банку “вексель”, гарантированный каким-нибудь “контрактом на поставку нефти”. И “вексель” играет роль “обязательных” денег для банка. То есть, считается, что банк стал богаче на сумму этого “векселя”, поэтому американские банки любят давать кредиты “благонадежным американским гражданам”. Вместо “векселя” банк выдает американцу “обозначающие деньги” – зеленые знаки. Американец увозит их за границу, и сдает в колониальный банк, получив за них местные деньги, на которые он покупает нефть и привозит ее назад в США. А колониальный банк копит и копит зеленые знаки в виде “сокровища”. И если он вдруг начинает “роптать”, то США оказывают на эту колонию военное и политическое давление, открывают уголовные дела по коррупции против колониальных правителей.

Как русские считают бумажные рубли собственностью российского государства, так и американцы считают зеленые знаки собственностью США, в каком бы колониальном банке они не находились. Американцы как миссионеры распространяют по всему свету культ зеленого знака.

Что обозначает зеленый знак в глазах правоверного американца? Он обозначает только то, что он в своем банке взял кредит, возвращать который должен кто-то другой. А зеленый знак есть знак того, что его обладатель должен ценностей на столько-то долларов. Поэтому американцы стремятся навязать другим странам лишние зеленые знаки.

При этом, когда иностранец привозит назад в Америку чемодан с долларами, чтобы на них что-нибудь купить, американцы это воспринимают, как преступление, и сажают этого иностранца в тюрьму. Поэтому у мировых нефтемагнатов возникают проблемы с “нефтедолларами”, они хотят что-то купить, а им говорят, а откуда вы их взяли? Это у вас “наркодоллары”.

Американец – патриот своих долларов. Этим он отличается от еврея. Еврей любит всякие деньги, а американец только свои доллары, всякую другую валюту американец ненавидит. Поэтому введение “евро” в Европе для Америки было национальным оскорблением.

С чем можно сравнить зеленые знаки, которые принимаются за деньги в России, да и в большинстве стран мира, в том числе и в самих США среди бедных слоев населения, составляющих прослойку “домашних рабов” для богатых американцев?

Возьмем обыкновенные квитанции об оплате, которые человек получает в Сбербанке, платя за квартиру и за электричество каждый месяц. И допустим, что где-нибудь в Африке эти квитанции ходят вместо денег, так как там других денег нет вообще. Вот это и есть зеленые знаки, называемые долларами. Эти квитанции, ни по какому закону, не могут быть предъявлены к оплате в Америке. Бумажные доллары ходят в Америке только потому, что в частном порядке эти зеленые знаки и в США играют роль денег, особенно в наркобизнесе. Но в больших суммах американские банки зеленые знаки не принимают. Американские законы вынуждают наркоторговцев вывозить свои зеленые капиталы в третьи страны, где они принимаются к оплате. В этих странах можно что-нибудь купить и ввезти в США. Это американскими законами поощряется. В России прямо противоположная ситуация поощряется вывоз товаров и ввоз зеленых знаков.

Когда открылись Российские границы, зеленые знаки хлынули не только из США, но, в основном, из всех других стран, где они уже были накоплены богачами всего мира, которые сообразили, что большие запасы зеленых знаков неликвидны, а в США за них сажают.

Иностранцам, имевшим зеленые знаки, было выгодно давать российским предприятиям эти знаки в кредит, за будущие поставки сырья и оборудования. Эти зеленые знаки в кредит есть продажа российских ресурсов, но так как продается всего помногу, то порядок такой: мешок зеленых знаков сразу, а товары за них в течение 10-лет, так за один раз вывезти все невозможно. Несмотря на спад экономики России, Россия продолжает оставаться самым крупным экспортером мира. Причем это экспорт не только нефти и газа. Даже по непроверенным и, разумеется, недостоверным данным демократических экономистов Россия опережает весь мир по номенклатуре экспортных товаров. Их 2 000 наименований, тогда как из Германии экспортируется 1 500 наименований, из США – 1300 наименований. И при этом нужно учесть, что большая часть немецких и американских товаров изготовляется где-нибудь в Малайзии, только акции предприятий принадлежат Западным странам.

Но почему у нашего российского населения нет огромного количества долларов от российского экспорта? Потому что несколькими рядами “обороны” встали наши бывшие советские евреи, создавшие свои банки и копившие зеленные знаки в банковских хранилищах в виде сокровищ.

Первый этап: какой-нибудь мелкий коммерсант продает государственную собственность за зеленые знаки, и покупает дом, машину и становится средним коммерсантом.

Второй этап: средний коммерсант узнает, что он не может накопленные зеленые знаки перевести за границу, и становится “осведомленным” коммерсантом.

Третий этап: “осведомленный” коммерсант скупает в России у других коммерсантов на накопленные зеленые знаки ликвидные ценности и уезжает с ними за границу.

Четвертый этап: крупные банки в России проводят очередной “дефолт”, и “вытряхивают” зеленые знаки из карманов оставшихся “неосведомленных” коммерсантов в свои “большие карманы”, составляя “зеленое сокровище”.

Но исторически сложилось так, что в России свои хранилища имели только Центральный Банк и Сбербанк. Коммерческие банки исчезали, кому-то удавалось получить кредитную карту в США и удрать, кого-то застрелили, а зеленые знаки так в этих хранилищах и скапливались в течение 10 лет демократии, только на стеллажах наклейки хозяев менялись.

В хранилищах есть также бумажная валюта других стран, в силу того, что во всем мире велика инерция финансовых предрассудков. Например, даже такая опытная держава как Германия до 1996 года закачивала в Россию свои бумажные немецкие марки, пока там не догадались, что надо вывозить вРоРР Россию американские зеленые знаки.

Но как же говорится по телевизору, что из нашей страны вывозятся капиталы? Что у России долг 150 млрд. долларов? Здесь кроется еще одно крупное надувательство. Дело в том, что в экономических учебниках, и советских, и буржуазных, деньгам приписывается функция “меры стоимости”, что является явной ложью. “Мерой стоимости”, на самом деле, является рубль или доллар, но не деньги. То есть, представим себе, пришел человек из магазина, и сказал: “Я купил килограмм”. Его спрашивают: “Килограмм чего?” - а он повторяет: “Я купил килограмм”. Смотрят в сумку: там, допустим, картошка. Другое дело, когда кто-то говорит: “Я взял литр”. Его никто не спрашивает: “Чего литр?”, так как ясно, что это не вино, не коньяк, а водка, потому что в русском языке существует такая “фигура речи”. То же самое касается рубля. Мы не говорим, как положено, “рубль денег”, а говорим кратко “рубль”, так как рубли у нас только к деньгам и относятся. Другое дело доллары. Когда наши финансисты говорят, что Россия набрала кредитов на столько-то долларов, то забывают добавить “долларов чего?” - Зеленых знаков, векселей, облигаций, или может золотых долларов?

Ввозились же кредиты в Россию в зеленых знаках, как их называют, - “траншах”. Даже фирмы были, обеспечивавшие поставку этой бумажной массы, например, “ФинПА”- “Финансы Петра Авена”. Что это значит? Не то, что он эти финансы накопил, а то, что он их сюда ввозил, вроде “челнока”, и тут их рассовывал по банкам. Как-то было сообщение, что этот Петр Авен, будучи в Аргентине, накупил там бриллиантов в ювелирном магазине на большую сумму. Почему же не в Европе? Потому что в Аргентине он тратил зеленые знаки, там их, как в России, за деньги принимают. Также Руцкой ездил в Аргентину что-то покупать для Курской губернии, потому что, кроме Аргентины, не так много в мире мест, где зеленые знаки можно отоварить.

