ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие

Андреевский скит

Братство русских обителей

Описание некоторых русских афонских келий

• Келья свят. Иоанна Златоуста Хиландарского монастыря
• Келья Игнатия Богоносца
• Благовещенская келья Хиландарского монастыря
• Келья святой Троицы Хиландарского монастыря
• Келья свят. Иоанна Златоуста Иверского монастыря
• Келья свт. Николая (Белозерка) Хиландарского монастыря
• Крестовоздвиженская келья Каракальского монастыря
• Артемьевская келья

Патриарх — афонский отшельник

Cхимонах Иннокентий (Сибиряков)

В самом центре Афона, близ так называемой святогорской столицы – Кареи, возвышается гигантский собор, своими размерами и архитектурой немного выпадающий из общего афонского стиля. Он виден уже издалека, как только дорога, ведущая от пристани Дафни, начинает спускаться вниз. Внешне он напоминает богатыря, охраняющего афонскую землю, который для своего поста нашёл небольшую ровную площадку среди Афонских скал и холмов. «Это Андреевский скит, чудный вид которого открылся перед нами почти с половины пути, с его красивыми постройками. Блестящая будущность ожидает эту святую обитель. Этот единственный на Афоне русский в полном смысле слова, питомник иноческий в течение каких-либо 40 лет разросся так широко, что пустил свои отрасли и в России, где его учреждения приносят немалую пользу благочестивому русскому народу, особенно в Одессе…» ^[ 1 ]. История этой обители не может не тронуть русского сердца.

История Андреевского скита, как мы увидим, тесно связана с Россией. Но и сам дух обители, уклад, обычаи имеют русский отпечаток. Андреевца легко можно было отличить даже по внешнему виду от пантелеймоновца. Монахи Пантелеймонова монастыря носили по греческому обычаю более подходящие по природным условиям ботинки, монахи Андреевского скита – привычные для русских сапоги. Даже климат здесь, если можно так выразиться, русский. «Самая счастливая доля в этом отношении выпала для русского Андреевского скита, который пользуется лучшим благорастворённым воздухом на всём Афоне», — писал священник Александр Анисимов, афонский паломник ^[ 2 ]. Таким образом, летняя жара, столь непривычная для северного человека, легче переносилась здесь, на возвышенном, открытом месте. Вообще, скит придерживался обычаев российских монастырей, хотя службы были по примеру греческих афонских обителей более продолжительными.

Удивительно всё в этой истории. Нелегко тогда было получить разрешение монашествующим на выезд из России и, тем более, на поселение на Афоне. Но нигде братья не встречают противодействия ни духовных властей, ни гражданских. И благословение родительское получают они в дорогу. Даже не стеснены они в денежных средствах: им удаётся собрать в дорогу по 500 руб. ассигнациями. Господь во всём помогает им, движение их на Афон не встречает на своём пути никаких препятствий, и друзья навсегда покидают Россию. Кто бывал на Афоне, знает, что с восточной стороны полуострова простирается открытое море, и корабли для остановки предпочитают западный берег тихого залива Монте-Санто. Но корабль привозит монахов Виссариона ^[ 3 ] (Толмачёва) и Варсонофия ^[ 4 ] (Вавилова) к Климентовской пристани близ Иверского монастыря, где пребывает главная святыня Афона — икона «Вратарница», дабы в первую очередь поклонились они Божией Матери, Игуменье Афона. Это произошло 3 июня 1829 года. Здесь же неожиданно встречаются они со своим московским аввой — архимандритом Кириллом.

Двенадцать лет проводят братья в скорбях, молитвах и трудах под руководством старца-болгарина Харлампия. Этот старец вёл высокую аскетическую жизнь, практически не покидая свою келью, питаясь почти исключительно лесной травой и корнями. О. Харлампий провёл на Афоне 72 года и даже не разу не был в Карее ^[ 5 ], где по субботам собирался особый иноческий базар, монахи продавали своё рукоделие и таким образом получали необходимые для жизни средства. История сохранила описание одного чуда, совершённого этим подвижником. За строгую аскетическую жизнь о. Харлампий получил от Бога особый дар – власть над бесами. И вот однажды к нему в келью привели бесноватого мальчика. По совету одного опытного отшельника мальчика привели и оставили в келье в отсутствие о. Харлампия, чтобы «не искушать его смирение». Старец, возвратясь, увидел мальчика и с негодованием произнёс: «Вон отсюда, лукавый!». С этими словами из мальчика вышел бес. Но чтобы скрыть это чудо, о. Харлампий стал громко ругать отца отрока за то, что тот, вопреки афонскому уставу, привёл мальчика на Афон, и выгнал счастливого родителя от себя. Удивительно и то, что этот аскет никого никогда не брал себе в ученики: исключение он сделал только для двух духовных братьев. После водворения братьев в приобретённой ими келье Серай о. Харлампий поселился с ними, прожил всего 3 года и умер 7 ноября 1845 года на 95 году жизни.

Здесь они обретают и ещё одного старца, хорошо известного в то время всем русским монахам Афона — иеросхимонаха Арсения. Надо сделать небольшое отступление и рассказать о прискорбных событиях в Ильинском скиту, в которых пришлось участвовать будущим основателям Андреевской обители. Тогда Ильинский скит населяло братство из 27 человек, но в 1836 году разразилась страшная беда — началась эпидемия чумы. Братство потеряло 20 человек, и среди них был тогдашний игумен Парфений. Всего же после этой напасти, захватившей в основном Ильинский скит, русских на Афоне осталось 20 человек, в числе которых были и наши два духовных брата. В архиве Андреевского скита до его упадка был документ под названием «Покаянная записка иеромонаха Прокопия». Там говорилось об удивительном подвижнике тех времён — иеромонахе Павле: «Он был единственный, который не принимал никаких противочумных средств: не мазался дёгтем, и это для того, чтобы иметь возможность продолжать служить пред престолом Божиим. Он один должен был даже и просфоры печь, так как все прочие были в дёгте. Он же и пономарил, пел и вычитывал всё положенное, служил часто Литургию и ходил по кельям причащать Св. Таин умирающих, небоязненно касался их, когда исповедовал или постригал в схиму непостриженных, наконец, отпевал скончавшихся и Бог сохранил его невредимым, тогда как все прочие, прикасавшиеся к умершим или присутствовавшие при пострижении больных, умирали.» Вполне естественно, что о. Павла поставили после эпидемии в игумены. Но это оказалось ещё более тяжким крестом для о. Павла, чем скорби во время чумы. Не взлюбили о. Павла за его добродетели и захотели другого игумена — известного подвижника о. Аникиту, бывшего князя Ширинского-Шихматова, который был тогда в Афинах. Он не смог доехать до скита и умер 7 мая 1838 г. Но братия скита не вняла этому ясному указанию от Бога и всё равно не хотела иметь иеромонаха Павла своим игуменом. Особенно среди них свирепствовал некто Савва-малоросс ^[ 6 ] ^[ 7 ]. И ильинцы (насельники малороссийского Ильинского скита) попросили о. Арсения быть у них игуменом, и братья последовали за своим аввой. Но не долго им пришлось жить в скиту. Скитяне нашли у одного умершего великоросса лестовку, обвинили о. Арсения, о. Павла и всех русских, что они-де раскольники-старообрядцы ^[ 8 ], и пожаловались на них в свой монастырь Пантократор. И русских изгнали. В архиве монастыря хранилась жалоба от о. Арсения в Протат, подписанная почти всеми русскими иноками. Как известно, о. Арсению пришлось для разбора этого дела совершить нелёгкий пеший путь в Константинополь. Правда восторжествовала, и патриарх велел вернуть о. Павла обратно в игумены, признав обвинение недействительным, но ильинцы всё равно изгнали о. Павла. Это ещё сильнее укрепляет о. Виссариона и о. Варсонофия в намерении создать русскую обитель на Афоне. Дело в том, что Пантелеймонов монастырь, называвшийся Руссик, в те времена только исторически был связан с Россией. С громадным трудом, усилиями тогдашнего игумена Герасима удалось пригласить несколько русских в это чисто греческое братство. Русским пришлось пережить немало скорбей в этом монастыре, пока он не стал действительно русским по своему составу и даже был возглавлен русским игуменом. И вот, отцы Варсонофий и Виссарион, ревнующие о возрождении бывшего в то время на Афоне в упадке общежития, прикладывают немало усилий, чтобы приобрести у одного из монастырей келью и впоследствии в ней организовать обитель, в которой смогли бы спокойно спасаться великороссы.

И Господь через своего служителя, юродивого грека Яни (Иоанна), указал на келью Серай, что в переводе в греческого означает «красивый дворец». Дело было так: отправились братья на праздник Введения во Храм Пресвятой Богородицы в монастырь Ксенофонт, у которого надеялись приобрести Троицкую келью для будущей русской обители. Путь их лежал мимо места, где им впоследствии предстояло подвизаться долгие годы. В месте, где дорога отходит к Сераю, стоял крест, и почти всегда пребывал Христа ради юродивый по имени Яни, который славился своей прозорливостью. О. Виссарион, тогда уже иеромонах, спрашивает его: «Скажи, пожалуйста, есть ли на то воля Божия, чтобы Троицкая келья сделалась русским скитом?» На это блаженный, указав рукой на Серай, ответил: «Москов это кало, это кало ^[ 9 ]». А это была первостепенная келья, и поэтому о. Варсонофий говорит: «Пойдём, куда следует. Невозможная вещь, чтобы Серай был в руках русских». Через некоторое время идёт о. Варсонофий той же дорогой, вновь встречает Яни, тот уже сам берёт его за плечи, поворачивает лицом к Сераю и говорит на ломанном русском языке: «Вот Серай, скит руссов и москов». Долго он не унимался и не пропускал русского монаха. Тогда понял о. Варсонофий, что это воля Божия, и пошёл к брату Виссариону. И, о чудо! Выясняется, что келья эта продаётся, и монастырь Ватопед готов уступить её братьям. Обитель эта имела необыкновенную историю, тесно связанную с Россией, о чём тогда, конечно. не могли знать два друга-монаха.

Известна была эта келья с первых веков появления монашества на Афоне. В древности называлась она «Мониндра Ксистра», что значит по-русски «маленький монастырёк», и в Протате сохранился документ 1377 года, где стоит подпись игумена этой обители Неофита.. В 1630 г. купил её митрополит солунский Афанасий (Пателарий) ^[ 10 ], бывший патриарх Константинопольский, неустанный борец с иезуитами. В 1653 г. после многих мытарств поехал он в Россию ^[ 11 ], где и скончался в г. Лубны Полтавской губернии в Преображенском монастыре. А через 10 лет прославился этот непреклонный исповедник православия множеством чудес, происходящих от его святых мощей. В 1660 году эта обитель ввиду запустения была передана протатом Ватопедскому монастырю. Через сто лет, в 1760 году, келью эту возобновил другой Константинопольский патриарх Серафим, который также был вынужден от гонения турок бежать в Россию и умер в том же Лубенском монастыре! Он особо почитал св. ап. Андрея Первозванного, по преданию проповедовавшего на территории будущей Руси и ставшего одним из покровителей её. Поэтому и в своей афонской келье построил он в 1768 году храм в честь Первозванного апостола и преп. Антония Великого. Почитание апостола стало одной из причин гонений, воздвигнутых на патриарха ^[ 12 ]. Ранее в келье был храм преп. Антония Великого, и по храму она имела второе название “Антониевой”, а другой её покровитель был совершенно предан забвению.

И вот, после водворения небольшого русского братства в количестве 13 человек, в обители произошло маленькое чудо. Когда велась борьба за преобразование кельи в скит, была обнаружена старая надпись, которая указывала, что патриарх Серафим посвятил один из приделов храма св. апостолу Андрею. Интересно, что чудом святой апостол послал келье ктитора, который в честь него носил имя Андрей. Это Андрей Николаевич Муравьёв. В 1849 году он приложил немало сил, чтобы келью сделать скитом, но успеха достичь не мог. Перед отъездом он решил подарить икону своего небесного покровителя келье и с тем пришёл к о. Виссариону. Тот говорит: « А у нас есть два изображения апостола, одно из них в иконостасе. И существует предание, что когда-то келья праздновала апостолу. Есть какая-то надпись на греческом наверху над вратами. Может, сможете Вы её прочитать?» Этот муж (камергер) берёт лестницу и читает надпись ^[ 13 ], что храм раньше был посвящён апостолу и говорит: «Братья, знаете ли, что доселе, сами того не зная, жили под сенью Первозванного, и отныне вам должно достойно чтить его имя...» . И в этот момент является антипрос Ватопедского монастыря и приглашает отца Виссариона ехать в монастырь за новой омологией об учреждении скита.

В 1862 году скончался первый игумен скита, о. Виссарион, 33 года проведший на Афоне, 13 из них будучи игуменом. Новый игумен — ученик о. Виссариона, о. Феодорит, продолжил дело своего учителя. Родился о. Феодорит (в миру Фёдор Крестовников) 7 февраля 1822 года в селе Суринском Сызранского уезда Симбирской губернии в семье крестьян Василия и Екатерины Крестовниковых. Уже в молодости, в 1842 году, прибыл на Афон, 6 мая 1862 года утвёрждён в должности игумена Ватопедским монастырём. Игумен был первым из дикеев ^[ 14 ] Свято-Андреевского скита возведён Константинопольским патриархом .в сан священноархимандрита. Надо отметить, что эта награда вполне соответствовала неустанным трудам второго игумена. Ради устроения обители о. Феодорит несколько раз предпринимал поездки на Родину, в Россию, и все они неизменно заканчивались успехом. На собранные средства игуменом в 1862 году была построена вне ограды скита на восточной стороне двухэтажная церковь Всех Святых и всех Святых Афонских. Нижний этаж этой церкви предназначался для братской усыпальницы. Одновременно с построением церкви был сооружён двухэтажный корпус с 14-ю кельями братьев скита, которые несли послушание неусыпаемого чтения Псалтири (перерыв делался только на время совершения литургии). Это, так сказать, особые молитвенники скита. Ведь, кроме чтения Псалтири, они поминали скончавшихся отцов и братьев, а также благодетелей монастыря. Этот храм освятил епископ Полтавский Александр во время своего паломничества на Афон в 1868 году. В октябре 1863 года был построен одноэтажный корпус для рабочих людей, а также для ряда хозяйственных служб, среди которых отметим аптеку — учреждение, непривычное для Афона. В 1864 году построено пятиэтажное здание в северо-восточной части монастыря, явившееся как бы продолжением трапезного корпуса монастыря.

19 ноября 1865 года было решено построить большой шестиэтажный корпус с храмом в честь прославившейся многочисленными чудесами иконы Божией Матери «В скорбех и печалех утешение». В основном постройка храма была закончена уже в 1868 году, а освящен он был 30 ноября 1871 года архиепископом Каллиником ^[ 15 ] (бывшим Мосхонийским). До построения Андреевского собора храм этот был самым большим в скиту и вмешал до 300 человек. В этом здании была устроена главная порта (афонское название врат обители), часть ризницы, хозяйственные помещения, просфорня, гостиница для паломников, в нижних этажах — кладовые. Чтобы обеспечивать провизией увеличивающееся братство монастыря, было построено монастырское судно в г. Борисоглебске Тамбовской губернии. Корабль плавал в Таганрог и Ростов-на-Дону, где находились подворья скита. Но 17 января 1872 года судно потерпело крушение у берегов острова Скопеля. Главным событием в жизни скита в период игуменства Феодорита была закладка соборного храма в память чудесного спасения Государя Императора Александра Николаевича от покушения в Париже. 16 июня 1867 года его сын, Великий Князь Алексей Александрович, совершавший паломничество по святогорской земле, по просьбе игумена Феодорита заложил собор в честь ап. Андрея Первозванного с приделами во имя св. блгв. кн. Александра Невского и равноап. Марии Магдалины, небесных покровителей его родителей. Этому собору предстояло стать украшением Афона.