Российские коммерческие банки брали в кредит из-за границы зеленые знаки, имея на руках лицензии и квоты на вывоз нефти и металлов, но некоторые из этих кредитов правительство России за взятки чиновникам прогарантировало именем государства. Вот это и есть теперь государственный долг России.

Количество ввезенных в Россию зеленых знаков несоизмеримо ни с какими официальными цифрами долгов. Это обороты от продажи нефти и газа, не поддающейся учету продажи леса, рыбных угодий, есть еще наркоторговля, доходы от казино. Кроме того, распродавался морской и железнодорожный транспорт.

В России парк вагонов за годы демократии сократился на 70%. А куда делся? Просто сын министра железнодорожного транспорта Аксененко имел фирму по продаже металлолома. Другой министр атомной энергетики Адамов продал 500 тонн оружейного урана Америке. На мировом рынке уран продается по граммам, а не по тоннам. 500 тонн урана оценивается в 8 триллионов долларов. Но так как у Америки нет имущества на такую сумму, то сговорились на 13 миллиардов, плюс вид на жительство в США лично для Адамова. Этого урана хватит, чтобы американские атомные электростанции работали 200 лет. Правда, не все так плохо, уран еще в России, так как для американцев проблема, как его вывезти, и где хранить – это непосильная задача для их экономики.

Или, например, по официальным данным Россия производит 40% от мирового производства никеля, а США в два раза больше чем Россия. Как же так? Ведь 40% +40%? 2= 120%. А так не бывает. Просто американский никель измеряется в долларах. Тут как в мультфильме “38 попугаев” удав говорит: “А в попугаях я гораздо длиннее!” А американцы считают, что “в долларах никеля оказывается гораздо больше”. Приезжает, допустим, танкер с никелем из России в Японию. С правого борта продается российский никель, с левого - американский в пять раз дороже, хотя весь никель с одного норильского завода. Японцы хотят покупать российский. Американцам это не нравится. И у них, так называемый, “Шестой флот”. “Соломоново решение” - японцы покупают половину российского и половину американского, а в статистических отчетах экспорт США в пять раз больше российского.

Или, что касается компьютерной техники. То, что продается в России, имеет торговую марку какой-нибудь фирмы “Интел”, но при этом, страна-изготовитель, допустим, Малайзия. Это легко объяснимо: предприятие в Малайзии купило торговую марку у фирмы “Интел”. Но один наш знакомый, разбирающийся в восточных письменностях, обнаружил на какой-то микросхеме в компьютере, “сделанном в Малайзии”, иероглифы северокорейского происхождения. Это тоже понятно. Ведь на Северную Корею наложены международные “эмбарго”, и она вынуждена покупать у какой-нибудь Малайзии квоту на ее долю экспорта, и писать на своей продукции: “сделано в Малайзии”. Но в Северной Корее, откуда могли взяться микросхемы? Только из России. Вот такой получается “круговорот товаров в мировой экономике”.

Суммы вывозимого из России измеряются в триллионах долларов. Причем, процесс “подкормки” мировой экономики был налажен еще при советской власти. Бывало, Советский Союз продавал станки, которые на Западе шли на металлолом. Демократические журналисты смеялись, что вот какие станки негодные. Тогда как на самом деле, на Западе просто не было такого промышленного уровня, чтобы эти сложные станки использовать, поэтому их в железобетонные сваи для эстакад замуровывали. Одних прокатных станов в СССР было столько, что если их все запустить, то столько металла не нужно всему миру. Но советская промышленность должна была иметь запас прочности на случай длительной войны. Наш железнодорожный транспорт гонял международные грузы из конца в конец страны по ценам ниже цен на морской транспорт ради того, чтобы, так сказать, “рельсы не заржавели”. Экономика советского “развитого социализма”, подкармливающая Запад, была похожа на спортсмена, который, чтобы форму поддерживать, соседям огороды вскапывал бесплатно; а соседи так обнаглели, что его собственный огород отобрали.

Но если в Россию ввезены триллионы долларов зеленых знаков, то почему объявляют, что у Центрального Банка России золотовалютных резервов всего на 10-12 млрд. долларов, которые он время от времени продает, чтобы удержать, растущий курс доллара? Эти золотовалютные резервы к “зеленой массе” не имеют никакого отношения. Это ценные бумаги или золото, или алмазы или доллары, взятые в кредит официально.

По международным соглашениям, в которые Россию впутали демократы, Россия может напечатать рубли только на официально полученные зеленые знаки. Легализовать же триллионные массы зеленых знаков, накопленных в результате деятельности российских банков, нельзя, так как фактически эти деньги краденные, и они не имеют законного происхождения. То есть, деньги все же “пахнут”. И вопрос “откуда взял деньги?” вполне естественен для подтверждения законности бумажных денег. И чтобы вытащить из подвала на свет миллиард долларов зеленых знаков и как-то ими распорядится, а это целых десять тонн бумаги по 100 долларов, надо везде показывать “сопроводительную записку” откуда они. А российские сокровища из “зеленых знаков” – в основном ворованные, и их никто не примет как платежное средство.

Поэтому приходится брать в очередной раз кредиты. Или Центральный Банк продает золотовалютные резервы, чтобы купить “легальные” зеленые знаки, чтобы напечатать по курсу рубли, которые тоже воруются и прячутся, так как этот курс по отношению к доллару сильно занижен.

Курс рубля к доллару в обменных пунктах, не зависит от свободного спроса и предложения, как уверяют граждан экономисты, а зависит только от соглашения между Россией и США. Другого порядка в мире никогда не было. Конвертируемость валют есть соглашение двух или нескольких стран о том, по какому взаимному курсу они обмениваются. Курс рубля к доллару определяет “Большая семерка”, он занижен, приблизительно в 50-100 раз. На самом деле реальный доллар вряд ли достигает стоимости наших 50 копеек. Заниженный курс рубля позволяет иностранцам банкротить и скупать российские предприятия и вывозить по стоимости, заниженной в 50-100 раз, российское сырье и готовую продукцию.

Допустим, Россия в очередной раз берет кредит для раздачи пенсий, а за него отдает рыбные уловы. Кажется, что проще раздать рыбу пенсионерам, раз денег нет. Но вместо этого, пенсионерам дают рубли, на которые они могут купить рыбу только у иностранного торговца в десять раз дороже.

Как-то в газете “Дуэль” А.П.Паршев написал формулу нашего разорения: “Съел “сникерс” – вывез полдоллара”. Эта фраза не содержит смысла. Надо говорить так: “Съел окорочек – вывез вагон леса” - примерно такое соотношение.

С одной стороны американцам выгодно, чтобы в России было много зеленых знаков, американцы бы их печатали, а русские отдавали бы за них свою промышленность, а на зеленые знаки покупали бы еду и телевизоры в Китае, Тайване, Аргентине и Новой Зеландии. От безделья русский народ утерял бы промышленные технологии и перестал бы представлять военную угрозу. Но так как зеленые знаки, не доходили до граждан, а оставались в банках, в которых, “что упало, то пропало”, то возник другой вариант, исходивший из теории монетаризма: изъять все деньги из оборота, чтобы остановить российскую промышленность. Но и он не удался в силу того, что деньги в российской промышленности исторически не играют регулирующей роли. То есть, один завод, как отсылал гвозди на другой, так и продолжал отсылать, и без денег, и также получал доски с третьего завода. Конечно, по отдельности русские люди без зарплаты работать не хотят. Но когда они собираются вместе, то в них действует “коллективный разум” русского народа, который не связывает труд с получением зарплаты. И если речь идет об оборонном заводе, то “коллективный разум” рассуждает так: “есть зарплата, нет зарплаты, а патроны делать надо, а то придут враги, и нечем будет отстреливаться”.

Но зеленые знаки, лежащие в Москве в виде банковских сокровищ, для американцев – стали проблемой. Они, конечно, не могут быть предъявлены к оплате в США, но если они как-нибудь “всплывут”, то может рухнуть паразитическая финансовая система. Директор Центрального Банка Геращенко, как-то заявил, что в Москве столько долларов (в зеленых знаках), что ими все улицы можно засыпать. А советник Международного валютного фонда Сакс, на всякий случай уточнил, что Россия Америке ничего не должна. Действительно зеленые знаки нам дают не США, а МВФ.

Наши экономисты говорят о долгах России, но помалкивают о том, сколько США должны России. Даже появилась идея, воплощаемая американским экономистом Линдоном Ларушом, что США должны все долги “третьих стран” отменить. Эта тема с дальним прицелом, так как, если произвести взаимозачет, то выясниться, что это США всем странам должны и больше всех России.

Но об этом не принято говорить. Собирается какой-нибудь Парижский клуб кредиторов. От каждой страны - по еврею. Все страны друг другу должны, но долги все никак не пересчитываются. Евреи в этом клубе могут вечно заседать и внукам своим оставить. Как у Райкина: “Ты меня уважаешь, я тебя уважаю. – Мы с тобой уважаемые люди”. Только российского еврея там не уважают, ему даже лингафонной кабины никак не сделают, он без наушников сидит, потому что у России меньше всех долгов – по статистическим источникам до 140 млрд. долларов. У Германии, например, 300 млрд. долларов, у США около 700 млрд. долларов государственного долга, а вместе с долгами частных компаний – 6 триллионов долларов долга. Причем, эти данные взяты из “либеральных” источников, которые очень предвзяты и запутаны. А если по честному посчитать, с учетом истинной цены доллара по отношению к рублю, то страну нашу обворовывают и собираются делать это и в дальнейшем.

США хотят России оказать с их точки зрения благодеяние. Они планируют зеленые знаки, лежащие в Москве, сжечь. Для этого были выданы средства на постройку в Москве трех мусоросжигающих заводов и реконструкцию еще одного. Заводы построены, но, судя по разным признакам, зеленые знаки еще не сжигались. Видимо российские владельцы “зеленой массы” даже если и понимают, что истратить ее невозможно, за границу не вывезешь, а в России эта “масса” является вещественным доказательством их преступлений, но все равно не решаются ее сжечь, так как “зеленая масса” делают их “уважаемыми людьми”. Зеленые знаки в больших количествах в разных странах символизирует власть.

Черномырдин как-то, будучи во Франции, как сообщала пресса, не смог оплатить купленный гамбургер. Не потому, что у него мало зеленых знаков, а потому, что они не являются в “цивилизованных” странах платежным средством, а те кредитные карточки, которыми, наверное, набит его бумажник, оказались “липовыми” для европейской банковской системы. Однако, что же Черномырдину или там Касьянову выкинуть свои запасы зеленых знаков? Нет. Ведь без них он – никто. И он их будет продолжать копить, ради поддержания своего общественного статуса. Для него и для других богачей – зеленые знаки имеют накопительную функцию.

То есть, современный “скупой рыцарь” собирает не бриллианты, а зеленые знаки. Это удобно для Америки, можно печатать зеленые знаки, не боясь того, что они будут предъявлены к оплате. Богачи в колониальных странах их собирают и прячут, и как держатели больших запасов зеленых знаков пользуются наибольшим уважением в обществе. А чтобы роль зеленых знаков, как мерила общественной значимости, не иссякла, американцы, прежде всего, стараются контролировать средства массовой информации, снимают художественные фильмы, в которых герои бьются за чемодан долларов.

И где-нибудь в России или Африке местные “черномырдины” и “лужковы” соревнуются между собой, кто из них больше миллиардов зеленых знаков насобирает. И чтобы обогнать друг друга, они готовы продавать из своих стран, все, что ни есть ценного.

Почему наши правители или экономисты обо всем этом не говорят? Некоторые потому, что не хотят огорчать своих американских господ, некоторые потому, что сами не понимают, что происходит, а некоторые понимают, но в марксистской терминологии, им не хватает понятий, чтобы объяснить происходящее народу так, чтобы это было достоверно, и не объявили бы сумасшедшим.

Существующая система мировых финансов возникла и развивается достаточно стихийно. Человека, который ее придумал и держит в руках все нити, не существует в природе. Описать все ее термины трудно, так как новое поколение воров придумывает новые названия старым методам воровства, отлаженным еще со времен Адама Смита. В основе этой системы лежат финансовые предрассудки разных народов. Поэтому, вопрос о том, что такое деньги, самый запутанный вопрос в экономике, так как функции денег у разных народов сильнее всего зависят от народных обычаев.

Но самая непривычная с точки зрения русских традиций финансовая система сложилась в Англии. Правительство Англии само не занимается печатанием английских фунтов стерлингов. Право эмиссии денег принадлежит “Английскому банку”, который является не государственным, а частным учреждением - собственностью нескольких семей еврейских банкиров, у которых государство в Англии берет взаймы фунты стерлинги на бюджетные нужды.

Такое полное отделение денежной системы от государства сложилось в Англии исторически. Когда-то очередной английский король брал у еврейского ростовщика взаймы золото. Затем он через некоторое время опять приходил к еврею за новым займом, и тот ему опять давал. При этом король, конечно, не понимал, куда у него подевались предыдущие деньги. И беря новый заем у еврея, он с изумлением обнаруживал, что это те же самые деньги, которые он уже брал раньше (отметины на монетах, допустим, были сделаны его рукой). Для короля было загадкой, как золото опять возвращалось к еврею?

Ответ на эту загадку есть. Прежде чем дать деньги, еврей узнавал, где король их будет тратить, и бежал в то место, “свой карман подставлять”. А в “том месте” у него был или должник, или родственник, и деньги опять возвращались к еврею. Это называется “контролировать денежные потоки”. Английские короли эти потоки не контролировали, поэтому они, в конце концов “махнули рукой”, и отказались от прав печатания денег в пользу евреев. Для евреев же Англия оказалась удобным бастионом после ряда гонений, близким к Европе, но отгороженном от нее проливом-“рвом”.

То есть, когда говорят, что мировое еврейское правительство находится в Лондоне, то не объясняют физический смысл понятия “мировое еврейское правительство”. А он заключается в том, что английской денежной системой владеют частные еврейские банки, независимые от английского государства.

Между англичанами и евреями возник буквальный симбиоз, наподобие симбиоза рака и актинии. Англичанин плавает по морям, а у него на корабле еврей с золотым мешком. Так бы англичанин еще думал, куда ему поплыть, а тут еврей дело находит. Это тоже как в мультфильме “Лиса, медведь и мотоцикл с коляской”, но при этом медведю нравится шуструю лису катать, так как это для него повод руль покрутить.

На англо-еврейский симбиоз в начале 20-го века возникла “мода”. Но в России он не сложился по двум причинам: во-первых, из-за непримиримости православной и иудейской религий, а во-вторых, из-за того, что русские и евреи одинаково понимают деньги, как символ власти, дающий право управления. Но для русских эта власть должна быть только в руках государства, а не частного лица, тем более - иудея. Для западного человека деньги – это не символ власти, а символ собственности, поэтому он более спокойно относится к тому, что деньги с изображением “христианского кесаря” находятся в руках иноверца. И англичане достаточно хладнокровно относятся к унижениям Королевского дома в еврейской прессе.