21 марта 1887 года архимандрит Феодорит после продолжительной болезни, чувствуя крайний упадок сил, заявил о своём желании уйти на покой и просил собор старцев избрать вместо него другого игумена скита. Новым игуменом стал иеросхимонах Феоклит. 10 Августа 1887 года окончил свой жизненный путь второй игумен обители — Феодорит. Не довелось о. Феодориту быть погребенным на Святой Горе. Больной, едва двигающийся от слабости, отправился он в Одессу для устройства странноприимного дома. Отец архимандрит умер во время этой поездки и похоронен на новом христианском кладбище в Одессе. На его могиле был поставлен скромный памятник из простого кирпича. Надо отметить, что во время его игуменства в жизни скита произошло много знаменательных событий. Лучшее тому свидетельство — приведённая выше хронология, которая хорошо иллюстрирует его о неустанные труды по становлению обители. О. Феодорит юношей пришёл на Афон, стоял у истоков организации скита и был твёрдым исполнителем воли первого игумена и своего учителя — иеросхимонаха Виссариона. Важной заслугой второго игумена обители было то, что скит в этот период стал ставропигиальным. Трудам о. игумена обязан своим существованием скитский печатный орган «Наставления и утешения святой веры христианской». Примечательно, что за время правления о. Феодорита численность насельников скита возросла с 20 до 300 монашествующих ^[ 16 ].

Но всё же главным событием этого периода было то, что не созидается никакими человеческими трудами. В 1863 году прославилась скитская икона «В скорбех и печалех утешение». В городе Слободском Вятской губернии, куда была принесена афонская икона для поклонения, произошло чудо исцеления от немоты. Сын священника Владимира Николаевича Неволина, молчавший 6 лет, обрёл дар речи. Икона была пожертвована братству первым игуменом скита. О. Азария из Пантелеймонова монастыря, знаменитый составитель «Афонского Патерика», приводит следующую историю этой иконы в книге «Вышний покров над Афоном» ^[ 17 ]. По афонскому преданию, эта икона принадлежала известному уже нам патриарху Афанасию, тому самому, который был владельцем Серая и нашёл себе вечное пристанище в русской земле. После смерти святителя в 1654 году икона была передана в Ватопедский монастырь, где и пребывала до открытия Андреевского скита. В этот день она была подарена митрополитом Григорием первому игумену Виссариону. С тех пор она всегда находилась в келье у о. игумена, который перед кончиной, как уже говорилось, передал её братству со словами: «да будет она вам отрадою и утешением в скорбех и печалех». И это пророчество исполнилось: от иконы происходило множество чудес во время её пребывания в России. Интересно, что первое чудо произошло в монастыре, где игуменьей была монахиня Пульхерия, дочь о. Филарета (Филиппа Филимоновича Сазонова) — одного из первых насельников Андреевского скита, вступившего в братство ещё в 1834 году. Для того, чтобы получить представление о количестве исцелений, хочется привести некоторые документально зафиксированные свидетельства. 19 Ноября совершается первое чудо: исцеление лишённого дара речи юноши. А уже 22 ноября — новое чудо: заговорила косноязычная дочь дьячка Сретенской церкви в том же г. Слободском Парарина. 24 Ноября исцеляется от паралича ног крестьянин Николай. Тот же день исцеляются не владевшая ногами семилетняя девочка Ксения и трёхлетний мальчик Пётр от припадков, 25 ноября — А.Г. Шуктомова от беснования, 5 декабря — четырёхлетний мальчик Василий Кибардин от воспаления кости большого пальца руки, 25 января 1864 г. в Вятке получает совершенное исцеление пятилетний мальчик Кирилл, нетолько невладевший ни руками, ни ногами, но и лишённый дара речи. И подобных свидетельств огромное количество только за период в 1-2 месяца после первого чуда. В 1880 году икона снова прибывает в Россию. И вот новые исцеления. В г. Челябинске дочь местного священника Мария три года из-за тяжёлого недуга не поднималась с постели ^[ 18 ]. Но вдруг девочка получает таинственное извещение, что икона Царицы Небесной прибыла в кафедральный собор, и болезнь отступает. Окончательное выздоровление наступает, когда девочка видит в окно своего дома крестный ход с чудотворной иконой. И здесь мы замечаем удивительную мистическую связь Свято-Андреевского скита с Россией. Икона прибывает в Россию, и совершается множество чудес. Она становится как бы целительницей России. Видимо, это осознают старцы скита и направляют в 1890 году икону в Россию. Сопровождает её будущий игумен скита иеромонах Иосиф. Икона совершает как бы триумфальное шествие по России: 3 марта — Одесса, 14 марта – ст. Борки, Спасов скит, созданный в память чудесного спасения царской семьи, 16 марта — Ростов-на-Дону, затем Москва, и, наконец, афонское подворье в Петербурге. Везде к иконе устремляется огромное количество верующих. Только в Одессе за порядком следит наряд в 50 городовых. К иконе хотят приложиться тысячи людей, во время пребывания иконы в этом городе храм закрывается всего на 3 часа в сутки.

В 1915 году 6 февраля в час дня на петербургском подворье митр. Владимир начал перед чудотворной иконой неусыпное моление о даровании победы русскому воинству ^[ 19 ]. С горечью и печалью приходится сказать: о том, где теперь находится чудотворная икона, никаких сведений нет. Возможно, икона была взята монахами петербургского подворья скита, когда они были вынуждены покинуть обитель в послереволюционные годы. Образ, который ныне можно увидеть в скиту, — копия, заменившая чудотворную икону в 1890 году

Икона представляла собой створчатый складень 9, 25 вершков длины и 7 вершков ширины; на створках его изображены великомученики Георгий Победоносец и Димитрий Солунский на конях, а также святители Спиридон Тримифунтский и Николай Мирликийский. В центре иконы — поясное изображение Богоматери с Предвечным младенцем, покоящимся у левого её плеча. Ризы Богоматери и Богомладенца чеканные золотые. Венцы также золотые. Венец Божией Матери был украшен жемчугом. Христос правой рукой преподаёт благословение, а в левой держит скипетр. Под изображением Божией Матери и Младенца были изображены св. Антоний Великий, Евфимий Великий, Савва Освящённый и преп. Онуфрий, а рядом с Божией Матерью св. Иоанн Предтеча и св. апостол и евангелист Иоанн Богослов. На самом окладе над Богородицей были изображены два ангела, держащие венец. В иконе хранились частицы св. мощей: Первомученника архидиакона Стефана, преп. Григория Синаита, преп. мучеников Михаила и Игнатия Нового, Евфимия и Акакия Афонских. Стиль письма указывал на многовековую древность этой иконы ^[ 20 ].

Третий игумен, уроженец тульской губернии, иеросхимонах Феоклит (Феодосий Позднеев), оставил о себе память как о старце высокой жизни, хотя настоятельствовал совсем недолго. Он родился в семье крестьян Андрея и Надежды Позднеевых в деревне Гурьево Ефремовского уезда Тульской области в 1833 году. Юношеские годы провёл в Москве. С детства имел стремление к монашеской жизни. Несколько лет провёл в качестве послушника в одном из монастырей московской губернии. На Афон прибыл в 1868 году, обошёл как паломник все афонские монастыри и затем избрал для поступления Андреевский скит ^[ 21 ]. 17 Марта 1871 года пострижен в мантию, 23 сентября 1871 года рукоположен в сан иеромонаха. С 1878 года в течение 10 лет выполнял обязанности духовника. 23 Апреля 1887 года он стал третьим по счёту игуменом скита. О. Феоклит был замечательным духовником, но имел слабое здоровье. Но, несмотря на болезненность иеросхимонаха Феоклита и кратковременность его игуменства, ему всё же удалось добиться некоторых успехов в строительстве скита.

В мае 1887 года была освящена новая трапезная, построенная вместо сгоревшей, а 11 июля 1889 года архиепископ Парфений освятил вновь построенную церковь Святой Троицы. Это был девятый храм обители, небольшой, но красивый, с древним, в византийском стиле, иконостасом, иконы для которого были написаны в Москве ^[ 22 ]. На стенах у правого и левого клироса висели древние образа 17, 16, 15, и даже 12, веков. В алтаре, на горнем месте, была размещена икона Божией матери Иверская, точная копия с чудотворной иконы. Эту икону особенно почитали игумен Виссарион и архимандрит Феодосий, перед ней молились они во время скорбей и всегда получали утешение. На иконе была сребропозлащённая риза с драгоценными камнями. Киот был изготовлен монашествующими скита. Тайная Вечеря была написана московским художником Соколовым. Также надо отметить изображение Господа Саваофа и четырёх евангелистов – работу иноков скита. К этому храму примыкало и помещение библиотеки. Конечно, она не могла похвастаться таким богатством, как библиотека Пантелеймонова или других афонских монастырей. Книги были в основном славянские и русские, но имелось несколько весьма ценных греческих рукописей: Евангелия 10-12 веков, и даже 8-9 века. ^[ 23 ].

В 1888 году на месте сгоревшего Константинопольского подворья построено новое здание с церковью в честь Казанской иконы Божией Матери. Важнейшим событием было строительство с разрешения Ватопедского монастыря собственной арсаны (пристани), что значительно облегчило снабжение скита провизией и всеми необходимыми материалами. Иеросхимонах Феоклит 1 апреля 1890 года в день Святой Пасхи награждён Св. Синодом наперсным крестом. Он скончался 18 октября 1891 года. Братия скита отмечала особое благочестие этого игумена. «Особенно же почивший о. настоятель принёс много духовной пользы руководимому им о Христе братству своею строго-благочестивой и высоко-подвижнической жизнью, служа живым примером и образцом истинного монашеского жития для вверенного ему братства, а также назидая его и словом своим, отличавшимся силою и убедительностью, и показывавшим в нём глубоко-опытного подвижника благочестия» ^[ 24 ]. Но лучше всего о благочестии этого игумена скажет он сам словами своего завещания братии: «Прошу у всех вас прощения и усердных молитв ваших за меня: да безбедно прейду страшные мытарства злых демонов. Вместе с сим и я прощаю всех вас во всём, чем кто меня обидел. При этом, любя вас всем сердцем моим, не могу не напомнить вам об одной заповеди Христовой: Храните между собой, братие, мир, любовь и единомыслие; слезно и убедительно прошу вас помнить, что вы находитесь там, где пребывает незримо Сама Пресвятая Богородица – а в таком святом месте терпимы ли вражда и несогласие, наводимые врагом людей?» ^[ 25 ]

Иеромонах Иосиф особенно благоговейно относится к скитской святыне – иконе Божией матери «В скорбех и печалех утешение», и собирает многочисленные свидетельства о случаях благодатной помощи от этого образа. Его усилиями выпускается книжка: «Описание чудес, совершившихся перед чудотворной иконой Божией Матери «В скорбех и печалех утешение»». Но уже в 1891 году он возвращается на Афон, так как внезапно умер игумен Феоклит, и 3 декабря 1891 года братия избирает его игуменом скита. 1 Февраля 1892 года он получил утверждение в этой должности от кириархиального Ватопедского монастыря. Надо отметить, что о. Иосиф отказывался от настоятельства, а когда всё же должен был подчиниться выбору братии, сперва закончил строительство храма Благовещения петербургского подворья и только после этого отправился на Афон. 22 Декабря 1891 года митрополит Исидор освятил главный алтарь храма, 19 января 1891 года ректор Санкт-Петербургской академии епископ Антоний — правый придел в честь ап. Андрея и первомученницы Феклы. В приделе был установлен красивый иконостас древнерусского стиля. Пред престолом располагался прекрасный образ «Моление о чаше». После отъезда о. Иосифа 4 февраля митрополит Исидор освятил и левый предел в честь преп. Исидора Пелусиота и св. равноап. Марии Магдалины. Благовещенский храм был заложен 8 сентября 1889 года в память чудесного избавления царского семейства во время катастрофы 17 октября 1888 года около станции Борки. Проект был сделан архитектором Никоновым, смета составила 150000 рублей ^[ 26 ]. Пятиглавая церковь была построена в древнерусском стиле, в два этажа, фасад и вход были устроены с 5-ой улицы. На первом этаже была освящена в 1890 г. небольшая церковь в честь иконы «В скорбех и печалех утешение». 17 октября 1890 года были повешены колокола, самый большой из которых весил 73 пуда ^[ 27 ].

В январе 1892 года о. Иосиф прибыл на Афон. «Своею опытностью в духовной жизни, деятельностью и энергичным характером, истинно христианской сердечностью, удивительной справедливостью он уже на первых порах своего служения снискал себе неподдельную любовь и глубокое уважение среди братьев. За 10 лет сложной и разносторонней настоятельской деятельности эти качества окрепли, распространились и возросли. От природы ласковый, деликатный, с сердцем, отзывчивым на всё доброе, о. архимандрит Иосиф и на высоте своего служения, как и в минувшие – молодые годы, всегда располагал к себе всех, кого жизнь ставила не только в постоянные прочные отношения к нему, но даже и при случайных соприкосновениях». Так писал об отце архимандрите журнал «Наставления и утешения святой веры христианской» по случаю десятилетия его игуменства ^[ 28 ].

В 1894 году о. Иосиф возводится в сан архимандрита. Главное его деяние – это завершение строительства Андреевского собора, одного из самых больших в православном мире. В 1893 году он активно принимается за строительство собора. Любопытно, что собор был заложен ещё в 1867 году буквально за несколько дней до прибытия о. Иосифа на Афон. Но с тех пор был выложен только фундамент и своды. В это время в Петербурге некий молодой человек, довольно скромного вида, обращает свои взоры в сторону русской святыни на греческой земле. Этим человеком был знаменитый предприниматель и меценат И.М. Сибиряков, ставший через несколько лет монахом Андреевского скита, после нескольких лет монашеской жизни почивший в сорокалетнем возрасте и нашедший последний приют в афонской земле. Он жертвует огромную сумму новому настоятелю подворья в Петербурге о. Давиду. Это пожертвование выражалось фантастической цифрой в 2.400.000 рублей. Часть этих денег была истрачена о. Давидом на строительство самого подворья, а половина этой суммы была передана о. Иосифу и израсходована на строительство собора ^[ 29 ]. К 15 октября 1897 году постройка была в основном закончена. Собор был оштукатурен снаружи и внутри, покрыт кровлей, были сняты леса и установлены всё четырнадцать крестов на главках. В 1898 была закончена настилка полов. В этом же году из Петербурга доставили изготовленный мастером Кондратьевым иконостас. В знак особого благоговения к святыне он был перенесён с пристани Дафни (12 вёрст по гористой местности) на руках усилиями монахов скита и келиотов.

Теперь немного о самом соборе. Построен он был по проекту петербургского профессора архитектуры Шурупова под наблюдением константинопольского архитектора Я.Г. Гкочо. Длина собора составляет 88 аршин ^[ 30 ], ширина — 45 аршин, высота колокольни — 60 аршин. Собор имеет 150 окон и пол из каштанового дерева. Перед иконами святого благоверного князя Александра Невского и святителя Алексия, митрополита Московского находились под балдахином раки с частицами св. мощей угодников Божиих, с частями Животворящего Креста Господня. В иконостасе собора обращали на себя внимание 6 икон местного ряда работы петербургского художника Тронина: Спасителя, Божией Матери, апостола Андрея, преп. Антония Великого, свят. Иннокентия Иркутского и Алексия человека Божия. Этот же художник написал запрестольный образ, изображающий Таинство Евхаристии, расписал главный и алтарный купол.

У второй колонны располагались икона св. Иоанна Предтечи и икона св. апостола Андрея Первозванного, принадлежащая свт. Афанасию Пателарию, от которого она перешла патриарху Серафиму. В соборе висели как древние иконы, так и иконы нового письма. К древним относились: Казанская (Табынская) и Тихвинская. К новым иконам относились иконы Божией Матери: «Отрада или утешение» и «Достойно есть», икона Андрея Первозванного и Антония Великого, икона Антония Великого и Иосифа Песнопевца. Кроме того, имелись иконы: «В скорбех и печалех утешение», «Нечаянная радость», «Скоропослушница», Касперовская и др. Над горним местом главного алтаря была установлена сень, поддерживаемая шестнадцатью колоннами из тёмно-зелёного мрамора. Под нею в серебряном киоте была помещена копия чудотворной иконы «В скорбех и печалех утешение». Для главы свят. Андрея Первозванного московским мастером Прудниковым был выполнен прекрасный ковчег ^[ 31 ].

Сохранилось описание окрестностей скита того времени: «Кругом обители вьются гряды виноградных лоз и русских огородных овощей – огурцов, капусты, картофеля и других; по разным направлениям тянутся длинными рядами маслины, смоковницы, яблони, груши, персиковые и ореховые деревья и кусты смородины, крыжовника и малины; по горным скатам журчат струи прохладной ключевой воды, ниспадающие в большие цистерны. По склону в зелени деревьев, расположились до 10 принадлежащих скиту калив, населённых пустынниками ^[ 32 ]».

В 1897 году были построены две церкви: святителя Иннокентия Иркутского и в честь Благовещения. Также были построены храмы Михаила Клопского и вмц. Варвары при келье о. Иннокентия (Сибирякова) и во имя Ильи Пророка при скитской мельнице. На западной стороне скита был устроен четырёхэтажный корпус, где размещались хлебная, библиотека, столовая для гостей, там же была построена ктиторская церковь в честь преподобных Виссариона и Варсонофия, священномученика Феодорита в память основателей скита ^[ 33 ]. Этот храм был освящён 26 апреля 1902 года преосвящённым Илларионом, бывшим епископом Иериссо и Святой Горы. Надо особенно отметить, что освящение произошло в день сорокалетия кончины первого игумена Виссариона, и служба совершалась, несмотря на естественные трудности, на церковнославянском языке. Это был небольшой, но очень уютный храм, вокруг которого располагалась галерея с прекраснейшим видом на Афон. Храм украшал изящный дубовый иконостас. Все иконы были написаны в византийском стиле. К достопримечательностям и святыням храма можно отнести: шестиконечный кипарисовый крест длиной в 2 аршина и толщиной до 3 вершков, сделанный из сучка кипариса, посаженного в X веке преп. Афанасием в Великой лавре и сохранившегося до настоящего дня, два Евангелия в металлическом окладе: одно эпохи Петра Великого, другое — времён Екатерины II. Наконец, в храме находились бывшая келейная икона первого игумена «Взыскание погибших» (6 вершков длины и 4 вершка ширины) и икона Господа Вседержителя, написанная в древнем стиле, особенно почитаемая архимандритом Феодоритом. Особой достопримечательностью храма была древняя икона Успения, представлявшая собой трёхстворчатый складень (3,5 вершка длиной и 2, 3 – шириной). На створках её были изображения вмч. Георгия и святителя Николая, вмч. Димитрия и сщмч. Харлампия. В верхней части иконы были частицы мощей. Кроме того, у настоятельского места стоял посох митрополита Нила, долгие годы проведшего на Афоне и скончавшегося там, хорошо знакомого русским инокам, неоднократно служившего в русских обителях и не раз освящавшего в них новые храмы ^[ 34 ].

В начале двадцатого столетия произошло другое важное событие в жизни скита, ещё раз продемонстрировавшее неразрывную связь афонской обители с Россией. Это было освящение в 1904 году нижнего храма собора, посвящённого святителю Алексию, митрополиту Московскому. Храм этот задумывался, несомненно, в знак благодарности к ктитору обители — Великому Князю Алексею Александровичу. Но прошло много лет, пока был построен заложенный им собор. И к моменту освящения храма явился другой представитель царского рода, на которого с надеждой взирала вся Россия – единственный наследник цесаревич Алексий. Освящение храма было приурочено ко дню тезоименитства цесаревича. «Такое празднование тезоименитства наследника было желанием через усиленную молитву собирающихся на престольные праздники пустынников испросить у Господа великие милости царственному имянинику» ^[ 35 ]. Освящаемый храм был задуман как зимний. Он был очень изящно отделан, украшен прекрасным собранием древних икон. Здесь явился ещё один талант архимандрита Иосифа – ценителя древней иконописи. С величайшей тщательностью он составлял это собрание икон древнегреческого и древнерусского письма, многие из которых относились: к 17, 16 и, даже 12, векам. Иконы нового письма находились только в иконостасе. Можно представить, сколько трудов пришлось приложить о. архимандриту, чтобы собрать эти древние иконы, если учесть, что греки очень настороженно и внимательно относились к каждой древности. Но нижний храм имел и другую достопримечательность. Выше уже говорилось, что в основание было положено несколько закладных камней. В западной части храма в месте его закладки был установлен мраморный памятник, обнесённый позолоченной решёткой, внутри которой крестообразно располагались четыре пластинки с золотыми надписями. На двух продольных пластинках под царским гербом был обозначен год первой закладки храма, на пластинке, располагавшейся с северной стороны был обозначен год пребывания на Афоне ктитора скита, камергера двора Его Императорского Величества графа Андрея Николаевича Муравьёва, и, наконец, на четвёртой пластинке, с южной стороны, стояла дата третьей закладки с участием графа Николая Павловича Игнатьева. На самом памятнике располагалась икона Божией Матери.

Для размещения этих частиц мощей была устроена рака, на наружной стороне которой был изображён св. апостол Андрей. На четырёх лицевых сторонах этой раки были расположены серебряные клейма чеканной работы с изображением разных событий из жития св. ап. Андрея. Рака и серебряная лампада искусной работы были изготовлены в Петербурге ^[ 36 ].

1 февраля 1907 года митрополитом Нилом был освящён храм вмч. Пантелеймона, а также всех святых бессребреников и преп. Серафима Саровского при помещении для болящих и бедных пустынножителей. Храм имел двухъярусный иконостас искусной резной работы, сделанный скитскими мастерами. В этом же году отмечалось 15-летие настоятельства архимандрита Иосифа. Ватопедским монастырём была подарена настоятелю икона ^[ 37 ].

Во время Великого поста 1908 года архимандрит заболел воспалением лёгких. В день Святой Троицы он отслужил свою последнюю Божественную литургию, а 7 июня того же года, причастившись Святых Тайн, переселился в обители вечные ^[ 38 ]. Со смертью архимандрита Иосифа заканчивается целая эпоха в жизни скита. Это эпоха благоденствия и быстрого развития.

В 1911 году был закончен корпус с помещениями для странников с храмом во имя Симеона странноприимца ^[ 39 ].

Как известно, скит не пользовался той свободой, которую имели монастыри, хотя по численности иноков превосходил греческие монастыри. Почти всякое действие требовало согласования с кириархиальным Ватопедским монастырём. Был момент, когда стараниями своего ктитора — Игнатьева, Андреевский скит едва не стал монастырём. Усилиями графа в Сен-Стефанский договор 1878 года был внесён 22 пункт: «Афонские монахи русского происхождения сохранят свои имущества и прежние льготы и будут продолжать пользоваться в трёх монастырях, им принадлежащих, и в зависящих от них учреждениях теми же правами и преимуществами, которые обеспечены за другими учреждениями и монастырями Афонской горы». Таким образом, скит как бы заочно признавался монастырём. По некоторым сведениям согласие вселенского патриарха уже было получено. Но Берлинский конгресс благодаря противодействию английского дипломата — маркиза Сольсбери исключил эту поправку, и Андреевскому скиту не суждено было стать монастырём ^[ 40 ]. Соответственно, терялась и гарантия принадлежности скита русским монахам. Ибо вследствие обстоятельств любой скит может быть отдан другому братству. Что впоследствии и случилось.

В конце девятнадцатого века этот вопрос едва не разрешился, благодаря счастливым для андреевцев обстоятельствам. Находящийся близ Андреевского скита монастырь Ставроникита чрезвычайно обеднел, и братия выразила желание, чтобы он был передан Андреевскому скиту, с условием, что тот заплатит все долги монастыря и будет содержать до самой смерти оставшихся в монастыре монахов. Но афонский протат не дал разрешения на это опасное для него дело ^[ 41 ].

Разбирательства, споры, интриги будут продолжаться ещё долгое время. Чтобы упрочить положение Андреевского скита в России иеромонах Питирим, настоятель Одесского подворья, и иеромонах Макарий добиваются Высочайшей аудиенции. Они были 30 января 1914 в Царскосельском дворце и представлены Его Императорскому величеству в присутствии обер-прокурора Саблера. Официальное название этого приёма было таково: «Высочайшая аудиенция, данная уполномоченным Свято-Андреевского Общежительного скита на Афоне по поводу принесения ими Его Императорскому Величеству Государю Императору благодарности Скита за прекращение иноческой смуты на святой Горе и для поднесения Государю древнего образа Всемилостивого Спаса Господа нашего Иисуса Христа» ^[ 42 ]. Эта была первая в истории обители подобная аудиенция. Краткая заметка в скитском журнале извещает нас, что аудиенция эта была вызвана желанием архимандрита Иеронима, соборных отцов и всей братии выразить благодарность Русскому Императору, «державной волей коего Свято-Андреевская Афонская обитель была избавлена от беспорядков, смут и разорения». Государю был подарен древний, 15 века, образ Спасителя византийского письма (12 вершков длиной), Государыне Императрице — копия чудотворной иконы «В скорбех и печалех утешение» в серебряном с эмалью окладе и книга скитского издания «Взбранной воеводе», Цесаревичу – складень «В скорбех и печалех утешение» со святителем Алексием Московским и св. ап. Андреем Первозванным, Великой княгине Ольге Николаевне – образ Казанской Божией Матери, Татьяне Николаевне — складень с иконой Божией матери «Достойно есть», с ап. Андреем и блгв. Кн. Александром Невским, Марии Николаевне – складень с Казанской иконой Божией матери, с Серафимом Саровским и Александром Невским, Анастасии Николаевне – Касперовская икона Божией Матери.. Кроме того, были подарены: альбом видов скита с 36 снимками и пояснением к ним, краткая история скита, экземпляр издания «Наставления и утешения Святой веры христианской» за 1912 год, кипарисовый ларец с афонским ладаном и просфора о здравии.

Следует также отметить, что в 1915 году ряд иноков был награждён Священным синодом св. образом Всемилостивого Спаса «в ознаменование их полезных для Православной Церкви трудов во время смут на святой Горе». Здесь, кроме имён архимандрита Ильинского скита Максима, схимонаха того же скита Хрисанфа, Карульского старца Феофана ( в схиме Феодосия), схимонаха Пантелеймонова монастыря Денасия, мы встречаем монаха Андреевского скита Климента ^[ 43 ].

Приходит 1914 год, и Андреевский скит не остаётся безучастным к судьбе России. Он организует по благословению владыки Назария на подворье в Одессе лазарет на 20 мест. Заведует лазаретом сам настоятель подворья — иеромонах Питирим. Помогает ему фельдшер — монах Агафодор и вольнонаёмные помощники. Уже 24 августа 1914 года устройство лазарета согласовано с Городским Комитетом Красного Креста, а 28 августа уже состоялось освящение. 2 Сентября уже начинают поступать первые раненые. Кроме того, обитель жертвует через обер-прокурора Синода 5000 руб. на нужды Красного Креста и 5000 руб. Его Императорскому Величеству на военные нужды. В действующую армию были отправлены 2 млн. брошюр и листков религиозно-нравственного содержания, а также многие тысячи экземпляров Евангелий, священных изображений, крестиков. На склад фонда Её императорского Величества поступил скитский журнал в количестве 30000 экз. В 1914 году в лазарет принял 53 раненых, в 1915 году — 131 человек. На оборудование и содержание лазарета израсходовано в 1914 году 34000 руб., в 1915 г. — 6250 руб. ^[ 44 ]. Лазарету было присвоено имя Наследника Цесаревича.

Но этим не ограничивается помощь Андреевского скита России в тяжкую годину. Монахи прибегают к главному своему оружию – молитве. «… В наше «безверное» время, вот уже год, как существует и притом в самой столице России, Петрограде, также «обитель неусыпающих», основанная по мысли митрополита Владимира ( теперь Киевского). Год тому назад (12 февраля 1915 года) Старо-Афонское подворье на углу 5-Рождественской и Дегтярной улицы, по мысли преосвященного Владимира сделалось «обителью неусыпающих»: было заведено непрестанное пение молебнов о даровании победы с чтением акафиста перед чудотворной иконой Божией Матери, именуемой «В скорбех и печалех утешение», а также и непрестанное служение панихид об упокоении воинов на поле брани за веру, царя и отечество живот свой положивших», — сообщает скитский журнал ^[ 45 ].

Но положение русских афонских монахов стало нелёгким. Прекратился приток новых иноков из России, стали иссякать и денежные средства. Некоторые русские обители обратились в виду крайней нужды к своему правительству с просьбой о субсидии, другие делали займы в греческих монастырях ^[ 46 ]. Цены выросли в несколько раз. Затем наступил и страшный момент как для андреевцев, так для всех русских афонцев: полчища немцев и болгар разгромили Сербию и двинулись к Салоникам. До святой Горы уже доносился гул пушечной канонады, но противник не смог одолеть союзных войск. Вскоре перестали показываться немецкие подводные лодки близ берегов Афона, а аэропланы и дирижабли тревожить афонское воздушное пространство. Когда в район Салоник прибыли русские войска, все русские святогорские обители выразили им своё приветствие и принесли в дар святые иконы. Все военнообязанные иноки, которые не имели возможности явиться на Родину в начале войны, отправились в Салоники, чтобы вступить в ряды армии. Ещё ранее была организована дружина братьев милосердия для сербского фронта ^[ 47 ].

К сожалению, в тот момент ухудшились и национальные отношения на Афоне. «Отношения между монахами греческих, болгарских и русских скитов в последнее время сильно обострились. Особенно нестерпимым стало положение русских монахов, которым приходилось подвергаться агрессивным выступлениям болгарских иноков Зографского монастыря. В одном из последних столкновений монахи Андреевского скита были прогнаны со своего участка земли в Кавале, причём около десяти русских монахов, при явном попустительстве греческой администрации, были объявлены военнопленными. Греческая администрация явно благоприятствует немцам. Останавливающиеся у Афона германские подводные лодки находят радушный приём и производят фуражировку на острове. В последнее время продовольственная нужда на Афоне достигла небывалой остроты, но суда английской эскадры оказали большую помощь, разрешив провоз необходимых продуктов из Америки. Благодаря этому содействию, а также произведённой союзными правительствами реквизиции на некоторых греческих островах, острота продовольственного положения на Афоне миновала ^[ 48 ]».

Перед тем, как говорить о физическом «закате» Андреевского скита, нужно сказать несколько слов о духовном устроении обители. Тот, кто за быстрым возрастанием обители пытается увидеть сильную «руку Москвы», будет трудиться тщетно. Некоторые сетовали, наоборот, на какую-то «оставленность» как Российским государством, так и церковью. Эта «оставленность» в двадцатом веке из «некоторой» превратилась в «полную». Большими трудами и скорбями воздвигнут Андреевский скит ^[ 49 ]. Много раз братия хотела покинуть о. Виссариона (к тому времени о. Варсонофий уже отошёл к Господу). Однажды один из монахов задремал, ему явилась благообразная жена и говорит: «Ты серайский постриженник?» «Да,» — отвечает монах. «Нет тебе спасения кроме того места, да и другим скажи, которые хотят бежать, чтобы скит разорился, — не будет сего. Царь хочет послать скиту великое сокровище, да устроится лучше». И с Божией помощью добровольными пожертвованиями некогда могучего русского народа через 50 лет, кроме собора, храм имел ещё 9 параклисов и большие помещения, в которых размещались не только кельи, но и мастерские, больница, даже аптека. Так «маленький монастырёк» стал «красивым дворцом» и вырос до большого монастыря. Что же представляла из себя обитель великороссов?

О духовном устроении обители великороссов и сказать невозможно. Как писал ктитор обители А.Н. Муравьёв: «Здесь можно увидеть, как благодетельно и необходимо на Руси монашество, которое хотят стереть с лица земли. Что были бы Святыя Горы без этой обители, которая сделалась средоточием жизни и просвещения духовного для целого края?» ^[ 50 ] По нерадению нашему мы почти ничего не знаем о её подвижниках. Но достаточно даже одного свидетельства: «В Андреевском скиту помимо множества черепов, симметрично расположенных на полках, а также костей в больших ящиках автор обнаружил довольно много вериг железных, которыми заковывали себя подвижники. Обыкновенно вериги носятся тайно от других, и тайна такого подвижничества обнаруживается по смерти подвижника, с которого тогда и снимают их; но некоторые вериги от несоразмерности их с туловищем и от долгого ношения настолько въедаются в тело, что их нельзя снять; поэтому их снимают через три года, когда труп выкапывают из могилы, и полагают в усыпальницу, как свидетельство подвижнической жизни» ^[ 51 ].