Однако, уже после Первой мировой войны стало ясно, что англо-еврейский симбиоз приводит к упадку и Англию, так как в результате этой войны Англия потеряла монополию на вывоз денежного капитала, а после Второй мировой войны, она утеряла и военное могущество.

У читателя может возникнуть вопрос, откуда мы взяли сведения о финансовой системе США и Англии, о независимости выпуска денег от государства? Эти сведения мы собрали “по крупицам” из разных “больших и малых” энциклопедий и учебников. Они не являются тайной, но книги по экономике пишутся так, что в них существенные сведения упрятаны в потоках псевдонаучного словоблудия. Авторы-экономисты, как правило, не умеют выделить главное, описывая какое-либо экономическое явление. Поэтому мы не можем выбрать подходящих цитат. Единственное, что у нас есть в руках, подходящее для цитирования, это Федеральный Закон о Центральном Банке Российской Федерации, принятый в 1995 году.

Видимо мировое еврейское правительство пытается во всех странах, где это возможно, отделить денежную систему от государства, чтобы взять ее под свой контроль. В демократической России тоже был принят закон о Центральном Банке России, как о независимой от государства организации. По этому закону:

Банк России является юридическим лицом…” (ст.2).

И при этом скромно отмечается, что “Получение прибыли не является целью деятельности Банка России” (ст.3), мол, если и бывает она, то случайно, не обращайте внимания!

В статье 3 декларируется благая цель Банка России: “защита и обеспечение устойчивости рубля”. Для этой цели почему-то нужна именно независимость Банка России от всех других государственных органов. Но лучше бы сформулировать, что “целью Банка России является контроль над денежными потоками”. И с этой задачей Банк России не справляется, так как деньги, которые он раздает каждый месяц на пенсии и зарплаты, не возвращаются к нему, а исчезают в частном секторе. Их приходится допечатывать, беря кредиты.

С одной стороны “Банк России подотчетен Государственной Думе Федерального Собрания Российской Федерации” (ст.5), но в этой же статье сказано: “Банк России в пределах полномочий, предоставленных ему Конституцией Российской Федерации и федеральными законами, независим в своей деятельности. Федеральные органы государственной власти, органы государственной власти субъектов Российской Федерации и органы местного самоуправления не имеют права вмешиваться в деятельность Банка России по реализации его законодательно закрепленных функций и полномочий, принимать решения, противоречащие настоящему Федеральному закону”.

Подотчетность же Банка России не предполагает какую-то особую ответственность руководства Банка, кроме “отчетов” и “аудита”. Зато сам Банк России “…издает нормативные акты, обязательные для федеральных органов государственной власти…” (ст.6).

Самая, на наш взгляд, нахальная – 7 статья. В ней сказано, что “Банк России не может участвовать в капиталах кредитных организаций, если иное не установлено федеральным законом”. Но тут же поправкой от 1998 года в эту же статью добавлен список из нескольких “избранных” банков, большинство из которых имеют иностранный адрес, и на которые действие “настоящей статьи не распространяется”, и в которые Банк России “обязан” вложить капитал. Как будто Закон о Банке России не государственный закон, а устав “частной лавочки”.

На практике, конечно, независимость Банка России не удается реализовать полностью. Так как в Российском обществе мало кто может поверить, что Центральный Банк может быть на самом деле независим от государства, и над его руководителями всегда существует патриархальная угроза посадки в тюрьму по уголовным делам, чем контроль над ними и осуществляется. И с этими традициями трудно что-то поделать. Государство в России не может себя отделить от печатания денег.

В наше время на телевизионных экранах тип экономиста-демократа с бегающими глазками чередуется с типом экономиста-“патриота” с блуждающей улыбкой изобретателя вечного двигателя. Обе разновидности экономистов, отрицая или соглашаясь с марксизмом – очень удобной идеологией для проведения разных экономических афер, тем не менее, берут за основу его ложные идеи.

Первая ложная идея: что богач никогда не уничтожает, а только присваивает стоимости, отнятые у бедняка.

Вторая ложная идея: измерение стоимостей трудом, и труда – приобретенными человеком стоимостями, если человек обходится минимумом средств производства (то есть, получается, что самый большой труженик тот, кто ворует).

Третья ложная идея: отрицание самоценности государства.

Большевики-марксисты после революции, так как сразу отменить государство им не удалось, свою экономику назвали “государственным капитализмом”, но через какое-то время стали называть ее “социализмом”. В чем различия?

Чтобы узнать это, мы открыли энциклопедический словарь советского образца 1982 года (там статьи короче, чем в “Экономической энциклопедии”). Про “государственный капитализм” было написано, что он “существует в форме концессий, предоставленных иностранному капиталу, аренды государственных предприятий, смешанных обществ, частной торговли на комиссионных началах кооперации и др.”

В этом определении “государственный капитализм” очень похож, как можно заметить, на “простой капитализм”, который у нас в России сейчас.

Но в словаре “государственный капитализм” первых годов Советской власти противопоставляется некоему “государственно-монополистическому капитализму”, который есть – “соединение силы капиталистических монополий с силой буржуазного государства” и который предполагает “создание государственного сектора народного хозяйства”.

Однако можно предположить, что “государственно-монополистический капитализм” – это ничто иное, как “социализм”, когда в государстве почти все монополизировано государством, которое и цены назначает, и зарплаты выплачивает.

Мы посмотрели статью о социализме, чтобы уточнить, что это такое. Там было написано: “Социализм – первая, или низшая стадия коммунизма”. А дальше шла история социализма в СССР и описание того, как он хорош.

Единственная фраза в статье, описывающая экономику социализма, звучала так: “Экономическую основу социализма составляет социалистическая собственность на средства производства”. Это все равно, что сказать “масло состоит из маслянистого вещества”.

Пришлось открывать статью “коммунизм”. Про коммунизм было сказано в том смысле, что он неописуем, и нельзя выразить, как при нем будет хорошо.

Из конкретной информации о коммунизме было сказано, что он “сменяет капитализм” и “основан на общественной собственности на средства производства”.

Посмотрели статью “общественная собственность”. Там было: “см. социалистическая собственность”.

В статье “социалистическая собственность” оказалось, что это опять же “общественная собственность, основа производственных отношений социалистического общества”.

Поиск истины по словарю удивлял, как казалось, надуманной сложностью вопроса: зачем составители словаря гоняют “основополагающие” термины из статьи в статью как шары по бильярдному столу? Почему было не дать им точное определение?

Но, наконец, про “социалистическую собственность” мы нашли, что ее “основная форма” – “государственная собственность”.

В статье “государственная собственность”, самой короткой, говорилось, что она “означает принадлежность государству материальных благ…”

А в статье “государство”, государство определялось совокупностью трех составляющих: власти, законов, территории.

Итак, если логически объединить все определения из словаря, то получается, что “социализм” – это все же “государственно-монополистический капитализм”.

Но чем плохо это определение, что его пришлось собирать по всему словарю? В чем была здесь “крамола” для Советской власти?

Оттолкнемся от вопроса, чем с точки зрения экономики социалистическое государство отличается от капиталистического предприятия – фабрики?

И там и там действует система распределения. И в фабричном, и в едином государственном хозяйстве благосостояние его членов зависит от доброй воли управителей. У государства есть армия, у фабрики есть сторожа. У государства есть герб, у фабрики торговая марка.

На первый взгляд разница в том, что государству граждане платят налоги, а фабрика сама платит налоги государству. Но государственные налоги – это всего лишь способ перераспределения прибавочной стоимости внутри хозяйства.