Следует сказать несколько слов об одном замечательном насельнике скита — схиархимандрите Иларионе. Он находился в обители с 1884 года. Архимандрит Иосиф (такого было его имя до принятия великой схимы) был в прошлом синодальным ризничим и настоятелем Высокопетровского монастыря в Москве. Он был образованным монахом, автором нескольких сочинений. Архимандрит Феодорит готовил его себе в приемники, но наткнулся на сильное противодействие Ватопедского монастыря, который опасался, что схиархимандрит Иларион, опираясь на свои московские связи значительно усилит позиции русского скита. И схиархимандрит Иларион стал скитским духовником. Он, находясь почти всегда в кругу высшего класса, усвоил себе прекрасные манеры и в тоже время у него не было лицеприятия, он одинаково был обходителен со всяким человеком: и благородным, и простецом. Знавшие архимандрита вспоминали его всегда улыбающееся лицо, «любезную, прекрасную и весьма мягкую и какую-то особенно привлекательную величавость» ^[ 52 ]. Умер отец Иларион 29 апреля 1891 года.

Авксентий Стадницкий, будущий митрополит Новгородский, кандидат на патриарший престол и духовник святейшего патриарха Алексия I, совершивший своё первое паломничество на Афон, будучи студентом Духовной академии, при посещении Андреевского скита обратился за духовным советом к известному даже в России подвижнику-молчальнику Андрею. Но кто же этот отшельник, к советам которого прибегали многие наши соотечественники? Схимонах Андрей (в миру Александр Иванович Путилин) родился 17 августа 1829 года в городе Фридрихсгаме Выборгской губернии. С детства был расположен к безмолвию и молитве, мечтал стать монахом, но жизнь сначала потекла по иному руслу. Перед тем, как послужить отечеству небесному, Александру пришлось послужить отечеству земному. Воспитание он получает в кантонистской школе ^[ 53 ] в Санкт-Петербурге. Затем служба в армии в чине унтер-офицера. Будущий монах участвовал в двух кампаниях – Венгерской и Севастопольской. Ушёл из армии в 1860 году, чтобы осуществить своё давнее намерение послужить Господу в ангельском чине. Александр поступает в Киево-печерскую лавру, где прожил до 1867 года. Затем три года странствует по монастырям, и, наконец, в 1870 году после посещения Святой земли, прибывает на Афон и поступает в Пантелеймонов монастырь. Но это было неподходящее время для будущего безмолвника. В это время в монастыре идут распри между русскими и греческими монахами, вина за которые полностью лежит на вторых. И он поступает в Свято-Андреевский скит — единственную русскую общежительную обитель в то время. В скором времени, меньше, чем через год после поступления, о. Андрей с благословения настоятеля, архимандрита Феодорита поселяется в отшельнической келье с храмом в честь Успения Божией Матери близ скита. Мудрый настоятель, прозревая духовные дарования о. Андрея, даёт ему благословение на особый, редкий подвиг абсолютного безмолвия. И с тех пор, прожив в этой келье 34 года, до самой смерти о. Андрей ни разу не обмолвился ни с кем ни одним словом, объясняясь в случае особой необходимости жестами или письменно, отверзая свои уста только для покаяния перед духовником. Здесь же он в 1874 году принимает постриг в великую схиму. С благословения о. архимандрита о. Андрей живёт по особому постническому уставу. Братия, чтобы не нарушать уединения старца, его практически не посещала, и о жизни старца известно мало. Многие пытались подражать старцу, но не выдерживали этого подвига. О брани, которую приходилось вести бывшему солдату, можно догадаться только по одной записке оставшейся после старца: «… что я перенёс за свою жизнь и, в особенности, в последнее, настоящее время, то один Бог Свидетель. «Яко аще не Господь бы был в нас, внегда востати человеком на ны, убо живых пожерли быша нас» (Пс. 123, 2)». Старец, конечно, имел в виду духовную брань. Обладая даром духовного рассуждения и большим опытом, старец многим по их просьбе давал письменные наставления, стараясь в них как можно больше прибегать к словам Священного Писания, чтобы избежать превозношения. О письменных трудах старца практически ничего неизвестно. Известно только название одной небольшой статьи: «Против скопцов и раскольников».

Говоря о подвижниках скита, надо сказать и о великом безсребренике схимонахе Иннокентии (Сибирякове), ставшем примером нестяжательности не только для Афона. но и для России. Сын богатого золотопромышленника, получивший университетское образование в Петербурге, полностью раздал огромное состояние и окончил свою недолгую жизнь в 1901 году на Афоне. Он пожертвовал большие суммы на устройство Петербургского подворья и строительство Андреевского собора на Афоне. На стене нынешнего архондарика скита сегодня можно увидеть великолепный венок присланный сестроой о. Иннокентия на могилу брата. В усыпальнице скита сохранилась его глава в отдельном роскошном киоте ^[ 54 ].

Следует упомянуть и о сподвижниках о. Виссариона: первом духовнике Нафанаиле, бывшем помещике из Симбирской губернии, положившем начало своей монашеской жизни в Задонске, монахе Иларии, белгородском купце, взявшем на себя нелёгкий и редкий на Афоне подвиг юродства, наконец, о схимонахе Серапионе из Финляндии, бывшем военном благородного происхождения. С последним связано удивительное и назидательное событие. Когда он скончался, то гроб с его телом был по обычаю поставлен в церкви, и над ним читалась Псалтирь. И вдруг читавший в тот момент монах Паисий увидел, что покойник начал двигаться. Он сообщил об этом о. Виссариону. О. Серапиона отнесли обратно в келью, где он двое суток сидел на кровати, рыдая и ни с кем не говоря. Затем он долгое время беседовал с отцом Виссарионом и духовником, когда же прошло около 2,5 суток, он простился и мирно отошёл ко Господу. О чём говорил воскресший, к сожалению, нам неизвестно, но история сохранила, что беседа эта привела в умиление старца Виссариона. Без сомнения, эта беседа могла бы украсить любой древний патерик. ^[ 55 ]

« Старец наш был очень гостеприимен и радушен, ни богатому, ни убогому не бывало отказа в приёме, как скуден он сам в это время не был; поэтому в Серай охотно стекались беднейшие пустынники и келиоты. Наступило 17 января, память святого Антония Великого, множество пустынников сошлось на праздник; вина же, за недостатком денег, заготовлено было мало. Во время праздника заведовавший разливом вина схимонах Пимен доложил о. Виссариону, что вино на исходе. О. Виссарион успокоил о. Пимена, а сам отправился в Церковь к иконе святого Антония, находящейся в иконостасе, и помолившись перед ней, пошёл и измерил вино в сосуде, сделав на палочке зарубочку. Через несколько минут опять пришёл и опустил палочку в сосуд – смотрит, вино, несмотря на разлив, стоит на том же уровне! Опять пришёл, и опять то же! Свершившиеся чудо он приписал благодати святой иконы, которую с того времени чтил, как чудотворную ^[ 56 ]».

Однажды, когда келья ещё не была огорожена со всех сторон, на её территорию проникли два вора. Целью их было поживиться орехами, которые монахи просушивали на открытой площадке. При келии рос небольшой орешник, и собранные орехи приносили около ста рублей в казну. Пробравшись ночью, воры нагрузили свои мешки, взвалили их на плечи и уже хотели удалиться. Но вдруг почувствовали, что их объяла тьма, и они ослепли. Беспомощно бродили они по двору перед кельей до утра, обременённые тяжёлыми мешками, которые им не хватило ума бросить на землю. Утром их увидели братья и доложили своему духовному отцу. Отец приказал незадачливых воров отвести в трапезную, и там накормить этих невольных «тружеников». После того, как тати отведали монастырской пищи, он сам пришёл к ним и грозно спросил, как дерзнули они на такой грех. Воры те хоть и были преступники, подобные нынешним их коллегам, но сохранили в сердце своём веру, которая и подсказывала им в иные моменты жизни, как действовать. Поэтому они упали в ноги славному игумену, прося прощения и молитвы об исцелении. Старец простил преступников, и они исцелились. История эта стала монастырским преданием: очевидцы рассказывали её старожилам монастыря, а те более молодым насельникам, пока не пресеклось русское монашество в Андреевском скиту. Таков был первый игумен скита. «О. Виссарион совершал тайные подвиги в своей келье, был прозорлив и не раз удостаивался благодатных явлений ^[ 57 ]».

Монахи Андреевского скита в скором времени по кончине первого игумена получили замечательное свидетельство его святости. Перед смертью этот великий подвижник говорил: «если обрету дерзновение, то скит будет разрастаться, а если нет, то останется в прежнем положении» ^[ 58 ]. Бурный рост скита не оставляет сомнения в исполнении этих слов.

Итак, посмотрим завещание первого игумена и строителя Андреевского скита, Виссариона. Первый пункт этого завещания говорит о том, что «Обитель сия» и историческое это место было приобретено им совместно с о. Варсонофием по настоянию духовников с той целью, чтобы служить убежищем для земляков — великороссов, желающих принять монашество в земном жребии Матери Божией, Св. Горе Афонской, поэтому она да будет предназначена для водворения в неё собственно великороссов, подобно тому, как малороссы водворены в скиту Св.Пророка Илии или русские совместно с греками — в монастыре св. вмч. Пантелеймона. Затем завещание повторяет это: иметь прежде всего в виду, чтобы обитель служила пристанью спасения для земляков — великороссов: вследствие сего, если и будут иногда по усмотрению настоятеля принимаемы в обитель иноплеменныя личности, то таковых не возвышать над коренными насельниками скита или над заслуженными старцами и, вообще, не возводить их на степень руководителей и на высокие должности. Как поучительна для нас история Андреевского скита! Какое право имели мы отдать эту обитель грекам? Как можем мы спокойно взирать на разрушение её? Какое право имеет на этот скит фиктивное греческое братство, которое его населяет в количестве нескольких человек? Годы идут, и, разумеется, никто не реставрирует и не может реставрировать разрушающиеся здания и храмы ^[ 59 ]. Внутреннего ремонта удостоился только Андреевский собор, куда за небольшую мзду пускают туристов — благо, Карея недалеко. Почему не прилагают усилий современные иерархи к возвращению обители законным хозяевам, русским? Ведь построена она была на деньги наших предков как скит великороссов. В 1972 году в скиту замолкла русская речь – скит перешёл полностью во власть своего кириархиального монастыря. Надеемся, что умолкла она не навсегда. Период истории от 1918 года до последних времён можно назвать периодом забвения. И всё же кое-что сохранило афонское предание. Известно, что игумен Иероним скончался в 22 году, и на его место заступил игумен Митрофан, который скончался в 1949 году.

Посещавший скит писатель Владимир Маевский застал настоятелем архимандрита Митрофана. «Этот спокойный и вдумчивый инок, с лицом аскета, сразу произвёл на меня неизгладимое впечатление, как всем своим внешним видом, так и глубоким внутренним содержанием, обнаруженным почти с первых же фраз нашей первой беседы. Игумен Митрофан – типичный монах аскетического склада, могущий служить отличной моделью для хорошего художника, он высок ростом, а вместе с тем худощав и сух, что, несомненно, является следствием его воздержанной и постнической жизни. У него такое же аскетическое, вполне гармонирующее со всею его фигурой, сухощавое лицо, которое озаряют два умных, проницательных, но немного болезненных глаза ^[ 60 ]. Отец Митрофан прекрасно духовно начитан и обладает редкою способностью понимать самые отвлечённые богословские сочинения. В то же время он является иноком высокой и строгой жизни. Строгий к себе и снисходительно терпеливый ко всем окружающим, этот игумен, при первом впечатлении, пожалуй, может показаться даже несколько суховатым. Но при дальнейшем знакомстве – он положительно очаровывает своею сердечностью, простотою и отеческой заботливостью ^[ 61 ]». В те годы скит представлял собой всё такой же уголок России. В архондарике (монастырской гостинице) по стенам висели портреты русских царей, иерархов и выдающихся людей. Быт сохранялся по-прежнему русский, автору показалось, что он оказался в монастырской гостинице, где-нибудь в Троице-Сергиевой лавре или Почаеве. Такую же высокую оценку гостеприимству русского игумена дал бенедиктинский монах — бельгиец о. Фёдор, прибывший на Афон с целью ознакомления с опытом русского монашества. Он повёл в 1927 году три месяца на Афоне и большую часть времени в Андреевском скиту. Игумен этого скита, архимандрит Митрофан, окружил католика вниманием и добротой. Бельгиец присутствовал на богослужениях, работал в саду, в библиотеке. Монахи пеклись о его здоровье и даже сшили ему новую рясу. «Невозможно мечтать о чём-либо лучшем, чем пребывание там,» — так охарактеризовал своё пребывание в скиту бенедиктинец. Но одновременно он осознал, что духовно остаётся «чужим по отношению ко всей этой жизни» ^[ 62 ]. Последнего игумена звали Михаилом. Он закончил свой жизненный путь в 1962 году ^[ 63 ]. После него избирать игумена не представляло никакого смысла, потому что братство состояло всего из несколько человек. Как уже говорилась, в 1972 году ^[ 64 ] закончилась история русского скита: умер последний монах скита — о. Сампсон. Печальная динамика уменьшения чисола андреевцев такова: в 1912 году — около 600 монахов, в 1917 – около 200, в 1929 — 100, в 1965 — 5 ^[ 65 ].

Примечательна история петербургского подворья скита вплоть до его закрытия. В 1929 году подворье скита во главе с архимандритом Макарием (Реутовым) подвергается разгрому, иноки изгоняются в п. Славянка под Ленинградом, где устраивают себе молельный дом. Периодически они тайно приезжают в Петербург и служат в Благовещенском храме подворья. В феврале 1932 года 8 человек из братии арестовываются, а остальные покидают Славянку и поселяются на квартирах в Ленинграде. С сентября 1932 года они ведут переговоры с послом Греции, прося принять их в греческое подданство. На допросе архимандрит Макарий показывает: «Все возглавляемые мною игумены, иеромонахи и монахи являются сторонниками Истинно-Православной Церкви». Есть предположение, что архимандрит был тайным епископом иосифлянского посвящения ^[ 66 ].

В 1959 году Афон посетил архимандрит Никодим (Ротов), будущий митрополит. Жил он и в Адреевском скиту и был на всех богослужениях. ^[ 67 ] С того момента иногда на Афон начинают прибывать русские паломники. В 1964 году приезжают на Афон преподаватели МДА ^[ 68 ]. В Андреевском скиту они находят только 5 престарелых иноков. В скиту тогда уже действовала афонская церковная школа, в которой училось 65 учеников в возрасте от 15 до 30 лет, возглавляемая епископом Нафанаилом, пребывавшим на покое. Эта школа существует и ныне, о чём свидетельствует баскетбольная площадка прямо у стен скита. Школе сейчас принадлежит и скитский храм Сампсона странноприимца.

Сегодня только всё те же железные свидетели, которые всё так же покоятся в усыпальнице, занимая целую стену, напоминают о былом величии обители ^[ 69 ]. «Толстый слой пыли, неухоженность этого почитаемого во всех обителях Горы места свидетельствует о том, что здесь давно никто не бывал ^[ 70 ], ^[ 71 ]». А пока мы можем только сказать вместе с русским паломником: «Комок горечи подступает к горлу при виде обширного двора, заросшего травой и кустарником, обваливающихся частей келий» ^[ 72 ].

Надо отметить, что подобная продажа келий стала возможна после того, как вся афонская земля была поделена в 1626 году между двадцатью монастырями. С тех пор Святая Гора управляется Кинотом, то есть собранием представителей этих двадцати монастырей, что давало повод называть Афон монашеской республикой. До этого момента Святая гора подчинялась общему собранию всех обителей, во главе которого стояло выборное лицо — прот. После реформы 1626 года, причины и движущие силы которой до сих пор неясны, монастыри стали землевладельцами, а все другие обители: скиты, кельи, каливы – арендаторами. Чтобы получить келью, старец вносил определённую сумму денег в монастырь и заключал с ним соглашение, согласно которому после его смерти келья переходила к одному из двух учеников, записанных в особый документ — омологию. Омология переписывалась в случае смерти старца. При каждой такой переписи «требовался не очень малый расход для пользы монастыря и властей монастырских, в особенности, если келья большая и занимается русскими монахами, и монастырь не общежительный ^[ 73 ]». В омологию записывалось также количество земли, виноградников, огородов, масличных и фруктовых деревьев. Владелец кельи обязан заботиться о состоянии построек кельи. Но провести самый ничтожный ремонт, а тем более строить новые корпуса, он не мог без разрешения монастыря. Очень часто келиоты подчинялись монастырям, жившим по идиоритмическому уставу, то есть необщежительным. Эта форма монашеской жизни оказалась весьма скомпрометирована из-за недостойного образа жизни руководителей монастыря — епитропов. Часто подобные епитропы за каждый маленький ремонт или перестройку кельи требовали приличную сумму денег, и кельи становились статьёй дохода для монастырей.

Кроме того, несмотря на то, что старец вносил весьма существенную сумму в монастырь, келья не становилась его собственностью и могла быть при определённых обстоятельствах отобрана у хозяина. Например, если хозяин ведёт недостойный монаха образ жизни или в течение долгого времени не живёт в келье. Ясно, что подобные законы могли привести к многочисленным искушениям. И они происходили. Множество русских людей, монахов или ищущих монашества, не могли найти себе пристанища в трёх обителях, причём Ильинский скит фактически был малороссийской обителью. Соответственно, имея за спиной поддержку сильной и богатой тогда России, они пытались приобрести, таким образом, кельи. И монастыри, имеющие в больших количествах запустевшие, полуразрушенные кельи, довольно охотно отдавали их русским. Но это «до поры — до времени». Через некоторое время приходила обеспокоенность из-за быстрого умножения братства обители и из-за скорого ремонта кельи. Сначала монастыри утешали себя всё увеличивающимися поборами. Но затем возникало желание освободиться от русских, уже отстроивших келью, насадивших виноградники и внесших приличную сумму в кассу монастыря. Тем более, что русские по внешним формам религиозной жизни сильно отличались от греков. Грекам не нравился их архитектурный стиль, сильно отличалось и церковное пение. Но главное – это боязнь перед сильной тогда Россией. И, конечно, ущемлённое национальное чувство. История Греции, можно сказать, и составляла историю античного мира. История христианства — история Византии. Даже Библия, и та на греческом языке, а тут приходят племена, в относительно недавнем прошлом бывшие варварскими, и заполоняют древнюю Афонскую землю. Хотя издревле на Афонской земле жили монахи разных национальностей, но об этом уже не вспоминалось. Как писал спутник епископа Порфирия (Успенского), тогда ещё архимандрита, Благовещенский: «В Руссике один монах сказал: «Мы прежде были светилами мудрости земной, мы выработали начала науки и искусства: но потом разные варвары разграбили у нас это богатство. Остались у греков только гордость и честолюбие народное, и этого наследия предков не отнимет у нас никто»…» ^[ 74 ]. Причиной этому было то, что русские келиоты пытались найти себе убежище на обширной территории, принадлежавшей Хиландарскому сербскому монастырю.

Конечно, такие настроения были далеко не у всех греков-монахов, но то, что они существовали, подтверждает и позорная распря вокруг Пантелеймонова монастыря. Не все знают, что она и послужила толчком к основанию Ново-Афонской обители на Кавказе: мудрые старцы решили приготовить убежище братии на случай печального исхода. «…Первым толчком к строительству новой обители на Кавказе явились печальные события смуты 1874-1875 года в Пантелеймоновом монастыре… В 1874 году, в разгар печальных событий в монастыре, старцы Иероним и Макарий увидели необходимость теснее связать судьбу афонской обители с родным отечеством, поставить себя под покровительство своего правительства, чтобы впредь не иметь опасений за тёплое убежище на случай угрозы выселения с Афона…» ^[ 75 ]. Это было даже закреплено в особом акте, получившем высочайшее утверждение 8 декабря 1879 года, пункт 9 которого гласит: «В случае смертных обстоятельств на Востоке и невозможности дальнейшего пребывания на Афоне, братство Пантелеймонова монастыря получает убежище в новой обители, как отрасли сего монастыря, обязанной своим началом и образованием усердию его братства, и в таком случае настоятель Пантелеймонова монастыря вступает с разрешения Св. Синода в управление этой обителью…» ^[ 76 ].

«В киновиях жизнь иноческая… требует громадного напряжения сил физических и моральных от вступивших в неё: непрерывные нощеденственные богослужения, тяжёлый физический труд в виде послушания, суровая пища и весьма короткий отдых – вот на что себя обрекает вступающий в число братства киновии. Немногие из насельников киновий выносят такой суровый, подчас совершенно непосильный монастырский режим, но и эти сильные духом энтузиасты- иноки, принесшие на Св. Гору, по-видимому, несокрушимое здоровье, к сорока — сорока пяти годам своей жизни от понесённых на пользу обители трудов и от неблагоприятных физических окружающих их причин, становятся в конце концов жалкими разбитыми стариками» ^[ 77 ]. Это опять напоминает нечто из последующей эпохи изобретения Френкеля или Гиммлера. Лагеря смерти. Разве это — монастыри? Это указывает на превратное понимание монашества, господствовавшее в некоторых кругах русского общества. К сожалению, это имело тягчайшие последствия для русских монахов.

По закону императора Николая Павловича от 1836 года афонские монахи в России «за таковых не признаются и, следовательно, приезжать и проживать в России под своими монашескими именами не могут» ^[ 78 ]. Естественно, нельзя обвинять императора в гонении монахов, но вопрос, кто же стоял за этими гонениями на афонских монахов, остаётся открытым.

Хорошо известно: в середине 19 века русский посланник в Константинополе по указанию русского правительства просил константинопольского патриарха установить ограничения для поступления русских монахов в афонские монастыри и сделать внушение протату, чтобы не принимали русских монахов без строгого исследования и без предоставления необходимых бумаг. Два константинопольских патриарха, Анфим и Григорий, делали такое внушение протату соответственно в 1851 году и в 1868 г ^[ 79 ]. Иначе, чем гонением на русское монашество, эти действия не назовёшь. Несмотря на неприязненное отношение к монашеству в среде русских либералов, такие действия властей всё же остаются непонятными. То ли это был испуг, что русские обучатся здесь «вольной» монашеской жизни и принесут это знание в Россию, то ли испуг, как бы все монахи не разбежались. Скорее, не то и не другое, а просто неприязненное отношение к монашеству, о котором уже говорилось. «Противники афонского монашества указывают на то, что большинство идущих туда спасаться — это тунеядцы, ищущие даровой кусок хлеба или лица с запятнанным прошлым, которым уже невозможно жить в мире и не остаётся ничего более, как бежать по далее от людских глаз», — пишет Н. Благовещенский, записки которого вызвали в своё время неоднозначную реакцию. И ещё: «Совершенно ненормально на Святой Горе, это – отношение русских монастырей к России. Русская высшая духовная власть никакого прямого влияния на русские святогорские монастыри не оказывает; афонский иеромонах не считается таковым в России и прав священства у нас не имеет…».

Но для Пантелеймонова монастыря, как и для крупных русских обителей: Андреевского и Ильинского скитов, эти гонения со временем прекратились. У этих афонских обителей нашлись сильные покровители: посол Игнатьев, камергер двора Муравьёв. Повороттным пунктом в истории Пантелеймонова монастыря стало открытие Симоно-Кананитской обители на Кавказе. «Благодаря высочайшей милости, дарованной Свято-Пантелеймонову монастырю указом 1879 года, радикально изменилось отношение русского правительства к русским афонским инокам. До этого правительство и духовные власти смотрели на выходцев из России, удалявшихся на Святую Гору ради подвигов благочестия, как на своевольников и дезертиров, и дозволяли возвращение в Россию не иначе, как в том звании, в каком они выезжали, не принимая во внимание ни пострижение ими на Афоне в великую схиму, ни даже рукоположение их в иерархические степени…» ^[ 80 ].

Профессор же не жалеет чёрных красок, описывая деятельность русских келиотов: «… Преступная деятельность по эксплуатации религиозного чувства русского народа, и свободная иноческая жизнь…». С радостью профессор сообщает, что список «неблагонадёжных сборщиков» пополняется в 1893 году, а в 1901 в него попадают все знаменитые келиоты, составившие славу русского афонского монашества. Эта травля нанесла серьёзный урон русскому монашеству. Так, паломник, посетивший одного из известнейших келиотов — иеромонаха Нифонта, пишет: «Все келиоты вообще, а упомянутый иеромонах Нифонт, главным образом, находятся в ужасном положении, благодаря запрещению присылки корреспонденции, то есть, проще говоря, им запрещено присылать денежные пакеты, адресуемые на имя келиотов. Причины такого распоряжения из России никто из келиотов не знает, и все удивляются ему ^[ 81 ]».

Надо отметить, что кампания против келиотов, развязанная греческими националистами, стала возможной только благодаря попустительству русской дипломатии. Об этом свидетельствуют сами афонские монахи: «Про них писали всякие пакости, и когда они по совету добрых людей, желая восстановить истину с тем, чтобы не оскорбить религиозное чувство православной публики, посылали свои опровержения, то ни одна газета не печатала их. В своё время Российское посольство и Консульство, как ближайшие к Афону Правительственные учреждения, читали и знали о несправедливых нападках русской и греческой печати, но пальцем о палец не ударили в защиту русских афонцев. Таков был режим. Да чего же лучше говорить. Греческая печать в Афинах и Константинополе выливали целые помои на русские обители. Это было подлежащим властям известно, и всё-таки они ничего не предпринимали для выяснения истины. Такова была тогда политика дипломатии. Не наше дело входить в её тайны, но всё-таки можно сказать, что ей следовало бы поглубже входить в интересы русского монашества на Афоне» ^[ 82 ].

Что же происходит в 1912 году? Как известно, по призыву части греческого монашества, попавшего под влияние националистических идей, захвачен афонский полуостров. При этом игнорируется решение о кондоминимуме, то есть управлении Афоном всеми православными державами: Россией, Грецией, Сербией, Черногорией, Болгарией, Румынией. Некоторые интриганы устремляются к греческому правительству, чтобы попытаться подчинить Афонский полуостров не вселенскому патриарху, а Афинскому синоду. Но опытный политик, министр-председатель Венизелос, ответил монахам, «что монахи Афонской Горы должны подчиняться решениям держав безусловно и считать свою миссию в Афинах оконченной» ^[ 83 ]. Любопытно, что дипломатия и власти, далёкие от Церкви, указывают монахам правильный путь, а те не желают им идти и выбирают обходную, извилистую тропиночку, которая заканчивается отвесной стеной или пропастью. Греческие монахи не оставляют своих усилий и продолжают действовать. Так появляются статьи о мнимых затруднениях для осуществления проекта по опеке Святой Горы всеми православными державами. Например, пишут, что задеваются права не только Греции, но Австрии и Турции, где тоже есть православное население, и прочие нелепости.

И вот, в этот момент русские келиоты решительно, как единая сила, выступают против нецерковных устремлений националистов в рясах. Келиоты обращаются к конференции послов в Лондоне с заявлением от 12 мая 1913 года. Русским потом поставят в вину, что они прибегают к мирским властям для решения церковных вопросов. Но приоритет в этом направлении принадлежит грекам, и, естественно, было стремление монахов разъяснить ситуацию и попытаться удержать пусть даже неправославных представителей властей от неправильных шагов. Греки давно уже используют, как нам известно, английских политиков для противодействия православной России. И делегация греческих монахов уже находится в Лондоне. Русские келиоты спокойно и уверено разбивают мифы, придуманные националистами ^[ 84 ].

В заключение приведём аргумент, перечёркивающий всю нелепую систему подчинения келий монастырям. Так, по этой системе многие келиоты-схимонахи, проведшие на Афоне не один десяток лет, должны были подчиняться прихотям новоначальных и даже рясофорных послушников. Денежный мешок открывал путь к власти в идиоритмических монастырях, поэтому частенько у власти оказывались недавно постриженные или даже ещё не постриженные в схиму монахи. Келиоты приводят пример: случай в Лавре, когда первым эпитропом в ней стал некто о. Александр, рясофорный монах ^[ 85 ].

Разумеется, заявление русских монахов не оставили без внимания и направили в Лондон документ с громким названием: «Меморандум греческих монахов Лондонской конференции». Профессор Троицкий уделяет немало внимания критике этого возмутительного документа. Можно назвать его саморазоблачением. Состоял этот документ из 17 глав и датирован 26-8 сентября 1913 года. Непосредственное содержание этого документа мало интересно, но он является историческим свидетельством о духовном состоянии греческого монашества. Поправимся опять: вождей греческого монашества. Начинается документ с откровенного лукавства. Зная, что представители неправославных стран слабо разбираются в церковных канонах, националисты приводят множество ссылок на каноны, к делу не имеющих никакого отношения. Опытный канонист Троицкий пишет: «Ссылки на каноны – есть лишь ширмы для чисто-политических и корыстных вожделений и ширмами этими авторы пользуются тем беззастенчивее, что убеждены в неведении адресатов и рассчитывали, что проверки не будет» ^[ 86 ].

Перед самой революцией келиоты уже полностью обретают доверие у правительства, но уже поздно… Идёт мировая война. Афон не затрагивают боевые действия, но наступает голод, и положение русских иноков становится критическим. Тогда братство русских обителей через консула в Салониках ходатайствует перед русским правительством о ссуде в 50 тыс. франков. Святейший Синод, не имея средств для помощи афонским инокам, предлагает Совету Министров через обер-прокурора считать афонских монахов русским населением, пострадавшим от военных действий, и найти таким образом возможность выплатить просимую сумму. При этом говорится, что делается это с целью, «чтобы не было вынужденного удаления с Афона русских иноков» ^[ 87 ]. Видите, русская власть уже взаимодействует с братством и обеспокоена существованием всех видов русского монашества. Достойно интереса и следующее замечание. «Тем не менее, вследствие недостатка продовольствия, часть иноков уехала в Россию, а некоторые перешли в Дечаны в Черногорию, где открылся русский лазарет для раненых и больных воинов». Вспомним, как Дмитриевский негодовал по поводу заселения Дечанского монастыря русским братством из кельи св. Иоанна Златоуста во главе с о. Кириллом, известным тружеником на ниве славянского единства. «Не плюй в колодец…», говорят у нас в России.

В 1905 году разразился скандал: келиот Иверского монастыря, иеромонах Феодосий, пытался провести на Афон 15-летнюю казачку Татьяну, переодетую послушником. На пристани послушник никак не мог влезть на мула. Один из монахов решил помочь, схватил послушника под мышки, и выяснилось, что это девица. Последствия таковы: Татьяна за нарушение векового запрета была помещена в тюрьму при генеральном консульстве в Константинополе. Феодосий по суду афонского кинота от 18 окт. 1905 был присуждён к изгнанию со Святой Горы. Греки, воспользовавшись этим случаем, раздули истерическую кампанию в печати. Только газета «Константинополис» писала об этом 3, 12, 13 и 21 сентября 1905г. Несколько публикаций по этому случаю было и в русских газетах. И совсем интересный финал: одновременно с этим по распоряжению вселенского патриарха должны были закрыться в Константинополе пять келиотских подворий: Св. Пояса Иверского монастыря, свят. Иоанна Златоуста и св. Николая Хиландарской обители, Честного Креста, Каракальского монастыря. Из-за того, что скандальная история началась на одном из подворий в Константинополе. Прекрасный предлог! Но это происшествие свидетельствует как раз об обратном: жизнь келиотов находилась под непрестанным наблюдением. И случаев, из ряда вон выходящих, практически не было. А то, разумеется, мы о них были бы хорошо осведомлены. И были бы приняты самые активные меры на Св. Горе и в Константинополе. Для предупреждения подобных историй мудрые старцы келиоты создали братство русских обителей, которое должно было организовать деятельность русских келий и наблюдать за духовным состоянием русских обителей. Кроме того, остро стала проблема, которая касалась всего русского монашества: организация школы для подготовки монахов к принятию священного сана, помощь престарелым келиотам, создание и обеспечение больницы для русских монахов, поддержка бедных келий и пустынников. Но, как ни странно, даже эта история, которую ещё долго обсуждали афонские иноки, послужила иллюстрацией не низкого духовного состояния русского афонского монашества, но великой тайны покаяния, которая грешников превращает в святых. Отбрасывая самые неприятные предположения, приходится всё же признать, что иеромонах тяжко согрешил, попытавшись провести девицу на Афон, и тем самым нарушил вековой запрет на посещение Афона женщинами (по-гречески “аватон”). И можно с достаточной достоверностью сказать, что этим иеромонахом был преп. Феодосий Кавказский. Это видно из его жизнеописания, составленного Анной Ильинской (Дивный старец Феодосий, Паломник. 2001 г. ) ^[ 88 ].