На фабрике директор тоже перераспределяет прибавочную стоимость от работника к работнику, чтобы они ее умножали с наибольшей полезностью для фабричного хозяйства. При этом все стоимости на фабрике, все детали и полуфабрикаты принадлежат не работнику, а фабрике.

Также и в государстве. Государство берет налог с граждан, которые умножают стоимости, пользуясь землей государства, его ресурсами. То есть, налог – есть плата за аренду государственной собственности. То же касается денежных налогов. Деньги, в нормальном государстве – собственность этого государства. Деньги - это благодеяние государства для граждан, так как для своих нужд государству более удобна “карточная” система распределения, когда всем выдается по карточкам 1 кг сахара и 1 бутылка водки; а не “денежная”, когда у одной части граждан – алкоголизм, а другой – сахарный диабет, потому что они сами решают, что и в каком количестве покупать в магазинах.

То, что в России сейчас рубль привязан к стоимости зеленых знаков, которые есть собственность США, обозначает, что само государство Российское платит налог американскому. США собирает налог за пользование своими долларами другими странами. Таким образом, получается, что государство, как и частное предприятие, вполне может платить налог еще кому-то, от кого зависит политически.

Наши же российские налоговые органы в государственном хозяйстве играют бутафорскую роль, и то, что они собирают, как раз хватает на их содержание. Это происходит от порочной практики обложения налогом “прибыли” предприятий, так как прибыль – понятие трудноуловимое, и налог на нее – хорошая почва для злоупотреблений и взяток. Прибыль принадлежит предприятию, а “правильный” налог это тот, который берется со своего имущества (“кесарю кесарево”), а не с чужого.

Возьмем для примера помещичье хозяйство, которое сейчас называют “фермерским”. Это натурально-товарное хозяйство. Урожай каждый год разный, так как зависит от погоды. Часть урожая потребляется самим хозяйством, а часть, по усмотрению хозяина, обменивается, в том числе и на деньги для оплаты за электричество и за аренду земли. Как с такого хозяйства взять налог на прибыль, ведь прибыль невозможно справедливо посчитать?

Этим вопросом занимался советский экономист А.В.Чаянов (1888-1937). Он пытался составить типовой бюджет для обложения “крестьянина-единоличника”, чтобы ни одна курица не ушла из-под налогового контроля. Выглядит это в его книге очень запутанно, много таблиц и типовых отчетов, чтобы заполнить которые, крестьянин должен был забыть своих реальных коров и куриц.

Налог же с помещичьего хозяйства проще и естественней брать только с излишков, которые обмениваются на деньги, путем или установления закупочных цен на урожай, или установления “налога с продаж”, являющийся налогом за пользование деньгами.

Таким образом, существуют два вида правильных налога, не сложных для сбора и не требующих участия налоговой полиции: это 1) плата за аренду земли и ресурсов и 2) налоги с договоров обмена, где участвуют деньги (нотариальные договора и “налог на добавленную стоимость”).

Правильная роль налоговой полиции – это слежение за тем, чтобы хозяйства занимались утилизацией своих отходов. Тут и в сговор войти трудно, так как результаты сговора будут заметны окружающим. То есть, “правильная” налоговая полиция – это экологическая полиция.

Теперь сравним бюджеты фабрики и государства. Бюджет фабрики строится на равновесии баланса между производством и потреблением. Прибыльное ли предприятие или убыточное для баланса предприятия это не имеет значение. Его активные и пассивные счета уравновешиваются таким образом, как будто, предприятие, сколько произвело, столько и потребило. На первой взгляд и бюджет государства состоит из этой же диады: производство-потребление, и если государство потребляет больше чем производит, то оно допечатывает облигации на сумму “съеденного” и таким образом сводит баланс к нулю. Но так мы понимаем государственную экономику, исходя из марксо-смитовских понятий.

В реальном же государстве, пока оно еще не разорилось, и не потеряло государственности, есть явная или же скрытая от бюджета область государственного хозяйства, которая называется “накоплением”. Это функция не есть ни “производство”, ни “потребление”, а нечто третье, отличающееся от них.

“Накопление” в государстве не есть накапливание для обмена, а есть накопление того, что не подлежит обмену, и выводится из обычного бюджета. На фабрике такое действие считалось бы воровством. Фабрика имеет статус юридического лица и все ее имущество, включая торговую марку, учтено бухгалтерским балансом, и может быть продано или конфисковано. В современном буржуазном мире предполагается, что и государство – тоже юридическое лицо, способное отвечать “всем своим имуществом”. И в Конституции России даже записано, что гражданин может подавать в суд, в том числе и международный, на государственные органы (ст. 46). Но на практике государственные органы у нас не являются “юридическими лицами” и заявления на них российские суды не принимают.

Это коренное отличие государства от фабрики, - оно не является юридическим лицом. Все имущество юридического лица подлежит обмену, а у государства далеко не вся собственность подлежит обмену. В этом смысле государство – “надюридическое лицо” - церковь.

Допустим, церковный священник сделал заказ иконописцу расписать стены храма. Даже, если священник заплатил иконописцу за работу, то роспись не учитывается приходской бухгалтерией, так как роспись не имеет меновой стоимости, потому что не подлежит обмену. Расписанные стены или иконы относятся к сфере “накопления”. Верующие, молясь в храме, не “потребляют” иконы и росписи, как свечи, которые сгорают, а “пользуются” этим “церковным накоплением”, не умаляя его стоимости. И за “пользование” “церковным накоплением” вносят свою “лепту”.

Так же происходит и в нормальном государстве. Только предметами накопления являются в нем – земля, исторические памятники, художественные произведения, государственные традиции, символы, история, наука, язык, часть произведенных материальных благ, вооружение. Пользоваться ими и приумножать могут все, но “потребить” никто.

О том, что у государства в отличие от юридического лица – фабрики, кроме функций производства и потребления, есть вполне естественная для него функция “накопления”, марксо-смитовская экономическая наука не знает в силу того, что государство в ней – общественный договор и не обладает самоценностью. И для Советской власти функция накопления у государства по факту была, а в теории ее приходилось скрывать.

Это слабое место советской идеологии правильно угадал Жванецкий, который смеялся над выражением “закрома Родины”, мол, где они эти закрома, кто их видел? По марксизму никаких “закромов Родины” быть не может. Только Ленин, найдя у “плодовитого” Маркса соответствующие цитаты, “углубил марксизм” и обосновал некое “государство переходного периода к коммунизму” – которое может накапливать средства для подготовки мировой революции. Но при этом накопленное “государственное” достояние стало называться по коммунистической терминологии “народным” достоянием.

Поэтому авторы попавшего к нам энциклопедического словаря в целом были правы, уклоняясь от прямого утверждения, что социалистическое государство и “государственно-монополистический капитализм” - это одно и то же. Действительно, “капиталистическое хозяйство” – это хозяйство, все имущество которого может подлежать обмену, а “государственное хозяйство” шире “капиталистического”: в нем, как в церковном хозяйстве, далеко не вся собственность может подлежать обмену.

Итак, есть ли все-таки эти “закрома Родины”, или их уже давно разворовали? Ведь со времен отмены в 1977 году “сталинской” Конституции, в которой прямо говорилось, что государственная собственность, (она же “общенародная”) – “священна”, прошло много времени. И за это время священную государственную собственность могли разворовать, так как ворам сподручней воровать то, что считается несуществующим, и его искать не будут.

Возьмем, например, Гохран - хранилище государственных сокровищ. О нем очень редко пишут. Все наши сведения о Гохране основаны на слухах. Иногда только прессе мелькают сообщения о Гохране в том смысле, что его собираются акционировать и акции продавать на мировом рынке.

Есть Третьяковская галерея, есть Эрмитаж, есть Алмазный фонд и Оружейная палата. И везде сосредоточены государственные накопления, которые выставлены для обозрения. Но есть Гохран, сведения о котором напоминают легенды.

Будто бы в современном виде он был построен в конце прошлого века в подвалах Кремля. В него ведет дверь высотой 80 см, за ней узкий длинный проход, пройти через который можно только, хорошо нагнувшись.

В Гохране хранятся не золотые слитки, а только украшения из драгоценных металлов и камней, имеющих художественную ценность. В иностранных каталогах есть предположительные ссылки, что хранятся также и картины.

У Гохрана есть филиалы, предположительно, в Петербурге, и в Екатеринбурге. В последнем складываются изумруды и прочие драгоценные камни из “самоцветной горы”.

Россия, как государство, пережила много великих государств. Исчезло Древнеегипетское государство, и пирамиды, оставшиеся от него были ограблены. Исчезла Византия, и часть ее наследства, в том числе и библиотека, которая теперь называется “библиотекой Ивана Грозного”, переехала в Москву. Поиски библиотеки каждый раз заканчивались тем, что очередной найденный подземный ход тут же замуровывался, будто цари и генеральные секретари боялись прочитать в этой библиотеке что-то такое, что отвергало бы их права на престол.

Но так как история Российского государства не прерывалась в течение веков, в нем ценности накапливались и накапливались. То, что было похищено во время нашествия Золотой Орды, постепенно вернулось назад по мере ослабления и исчезновения Орды. В наше время поднимается вопрос о том, что сокровища Трои находятся в Эрмитаже, тогда как до войны они принадлежали Германии. Но так случилось, что Германия нанесла России большой материальный ущерб во время последней между ними войны, и войну эту проиграла. Сокровища Трои пошли как компенсация за разрушенные города.

Или вот такой довольно известный пример из школьной программы. За убийство русского посла в Персии Грибоедова, персидский шах подарил Николаю I алмаз “Шах”. В Советский школе этот исторический эпизод трактовался, как слабость царской власти.

На тут дело не в обмене человеческой жизни на камень. Россия от такого обмена не стала богаче. От шаха требовалось показать свое сокрушение о происшедшей трагедии. Он, может, с удовольствием вырезал бы 10% своего населения, только чтобы алмаз не отдавать. Но нужна была истинная для него жертва, и пришлось отдать самое ценное.

И вот такими прибытками потихоньку накапливаются сокровища сильного государства.

Но откуда известно, что сокровища Российского государства, собираясь, одновременно не разворовываются с еще большей скоростью?

Вот как было во время нашествия Наполеона. Легенда гласит, что солдаты Наполеона искали сокровища Кремля и нашли какую-то дверь, которую Наполеон тут же велел засыпать. Считается, что он не хотел из-за этих сокровищ потерять контроль над армией, она ему была дороже.

Легенда о Гохране гласит, что когда к власти пришли большевики, они долго не могли подобрать начальника Гохрана. Первые несколько начальников быстро сходили с ума, некоторых ловили на рынках с карманами, набитыми драгоценностями.

При Сталине слово “Гохран” лучше было не произносить, и вообще, о нем не думать. После Сталина кремлевские правители посещали Гохран не часто. Брежнев, например, ни разу не посетил Гохран, что похоже на правду. Он знал про себя, что от какой-нибудь подаренной ему сабельки, инкрустированной бриллиантами, он уже “плывет”, а уж в Гохран ему лучше не ходить, чтобы “почва из-под ног не ушла”.

По нашим предположениям Ельцин посетил в Гохран где-то в 1992 году, после чего в прессе появилась формулировка “президент работает над документами”.

Мы не уверены, что сокровища Гохрана еще существует, и что их не разворовали за десять лет демократии. Ведь пишут же в прессе, что в Алмазном фонде подменены почти все алмазы, что в Третьяковской галерее много копий вместо подлинников.

Мы только предполагаем, что Гохран не разграблен, потому что большое сокровище “трудноперемещаемо”, оно, как бы, само себя охраняет. Разграбить Гохран – это технически сложная операция, требующая высокого уровня организации. Один ветеран войны нам рассказывал, что в 1941 году, когда ему было 16 лет, их, курсантов военного училища, послали разгружать вагоны эвакуированного золота. И они перетаскивали слитки на строительных носилках. На эту работу отряжали подростков, так как у взрослых людей могли возникнуть “соблазны”. У современных демократов, как мы думаем, нет такой дисциплины между собой, чтобы обокрасть Гохран, так как каждый вор в этом случае будет не столько сам воровать, сколько следить из зависти, чтобы другие больше не украли.

Вероятно, из-за подобных сложностей кража сокровищ Гохрана подготавливается потихоньку выпуском акций на Гохран, а когда акции распространятся, то акционерное общество будет уже некой силой, которая возможно вскроет государственную сокровищницу.

В Гохране с 1992 года работает какая-то комиссия по учету сокровищ. Об этой комиссии известно, что она составляет из монет, хранящихся в Гохране “серии”, которые обычно ценятся гораздо больше, чем отдельные разрозненные монеты. Этим комиссия повышает “меновую” стоимость гохрановских сокровищ. Ведь во всем мире принято, что, допустим, банк свои сокровища: картины, старинные книги или монеты – держит каждую вещь отдельно от других под бронированным стеклом, так чтобы посетители могли посмотреть и оценить устойчивость банка.

В Гохране же сокровища лежат, насколько известно, чуть ли не вповалку. С одной стороны никто не знает, что есть в Гохране, а с другой стороны, если украдут, то трудно будет доказать, что это из Гохрана украли. Впрочем, так как большое сокровище имеет свойство “неперемещаемости”, то можно предположить, что сокровища Российского государства не так просто украсть.

Оценить и сравнить сокровища России с сокровищами других стран очень трудно. Такой пример: по телевизору журналист рассказывает, что Российская Государственная библиотека, бывшая “имени Ленина”, самая большая в мире после библиотеки Конгресса США. “Правда, - добавляет он мимоходом, - в библиотеке Конгресса единицей учета считается каждая страница из книг…” В Российской библиотеке, надо думать, не так. Но в этом примере заложена разница в принципах счета богатств у нас и на Западе.

Это к тому, как получается, что по статистическим данным в США будто бы в два раза больше чем в России производится электроэнергии, или что в США в два раза больше чем в России протяженность железных дорог. В Америке богатства считаются так: все числа и доходов, и расходов складываются, к ним прибавляются доходы и стоимость имущества множества иностранных предприятий, которые Америка считает своими, к этому прибавляется сумма выпущенных акций, на имущество всех существующих и несуществующих предприятий и ожидаемую от них большую прибыль за многие годы вперед, к этому прибавляются долги, которые набрала Америка за год, так как у них принято сделанные долги записывать в доходную часть бюджета, так как их отдавать никто не собирается. В результате получается “богатая” Америка, в которой самой богатой оказывается фирма, штампующая лазерные диски с компьютерными программами.

В смысле государственного накопления можно оценивать и вооружение государства, в первую очередь крупное вооружение. В демократической прессе проводится мысль, что это вооружение такое старое (или как сказал Лебедь “ржавое”), что его и распилить не жалко.

Как-то по телевизору выступал по вопросу вооружения один из “королей науки” академик Георгий Арбатов. Он заявил, что и ракеты, и подводные лодки, все надо распиливать, потому что на них не хватает денег.

Если брать, к примеру, подводные лодки, то распиливать их очень трудно, так как многие из них сделаны из титановых сплавов. Водоизмещение российских подводных лодок примерно раза в два больше самых больших американских. Титан металл дорогой, требующий сложной технологии добычи. Ценность такой лодки с учетом внутреннего оборудования очень трудно измерима в долларах. Но в системе распределения на строительство лодки затрачиваются не деньги, а труд, сырье и технологии. А месторождения титана в России есть, специалисты по его обработке - тоже.

Американцы, конечно, могут напечатать сколько угодно долларов, чтобы выкупить у России весь титан. Но строить из титана подводную лодку не будут, лучше просто этот титан утопят. Гграждане Америки привыкли накапливать оружие, как атрибут государственности, у себя в домах. И это, в основном, только стрелковое оружие. А подводная лодка из дорогих сплавов сконцентрирует в себе столько меновой стоимости, что американские граждане лучше потребуют от государственного бюджета доплаты на лечение от лучевой болезни и на строительство бомбоубежищ в случае ядерной войны с Россией, но от дорогой лодки откажутся. Тем более что ее некому доверить: отпусти ее в океан, а капитан бунт устроит, начнет всю страну шантажировать (в США на этот сюжет любят кинофильмы снимать).

При составлении бюджета, измеряемом не в тоннах руды и топлива, а в деньгах, крупный военный проект невозможен. Даже если парламент примет такой бюджет, то придется устраивать конкурс между фирмами на постройку какого-нибудь авианосца. Выиграет фирма, которая предложит самый выгодный проект. При этом на один авианосец понадобиться в три раза больше специалистов: 2 из конкурирующих фирм и 1 из государственной приемной комиссии, чтобы не “схалтурили”. А, в конце концов, фирма, выигравшая конкурс, чтобы не остаться в накладе, сэкономит на толщине брони авианосца.

Почему российская военная техника лучше западной, а бытовая техника хуже? Производственная стоимость возникает из трех видов затрат: труда, природных ресурсов и технологий. Допустим, есть два утюга, один чугунный, другой электрический, с терморегулятором и паровой камерой. Оба они выполняют функцию глажения, для пользования каждым из них требуются определенные навыки глажения. Разница между ними в том, что в чугунном утюге основным источником производственной стоимости являются затраты природного сырья. А в электрическом утюге основным источником производственной стоимости являются технологические затраты. В натуральном хозяйстве, в котором нет отношений обмена, выгодно изготовлять чугунный утюг, так как сырье – свое, а о технологиях думать некогда. В товарном хозяйстве при господстве отношений обмена выгодно производить электрический утюг, так как сырье приходится покупать, и приходится экономить, а технологию один раз купил в патентном бюро, и пользуйся сколько угодно бесплатно, технологии от частого использования только совершенствуются. Можно вывести закономерность: в товарном хозяйстве при производстве стоимостей увеличивается доля технологических ресурсов, а в натуральном – доля природных ресурсов. Поэтому западные товары отличаются некой технологической изысканностью. В них вкладывается как можно больше технологий, и как можно меньше сырья. Например, какие-нибудь картофельные чипсы или мороженное – высокотехнологичные продукты питания, и их выгодно покупать, тогда как котлеты, пирожки выгодней готовить дома.

Электрический утюг при наличии электричества кажется предпочтительней для использования. Он хуже чугунного только по одному параметру – надежности. Срок гарантии чугунного утюга – вечность. На бытовом уровне это преимущество не существенно. Но, допустим, существует некая механическая система, состоящая из 100 компонентов, аналогичных утюгам. Причем система работает только тогда, когда все ее 100 компонентов работают. В этом случае, если приходится выбирать, из чего делать систему: из чугунных “утюгов” или электрических, то критерий надежности выступает на первое место. И приходится выбирать чугунные утюги. То есть, получается, что чем сложнее техника, тем выше в ее производственной стоимости должны быть затраты природного сырья. В этом смысле у большого натурального хозяйства, которое ничего не покупает, есть преимущества перед множеством маленьких товарных хозяйств в изготовлении сложной техники.

Американцы, конечно, давно уже выкупили или украли у России технологии по производству подводных лодок, которых у них нет, но изготовить их не могут, потому что в техническом описании сказано, что такие-то детали должны быть сделаны из такого-то драгоценного металла, а такие-то из “редкоземельного” сплава, а иначе снижается надежность лодки. А на какие средства купить это множество химических компонентов и из них что-то изготовить, если в США даже укладка одного квадратного метра асфальтовой дороги стоит десять тысяч долларов. Это не наша описка, это масштабы приписок в американском строительном бизнесе. И как проверить, не украли ли подрядчики драгоценные материалы, заменив их дешевыми, после того как подводная лодка уже утонет, а спутник потеряется в космосе?

Таким образом, богатство государства, такого как Российское, как и в древние времена, заключается в его военном могуществе. Как Александр Македонский приказывал изготовлять воинам оружие из золота, так и в современном мире лучшее вооружение сосредотачивает в себе драгоценные камни, редкоземельные металлы. А богатство Америки прирастает воровством.

В этом смысле Россия решила для себя задачу: “кто к нам с мечом придет – от меча и погибнет”. Но существует другая проблема, что “меч” могут украсть или “сломать”, как это выражено в названии книги М.Калашникова “Сломанный меч империи”. Как государству защититься от вора, который приходит “ночью и с отмычкой”?

Что значит, иметь государству защиту не от грабителей, а от воров? Решение этой проблемы лежит в сфере договорного права. Русский народ в этом смысле отстает от других народов.

Когда-то какой-нибудь русский князь воевал со своими соседями, а потом, умирая, объявлял своим детям: “Больше вам не придется воевать, потому что я всех наших соседей на колени поставил. И все они мне клялись за себя и за своих детей больше не воевать с Русью”. Но как только старый князь умирал, то со всех сторон враги опять лезли. И о договорах никто не вспоминал, так как они заключались устно, и русские люди стеснялись брать с поверженных врагов расписки. И сами забывали, что те им обещали.

Так же и в наше время часто бывает, когда в деревне человек покупает дом у соседа, и вместо регистрации в сельсовете ставит один другому “магарыч”, так что сделка, как бы удостоверена перед всей деревней, совместной трапезой. Потом новый хозяин дома умирает, а его дети не могут вступить в наследство, так как по документам дом не принадлежал отцу.

Из-за отсутствия традиции правильного документального оформления собственности или обязательств, веры на слово, иностранцы имеют преимущество перед Россией во всех международных отношениях. Российская же внешняя политика похожа на сказку “Царевна-лягушка”: пустил Иван-Царевич стрелу неизвестно куда и принес лягушку в качестве невесты. Только в жизни эта лягушка не превращается в царевну, зато на наследство начинает претендовать.

Международный договор с неправославными государствами должен быть составлен так, чтобы со стороны России было обязательство о бездействии – “пассивное обязательство”; тогда как другая сторона обязывается совершать какие-то действия – “активное обязательство”. Так России легче проконтролировать выполнение договора другим государством. Например: Россия обязывается не производить какое-то вооружение, тогда как другой участник договора обязывается разоружаться.

Пока же происходит наоборот. США по договорам только обещает не вооружаться, а Россия уничтожает свое вооружение. Между тем, подписывать договора с США вообще унизительно для любого государства, так как США никогда не выполняет своих обязательств.

Договорное право в Америке основано на праве силы: обязательства по договору исполняются только при наличии у другой стороны способов заставить его выполнить.

В России же обязательство по договору принято понимать как обет, который надо исполнять даже, если другой участник договора его давно нарушил. Тогда как договор отличается от обета тем, что обязательство по договору носит условный характер до момента нарушения договора другим участником.

Итак, каких-то объективных законов экономики, независящих от государственной политики и народных обычаев, мы не обнаружили. Есть разные типы экономик, характерные для разных народов, со своими экономическими “законами”. Закономерности экономических явлений происходит от веры людей в то, что эти закономерности существуют. Как в случаях, когда люди договариваются соблюдать правила какой-нибудь игры, то эти правила действуют как законы. Если люди верят в экономические “законы” марксизма, то эти “законы” соблюдаются до той поры, пока какой-нибудь жулик не решит их нарушить в свою пользу. Внешняя закономерность марксо-смитовской экономики есть поэтому “искусственная закономерность”.

То, что мы написали – обыденные, очевидные сведения, которые, мы уверены, давно, так или иначе, расписаны в разных западных экономических теориях, которые Маркс, а вслед за ним и советская экономическая школа называли – “вульгарными”.

Один пример такого “вульгарного” экономиста довольно известен. Это англичанин Роберт Мальтус (1766-1834). Многие слышали про его “человеконенавистническую теорию” о том, что все проблемы на Земле от перенаселения, и население надо искусственно сокращать войнами и абортами. А на самом деле все прямо наоборот. Мальтус утверждал, что при увеличении богатств народов Бог снижает потребительские возможности народа, через увеличение рождаемости, чтобы люди не обленились, а “в поте лица добывали хлеб”. Мальтус, как раз выступал против появившихся уже тогда в Англии противозачаточных средств, и пытался доказать полезность монашеского подвига с точки зрения экономики. Он выступал против смитовско-рикардовских материалистических теорий, которые, как он считал, если им следовать, приведут ни к чему иному, как к искусственному сокращению рождаемости. А марксисты его обвиняли в том, что он к этому призывает, хотя как видно сейчас, предположения Мальтуса сбываются.

Марксизм вел споры только с “классической” политэкономией в лице Смита и Рикардо, да и то на одну тему: чем марксизм отличается от “классической” политэкономии. Все остальные экономические школы отрицались в принципе. И если какая-нибудь западная экономическая школа выступала против, например, трудовой теории стоимости, то с этой школой никто не спорил, так как уже такой спор считалось некоторой степенью “соглашательства”. Поэтому опровергать марксизм, как экономическую науку, несложно, в связи с его “дремучестью”.

В нашей статье, если и есть что-то новое, так это может быть, понимание государства, как церкви, чего не могло быть на Западе, так как там исчезло православное учение о Церкви задолго до того, как стали появляться экономические теории. И на Западе государство сравнивалось с чудовищем Левиафаном.

Но если марксизм - такое примитивное экономическое учение, то почему же именно он победил в России, а не какая-либо иная экономическая теория, более удобно моделирующая действительность?

Ответ следующий: в России в 1917 году победил не марксизм, а пришел к власти еврейский народ, который и насадил марксизм, в качестве официального экономического учения. Как монголо-татары захватили Русь не потому, что были более развитым народом. (Татарин ничему никогда не учился, кроме как с пяти лет стрелять из лука, сидя на лошади. И после нашествия татар русская цивилизация была отброшена лет на 300-500 назад). Также и при нашествии евреев, они принесли с собой свою культуру, в том числе и культуру хозяйствования кочевого племени, состоящую в том, чтобы, загадив одно поле, перейти на новое; которую сначала назвали “марксизмом”, теперь называют “свободным рынком”, а завтра тому же самому придумают новое название.

Общий же вывод нашей статьи, можно сформулировать так: экономических законов, независящих от воли людей, по которым Россия должна оставаться бедной страной, не существует.

Таблица 1: Составляющие “принадлежащих” стоимостей у разных вещей:

Таблица 2: Соответствие экономических терминов:

(Здесь мы сделали попытку классифицировать употребляемую терминологию для правильного построения предложений)

Типы государств	Отношения обмена
	Между государством и гражданами	Между гражданами
Нормальное	Запрещены	Разрешены
Коммунистическое	Запрещены	Запрещены
Демократическое	Разрешены	Разрешены

Капитал		Деятельность	Результат
Производительный (реальный)	Производственный	Производство продукции	Доход
Производительный (реальный)	Торговый	Обмен товаров	Прибыль
Фиктивный (паразитический)	Ростовщический	Взятие залога за кредит	Отнимание хозяйства
Фиктивный (паразитический)	Инвестиционный	Приобретение собственности в чужом хозяйстве.	Отнимание доходов хозяйства

Название		Депозиты (то, что собирает)	Эмиссия (то, что выпускает)	Хозяин банка
Идеал	Государственный банк	Золото и т.п.	Деньги	Государство
	Сберегательный банк	Деньги	Сберкнижки	Государство
	Коммерческий банк	Деньги	Векселя	Частные лица
В жизни	Федеральная резервная система США	Золото и т.п.	Векселя, зеленые знаки	12 Федеральных Резервных и 6 000 частных банков
	Банк в неоколонии (Аргентине и др.)	Зеленые знаки	Золото, иногда местные деньги	Независимая организация
	Центральный Банк России	Золото и зеленые знаки	Золото, рубли	Государство
	Английский банк	Золото и т.п.	Векселя, фунты стерлингов	2-3 еврейские семьи

Системы		Распределение		Обмен
Название науки		Управление	Политэкономия	Экономика	Финансы
Объект науки		Предприятие	Хозяйство	Капитал	Бухгалтерия
Способ воздействия		План	Власть	Договор	Математика
Название стоимости		Производственная стоимость	Потребительская стоимость	Меновая стоимость	Денежная стоимость
Прибавочная стоимость		Рента	Доходы	Прибыль	Процент
Убавочная стоимость		Затраты	Расходы	Издержки	Кредит
Отрицательная стоимость		Амортизация	Отходы	Убытки	Потери
Методы увеличения стоимостей		Увеличение производительности труда	Расширение хозяйства	Увеличение оборота капитала	Эмиссия
Носители стоимостей		Продукты	Вещи	Товары	Деньги
Деятельность человека	Созидательная	Труд	Служба	Услуга	Инвестиция
Деятельность человека	Разрушительная	Брак	Вредительство	Дефицит	Девальвация

	Временная		Материальная		Традиционная
	Прошлое	Будущее	Материальная		Этическая	Эстетическая
В натуральном хозяйстве (потребительская стоимость)	Древность	Сохранность	Доступность	Потребность	Обычай употребления	Внешняя красота
В товарном хозяйстве (меновая стоимость)	Антикварная ценность	Гарантийный срок	Предложение	Спрос	Реклама, торговая марка	Дизайн товара и упаковки
Продукты питания/ Старое вино	Нет/Да	Да	Да	Да	Да	Нет
Кулинарные изделия, подаваемые к столу	Нет	Нет	Нет	Да	Да	Да
Бытовая техника/ производственная техника	Нет	Да	Да	Да	Да/Нет	Да/Нет
Сырье (угли, металлы/ дерево, пушнина).	Нет	Нет/да	Да	Да	Нет	Нет/Да
Драгоценные металлы и камни (необработанные/ Обработанные)	Нет/да	Да	Да	Да	Да	Нет/Да
Произведения искусства (картины/ Литература)	Да	Да/нет	Нет	Нет	Нет	Да
Предметы религиозного культа/ Молитвы, заклинания	Да	Да/нет	Да	Да	Да	Нет
Деньги (рубли, доллары)	Нет	Да	Нет	Да	Да	Нет
Идеальные деньги	Нет	Да	Нет	Нет	Нет	Нет
Научные знания/ технологии	Нет	Да	Нет	Нет/Да	Нет	Нет
Мастерство	Да	Нет	Да	Да	Да	Да
Трудовая рента	Нет	Нет	Да	Да	Нет	Нет
Услуга (парикмахера, официанта)	Нет	Да	Да	Да	Да	Да