Когда братья выбили дверь и вбежали в келью старца, «то глазам их представилась ужасная душераздирающая картина убийства. Настоятель бездыханно лежал в луже крови на полу, с зияющими кровавыми ранами, с разрубленной до мозга головой и весь израненный» ^[ 89 ]. Тут же прибыл консул, по требованию посла турецкие власти начали следствие под надзором русского гражданского агента в Македонии Петряева. Подозрение тут же пало на соседа — греческого келиота. А дальше… Дальше мы ничего не узнаем о результатах этого следствия, как нигде не услышим об этом убийстве русского старца. Но к чему ворошить единичные факты? Увы, как ни пытались доброжелатели скрыть для каких-то благих целей страдания русских келиотов, перечеркнуть эту страницу истории не удалось. И журнал «Монастырь», выходивший всего два года и, в отличие от журналов Пантелеймонова монастыря и Андреевского скита, излагавший информацию о реальной жизни Русского Афона, сообщает во втором номере за 1908 год: «2 января в больницу Андреевского скита доставлен русский келиот о. Варсонофий с 8-мью кинжальными ранами. В 11 часов вечера под гражданский Новый Год в его каливу ворвались 8 вооружённых разбойников, ограбили старца и нанесли ему восемь ран кинжалом. В каливе в этот момент находилось восемь пустынников, но никто из них ничего не слышал. И подобных фактов было много. Келиоты были фактически беззащитными перед разбойниками, то и дело пытавшимися обнаружить у них сказочные сокровища.

Тут, наверное, можно поставить точку в истории русских келиотов и их братства. Впереди была революция и скорбные долгие годы тихого умирания, которые закончились смертью русского келиотского монашества. Когда она наступила, сказать непросто. Знаем только, что посетивший Афон в тридцатые годы Владимир Маевский ещё застал и Артемьевскую, и многострадальную келью Честнаго Креста, и Георгиевскую в Керасии с русским братством. В шестидесятые годы в этих двух кельях ещё оставалось шесть русских старцев ^[ 90 ]. Видел он тогда ещё и представителей уникального типа афонского монашества — сиромахов и оставил небольшое, но ёмкое свидетельство о позднем послереволюционном периоде истории келий: «Каждая общежительная келья – это своего рода жемчужина в громадном и великолепном венце православной веры, каковым является весь Афон. Иначе и назвать нельзя эти кельи, ибо от каждой из них исходят незримые, но явно ощутимые лучи живительного, духовного света – света Христовой истины и спасительной красоты Её учения.

«В толпе же «гостей» Крестовской обители можно было теперь наблюдать разнообразных монахов-странников, едва прикрытых обветшавшими от времени ветхими рясками, обутых в самодельную, сильно поношенную обувь и чуть ли не по самые глаза обросших густыми волосами. Это и были «странники-сиромахи», которые десятками лет ведут на Афоне скитальческую жизнь, вечно паломничая от одной обители к другой, живя подаянием и не принадлежа ни к какому определённому братству ^[ 91 ]».

Видимо, 1968 год надо считать датой смерти русского келиотского монашества. В этот год умер последний настоятель «Белозёрки» — иеродиакон Иоаникий, и келья со всеми постройками перешла во владение к грекам ^[ 92 ].

Многоопытный келиот Митрофан отговаривает отца и сына покидать монастырь, открывая им все трудности пустынножительства. Но ни труды, ни опасности не пугают новых келиотов. И скоро Капитон становится о. Кириллом, а Иларион – о. Иринархом. С большим усердием проходили они послушание у опытного старца, причём последний, прозревая великие дарования молодого монаха, уделял особое внимание его духовному воспитанию. 30 Июня 1865 года о. Кирилл становится иеромонахом. Отец же его по плоти стремится к большему уединению и усиленно подвизается в молитве. О. Иринарх прославился кротостью и снискал среди братства любовь за своё смирение. Опасаясь похвал — этих ядовитых стрел, нацеленных в подвижников, он уходит в уединённую маленькую и тесную келью поблизости и хранит молчание около 20 лет. Отошёл ко Господу о. Иринарх в 1880 году. В 1882 почил престарелый настоятель кельи о. Митрофан, и иеромонах Кирилл занял его место. Для молодого настоятеля наступила пора искушений. В то время пантократоровцы поссорились с монахами Ильинского скита и дали волю своей ненависти к русским. В связи с этим братству кельи приходится переселиться в келью святителя Иоанна Златоуста, принадлежащую Хиландарскому монастырю. Примечательно, каким оружием пытался защищаться прославленный русский келиот от своих ожесточившихся преследователей: «…О. Кирилл, помня советы своих богомудрых старцев, смиренно преклонился пред коварными ухищрениями властелинов, терпел и молился, причём пытался и убеждать их; но они оставались в своём ожесточении ^[ 93 ]». И по воле Божией о. Кирилл вместе с братством числом в 12 человек изгоняется из кельи. Причём монастырь не вернул ему покупной цены за келью и, тем более, не возместил расходов на постройки и на насаждение виноградников. Убыток составил 53000 руб. Русское братство переселяется в келью свят. Иоанна Златоуста на территории Хиландарского монастыря. Здесь ему приходится пережить немалые искушения, исходящие уже от его соотечественников. Мы уже знаем, что в конце 19 века в России была развёрнута беспрецедентная кампания по борьбе с русскими афонскими келиотами. Их изображали жуликами, грабящими свой народ. К сожалению, на поводу этих клеветников пошло и правительство.

«Борьба с противозаконной деятельностью русских келиотов по сбору пожертвований и эксплуатации религиозного чувства русского народа в пределах нашего обширного отечества путём правительственных предостережений успеха не может иметь до тех пор, пока не установится твёрдого и определённого взгляда на эту деятельность у русскаго народа и у правительственных органов власти в различных местах и не будут приняты по отношению к ним меры, вполне единодушные и целесообразные» — пишет профессор Дмитриевский. О. Кирилл как самая заметная личность среди русских келиотов был поставлен первым в списке неблагонадёжных лиц. Но страшнее всего, что и среди братии нашлись завистники, которые немало пытались повредить своему настоятелю. ««Вблизи своих ищи врагов», — говорит мудрость народная; так было и с о. Кириллом. Не издалека он нашёл завистников и нарекателей, но среди насельников, а чрез них уже и извне», — так скупо говорит нам об этих невзгодах книга, посвящённая златоустовской обители ^[ 94 ].

Келья о. Кирилла названа в «Церковном Вестнике» «памятником русского патриотизма на Св. горе. Обладая хорошо организованной школой иконописания, она во множестве распространяет плоды своего труда по России и, близко приняв к сердцу потребность Сибири в благоустроении её церковной жизни по линии великого железнодорожного пути, пожертвовала несколько ценных икон для устрояющихся там церквей и школ, за что получила Высочайшую благодарность чрез посредство сибирского комитета…» ^[ 95 ]

Келиоты активно занимаются и проблемами славянского единства. Одна из причин избрания о. Кирилла на должность председателя братства — то, что он- «самый деятельный и убеждённый сторонник необходимости братского соединения афонских монахов всех славянских национальностей, который горячо верит в благотворность этого начинания.» ^[ 96 ]

Российская церковная печать писала ещё в 1899 году о том, что Синод сербской церкви готовил для подачи в скупщину проект о передаче Райновацкого монастыря русским келиотам из кельи свят. Иоанна Златоуста. В монастыре предполагалось ввести типик св. Саввы Сербского ^[ 97 ]. Хиландарский монастырь в то время занимали болгары и македонцы, и не было возможности решить этот вопрос внутренними силами. На помощь пришли русские монахи. Неизвестно, было ли принято тогда это решение. Но мы знаем о занятии русскими монахами Дечанского монастыря. Братство этого монастыря какое-то время возглавлял сам о. Кирилл. Конечно же, профессор Дмитриевский, непримиримый критик о. Кирилла, пишет о недовольстве и сопротивлении со стороны местного населения. Но на Афоне в эти годы было мало монахов-сербов, Хиландарский монастырь был фактически болгарским, и возрождать сербские обители было просто некому ^[ 98 ]. Высоко-Дечанская Лавра св. Стефана находится в Старой Сербии и в те времена пришла в запустение, потому что была расположена в дикой местности, окружённой разбойниками-арнаутами. В лавре проживало 2-3 человека. Чтобы возродить этот древний монастырь, сербское правительство решило установить в нём общежительный афонский устав и для этого при участии Российского посольства пригласила в лавру игумена Кирилла. В 1903 году, выполнив все формальности, братство русской кельи Иоанна Златоуста вступило во владение лаврой. В Сербию переселился сам настоятель и с ним 28 человек русского братства. Восстановление лавры шло за счёт афонской обители. Вспомним, что по мнению некоторых исследователей Афона, именно возрождение Дечанской лавры привело иеросхимонаха Кирилла к мысли о необходимости монашеской школы в Константинополе. Школа должна была готовить богословски грамотных монахов и для Сербии ^[ 99 ], ^[ 100 ].

Отныне и до самой смерти место схимонаха Парфения здесь, на афонской земле. Не он выбрал себе дорогу, а Сам Господь поставил его на афонскую стезю. Но вот приходит новое искушение: тот, кого впоследствии обвиняли в чрезмерной тяге к келиотской жизни, по извращённому мнению незнавших её, более благополучной в сравнении с пребыванием в киновии, решил переселиться в Пантелеймонов монастырь (потому что там и пение хорошее, еда обильнее и братство русское). Но старец Иероним кратко ответил русскому монаху: «Где постригся, там должен и умереть». И пришлось монаху вернуться обратно к старцу Георгию, у которого было уже большое братство из 40 греков. И он стал единственным русским послушником этого великого старца ^[ 101 ]. Пришлось выучить греческий язык. Постепенно стали приходить и другие русские, которые искали старцев, подобных о. Георгию. Здесь следует отметить, что в этой келье был самый суровый устав на Афоне. Масло, вино, рыбу, сыр, яйца – здесь не вкушали даже на Пасху. Не обходилось и без искушений: некоторые старцы обвиняли о. Георгия в том, что многие его молодые послушники умирают, не вынося подобного сверхтяжёлого устава.

После смерти Хаджи-Георгия в 1886 году его место занял схимонах Парфений. К тому времени братство Хаджи-Георгия, сменив несколько мест, поселилось в Благовещенской келье около Кареи. Келья была известна своим книгоиздательством и благотворительностью. Раскрываем всем известную книгу «Посмертные вещания преподобного Нила Мироточивого Афонского» и читаем, что издана эта книга Благовещенской кельей старца Парфения на Афоне. Впервые русский читатель увидел эту книгу благодаря афонскому старцу. Жизнеописание старца Хаджи-Георгия было также составлено и издано его учеником Парфением, его можно прочесть в упоминавшейся уже книге иеромонаха Антония. ^[ 102 ] Кстати, и после смерти старца о. Парфений со своей многочисленной братией держался его устава — самого строгого на Афоне. Большевик Семёнов, посетивший Афонскую Гору до революции, возмущался в своих записках, изданных в России с целью нанести удар по авторитету чтимого в народе святого места, что никто из молодых не может удержаться в келье у о. Парфения, что подобные мучения голодом могут вынести только старики. Как и во многих других афонских кельях, здесь занимались иконописанием, и обитель прославилась своими иконами не только в России, но и за рубежом. Иконы, написанные братией благовещенской обители, можно было встретить и в Берлине, и даже в Америке. Рижский архипастырь в своё время благодарил о. Парфения за иконы, присланные для Задвинской Троицкой церкви.

Благотворительность же о. Парфения стала легендарной. Мало того, что никто из афонских сиромахов и бедняков не уходил без «благословения» — так на Афоне называется такой дар, о. Парфений получал по тридцать писем в день от российских бедняков. «На широком дворе кучка нищих монахов пандахусов, болгар, греков – все ждали милостыни от старца схимонаха Парфения… С особой наивностью, которая бывает только лишь у невинных детей, да чистых сердцем и помыслом людей, он тщетно изыскивает способы накормить и напоить алчущих и жаждущих», — пишет один из посетителей кельи. «Не забывайте бедных и помните, что дающему Господь воздаст вдвое; помните, что мы, бедные келиоты, зависим от всего, от всяких случайностей, а вы человек, пишущий в газетах. Не пишите в них неправды,» — эти слова, сказанные схимонахом при прощании, врезались в память паломнику ^[ 103 ]. Схимонаха Парфения знали далеко за пределами Афона. Не оставил о. Парфений без внимания даже японскую миссию и отправил в страну восходящего солнца четыре иконы с частицами мощей, за что была получена от святителя Николая письменная благодарность. Некоторые считали, как мы уже знаем, о. Парфения и других келиотов, чуть ли не жуликом, наживавшемся на бедных и тёмных жителях России. Но другого мнения был святой праведный Иоанн Кронштадтский, который «с сердечным приветом прислал при двух письмах о. Парфению 600 р.» ^[ 104 ]. Значит, о. Иоанн считал, что деньги будут употреблены в должных целях, ведь не стал бы о. Иоанн присылать деньги святотатцам. Многочисленные враги схимонаха Парфения думали по-другому. «Но печаль о благополучии ближнего – зависть — стала подтачивать сердца благочестивых почитателей иноческого жития, посылалась наглая клевета на о. Парфения, якобы он сборами по России набивает себе карманы, и смиреннаго, ревностнаго подвижника о. Парфения публично назвали недобросовестным настоятелем, запретив посылать на его имя жертвы» ^[ 105 ]. Бог им судья.

Мало кто знает о другой стороне деятельности русских келиотов: просветительской и миссионерской. Как истинные русские монахи о. Парфений и его сподвижники немало потрудились на ниве евангельской проповеди ^[ 106 ]. В Благовещенской келье были два монаха — отец и сын, по рождению татары. И о. Парфений разглядел в младшем из них, Иоакиме Красильникове, ревность по Бозе и отправил его в Палестину для изучения арабского языка, чтобы сделать его миссионером среди арабских народов. Но Господь распорядился несколько иначе. Иоаким поступил на Казанские миссионерские курсы и остался в России для проповеди среди своего народа. Скоро иеромонахом Иоанном (таково было его монашеское имя) был организован крещенно-татарский скит в пределах Казанской епархии. О. Иоанну было суждено немало потрудиться для просвещения татар. Не нужно говорить о тесной связи проповедника со своим афонским старцем. Так, усилиями о. Парфения было напечатано 20 тысяч экземпляров брошюр религиозного содержания на татарском языке. Православное братство св. равноапостольного князя Владимира в Берлине избрало схимонаха Парфения своим почётным членом.

Невдалеке от Благовещенской обители расположена ещё одна русская келья: Святой Троицы. Она была возрождена иеросхимонахом Нифонтом (Красновым), также упоминавшимся в чёрном списке неблагонадёжных келиотов. Хиландарский монастырь попросил о. Нифонта возродить эту келью после того, как увидели, что усилиями русского монаха восстала буквально из праха древняя келья тоже Святой Троицы в 30 минутах ходьбы от Хиландарского монастыря. Эта древняя обитель была основана ещё в 12 веке святителем Саввой. Никаких письменных свидетельств по истории этой кельи не существует, но сохранилось предание: «Когда во время своей земной жизни святитель Савва сербский проживал в Хиландарской лавре (которую он возобновил), к нему поступили два брата, родом купцы, но ради спасения своей души оставившие богатство, почести и удалившиеся на Афон. Прожив несколько лет в лавре, они стали тяготиться многолюдством, так как время от времени скит наполнялся монахами. Тогда святитель Савва благословил их на отшельническую жизнь, и они поселились в глухой пустыни, на расстоянии получасового хода от лавры. Здесь они провели много лет самой строгой жизни, почти до конца своих дней. По благословению того же святителя Саввы был сооружён соборный храм во имя Святой Троицы, который существует и поныне» ^[ 107 ]. Затем эта келья даже стала скитом, но со временем пришла в полное запустение. В скиту было три храма, 1-ый – Святой Троицы, 2-ой – Рождества Богородицы и 3-ий — великомученика Димитрия Солунского. Близ скита, между двумя обломками огромного камня, была пещера, где любил уединяться для молитвы сам великий сербский святитель. «Тут же есть одна пещера близ самого скита, на расстоянии приблизительно ста саженей, между двумя огромнейшими камнями, в которую, как гласит устное предание, удалялся для созерцательной молитвы святитель Савва сербский, когда жил в Хиландарской лавре» ^[ 108 ].

У о. Нифонта было рукоделие – изготовление кипарисовых крестов. Главной трудностью карульской жизни была необходимость частых путешествий в Пантелеймонов монастырь, где в то время можно было получить скудную еду отшельника. Для того, чтобы попасть в русский монастырь, нужно было пройти пешком почти половину афонского полуострова по его нелёгким дорогам. «… Но ничто его так не убивало, как хождение за провизией в Пантелеймонов и другие монастыри, где он целую торбу пшена и сухарей – более двух пудов – взваливал на себя и нёс по крутым и скалистым горам, которыми усеян весь Афон; это его окончательно изнуряло, и он почти падал без чувств, особенно в летнее знойное время. Ко всему этому строгий старец начнёт упрекать, что, мол провизии принёс на два рубля, а башмаков избил на три, совершенно забывая, какие дороги на Афоне. В конце концов он приучил его ходить босым и в летний зной и в холодную зиму. Всё это отозвалось на почтенном иеромонахе Нифонте. И в настоящее время он страдает, перенося адские мучения, от ревматизма. (прим. ещё в сравнительно молодом возрасте эта болезнь периодически приковывает о. Нифонта к постели) Живя у строгого старца, они оба работали из кипариса кресты и этим питались» ^[ 109 ]. Но самыми тяжёлыми для молодого послушника были муки совести, что не исполнен обет посетить Иерусалим для поклонения Святому Гробу. И духовник Иероним, выслушав сомнения инока, благословил его исполнить обет. Чтобы его выполнить, юноша нанялся писцом, работал три месяца днём и ночью и заработал 800 пиастров, то есть 64 рубля

В подобных условиях возродить скит можно было только, надеясь на Божию помощь, и она не замедлила. Афонский иеромонах Агафангел пожертвовал 2 тыс. рублей, и в течение восьми лет скит был приведён в порядок. Кроме того, братия даёт Богу обет соорудить на иждивение русских благодетелей более обширный храм во имя свят. Николая Чудотворца, в память чудесного спасения Государя Императора Николая Александровича от угрожавшей опасности в г. Отсу в Японии. К сожалению, нам неизвестно, удалось ли братии выполнить свой обет, но мы видим любовь русского афонского монашества к своему Царю, ибо здесь, на Афоне, подобное строительство не может преследовать какие-то корыстные цели18. Здесь не получишь за это ни наград, ни какого-либо высочайшего внимания. Впрочем, «награду» монахи кельи всё же получили такую же, как многие другие русские келиоты, – запрещение всякой помощи из России. «Причины такого распоряжения из России никто из келиотов не знает, и все только удивляются ему» ^[ 110 ].

На земле Иверского монастыря, рядом с кельей свят. Николая, названной «Белозёркой», находится келья свят. Иоанна Златоустаго. Эта обитель считается одной из древних. Год основания её неизвестен, но, по некоторым данным она имела более, чем шестисотлетнюю, историю. До печальных событий келья 1821 года принадлежала грекам. После запустения Афона перешла в русские руки. Путеводитель Павловского сообщает, что первым настоятелем был Арсений ^[ 111 ]. В жизнеописании этого великого старца говорится: «И оставили скит и келью, и взяли келью уединённую, от скита один час ходьбы и от Иверского монастыря один час, на холме, в самой непроходимой пустыне, во имя Святого Иоанна Златоуста. Прежде это была великая келья, но во время смущения до основания почти разорена. Они её устроили только в малом виде, и церковь освятили, и две кельи приделали». И в другом месте: «но русские братия, жившие близ Кареи и на Капсале, весьма скорбели, что удалился от них отец их». Речь и идёт о том времени, когда старец перешёл в скит Лак по смерти своего ученика — о. Николая ^[ 112 ]. Это косвенно подтверждается в новой книге Пантелеймонова монастыря «Великая стража» ^[ 113 ]. Таким образом, можно с уверенностью сказать, что в этой келье совершал свои подвиги великий старец. На рубеже 20 века в ней подвизалось братство из 26 человек, возглавляемое схимонахом Константином Семерниковым, который был четвёртым русским старцем этой кельи и также находился в списке неблагонадёжных монахов.

О. Константин (Конон Вуколович Семерников) происходил из донских казаков, родился в 1842 году в станице Кочетовской. Двадцать лет, с 1861 по 1881 год, провёл на военной службе, участвовал в усмирении польского восстания в 1863 году и в русско-турецкой войне 1877-78 гг. Он был среди храбрецов, переплывших на лошадях разлившийся на 14 вёрст Дунай и занявших турецкий берег около Мошка (по другим сведениям Мичина). После взятия Плевны ему было поручено в составе конвоя сопровождать прославившегося своею храбростью пленённого Осман-пашу. О. Константин был награждён несколькими орденами и медалями и свидетельством, выданным по высочайшему повелению, что давало ему особые привилегии на государственной и военной службе. Но война окончилась, а государственная служба не привлекала о. Константина. Он едет на Афон и принимает постриг в келье преподобных Петра и Онуфрия Иверского монастыря. В 1887 году он становится настоятелем кельи свят. Иоанна Златоуста. Все свои денежные средства он употребил на устройство этой обители. Но на этом не оканчивается славный путь бывшего солдата. Начинается Русско-японская война, о. Константин организует из монахов санитарный отряд количеством 53 человека и с разрешения Красного Креста помогает русским воинам на поле брани. Его заслуги высоко оценивает Царь. Его награждают медалью на Георгиевской ленте. Впоследствии он удостаивается быть принятым Его Величеством. Государь Император награждает о. Константина золотым наперсным Крестом из своего кабинета ^[ 114 ]. Интересно, что и Священный Синод, относивший не так давно о. Константина к неблагонадёжным лицам, награждает его благословенной грамотой.

Обстановка в келье более соответствовала идеалу монашеской жизни, чем во многих других прославленных обителях. Вот что пишет паломник, посетивший келью в 1909 году и написавший статью в журнал «Монастырь» под псевдонимом «Россиянин»: «…Жизнь в афонских обителях неизмеримо лучше, чем в Российских монастырях. Лучше не материальным или роскошью, но сплочённее, братски душевней, без обид, без подозрений, а именно, как живут люди одушевлённые одной и той же идеей, не стараясь приносить друг другу вред, а наоборот, принося пользу и себе, и друг другу, и всему братству кельи» ^[ 115 ]. Такие строки пишет автор именно после посещения этой кельи и беседы с наместником — иеромонахом Симеоном.

В 1909 он участвует в первом иноческом съезде в России. Упоминается о. Константин в описании этого съезда среди депутатов с правом совещательного голоса, и его можно найти на фотографии участников съезда. О. Константин фактически был единственным представителем афонского монашества на этом съезде, если не считать архимандрита Иерона, настоятеля Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря. Но в дебатах ни на съезде, ни вокруг съезда, в которых часто принимали участие люди, плохо знающие истинную монашескую жизнь, или, по крайней мере, не прошедшие высшую школу афонского монашества, о. Константин не участвовал ^[ 116 ].

26 Августа 1913 года о. Константин переселился в обители вечные, скончавшись в больнице Андреевского скита ^[ 117 ]. “Когда процессия поровнялась с карейской беседкой, в нашей обители царский колокол гудел редкими протяжными и скорбными волнами, своим мелодичным звуком давая знать о приближении тела того, кому он был пожалован и вместе с тем напоминал как бы гласом трубы Божией о нашей скоропреходящей жизни”, — так описывается прощание со старцем в книге “Последние дни жизни, кончина и погребение старца схимонаха о. Константина (Семерникова), настоятеля обители-келлии св. Иоанна Златоуста”.

Но вот стоит пройти ещё немного, выйти на дорогу к Ильинскому скиту, и мы попадаем к знаменитой келье св. Николая Чудотворца, прозванной «Белозёркой». Это одна из немногих келий, которую сегодня легко найти. От Кареи вас доведут многочисленные указатели с надписью «Burazeri». В это слово преобразовалась русское название «Белозёрка». По преданию святитель Савва вскоре после основания Хиландарского монастыря отправился в Иерусалим. Возвращаясь обратно, он высадился на восточной стороне полуострова, по дороге в Карею заблудился, и ночью ему попалась на пути келья, в которой он и заночевал. Потом оказалось, что пустующая келья принадлежала проту ^[ 118 ]. Утром Савва поблагодарил прота, а тот в свою очередь подарил будущему святителю свою келью. Тот перестроил её и любил приходить туда, когда искал уединения. В 1882 году в ней поселился ученик известного уже нам Хаджи-Георгия — русский иеросхимонах Антоний с благословения русского игумена Макария (Сушкина) и духовника Иеронима. С ним перешло в эту келью 12 русских послушников старца. На Афоне принял постриг с именем Пётр старший сын о. Антония, который впоследствии стал настоятелем кельи. На его плечи легли основные труды по возрождению обители. О. Петру пришлось обращаться за помощью в Россию и писать множество просительных писем, за что он, как и многие другие келиоты, подвергался уничтожающей критике. Разумеется, он попал в список неблагонадёжных лиц, попросту говоря, жуликов, но обитель всё-таки воздвиг. Келья имела два храма: верхний в честь святителя Николая и нижний во имя Покрова Божией Матери. Но обитель всё время увеличивалась и перед самой войной настоятель имел намерение заложить новый соборный храм в память восшествия на престол родоначальника Дома Романовых, царя Михаила. Удалось ли ему построить собор, сведений нет. Сегодня это самая известная келья на Афоне. Собственно, это даже не келья, а маленький монастырёк, в котором, несмотря на недавнюю греческую реставрацию, отчётливо прослеживается русский стиль. Келья эта славится своими иконописцами. Да и славилась раньше, о чём свидетельствуют старые русские иконы, среди которых выделяется икона Божьей Матери — Игуменьи Афонской Горы. Описание кельи сообщает, что в ней была частица Честнаго Креста и разные частицы мощей святых. Когда там подвизался о. Петр, в этой келье было братство из 50 человек ^[ 119 ]. Посредством монастыря Есфигмен братство кельи должно было образовать новый скит, для чего предполагалось перейти в келью бессребренников Косьмы и Дамиана этого монастыря, но из-за противодействия Протата и Константинопольской патриархии этим планам не суждено было сбыться. Келья имела 7 десятин земли, и проживало в ней 85 человек. Святейший патриарх Иоаким III часто посещал «Белозёрку» и неоднократно служил в ней. Так можно ли обвинять о. Петра в том, что он просил жертвовать на келью, если даже и приукрашивал её ветхость и плохое состояние? С уверенностью можно сказать, что ни одна копейка ни могла пройти мимо, не превратившись в кирпичи или другие строительные материалы. Думаю, и русские жертвователи ничуть не были бы в обиде, если бы увидели келью с колокольней в русском стиле. Теперь греки, гордящиеся своей кельей, вряд ли поминают строителя кельи дурным словом, и ничуть не мешают им большие размеры, несоответствующие, по мнению их предков, ими самими придуманным стандартам. Более того, они водят нас по русской келье с любезностью и приветливостью. Теперь греки благодарны, а русские братья не пожалели грязи. Почему?

Русские афонцы из этой кельи принимаются за возрождение монастыря св. Пророка Ильи под Бейрутом, близ того места, где вмч. Георгий победил змия. Монастырь в скором времени населяется 40 русскими монахами. Планировалось расширить эту обитель. Так русское монашество двигалось на Восток. Крестовоздвиженская келья имела подворья в Иерусалиме, под Бейрутом ^[ 120 ]. Целью организации этих подворий была помощь русским паломникам. В самой же Крестовоздвиженской келье по данным 1913 года размещалось около 70 человек.

Пожалуй, из всех келий этой досталось неприятностей больше всех. К сожалению, не всегда война с русскими монахами ограничивалась «холодным» течением, иногда наблюдались весьма «горячие» проявления. Так, в журнале «Сообщения Императорского Православного Палестинского общества» за 1906 год читаем о побоище, учинённом монахами Каракальского монастыря в русской Крестовоздвиженской келье в 1905 году под праздник Святой Троицы. Во время отсутствия настоятеля кельи, иеромонаха Пантелеймона, который был в Константинополе, и наместника, иеромонаха Виссариона, который был вызван к каймакаму (турецкому начальнику) в Карею, в келье неожиданно появились один из членов протата и антипрос Каракальского монастыря. Пока их принимал кто-то из братий, а дело происходило во время дневного отдыха, неожиданно появилась толпа каракальских монахов и рабочих монастыря, вооружённых топорами, мотыгами и ломами. Антипрос быстро выскочил к этому «войску» и занял пост «военачальника», раздавая приказы и руководя действиями «армии». Пришельцы начали крушить здания кельи, разбивать окна, ломать стены. Все русские отдыхали перед праздником и, будучи разбужены непонятным шумом, сразу не могли понять, что происходит. Некоторые в страхе бежали в лес. Большая часть принялась оборонять келью. Одному русскому тут же была нанесена рана в голову, и он упал на землю без чувств. Но тут выскочили бодрствовавшие повара, вооружённые кочергами, и посеяли панику в рядах противника, греки замешкались и были изгнаны. Результаты побоища: 8 иноков были ранены и сильно избиты, на поле брани греки оставили трофеи: 5 топоров и 8 мотыг. «Целью нападения было изгнание русских монахов из келии, как это уже и было сделано каракальцами относительно других русских келиотов. Причина притеснения монахов кельи Креста — неисполнение ими монастырского приказания ничего не строить. Русские всегда обращаются за разрешением, а те всегда говорят: подождите и потерпите». «Они боятся дальнейшего роста и развития кельи ^[ 121 ], опасаются того, что русские со временем и совсем вытеснят греков с Афона. Но это — злая выдумка эллинов, которым всюду мерещится несуществующий панславянизм». Один из монахов кельи потом выразил это событие в поэтической форме:

Замечателен ответ о. Пантелеймона на третье обвинение. Старец сказал, что он ничего не может сказать по этому поводу, потому что не знает, что здесь подразумевается. Единственное, что он может сказать: никто не видел его пьяным, дерущимся, присваивающим чужое. А также курящим табак и ядущим мясо ^[ 123 ]. Старец добавляет, что и вне Афона он ведёт себя так же. Интересно, что, как мы знаем, многие «преуспевающие» греческие монахи из идиоритмов и курили, и пили, и ели скоромное даже в постные дни. И кто же обвиняет о. Пантелеймона? Греческие монастыри, среди которых в то время было много идиоритмов, то есть обвиняют как раз те, кто часто и ведёт себя неподобающим образом. Кто же отличался торговлей святынями, нам хорошо известно. Старец же говорит, что вынужден иногда приобретать для своей кельи ладан, иконы, свечи, масло и др. О запрещении или извержении из сана о. Пантелеймон ничего не знает. Правда, во время его отсутствия приходили два афонских стражника и приклеили на заборе какую-то бумагу. От патриарха же не получал о. Пантелеймон никакого указа.

“...Хорошо мне всегда во всех русских келлиях. Но всё же должен при этом признать, что особенная радость и покой наполняют мою душу, когда я нахожусь в келлии Воздвижения Креста Господня, где живописная природа и чарующие виды сливаются с исключительно симпатичным характером и укладом жизни милейших ея насельников” ^[ 124 ], — вот его благодарный отзыв об этой келье.

— Всю братию держит как в киновии. Вот кабы у нас все такие келиоты были…» ^[ 125 ]

Патриарх Иоаким был неустанным защитником греческой церкви. За плодотворную церковную деятельность Иоакима III называли главою патриархов ^[ 126 ]. Не было ни одного вопроса, даже самого мелкого, в котором он позволил бы турецким чиновникам ущемить православную церковь. Турецкий султан Абдул-Гамед пытался отделить греческую диаспору от участия в общественных делах. Также неустанно он пытался отнять у греческой церкви все привилегии, дарованные ей завоевателем Константинополя Магометом II. Султан действовал хитро и осторожно. В 1883 году он попытался заставить греческое духовенство судиться в общих гражданских судах. Пытался перенести рассмотрение дел о монастырском имуществе из смешанных судов в специальные турецкие. Добивался также, чтобы архиереи не председательствовали бы в епархиальных советах, не судили бы клириков и мирян (что могло осуществляться по желанию последних). Был разработан также проект в системе образования, по которому рассматривать и утверждать греческие учебники должна была не патриархия, а турецкие чиновники.

Вот как описывает патриарха Иоакима один из его современников: « патриарх Иоаким — единственная, но величественная личность во всём Афоне, каковых едва ли много найдётся и в Константинополе, и даже во всём его патриархате: высокий ростом, он почти геркулесовского сложения. При благородной осанке, — в нём всё величественно – прекрасно – симметрично; вместе с этим, он сильный духом, крепкой воли, энергичен, но и мягок сердцем.» ^[ 127 ].

Патриарх Иоаким немало сделал для Афона, сам увидев и испытав все его нужды. Одним из главных деяний патриарха было восстановление Преображенского храма на вершине Афона. Кроме того, патриарх установил на вершине Святой Крест. Вот как об этом говорит один из его современников: «Подняться на эту возвышенность (вершину Афон) в настоящее время нетрудно, так как заботами проживавшего на Афоне вселенского патриарха Иоакима III путь, ведущий к вершине горы, а равно и имеющаяся там часовня Преображения довольно хорошо были исправлены и ремонтированы» ^[ 128 ]. Долгие годы, проведённые на Афоне, тесно связали патриарха с простыми монахами. Патриарх-отшельник пользовался большим уважением со стороны простого монашества. Особо тесные отношения связывали его с русскими монахами. Дело в том, что для рукоположений и освящений новых храмов почти всегда используются свои же архиереи-афонцы, пребывающие на Святой Горе на покое. Так как период пребывания на Афоне патриарха совпал с периодом интенсивного роста и развития русского афонского монашества, следовательно, у русских иноков устанавливаются самые тесные связи с этим архипастырем, которого то и дело приходится привлекать для освящения возведённых храмов. На Афоне число русских келий в тот период было уже более восьмидесяти. При многих были построены храмы, которые нужно было освещать. Так что можно сказать, что патриарх проводил значительное количество времени среди русского монашества. Особые тесные отношения связывают патриарха с иеромонахом Нифонтом настоятелем Троицкой кельи в Карее и иеромонахом Петром настоятелем Белозерской кельи.. Но вот патриарх вновь избран на престол, и афонцы приходят проводить своего святителя. Через весь Афон тянется гигантская процессия, каждый монастырь, каждая келья выходит провожать святителя. Знала ли нечто подобное афонская земля? Целые делегации от монастырей присоединяются на этом пути к процессии. От Пантелеймонова монастыря патриарха провожают и наместник, и антипрос, и духовник, и ряд монахов, у которых установились с патриархом дружественные отношения. Здесь и казначей, иеромонах Поликарп, и иеромонах Паисий, и схимонах Ксенофонт (в миру князь К.А. Вяземский), и старый русский отшельник архидиакон Лукиан, и, разумеется, запечатлевший для истории эти великие проводы схимонах Денасий. Провожает патриарха и архимандрит Иосиф, игумен Андреевского скита, и архимандрит Гавриил, игумен Ильинского скита. В Карее патриарх приходит на конак (подворье) русского монастыря и молится в храме вмч. Георгия. Здесь его встречает особая константинопольская делегация из десяти митрополитов.

Есть люди, о которых писать легко: они подобны солнечному лучу, пронзающему пространство и рассеивающему тьму. И невозможно увидеть в них какой-то изъян или кривизну. Таков был и этот человек, о котором можно смело сказать, что он — исключение из правил. «Таких теперь не бывает,»- вот самое ясное заключение по его поводу. Не должно было быть его и в то время, когда он жил, потому что присутствие его там — это нарушение закона всемирного тяготения новых поколений к земле, а не к небу. Собственно, эти слова просто пересказ написанного о великом бессребреннике насельником Свято-Андреевского скита и его современником монахом Климентом ^[ 129 ]. «И я им не могу не восхищаться теперь так же, как восхищался некогда, во время его жизни, как когда-то, в детские свои годы, восхищался я героями Четий–миней».

Происхождение этого «богатыря духа», как назвал его единственный биограф, у многих вызвало бы зависть: у тех, кто ищет богатства, а не бегает его. О начальном периоде жизни Иннокентия Михайловича уже довольно хорошо известно по последним публикациям ^[ 130 ], ^[ 131 ]. Как, впрочем, и о петербуржском. Но иноческая жизнь о. Иннокентия была долгое время скрыта от нашего взгляда.

Довольно скоро благотворительная деятельность Иннокентия Михайловича становится из ряда вон выходящей. Помочь бедному товарищу окончить университет и стать на ноги – это нельзя назвать чем-то удивительным. Но, когда ежедневно сибирскому меценату приходится принимать до 400 бедняков ^[ 132 ], то иного названия, чем самопожертвование, этому роду деятельности просто не найти. Немало потрудился Иннокентий Михайлович и на ниве общественной благотворительности. Надо отметить, что Сибиряковым принадлежит особое место в истории России. Купеческий род Сибиряковых был известен в Иркутске с начала XVIII века. Отец Иннокентия, Михаил Александрович, был купцом I первой гильдии, совладельцем золотых приисков, винокуренных заводов, Бодайбинской железной дороги, пароходства. Старший брат Александр наследовал капитал в 5 млн. рублей. Кроме того, он приобрёл стекольный завод, писчебумажную фабрику, создал новые предприятия: буксирное пароходство на Ангаре и Амурское общество пароходства и торговли. Александр Михайлович был меценатом, и число его благодеяний составит солидный список: 100 000 рублей на строительство Томского Университета, 50.000 рублей на учреждение в Иркутске Высшего Технического училища, 500.000 рублей на дела просвещения, 3500 — на строительство иркутского драматического театра. Открытие народных школ, обустройство Томского университета… Но главное внимание — изучению водных путей Сибири. За двадцать лет (1870-1890 годы) Сибиряков снарядил ряд экспедиций по исследованию устьев рек Печоры, Енисея, Оби, Амура, побережья Карского и Охотского морей. Самую известную экспедицию, которую финансировал Сибиряков совместно с предпринимателем О. Диксоном и королём Швеции Оскаром II, возглавлял известный полярный исследователь Норденшельд. Экспедиция должна была пройти Северо-Восточным путём. Но путь этот удалось пройти только за две навигации. «Вега» не дошла всего около 100 миль до Берингова пролива. Сибирякову пришлось отправить к месту вынужденной зимовки экспедиции спасательную команду. За это он был награждён шведским орденом «Полярная звезда». Александр Михайлович написал несколько книг о будущем Сибири. Следует сказать, что он получил прекрасное образование, окончив Цюрихский политехнический институт. Только по поводу путей сообщения Сибири Александр Михайлович написал 30 статей.

Сам Сибиряков дважды предпринимал экспедиции, целью которых было пройти водным путём от Норвегии до Енисея. Но обеим экспедициям не удалось выполнить поставленную задачу ^[ 133 ].

Иннокентий Михайлович не был создан для семейного счастья: ещё в юности, его так поразила измена невесты старшего брата Александра, что он отверг для себя возможность счастливого супружества. И он с каждым шагом всё увереннее приближается к афонской цели. Видимо, именно в этот период жизни он попадает на Петербургское подворье Свято-Андреевского скита. В те годы настоятелем подворья являлся архимандрит Давид ^[ 134 ] — личность необычная и весьма примечательная. Ему предстоит сыграть огромную роль в жизни Сибирякова. Мы не знаем всех подробностей этого знакомства, но именно о. Давид окончательно утверждает о. Иннокентия в намерении стать афонским монахом. Причём делает это косвенным путём, не словами, а примером. О. Давид не сразу решается стать духовником миллионера, и, тем более, не было у него стремления подтолкнуть Сибирякова к этому выбору. Наоборот, о. Давид пытается показать Иннокентию Михайловичу все сложности монашеской жизни, для чего они предпринимают совместную поездку на Афон. В ходе этой поездки произошло знаменательное событие. В Андреевском скиту 25 лет строился собор, но строительство двигалось чрезвычайно медленно за неимением средств. В таком же состоянии находилось строительство больничного корпуса с храмом святителя Иннокентия Иркутского. Не лишена интереса история, связанная с этим храмом. В 1868 году Андреевский скит посетил епископ Александр Полтавский. Братия, пользуясь таким случаем, попросила его заложить церковь во имя Казанской иконы Божией Матери. Это было совсем неудивительно, так как именно в день празднования этой иконы был открыт в 1849 году Андреевский скит. Но каково же было удивление игумена и братии, когда умудрённый большим жизненным опытом епископ, которого современники называют «славным защитником Соловецкого монастыря во время крымской кампании», вдруг отказался закладывать на этом месте храм в честь иконы Божией Матери, и положил основание храма в честь иркутского святителя. Когда же старцы стали ему возражать, то владыка сказал, что Бог пришлёт из Сибири благодетеля, соимённого этому святителю, что и сбылось, правда, намного позже. Легко догадаться, что больничный корпус с этой церковью и был вскоре воздвигнут соименным святителю благодетелем.

Но этому предшествуют весьма неприятные события в жизни сибирского мецената. Иннокентий Михайлович горячо принимает призыв Господа Иисуса Христа, отвергнутый евангельским юношей (Мф. 19, 21), и начинает с излишней поспешностью избавляться от своего богатого имения. Конечно, нам известны далеко не все благодеяния Сибирякова. Известно, например, что в один из нижегородских монастырей он пожертвовал 150.000 рублей. Казалось, деньги стали для него омерзительными и он начинает с ними титаническую борьбу, но капитал его так велик, что он не может одолеть своего противника. Это поспешность едва не приводит его к катастрофе. Однажды, войдя в Знаменскую церковь, что на углу Невского проспекта и Знаменской улицы, он протянул стоящей на паперти монахине серебряный рубль. Та, привыкшая к милостыне в несколько мелких момент, умилилась и на глазах жертвователя, опустившись на колени, стала молится перед образом Божией Матери «Знамение». Эта сцена тронула Иннокентия Михайловича, он тут же спросил у монахини, из какой она обители и где живёт в Петербурге. На следующий день Сибиряков явился по указанному адресу и передал сборщице все свои наличные деньги, которых у него оказалось на тот момент около 190 тыс. рублей. Та пришла в ужас от этой суммы и не смогла принять её беспристрастно на нужды монастыря. Возникли какие-то подозрения, и она заявила об этом случае в полицию. Дело было предано огласке, началось следствие, и, увы, родственники Иннокентия Михайловича нанесли ему тяжёлую рану, заявив о его невменяемости. Дело перешло в суд. Суд признал миллионера «в здравом уме и твёрдой памяти», и указанная сумма по праву перешла в Угличский женский монастырь. После этого Иннокентий Михайлович выбрал единственно правильный путь для своей благотворительности: он передал колоссальную сумму своему духовнику Давиду для завершения работ на подворье и на строительство собора апостола Андрея Первозванного на Афоне – 2.400.000 руб! ^[ 135 ]. Вместе с тем, после такой неприятной реакции некоторых его родственников Иннокентий Михайлович твёрдо осознаёт, что монашество единственно приемлемый для него путь, и в 1894 году он поступает на Андреевское подворье в Петербурге. Родные начинают ему противодействовать с новой силой. Пытаются отвлечь его от иноческой или хотя бы удержать его в одном из российских монастырей. Но все их попытки были тщетны, и 1-го октября 1896 года, в возрасте 35 лет, Сибиряков принимает постриг в рясофор и в тот же день отправляется на Афон. Скинув мирской костюм, примеряя монашеский подрясник, он произнёс знаменательные слова: «Как хорошо в этой одежде! Нигде не давит! Слава Богу! Как я рад, что в неё оделся!». Особенно привлекает о. Иннокентия безмолвная жизнь иноков. Он ищет уединения. Возможно, на него повлиял пример известного подвижника Андреевского скита молчальника Андрея, подвизавшегося неподалёку от скита. Иннокентий берёт благословение у игумена скита и строит недалеко от скита маленькую келью с храмом в честь великомученицы Варвары и преподобного Михаила Клопского, небесных покровителей его родителей. Там он поселяется вместе со своим духовным отцом, архимандритом Давидом, с которым он теперь связан неразрывно. Поэтому ему на краткое время приходится вернуться в Петербург, так как о. Давид снова назначается настоятелем подворья. Трудно было покидать афонское уединение, но скоро его духовный наставник вновь возвращается на Афон и с ним о. Иннокентий. На этот раз уже навсегда. Там он вскоре принимает постриг в мантию с именем Иоанн, а затем и в великую схиму опять с именем Иннокентий ^[ 136 ].

На сорок первом году жизни о. Иннокентий, недолго поболев, переселился в обители вечные. Это произошло 6 ноября 1901 года. Удивительный короткий и прямой путь пришлось пройти русскому миллионеру. Братия монастыря отмечала, что на Афоне о. Иннокентий проводил строго постническую и аскетическую жизнь. Нельзя не удивляться, как человек, с детства приученный к изысканным блюдам, питался грубой монастырской пищей наравне со всеми монахами, в большинстве своём выходцами из крестьянской среды. Человек, окружённый с детства шумным светским обществом, едва ли когда-либо знавший одиночество, проводит затворническую жизнь в келье, отдавая всё своё время молитвам и чтению душеполезных книг. Это была не игра в монашество, а самое настоящее монашество в его высшем выражении. Это было не подражание древним, а древний патерик, прочитанный в наше время. Никогда и нигде не позволил себе выделиться среди остальной братии строитель одного из самых больших соборов в православном мире, вмещавшего 5.000 человек ^[ 137 ]. В 1900 году совершается освящение собора, слышится множество благодарственных речей. Только не слышим мы ни одной похвалы в адрес главного ктитора-схимонаха Иннокентия. Этот человек умер для мира, и похвала чужда для его слуха. Даже о кончине его сообщали скупые телеграфные строки. И только в десятилетие кончины его воспел афонский инок, которому довелось знать этого человека.

Важно заметить, что афонская монашеская жизнь того времени знала иные примеры. Они характерны для греческих штатных (идиоритмических) монастырей. В них каждый вкладчик получал соответственную его вкладу честь. Это создавало неравенство в монашеской среде. Богатые вкладчики имели по несколько комнат, и даже своего рода прислугу из числа бедных монахов. Вся жизнь Иннокентия Михайловича была отвержением подобного неравенства. Но по его смерти братия воздала своему благотворителю достойную честь, похоронив его рядом с основателем скита иеросхимонахом Виссарионом. В сообщении о кончине бывшего миллионера в журнале Пантелеймонова монастыря «Душеполезный собеседник» прекрасно сказано словами Священного Писания: «О нём кратко и ясно можно так сказать: «…скончався вмале, исполни лета долга» (Прем. 4,13)» ^[ 138 ].

ПРИМЕЧАНИЯ: