zion3

© "Неизвестные страницы русской истории", 1998 г.

Глава 36 СТРАННАЯ РОЛЬ МИРОВОЙ ПЕЧАТИ (1)           Годы 1933-1939 были периодом назревания Второй мировой войны. «Прусский милитаризм», который считался поверженным в 1918 году, возродился еще более грозным, чем когда-либо; эта сцена так захватила внимание всего человечества, что оно потеряло интерес к Палестине, с виду не имевшей никакого отношения к событиям в Европе. В действительности она продолжала занимать важное место в «причинах и целях» Второй мировой войны, которые президент Вильсон считал «неясными» в первой. После 1917 года повторять выдумки о «преследовании евреев в России» стало невозможным, но образовавшееся пустое место было успешно заполнено «преследованием евреев в Германии», и как раз в тот момент, когда сионизм представлялся Вейцману «беспомощным и безнадежным», сионисты смогли новым гвалтом запугать евреев и начать новую осаду западных политиков. Последствия стали ясно видны в результате новой войны, от которой выиграли одни только революционный сионизм и революционный коммунизм. Будучи свидетелем событий, приведших к написанию этой книги, автор переходит к повествованию от первого лица.
          В начале этого периода, в 1933 году, я смог взойти по ступеням служебной карьеры, превратившись из простого служащего в редакции в корреспондента «Таймса» в Берлине. что доставило мне немалое удовлетворение. К концу периода, в 1939 г., я был полностью в этой работе разочарован и вынужден отказаться от заработка, подав в отставку. События промежуточных лет покажут причины этого решения.
          Начиная с 1927 года я постоянно сообщал о растущих успехах Гитлера, а в 1933 году, по чистой случайности, я проходил мимо горевшего Рейхстага. Это событие, использованное для создания Гестапо и концлагерей по испытанному большевистскому образцу, необычайно упрочило власть Гитлера, но какое-то предчувствие сказало мне в тот вечер, что пожар Рейхстага предвещает гораздо более важные события. Непрекращающиеся с тех пор бедствия Европы фактически начались именно в этот день, а отнюдь не лишь с первым днем войны. В конечном счете он означал распространение сферы мировой революции вплоть до центральной Европы, причем передача ее в коммунистическую собственность в 1945 г. лишь подтвердила совершившийся факт (до тех пор скрытый от мировой общественности умелой пропагандой о мнимом антагонизме между национал-социализмом и коммунизмом). Единственный вопрос, на который еще должна ответить история, заключается в том, будет ли мировая революция отброшена назад или же пойдет еще дальше на Запад с той позиции, которую она заняла в тот памятный вечер 27 февраля 1933 года.
          Начиная с фактического установления этим вечером гитлеровского режима, все профессиональные наблюдатели в Берлине, как дипломаты, так и журналисты, поняли что он означает новую войну, если только не удастся этому помешать. Помешать войне в то время было сравнительно легко; Уинстон Черчилль справедливо назвал вторую мировую войну «ненужной войной». Ее можно было предупредить, оказав Гитлеру решительное сопротивление в его первых воинственных авантюрах в Рейнской области, Австрии и Чехословакии в любое время вплоть до 1938 года, когда (как это подтверждает и Черчилль) готовившиеся свергнуть Гитлера немецкие генералы оказались парализованными капитуляцией Запада а Мюнхене. В Берлине опытные английские наблюдатели событий единодушно считали, что если Гитлера не остановят, он начнет войну, и сообщали об этом своему правительству и издателям в Лондоне. Главный корреспондент Таймса в Берлине Норман Эббатт (я был вторым корреспондентом) сообщал в начале 1933 года, что войну следует ожидать примерно через пять лет, если не примут мер к ее предупреждению, и это его сообщение было опубликовано. И он, и я, и многие другие журналисты с удивлением и тревогой наблюдали в последующие годы систематическое игнорирование и искажение наших сообщений, причем в газетах и в парламенте Гитлер изображался, как по своей природе вполне приличный человек, который не нарушит мир, если его справедливые претензии будут удовлетворены, — разумеется за чужой счет.
          Эти годы обычно называют периодом «политики умиротворения», но правильнее было бы сказать поощрения, поскольку эта политика превратила возможную войну в неизбежную. Разочарования и напряжение этих лет фактически сломили Эббатта, т.ч., начиная с 1935 года, я стал главным корреспондентом в Вене, которая тогда была вторым удобным пунктом наблюдения за событиями на германской сцене. В конце 1937 года я сообщил из Вены в «Таймс», что по словам Гитлера и Геринга война начнется «к осени 1939 года»; эту информацию я получил от австрийского канцлера. Я был в Вене и во время вторжения Гитлера в Австрию, а затем, после кратковременного ареста штурмовиками СА при моем выезде оттуда, был переведен в Будапешт, где в сентябре 1938 года меня застала грандиозная капитуляция в Мюнхене. Мне стало ясно, что добросовестный корреспондент бессилен против «политики умиротворения», и что его задача потеряла всякий смысл; я написал моему издателю увещевательное письмо с заявлением об отставке, на что получил находящийся у меня по сей день уклончивый ответ с подтверждением.
          14 лет спустя, в своей на редкость откровенной Официальной Истории, изданной в 1952 году, Таймс публично признал свою ошибку в отношении «политики умиротворения». Неохотно эта «История» пишет и обо мне: «несколько младших сотрудников подали тогда в отставку» (в 1938 году мне было 43 года, я был главным корреспондентом в центральной Европе и на Балканах, работал для «Таймса» уже 17 лет и, насколько мне известно, был единственным сотрудником, подавшим в отставку). В том же сборнике «Таймс» опрометчиво обязался не делать таких ошибок в дальнейшем: «не будет неосторожным заверить, что редакция на площади Принтинг-Хауз никогда больше не будет реагировать на любую агрессию на манер Мюнхена». Передовые статьи и репортажи «Таймса» о позднейших событиях, как например о разделе Европы в 1945 году, о выдаче Китая коммунистам, а Палестины сионистам, или же о ходе Корейской войны явно показали, что никакого изменения в политике газеты не произошло. Моя отставка в «Таймсе» в 1938 году была, таким образом, вызвана теми же мотивами, что и отставка полковника Репингтона (в то время я о нем еще ничего не знал) в 1918 году. Над Англией нависла грозная военная опасность, но журналистам не разрешалось извещать об этом публику; вторая мировая война была, по моему мнению. результатом именно этого. Журналисту не следует переоценивать собственного влияния, однако если в такое решающее время на его сообщения не обращают внимания, то его работа становится сплошной фальшью и, ему лучше всего прекратить ее, чего бы то ни стоило. Именно это я и сделал, а много лет спустя меня утешили прочтенные мной впервые слова сэра Вильяма Робертсона полковнику Репингтону: «Главное — держаться прямого курса, тогда можно быть уверенным, что в конце концов из того, что сейчас кажется злом, получится добро».
          При подаче в отставку в 1938 г. у меня была еще одна причина удивляться тому, как действует печать, и чего я еще не знал в 1933 г. Мне поначалу казалось, что извращение правдивой картины событий происходит в силу слепого увлечения, простых симпатии или антипатий. Однако, исход последовавшей войны показал, что именно за этим искажением правды стояли гораздо более существенные мотивы. Речь идет о «преследовании евреев» в Германии, и на этом примере я увидел, что описание фактов постепенно уступало место столь пристрастному их изображению, что от правды не оставалось и следа. Это было проведено в трех последовательных стадиях. Вначале сообщалось о преследовании «политических противников и евреев»; затем это незаметно превратилось в «евреев и политических противников»; в конце же концов печать стала писать только о «преследовании евреев». Таким методом общественности преподносилась совершенно ложная картина, страдания подавляющего большинства жертв режима стушевывались при резком освещении происходившего только с одной, ограниченной группой лиц. Последствия ясно сказались в 1945 году, когда, с одной стороны, преследования евреев стали единственной причиной приговоров в Нюрнбергском процессе, в то время как народы пол-Европы были преданы, став жертвой тех же преследований, пришедшихся на долю евреев в гораздо меньшем масштабе, в соответствии с их незначительным меньшинством в народонаселении всех стран в мире.
          Я был типичным англичанином моего поколения, и в то время не видел различий между самим собой и евреями, считая, что и евреи не видят в себе ничего отличного от меня. Если впоследствии эти различия стали бросаться мне а глаза, как и то, что влиятельные группы стараются их создавать, то это произошло в результате не политики Гитлера, а того, что я стал замечать новые препятствия в деле правдивого освещения событий. Когда в Германии началось общее преследование противников режима, я писал о том, что видел. Ecли я узнавал о концентрационном лагере с тысячью заключенных, то я так об этом и писал: если мне становилось известно, что среди этой тысячи находились 30 или 50 евреев, я сообщал и об этом. Я видел первые волны террора, говорил со многими из его жертв, осматривал их повреждения и был предупрежден, что все это привлекло ко мне внимание Гестапо. Подавляющее большинство жертв, наверняка гораздо более 90% были немцы, и лишь немногие были евреями. Это отражало их процентуальное отношение ко всему населению в Германии, как впоследствии и в других странах, оккупированных Гитлером. Мировая печать однако, в своих сообщениях того времени писала только о евреях, как будто бы главной массы пострадавших не существовало вообще.
          Приведу примеры из сообщений прессы и моих собственных наблюдений. Раввин Стефен Уайз писал в 1949 году о событиях, о которых я сам сообщал в 1933 г., и не может быть сомнений в том, что ту же версию событий он распространял и в ближайшем окружении президента Рузвельта, где он в те годы был постоянным гостем: «Мероприятия против евреев продолжали превышать в их систематической жестокости и планомерном уничтожении террор против других групп. 29 января 1933 года Гитлер был назначен канцлером... и тотчас же режим террора начался с избиений и арестов евреев... мы собирались организовать демонстрацию протеста в Нью-Йорке 10 мая, в день, когда было проведено сожжение еврейских книг в Германии... Главный удар приняли на себя евреи... концентрационные лагеря были переполнены евреями». От начала и до конца это — сплошная ложь. Мероприятия против евреев не превышали террора против других противников режима, евреи разделяли судьбу гораздо большего числа других пострадавших. Режим террора начался не 29 января 1933 года, а в ночь пожара Рейхстага, 27-го февраля. Не было никакого приказа «сжигать еврейские книги»; я присутствовал при таком сожжении и написал о нем, а теперь еще раз просмотрел собственные репортажи, чтобы проверить мои воспоминания. Сжигалась масса «марксистских» книг, в том числе труды многих немецких, английских и других нееврейских писателей (были бы мои книги тогда уже опубликованы, они несомненно также подверглись бы сожжению); в костер были брошены разумеется и некоторые еврейские книги, но «главный удар» террора вовсе не был направлен против евреев, а концлагеря не были ими «переполнены». Число еврейских жертв соответствовало их процентной доле в населении.
          Бесконечное повторение этого вранья несомненно довлело над сознанием широких масс населения в странах союзников в продолжение Второй мировой войны. В дни моей отставки, вызванной исключительно «политикой умиротворения» и близкой неизбежностью «ненужной войны», это второе препятствие на пути правдивого репортажа было лишь второстепенной неприятностью. Позже я понял, что стоявшие за ним мотивы играли громадную роль в руководстве ходом войны и ее исходом. Познакомившись с эпопеей Роберта Вильтона после первой войны, я увидел, что мы оба столкнулись с очень похожими друг на друга явлениями. Он пытался найти объяснение происходившему в России и неизбежно натолкнулся на «еврейский вопрос». Двадцать лет спустя мне пришлось убедиться, что обратить внимание публики на лживость газетного изображения преследований в Германии было фактически невозможно, как и невозможно было объяснить, что евреи были только малой частью в общем количестве жертв.
          Эта история сама по себе не стояла ни в какой связи с моим уходом из «Таймса», но примерно в то же время она стала становиться мне ясной, и постепенное уяснение мной происходившего тогда отразилось в двух книгах, написанных после того, как я перестал заниматься журнализмом. Первая из них, «Ярмарка безумия», была целиком посвящена угрозе войны. Я наивно полагал, что одинокий голос в состоянии ее предотвратить, и читатель может и сегодня еще проверить наличие этого мотива. Для оправдания моего рвения терпеливый читатель сможет также, если он достаточно для этого стар, вспомнить ужас при одной только мысли о второй войне среди тех, кто пережил первую. Это трудно понять более молодым, привыкшим к целой серии войн, но в те годы это чувство довлело над всеми остальными.
          Вторая книга. «Великий позор», вышла накануне войны и продолжала предупреждения первой, но в ней я впервые уделил некоторое внимание «еврейскому вопросу». Мой опыт расширялся, и я начал распознавать решающую роль, которую этому вопросу суждено было сыграть в характере и исходе второй войны, тогда уже явно стоявшей у порога. Этот же вопрос в значительной степени занимал автора и впоследствии, став со временем поводом для написания данной книги, и в этом свете написаны и последующие главы о подготовке, ходе и последствиях Второй войны.

Примечание:
1. В этой главе Дуглас Рид впадает в ошибку многих англичан, всерьез считавших национал-социалистов зачинщиками Второй мировой войны. Историография последних 30 лет показала, что Гитлер, как и все остальные политики послевоенной Германии, о возможности новой мировой войны и не помышлял. Германскому руководству чужда была даже мысль о возможной европейской войне, что достаточно явствует из того, что при начале военных действий против Польши Германия располагала всего лишь 62 дивизиями; ближайшие противники в европейской войне, к тому же на двух фронтах — Польша и Франция — располагали совместно 130 дивизиями (30 польских и 100 французских), что заведомо исключает возможность провоцирования европейской войны с немецкой стороны.
          Однако, «мировой кагал», существование которого Дуглас Рид считает доказанным, учел, что Гитлер и его окружение пойдут очень далеко, чтобы восстановить положение Германии, как великой державы, и вернуть по крайней мере часть отторгнутых у нее территорий; при умелой закулисной режиссуре в условиях господства над мировой печатью и прочими средствами пропаганды создавшееся положение, корни которого скрывались в Версальском «мирном» договоре, навязанного Европе теми же закулисными силами, нетрудно было использовать для провоцирования мировой войны. Потеряв надежду договориться мирным путем с поляками по вопросу о Данциге и «польском коридоре», чего безуспешно добивались все правительства послевоенной Германии, Гитлер пошел на вооруженный конфликт и, по словам свидетелей, «стоял как окаменевший», когда через 3 дня после начала военных действий послы Англии и Франции от имени своих правительств объявили ему войну.
          Все последующие события, включая вступление в войну Соединенных Штатов, представляются, как показывает Д. Рид, логическим развитием плана, умело задуманного мировым центром, которому ужасы войны и ее разрушения, жертвы и страдания «гоев» были глубоко безразличны (если не прямо желательны, см. Талмуд) и который преследовал свои собственные цели:
          1) создание еврейского государства,
          2) окончательное уничтожение Германии (см. план Моргентау и пр.) и
          3) выдачу пол-Европы на разгром большевизму, как продолжение плана последовательного уничтожения христианской культуры и общественного порядка Европы, включая физическое уничтожение ее ведущих классов в невиданных до тех пор масштабах.
          Другими словами, Дуглас Рид, не допуская сомнений относительно роли «кагала» в провоцировании и ведении Второй мировой войны, переоценивает роль Гитлера и германского руководства, ставших (не без собственной близорукости) его орудием и жертвой.
          По вопросу об истинных причинах и зачинщиках Второй мировой войны за истекшие 30 лет после написания книги Дугласа Рида появилась обширная литература, приведенная в значительно дополненной нами библиографии в разделе 6) Междувоенный период. Вторая мировая война, подготовка и последствия. Обращаем внимание русских читателей в особенности на труды следующих авторов (приведенных в упомянутом разделе 6): Bavendamm, Dall, Diwald, Fish, Grenfell, Hanel? Hesse, Hoggan, Irving, Kluge, de Launay, Maser, Rassinier, J. v. Ribbentrop, A. v. Ribbentrop, Tansill? Untermayer, «Zwei Deutsche Friedensvorschlage 1936/1939».

Глава 37 ЗАПРАВИЛЫ, ПРОРОКИ И НАРОДНЫЕ МАССЫ           Посреди ликующих толл в Вашингтоне и Берлине одновременно (4 и 5 марта 1933 г.) начались два 12-тилетних периода правления, закончившиеся также почти одновременно в 1945 году. Сегодня беспристрастному историку трудно решить, которое из этих двух правлений принесло человечеству больше несчастий. Вначале, обоих главных актеров, вышедших на мировую арену, приветствовали как пророков. В Америке раввин Розенблюм славословил президента Рузвельта как «богоподобного посланца, любимца Провидения, мессию завтрашней Америки», целью поэтического льстеца было «убедить большинство». В 1937 году в Праге, уже стоявшей поя угрозой гитлеризма, один из еврейских знакомых автора этих строк рассказывал ему, что раввин в его синагоге всерьез охарактеризовал Гитлера как «еврейского Мессию», явно пытаясь истолковать происходившие события в духе левитских пророчеств. Народные массы, как в Америке, так и в Германии, не иначе, чем в России, все эти годы жили под эгидой своих «премьеров-диктаторов»: орвелловских «Больших Братьев» или советских «любимых вождей», царивших в Москве. По виду противники, мистер Рузвельт и гepp Гитлер, каждый по-своему содействовали «разрушительному принципу» в его трех распознаваемых формах: революционного коммунизма, революционного сионизма и грядущего «мирового правительства для принуждения к миру».
          Правление Рузвельта началось с бесстыдного обмана: он был парализован и пользовался креслом на колесах, но его никогда не показывали публике ни в натуре, ни на фото, до тех пор, пока ему не помогали подняться на ноги. Его инвалидность не была секретом, но некие заправилы приняли решение, что ложная картина здорового и крепкого мужчины должна была преподноситься публике до его последнего вздоха (и даже после его смерти, так как на памятнике, воздвигнутом в его честь в Лондоне, скульптор представил его в гордой и уверенной позе).
          Рузвельт создал необычный до тех пор прецедент, заставив свой кабинет принести присягу некрещеному еврею, верховному судье Кардозо, убежденному сионисту, который еще в 1918 г. выразил полную покорность Брандейсу и раввину Стефену Уайзу словами: «Вы можете пользоваться моим именем как вам угодно»; после этого он получил назначение на пост верховного судьи, причем раввин Уайз потребовал этого сначала от губернатора штата Нью-Йорка, Смита, а затем от президента Герберта Гувера. Другими словами, тень ставшей впоследствии столь хорошо известной «двойной лояльности», с самого начала пала на правительство Рузвельта, как в свое время и на правительство Вильсона, благодаря фигуре Брандейса.
          После республиканского междуцарствия в 1921–33 гг. Рузвельт вернулся к политике Вильсона, разрешив в его духе главный вопрос, определявший в те годы будущее Америки: должны или не должны управлять Америкой силы, представленные массовой еврейской иммиграцией из восточной Европы, наводнившей США в течение 60 лет со времени окончания гражданской войны в Америке. Все компетентные лица с тревогой наблюдали за быстрым ростом этой новой проблемы в жизни страны, правильно оценивая предвидимые результаты пересадки на американскую почву крупной людской массы, религиозное руководство которой наотрез отвергало как ересь всякую мысль о слиянии другими народами и ассимиляции. Джеймс Т. Адамс (1878–1949) писал об этом в своем «Американском эпосе» (1931), а Редиард Киплинг (1865–1936) живший в Новой Англии в 1890 году, охарактеризовал положение следующими словами:
          «Земля опустошалась, теряя своих коренных жителей, место которых еще не было занято беглецами из Восточной Европы... Иммигранты прибывали в Соединенные Штаты по миллиону в год... Где-то на задворках, сами еще этого не сознавая, истинные американцы, чьи предки в течение трех или четырех поколении строили Америку, но от которых ничего не зависело и которые могли сделать еще меньше, пробовали протестовать, не веря, что... чужеродные элементы вскоре будут ассимилированы и превратятся в хороших американцев. Никто их, разумеется, не слышал... Больше всего поражало меня, что все труды и достижения прежних поколений оказывались излишними и ненужными перед лицом этого наплыва иностранцев. Я начал тогда думать, не истребил ли Авраам Линкольн слишком много коренных американцев во время гражданской войны, и не пошло ли это на пользу одним только спешно импортированным массам их европейских сторонников. Вероятно, это звучит ересью, но я встречал многих, кто думал именно так. Самый никчемный из старых иммигрантов был просеян и просолен за время длительных морских переходов того времени. В 60-ые годы появились пароходы, и теперь стало возможным доставлять человеческий груз со всеми его недостатками зa две недели. А около миллиона уже более или менее обжившихся американцев было к тому времени убито».
          Эта проблема была новой только для Америки; в истории человечества она уже. давно была его старейшей проблемой, а в нашей книге мы показали, как она вставала на протяжении многих веков в одной стране за другой, как только еврейская иммиграция принимала массовые размеры. То же подтверждает и Хаим Вейцман в своем описании того, как он осаждал высокопоставленного британского чиновника, сэра Вильяма Гордона, столкнувшегося с этой проблемой в Англии за 20 лет до того, как она стала тревожить Конгресс Соединенных Штатов. Сэр Вильям пытался разрешить ее в 1906 г. при помощи законопроекта о чужеземцах (подобно тому, как 67-ой и 68-ой конгрессы США пытались разрешить ее законами о квотах). Вейцман пишет, что выполняя свой служебный долг, сэр Вильям (как впоследствии сенатор МакКарран и депутат Уолтер в Америке в 50-ых гг.) «стал считаться виновником всех трудностей на пути еврейской иммиграции в Англию». Вейцман пишет однако далее: «Когда в любой стране количество евреев достигает степени насыщения, в стране возникает реакция против них... Англия достигла состояния, при котором она могла переварить лишь определенное число евреев, но не больше... Реакцию против них нельзя расценивать как антисемитизм в обычном, вульгарном смысле этого слова; это общий социальный и экономический феномен, сопровождающий всякую еврейскую иммиграцию, и мы не можем его игнорировать. У сэра Вильяма не было никакого особого предубеждения против евреев. Он действовал... совершенно гуманно, в интересах своей страны... Он считал, что Англия физически не была в состоянии возместить то зло, которое Россия причинила своему населению... Я уверен, что он был бы точно так же настроен против массового наплыва любого чужеземного элемента: однако других иностранцев, требовавших допуска в страну в таком же количестве, не существовало». Сорок лет спустя Вейцман говорил то же самое евреям в Америке: «Определенные страны могут переварить только определенное количество евреев; как только это количество превышается, наступает радикальная реакция: евреям нужно убираться».
          Вейцман позволил себе высказать вполне трезвые доводы против неограниченной еврейской иммиграции только потому, что он обращался главным образом к евреям, вколачивая в их умы талмудистский догмат, что евреи не могут быть ассимилированы; этот догмат сионизму необходим, хотя он и не обязательно верен. Приведенные цитаты показывают, что в 1906 г. высокий правительственный чиновник еще мог констатировать, что его страна не обязана возмещать «зло», якобы причиненное евреям в другой стране, и имел право действовать согласно «интересам своей страны». В последующие десятилетья западные «премьеры-диктаторы» возвели в степень государственной политики возмещение всех, якобы причиненных евреям третьей страной «зол» за счет ни в чем неповинного населения четвертой страны. Абсурдность этой политики достаточно явствует из вышеприведенных слов Хаима Вейцмана, что когда определенное, переваримое число евреев в любой стране превышается, «возникает радикальная реакция: евреям нужно убираться». Пол-столетия он сам и его коллеги делали все, что было в их власти, заставляя Америку открыть евреям неограниченный доступ, т. е., говоря его собственными словами, намеренно вели американских евреев к катастрофе; если он прав, то скоро правительствам других стран придется принимать у себя большое число евреев из Америки из-за того «зла», которое им там якобы причинено.
          Такова была жгучая проблема американской жизни, когда Рузвельт пришел к власти. Между 1881 и 1920 гг. свыше трех миллионов легально зарегистрированных иммигрантов переселилось в Соединенные Штаты из России, почти все из них — евреи. По данным Статистического бюро США, в 1877 г. в стране было 230.000 евреев, в 1926 г. их было четыре с половиной миллиона. О полном количестве еврейского населения в стране имеются лишь приблизительные данные, так как еврейское руководство не допускает поголовного подсчета еврейского населения «чужими»; приведенные цифры считаются сильно сниженными. В последовавшее за этим десятилетие проверка этих цифр стала невозможной, главным образом благодаря изменениям в классификации иммигрантов, внесенным по распоряжению Рузвельта с целью сокрытия еврейского проникновения в страну, а учесть незарегистрированную и нелегальную иммиграцию не пытаются даже и правительственные органы: осведомленные источники оценивают общее число евреев в Соединенных Шпион в десять миллионов. Как бы то ни было, в Соединенных Штатах проживает в настоящее время самая многочисленная еврейская колония в мире, пересаженная туда в течение двух последних поколений.
          В отношении к общему населению Америки даже самая высокая оценка не подошла бы и к одной десятой. Сама по себе эта группа населения была бы сравнительно малой; однако ее спаянная политическая организация дает ей возможность нарушить равновесие власти, и это придает ей решающее значение. Эта проблема была распознана в 1921 году, когда Иммиграционный комитет конгресса постановил: «Ассимиляция и слияние групп населения — процессы медленные и трудные. В нашу страну течет все возрастающий поток населения из разрушенных областей Европы. Мы предлагаем радикально ограничить этот поток временной мерой, начав одновременно новый и единственный в своем роде эксперимент внесения законов об иммиграции в нашу конституцию».
          Это привело к принятию закона о квотах, ограничившего иммиграцию всех национальностей до трех процентов каждой из них, проживавшей в Соединенных Штатах в 1910 году. Конгресс следующего созыва пошел много дальше вышеприведенной общей рекомендации: специально подчеркивая опасность проблемы, тот же комитет указал: «Для обеспечения постоянной действенности принципа личной свободы, охраняемого конституционным правительством и установленного на этом континенте почти полтора столетия тому назад, необходимо сохранить основной характер и экономический строи нашею населения... Американский народ не даст никаким иноземным группам права... диктовать характер нашего законодательство». Последовавшие годы показали, что в результате правления Рузвельта указанный выше принцип был нарушен, «основной характер» американского населения подвергся существенным изменениям, а одна «иноземная группа» получила возможность диктовать политику государства.
          Не подлежит никакому сомнению, что прежде чем быть избранным, Рузвельт (как до него Вильсон, Ллойд Джордж и генерал Сматс) был кем-то выбран, как подходящее на данном посту лицо. Биограф Хауден пишет, что в свое время Хауз уже «наметил Рузвельта как кандидата в президенты задолго до того, как кто-то его назначил» в 1913 году помощником морского министра, и затем в течение многих лет тренировал его для поста президента, чтобы в будущем управлять от его имени, как в свое время от имени Вильсона. Но неожиданно дело вдруг сорвалось. Хауз был уверен, что Рузвельт по своем избрании в 1932 г. немедленно пошлет за ним, но оказалось, что «кое-кто не желал, чтобы президент обращался ко мне за советами». Эти «кое-кто» были явно сильнее его, поскольку Хауза отставили даже без соблюдения обычных правил вежливости, и с этого момента (1933) он исчезает из нашей повести.
          О причинах можно строить только более или менее правдоподобные догадки. Семидесятипятилетний Хауз порицал своего Филиппа Дрю 1912 года, который, посчитав американскую конституцию «устаревшей и нелепой», силой захватил власть и затем правил с помощью чрезвычайных законов. Для Рузвельта у него были заготовлены более трезвые и ответственные рецепты и из своей опалы он «с опаской наблюдал» концентрацию безответственной власти в руках президента. В свое время Хауз заставил Вильсона, не успел тот придти к власти, внести в американскую конституцию, в качестве 16-ой «поправки» (16lh arnendment), самое разрушительное с социальной точки зрения мероприятие, предложенное еще Карлом Марксом в его Коммунистическом Манифесте в 1848 году, а именно прогрессивный подоходный налог, но в 1930-е годы Хауз был немало встревожен тем совершенно необузданным контролем над общественным кошельком, который получил его очередной «Рокланд», поставленный президентом. По-видимому Хауз и был отстранен от дел только потому, что он изменил своим первоначальным идеям, поскольку именно эти идеи направляли политику Рузвельта в течение его шестнадцатилетнего правления. Он поддерживал всемирную революцию, и его первым крупным государственным актом было признание коммунистического правительства в России, в наступившей же войне он продолжал политику неограниченной поддержки последнего, начатую еще Хаузом и Вильсоном; Рузвельт далее целиком поддерживал революционный сионизм, и наконец он же вернулся к старой идее «Лиги Принуждения к Миру» навязав ее Западу под новым именем «Объединенных Наций». Так Рузвельт пpoдoлжил осуществлять идеи «Филиппа Дрю» на практике. В прошедшем поколении министр внутренних дел в кабинете Вильсона, Франклин К. Лэйн, как-то обмолвился, что «все замышленное Филиппом Дрю осуществляется на деле, а президент скоро станет им и сам». 20 лет спустя биограф Хауза (Хоуден) не без оснований писал, что «сравнивая вымышленное законотворчество Дрю с тем, что делает Рузвельт, невозможно не видеть поразительного сходства». Здесь перед нами наглядный пример того, как одни и те же идеи передаются внутри правящей клики от одного поколения к другому. Идеи Хауза были им заимствованы у революционеров 1848 года, в свою очередь перенявших их от Вейсхаупта и революционеров 1789 года, этим же последним они были внушены еще более древним источником. Когда Хауз от них отошел, они без малейшей задержки были навязаны правящей группе вокруг нового президента, а тот, кто рискнул им изменить, оказался за бортом.
          Хауз был единственным пострадавшим во «внутреннем круге». Ко времени его отставки Бернард Барух давно уже был советником Рузвельта, даже еще до занятия им поста президента. Жена президента, Элеанора Рузвельт, писала в своих мемуарах, что «Барух был доверенным советником моего мужа как в Олбани, так и в Вашингтоне», другими словами еще в годы губернаторства Рузвельта в штате Нью-Йорк. Морис Розенблюм, один из биографов Баруха, в свою очередь сообщает, что еще до того как стать президентом, Рузвельт составил план создания новой организации под на названием «Объединенных Наций», несмотря на то, что Америка наотрез отказалась в свое время иметь что-либо общее с Лигой Наций после первой мировой войны. Как раввин Стефен Уайз, так и судья Брандейс, ранее окружавшие Вильсона, теперь перегруппировались в советники Рузвельта, и, судя по всему, антиеврейские мероприятия Гитлера в Германии подкрепили теперь желание м-ра Брандейса изгнать арабов из Палестины.
          Похоже, что в самом начале двенадцатилетней эры Рузвельта у «советников» возникли было кое-какие сомнения в послушании президента, и были приняты соответственные меры (читатель вспомнит неудачные попытки «Рокланда» обрести независимость в 1912 г. и «ликование заговорщиков» после его капитуляции). Этим объясняется тот на первый взгляд странный факт, что раввин Стефен Уайз, активно помогавший Рузвельту при избрании в сенаторы в 1914 г. и в губернаторы штата Нью-Йорк в 1928 г., вдруг не поддержал его на президентских выборах 1932 года. Однако, что-то произошло, развеявшее сомнения раввина, ибо сразу же после избрания Рузвельта он провозгласил, что новый президент «смог снова заслужить мое неограниченное восхищение», а к 1935 году он был, как и прежде, своим человеком в Белом Доме. В свете прежнего опыта, характер лиц, окружавших Рузвельта, не оставлял сомнений в политике, которую он должен был преследовать. Рузвельт сделал это еще более очевидным, значительно расширив круг своих еврейских советников, что в 1933 году приобрело особое, совершенно новое значение. В 1913 году общественность видела в еврейских советниках Вильсона таких же американцев, как и все прочие, отличавшихся только по вере. К 1933 г. сионистская авантюра и Палестине поставила вопрос об их истинной лояльности. К тому же, вставшие после 1913 года вопросы мировой революции и мирового правительства также столкнулись с национальными интересами Америки, а поэтому отношение к этим проблемам ближайшего окружения президента приобрело первостепенное значение.
          В этом свете решения Конгресса от 1924 г. o нeдопуcтимocти того, чтобы «группы иноземцев... диктовали характер нашего законодательства» также приобретают особую важность. Среди «советников» президента многие были чужеземцами по рождению или стали несомненно чуждым для Америки элементом в силу их приверженности к сионизму или их отношению к мировой революции и созданию мирового правительства. В этом смысле «иноземная группа», воплощавшая в себе массовую иммиграцию предшествовавшего столетия, окружила американского президента и фактически направляла ход событий. Последовавшие 12 лет показали, что все «советы» которым следовал президент, шли исключительно на пользу разрушающему принципу в его трех взаимосвязанных формах: коммунизма, сионизма и мирового правительства.
          Виднейшее место среди советников Рузвельта (кроме трех вышеупомянутых лиц) занимал уроженец Вены Феликс Франкфуртер. Биограф Хауза, Хоуден, выражая мнение самого Xayзa, считал Франкфуртера самым могущественным из всего президентского окружения: «Профессор Франкфуртер был двойником Рузвельта в большей степени, чем кто-либо другой... он играл роль Хауза при президенте Вильсоне». Истинную роль таких неофициальных советников обычно трудно определить, и не исключено, что эта оценка ставит Франкфуртера слишком высоко в иерархии Белого Лома; однако, вне всякого сомнения, его влияние было очень велико (как и многие другие, он впервые вошел в круг «советников» еще при президенте Вильсоне). Подобно Брандейсу и Кардозо он стал членом Верховного Суда США и никогда не выступал на политической сцене открыто, однако, результаты его влияния легче проследить, чем у других, где их можно обнаружить лишь с большим трудом. В 30-ых годах он руководил юридическим факультетом в Гарварде, что позволило ему вырастить целое поколение молодых людей, которые впоследствии придали определенную форму событиям 40-х и 50-х годов, пользуясь явными преимуществами при назначениях на ответственные посты. В их числе был некий Альджер Хисс, впоследствии разоблаченный и осужденный как коммунистический агент, действовавший на посту одного из влиятельнейших «советников» Рузвельта: не лишено интереса, что верховный судья Франкфуртер по собственной инициативе выступил на процессе Хисса с положительной характеристикой разоблаченного советского агента. Второй воспитанник Гарварда, Дин Эчисон, в должности министра иностранных дел США, также нашел нужным публично заявить, что он «не повернется спиной» к Хиссу, а также и к другим обвиняемым на том же процессе. Хисс играл решающую роль на американской стороне в Ялте, где пол-Европы было отдано Западом на поток и разграбление мировой коммунистической революции; Китай был отдан во власть той же революции в период деятельности Эчисона на посту государственного секретаря США.
          Помимо этой группы молодых людей, явно натаскивавшихся в первые годы эры Рузвельта для овладения впоследствии американским госдепартаментом, президент был окружен группой еврейских советников и на самом верху правительственной иерархии. Генри Моргентау (ведущий сионист, чей «план Моргентау» 1944 года послужил основой для раздела Европы в 1945 г.) был у Рузвельта министром финансов в течение одиннадцати из двенадцати лет его правления. Другими ближайшими сотрудниками президента были сенатор Герберт Лейман (Herbert Lehman, также видный сионист, игравший руководящую роль в осуществлении «второго исхода» евреев из Европы в 1945-46 гг., поведшего к войне в Палестине), судья Самуил Розенман (постоянно проживавший в Белом Доме и «помогавший» Рузвельту писать его речи), Давид Найлс (сын русских евреев, в течение долгих лет «советник по еврейским вопросам» как Рузвельта, так и его преемника Трумана). Веньямин Коган (также видный сионист и составитель «декларации Бальфура» в 19171.) и еще три других русских еврея: Сидней Хилман, Исидор Любин и Лев Пазвольский.
          Эти ведущие имена из личного окружения президента представляли лишь верхушку сооружения, возведенного вокруг политической жизни Америки. Совершенно очевидно, что этот неожиданный рост еврейского влияния за кулисами власти не мог быть результатом естественного процесса. Имел место тщательный отбор; евреи антисионисты, противники революции и мирового правительства в это окружение не допускались. Создание подобного рода «дворцовой гвардии» не могло пройти незамеченным и было мало популярно в правительственных кругах; однако, атаковать негласных советников, ни за что конкретно не отвечавших, хотя фактически всем руководивших, было очень трудно, а Рузвельт игнорировал все протесты и начал в таком окружении свою, трижды возобновлявшуюся президентскую деятельность. К тому же времени вышел на сцену и Гитлер, как символ периодически повторявшегося с математической точностью преследования евреев, заняв в планах советников Рузвельта то место, которое за 20 лет до того занимал в расчетах советников Вильсона русский царь.
          Рузвельт смог оставаться президентом в течение столь длительного времени главным образом благодаря разработанному Хаузом безошибочному плану избирательных кампаний. По этому методу, рассчитанному на привлечение «текучих» голосов, главный упор был сделан на «неравноправие», с целью обработки негров, выдвинутых на первый план в качестве ширмы, но в действительности лишь отвлекавших внимание от влияния «иноземных групп» в составе «дворцовой гвардии» и парализовавших протесты против него. Заметим для европейских читателей, что агитация о горестных судьбах американских негров, столь хорошо известная за пределами Америки, продолжает и в наше время исходить из Нью-Йорка, распространяясь почти исключительно двумя еврейскими организациями, Американским Еврейским комитетом и т.н. Лигой против диффамации, располагающими громадными средствами, а также Национальной Ассоциацией для Прогресса Цветных Народов, организованной и руководимой с самого начала евреями, причем негры до сего времени играют в ней лишь пассивную роль. Весьма характерно, что сами негры не желают ничего иного, как улучшения своих условий жизни наряду с белым населением, но вовсе не смешения с ним, что они полностью отвергают. Вся же энергия еврейского руководства организациями, выступающими якобы от имени негров, направлена исключительно на принудительное смещение рас, чего не желают ни белые, ни черные, но что явно входит в расчеты «сионских мудрецов». Под давлением этих псевдонегритянских организаций дело дошло до разбора вопроса в Верховном Суде США, который в 1955 году объявил нелегальной систему раздельного о6учения детей в школах, и потребовал ввести принудительное совместное обучение белых и черных. В южных штатах выполнение этого решения вряд ли возможно без гражданской войны, и оно уже привело к многочисленным столкновениям с участием Национальной гвардии и танковых частей; целью является заставить белых родителей отправлять детей в смешанные школы, что опять-таки не имеет иной цели. как способствовать смешению белой и черной рас.
          Автору этих строк удалось познакомиться с бюджетом Американскою Еврейского комитета за 1953 год, составлявшим тогда 1.753.000 долларов. О негритянском вопросе в этом документе говорилось следующее: «Положение евреев в отношении гражданских и политических прав лучше обеспечено, нежели у некоторых иных групп, в особенности у негров. Однако, до тех пор, пока возможно нарушение этих прав у негров, права евреев также не могут считаться достаточно обеспеченными. Поэтому значительная часть наших усилий направлена на уравнение возможностей для этих других групп, а не для нас самих... Примером служат наши отношения с Национальной Ассоциацией для Прогресса Цветных Народов, которая обращается к нашей помощи в определенных областях, в которых мы особо компетентны... Полезным оружием являются судебные процессы... Мы непосредственно участвуем в судебных исках... направляем в суды жалобы прошв сегрегации... и подготовляем процессы против дискриминации негров». Необходимо в связи с этим заметить, что Верховный Суд США состоит не из профессиональных юристов, а из лиц, назначенных президентом по политическим соображениям; нетрудно видеть, что это способно привести страну к совершенно непредвиденным, опасным последствиям.
          Параллельно с эксплуатацией негритянского вопроса, партия Рузвельта расширила беспрецедентную до тех пор кампанию с целью привлечения «бедноты» обещаниями выжать дополнительными налогами все соки из «богатых». Эта демагогия оказалась столь успешной, что республиканцы в цинике стали соперничать с демократами в поисках благосклонности «иноземцев», видя в них ключ к победе на выборах. В результате закулисная власть оказалась обеспеченной с обеих сторон и американский избиратель фактически лишен всякой возможности сделать настоящий выбор между партиями, поскольку победа любой из них идет на пользу одной и той же силы. Рузвельт укрепил свою позицию при помощи «дефицитных бюджетов», другими словами неограниченного расходования государственных средств согласно теории, что размеры государственной задолженности не играют роли, поскольку государство якобы влезает в долги только у самого себя. С тех пор американский народ потерял всякую возможность контроля над государственными финансами, а хозяин Белого Дома получил возможность простым росчерком пера декретировать такие расходы, которые в прежние времена покрыли бы годовые бюджеты у полдюжины экономных государств. Рузвельт добился этих прав под предлогом необходимости бороться с экономическим кризисом тех лет, однако созданное им перманентное «чрезвычайное положение» продолжается по сей день.
          Президентская деятельность Рузвельта явно развивались по заранее разработанному плану, и ход событий во всем мире был бы совершенно иным, если бы его правление не было столь долгим. Скрытый механизм работал так успешно, и хватка его наставников была так крепка, что Рузвельт трижды переизбирался на пост президента. Только один раз за этот период его правление было поставлено под непредвиденную угрозу, которая могла серьезно нарушить их планы. В одном из южных штатов, Луизиане, появился политикан того же рода, что и президент Рузвельт. Хью Лонг, молодой демагог с мясистым лицом и курчавыми волосами, родом из бедной крестьянской семьи, приобрел популярность тем, что, подобно Вильсону и Рузвельту, он ополчился на «денежные интересы» (в его штате на нефтяные «интересы» вообще и на Standard Oil в частности). Став кумиром белой бедноты, он был в 1928 году избран губернатором штата и для постройки школ сразу же обложил налогами нефтяные компании, за что при открытии законодательного собрания Луизианы некий раввин Уолтер Пейзер отказался дать ему свое благословение, назвав ею «недостойным губернатором». Популярность Лонга возросла после этого еще больше, и в марте 1935 г. он был избран в Сенат, где он посвятил большую часть одной из своих речей нападкам на небезызвестного Бернарда Баруха, которого он видимо считал главным представителем упомянутых «интересов». Заметим, что Лонга, у которого были многочисленные еврейские сотрудники, его противники обвиняли во всех смертных грехах, кроме антисемитизма. Лонг становился крупной силой в стране и написал книгу «Моя первая неделя в Белом Доме» с многочисленными иллюстрациями, изображавшими Рузвельта примерно таким, каким он позже был в Ялте, покорно слушавшим мудрые речи крепкого и энергичного Хью Лонга.
          Лонг собирался побить Рузвельта его собственным оружием, превзойдя его расточительными государственными расходами и щедрыми обещаниями. Он делал это умелой оригинально, превосходя в ловкости даже самого «Ф. Д. Р». С помощью своей программы «раздела богатств» и «каждый сам себе король» он сумел забрать в руки весь политический аппарат Луизианы. Когда государственные субсидии начали поступать в штаты (для финансирования всякого рода «кризисных проектов», а заодно и для покупки голосов) Лонг спокойно переключил их на собственные цели. Он провел в законодательном собрании штата закон, запрещавший местным органам принимать какие-либо субсидии из Вашингтона без согласия местного правительства. Поскольку Лонг стоял во главе этого правительства в штате, он перехватил обильный денежный поток и использовал его для укрепления своих собственных избирательных шансов, а вовсе не шансов Рузвельта. Короче говоря, он пользовался общественными средствами совершенно так же, как и сам Рузвельт, только для своих целей.
          В 1935 году предстояла вторая избирательная кампания Рузвельта, советники которого вдруг сообразили, что популярность Лонга вышла далеко за пределы Луизианы, и что я превратился в политическую фигуру общеамериканского масштаба. Как впоследствии писал Джон Флинн в своем «Мифе Рузвельта» (см. библиографию), национальный комитет демократической партии «был поражен, когда тайный подсчет голосов показал, что Лонг, выступая кандидатом от третьей партии, смог собрать от трех до четырех миллионов голосов и что его план «раздела богатств» сильно подорвал позиции демократической партии как в промышленных, так и в сельскохозяйственных штатах». Другими словами, хотя Лонг в то время и не прошел бы в президенты, но он наверняка мог бы помещать переизбранию Рузвельта, и правящая клика неожиданно встретилась с серьезной угрозой своему правлению. Но, как далее писал Флинн, «судьба стала демократкой и осталась ею»: 8 сентября 1935 года молодой еврей, некий д-р Карл Вейс, застрелил Лонга в здании луизианского парламента. Мотивы преступления, по газетным сообщениям, «остались неизвестными», поскольку доктор Вейс, который мог бы пролить на них свет, был в свою очередь на месте застрелен неосторожным телохранителем Лонга. Небезынтересно, что сам Лонг предсказал свою смерть еще в июле того же года, открыто заявив в Сенате, что враги готовят его убийство с помощью «одного человека, одного револьвера и одной пули». Он сообщил, что разговор на эту тему был записан диктографом, скрытым в номере отеля в Нью-Орлеане, где собирались его враги. Писатель-современник, Холдинг Картер (Carter, см. библиографию), якобы присутствовавший при этом «разговоре», утверждает однако, что «весь заговор состоял лишь в невинных пожеланиях типа «Я надеюсь, что кто-нибудь его угробит»... и т.д.».
          Как бы то ни было, политический результат убийства не оставлял сомнений: переизбрание Рузвельта было обеспечено. Общественность была успокоена обычными в таких случая, ссылками на помешательство убийцы, а также на различные иные мотивы, помимо сумасшествия. Никакого судебного расследования произведено не было, как и во многих других случаях политических убийств последних ста лет, когда расследование также либо не производилось вообще, либо же было умышленно неполным. В тех случаях, когда такое расследование производилось добросовестно, как например после убийств президента Линкольна, эрцгерцога Франца-Фердинанда или короля Югославии Александра, оно ни в одном случае не подтвердило теории «одинокого помешанного» (которая, разумеется, также немедленно преподносилась общественности), а неизменно обнаруживало стоявшую за убийством организацию с мощной поддержкой «заинтересованной стороны». Устранение Лонга с политической сцены существенно повлияло на ход событий последующего десятилетия, и с этой точки зрения оно представляется столь же важным событием, как и убийства более высокопоставленных лиц.
          Рузвельт был переизбран в 1936 году. Ему явно было предписано осуществить, планы Хауза и Вильсона, заставив Америку ввязаться в «международные осложнения», и, подобно Вильсону, он от выборов к выборам обещал страну от них избавить. Тем временем во всем мире рос гвалт по поводу Гитлера и, как уже было показано ранее, преследование им политических противников было незаметно превращено в «преследование евреев». За два года до начала второй войны Рузвельт открыто обязался заявлением, смысл которого был хорошо понятен посвященным, вовлечь Америку в войну для достижения прежде всего того, чего требовала его «дворцовая гвардия». Вильсон выступал публично с угрозами по адресу России в декабре 1911 года, т. е. примерно за три года до первой войны; заявление Рузвельта с открытой угрозой Германии было сделано в октябре 1937 г., т. е. за два года до второй. Оба заявления идентичны в своем определении политических целей Америки, как целей еврейства в том ложном понимании, которое придавали им сионисты. 5 октября 1937 г. Рузвельт заявил: «Пусть никто не воображает, что Америка избежит угрозы... что западное полушарие не подвергнется нападению... Когда начинает распространяться эпидемия физического заболевания, общество по одобряет и общими усилиями организует карантин для больных, чтобы защитить здоровье общества от распространения несчастья». Сочинители президентских речей оказались на этот раз недостаточно осторожными. Намек на совместную организацию «карантина для больных» был правильно понят общественностью, как угроза начать войну. Это вызвало такое волнение в публике, что до того момента, когда Америка 4 года спустя фактически вступила в войну, Рузвельту пришлось безостановочно обещать избирателям, что «ваших сыновей никогда не пошлют в чужую войну». (В октябре 1937 года Рузвельт однако уже должен был знать, что война начнется осенью 1939 г.; автор этих строк. именно в это время послал в «Таймс» из Вены сообщение о соответствующем высказывании на этот счет со стороны Гитлера и Геринга, а президент, надо думать, также получил об этом не менее точную информацию).
          Как было упомянуто в предыдущей главе, фальсификация сообщений из Германии производилась к тому времени уже на протяжении четырех лет. Мы приводили несколько примеров этого, и сейчас даем еще один. Раввин Стефен Уайз упоминает в своей книге (см. Библиографию, Wise), что Американский Еврейский Конгресс организовал сразу же после прихода Гитлера к власти всеобщий бойкот германской торговли на основании «телеграфных сообщений» из Германии о том, что там «подготовляется всегерманский погром». Тот же автор сообщает далее, как бы мимоходом, что «сообщенного погрома», собственно, вовсе и не было, однако это не помешало продолжению бойкота до самой войны. Национал-социалистические источники всегда утверждали, что однодневный бойкот еврейских торговцев в Германии 1 апреля 1933 г. был ответом на исходившую из Нью-Йорка провокацию, и вышедшая в 1949 г. книга Уайза подтверждает это.
          Слово «погром» взято во всех языках с русского (оно означает «избиение») и играет особую роль в еврейской пропаганде. Его употребляют при любых беспорядках, в которых замешаны евреи и ему нарочито придается этот специфический, хотя и ложный смысл, т. ч. нерусский читатель вероятно примет за опечатку, если он прочтет о «погроме русских» (или, скажем, арабов). Хаим Вейцман пишет, что в его родных местах, в России «никогда не было погромов», но неизменно употребляет это слово, поясняя, что «вовсе необязательно самому жить в условиях погромов, чтобы знать, что весь нееврейский мир отравлен антисемитизмом». Подстрекая британского верховного комиссара в Палестине принять суровые меры против арабов, Вейцман оперировал доводом: «я по собственному опыту знаю атмосферу, предшествующую погромам», — хотя по собственному признанию у него такого опыта никогда не было. Он называет «погромом» беспорядки в Палестине. при которых пострадали пять или шесть евреев, и характеризует как «apa6cкий терроризм» события-1938 года там же, во время которых было убито 69 англичан, 92 еврея и 1500 арабов. Совершенно аналогично этому, известный английский военный, сэр Адриан Картон де Вайарт, кавалер креста Виктории, живший в Польше в период между обеими войнами, писал, что разрешить там еврейский вопрос, «по-видимому, нет возможности... распространяются слухи о якобы происшедших погромах (в Польше), но я считаю эти слухи грубо преувеличенными, поскольку никаких свидетельств очевидцев о якобы имевшем место избиении многих тысяч евреев не существует». (1)
          Начиная с упомянутого воображаемого погрома в Берлине, антигерманская пропаганда в США подготовила ту атмосферу, в которой Рузвельт смог произнести свою речь о «карантине». Сионистов в его окружении действительные или воображаемые испытания евреев вообще не беспокоили, они были им необходимы, как для их политики внутри Америки, так и для их прочих обширных планов, и единственное, чего они действительно боялись, было облегчение жизни евреев. Они продолжали политику талмудистских революционеров в царской России, где они дошли до убийства Царя-Освободителя, лишь бы не допустить эмансипации евреев. Сам раввин Уайз сообщает, что протесты и мольбы евреев из Германии прекратить бойкот ни его, ни его друзей — сионистов не остановили. Всякая возможность какого-либо примирения между Гитлером и германскими евреями приводила сионистов в ужас, и раввин Уайз известил своих сторонников, что он боится только двух вещей: «что наших еврейских братьев в Германии могут уговорить или заставить заключить какое-нибудь соглашение, которое сможет принести с собой некоторое улучшение или смягчение их судьбы... что нацисты, дабы избежать опасных последствий слишком сурового режима, могут принять паллиативные меры и тем разоружить еврейский протест» (Он характеризует эту вторую возможность, как главную опасность).
          Другими словами, сионисты боялись, что «преследование» может прекращаться; это ясно видно из высказываний их руководства. Раввин Уайз в Нью-Йорке предпочитал этому любые страдания евреев: «Умереть от рук нацистов — жестоко, но выжить по их милости в тысячу раз хуже. Мы переживем нацизм, если только мы не впадем в непростительный грех, торгуясь и договариваясь с ним, чтобы спасти несколько еврейских жертв» (из выступления Уайза на всемирной еврейской конференции в 1934 г.). «Мы безоговорочно отбрасываем с гневом и презрением любое предложение, обеспечивающее . безопасность немногим евреям зa счет позора всего еврейства» (1936). В Вашингтоне верховный судья Брандейс столь же решительно приветствовал «еврейское мученичество» в Германии: «Любые меры, способствующие расширению заграничного рынка для германских товаров, усилят Гитлера... Облегчить экономические трудности Гитлера только чтобы спасти путем эмиграции несколько германских евреев, было бы... весьма плачевной политикой».
          В действительности же сионисты были готовы «договариваться с нацистами» и заключать с ними финансовые сделки всегда, когда это служило их целям. Семь лет спустя, в разгаре второй мировой войны «группа высоких нацистских чиновников» сообщила раввину Стефену Уайзу. что за известную сумму евреям может быть разрешено выехать из Польши в Венгрию. Трудно понять, что именно выигрывали на этом евреи, поскольку обе страны были под властью Германии; у раввина должны были быть какие-то скрытые мотивы (возможно связанные с будущим «исходом» в Палестину) добиваться переезда евреев из оккупированной Польши в Венгрию в военное время, после того. как он столь упорно сопротивлялся спасению их из Германии в мирное время. Он обратился к Рузвельту с просьбой о переводе нужных для этой взятки долларов на немецкий банковский счет в Швейцарии, на что последовал «немедленный» ответ: «Почему Вы медлите с этим сами, Стефен?» Тут же были даны соответственные распоряжении другому видному сионисту, министру финансов США Генри Моргентау, и, несмотря на все протесты Государственного департамента США и британского министерства иностранных дел, не считавших возможным финансировать военного противника, деньги были переведены на счет Всемирного Еврейского Конгресса в Женеве для передачи национал-социалистическому руководству.
          Для американских сионистов призрак примирения между Гитлером и евреями представился особенно грозным в 1938 году, когда глава правительства Южной Африки, генерал Сматс, послал своего министра обороны, Освальда Пироу в Германию, чтобы он постарался, если это окажется возможным, смягчить остроту еврейского вопроса. Премьер-министр Англии, Невиль Чемберлен, приветствовал эту попытку, сказав Пироу, что давление со стороны международного еврейства было главной помехой на пути к англо-германскому взаимопониманию, и объяснив, что ему было бы гораздо легче противостоять этому давлению (вспомним «непреодолимое давление» Льва Пинскера!), если бы удалось уговорить Гитлера умерить свое упрямство. Пироу поехал в Германию, сообщил затем, что он сделал конкретные предложения, что Гитлер ответил положительно, и что таким образом соглашение уже намечалось.
          В этот самый момент снова вмешалась некая странная «судьба», как это было и с Хью Лонгом, Столыпиным, императором Александром Вторым и многими другими, выходившая на сцену каждый раз когда появлялась надежда на умиротворение в еврейском вопросе. Молодой еврей застрелил в Париже германского дипломата фон Рата. В Германии вспыхнули погромы, было сожжено несколько синагог и миссия Пироу была сорвана. Расследование причин преступления в Париже не состоялось, как не было и попыток установить действие каких-либо организаций, стоявших зa убийцей, а если таковые и были, то никаких результатов расследования сообщено не было; раввин Уайз снова преподносит в своих записках давно знакомую версию (которую можно найти и в романе Хауза) о «полусумасшедшем юноше», якобы доведенном его «испытаниями» до безумия. (2)
          Рузвельт реагировал немедленно: «Последние новости из Германии глубоко взволновали общественное мнение Соединенных Штатов... Я сам едва мог представить себе, что подобные вещи могут происходить в культурной стране в двадцатом столетии... я немедленно отозвал нашего посла в Берлине для доклада и консультации». Возмущение Рузвельта относилось разумеется только к сожжению синагог; об убийстве он даже не упоминал. Подчеркнутая же фраза в приведенной цитате была заведомой ложью, поскольку и Рузвельт и все его современники уже давно были свидетелями варварского уничтожения религиозных святынь в несравненно большем масштабе. Единственная разница заключалась в том, что это не были синагоги, но Рузвельт, знавший о том, как взрывали христианские церкви в советской России, став президентом, поспешил признать большевистское правительство. К тому же, Рузвельт сделал свое заявление после того, как послал телеграмму, приветствовавшую Мюнхенское соглашение, т. е. капитуляцию Чехословакии перед Гитлером, по-видимому также не находя в ней ничего несовместимого с культурными понятиями двадцатого столетия. Именно в это время автор этих строк оставил свой пост, считая для себя невозможным продолжать работать журналистом в условиях, когда ложь и дезинформация стали хозяевами положения в печати.
          Фактически Соединенные Штаты оказались втянутыми во вторую мировую войну уже когда президент Рузвельт сделал эти заявления в 1937 и 1938 r.r., а отнюдь не в день Перл Харбора. Прямая дорога ведет от этих его выступлений к заявлению 17 июля 1942 года, когда он возвестил готовящуюся месть Германии исключительно за преследование евреев; те же, кто вложил в его уста эту угрозу, с самого начала делали все от них зависящее, чтобы не допустить смягчения участи евреев в Германии.
          История показала, что убийство фон Рата в Париже было тем новым выстрелом в Сараеве, который развязал вторую войну. В отличие от Вильсона, Рузвельт однако никогда не собирался сохранять американский нейтралитет; уже в 1938 году его ментор Бернард Барух заявили: «Мы проучим этого Гитлера; это ему даром не пройдет» (свидетельство генерала Джорджа Маршалла). Если существующее в наше время положение не изменится (признаков чего пока что не видно), то в третьей войне американский президент окажется скованным теми же цепями, что и его предшественники в 1914–1918 и 1939–1945 г. г.
          В продолжение шести лет, когда назревало то, что современные историки называют «ненужной войной», автор этих строк наблюдал как приближалась гроза и темнел горизонт в Берлине, Вене и других столицах, на которые вскоре должна была опуститься долгая ночь: Прага и Будапешт, Белград и Бухарест, София и Варшава. Как и многие другие, он видел как подбрасывали горючее в костер готовящейся войны; может быть даже он видел больше других, не принадлежа к какой-либо одной стране или одной партии, а наблюдая за всеми ими. Автор слышал песни и крики штурмовиков в их Stammkneipen, горькие жалобы их противников в частных домах и нервный шепот опасливо оглядывавшихся через плечо беглецов. Автор видел лицо толпы, этого динозавра, лишенного мозга, в ее обоих состояниях возбужденное надеждами и иллюзиями (в Берлине), и угнетенное, с впалыми щеками и пустым взглядом безнадежного отчаяния (в Москве). Он встречался со страхом на всех уровнях жизни, от подметальщиков улиц до глав правительств, и видел царство террора в обеих столицах, где он безраздельно господствовал.
          Автор этой книги лично знал или встречал многих людей, выглядевших влиятельными и принадлежавших к противоположным лагерям; все они, общими усилиями делали «ненужную войну» все более и более неизбежной. Он разговаривал с Гитлером, Герингом и Геббельсом; на берегу Женевского озера он обедал с круглолицым Литвиновым, выглядевшим как типичный завсегдатай эмигрантских кафе, удивляясь что мог знать о России этот человек, который так мало ее знал, хотя и был министром иностранных дел завладевшей ей шайки. Автор встречался с Муссолини и с Рамзаем Макдональдом, одним из британских премьер-министров, промелькнувших как тени на экране тех лет. Он беседовал часами с Эдуардом Бенешем в пражском Граджине, с австрийскими канцлерами и венгерскими премьер-министрами, с балканскими королями и политиками. Полный надежд и будучи еще неоперившимся птенцом, автор ездил знакомиться с Лигой Наций, с отвращением наблюдая ее заседания, лишенные всякого подобия достоинства, с их непрерывными закулисными сговорами, толпами прихлебателей и интриганов, вызывавшими омерзение; вряд ли многие из тех, кто в свое время знал Лигу Наций, стали бы поддерживать нынешнюю ООН. Автор выехал в Москву в составе журналистской гвардии вокруг новой восходящей звезды, молодого министра Антони Идена, и увидел там режим, отличавшийся от нацистского разве что тем, что преследуемые в Германии евреи занимали в советском государстве господствующее положение на всех ключевых постах.
          Повсюду царила сплошная сумятица, из которой выступал один предвидимый факт: Гитлер начнет войну, если ему не помешают, и эта война придет, так как ему не помешают. Был даже один британский премьер-министр, Спили Болдуин (источник постоянных огорчений для газетных корреспондентов в Германии), который скрыл от своей страны правду о воинственных планах Гитлера потому что, как он признался впоследствии, он «боялся проиграть на выборах». Если его преемник, Невиль Чемберлен, надеялся, потворствуя Гитлеру, натравить его на Советский Союз (автор не располагает доказательствами, но это могло входить в расчеты Чемберлена), то это по крайней мере можно было бы назвать политической линией, в то время как до него таковой не существовало вообще. Однако, она была ошибочной, поскольку все внимательные наблюдатели в Германии предвидели, что, когда Гитлер решится нанести удар, он объединится со Сталиным, но не начнет войны против него (автор писал это в своих книгах, опубликованных до войны).
          Став свидетелем двух первых захватов Гитлера — Австрии и Чехословакии — автор понял, что последняя надежда предотвратить ненужную войну была потеряна. Он чувствовал, что живет в мире, потерявшем рассудок, и озаглавил написанную им в это время книгу «Ярмарка безумия». Он тогда объяснял происходящее лишь безрассудным отсутствием ясной политической линии. 18 лет спустя, в свете того, что произошло или стало известным, для него не подлежит сомнению, что в некоторых кругах эта «ненужная война» вовсе не представлялась такой уж ненужной.

Примечания:
1. То, что, по мнению Дугласа Рида, русское слово «погром» означает «избиение» (англ. massacre, т.е. избиение или резня) — лишнее доказательство того, как еврейской пропаганде удалось исказить в представлении Запада русскую дореволюционную действительность. Если бы погромы евреев в Польше и России действительно характеризовались избиением или резней, то заграницей употреблялись бы именно эти, достаточно ясные и резкие обозначения, и не было бы нужды вводить в западные языки незнакомый им термин «погромов»; напомним, что бесчисленные «погромы» евреев во всей западной Европе на протяжении средних веков выливались в большинстве случаев именно в резню и избиение; под этими обозначениями они и вошли в историю. и для них незачем было выдумывать слово «погром». Характерной чертой погромив в России было, однако, то, что обозленные на евреев низшие слои русского и польскою населения. больше всех страдавшие от еврейского засилья в торговле, ремеслах и пр., принимались «громить» еврейские лома, лавки и шинки, причем человеческие жертвы имели при этом место лишь в виде исключения, что не мешает еврейской пропаганде, в особенности после революции, когда уже нет больше опасности быть уличенными в клевете, преувеличивать число жертв до фантастических размеров.
2. «Испытания» 17-летнего Гершеля Грыншпана, никогда не жившего в Германии, состояли в том, что его родителям, бежавшим от польского антисемитизма через польско-германскую границу, немецкими властями не было разрешено остаться в Германии и они были отравлены обратно в Польшу. Не представляется удивительным, что германские власти, стремившиеся отделаться от собственных евреев и всячески поощрявшие их легальную эмиграцию из Германии (вплоть до конца 1941 г., т. е. более, чем 2 года после начала войны), не были заинтересованы в нелегальном наплыве в их страну евреев, бежавших от погромов в Польше. Из создавшегося в те годы положения трудно не сделать вывода, что положение евреев в Германии в 1938 г. было (до убийства фон Рата и вызванного им действительного погрома в Германии) во всяком случае лучше, чем в Польше, и «безумие» Грыншпана, если бы речь могла идти о таковом, должно было бы быть направлено не столько против немецких дипломатов, сколько против польских. Наличие иных мотивов убийства — не у Грыншпана, но у тех, кто им руководил — не вызывает, таким образом сомнений. Раввин Уайз не стесняется преподносить в своих послевоенных мемуарах явную бессмыслицу, рассчитывая на то, что никто из его американских читателей не поинтересуется биографией Грыншпана.

Глава 38 ДАЛЕКИЕ МАЛЕНЬКИЕ СТРАНЫ...           В предвоенном десятилетии 1930-40 гг., когда в Вашингтоне и Берлине правили «шеф» Рузвельт и «фюрер» Гитлер, в забытой Палестине дела шли все хуже и хуже. Английское правительство поняло безнадежность авантюры, навязанной ему Бальфуром (скончавшимся в 1930 г., распрощавшись на смертном одре с д-ром Вейцманом) и уже всерьез собиралось от нее отделаться, когда накануне новой войны Уинстон Черчилль сумел снова взвалить на свою страну груз палестинских обязательств. В результате этого британский народ, полагавший, что он имеет дело с одним лишь Гитлером, был вовлечен в войну ради неизвестных ему целей, тех же, что в свое время едва не привели к поражению Англии в 1918 году. Сменявшие друг друга английские правительства этой эпохи напоминали циркового клоуна, которому не удается отделаться от липучки для мух: не успевал он стряхнуть ее в одном месте, как доктор Вейцман клеил ее на новое. В самой Палестине английские администраторы и военные выполнить навязанный им «мандат» не были в состоянии. Арабы беспрерывно бунтовали; сионисты в Лондоне давили на правительство, чтобы оно усмиряло их силой; когда власти на местах пытались действовать беспристрастно, в интересах обеих сторон, приказы сверху мешали им в этом.
          Можно было бы сказать, что британская колониальная политика преуспела во всем мире, кроме Палестины. Ей удалось создать на пустовавших ранее землях свободные заокеанские народы, а на покоренных ей территориях она выполнила данное ей обещание (никем вначале не принимавшееся всерьез) уйти, как только возмужавшее с ее помощью местное население окажется способным обрести независимость. Индия — лишь один пример этого. В Палестине же все принципы британской колониальной политики были поставлены наголову, а накопленный опыт объявлен несостоятельным под хорошо известным «непреодолимым давлением» из Лондона или же из других столиц, если Лондон вдруг оказывался несговорчивым.
          На долю британских администраторов и военных в Палестине выпала самая злосчастная роль во всей британской истории: вероятно не случайно что единственный из них, удостоившийся официального признания своих заслуг после эвакуации британских властей, оказался изменником. Англичане прекрасно знали, как надо управлять «протекторатами», и это слово не всегда имело то сомнительное значение, которое было ему придано Гитлером в Чехословакии. Оккупация страны с согласия и даже по приглашению местного населения может быть весьма благотворной. Автор этих строк лично познакомился с одним из таких настоящих протекторатов — Басутоленд. Англичане пришли туда по приглашению народа басуто, который в результате этого выжил, став свободной нацией, в то время как иначе он был бы порабощен более сильными соседями. Его положение сейчас много лучше, а его будущее светлее, чем при любых других обстоятельствах, и весь народ это хорошо сознает, так что буквально несколько десятков белых управляют 660.000 басуто на началах полного взаимного уважения (прим перев. — С 1966 г. Басутоленд — самостоятельное государство Лесото).
          Слово «протекторат» происходит от английского «протект», что означает защищать. В Палестине, впервые в их истории, англичанам пришлось подавлять тех, кого они пришли «защищать», и, в свою очередь, защищать совсем других — захватчиков, прибывших из России. Сказались результаты полного извращения, со времен Бальфура, принципов гражданского управления в Англии. Согласно западным конституционным традициям, гражданские власти должны стоять над военными, дабы предотвратить возможное образование милитаристских режимов. Однако, когда гражданские власти становятся орудием в руках тайной третьей силы, преследующей захватные цели, они фактически уступают место военному руководству, хотя и вовсе не в лице собственных генералов. Высший принцип управления страной становится, таким образом, наголову, а вооруженные силы страны могут быть поставлены на службу чуждым ей разрушительным интересам. Именно это и произошло в Палестине.
          Подавление местного арабского населения, как «бунтовщиков», в Палестине пользы сионистам не принесло. Их лобби в Лондоне и Вашингтоне усилило свои позиции в начале 30-х годов в связи с приходом к власти Гитлера, но и эти успехи были парализованы дальнейшим ухудшением дел в Палестине в ходе этого десятилетия. К этому времени Хаим Вейцман, который раньше, с 1904 по 1919 годы, сосредоточивал все свои усилия на английском правительстве, распространил свою активность еще на два центра: в его орбиту входили теперь, по его собственному признанию, «Иерусалим, Лондон и Вашингтон», а с британскими премьерами он обходился уже без особых церемоний.
          Его очередной жертвой стал снова Рамзай Макдональд, который, после отставки всех его социалистических коллег, остался премьером коалиционного правительства из других партий. Джимми Макдональд из Лоссимауса, когда-то бедный шотландский мальчик, сделал к тому времени блестящую карьеру, став всеми уважаемым мистером Рамзаем Макдональдом, носителем пышной седой шевелюры. Своего сына Малькольма Макдональда он сделал помощником министра колоний, после чего оба Макдональда сменили восторги социалистической риторики на холодный и трезвый мир «непреодолимого давления». Макдональд попытался было прекратить бесконечные беспорядки и восстания в Палестине, в которых англичане несли все большие человеческие потери, объявив, что его правительство прекратит сионистскую иммиграцию, «урегулирует скупку земель сионистами и будет сурово карать подстрекателей к мятежам, «из каких бы кругов они ни исходили». В результате Макдональд немедленно же стал мишенью яростных нападок, быстро обретя то смущенное и усталое выражение лица, которое было так хорошо знакомо современникам (таким автор видел его в 1935 году). Посетившие его Хаим Вейцман и его трое сионистских коллег обвинили Макдональда в «легкомысленном обращении», как пишет Вейцман, «с моральными обязательствами, вытекавшими из обещаний, данных им евреям». Ведущие политики его собственной страны, Америки и Южной Африки открыли против него злостную кампанию. Запуганный премьер назначил специальный министерский комитет для нового пересмотра столь часто уже пересматривавшейся «палестинской политики». Председателем комиссии был назначен министр-социалист Артур Гендерсон, а секретарем Малькольм Макдональд: членами комитета были Хаим Вейцман и еще шесть ведущих сионистов; арабы, как обычно, в нем представлены не были.
          Вейцмана особо возмутило намерение правительства карать подстрекателей к мятежам, из каких бы кругов они не исходили; по его мнению, организаторами беспорядков, насилия и убийств могли быть только местные арабы. Макдональд снова сдался, послав Вейцману письмо с согласием на его условия, после чего сионистская иммиграция в Палестину в 1934-35 г.г. превысила все предыдущие размеры. Покончив с Макдональдом, доктор Вейцман отправился в большое путешествие: накануне мировой войны он побывал в Южной Африке, Турции, Франции, Италии, Бельгии и ряде других стран. Во Франции он повстречался «со всеми премьерами межвоенного периода», из которых наиболее симпатичным ему показался его единоверец Леон Блюм. Французский министр иностранных дел Аристид Бриан также был настроен весьма благосклонно, «хотя и не совсем ясно понимал, о чем шла речь» (Вейцман неоднократно поминает столь добрым словом в своих записках тех политиков, которые послушно выполняли его требования). С Муссолини он встречался трижды. Перед собранием весьма влиятельных людей Вейцман распространялся о беззакониях Гитлера, поучая, что «на ответственности культурного мира» в связи с этим лежит изгнать арабов из Палестины (разумеется, это было высказано в несколько более мягкой форме).
          Несмотря на все эти усилия, к концу 30-х годов сионизм в Палестине стоял перед окончательным провалом, и только весьма своевременно развязанная Вторая мировая война спасла эту безответственно начатую авантюру от бесславного конца и полного забвения. В 1936 году арабские волнения достигли своей высшей точки. В течение 14-ти лет сменявшие друг друга английские правительства, по указке сионистов, отказывали арабам в разрешении провести в их стране выборы. Доктор Вейцман аргументировал, что такой отказ был вполне в духе «демократии», но с течением времени этот довод начал терять убедительность, и британское правительство оказалось лицом к лицу со все более трудной задачей. Преемник Макдональда на посту премьера, Стенли Болдуин, прибегнул к испытанному средству «долгого ящика», послав в Палестину еще одну (пятую?) расследовательную комиссию, после чего все это превратилось в сущий фарс.
          Вейцман и его окружение добились от запуганного ими Макдональда отказа от уже официально объявленной новой «палестинской политики», выработанной в согласии с ответственными правительственными советниками по данному вопросу. Посланная Болдуином в Палестину для поисков альтернативных решений еще одна комиссия была встречена там никем иным, как тем же доктором Вейцманом, который теперь проворно летал из Лондона в Иерусалим и обратно, указывая правительству в Лондоне, что ему нужно делать, а членам комиссии в Палестине, о чем им нужно сообщать правительству, после чего правительству в Лондоне указывалось, как нужно реагировать на полученные им сообщения. Тот же Вейцман находил еще время для визитов в Нью-Йорке, чтобы организовать и оттуда нужное давление.
          Упомянутая комиссия (под председательством некоего Пиля) откуда-то получила совет, что извечная палестинская дилемма может быть успешно разрешена путем раздела страны. И, разумеется, немедленно обратилась за консультацией к Вейцману. До этого времени претензии сионистов на создание особого еврейского государства тщательно скрывались от общественности, которой говорилось только о «национальном очаге», в котором непременно нуждаются евреи. Для Вейцмана было ясно, что как только британское правительство согласится на раздел Палестины, оно тем самым обяжет себя создать и самостоятельное еврейское государство. Чисто азиатское мастерство в искусстве переговоров, проявленное Вейцманом, достойно немалого уважения. Ссылаясь на Ветхий Завет, он вколачивал в умы идею раздела Палестины, не связывая себя никакими будущими границами. Относительно территории, которую надо было отдать сионистам, он готов был сделать уступку, поскольку даже сам Иегова не указывал в своих откровениях левитам точных границ. Тем самым принималось предложение территории, но оставлялся совершенно открытым вопрос о ее границах, в результате чего даже «раздел» не мог считаться окончательным решением. Доводы Вейцмана в пользу раздела представляют немалый интерес в свете последующих событий: "Арабы бояться, что мы завладеем всей Палестиной. Что бы мы ни говорили об обеспечении их прав, они нам все равно не поверят, поскольку они находятся во власти страха и не способны слушать доводов рассудка. Еврейское государство с четкими, международно гарантированными границами явилось бы чем-то окончательным. Нарушение этих границ означало бы войну, на что евреи никогда не пойдут, не только по моральным соображениям, но еще и потому, что это восстановило бы против них весь мир».
          Комиссия Пиля пришла к решению, что «мандат» неосуществим и рекомендовала раздел Палестины. Если бы британское правительство приняло решение этой комиссии и оставило страну, человечество смогло бы избежать многих неприятностей; однако, два года спустя началась Вторая мировая война, сделавшая палестинскую проблему неразрешимой.
          В годы, когда эта война приближалась, Вейцман продолжал осаждать западных политиков, убеждая их, что «еврейский национальный очаг будет играть весьма важную роль в этой части света в качестве единственного надежного союзника демократий». Это означало, что сионистские требования оружия для насильственного захвата Палестины должны были под этим лозунгом пропагандироваться политиками и печатью среди народов Запада. В 1938 г. Вейцман предложил английскому министру колоний Ормсби-Гору разрешить сионистам создать в Палестине сорокатысячную армию. Предполагалось, что «ненужная война» вскоре начнется (в чем все ведущие закулисные политики Запада были явно между собой согласны), и Вейцман в свою очередь делал все от него зависящее, чтобы эту войну приблизить, выдвигая на первый план интересы евреев. После убийства фон Рата и последовавшего за ним еврейского погрома в Германии он заявил в разговоре с Антони Иденом: "Если какому-то правительству разрешают уничтожить целую национальную общину, не совершившую никакого преступления.., то это означает начало анархии и разрушение основ культуры. Те державы, которые видят это, не делая ничего, чтобы предотвратить преступление, в один прекрасный день сами подвергнутся суровому наказанию".
          В этих частных, но судьбоносных разговорах в министерских приемных преследование Гитлером его многочисленных политических противников даже не упоминалось; судьба одной национальной группы выдвигалась, как достаточное требование для развязывания войны. Дальнейшие события показали, что сионисты сами намеревались «уничтожить целую национальную общину, не совершившую никакого преступления» (палестинских арабов, которые о Гитлере даже еще и не слышали), и оружие, которого они требовали, было впоследствии использовано именно для этой цели. Любопытно, что Вейцман аргументировал в духе христианской веры, согласно которой уничтожение неповинного в преступлениях народа само по себе является преступлением и должно быть «сурово наказано». Однако, согласно левитскому закону, на котором Вейцман основывал свои претензии на Палестину, то же самое являлось главным требованием всех «законов и предписаний» и должно было быть не наказано, а вознаграждено властью и богатством.
          В течение всего последнего года перед началом войны тайные носители власти удвоили свои усилия, чтобы завладеть полным контролем над людьми и событиями. Рузвельт был подчинен им полностью, однако его можно было использовать только на более поздней стадии. В Англии уездный помещик и предприниматель Болдуин был заменен на посту премьера бирмингамским дельцом, Невилем Чемберленом, однако в лице этого последнего «непреодолимое давление» за кулисами власти неожиданно встретилось с серьезным препятствием. С именем Чемберлена связана последняя уступка Гитлеру: выдача Чехословакии и ее вынужденная капитуляция. В продолжении нескольких недель в 1938 г. общественность ликовала, веря, что Чемберлен смог с помощью мюнхенского соглашения спасти дело мира: автор этих строк, в те дни в Будапеште и Праге, впервые понял, что в свое время хотел сказать Томас Джефферсон своими словами: «Мне жалко смотреть на толпу моих сограждан, которые, читая газеты, живут и умирают с верой, будто им стало что-то известно о том, что происходит на их глазах».
          Как бы то ни было, Чемберлен мог считать себя вынужденным пойти на эту сделку, поскольку, по вине его предшественника Болдуина, Англия была совершенно неподготовлена к войне. Автор считает, что его расчет был ошибочным и что даже в этот поздний час твердость отвратила бы опасность, поскольку германские генералы уже готовы были свергнуть Гитлера; однако, вполне возможно, что Чемберлен был искренне убежден в том, что другого пути не было. Его непростительной ошибкой было изображать Мюнхен, как нечто морально оправданное и подкреплять свои доводы соображениями о «далекой маленькой стране, до которой нам нет никакого дела», и другой, подобной же фразеологией. (1)
          В этом последнем вопросе Чемберлен был, по крайней мере, последователен, желая освободить Англию от обязательств, данных Бальфуром и запутывавших ее в дела другой "далекой маленькой страны", где она столкнулась с одними лишь неприятностями. Его политика встретила ожесточенное сопротивление закулисных сил, и, по мнению автора этих строк, настоящие причины его падения были те же, что и при отстранении от власти Асквита в 1916 г.
          1938 год, когда был провозглашен «раздел», был в Палестине самым кровавым годом: в беспорядках было убито 1500 арабов. Комиссия Пиля рекомендовала раздел, не найдя однако способа его осуществить. Была послана еще одна комиссия, на этот раз для изучения вопроса, как можно разрезать младенца пополам, не убивая его. Эта комиссия Вулхеда в свою очередь доложила в октябре 1938 г., что и она практических путей к разрешению вопроса предложить не может. Boвремя начавшийся еврейский погром в Германии, после убийства советника фон Рата в Париже, был в ноябре 1938 г. использован сионистами для активизации анти-арабской агитации и арабских погромов в Палестине. Тут Чемберлен сделал нечто противоречившее всем установленным за кулисами политическим нормам. Он созвал в Лондоне Палестинскую конференцию, на которой, впервые после мирной конференции 1919 г., были представлены также и арабы. Результатом конференции явилась «Белая Книга» от марта 1939 г., в которой британское правительство обязалось «создать в течение десятилетнего срока независимое палестинское государство и закончить управление Палестиной по мандату». В этом государстве власть должна была быть поделена между местными арабами и сионистскими иммигрантами так, чтобы были обеспечены насущные нужды обеих национальных групп. Еврейская иммиграция на ближайшие пять лет должна была быть ограничена 75.000 в год, скупка земель сиониcтами также должна была быть ограничена.
          Будучи осуществлен, этот план дал бы Палестине мир, по он не создавал самостоятельною еврейского государства. В нужный момент теперь на первое место в британской политике вышел Уинстон Черчилль. Десять лет подряд он стоял в политической тени, и будущим историкам не мешает знать то, о чем современники Черчилля уже успели забыть, а именно, что в течение всего этого периода Черчилль был в Англии крайне непопулярен. Причиной тому были не столько его личные качества или действия, сколько «плохая пресса» — сильнейшее оружие в руках тех, кто контролирует политические карьеры. Эта умело организованная враждебность выявилась особенно ясно во время кризиса монархии (отречение короля Эдуарда VIII в 1937 г.), когда предложение Черчилля отсрочить принятие решений встретило резкий отпор, а он сам был освистан в Пaлате общин и вынужден покинуть трибуну. Его биографы рисуют его пораженным в эти годы жестокой депрессией, а сам он считал себя политически «конченным», что отразилось в одном из его частных писем Бернарду Баруху, написанном в начале 1939 года: «Война начнется очень скоро. Она захватит нас, она захватит и вас. Вы будете у себя командовать парадом, я же останусь здесь в стороне.
          Вскоре после этого письма в политической судьбе Уинстона Черчилля произошел неожиданный поворот к лучшему, и на основании опубликованных материалов можно считать, что (совершенно так же, как это было и с Ллойд-Джорджем в 1916 г.) немалую роль в этом сыграло его отношение к сионизму. Все, что нам с тех пор известно о Черчилле, дает повод считать, что в первую очередь к нему самому, этой любопытной помеси Бленхейма с Бруклином (2), относится данная им в 1939 г. характеристика коммунистическою государства, как «загадки внутри секрета, окутанного тайной». Мы уже упоминали, что в 1916 году oн был в числе самых первых политиков, активно поддержавших сионизм в своих предвыборных выступлениях, так что, по словам одного из сионистских opаторов, любой еврей, голосующий против Черчилля, должен был считаться изменником еврейскому делу. Однако, во время первой войны, будучи у власти, Черчилль себя в этой области ничем не проявил, так что Вейцман упоминает его в своих записках того времени только один раз, и притом вовсе не в качестве «друга». Став министром колоний в 1922 году, он даже немало раздражил сионистов своей Белой Книгой, которая, по словам Вейцмана, «сводила на нет декларацию Бальфура». Черчилль предлагал в ней, ни много, ни мало, как то, чтобы Законодательный Совет а Палестине в большинстве своем состоял из демократически избранных членов». Для этого не только нужно было бы провести — выборы, чего до самого конца ни при каких обстоятельствах не допускал Вейцман, но надо было еще и позволить арабам управлять собственной страной!
          Десять лет, которые Черчилль провел в политической пустыне (1929-39), были, следовательно, годами, когда он был в опале у сионистов, и в записках д-ра Вейцмана он не упоминается ни разу, вплоть до самого кануна Второй мировой войны, когда его неожиданно «открыли» (как это случается с артистами в кино) в качестве одного из самых ревностныx приверженцев сионизма. Это было тем более странным, чтo еще не далее, как 20 oктябpя 1938 г. Черчилль повторил в одном из своих выступлений то, что говорилось в Белой Книге 1922 года: «Мы должны.., дать арабам торжественное обязательство..., что годичная квота еврейской иммиграции не будет превышать определенной цифры по крайней мере в течение десяти лет». Лишь немного времени спустя тот же Черчилль упоминается в записках Вейцмана как политик, который в частном разговоре недвусмысленно дал ему понять, что он будет поддерживать переселение в Палестину многих миллионов сионистских иммигрантов. Столь же неожиданно Вейцман сообщает, что когда в 1939 г. он «встретился с м-ром Уинстоном Черчиллем (которого он игнорировал в течение 17 лет), он сказал мне, что примет участие в дебатах в Палате общин, выступая разумеется против предложений Белой Книги». Читателю предоставляется самому догадываться, почему это Черчилль стал вдруг «разумеется» выступать против документа, который, требуя справедливого отношения к арабам, был в полном согласии с его собственной Белой Книгой 1922 г. и со всеми его выступлениями на протяжении 17-ти лет.
          В день упомянутых парламентских дебатов Хаим Вейцман был приглашен Черчиллем на завтрак, во время которого этот последний «прочел нам свою речь», спросив, не находит ли Вейцман нужным внести в нее какие-либо изменения? Читатель вспомнит, что и издатели «Таймса» и «Манчестер Гардиан» писали свои передовицы о сионизме лишь после консультации с главарями заинтересованной стороны; теперь и Черчилль таким же образом готовился к выступлению в парламентских прениях по важному вопросу государственной политики. Черчилль пользовался известностью, как блестящий оратор, в Америке же его известность основывалась на том странном (по мнению американцев) факте, что он писал свои речи сам. Однако, при обстоятельствах, описанных выше Вейцманом, вопрос писательского мастерства представляется весьма второстепенным. Черчилль выступил в роли «чемпиона» сионистов (как пишет Вейцман), однако на этот раз безуспешно; длительные прения закончились победой Невиля Чемберлена, Белая Книга которого была одобрена большинством 268 голосов против 179. Несмотря на столь значительный перевес, многие политики уже тогда почувствовали, откуда начинает дуть новый ветер, и стали соответственным образом переставлять свои паруса, на что указывало большое число воздержавшихся от голосования — 110. Это было первым предупреждением Чемберлену, каким путем он в недалеком будущем окажется свергнутым перебежчиками из его собственной партии. В парламентских прениях обнаружился еще одни любопытный факт: для оппозиции сионизм стал к тому времени основным догматом ее политики, фактическим мерилом качеств настоящего «социалиста»! Шедшая к власти социалистическая партия давно уже забыла о нуждах рабочего класса, о жалобах угнетенных и о печальной судьбе «малых сих»; она впуталась в международные интриги и заботилась лишь о том, чтобы вовремя оказаться на стороне сильных. Так лидер социалистов Герберг Моррисон в обвинительной речи против Малькольма Макдональла (чье министерство отождествлялось с Белой Книгой) сожалел о ереси человека, «который когда-то был социалистом». К этому времени изгнание арабов из Палестины стало социализмом, а профсоюзная знать, щеголяя подаренными ей золотыми часами, не интересовалась судьбами бедных и угнетенных людей далекой страны.
          Вторая мировая война началась очень скоро после этих прений в британской Палате общин и принятия «Белой Книги». На время войны все планы «создания независимой Палестины» и «ликвидации мандата» были, разумеется, отложены, а к концу войны взорам наблюдателей открылась совершенно иная картина. Рузвельт в Америке, как пишет своих воспоминаниях Гарри Гопкинс, дал «как частные, так и официальные заверения» своей активной поддержки сионизма. В Англии Чемберлен считался помехой сионизму, но его дни уже были сочтены, а Черчилль готовился стать его преемником. Он пользовался популярностью, как «человек, доказавший свою правоту» относительно Гитлера и войны: о его беседах с Хаимом Вейцманом и о том, к чему они впоследствии должны были привести, народ не знал, разумеется, ровно ничего.

Примечания:
1. Этот довольно распространенный в англосаксонском мире взгляд на «Мюнхен» представляется в свете исследований последнего времени спорным. В Мюнхене (в сентябре 1938 г.) была лишь исправлена одна из вопиющих несправедливостей навязанного Европе Версальского «мира»: было освобождено от чешского господства трехмиллионное население судетских немцев, третировавшихся как граждане второго сорта в неимевшей исторических прецедентов «Чехословакии». В свете Вильсоновых принципов «самоопределения народов» мюнхенское соглашение трудно не признать вполне разумным и законным.
          То, что «Чехословакия» получила в результате отделения Судетской области смертельный удар, и что словаки в свою очередь поспешили выйти из подчинения Праге, а поляки заняли польские районы в Тешене (в которых им было отказано в свое время в Версале, в результате интриг ведущих масонов Масарика и Бенеша), трудно записать на счет одного только Гитлера. Перед лицом анархии и полного развала в стране, Бенешу пришлось уйти в эмиграцию, а остаткам чешского правительства не оставалось иного как просить Гитлера принять их под свой «протекторат». Это произошло через полгода после «Мюнхена», в марте 1939 г., и к мюнхенскому соглашению не имело отношения, хотя и было его последствием.
          Сам того не замечая, автор становится в этом вопросе на точку зрения критикуемых им политиков группы Черчилля, активно поддерживавшихся сионистами в Англии и за океаном, вне всякого сомнения подготавливавших новую мировую войну и успешно изобразивших в мировом пропаганде «захват Чехословакии» как доказательство стремлений Гитлера к «мировому господству», для чего у Германии не было ни технических, ни военных возможностей, и о чем в политике «третьего Рейха» — вопреки решениям Нюрнбертского процесса, основанным на явных фальшивках, не было даже и намека.
2. Уинстон Черчилль происходил из семьи герцогов Марльборо, владельцев замка-дворца Бленхейм, названного в честь победы под Бленхеймом (Бавария) английских войск под командованием Джона Черчилля, первого герцога Марльборо, над французско-баварским войском в 1704 г., в войне за испанское наследство. Отец Уинстона Черчилля, лорд Рандольф Черчилль, был третьим сыном седьмого герцога Марльборо, что давало ему право называться лордом только «из вежливости» (lотds by courtesy) без права на место в палате лордов, принадлежавших лишь главе семьи. Он умер в 1894 г. от прогрессивного паралича, как последствия сифилиса.
          Мать Уинстона Черчилля, урожд. Дженни Джером, была дочерью американского миллионера, родившаяся в Бруклине (Нью-Йорк), в лондонском свете она была известна, до и после свадьбы с лордом Рандольфом, своими бесчисленными связями со всеми, кто в этой области не ленился, начиная с принца Уэльского, будущего короля Эдуарда VII. В высшем свете и при дворе «передовой» и «демократической» Англии господствовали перед первой мировой войной нравы, немыслимые в «отсталой» России.

Глава 39 СИОН ВООРУЖАЕТСЯ           В продолжении шести лет Второй мировой войны многомиллионные массы сражались на полях тpex континентов, но в конце войны те, кто считали себя победителями, оказались дальше от своих целей, чем в ее начале. Над конференциями политиков-победителей петух прокричал во второй раз. За 30 лет до того президент Вильсон пытался доказать миру, что «причины и цели войны неясны.., политики обеих воюющих сторон преследуют одни и те же цели»; будущее доказало его правоту. Во время первой войны германское руководство решило финансировать революцию в России с помощью своих еврейских агентов (Парвус-Гельфанд), а «полковник» Хауз и Ко, всеми силами ее поддерживали. Штаб-квартира сионистов оставалась в Берлине, пока они рассчитывали, что победившая Германия создаст в Палестине их «еврейский очаг», переезд совершился, как только в победе союзников не осталось сомнений.
          Результаты Второй мировой войны еще раз доказали правоту Вильсоновых прорицаний. Война вообще не могла бы начаться без сообщничества агентов мировой революции в нападении на нового «умалишенного в Берлине», что же касается втянутых в нее народов, то им предлагалось лишь выбирать между нацистами и коммунистами. Когда те и другие пошли войной друг на друга, то «советник» Гопкинс, занявший место Хауза, начал в свою очередь поддерживать мировую революцию, после чего ни о каком «освобождении» уже не могло быть речи. Гитлер хотел отделаться от евреев в своей стране; с ним был вполне согласен и судья Брандейс в Америке, объявивший, что «ни один еврей не должен остаться в Германии». Черчилль хотел переселить в Палестину три-четыре миллиона евреев, а коммунистическая держава, исповедовавшая в своей официальной программе антисионизм, обеспечила первый контингент переселенцев.
          Когда рассеялся дым сражений, стало видно, что достигнутыми оказались три цели, из которых ни одна не упоминалась в начале войны. Мировая революция при помощи Запада распространилась на всю восточную и среднюю Европу; сионизм был вооружен, чтобы силой утвердиться в Палестине; «мировое правительство» — детище обеих согласованно действовавших сил, было воссоздано в новой форме, на этот раз в Нью-Йорке. Настоящей была только та война, которая шла за кулисами Второй мировой; она заставила оружие, людей и богатство Запада служить перечисленным выше целям. Сквозь редеющий туман войны стало возможным различить грандиозный «план», впервые обнаруженный в документах Вейсхаупта и нашедший затем свое подтверждение и «Протоколах».
          В начале войны официальная британская политика предусматривала отказ от невыполнимого «мандата» и эвакуацию Палестины по обеспечении в ней равноправного представительства всех заинтересованных сторон. Сионистам было ясно, что ни одно британское правительство не пойдет на преднамеренное убийство, другими словами на изгнание арабов из их собственной страны силой оружия; они решили, под покровом войны, раздобыть это оружие для себя.
          Едва началась война, как Хаим Вейцман явился к Черчиллю. Неизвестная общественности, эта незаурядная личность сумела в течение 33-х лет (со времени его первой беседы с Бальфуром в 1906 г.) управлять политиками Англии и Америки. Трудно представить себе, чтобы одни его личные качества смогли внушить такое почтение: очевидно они видели в нем представителя какой-то силы, которой они имели основания опасаться. Историк Кастейн называл эту силу «еврейским интернационалом», а политик Невиль Чемберлен — «интернациональным еврейством». Черчилль вернулся к власти, после десятилетнего перерыва, в качестве первого лорда адмиралтейства (морской министр) и, казалось бы, должен был заниматься вопросами войны на море, но доктора Вейцмана интересовало совершенное иное: «После войны мы хотим иметь в Палестине государство с тремя или четырьмя миллионами евреев» заявил он, а Черчилль, по его словам, ответил: «Да, конечно, я вполне с этим согласен». Всего лишь годом раньше Черчилль требовал дать арабам «торжественное обязательство», что сионистская иммиграция будет ограничена. Даже сейчас, в 1956 году, хотя евреев в Палестине всего один миллион шестьсот тысяч, их присутствие служит причиной непрестанной воины; трудно сомневаться в том, что станет со страной, если это число удвоится или утроится, и Черчиллю это должно было быть ясно и в 1939 г. Вообще говоря, в то время Палестина вовсе не входила в круг его обязанностей, но д-ру Вейцману, видимо, откуда-то было известно, что в недалеком будущем Черчилль станет премьер-министром. Следующим шагом Вейцмана была поездка в Америку, где он изложил свой план президенту Рузвельту, который «проявил интерес», хотя и с осторожностью (дело было накануне его третьей избирательной кампании), а когда Вейцман вернулся в Англию, то Черчилль уже сменил Чемберлена на посту главы правительства. Так была воссоздана ситуация 1916 года, с небольшой лишь разницей. От Ллойд-Джорджа требовалось тогда направить в Палестинy британские войска для завоевания требуемой страны, что он и сделал. От Черчилля теперь требовалось передать оружие наводнившим ее сионистам, чтобы они смогли окончательно в ней утвердиться, что он также послушно исполнил. Как он сам подтверждает в примечаниях к своим военным мемуарам, соответственные распоряжении отдавались им в течение всех пяти месяцев между его первой и второй встречей с Вейцманом. Черчилль стал премьер-министром 10 мая 1940 года, когда Франция была накануне разгрома, а британский остров остался без союзников, под зашитой одного лишь флота и остатков своей авиации: английская армия была уничтожена во Франции. 23 мая Черчилль дал распоряжение министру колоний лорду Ллойду, чтобы английские войска были отозваны из Палестины, а «евреи как можно скорее вооружены и организованы для зашиты самих себя». Это распоряжение было повторено им 29 мая (в дни эвакуации английских войск из Дюнкерка) и 2-го июня. Шестого июня он жаловался на оппозицию со стороны военных, а в конце июня на «трудности» с двумя министрами, в особенности с лордом Ллойдом, который был убежденным антисионистом и стоял за арабов; я же хотел вооружить еврейских колонистов»). Таким образом уже тогда обсуждение этих вопросов не имело ничего общего с национальными интересами Англии, а велось в митинговом стиле «за» или «против». Черчилль продолжал в том же духе, убеждая лорда Ллойда, что сильная английская армия в Палестине «была платой за нашу анти-еврейскую политику, которой мы придерживались в течение нескольких лет» (напомним, что это была политика его собственной Белой Книги 1922 года). Если хорошо вооружить евреев, аргументировал Черчилль, британские войска могли бы быть освобождены для службы на других фронтах, «а опасаться нападений евреев на арабов не приходится». Он не нашел нужным информировать парламент о точке зрения ответственного за палестинские дела министра, гласившей: «я никоим образом не могу согласиться с тем, что Вы написали мне в ответ».
          В это время любое оружие ценилось в Англии на вес золота. Войска, спасенные из Франции, были дезорганизованы и обезоружены; сам Черчилль пишет, что в то время на всем британском острове были едва 500 полевых орудий и две сотни танков самых разнообразных возрастов и образцов. Еще много месяцев спустя он взывал к президенту Рузвельту прислать ему 250.000 винтовок для «обученных и обмундированных, но невооруженных людей». В те дни автор этих строк рыскал по всей стране, пока нашел револьвер сорокалетней давности, делавший только одиночные выстрелы. Подбадривавшие население лозунги Черчилля о борьбе до последнего на побережье и на улицах английских городов не производили большого впечатления на автора, знавшего, что если врагу только удастся высадиться, то ни на берегах, ни на улицах никого не останется: нельзя бороться с танками голыми руками. Над безоружной страной нависла грозная опасность.. Автор был бы немало удивлен, если бы он знал в тo время, что главной заботой Черчилля было вооружение сионистов в Палестине.
          Когда Вейцман снова встретился с Черчиллем в августе 1940 г., опасность германского вторжения уже прошла. Он предложил создать в Палестине сионистскую армию в 50.000 бойцов, а в сентябре он представил Черчиллю «программу из пяти пунктов», главным из которых был «призыв на военную службу в Палестине возможно большего числа евреев». Как пишет Вейцман, Черчилль «согласился с этой программой». Лорд Ллойд (как в свое время сэр Вильям Робертсон, Эдвин Монтегю и многие другие в годы первой войны) всеми силами противился этим планам. Как и всех, кто, сталкиваясь с этой проблемой, оставался верным своему долгу, его постигла враждебная судьба: он умер в 1941 году, в возрасте 62-х лет. Однако ответственные администраторы и военные продолжали сопротивляться «ведущим политикам», стараясь не допустить нового отвлечения английских сил для чуждых им задач. Вейцман жалуется, что, несмотря на поддержку Черчилля, «прошло ровно четыре года, прежде чем в сентябре 1944 г. была официально сформирована еврейская бригада», приписывая эту задержку упорному сопротивлению «экспертов» (по его собственному выражению). Жаловался и Черчилль: «Я хотел вооружить евреев в Тель-Авиве, но здесь я встретил сопротивление со всех сторон» (дело было в июле 1940 г., как раз перед началом германских воздушных налетов на Англию).
          По всем данным Вейцман считал, что пришло время преодолеть это неожиданное сопротивление путем «давления» извне, так как весной 1941 года он снова поехал в Америку. Как и во время первой войны, он официально был занят научной работой на пользу английских вооружений, на этот раз в области производства изопрена. По его словам, он был «полностью занят этой работой»; тем не менее он сумел от нее освободиться, и он не был бы доктором Вейцманом, если бы его прогулка через Атлантический океан в военное время вдруг встретилась бы с какими-то затруднениями. В Америке почва для его приема была подготовлена раввином Стефеном Уайзом, давшим указания президенту Рузвельту (как в свое время он давал их президенту Вильсону) по поводу его обязанностей в отношении сионизма: «13 мая 1941 года я (Уайз) счел необходимым послать президенту отчеты свидетелей событий в Палестине (вспомним его «отчеты» о якобы состоявшемся в Германии погроме в 1933 году, приведшие к антигерманскому бойкоту в Нью-Йорке), указав, в какой опасности находятся там невооруженные евреи... Нужно заставить британское правительство понять, как пострадает дело демократии и как будет возмущено общественное мнение, если произойдет массовое избиение евреев, потому что они не были своевременно вооружены, а оборона Палестины не была усилена артиллерией, танками и авиацией».
          Президент ответил: «Я могу только обратить внимание англичан на нашу глубокую заинтересованность в обороне Палестины и нашу заботу о защите ее еврейского населения, а также сделать все возможное для снабжения британских сил средствами для наилучшей зашиты Палестины». Вооруженный этим письмом (как в свое время Вейцман вооружился отчетом об интервью, написанном им же на официальных бланках британского министерства иностранных дел), Стефен Уайз «на следующий же день отправился в Вашингтон, где высокие правительственные чиновники заверили меня, что британцам дадут понять, что наш народ в Палестине должен быть хорошо вооружен (артиллерией, танками и авиацией)... и, вероятно благодаря вмешательству Рузвельта разговоры о паритете в значительной степени прекратились» (это был намек на требование ответственных британских администраторов, чтобы отправленное в Палестину вооружение было поровну распределено между арабами и сионистами: даже Черчилль не мог оспаривать законность такого требования). Сионистские заправилы во всех странах умело согласовывали между собой «непреодолимое давление на международную политику». Если Лондон медлил с выполнением распоряжений, ему «давали понять» из Вашингтона: если медлил Вашингтон, давление шло из Лондона. К моменту приезда Вейцмана в Вашингтон политическая машина была должным образом смазана, и он быстро уверился в том, что «ведущие политики» проявляют глубокую симпатию к нашим сионистских стремлениям».
          Плохо обстояло дело только с непосредственно ответственными за политику данной страны лицами, как в Вашингтоне, так и в Лондоне: «как только сталкиваешься с экспертами Госдепартамента, начинаются затруднения» (Вейцман). Ниже уровня «ведущих политиков» в Вашингтоне рядовые министры и ответственные администраторы, а в Палестине американские профессора, миссионеры и коммерсанты, всеми силами пытались избавить американскую политику от этого кошмара. Главного ответственного чиновника в Вашингтоне Вейцман характеризовал не иначе, как в свое время Черчилль лорда Ллойда: «Глава восточного отдела Госдепартамента был откровенный антисионист и сторонник арабов» , мы видим теперь, откуда исходил политический жаргон, проникший в англо-американские высшие сферы.
          В этот его приезд в США Вейцману стало ясно, что оказывать давление на Лондон лучше всего из Вашингтона, и 8 начале 1942 года он переехал в Америку. От научной работы, «поглощавшей» все его время в Англии, он освободился очень легко: президент Рузвельт обнаружил, что доктор Вейцман срочно необходим Америке для работы над проблемами синтетического каучука. Американский поcoл в Лондоне Джон Д. Уайнант учуял грозящие неприятности и «серьезно посоветовал» Вейцману по прибытии в Америку «полностью посвятить себя химии». Сионистские махинации и их неизбежные последствия немало тревожили посла и, по-видимому, его сломили, ибо и он вскоре после этого разговора с Вейцманом трагически погиб. Вспоминая полученный от Уайнанта совет, Вейцман писал: «Фактически я разделял мое время поровну между наукой и сионизмом»; если это было правдой, то химия получила от нашего доктора много больше, чем этого могли ожидать все, кто был с ним знаком.
          Перед отъездом Вейцман зашел в знаменитый дом №10 на Даунинг Стрит, как он пишет, чтобы попрощаться с секретарем Черчилля. Нас не удивляет, что он встретился при этом с самим премьером, который, по его словам, сказал ему следующее: «По окончании войны мне хотелось бы видеть Ибн-Сауда хозяином на Ближнем Востоке, владыкой над владыками, при условии, что он договорится с Вами... Конечно мы Вам в этом поможем. Держите это в секрете, но Вы можете поговорить об этом с Рузвельтом, когда будете в Америке. Если только он и я твердо решим сделать что-либо, ничто нам не сможет помешает». Запись своего доверительного разговора с Черчиллем Вейцман передал сионистскому политическому секретарю с указанием известить сионистский исполнительный комитет в случае если бы с ним, Вейнманом, что-либо случилось; впоследствии он опубликовал это в своей книге, из которой мы его и цитируем.
          Если Черчилль всерьез ожидал, что Хаим Вейцман поможет ему посадить на трон арабского «владыку Ближнего Востока», то он жестоко ошибался, поскольку такое владычество предназначалось сионизму. Встретившись с Рузвельтом, Вейцман не нашел нужным уведомить его о мнении Черчилля и якобы говорил с президентом только о своей научной работе. Однако от других ведущих лиц он требовал, чтобы Америка послала максимальное число самолетов и танков на этот фронт» (то есть в Африку, где они впоследствии стали бы доступны палестинским сионистам). В то же время он наладил тесное сотрудничество с Генри Моргентау из ближайшего окружения президента, который позднее, в решающий момент, как он пишет, оказал ему «исключительно ценную помощь».
          И здесь Вейцману пришлось встретиться с досадными помехами: Ведущие политики никогда не доставляли нам никаких трудностей. Подавляющее большинство из них всегда понимали наши стремления, и их заявления о поддержке создания еврейского национального очага могут заполнить целые тома. Однако за кулисами, на более низких уровнях власти, мы встречали упрямую, увертливую и скрытную оппозицию, вся информация, шедшая с Ближнего Востока в Вашингтон, действовала против нас». К этому времени сам доктор Вейцман уже почти 40 лет также работал «за кулисами», и столь же увертливо и скрыто: история не знает другого примера такой деятельности. При очередной закулисной встрече с президентом Рузвельтом, он хотя и передал ему послание Черчилля, но — как он сам пишет — в несколько измененной форме: Черчилль заверил его, якобы, что «по окончании войны статус еврейского национального очага будет изменен, а Белая Книга 1939 года будет аннулирована». Он представляет это, как «план Черчилля», но это совершенно не то, о чем Черчилль говорил выше, хотя вполне возможно, что это и было у него на уме. Наиболее любопытно, что Вейцман опустил главную мысль Черчилля - сделать короля Ибн-Саула «владыкой Ближнего Востока.., при условии, что он договорится с вами».
          Вейцман пишет, что ответ Рузвельта на «план Черчилля» (представленный ему в совершенно извращенном виде) был «вполне положительным», что на языке сионистов означало, что Рузвельт соглашался на создание еврейского государства («cтaтyc еврейского национального очага будет изменен»). Далее Вейцман пишет, что президент сам упомянул Ибн-Сауда, отметив, что он «сознает важность арабского вопроса». Коли Вейцман точен в передаче этого разговора, то он во всяком случае не сказал, что Черчилль рекомендовал ему соглашение с Ибн-Саудом. Наоборот, согласно своим же мемуарам, он придерживался в разговоре с Рузвельтом взгляда, что мы не можем ставить наше дело в зависимость от согласия арабов». Это было полной противоположностью тому, что Черчилль понимал под соглашением с арабами, и недвусмысленно означало войну против арабов при американской поддержке. После этого Рузвельт, пишет Вейцман, «еще раз уверил меня в своей симпатии и послании урегулировать этот вопрос».
          Есть какая-то тайна в сдержанности Рузвельта по отношению к «арабскому вопросу», и она могла бы возыметь серьезные последствия, не умри он через два года, вскоре после своей встречи с Ибн-Саудом. Однако ни сдержанность Рузвельта, ни его личные мысли и намерения не имели в 1943 г. особого значения, поскольку решение давно уже было принято. Под прикрытием войны в Европе вооружение было на пути к сионистам, и эти закулисные действия определили события будущего. Начиная с этого момента, ни ведущие политики, если бы они только вздумали протестовать, ни стоявшие под постоянным нажимом ответственные администраторы не могли больше помешать сионистам заложить в Палестине заряд замедленного действия, который в наше время в состоянии взорвать всю вторую половину двадцатого столетия.
          В июне 1943 года доктор Вейцман вернулся в Лондон, не сомневаясь в том, что «давление» из Вашингтона теперь полностью обеспечено.

Глава 40 ЗАХВАТ АМЕРИКИ           На протяжении шести лет Второй мировой войны, пока целые страны переходили из рук в руки, а все силы воюющих народов были заняты войной, за их спиной разыгрывалось другое, незаметное вторжение, последствия которого оказались более серьезными, чем все перемены, вызванные военными действиями. Речь идет о политическом вторжении в США новых сил, победа которых стала ясной в конце войны, когда вся американская политика оказалась направленной на обеспечение окончательной победы только двух факторов — революции в Европе и сионизма на Ближнем Востоке. В историческом аспекте Рузвельт добился успехов только в трех областях, причем все они стали гибельными для его собственной страны: он помог вооружить сионизм, вооружил мировую революцию в ее московской крепости, и широко открыл ворота американской для вторжения в нее московских агентов.
          Рузвельт вступил на этот путь дипломатическим признанием Советов сразу же по своем избрании президентом. Посол революции, Максим Литвинов, обещал ему ни словах, что революционное государство не будет вмешиваться во внутренние дела Америки, и никто из его менторов и «советиков» не нашел нужным напомнить ему, что лисице достаточно всунуть свой нос, чтобы вскоре оказаться и в самом курятнике. О поддержке революционного государства деньгами и оружием будет нами рассказано в последующих главах; в этой главе мы опишем его вторжение в Америку в течение долгих лет правления Рузвельта.
          Рузвельт начал с разрушения барьеров против бесконтрольной иммиграции, возведенных до него американскими конгрессами, сознававшими опасность захвата правительственного аппарата «чужеземными группами». Рядом президентских указов контроль над иммиграцией был существенно ослаблен. Чиновникам департамента иммиграции было запрещено задавать иммигрантам вопросы об их коммунистических связях, равно как была отменена и регистрация еврейского происхождения. Американская пресса раздувала кампанию против всякой проверки политической благонадежности иммигрантов, клеймя «дискриминацию рожденных заграницей». Число иммигрантов, обосновавшихся за этот период в Соединенных Штатах, никому точно неизвестно. Сенатop Пат МакКарран, председатель юридического комитета сената США, подсчитал, что до 1952 г., помимо легальной иммиграции в США, в страну нелегально переселились пять МИЛЛИОHOB иностранцев, включая большое число «активных коммунистов», сицилианских бандитов и других преступных лиц». Начальник контрольного отдела департамента иммиграции не в состоянии был назвать даже приблизительную цифру нелегальных переселенцев, отмечая, что когда удалось наладить хотя бы приблизительный контроль, «ежегодно задерживалось и отправлялось обратно более полмиллиона» перешедших одну только мексиканскую границу. Службе социального обеспечения, выдававшей карточки для получения работы, было запрещено давать департаменту иммиграции или полиции какие бы то ни было сведения об иммигрантах. За счет новой иммиграционной волны разбухала масса «колеблюшихся избирателей», на которой концентрировала свои усилия демократическая партия Рузвельта, следуя старому рецепту Хауза и не забывая демагогического лозунга об «отмене дискриминации». Ограничение проверки политической благонадежности открыло доступ в гражданское управление и в вооруженные силы активным коммунистам, не только рожденным в Америке, но и иностранцам, недавно получившим право жительства. Результаты этой политики стали известны благодаря множеству разоблачений послевоенного периода, описание которых заполнило бы многотомную энциклопедию. Этим процессом оказался захвачен весь англо-американский Запад, как показали соответственные разоблачения в Англии, Канаде и Австралии: не менее знаменательным представляется, что за исключением Канады, все эти частичные разоблачения были обязаны инициативе отдельных лиц, а не государственных инстанций; никаких серьезных попыток исправить создавшееся положение сделано не было, так что оно остается фактически неизменным с 30-х и 40-х годов, предопределяя тем самым роковую слабость Запада в любой будущей войне.
          Возобновление массовой иммиграции легло в основу вторжения чуждого элемента в политическую жизнь Америки. Процесс шел в трех направлениях и имел целью захват трех важнейших позиций в государственной деятельности: государственную политику на ее высшем уровне, гражданское управление на среднем уровне и «общественное мнение», т.е. обработку масс, как основу всего предприятия. Мы уже показали в предыдущих главах, как, с помощью системы т.н. «советников», прочно установившейся в американской политической жизни начиная с 1913 года, был захвачен контроль над правительственной политикой США; эта фаза в процессе захвата власти предшествовала всем остальным. Методы проникновения тех же элементов в аппарат гражданского управления будут рассмотрены в конце этой главы; сейчас мы опишем как, с помощью контроля над печатной информацией, эти элементы подчинили себе общественное мнение Америки, без чего успех обеих других фаз захвата власти был бы невозможен.
          Хаим Вейцман, усердно готовившийся в свое время в России к своей будущей миссии на Западе, называл эту форму борьбы за власть «техникой пропаганды и подхода к массам». Теперь мы покажем оперативную механику, скрытую под этим названием. В одной из прежних глав этой книги мы отметили, что еврейская масонская организация «B’nai B’rith» своевременно пустила ростки в определенном направлении. До того ее можно было сравнивать с такими группами других религиозных обществ, как Христианская Ассоциация Молодых Людей (YMCA) или т.н. Рыцари Колумба; ее официальными целями были помощь бедным, больным и сиротам, и благотворительная деятельность вообще. Маленькое ее ответвление 1913 года под названием «Анти-Диффамационная Лига» (ADL) к 1947 году превратилась а мощную тайную полицию, став большой силой в жизни Америки, если не по форме, то фактически. В тех странах, где тайная полиция существует, как государственное учреждение (НКВД в СССР или Гестапо в Германии перед Второй мировой войной), все силы и ресурсы страны находятся в ее распоряжении, и такое государство характеризуется, как полицейское. Сионисты сумели создать в США ядро собственного полицейского аппарата, почти столь же эффективного, как и упомянутые прототипы тайной полиции. Единственное чего ему еще недостает, это — право ареста и заключения в тюрьму неугодных ему элементов, и, по мнению автора, именно это является конечной целью этой сионистской институции.
          На жаргоне мировой революции понятие «анти-диффамации» (т.е. противодействие клевете) фактически означает пользование клеветой, как оружием против политических пpотивников: ADL живет тем, что оклеветывает противников сионизма, как антисемитов, фашистов, жидоедов, охотников за «красными», параноиков, лунатиков, сумасшедших, реакционеров, твердолобых, фанатиков, крайне правых экстремистов и т.п. (прим. перев.: совершенно подобно тому, как в России до революции национально-патриотические элементы огульно клеймились «черносотенцами»; в русской эмиграции этот же термин применяется и до сих пор). Этот клеветнический словарь установлен раз и навсегда, и его употребление можно проследить назад во времени вплоть до нападок на Баррюэля, Робисона и Морса сразу же после французской революции. Политическую линию любого писателя, журналиста, или любой газеты легко установить, подсчитав как часто в их текстах употребляются перечисленные выше словесные штампы для характеристики противников. Несомненным достижением «анти-диффамационной лиги» (ADL) можно считать, что постоянное повторение этих порочных эпитетов превратило их в клеймо, которого всеми силами стараются избегать партийные политики всех мастей. Употребление этих диффамирующих ярлыков фактически сделало невозможной серьезную и спокойную дискуссию по любому вопросу, и можно лишь поражаться тому, как легко два поколения западной общественности смогли подчиниться шаманским заклинаниям сравнительно немногочисленной группы азиатских заговорщиков.
          В году своей организации (1913) АДЛ помещалась в маленькой комнате в конторе еврейской ложи «Бнай Брит» и располагала минимальными средствами. Но уже в 1933 г. Бернард Браун (Bernard J. Brown, «From Pharao to Hitler», 1933) мог написать: «с помощью АДЛ мы смогли заткнуть рот не-еврейской печати вплоть до того, что ни одна газета в Америке не рискнет упомянуть еврейского происхождения любой неблаговидной личности». Еврейский орган «Menотah Journal» в Нью-Йорке писал в 1948 г.: «Если в переиздании любого литературного классика встретится хотя бы одна фраза, неблагоприятная для евреев, то АДЛ будет обрабатывать ни в чем неповинного издателя до тех пор, пока он не устранит нежелательного текста. Пусть какой-либо ничего не подозревающий режиссер покажет в своем фильме типичного еврея, — АДЛ немедленно подымет такой шум, что он постарается забыть о существовании евреев вообще. (1) Однако, когда умелая пропаганда начинает прививать евреям коммунистические идеи, ... АДЛ не говорит ни слова. Не будет ни предостережений, ни призывов быть осторожными, ни, тем более, разоблачений или порицаний, и это несмотря на то, что где-то высоко, в центре организации, сидят люди, которые на собственном опыте знают, как умело коммунисты проникают в другие организации». («Menотah Journal» в данном случае выражал мнение многих евреев, возмущенных тем, что АДЛ нападает на антикоммунизм, приравнивая его к антисемитизму). Эти цитаты показывают, как сильно выросло влияние АДЛ за 35 лет. Общественная дискуссия подпала под действие средневековых законов о ереси. Малейшая критика сионизма или планов создания мирового правительства немедленно встречает яростный разнос в прессе. Критика коммунизма допускается только в том случае, если одновременно подчеркивается, что результатом войны будет лишь создание всемирного коммунистического государства, другими словами, что «коммунизм лучше не трогать»; что же касается Иерусалима, то «это не только столица Израиля, но и столица всего мира» (сионистский бургомистр Иерусалима в 1952 г.). Во всей Америке сегодня лишь немногие писатели защищают свободу и независимость дискуссии. Они готовы спорить по любому вопросу, представляющему общественный интерес, в свете традиционных национальных интересов Америки, но не по вопросу о сионизме, о котором вряд ли хоть один из них даже заикнется. Автор беседовал об этом с четырьмя писателями из числа ведущих, получив от всех один и тот же ответ: этого делать нельзя. Если писатель находится на службе, то, затронув сионизм, он будет быстро уволен. Независимые писатели не найдут издателей для своих книг, поскольку они не найдут рецензентов, разве лишь в стиле упомянутого выше диффамиpyющего словаря.
          Бюджет АДЛ, начавшей столь скромное существование в 1913 г., достиг в 1948 г. трех миллионов долларов, причем она — лишь одна из многих еврейских организаций, обслуживающих цели сионистов в Америке и располагающих такими же средствами. Обсуждая «антидиффамационную истерию», упомянутый нами еврейский «Menотah Journal» писал: «Борьба с антисемитизмом разрослась в большое коммерческое предприятие с многомиллионным годовым бюджетом». По словам журнала, целью является «непрерывно бить в антисемитский барабан», чтобы припугнуть пожертвователей. Обычным методом является «открытый шантаж еврейских предпринимателей: если Вы не в состоянии дать на наше дело 10.000 долларов, то лучше переведите свою фирму в другое место». Журнал пишет, что «самозванные защитники американских евреев загнали их в состояние массовой истерии». Эта весьма критическая цитата отнюдь не противоречит тому, что было сказано выше о подавлении всякой критики: в данном случае речь идет о еврейском органе, а в еврейской печати дискуссия и обсуждение сравнительно свободны, поскольку она распространяется только «среди своих». Если бы не-евреи выписывали и читали еврейские газеты и журналы, они знали бы много больше о том, что происходит в мире. Цензура распространяется лишь на не-еврейскую печать.
          «Menотah Journal» демонстрирует также, как газетные новости фальсифицируются еврейскими агентствами печати: пустяшная драка между подростками в Манхеттене «подается под устрашающими заголовками на первой странице в таком виде, что неопытный читатель подумает о возобновлении царистских погромов» (как в свое время «царистские погромы» преподносились Мировой печати или как раввин Стефен Уайз цитировал ложные «донесения о погроме в Берлине» в 1933 году). С помощью той же тактики «запугивания на первой странице» организуются и массовые митинги в Мэдисонском парке в Нью-Йорке, на одном из которых тогдашний претендент на президентскую должность (Вендель Уильки) не постеснялся заявить: «я потрясен растущей волной антисемитизма в нашей стране... ».
          Описанные методы вызывают массовую истерию не только среди еврейства и подлизывающихся к нему политиков; другой вид массовой истерии культивируется в среде честных, но мало осведомленных «либералов», страсть которых пылать благородным негодованием легко доводит их до самообвинения: примером тому — покойный Джордж Оруелл. Он был честным человеком, потому что не только призывал других идти на помощь угнетенным и мстить за несправедливость, но сам пошел воевать, когда началась гражданская война в Испании (разумеется, на стороне «красных»). Там он своими глазами увидел, что коммунизм много хуже того, с чем он боролся. Оруелл умер прежде, чем он смог поехать в Палестину, где он увидел бы истинную суть вещей, а поэтому все, что он писал об «антисемитизме», было просто отголоском всеобщей «анти-диффамационной истерии». Eго пример, настолько характерен, что заслуживает подробного комментария: здесь честный человек повторяет чужие слова, искренне веря, что он выдумал их сам. Оруелл занялся расследованием «антисемитизма в Англии (в 1945 г.) и нашел «заметные антисемитские черты у Чосера» (2). Современные нам писатели Беллок и Дж. К. Честертон были, оказывается, «литературными жидоедами». Он обнаружил также места у Шекспира, Смолетта, Теккерея, Бернарда Шоу, Т. С. Эллиота, Олдоса Хаксли и дpyгиx, «которые, будучи написаны теперь, были бы заклеймены как антисемитизм» (сам того не подозревая, он высказал сущую правду: будь они написаны теперь, их бы наверняка «заклеймили»). Но затем ему не повезло со следующим ляпсусом: «вообще я могу назвать только двух английских писателей, которые до прихода Гитлера защищали евреев - это Диккенс и Чарльз Рид». Так Оруелл возвел в защитники евреейства одного из тех, кого АДЛ ославила как жидоеда: из-за малопочтенною образа еврейскою жулика Фейгина фильм «Оливер Твист» был в США запрещен, что было делом рук АДЛ, представитель которой, Арнольд Форстер, писал: «Американские кино-прокатные фирмы отказались передать фильм кинотеатрам после того, как АДЛ выразил опасение, что он может принести вред: фирма Rank Оrganisation изъяла фильм из обращения и Cоединенных Штатax». Впоследствии, после «семидесяти двух вырезок» со стороны цензуры АДЛ, фильм был допущен к демонстрации со специальным введением для зрителей, что речь идет о «постановке по Диккенсу без его антисемитских тенденций» (в оккупированном Берлине запрет фильма был окончательным: английские власти распорядились не показывать Диккенса немцам).
          Автор был в это время в Америке и мог наблюдать, как осуществилось его предсказание, сделанное в 1943 году, когда он писал в одной из своих книг, что в результате тайной цензуры Чосер, Шекспир и Диккенс будут в один прекрасный день заклеймены как «антисемиты». Автор в свое время нарочито преувеличивал, желая подчеркнуть наличие неофициальной цензуры; однако факты оправдали его предсказания во всех трех случаях: постановщику Шекспира в Нью-Йорке было предложено не ставить «Венецианского купца», Диккенс подвергся запрету, а Чосер был занесен в черный список.
          Частная организация, способная достигать таких результатов, явно всесильна: ничего подобного этому в мире никогда еще не существовало. Писатель Винсент Шиан (Vincent Sheean, см. библиографию) писал в 1949 году: «В Америке не слышно голосов, которые посмели бы сказать что-либо в защиту прав арабов, любых их прав: малейшая критика сионистского руководства немедленно клеймится, как антисемитизм». Известная журналистка Дороти Томпсон, чьи статьи и портреты в те годы ежедневно печатались в сотнях газет, также вздумала было заявить аналогичный протест в пользу арабов. В результате, популярность Шиана среди рецензентов резко упала, a портреты и статьи Дороти Томпсон редко кто увидит сейчас в газетах.
          Как мы дошли до жизни такой? Какими средствами довели Америку (и весь Запад) до такого состояния, когда ни один политик не займет важного места и ни один издатель не будет чувствовать себя спокойным за своим столом, пока они не постелят коврика и распластаются на полу, выразив покорность Сиону? Как довели президентов и премьер-министров до соперничанья друг перед другом за благосклонность незначительной группы лиц, как шаферы соперничают между собой за букет невесты? Почему руководящие политики терпят, чтобы ими козыряли, как свадебными генералами, на банкетах по сто долларов за прибор в пользу Сиона, или собирали их на сцене для вручения медалей за услуги сионистам?
          Власть денег несомненно велика, а погоня за голосами избирателей явно играет немалую роль, однако сильнейшим оружием в руках сионистов является, по мнению автора, их контроль над всеми средствами информации. Они могут выпятить и распропагандировать все, что им выгодно, и исключить, замолчав, все, чего они не желают, создав таким путем для любою, избранного ими лица «хорошую» или «плохую» прессу. Фактически, это является полным контролем общества, а на жаргоне сегодняшнего дня это называется «техникой пропаганды и подхода к массам». Это выражение принадлежит доктору Вейцману, но за ним скрыто древнее азиатское уменье, о котором, по известному нам поводу, писали евангелисты св. Марк и св. Матфей: «Первосвященники и старейшины убедили толпу... Первосвященники побудили народ... ».
          За 40 лет своего существования (написано в 1955 г. — прим. перев.) АДЛ довела технику «убеждения» масс до абсолютного совершенства. Это — метод промывания мозгов, которого масса не сознает, и он дает громадные возможности задушить всякий голос оппозиции. Одним из первых пострадавших был председатель комитета Конгресса США по надзору за подрывной деятельностью против государства (т.н. Комитет по paccледованию антиамериканской деятельности). Уже в «Протоколах» говорилось (в 1902 г.), что национальным государствам не позволено будет преследовать антигосударственную подрывную деятельность как уголовное преступление, и это «предсказание» неизвестных нам «мудрецов» также оказалось сбывшимся. Первый председатель этого Комитета, Мартин Дайс, уведомил своих сотрудников, что тайная инквизиция требовала от него ограничить определение подрывной деятельности одним только «фашизмом», приравняв этот последний к «антисемитизму». Другими словами, по замыслу «мудрецов», любое противодействие разрушительному принципу было бы объявлено подрывной деятельностью, в то время как сам подрыв государственных основ оставался бы вне подозрений и не подлежал преследованию. Дайс отказался подчиниться приказу, и вскоре организованная кампания клеветы прикончила его политическую карьеру.
          К концу войны АДЛ совместно с Американским Еврейским Комитетом «решили осведомить американскую публику об опасности антисемитизма». Они сообщили американским евреям, что из каждых ста американцев 25 заражены антисемитизмом, и что 50 других могут также захватить эту «болезнь». К 1945 году была организована «энергичная воспитательная кампания, охватившая всех мужчин, женщин и детей» в Америке при «помощи прессы, радио, рекламы, детских книг — комиксов, школьных учебников, лекций, фильмов, с поддержкой «церквей» и профсоюзов. Ее программа включала «219 ежедневных радио-передач», рекламные объявления на целую страницу в 397 газетах, пропаганду плакатами в 130 городах и «внушения», незаметно вкрапленные в печатные тексты на промокательной бумаге, спичечных коробках и конвертах. Вся американская пресса («1900 ежедневных газет с тиражом в 43.000.000»), а также провинциальные, негритянские и рабочие газеты, включая газеты на иностранных языках, систематически снабжались материалом в форме «новостей, статей, карикатур и комиксов». Сверх того АДЛ разослала в 1945 г. «по библиотекам и другим учреждениям более 330.000 книг, пропагандировавших наши взгляды», снабдила множество авторов «материалом и полным сюжетом для их книг», и разослала девять миллионов брошюр «тщательно подготовленных с учетом нужд и уровня понимания адресатов». Самозванные воспитатели Америки нашли, что «странички юмора» особенно эффективны для промывания мозгов у молодежи, солдат, матросов и летчиков, разослав «миллионы экземпляров» пропаганды в этой форме. Организация, проводившая эту работу, состояла из главной квартиры на всю Америку, общественных комитетов в 150 городах, одиннадцати областных отделов, и насчитывала «2000 руководящих сотрудников в тысяче городов». Общественности осталось фактически неизвестным даже название организации, распространявшей такое обилие пропагандного материала. Начиная с 1940-х г., система т.н. «объединенных корреспондентов» (syndicated columnists), сидевших в Нью-Йорке и Вашингтоне, охватила всю американскую печать. Статья, написанная одним автором, ежедневно печаталась на столбцах тысяч газет; эта система привлекала издателей своей дешевизной, ибо им не нужно «было оплачивать собственных авторов». С помощью нескольких десятков тщательно подобранных журналистов (зарабатывавших, в свою очередь, при этой системе громадные деньги) можно было окрасить из одного центра весь поток информации в желаемый цвет (метод, также давно предсказанный в «Протоколах»). Так в Америке (как и в Англии) было выращено целое поколение, лишенное правдивой информации и независимой оценки о характере сионизма, его изначальной связи с коммунизмом, о проникновении чуждого элемента во все гражданское управление, с полным подчинением ему руководящих «администраторов», и о прямой связи всего этого с тайным планом создания мирового сверх-правительства.
          Сперва этот скрытый контроль встретил сильную оппозицию, однако в течение двух десятилетий она была постепенно уничтожена. Автор уже приводил примеры того, как это делалось в Англии. Применялись разные методы, включая скупку газет, но главную роль играло непрерывное организованное давление, при котором убеждение подкреплялось угрозами. В Америке любая газета, напечатавшая статью или комментарий, неугодные АДЛ, неизбежно должна ожидать посещения представителей Лиги. Самой обычной угрозой является отказ помещать в данной газете объявления, что равносильно ее разорению; объявления же даются не самими заказчиками, а через специальные агентства, находящиеся почти без исключения в еврейских руках. Армия «объединенных корреспондентов» по указанию центра немедленно набрасывается на любого автора, журналиста или радио-комментатора, ставшего неугодным. Многие из них поплатились карьерой, потеряв издателей или свое место в радио-компании; за примерами ходить не далеко. В 1950 году газета «Chicago Tribune» опубликовала статью видного сотрудника государственного департамента (м-во иностранных дел США), по мнению которою Соединенными Штатами управляло «тайное правительство», состоявшее из трех членов узкого круга покойного президента Рузвельта, названных по имени: Генри Моргентау (б. министр финансов), верховный судья Феликс Франкфуртер и сенатор Герберт Лейман. Слово «еврей» сказано не было; статья выражала мнение высокого государственного чиновника по вопросу, который он считал имеющим первостепенное государственное значение. Она вызвала большое беспокойство в сионистской и еврейской печати во всем мире (по понятным причинам, лишь немногие из нееврейских газет обратили на нее должное внимание). Автор этих строк был тогда в Южной Африке, но предвидел, что должно было произойти, и смог, по своем очередном приезде в Америку, убедиться в правильности своих предположений; газета «Chicago Tribune» , осаждалась со стороны АДЛ настойчивыми требованиями опровержения статьи и принесения официальных извинений. Ни того, ни другого в данном случае не последовало: газета была последним из могикан тех времен, когда печать еще была относительно свободной. В качестве любопытной детали можно отметить, что автор «антисемитской» статьи, незадолго до ее появления, пытался освободить из заключения, взяв на поруки, еврея, присужденного к пожизненному наказанию за убийство, считая, что его вина была уже достаточно искуплена. Ярлык «антисемита» оказался, тем не менее, прочно приклеенным.
          Даже приведенные выше данные о бюджете, штатах и деятельности Лиги неспособны показать, насколько велика власть этой вездесущей организации. Автор сам не поверил бы, пока не убедился воочию, что столь мощная группа способна почти невидимо действовать в государстве, номинально управляемом президентом и Конгрессом. Ее многочисленные отделы и подотделы — лишь центры обширной сети сотрудников и агентов, ее аппарат столь же эффективен и всевидящ, как НКВД в порабощенной России или Гестапо в нацистской Германии, в чем автору пришлось убедиться на собственном опыте.
          Будучи довольно малозаметной личностью, автор был в 1949 г., когда он приехал в Америку, почти незнаком американской общественности, поскольку публикация большей части его книг была предотвращена в США методами, описанными выше. С момента его приезда, АДЛ однако следила за ним, подобно коршуну, и на этом ему впервые пришлось убедиться в ее активности и бдительности, хотя до того он не в состоянии был себе представить, что она действительно способна следить за каждым воробьем на каждой крыше. Знакомый американец, читавший некоторые из книг автора, познакомил его со своим коллегой, а этот последний, в свою очередь, пригласил его к обеду, на котором присутствовало третье лицо, представленное хозяином, как «мой кузен». Кузен оказался весьма занятной личностью; только годом спустя автор узнал, что это был руководитель ньюйоркского отдела АДЛ, и что встреча и обед были устроены по его инициативе. Таким путем часто добываются материалы для «личного дела» и будущей клеветы. В 1956 г. АДЛ опубликовала целый сборник под заглавием «Против течения», представив его как «книгу об использовании антисемитизма в качестве политического оружия». Книга была полна нападок на «антисемитов» и содержала многочисленные выдержки из частных писем и разговоров поименованных лиц. Рецензент этого произведения в «Нью-Йорк Тайме», хотя и явно ему симпатизируя (какой сотрудник этой газеты мог бы быть против?), все же вынужден был отметить, что «авторы не раскрывают секрета, как они получили все эти любопытные сведения..., умолчание об источниках информации — главная слабость сборника, и она особо существенна там, где цитируются, частные разговоры». Кто были эти расспрашивавшие, задавал вопрос рецензент, и как они подходили к своему делу? Автор этих строк мог бы без труда дать ему ответ, и читателю, посланной книги он также известен. Разговор автора с «кузеном», выдававшим себя за ярого антисемита (чем не чекистский приём? — прим. перев.), материала для сборника не доставил, и причина этого небезынтересна. Пол конец оживленного вечера «кузен» вдруг спросил автора, насколько сильно, по его мнению, распространен антисемитизм в Соединенных Штатах? Автор ответил, что объехав в свои предыдущие приезды более тридцати из 48 штатов Америки и встретив тысячи людей, он ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь произнес слово «еврей». Если бы он знал, кем «кузен» был в действительности, он дал бы тот же самый ответ, потому что это было правдой.
          Встреча с «кузеном» состоялась через несколько дней по приезде автора в США и с того момента АДЛ знала о каждом его шаге. Она знала о книге, которую он писал в то время, а когда она была готова к печати, «кузен» встретился с издателем одной из прежних книг автора и в упор спросил его, не собирается ли он издавать и эту. Издатель был человеком осторожным и ответил отрицательно. Три года спустя, когда в 1952 году упомянутая книга вышла в Англии, голливудский журнал Американского Легиона (известная патриотическая организация в США. - прим. перев.) опубликовал отрывки из нее, общим числом в 500 слов (две страницы). АДЛ немедленно потребовала, чтобы командор Легиона в Голливуде публично отмежевался от напечатанного. Командор направил АДЛ к редактору журнала. Ничего неточного или неправильного в цитировавшейся книге приведено не было, «представители» просто объявили, ее «антисемитской». Редактор отказался опровергать что-либо, пока не будут доказаны фактические неправильности в тексте или приведены серьезные доводы, и подал в отставку после того как командор, игнорируя его мнение, опубликовал знакомые в подобных случаях «извинения» перед лицом угрозы, что «все евреи» будут бойкотировать голливудский стадион, содержавшийся и построенный Легионом. Уходя, редактор заявил, что все это только подтверждает правду написанного в книге. Извинение командору не помогло, ибо Американская Широковещательная Компания (American Broadcasting Company, AUC), охватывающая всю страну и передававшая по телевидению соревнования и митинги на стадионе, немедленно заявила о расторжении контракта с Легионом и о том, что она отныне будет передавать программы его конкурентов. Потрясенный командор смог лишь заявить, что «все это было для меня ужасным ударом».
          Когда в 1951 году автор снова посетил Америку, другой его знакомый, охотно читавший его книги, посоветовал писать для американских газет, не поверив тому, что он услышал в ответ. Он возразил, что один хорошо знакомый ему орган рад будет напечатать статью на одну из злободневных в то время тем (не о сионизме), и написал письмо издателю. Он был немало удивлен, получив ответ, что печатать что бы то ни было из-под пера автора этих строк было «verbolen» (в английском оригинале стоит это хорошо знакомое в англо-саксонском мире немецкое слово — прим. перев.), а когда он предложил печатать без упоминания имени автора, то ему сказали, что и это не поможет: «В нашей редакции наверняка сидит сотрудник АДЛ» (письмо хранится у автора этих строк). Другой знакомый, владелец большого книготоргового концерна, дал распоряжение своей конторе выписать из Канады одну из книг автора, и вскоре получил ответ, что оптовый книготорговец в Торонто в настоящее время этой книги не может достать. Автор навел справки сам, причем выяснилось, что никакого заказа на книгу в Торонто вообще не было получено. Знакомый автора взялся лично за расследование этой истории, но так и не мог докопаться, кто в его собственной фирме перехватывает заказы, сказав под конец, что теперь ему ясно, что «мои книги и на индексе».
          Читателю достаточно умножить эти несколько примеров из личного опыта одного лица, чтобы распознать действие подобной системы на общий поток информации, достигающий широких масс. Народы западных стран полностью лишены правдивой информации о жизненно важных вопросах их настоящего и будущего, и делает это (как их в этом ежедневно заверяют) «самая свободная пресса в мире». Другим методом АДЛ, чтобы держать евреев в состоянии массовой истерии, а не-евреев в неведении, является paбoта агентов-провокаторов, ложных «антисемитов» (подобно упомянутому выше «кузену»). Частью этого метода служит распространение заведомо ложных «документов», разоблачающих «мировой заговор» и обычно приписываемых какому-либо мифическому собранию раввинов. Любой серьезный исследователь талмудистскою предприятия, легко доказуемого на основании подлинных текстов Талмуда, легко может распознать эти фальшивки, — однако, много ли таких знатоков среди широкой публики? Один из «почитателей» недавно прислал автору «документ», обнаруженный, по его словам, в потайном ящике старого семейного комода, не открывавшегося в течение ста лет. Автор отдал бумагу на исследование, запросив после этого своего корреспондента, каким образом его давно покойному дедушке удалось получить бумагу производствa 1940 года. Переписка на этом закончилась.
          Известен случай, когда сама «Анти-Диффамационная Лига» вынуждена была признать использование ей фиктивного «антисемита». В США после войны подвизался плодовитый писатель книг против антисемитизма, армянин по рождению, некий Аветис Богос Деруньян, хорошо известный под одним из своих псевдонимов, как Джон Рой Карлсон. По поводу одной из его книг, опубликованной во время войны, в которой он нападал на более, чем 700 лиц, он несколько раз привлекался к суду за клевету, и судья, присуждая денежную компенсацию, заявил следующее: «Эта книга написана совершенно безответственной личностью, готовой ради денег утверждать все, что угодно: я не поверил бы ни одному его слову ни под присягой, ни без нее; эта книга напечатана издателем, который также за деньги готов печатать все, что угодно». В ноябре 1952 года хорошо известный американский заграничный корреспондент Рэй Брок уличил Карлсона в радиоинтервью с ним в том, что он в прошлом издавал «злобный антисемитский листок под заголовком «Защитник христианства». Отрицать было невозможно, поскольку этот факт был общеизвестен, и Карлсону не оставалось иного, как заявить, что он делал это из одобрения Анти-Диффамационной Лиги». Модератор интервью в свою очередь сообщил, что в ответ на его запрос Лига подтвердила этот факт (отрицать его Лига также не могла, ибо она еще в 1947 году признала в газете «Chicago Tribune», что Карлсон был у нее на службе с 1939 по 1941 годи что она «была вполне довольна его работой»).
          То, что подобный субъект смог в 1951 г. опубликовать еще одну книгу с нападками на «антисемитов», и что она была расхвалена ведущими нью-йоркскими газетами (несмотря на приведенный выше комментарий суда), говорит о громадной перемене в жизни Америки, которой сумела добиться АДЛ со времени первой мировой войны. Паутина, в центре которой сидит АДЛ, распространилась на другие англо-саксонские страны, так что в настоящее время ни один писатель не может отделаться от этих пут. Приведем еще несколько примеров из личного опыта:
          В марте 1952 года газета «Truth» (в то время бывшая еще независимой) сообщила, что Канадский Еврейский Конгресс (Canadian Jewish Congress) потребовал от одного канадского книготорговца убрать книгу автора этих строк со своих полок. Посетив Канаду позже в том же году, автор убедился, что такому же давлению подверглись все канадские книготорговцы, многим из которых пришлось подчиниться. В то же время в одном сионистском журнале в Южной Африке стояло черным по белому: «До тех пор, пока расовые группы не будут защищены законом, ни один книжный магазин не имеет права объявлять, что он продает книги... вроде некоторых книг Дугласа Рида»; проведя впоследствии некоторое время в Южной Африке, автор нашел, что и там ситуация ничем не отличалась от канадской. «Расовая зашита», о которой идет речь в приведенной цитате, заключается в продиктованной сионистами т.н. «Конвенции о геноциде» Объединенных Наций, одна из статей которой предписывает уголовное преследование за любое высказывание, могущее нанести «душевный вред» кому бы то ни было: если эта статья будет навязана миру в ходе следующей войны, то политическая цензура АДЛ станет постоянным и всемирным становлением. (3) Автору еще не случалось бывать в Австралии, но он не сомневается, что и там в книжных магазинах действует та же тайная цензура, что и в Канаде и Южной Африке. Во всяком случае, в то же самое время один австралийский сенатор, которого автор не знал даже по имени, нападая на «антисемитскую» организацию, о которой он тоже никогда еще не слыхал, утверждал, что эта организация была в тесной связи с автором; австралийские газеты опубликовали это клеветническое сообщение, но печатать опровержение отказались. В эти же годы автор получил многочисленные сообщения от своих читателей, что главный библиотекарь большой Торонтской читальни наклеил на обложку его книг соответственное «предупреждение» читателям; никакие протесты не помогли.
          Так всеми этими методами между читающей публикой и важной для нее информацией был спущен непроницаемый занавес. Рядовые граждане оказались в том же идейном плену, что и ведущие политики. Незавоеванной оставалась лишь одна позиция, расположенная между закабаленными политиками и слепой и обманутой толпой. Это был тот класс, на который больше всего жаловался в свое время доктор Вейцман: штатные государственные служащие, профессионалы и специалисты своего дела. С самого начала именно отсюда шло наиболее упорное сопротивление наступавшему сионизму (помимо «внешних влияний, исключительно с еврейской стороны», на что особенно жаловался Вейцман). Почти невозможно подкупить независящих ни от каких выборов государственных служащих, профессиональных чиновников или военных, специалистов по иностранным делам. Эти несменяемые служащие чувствуют себя независимой и нераздельной частью народа, которому они служат. Профессиональный военный инстинктивно чувствует, что нация и его долг — одно и то же, и отшатывается при мысли, что военные операции могли бы служить каким-то иным, скрытым целям. Специалист в какой-либо области не в состоянии приноравливать свой опыт и знания ко вкусам партийных политиков, — столь же мало, как хорошего мастера не уговорить изготовить часы, идущие в обратном направлении. Фактически, лишь полный и окончательный захват всей государственной власти, включающий право увольнения со службы, профессиональной дисквалификации и, наконец, ареста и уголовного преследования в состоянии полностью преодолеть сопротивление чиновников, профессионалов и специалистов тому, что они находят противоречащим их служебному долгу. По мнению автора этих строк, АДЛ систематически подготавливает такое положение, и уже сделала однажды решительные шаги к его достижению, а именно в 1943 году.
          Руководство этой организации, судя по всему, сознает, что наиболее подходящим моментом для достижения ее целей является последняя стадия большой войны и самое первое время по ее окончании. В начале войны втянутые в нее массы борются за внушенные им ее светлые идеалы; после периода некоторого смущения вслед за окончанием войны, положение несколько проясняется, и они начинают задавать вопросы, за что они, собственно, воевали и что в действительности оказалось достигнутым под прикрытием военных действий. Если скрытые цели закулисных махинаций к этому времени еще не будут достигнуты, момент окажется упущенным. В первую войну ее скрытые цели были достигнуты в период 1916-1922 гг. (отнюдь не в 1914-18 гг.), а во второй войне — между 1942 и 1948 гг. (опять таки, не в период 1939-45 гг.). Если нам суждено будет дождаться начала третьей мировой войны, скажем в 1965 г., и она будет продолжаться до 1970 г., причем целью ее будет, разумеется, «борьба с коммунизмом» и его уничтожение, то последний рывок к достижению окончательных целей мирового сионизма и созданию коммунизированного всемирного сверх-государства будет сделан в период наибольшего политического смущения всех мозгов, скажем в 1968 -74 гг.
          Попытка окончательно подчинить себе все гражданское управление США была сделана в 1943 г., на четвертом году войны, и частично разоблачена лишь благодаря случайности в 1947 г., когда военный и послевоенный туман начал рассеиваться. Целью было поставить между американским народом и его правительственным аппаратом преграду в виде клеветнического черного списка, который закрыл бы доступ в этот аппарат людям патриотического долга, широко открыв его проверенным агентам антиамериканского заговора. Составленные в тот период черные списки росли столь быстро, что вскоре охватили бы буквально всех граждан Соединенных Штатов, чья служба в аппарате управления страной была нежелательна ее тайным правителям. Клеветнические списки АДЛ с собранными в них диффамирующими данными находились в процессе включения их в официальные данные личных столов и отделов кадров всей гражданской службы США. Эти списки легко могли в будущем стать основой для массовых арестов при удобном случае, как подобные же списки тайной полиции Геринга стали основой для устранения политических противников режима в Германии после поджога Рейхстага. Никто в Америке, ни тогда, ни до сего времени, не знал и все еще не знает, как далеко зашла подготовка фактическою государственного переворота в стране.
          Уже упоминавшийся нами Мартин Дайс охарактеризовал и свое время лигу у АДЛ, составившую эти списки, как «террористическую организацию, использующую все свои средства не для защиты доброго имени евреев, а для насильственного принуждения и подчинения (неевреев) своим целям с помощью террористических методов; это — лига диффамации и клеветы». (В 1956 г. однако, президент Эйзенхауэр направил ежегодному съезду АДЛ хвалебное послание, отмечая заслуги этой организации в деле «напоминания нашему народу, что высокие религиозные принципы должны прилагаться во всех отраслях общественной жизни»). Характеристика Дайса полностью подтвердилась разоблачениями т.н. «Подкомитета по расследованию гражданского управления», специально назначенного Бюджетным комитетом палаты представителей США и заседавшего три дня, 3-го, 6-го и 7-го октября 1947 г. под председательством депутата Конгресса от штата Мичиган Клера Э. Гофмана. И на этот раз расследование было обязано инициативе и усилиям отдельных лиц; правительственные инстанции всеми силами старались его сорвать. Неизвестный нам государственный служащий как-то заметил тайные махинации, поставив нескольких депутатов Конгресса в известность о том, что черные списки «нежелательных» лиц постепенно вводятся в дела и картотеки гражданской службы. Вероятно даже и это не возымело бы никаких последствий, не узнай депутаты, что их собственные имена стоят в списках! Все возможности контроля и проверки были за долгие годы правления Рузвельта настолько урезаны, что даже и в этом случае расследование могло быть проведено исключительно на основании «употребления не по назначению отпущенных Конгрессом средств» (отсюда и формальное вмешательство Бюджетного комитета Конгресса США).
          В результате расследования, предшествовавшего трехдневному заседанию Подкомитета, около сотни американских депутатов Конгресса и сенаторов узнали, что они (а во многих случаях даже и их жены) значатся как «нацисты» в списках департамента Гражданского управления (соответствует русскому, дореволюционному Министерству внутренних дел, ведавшему назначениями чиновников, вплоть до губернаторов, в государственном аппарате. — прим. перев.) Им удалось получить фото-копии карточек с записями о них из картотек Гражданского управления с пометкой, что порочившие их сведения были «взяты из списков подрывных личностей», составленных названной по имени еврейской адвокатской (частной) фирмой. В примечаниях значилось далее, что эти списки составлены в сотрудничестве с Американским еврейским комитетом и с Анти-Диффамационной Лигой: источники сообщаемых данных не подлежат рассмотрению ни при каких обстоятельствах, однако дальнейшие данные могут быть получены...» (следовало название еврейской адвокатской фирмы).
          Судебной повесткой в Подкомитет был вызван старший чиновник департамента Гражданской службы США, в обязанности которого входила проверка кандидатов на замещение должностей в гражданских ведомствах. Он показал, что списки, о которых шла речь, были так засекречены, что он сам ранее не имел понятия об их существовании (очевидно, до получения повестки с вызовом). До тех пор ему были известны лишь обычные списки департамента, в которых были занесены лица, по том или иным официально установленным причинам не подлежавшие приему на службу в случае подачи ими об этом заявления. Проведенной им проверкой было затем установлено, что в засекреченных списках содержались «750.000 карточек», заготовленных в нью-йоркском отделении департамента (в то время, как Главное управление департамента находилось в Вашингтоне) и что копии этих карточек были разосланы и включены в дела всех местных отделений департамента Гражданской службы на всей территории США. Он заявил Подкомитету, что он не имеет права представить самих засекреченных списков; это могут сделать лишь трое главных уполномоченных Гражданской службы (фактические руководители всей Гражданской службы, подчиненные непосредственно президенту Соединенных Штатов).
          Тогда Подкомитет вызвал, также судебной повесткой, всех трех главных уполномоченных — это были г-да Митчелл и Флеминг, и некая мисс Пекине. Они отказались представить списки, заявив, что на это существует запрещение президента (засекреченные списки были составлены при Рузвельте, но запрет их показывать был сделан президентом Труманом). На что председатель Подкомитета Гофман ответил: Я впервые слышу признание того, что в чашей стране существует Гестапо». Главные уполномоченные не нашли нужным протестовать против такого заявления, после чего Гофман задал им вопрос, были ли занесены в черный список также и лица, не собравшиеся еще подавать заявление о приеме на гражданскую службу». Митчелл подтвердил, что и это также имело место, признав тем самым, что поле действия черных списков было неограниченным. Гофман уточнил: другими словами, это не имеет отношения к конкретным делам лиц, подающих заявления о приеме их на государственную службу?» Митчелл подтвердил и это. «Таким образом» — продолжал Гофман — «вы претендуете на право заносить в ваши списки всех и каждого в нашей стране?» с чем все трое главных уполномоченных молчаливо согласились.
          Расследованием было установлено, что в одном лишь июне-июле 1943 г. (т.е. в период наибольшего смущения и политической неразберихи во время большой войны) к засекреченным спискам было добавлено 487.033 карточки, над чем работали десятки служащих. Один из присутствовавших депутатов Конгресса напомнил главным уполномоченным, что именно в 1943 г., когда заполнялись эти карточки, департамент Гражданской службы категорически запретил служащим отделов кадров задавать подателям заявлений вопросы об их принадлежности к коммунистическим организациям (таково было общее правило, введенное Рутвельтом). Главные уполномоченные всеми силами старались избежать обсуждения в Подкомитете роли АДЛ в этом деле, повторно уклоняясь от ответа на вопросы по этому поводу.
          Официальный отчет о расследованиях и заседаниях Подкомитета по расследованию гражданского управления, столь сенсационный с точки зрения существовавших до тех пор официальных моральных правил, ясно показал, что АДЛ имела полную возможность скрытно заполнить картотеки государственных учреждений порочащими данными о сотнях тысяч лиц, которые в подходящий момент легко могли быть превращены и полицейские досье, охватывающие все население страны. Не могло подлежать сомнению, что налицо была попытка захватить полный контроль над государственным аппаратом Гражданского управления и превратить добросовестное исполнение долга и лояльность по отношению к государству в дисквалифицирующий признак, влекущий за собой увольнение или недопускающий приема на службу. Никаких обязательств и гарантий устранить обнаруженные злоупотребления от ответственных лиц получено не было, в силу чего все это публичное расследование можно сравнить с хирургическим вскрытием, при котором врачи, обнаружив злокачественную опухоль в непосредственной близости от жизненно важного органа, объявили бы, что им запрещено ее удалять, и снова зашили бы тело больного. В результате установленное скандальное положение продолжает существовать до сего дня.
          Какое употребление могло быть сделано из наличия подобных засекреченных черных списков, охватывающих всю страну, иллюстрируется несколькими странными происшествиями в 1951 и 1952 г.г., когда воинские части неожиданно занимали небольшие города в штатах Калифорния, Нью-Йорк и Техас, «оккупируя» их от имени то «Организации Объединенных Наций», то «военного командования». Солдаты занимали городские управы, полицейские участки и телефонные станции: бургомистры, городские служащие и просто частные лица арестовывались; группы «врагов», переодетых кем-то в «фашистские» военные формы, водились под конвоем по улицам: военно-полевые суды выносили приговоры и «осужденных» немедленно сажали в устроенные с неожиданной быстротой концлагеря; плакаты на стенах домов угрожали «сопротивляющимся» и «заговорщикам» суровыми наказаниями, и т.д. Весь этот спектакль был очень похож на репетицию того, чему мир может стать свидетелем в период политической сумятицы в будущей третьей войне, если «Лига принуждения к миру» в третий раз протянет руку к мировому владычеству. И в описанном случае возмущенные граждане не в состоянии были установить, кем все это было приказано. Официальный представитель военного министерства, полковник из Пентагона, будучи прижатым к стенке одним из напористых частных расследователей, не получил разрешения сказать больше, чем это дело «имело местное и политическое значение, не подчиненное контролю военных». Это указывало на президента, правительство и Госдепартамент, как инициаторов происшедшего, однако все эти инстанции хранили такое же молчание, как и скупые на разъяснения главные уполномоченные департамента Гражданской службы в 1947 г.
          Под конец Второй мировой войны это тайное вторжение во всех ею формах в государственный аппарат США, настолько нарушило его внутреннюю структуру, что в случае третьей мировой войны внешний облик американской республики, знакомый миру в течение последних двухсот лет, неизбежно должен будет претерпеть существенные изменения. Инстинктивная борьба коренного населения страны за сохранение самих себя и своих традиций от узурпации власти чуждым элементом, истинный характер которого ему не позволено распознать, терпела одно поражение за другим. Его сопротивление усилилось по окончании истерии военного времени, и некоторые бреши в стенах американской демократии удалось заделать, однако остались опасные слабые места, которые неизбежно скажутся в трудный период новой войны, приближение которой ежедневно вдалбливается в умы народной массы политиками и контролируемой чуждыми силами печатью.
          Начиная с 1943 года, главная опасность для Американской республики заключается не столько во вражеских авиации и флотах, сколько в расшатанных основах ее национальной жизни.

Примечания:
1. За примерами ходить недалеко, не в одной только Америке: классическая драма Шекспира «Венецианский купец» с ее главным действующим лицом Шейлоком исчезла с театральных сцен сразу же после первой мировой войны; роман Диккенса «Оливер Твист» вычеркнут из списков детской литературы, ибо в нем жулик Фейган, посылающий мальчиков воровать, оказывается евреем. Когда в Англии после второй войны по этому роману был поставлен фильм, толпа еврейских хулиганов разгромила кинотеатр в Западном Берлине, где его собирались показывать, и с тех пор об этом фильме ни кто больше не слышал. Роман Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна», на котором выросли многие поколения детей во всей Европе и Америке, изъят из американских библиотек: АДЛ находи его «расистским».
          «Анти-Диффамационная Лига» уделяет свое внимание далеко не одной лишь, литературе, театру и кино: она содержит вооруженный аппарат террористов, выполняющий задания более серьезного характера, особенно активизировавшийся после Второй войны. Известный германский киноактер Фердинанд Мариан, игравший главное действующее лицо в фильме «Еврей Зюсс» по роману Лиона Фейхтвангера, стал жертой «автомобильной катастрофы» в 1945 г., когда ни одному немцу в Германии пользование автомобилем не разрешалось. Другой жертвой «автомобильной катастрофы» в том же году стал граф Антон Арко-Валлей, застреливший в Мюнхене в феврале 1919 г. (!) самозванного главу кратковременного советского правительства в Баварии, еврея Курта Эйспера: тело графа было выдано его семье для погребения лишь через месяц после убийства.
          В антисионистских кругах США не существует сомнений, что делом АДЛ была также смерть генерала Паттона, командующего американскими оккупационными войсками в Баварии в 1945 г.: его автомобиль был раздавлен вылетевшим из-за угла на полном ходу пятитонным грузовиком, однако, согласно официальной версии, подробности катастрофы до сих пор «не выяснены». Генерал Паттон был против антинацистского террора в Германии после капитуляции, считая, что месть побежденным не может входить задачи цивилизованного государства и его военного командования.
          Не далее, как а июле 1984 г. в г. Торрансе (Калифорния) ночью были взорваны зажигательными бомбами помещения «Института исторического обозрения» (Institute for Historical Review); полицейское расследование до сих пор не смогло обнаружить даже следов виновных. Институт опубликовал ряд материалов, из которых явствует, что б миллионов убитых в Германии во время войны евреев являются мифом, поскольку, согласно его изысканиям, ни в одном концлагере газовых камер не было: в лагере Дахау они были построены пленными солдатами СС по американскому приказу после капитуляции, в Саксеихаузене и Освенциме они строились по советскому приказу. Институт объявил уже несколько лет тому назад премию в 50.000 долларов любому, кто сможет доказать перед судом газовые убийства хотя бы в одном германском концлагере; странным образом, желающих до сих пор не нашлось. В национальных кругах Америки АДЛ именуется не иначе, как «еврейским Гестапо».
2. Джеффри Чосер (Geoffrey Chaucer, 1343-1400) — величайший поэт средневековой Англии — писал в своих «Кантерберийских рассказах» о еврейских ритуальных убийствах христианских детей, как об общеизвестном в ту эпоху, неоднократно установленном факте, в частности об убийстве евреями с ритуальной целью восьмилетнего мальчика Гуго (Hugh) в г. Линкольне в 1255 г., причисленного впоследствии церковью, после тщательного расследования всех подробностей дела, к лику святых.
3. «Конвенция о геноциде» была принята Генеральной Ассамблеей ООН 1948 г. Ее инициатор и автор — американский адвокат, польский еврей Рафаил Лемкин. Конвенция не распространяется на массовые убийства по политическим мотивам (!), однако предусматривает уголовное преследование за действия или высказывания, «могущие причинить физический или душевный вред» членам национальных или иных групп. В течение 37 лет Конгресс США отказывался ратифицировать эту конвенцию. Ее противники аргументировали тем, что конвенция, не преследуя ни коммунистического уничтожения целых социальных, религиозных или национальных групп, ни фактического арабского геноцида в Израиле, легализует политическую цензуру со стороны любого организованного меньшинства, заинтересованного в подавлении неугодных ему взглядов. В Швеции, где конвенция уже принята, историк Д. Фельдерер был приговорен к тюремному заключению и помещен в психиатрическую лечебницу (!) за развенчание «мифа о шести миллионах» евреев, якобы уничтоженных в газовых камерах во время войны, и «дневника Анны Франк», большая часть которого написана шариковым пером, впервые появившимся в продаже в 1952 г., т.е. через 10 лет после того, как он якобы был написан еврейской девочкой в Амстердаме. Суд не выразил сомнений в содержании книг Фельдерера, но установил, что оно способно причинить «душевный вред» евреям.
          АДЛ отнюдь не намерена дожидаться «третьей войны», чтобы добиться ратификации конвенции в США: ее принятие в сенате США в октябре 1984 г. смогло быть предотвращено только угрозой группы сенаторов начать обструкцию ее обсуждения с помощью т.н. «флибустеринг», т.е. нескончаемых выступлений одного лица или группы лиц (американский рекорд: 22 часа подряд одним оратором, в 1953 г.). Ратификация была еще раз отложена, но в американских политических кругах не сомневаются, что еврейским лобби обеспечено достаточное количество голосов для ее принятия.
4. Внимание русских читателей книги Дугласа Рида следует обратить на прозрение автором вероятных целей возможной третьей войны. Вспомним его указание (в 27-ой главе настоящей книги о «Протоколах»), что в нашем веке крик об «антисемитизме» по адресу того или иного государства указывает будущего противника в очередной войне, целью которой должно быть его уничтожение. Всемирная антигерманская кампания, начиная с 1933 г., т.е. задолго до Нюрнбертских законов и «кристальной ночи», еще свежа в памяти современников: не иначе, разумеется, следует рассматривать и крик о «погромах» в России задолго до начала первой мировой войны.
          Роли в первой мировой войне были распределены заранее: лидер польских социалистов Пилсудский, принадлежавший к небольшому кругу посвященных, в январе 1914 г. предсказал, делая доклад перед группой международных революционеров в зале Географического общества в Париже, «скорую австро-русскую войну из-за Балкан»: за Австрией встанет Германия, а за Россией — Франция и Англия; Россия будет разбита немцами, а центральные державы будут затем побеждены коалицией Франции, Англии и Америки. Радостное восклицание Ллойд Джорджа при известии о февральском перевороте в Петрограде — «главная цель войны достигнута!» — получает в связи с вышеизложенным любопытное освещение.
          Дуглас Рид предвидел в 1950-х годах вещи, о которых тогда еще трудно было догадываться. В наши дни в США время от времени раздаются голоса специалистов о том, что «угроза со стороны советского атомного потенциала нарочито преувеличивается, и что Америка обладает в этой области неизмеримым превосходством. Усовершенствование оружия, действующего в мировом пространстве, в ближайшем будущем должно сделать США неуязвимыми как против (маловероятного) «первого удара», так и против любого «ответного удара», в силу чего американские ядерные ракеты смогут безнаказанно физически уничтожить все 280-миллионное население России. На вопрос рядового современника, зачем это могло бы быть нужным Америке, Дуглас Рил, если бы он дожил до наших дней, вероятно ответил бы, что американцам это, разумеется, ни к чему, но в свете учений Талмуда и плана «Протоколов» такое «окончательное решение вопроса» представляется не только желательным, но даже и богоугодным: все же научное исследование и производство атомного оружия находится в США, со времен Баруха, в еврейских руках (см, примечание к главе 46). Комментарии мировой печати на тему о «советском антисемитизме» приобретают в связи с этим также новое освещение, хотя этот антисемитизм выражается, главным образом, в том, что одним только евреям разрешается беспрепятственный выезд из СССР.
          Размышления покойного Дугласа Рида о возможной третьей мировой войне уже в 1965-70 г.г. читатель может разумеется, приложить к любой иной дате нашего времени, точно неизвестной никому, кроме тех, кто уже в январе 1914 г. знал о «скорой австро-русской войне из-за Балкан», или кто, как Макс Нордау, предсказал эту войну уже в 1903 г. (см. главу 26 о «Ереси доктора Герцля»).

Глава 41

РЕВОЛЮЦИЯ РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ           Вторая мировая война следовала гораздо ближе, чем первая, плану, намеченному «Протоколами» уже в 1902 г. Вовлеченные в войну массы людей несли разрушение, гибель и месть друг другу не ради собственного спасения, а для дальнейших успехов тайного плана порабощения человечества под властью деспотического «мирового правительства». Цели войны, провозглашенные при ее начале («свобода», уничтожение «милитаризма», «нацизма», «фашизма», «тоталитарных диктатур» и т.д.) достигнуты не были; наоборот, территории, где господствовало тоталитарное рабство, значительно расширились.
          Ленин писал в свое время: «Мировая война (1914-1918 г.г.) приведет к установлению коммунизма в России; вторая война распространит его контроль на всю Европу, третья мировая война будет нужна для победы коммунизма во всем мире». Центральная фраза этого предсказания была подтверждена результатом Второй войны: революция продвинула свои границы до середины Европы, к этим получила возможность взять под свой военный контроль всю Европу, по кранней мере к началу любой третьей воины. Во время последней войны «премьеры-диктаторы», никому об этом официально не объявляя, создали постоянную должность «Верховного союзного главнокомандующего»; в 1956 году американский генерал Грюнтер, занимавший этот пост, заявил в интервью западно-германской газете: «Если дело вообще дойдет до сухопутной войны, то мы конечно недостаточно сильны, чтобы удержать настоящую линию фронта в Европе».
          К 1956 году западные народы были приучены почти ежедневными напоминаниями своих руководителей к мысли, что война с «Россией» неизбежна. К этому вела непрерывная цепь предыдущих событий: третья война становилась неизбежной из-за тех результатов, к которым привела вторая. Последние, в свою очередь, были достигнуты тем, что государственная политика и военные операции западных держав были переключены на разрушение национальных государств и всеобщее порабощение, а осуществление этих тайных целей стало возможным благодаря тому, что в прошлой главе было описано, как «захват Америки», сила и богатство США решили исход Второй мировой войны, но они были использованы так, что угроза третьей войны стала постоянной. Так история американского участия во Второй войне показала силу «чужеземной группы», захватившей власть в Вашингтоне, и придала современную реальность прощальной речи Джорджа Вашингтона, который, в свое время, сказал следующее: «Против коварных чужеземных влияний заклинаю вас верить мне, мои сограждане, что свободные люди должны ревниво сохранять свою бдительность, ибо история и опыт показывают, что чужеземное влияние — смертельный враг республиканского правления». Это было сказано в 1796 г., когда режим террора во Франции показал истинный характер революции, и когда впервые агенты этого заговора были обнаружены в Америке.
          Опубликованные исторические материалы о Второй войне показывают, что мировой заговор захватил власть над американской государственной политикой, направлял ход военных операций, мог использовать вооружение, экономику и финансы по своему усмотрению. Сознательные агенты заговора были многочисленны и занимали руководящие посты в государственном аппарате; однако, можно допустить, что среди ведущих политиков, подчинявшихся заговорщикам или поддерживавших их, многие могли и не знать, к чему неизбежно должны были в конечном результате привести их действия. Эта глава в истории американской республики охватывает три с половиной года, от Перл-Харбора до Ялты. Есть многозначительное сходство между вступлением Америки в войну в 1898 и 1941 годах. В обоих случаях была применена провокация с целью вызвать негодование толпы, облегчив тем самым «переубеждение» Конгресса к «общественного мнения». В 1898 году американский линейный корабль «Мэйн» был «затоплен испанской миной» в порту Гаванны, после чего Испании была объявлена война. Много лет спустя, когда «Мэйн» был поднят со дна моря, было установлено, что броня линкора была вывернута наружу силой взрыва, происшедшего внутри корабля. В 1941 году японский налет на Перл-Харбор, в т.н. «день вечного позора», позволил президенту Рузвельту объявить всей стране, что неожиданное нападение поставило ее «в состояние войны». Позднейшие разоблачения показали, что правительство в Вашингтоне было задолго предупреждено о нападении, но не сообщило об этом защитникам Перл-Харбора. В обоих случаях позднейшие разоблачения были приняты «общественным мнением» с полной апатией, что не потеряло значения и в 1956 году, когда другой американский президент публично поклялся, что он никогда не начнет войну «без санкции Конгресса», добавив однако, что американским войскам возможно придется вести «местные действия военного характера в порядке самозащиты» без парламентской санкции.
          Во время первой войны президент Вильсон был переизбран после данного им предвыборного обещания ни в коем случае не ввязываться в европейскую войну, объявив немедленно же после вторичного вступления в должность, что «состояние войны фактически существует». Во время второй войны Рузвельт был переизбран в 1940 г. также после неоднократных официальных заверений, что «ваши сыновья не будут воевать ни в какой чужой войне». В его предвыборной программе была однако сделана оговорка: «Мы не пошлем наши армии, флот или воздушные силы воевать в чужие страны за пределами Америки, кроме как «если на нас нападут». Эти шесть последних слов были добавлены (по свидетельству одного из биографов Бернарда Баруха, некоего Розенблюма) «сенатором Джеймсом Ф. Бернсом, столь тесно связанным с Барухом, что часто было невозможно сказать, кому из них лично принадлежала какая-либо, поддерживаемая ими обоими идея».
          Значение этой оговорки стало ясным 7 декабря 1941 года, в день японского нападения на Перл-Харбор. За 12 дней до того, военный министр Генри Л. Стимсон, после правительственного совещания 25 ноября 1941 года, записал в своем дневнике: «Речь шла о том, как нам маневрировать, чтобы заставить японцев сделать первый выстрел, в то же время не подвергая себя слишком большой опасности; это будет трудной задачей». К предыстории этой записи относится, что уже 27 января 1941 года посол Соединенных Штатов в Токио известил свое правительство, что «в случае возникновения конфликта между Со-единенными Штатами и Японией, японцы намерены неожиданно напасть на Перл-Харбор». Далее советский шпион в Токио, Рихард Зорге сообщил советскому правительству в октябре 1941 г., что «японцы намерены атаковать Перл-Харбор в течение ближайших 60-ти дней», получив ответ, что его информация передана президенту Рузвельту (признание Зорге, напечатано в газете «New York Daily News» от 17 мая 1951 г.); 26 ноября 1941 г. правительство Рузвельта послало Японии фактический ультиматум; начиная с сентября 1941 года и до момента атаки, все японские сообщения, перехваченные и расшифрованные американской разведкой, неизменно указывали на предстоящее нападение на Перл-Харбор, но не были сообщены местному командованию; 1-го декабря 1941 г. начальник дальневосточного отдела военно-морской разведки США составил донесение командующему Тихоокеанским флотом, что «начало войны между Японией и Соединенными Штатами предстоит в самое ближайшее время», однако оно было задержано высшим командованием; 5 декабря 1941 г. полк. Садтлер из военной службы связи США на основе полученной им информации, составил телеграммы командующим: «Война с Японией предстоит немедленно; исключите все возможности второго Порт-Артура» (ссылка на неожиданное нападение японцев, начавшее русско-японскую войну), однако и эти телеграммы были задержаны. Японский ответ на ультиматум Рузвельта, равнозначный объявлению войны, был получен в Вашингтоне 6 декабря 1941 г., о чем командованию в Перл-Харбор не было сообщено ни слова; 7 декабря 1941 г. полдень в Перл-Харбор было наконец послано сообщение, гласившее: «Японцы послали нам сегодня, ноту, равнозначную ультиматуму... объявите состояние боевой тревоги», которое местные командующие в Перл-Харбор получили через 6-8 часов после японского нападения. Опубликованная после войны документация показывает, что одна только американская база на Гавайских островах была оставлена без всяких сведений о неизбежном нападении, в результате которого погибли два линейных корабля, два эскадренных миноносца (не считая многих судов, выведенных из строя), 177 самолетов и 4575 убитых, раненых или пропавших без вести. Прямыми немедленным результатом Перл-Харбора была катастрофа, постигшая британский флот у малайских берегов, где были потоплены линкоры «Prince of Wales» и «Renown» с большими потерями в личном составе.
          Руководство, готовое вовлечь свою страну в войну путем облегчения вражеского нападения на нее, не может считаться ведущим эту войну в национальных интересах своего народа. Большинство американцев до сих пор еще не знают правды о Перл-Харборе — роковом начале, от которого непрерывная линия ведет к роковому концу. По вопросу о Перл-Харборе было восемь расследований; семь военных во время войны и одно в Конгрессе после ее окончания. Все они происходили в обстановке необходимости соблюдения военной тайны, а поэтому ни одно из них не было ни гласным, ни полным; более того, все они проводились под контролем той же политической партии, к которой принадлежал президент США в дни Перл-Харбора. Все важнейшие факты (то, что президент знал из перехваченных японских донесений по крайней мере за 2 месяца до того, что готовилось неожиданное нападение, и что это не было доведено до сведения командующих в Перл-Харборе) были замолчаны. Дневник военного министра (с упомянутой многозначительной записью) не был допущен, как доказательство, а сам Стимсон не получил вызова «по случаю нездоровья». Благодаря контролю над прессой, шестимесячное разбирательство было представлено общественности в нарочито запутанном виде.
          Однако трое военноморских командующих, имевших непосредственное отношение к происшедшему, опубликовали книги с полным отчетом о событиях. Контр-адмирал Киммель, командующий Тихоокеанским флотом США в дни катастрофы, ссылается на слова одного из своих коллег-адмиралов, что «в план президента Рузвельта входило, чтобы никакого предупреждения на Гавайские о-ва послано не было» и что «руководящие деятели в Вашингтоне, преднамеренно не уведомившие наши силы в Перл-Харбор об угрозе нападения, ни в коем случае не могут быть оправданы. Командующим в Перл-Харборе вообще не было сообщено об... американской ноте, врученной японскому послу 26 ноября 1941 г., которая фактически исключала возможность дальнейших переговоров и сделала войну в Тихом океане неизбежной... Командующим флота и армии в районе Гавайских о-вов не было сделано даже намека о важнейших японских телеграммах, перехваченных, расшифрованных и сообщенных ответственным лицам в Вашингтоне 6 и7декабря 1941 года».
          Адмирал флота Халси (Halsey), бывший в описываемое время одним из трех старших начальников под командой адмирала Киммеля, пишет: «Данные нашей разведки говорили о вероятном нападении Японии на Филиппины, южные районы или Голландскую Ост-Индию. Хотя Перл-Харбор не исключался из обсуждения, однако все, о чем нам сообщали, указывало на другие возможные объекты атаки. Если бы мы знали, что японцы непрерывно собирают детальные сведения о точном расположении и передвижениях наших военных судов в Перл-Харбор (что явствовало из перехваченных донесений) мы, разумеется, сосредоточили бы наши усилия на подготовке отражения готовившегося нападения на Перл-Харбор».
          Контр-адмирал Теобальд, командир эскадры миноносцев в Перл-Харборе, писал в 1945 году: «Ссылки на секретность, которая якобы необходима при обсуждении государственной политики, если речь идет о том, чтобы происшедшее не повторилоть в будущем, к данному случаю относиться не могут, поскольку в наш атомный век облегчение неожиданного вражеского нападения с целью спровоцировать начало войны немыслимо (адмирал, видимо, надеется на «немыслимость» подобного повторения). «Непреложным фактом в истинной истории Перл-Харбора» — добавляет он — «является неоднократное сокрытие от адмирала Киммеля и генерала Шорта» (морской и армейский командующие в Перл-Харборе, которых затем сделали козлами отпущения за катастрофу) важнейшей военной информации... В истории еще не было случая, чтобы командующему не сообщали, что через несколько часов его страна вступит в войну, и что по всем данным его силы станут первым объектом неожиданного нападения вскоре после восхода солнца». Адмирал Теобальд цитирует показание адмирала Старка (начальник военно-морского генштаба в Вашингтоне, скрывший от адм. Киммеля японское фактическое объявление войны), что все его действия совершались по приказу высшего руководства, «что могло указывать только на президента Рузвельта. Самое невероятное из всего сделанного им в это время было утаивание военной информации от адмирала Киммеля».
          Адмирал флота Халси, в своей книге воспоминаний, вышедшей в 1953 г., назвал адмирала Киммеля и генерала Шорта «нашими военными мучениками». Обоих заставили подать в отставку, чтобы скрыть от общественности, посреди военной суматохи и секретности, настоящих виновников катастрофы в Перл-Харборе: однако в том смысле, как это писал адм. Халси, они были лишь первыми военными мучениками, открыв собою длинный ряд американских морских и армейских начальников, на которых обрушилось нечто совершенно новое, как в их собственной службе, так и в истории их страны. Им пришлось испытать опалу или увольнение, когда они стремились достигнуть победы наилучшими военными средствами или же возражали против стратегических планов сверху, явно уменьшавших шансы на скорую победу. Им приходилось подчинять военные операции какому-то высшему плану, характер которого был им неизвестен, но который явно имел мало общего с победой в интересах страны, служить которой они считали с юных лет долгом своей военной карьеры.
          В чем заключался этот высший план, которому должны были служить военные усилия Америки от Перл-Харбора до Ялты и после нее? Ни в чем ином, как в осуществлении ленинского тезиса о «распространении» революции. Только в свете этого плана становятся объяснимыми события после вступления США в войну. Вступление Америки в первую мировую войну совпало с революцией в России, и «советник» Хауз немедленно предложил президенту Вильсону «всеми средствами оказать финансовую, промышленную и моральную поддержку» новой русской «демократии». Во время второй войны Гитлер напал на своего московского сотоварища по разделу Польши вскоре после переизбрания Рузвельта, и еще до Перл-Харбора Америка оказалась полностью в состоянии войны, поскольку «финансовая, промышленная и моральная» поддержка «новой демократии» в Москве, путем ленд-лиза, была оказана в невиданных до того масштабах, поставив ресурсы Запада на службу революционному коммунистическому государству.
          В число трех форм поддержки революции в России, перечисленных Хаузом в 1917 г., входила «финансовая поддержка». Труднее всего ответить на вопрос, как велика была тогда эта финансовая поддержка. Множество книг упоминают о крупной помощи, оказанной русской революции «банкирскими домами Уолл-Стрита» и т.п., однако мы не находим возможным их цитировать из-за невозможности проверки; подобные трансакции и не поддаются проверке, т.к. они совершаются в обстановке полной секретности (1). Многозначительное указание содержится, однако, в письме самого Ленина Ангелике Балабановой (его представительнице в Стоктольме в то время, когда коммунизм еще только устанавливался в Москве): «Тратьте миллионы, десятки миллионов если нужно. В нашем распоряжении денег достаточно». Нет сомнений, во всяком случае, в оказании большевицким заговорщикам германской финансовой поддержки. В числе документов германского министерства иностранных дел, захваченных союзниками в 1945 году, было донесение статс-секретаря фон Кюльмана императору Вильгельму, в котором говорилось: «Только после того, как большевики начали регулярно получать от нас денежные средства, по разным каналам и под разными этикетками, они смогли поставить на широкую ногу их главный орган «Правду», развить энергичную пропаганду и значительно расширить первоначально узкую базу их партии». Разделяя иллюзии многих западных политиков последующего поколения, статс-секретарь добавлял: «Несомненно в наших интересах использовать то время, пока они (большевики) находятся у власти, которое вероятно будет недолгим». На полях этого донесения неизвестной рукой была сделана пометка: «Не может быть речи о поддержке большевиков в будущем»; писавший явно не учел возможности привода в будущем к власти Гитлера. В тех же германских документах имеется сообщение германского посла в Копенгагене, графа Брокдорф-Ранцау, от августа 1915 г. по поводу деятельности «эксперта по русским делам», некоего д-ра Израиля (он же Александр) Лазаревича Гельфанда, помогавшего организовывать большевицкий заговор. В сообщении говорится: «Доктор Парвус (псевдоним Гельфанда) снабдил (большевицкую) организацию деньгами для покрытия расходов... даже люди, работающие в организации, не имеют понятия, что за этим стоит наше правительство». По оценке Гельфанда-Парвуса для «полной» организации революции требовалось около 20 миллионов рублей. Брокдорф-Ранцау получил указание из Берлина на выплату аванса, и к документам приложена расписка Гельфанда: «Получено от германского посольства в Копенгагене 29 декабря 1915 г. один миллион рублей в русских банкнотах для поддержки революционного движения в России. Подпись: А. Гельфанд» (Журнал Королевского Общества Международных Дел, Лондон, апрель 1956 г.).
          Во время Второй мировой войны в подобной секретности в деле поддержки революции уже нужды не было. В июне 1942 г. ближайшее доверенное лицо президента Рузвельта, очередной «советник» Гарри Гопкинс, выступал на большом собрании в Мэдисон Сквере в Нью-Йорке и, обращая свои слова к советскому правительству, официально заявил: «Мы твердо решили, что ничто не остановит нас разделить с вами все, что мы имеем». Это полностью соотвечетвовало распоряжению президента всем военным учреждениям США от 7 марта 1942 г. (ставшему известным лишь много времени спустя) о том, что все военное снабжение должно в первую очередь передаваться Советскому Союзу, прежде всех других союзников и вооруженных сил Соединенных Штатов. Глава американской военной миссии и Москве, генерал-майор Джон Р. Дин, описывает в опубликованной им в 1947 г. книге свои тщетные попытки задержать этот поток снабжения, отмечая, что этот приказ Рузвельта «был началом политики уступок России, принесшей нам много вреда, от которого мы не оправились до сих пор». Употребленное генералом Дином слово «уступки представляется несоответствующим истинному положению вещей, поскольку речь шла о гораздо большем, а именно о целеустремленном способствований увеличению военной и промышленной мощи революционного коммунистического государства после войны. Все данные свидетельствуют о том, что Рузвельт собирался оказывать революционному государству большую поддержку, чем всем остальным союзникам, свободным или находившимся тогда еще пол властью врага: ясно также намерение Рузвельта поддерживать советского захватчика польской территории и его полное безразличие к «освобождению» Польши и других побежденных Германией стран. Высокие идеалы, которыми приманивались западные народы, пока они не оказались полностью втянутыми в войну, были фактически оставлены и их место заняли сверх-национальные планы распространения революции, уничтожения национальных государств и создания мирового правительства (автор этих строк начал писать об этом в 1942 г., после чего немедленно последовало его вытеснение из области журнализма, хотя до того он был одним из наиболее известных и высоко оплачиваемых корреспондентов мировой печати).
          Политика поддержки революционного коммунистического государства в 1941 году должна была повлечь за собой гораздо более серьезные последствия, чем в 1917 г., когда американская помощь могла способствовать установлению коммунизма в одной только России. В 1941 г. положение было совершенно иным, коммунизм давно уже был прочно установлен. Поддержка в безграничном объеме, обещанная Гопкинсом, неизбежно должна была повести к его дальнейшему «распространению», в соответствии с тезисами Ленина. Так и случилось: поддержка была столь щедрой, что она позволила коммунизму распространиться на громадную территорию и в то же время подготовиться к следующей войне; перспектива же этой третьей войны, возникшая сразу после окончания второй, была затем изображена западной общественности, как результат «вероломства» Советов.
          Ценности, переданные Америкой революционному коммунистическому государству, превышают человеческое воображение. Избранный в 1932 году под лозунгом «борьбы с дефицитом», президент Рузвельт растратил в течение 12 лет больше государственных средств, чем все американские президенты вместе взятые до него, с безответственностью неограниченного диктатора. Сегодня, через 11 лет после его смерти (написано в 1956 г. — прим. перев.) государственные расходы Америки все еще стоят выше понимания любой экономической академии, представляя собой пирамиды нулей с затерявшимися среди них единицами. На этом усеянном нулями, как звездами, небосклоне даже цифры Рузвельтова ленд-лиза, «одолженного» революционному государству, могут показаться незначительными: 9 миллиардов 500 миллионов долларов. Однако, целые армады судов перевозили в СССР не бумажные деньги, а вооружения и товары на эгу потрясающую сумму, теоретически в счет позднейшей уплаты; фактически имел место перевоз народного богатства в гигантских масштабах; немногими десятилетиями раньше несколько вновь созданных государств могли бы построить на этом свой бюджет, без малейших опасений за будущее. Этот поток народных средств направлялся одним единственным лицом, о котором его официальный биограф (Роберт Шервуд) пишет, что «он был вторым по значению человеком в Соединенных Штатах». Другими словами, до тех пор почти никому неизвестный Гарри Гопкинс сыграл роль неограниченного монарха в распределении военных материалов, ту самую роль, которая в 1917 году принадлежцла Бернарду Баруху. Этому же последнему принадлежала во время первой войны и сама идея назначения «одного лица» — разумеется, его самого — в качестве полновласгиого «админисгритора» всемогущею Ведомства военной промышленности (War Industries Board), чего Барух настойчиво требоал уже в 1916 г., т.е. задолго до вступления США в войну. Это ведомство было создано после вступления Америки в войну на базе прежней «Совещательной комиссии» при «Оборонном совете» в правительстве.
          История назначения Гопкинса на аналогичный пост во второй войне весьма интересна в том смысле, что она показывает могущество и методы непосредственного окружения американских президентов во время обеих мировых войн. Назначенный в 1919 г. т.н. Следственный комитет Конгресса США пол председательством Вильяма Дж. Граама пришел к заключению, что «совещательная комиссия», породившая в 1918 г. Ведомство военной промышленности, «действова, как скрытое правительство Соединенных Штатов... Комиссия из семи лиц, назначенных президентом, выработала целую систему военных закупок, организовала цензуру печати, установила контроль за снабжением населения пищевыми продуктами... одним словом, вырабатывала практически все без исключения военные мероприятия, которые впоследствии проводились Конгрессом, как законы, и все это делалось за закрытыми дверьми за недели и даже за месяцы до того, как Конгресс Соединенных Штатов объявил войну Германии... Не было ни одного проведенного впоследствии закона военного времени, который не был бы еще до фактического объявления войны обсужден и утвержден этой Совещательной Комиссией».
          Сам Барух, отвечая на вопросы следственного комитета Конгресса на тему о «единоличном администрировании» военного времени, установленном им же самим, показал: «Мне прниаллсжало окончательное решение, кому что давать... пойдетл ли снабжение армии или флоту... железным дорогам, или союзникам, получит ли паровозы генерал Алленби, или же они будут отправлены в Россию или Францию... Я имел больше власти, чем кто-либо другой...». По-видимому под впечатлением первой войны были написаны слова Черчилля, обращенные к Баруху в 1939 г.: «Приближается война... Вы будете там командовать парадом... ». Полноту власти Баруха во время первой войны показывают события 1919 года (по окончании войны), когда президета Вильсона привезли из Европы обратно в Америку в состоянии полной неработоспособности. Барух «стал одним из членов группы, которая выносила решения во время болезни президента» (Розенблюм, см. библиографию). Эту группу называли не иначе, как «регентский совет», и когда главный член кабинета заболевшего президента, госуд. секретарь (министр иностранных дел) Роберт Лансин по собственной инициативе созвал заседание совета министров, больной президент уволил его. В дальнейшем президент порвал отношения и со многими другими своими сотрудниками, включая полк. Хауза, однако «за Баруха Вильсон держался до последнего».
          Во время Второй мировой войны, президент Рузвельт, идя по стопам Вильсона, создал «Совет Обороны» с такой же «Совещательной Комиссией» (1940), а в 1942 году реорганизовал ее в Ведомство военного производства, соответствовавшего аналогичной организации 1918 года. Тот же Бернард Барух снова посоветонал поставить эту всемогущую организацию под власть одного лица, но случилось так, что ним лицом оказался не он сам. Его биограф Розенблюм пишет, что Барух был этим весьма разочарован, но этому необязательно верить. Редкие ссылки на Баруха в этой книге не показывают всей полноты его влияния. Все наиболее осведомленные люди, известные автору этих строк, всегда считали, что он обладал большей властью, чем любое другое лицо в окружении американских президентов на протяжении более, чем 40 лет и что он пользуется ей и до настоящего времени (родившись в 1870 г., Бернард Барух умер в 1965 г. — прим. перев.). Его биограф сообщает, что он был непрерывным советником всех американских президентов (включая трех от республиканской партии, избранных в 1920, 1924 и 1928 г.г.) начиная от президента Вильсона; в биографии издания 1952 г. Розенблюм предсказал, что Барух будет «советником» и у президента Эйзенхауэра и даже указал, каковы будут его «советы». Истинное место Баруха в этой истории будет показано позднее при описании его весьма знаменательного, первого открытого выступления.
          Хотя Барух и правильно охарактеризовал самого себя, как наиболее влиятельного человека в мире в 1917-18 г.г., однако его возможности руководить событиями и перекраивать карты мира были тогда значительно меньше, чем у людей, занимавших аналогичное положение во время второй войны, по той причине, что в «решения, кому что давать» теперь было включено и революционное коммунистическое государство, ставшее мощной военной силой с явными и обширными территориальными целями. Даже Ведомство военного производства отошло на второй план, как только было создано «Управление ленд-лизом», а Гарри Гопкинс назначен его «администратором», а заодно и председателем «советского протокольного комитета» с правом определять квоты снабжения для отправки в Россию. С этого момента судьба и будущее Запада оказались в руках человека, которого в политических кругах называли «попрыгунчиком Гарри» («Harry the Hop» — английская игра слов от фамилии Hopkins: «Hop» означает «прыгать» — прим. перев.). Гопкинс мог занимать столь высокое положение только в нашем столетии; в нормальные времена правильно информированное общественное мнение никогда бы этого не допустило, поскольку никаких способностей к ведению сколько-нибудь важных дел у него не было, и меньше всего в области международных отношений. Даже его биограф, весьма симпатизирующий своему соседу по Белому Дому (в аристократических покоях которого Гопкинс, по собственному признанию, как-то с успехом сыграл роль сводника для прибывшего с официальным визитом Молотова, поставив ему соответственное «знакомство»), удивляется, как этот субъект, «столь темного происхождения и так мало подготовленный к большой ответственности», мог стать «особым советником президента».
          Что касается именно этого вопроса, то сегодняшнему историку уже невозможно выяснить, кто именно «избрал» мистера Гопкинса для этой роли. Известно, однако, что в дни своей молодости Гопкинс был увлечен теми же идеями («Луи Блана и революционеров 1848 года») как и мистер Хауз в свои юные дни в Техасе. Его профессорами были социалист-фабианец в Лондоне (учивший, что национальные государства должны раствориться в «Соединенных Штатах Мира») и еврей русско-австрийского происхождения, ученик и поклонник Толстого. Перед нами снова любопытный пример передачи «идей» из поколения в поколение закулисных «советников». Судя по всему, это были единственные качества, позволяющие его биографу Шервуду назвать его «неизбежным фаворитом Рузвельта». Раньше он был известен как политический попрошайка и холуй у богатых, умевший «устраивать» нужных лиц. Оксфордский университет присудил ему докторскую степень, вероятно наименее заслуженную во всей истории этого почтенного заведения, а неприличные отзывы о нем в военных мемуарах Черчилля мало приятны для чтения.
          Заняв место председателя «советского протокольного комитета» при Рузвельте, Гопкинс столкнулся там с некоторыми его членами, весьма скептически оценивавшими политику безоговорочного откармливания коммунистического государства. Скептикам им было в 1942 г. дано следующее повелительное распоряжение: «Соединенные Штаты делают (в данном случае) то, чего они не стали бы делать для других союзных наций, не получив от них необходимых данных. Решение действовать, не имея полных данных, было принято... после должного обсуждения... В настоящее время эта политика проводится безоговорочно, хотя многие постоянно требуют ее пересмотра. Предлагается в будущем оставлять эти требовании без внимания».
          Так мы видим, что, с помощью м-ра Гопкинса, революционное коммунистическое государство также стало «неизбежным фаворитом Рузвельта». В его цитированном выше распоряжений видна тайна, на которую мы уже обращали внимание в вопросе британских министров и сионизма: «политика» была «решена» заранее и не подлежала изменению. Кто именно «решал» ее, и кто постановил, что она не может быть пересмотрена ни при каких обстоятельствах, остается секретом г-на Гопкинса, и все это снова делалось «за закрытыми дверьми», в тайне от проливавшего свою кровь народа. Напрасно лидер республиканцев сенатор Роберт Тафт пытался протестовать против того, что он ясно видел: «Как может кто-либо поверить в то, что Россия борется за демократические принципы... чтобы распространить наши свободы на весь мир, мы собираемся посылать самолеты и танки коммунистической России, но ведь ни одна страна не несет большей ответственности за настоящую войну и германскую агрессию». Против сенатора Тафта немедленно была поднята яростная кампания в печати, продолжавшаяся до самой его смерти. Сегодняшняя карта мира и международное положение полностью подтверждают правоту его предостережений. Из вышеприведенного распоряжения Гопкинса ясно видно, что исход войны был решен этими закулисным действиями в 1942 г. и даже еще ранее.
          Из числа упомянутых Тафтом самолетов и танков, Советам были подарены 15.000 одних и 7.000 других. Далее, им был поставлен целый военный флот из 581 корабля; через много лет 127 судов были возвращены, а в 1956 году советское правительство предложило уплатить еще за 31 судно; остальные суда, общим числом свыше 300, были объявлены потерянными, потопленными или несудоходными. Советам был также поставлен целый торговый флот. Все это составляло только малую часть переданного Советам американского народного достояния. Правительство США никогда не сообщало подробностей этих поставок. Тем что они вообще стали известны, как и то, что большая часть поставок заведомо предназначалась для усиления военно-промышленного потенциала революционного коммунистического государства по окончании войны, мы обязаны одной из тех случайностей, которые помогают историку, хотя зависимое положение печати не допускает того, чтобы они стали известны широким массам, а потому они и не в состоянии способствовать исправлению создавшегося положения.
          В мае 1942 г. некий капитан Джордж Р. Джордан начал свою службу в большом Нью-Аркском аэропорту в штате Нью-Джерси. Он был призванным из запаса Офицером первой мировой войны и не забыл доброго совета, данного ему сержантом в Техасе в 1917 году при начале службы: «Держи глаза и уши открытыми, пасть закрытой, и записывай все, что видишь». Последние слова, по мнению автора этих строк подарили потомству самую удивительную книгу из всех написанных о Второй мировой войне.
          Капитан Джордан должен был явиться на службу в «Депо Объединенных Наций № 8», как в приказе ему был назван Нью-Аркский аэропорт. Организация, известная под названием «Объединенных Наций» была создана только 3 года спустя, другими словами, уже имело место предвосхищение событий, разоблачавшее намерения людей, стоявших у власти. Начиная службу в роли офицера связи, капитан Джордан не имел ни малейшего представления о той власти, которую Советы уже приобрели в Америке, но три события скоро открыли ему глаза. В мае 1942 г. пассажирский самолет американской воздушной линии зацепил при взлете крышку мотора среднего бомбардировщика, предназначенного по ленд-лизу для советского правительства; принимавшим поставки советский офицер раздраженно потребовал, чтобы американские воздушные линии не допускались на аэропорт вообще. Услышав отказ, советский офицер сказал, что он «позвонит мистеру Гопкинсу», и через несколько дней из Ведомства гражданской авиации США пришел приказ, запрещавший всем американским гражданским авиалиниям пользование этим аэропортом. После этого капитан Джордан начал вести обстоятельный дневник, благодаря чему он смог позже (когда он и весь мир узнали о существовании «атомных бомб») доказать, что в 1942 г. с Нью-Аркского аэропорта были посланы в СССР графит, алюминиевые трубы, металл кадмий и торий (материалы, необходимые для атомного реактора) на общую сумму в 15 миллионов долларов. В то время «Проект Манхеттен» (производство первой атомной бомбы) считался настолько засекреченным, что его начальник, генерал-майор Лесли Гровс, позже засвидетельствовал, что без его личного разрешення его учреждение не выдало бы ни одного документа даже самому президенту Рузвельту. Когда капитан Джордан делал записи в своем дневнике в 1942 г., он, разумеется, не имел понятия, для чего могут понадобиться все эти материалы, поскольку ни о «проекте Манхеттен», ни об «атомной бомбе» он еще не слыхал.
          В следующий раз роль советских офицеров бросилась ему в глаза, когда один из них возмутился, увидя красную звезду на самолете Техасской нефтяной компании и пригрозил «позвонить в Вашингтон», чтобы и это не оскорбляло его взора. С большим трудом Джордану удалось объяснить советчику, что Техасская компания пользовалась этой эмблемой своего штата («Штат Одинокой Звезды») за много лет до революции 1917 года. К этому времени капитану Джордану стало ясно, что отправка материалов в Советский Союз выходила далеко за пределы того, что покрывалось официальными условиями ленд-лиза («Правительство Соединенных Штатов будет продолжать снабжать СССР таким оборонным материалом, оборонным оборудованием и оборонной информацией, которые будут допущены... президентом для снабжения и передачи»), и что поставлялись колоссальные количества материалов, не имевших никакого отношения к «обороне», но предназначенных усилить мощь Советского Союза после войны. Он отметил отправку «тракторов и сельскохозяйственных машин, целого алюминиевого завода, вагоноремонтных мастерских, сталелитейного оборудования» и множества другого. Эти поставки (о которых один из советских переводчиков с восторгом сказал ему, что «они помогут нам модернизировать нашу страну») были оценены только в круглых цифрах, я это была единственная информация по данному вопросу, сообщенная американским правительством. «Двадцать первый отчет Конгрессу об операциях ленд-лиза», представленный президентом Труманом, приводил под рубрикой «невоенных поставок» гигантскую сумму в 1 миллиард 674 миллиона 586 тысяч долларов сельскохозяйственных продуктов и 3 миллиарда 40 миллионов 423 тысячи долларов промышленных материалов и товаров.
          В 1943 году, когда океанские конвои стали нести большие потери в результате подводной войны, значительная часть отправок ленд-лиза стала пересылаться воздушным путем, для чего у «Больших Водопадов» в штате Монтана был оборудован особый аэропорт, и капитан Джордан был назначен туда в качестве «отправщика ленд-лиза». Приказы из Управления американской авиации США снова именовали его «представителем Объединенных Наций», хотя такой организации все еще не существовало. Прибыв на место службы, он получил президентскую инструкцию о «пересылке русских самолетов», в которой значилось: «...в первую очередь обеспечивать обслуживание, оборудование и переброску русских самолетов, давая им предпочтение даже перед самолетами для воздушных сил США . Здесь он в третий раз познакомился с тем, как велика была на месте «власть Советов»: советский офицер, сотрудничавший с ним, нашел, что его чин капитана слишком мал, и ходатайствовал о производстве в майоры; производство немедленно состоялось, и полковник Котиков самолично нацепил новые звездочки на погоны майора Джордана, — эпизод, вероятно единственный в американской военной истории.
          Вскоре майор Джордан заметил, что через его «трубопровод в Москву» постоянно проходит большое количество крепко перевязанных и запечатанных советскими печатями чемоданов с неизвестным ему содержанием. К этому времени его подозрения достигли крайней степени, и он использовал подходящий случай (и единственную возможность в его власти: отправлять или задерживать пилотирцемые американцами самолеты ленд-лиза на последнем перегоне в Фербенкс на Аляске), чтобы пробиться через кордон вооруженных советских чекистов а один из самолетов и проверить содержание примерно 18-ти из общего числа 50-ти чемоданов, о чем им была сделана соответствующая запись. Среди множества бумаг, планов, писем и чертежей он сделал две интересные находки, которые несколько лет спустя оказались полностью соответствующими разоблаченной в 1948-56 г.г. картине советского шпионажа и заговора в Америке. Одной была связка папок Государственного Департамента США с наклейкой на каждой папке. На одной из них стояло «от Хисса», на другой «от Сэйра». Майор Джордан никогда еще этих имен не встречал, но впоследствии они стали известны всему миру: один был ведущим сотрудником Госдепартамента США, осужденным за шпионаж в пользу СССР (Альджер Хисс), а другой был видным чиновником того же Госдепартамента, и оказался замешанным в том же деле. В папках были копии секретных донесений американских дипломатов в Москве, отправленных дипломатической почтой в Вашингтон; теперь они пересылались обратной почтой тем, от кого они в первую голову должны были держаться в секрете.
          Вторая находка была еще более важной, и она продолжает затрагивать судьбу всех живущих на Западе, как если бы она была сделана только сейчас. Это было письмо, адресованное советскому наркому внешней торговли Микояну, и майор Джордан сделал из него выписку: «...было чертовски трудно получить все это от Гровса» (глава проекта атомной бомбы). Письмо было подписано «Г.Г.», и к нему были приложены планы атомной установки в Ок-Ридже в штате Теннесси и машинописная копия донесения с резиновым штампом «Гарри Гопкинс». Донесение изобиловало словами столь непонятными майору Джордану, что он также выписал их с целью выяснить позже их значение; среди этих слов были «циклотрон», «протон», «дейтрон», и фразы вроде «энергии, освобожденной при расщеплении», или же «стены в пять футов толщины из свинца и воды для задержки летящих электронов». Как мы уже отмечали, мистер Гопкинс был «неизбежным фаворитом Рузвельта», «особым советником президента» и вторым по значению лицом в Соединенных Штатах».
          На протяжении ряда лет после второй войны общественности Америки и Англии внушалось руководством, что лучшей защитой против новой войны является атомная бомба в руках Запада. 23 сентября 1949 г. Советский Союз взорвал свою собственную атомную бомбу, что не удивило никого из тех, кто внимательно следил за ходом событий. Майор Джордан не счел возможным хранить далее молчание и обратился к одному из сенаторов, который в свою очередь был настолько озабочен слышанным, что побудил известного радиокомментатара, Фультона Льюиса, сделать эту историю достоянием гласности. Таким путем, а позже и благодаря книге майора Джордана, все это стало известным и послужило темой двух обсуждений в Конгрессе, в декабре 1949 и марте 1950 г.г. Пресса дружно извращала важность и содержание разоблачений, т.к., как во всех других подобных случаях, никаких серьезных мер не последовало; не было сделано ничего, чтобы предупредить повторение того же самого в будущей воине.
          В 1944 г. майор Джордан, еще более обеспокоенный тем, что ему пришлось видеть, попытался встретиться с главным офицером связи по ленд-лизу при Государственном Департаменте, но был перехвачен одним из младших чиновников, который сказал ему: «Слишком старательные офицеры легко могут оказаться где-нибудь на острове в Тихом океане». Вскоре после этого майора Джордана убрали с аэродрома у Больших Водопадов. В своей книге Джордан привел полные списки поставок по ленд-лизу, с которых он мог сделать копии за время своей службы в качестве офицера связи. В них перечислены все химикалии, металлы и минералы, необходимые для атомного реактора, а некоторые из них пригодные также и для производства водородной бомбы. Списки материалов, отправленных в Советский Союз, включали бериллий, кадмий, кобальтовую руду и ее концентрат (33.600 фунтов), кобальт-металл и кобальтовый лом (806.941 фунт), уран-металл (2.2 ф.), алюминиевые трубы (12.776.472 ф.), графит (384.482 ф.), торий, нитрат урана, окись урана, урановый оксид, алюминий и сплавы (366.738.204 ф.) алюминий в брусках (13.744.709 ф.), то же в листах (124.052.618 ф.), бронзовые и латунные слитки и бруски (76.545.000 ф.), бронзовая и латунная проволока (16.139. 702 ф.), бронза и латунь в листах (536.632.390 ф.), изолированная медная проволока (399.556.720 ф.) и т.д.
          Списки включают также и «чисто послевоенное снабжение для России» (по характеристике генерала Гровса), как то: нефтеочистигельный завод, кузнечное оборудование и запасные части (на сумму в 53.856.071 долларов), токарные станки, точно-механические сверлильные станки, оборудование для консервных заводов, оборудование молочных фабрик, лесопильное, текстильное и силовое оборудование (60.813.833 долл.), литейный завод, полная электростанция, телефонные инструменты и оборудование (32.000.000 долл.), электрогенераторы (222.020.760 долл.), кинооборудование, радиоаппараты и оборудование (52.072.805 долл.), 9594 товарных железнодорожных вагона, 1168 паровозов (101.075.116 долл.), торговые суда (123.803.879 долл.), грузовые автомобили (508.367.622 долл.) и так далее, без конца.
          Среди наиболее крупных подарков, предназначенных для послевоенного развития советской промышленности, списки майора Джордана включали: ремонтный завод для точного оборудования (550.000 долл.), две фабрики для пищевой промышленности (6.924.000 долл.), три газогенераторных установки (21.390.000 долл.), нефтеочистительный завод с машинами и оборудованием (29. 0.000 долл.), 17 стационарных паровых и 3 гидро-электрические установки (273.279.000 долл.). Воспроизведенные Джорданом списки наводят на мысль, что г-ном Гопкинсом и его помощниками овладела настоящая истерия в желании услужить Советам, поскольку логически оправдать посылаемое часто было довольно трудно, как например: очки на 169.806 долларов, зубные протезы на 956 долларов, 9126 ручных часов на камнях (143.922 доллара), 6222 фунта туалетного мыла, губная помада на 400 долларов, 373 галлона спиртного, рыболовная леска на 57.444 доллара, проекционные фонари (161.046 долларов), ярмарочные игрушки (4.352 доллара), копировальная бумага (1.256 фунтов), 2 «новых рояля», разные музыкальные инструменты на 60.000 долларов и нечто, видимо предназначавшееся непосредственно для «любимого вождя народов», доброго и милого «дядюшки Джо», столь обожаемого Рузвельтом и Черчиллем, а именно трубка стоимостью в 10 долларов.
          Прошлые незаурядные способности Гопкинса в области выклянчивания фондов для всякого рода благотворительных дел проявились и теперь в виде пожертвованных Советскому Союзу в течение 4-х лет 88.701.103 долларов для «помощи нуждающимся; кому случалось бывать в Советской России, ни минуты не усомнятся в том, что комиссары немедленно раздали эти деньги бедным! Передача Советам наличных денег по ленд-лизу на этом не закончилась. В 1944 г. министр финансов Рузвельта, небезызвестный г-н Моргентау, и его заместитель Гарри Декстер Уайт (из семьи русских евреев, эмигрировавших в США; впоследствии разоблачен, как советский агент) распорядились передать советскому правительству дупликаты печатных досок (эстампов) министерства финансов США для печатания оккупационных банкнот в Германии после войны. Другими словами, банкноты советского производства для оплаты своих войск должны были оплачиваться американским правительством, т. к. Советам была поставлена даже специальная бумага для печатания этих денег. Протесты из осведомленных кругов американской общественности заставили правительство США в конце 1946 г. прекратить опла-чивать свои войска этими банкнотами, после чего советское правительство также уже не могло больше ими пользоваться. Военная администрация американской зоны оккупации в Германии установила затем, что ими было оплачено на 230.000.000 долларов больше той суммы, на которую эти банкноты были выпущены в США, скромное предложение с американской стороны уплатить хотя бы 18.000 долл, за печатные доски, краски и бумагу (на чем Советы «заработали» 250 милл. долларов!) было советским правительством, разумеется, игнорировано.
          Так в течение 4-5 лет подряд происходило перекачивание из Америки в революционное коммунистическое государство всего нужного для ведения войны, материалов и товаров для обеспечения его же послевоенного ускоренного развития, и американского народного богатства в самых различных его формах, причем какая бы то ни было «дискуссия» по этому вопросу была высшим руководством США категорически запрещена. Мало того, обслуживанию коммунистов тем же руководством был обеспечен приоритет перед всеми нуждами как самой Америки, так и всех других ее союзников в войне.
          Было еще два пути, по которым могла идти поддержка коммунистическому государству и обеспечение его дальнейшего «распространения»: 1) характер ведения военных операций и 2) направление государственной политики на международных конференциях на высшем уровне по мере развития этих операций» После того, как передача вооружений и народного богатства революционному государству проводились такими темпами и с таким фанатизмом, можно было ожидать, что также политическая линия найдет свое выражение и в ведении военных операций, и в принятии вытекающих из них решений. Именно это и имело место; сведущие наблюдатели предсказывали это уже в то время, сейчас же рассеивающийся военный туман делает картину ясной для всех. Она является неизбежным результатом закулисного захвата власти в Америке, описанного в предыдущей главе.
          Стремление повернуть все военные операции на пользу революционному советскому государству, спровоцировавшему в союзе с Гитлером начало войны путем совместного нападения на Польшу, началось вскоре после Перл-Харбора. Оно не удалось тогда, однако увенчалось полным успехом в последних стадиях войны, как это показал ее исход. Ведущую роль в этом сыграла наиболее загадочная личность во всей Второй мировой войне, генерал Джордж К. Маршалл, начальник главного штаба вооруженных сил США. Именно ему сенатор Джозеф МакКарти, в своем выступлении в Сенате 14 июня 1951 г. (это тщательно документированное обвинение представляет собой важнейший исторический источник по данному вопросу) приписал заранее запланированный систематический саботаж победы, начавшийся задолго до окончания Второй мировой войны», как и то, что Америка, с ее полным возможностями повлиять на все военно-политические решения, лавировала между планами Черчилля и Сталина «почти неизменно в пользу советской линии».
          В связи с далеко идущими последствиями действий генерала Маршалла, небезытересно бросить взгляд на начало его карьеры. Президент Рузвельт назначил его начальником Главного штаба в 1939 г. вне очереди и через голову 20-ти генерал-майоров и 14-ти старших по производству бригадных генералов, несмотря на то, что шестью годами ранее его производство в генералы, после отрицательной характеристики со стороны генерального инспектора вооруженных сил США, не было санкционировано тогдашним начальником Главного штаба, генералом МакАртуром. Одним из первых мероприятий Маршалла на новом посту было его обращение в 1940 г. к сенатору Джеймсу Ф. Бернсу, доверенному лицу Баруха, с просьбой внести в Конгресс проект поправки к армейским законам о производстве, которая позволила бы начальнику Главного Штаба игнорировать права служебного старшинства в пользу более молодых офицеров, если он считал их обладающими «необычными способностями». Принятая Конгрессом поправка Бернса предусматривала, что «в период войны или острой государственной необходимости... любой офицер регулярной армии может быть временно произведен в более высокие чины», и с помощью этого закона Маршалл провел в 1940 г. 4.088 внеочередных производств, в их числе 50-летнего подполковника Эйзенхауэра, до тех пор не имевшего ни полевого, ни командного опыта, но ставшего три года спустя Верховным Главнокомандующим Союзных вооруженных сил. Сотрудничество генералов Маршалла и Эйзенхауэра сыграло решающую роль в исходе войны в 1945 году (2).
          Сразу же после Перл-Харбора и вступления США в войну в декабре 1941 г. советские пропагандисты в Москве и на Западе стали громко требовать немедленной высадки англо-американских войск в Европе. Встретившись с Рузвельтом вскоре после Перл-Харбора, Черчилль добился совместного решения, считавшего вторжение на европейский континент ранее 1943 г. с военной точки зрения невозможным. Однако, в апреле 1942 г. Эйзенхауэр (за полгода до того произведенный в бригадные генералы — прим. перев.), по распоряжению ген. Маршалла, разработал план вторжения уже в 1942г., и Рузвельта уговорили протелеграфировать в этом смысле Черчиллю. Генерал Маршалл, вместе с г-ном Гопкинсом, полетели в Лондон, где они услышали от Черчилля, что катастрофа на французском побережьи в результате поспешной и необдуманной высадки была бы, по всем данным, «единственным путем для нас наверняка проиграть войну» (Шервуд, см. библиографию).
          Учитывая назначение Маршалла на высший военный пост еще до начала войны, его следовало бы считать лучшим военным специалистом Соединенных Штатов. Что он, однако, предлагал в 1942 г., было равносильно приглашению единственному серьезному союзнику Америки на Западе совершить самоубийство, после чего война наверняка была бы проиграна, по крайней мере для Англии. Черчилль заявил, что осуществление предлагаемой высадки превратит Ламанш в «реку союзной крови», хотя в действительности кровь была бы на три четверти английской: когда командующего американскими силами на Британских островах запросили, какие силы он мог бы выделить для этой операции, «он ответил, что у него нет ничего, кроме 34-ой пехотной дивизии, стоявшей в Ирландии». Генерал Кларк добавил, что даже и эта одна дивизия не располагала ни танками, ни противовоздушной защитой, и что она не могла считаться обученной (первые американские части, высадившиеся в конце 1942 г. в Северной Африке, оказались совершенно небоеспособными). Ведущий американский военный комментатор, Хансон Болдвин, писал впоследствии: «Задним числом теперь совершенно ясно, что наши планы высадки в западной Европе в 1942 г. были чистой фантазией».
          Несмотря на все это, генерал Маршалл, вернувшись в Вашингтон, предложил Рузвельту, чтобы США прекратили свое участие в войне в Европе, если Англия не согласится с его планом (об этом свидетельствует б. военный министр США Стимсон, см. библиографию). Маршалла снова послали в Англию уговаривать Черчилля (генерал демонстративно отказался поселиться в имении британских премьер-министров Чекерсе). Его план провалился окончательно после того, как от ген. Кларка было получено из Ирландии донесение, что он может предоставить для предполагаемой операции лишь одну необученную и недостаточно вооруженную дивизию. Тем не менее, и план высадки — явно с единственной целью «спасать» СССР — был выработан, и угроза англичанам была сделана и в свете этих действий высшего военного начальника США следует рассматривать все происшедшее впоследствии в ходе войны.
          Весной 1942 г. во Франции и Голландии все еще стояли 1.300.000 солдат германской армии в то время, как у западных союзников не было ничего отдаленно равноценного для нападения на эту силу, даже если бы они располагали к тому времени превосходством в воздухе, судами для высадки, амфибийными средствами транспорта и войсками, обученными для вторжения — о чем тогда не могло быть и речи. Рузвельту пришлось отказаться от опасной авантюры Маршалла, и Англия в третий раз во время войны оказалась спасенной от смертельной опасности (3). В 1942 и 1943 г.г. английские, а затем и американские армии смогли одержать победы над немцами в северной Африке, после чего наступил переломный пункт в ходе всей войны (главным образом, разумеется, после немецкой катастрофы под Сталинградом — прим. перев.). Западные союзники были теперь подготовлены к решительному удару в Европе. Вопрос был, как и где он должен был быть нанесене Вторичное вмешательство генерала Маршалла определило в этот момент характер всей войны.
          Личные воспоминания Черчилля, как и свидетельства всех остальных источников, показывают, что английский премьер был последователен в отстаивании своей точки зрения в данном вопросе от начала до самого конца. Он был единственным среди лидеров западной коалиции, кто обладал большим военным и политическим опытом, и он ясно видел, что война не принесет ни настоящей победы, ни мира, если революционному коммунистическому государству, агрессору развязавшему войну, будет разрешено проникнуть глубоко в Европу. По его планам, военные операции должны были проводиться так, чтобы советские войска не могли продвинуться много дальше естественных границ СССР.
          В споре по этому вопросу главным противником Черчилля оказался генерал Маршалл, больше даже, чем Рузвельт, который в последнем году войны, в результате своей болезни, явно потерял способность ясно мыслить, если только не стал просто беспомощным пленником своего окружения. Черчилль настаивал, чтобы союзники ударили как на севере, так и на юге с тем, чтобы занять западными войсками Балканы и центральную Европу прежде, чем они, избавившись от гитлеровского, попадут в советский плен. Этот план обеспечил бы настоящую победу, дав всему миру шанс пользоваться миром до конца 20-го века, и в значительной степени осуществил бы первоначальные «цели войны», среди которых на первом месте, как известно, стояло «освобождение». Генерал Маршалл, наоборог, требовал сосредоточения всех сил на вторжении во Францию, что отдавало восточную и центральную Европу, как и Балканы, советским армиям; Рузвельт же, то ли сознательно, то ли потеряв способность мыслить, поддерживал ту же линию до горького финала в Ялте, где «поражение было вырвано из зубов победы».
          Война продолжалась еще полтора года, однако жребий был брошен, как показали последующие события, на первой конференции в Квебеке в августе 1943 г., когда англо-американские войска, завершив завоевание Северной Африки, повернули в Европу и уже вытесняли германские армии из Италии. По настоянию Маршалла, в Квебеке было принято решение оттянуть войска из Италии для второстепенной высадки на юге Франции, что должно было помочь намеченному главному вторжению в Нормандии. Это означало раздробление союзных войск под командованием фельдмаршала Александера в Италии (превратившихся, по словам генерала Кларка, после занятия Рима, в «колоссальную военную машину... с неограниченными возможностями»), остановку их наступления и, прежде всего, отказ от удара из Италии через Адриатическое море с выходом союзных армий на Вену, Будапешт и Прагу. Это изменило бы всю послевоенную ситуацию в пользу Запада и в пользу мира; простой взгляд на карту Европы сделает это ясным каждому читателю. В этот момент победа была уже в руках, но ей пренебрегли ради высадки в южной Франции, что было еще худшим распылением военных сил с еще худшими последствиями, чем посылка английских войск в Палестину в первую войну.
          Второстепенная высадка на юге Франции не приносила военных преимуществ, могущих оправдать принятие этого решения, явно носившего политический характер; это полностью подтверждается документом, на котором генерал Маршалл основывал свои доводы в пользу указанного решения в Квебеке. Документ этот был озаглавлен «Положение России» и приписывался (согласно Шервуду) «военной оценке США на очень высоком уровне», что указывает на того же генерала Маршалла. В нем говорилось: «После войны Россия будет занимать в Европе господствующее положение... Поскольку Россия является решающим фактором в настоящей войне, ей должна быть оказана любая помощь, а также должно быть сделано все, чтобы заручиться ее дружбой. Точно также, поскольку она несомненно будет господствовать над Европой после поражения держав оси (имеется в виду ходячее обозначение «оси Рим-Берлин» — прим. перев.), то тем более необходимо развивать и поддерживать с Россией самые дружественные отношения».
          Здесь перед нами не терпящая возражений и «дискуссий» политика в области поставок ленд-лиза повторяется и в сфере военных операции, это безоговорочная капитуляция перед приоритетом советских целей и интересов. Сталин был против союзного удара на Балканы, утверждая, что «единственная прямая дорога для удара в сердце Германии ведет через сердце Франции»; американская «военная оценка на очень высоком уровне» фактически предлагала следовать планам Сталина. Как видит читатель, этот документ дважды преподносит политическое предположение, как совершившийся факт, а именно, что после войны «Россия будет занимать в Европе господствующее положение» и что она «несомненно будет господствовать над Европой». Именно это было в 1943 году еще вопросом, решить который призваны были два года дальнейших военных операций, а политика Черчилля была направлена на предотвращение как-раз того, что здесь преподносилось в качестве решенного вопроса. Черчилль хотел видеть Совегы победителями в войне, но отнюдь не «господами» Европы. Он оказался в проигрыше, и в этот день в 1943 году, с помощью закулисных политических махинаций, Вторая мировая война была в политическом смысле проиграна Западом.
          Это было наиболее важное по своим последствиям вмешательство генерала Маршалла в ведение операций. Черчилль не позволяет себе критиковать Маршалла открыто, но оценивает его роль в своих военных воспоминаниях довольно загадочно, сожалея в их разделе «Триумф и трагедия» об упущенных возможностях. Генерал Марк Кларк, однако, командовавший в 1943 г. американскими войсками в Италии, писал в 1950 г.:
          «Мы перебросили наши силы из Италии во Францию явно в угоду Сталину... чтобы не допустить нас в центральную Европу. Операция «Наковальня» (высадка в южной Франции) кончилась в тупике. Совершенно ясно было, почему Сталин был за «Наковальню»... После падения Рима армия Кессельринга могла бы быть уничтожена, если бы мы могли предпринять окончательное наступление. За Адриатическим морем лежала Югославия... а за Югославией были Вена, Будапешт и Прага... после падения Рима мы погнались за ложными целями, как с Политической, так и со стратегической точки зрения... Если бы не промах на высшем уровне, помешавший нам занять Балканы и отдавший их Красной Армий, средиземноморская кампания могла бы стать наиболее решающей для всей послевоенной истории... Было отменено наступление, которое изменило бы всю историю отношений между западным миром и советской Россией... Ослабление похода в Италии... было одной из грубейших политических ошибок этой войны».
          Генерал Марк Кларк — блестящий офицер, переведенный впоследствии на второстепенные должности и подавший в отставку — говорит об «ошибках» или «промахах» (blunders), однако цитированный нами документ, как и многие другие источники, ставшие теперь доступными, показывают, что принятое тогда решение не было ошибкой в обычном значении этого слова, т.е. промахом в результате неправильного учета возможных последствий. Последствия не только ясно предвиделись, но входили в расчеты принимавших решение; в этом в настоящее время не может быть ни малейших сомнений. Это решение было не военным, но политическим, и оно было сделано группой лиц, окружавших президента. В области военных операций оно было точной паралелью решениям в сфере ленд-лиза: подчинение всех остальных соображений интересам революционного коммунистического государства.
          В результате всего этого война, которая могла закончиться (вероятно уже в 1944 г.) освобождением стран, покоренных Гитлером, и оставила бы советское государство в пределах естественных русских границ, или недалеко за ними, а Европу в состоянии равновесия, тянулась далее в течение 1944 и 1945 г. г» в то время как германским войскам в Италии была дана передышка, а дорогостоящая высадка на юге Франции ничем не помогла главному фронту вторжения в Нормандии. Характер, который война приобрела в ее последние 10 месяцев, был навязан ей советским правительством с помощью его прямого агента в правительстве США, известного под именем Гарри Декстера Уайта, которого все известные авторитеты считают с тех пор автором плана полного разрушения Германии и отдачи всей Европы под советское «господство», ставшего известным, как «план Моргентау». Тень этого плана нависла (как будет показано далее) над западными армиями, постепенно пробивавшими себе путь к границам Германии. До последнего момента Черчилль (несмотря на поражение его плана ударить «под мягкий живот противника» на Балканах) пытался спасти все, что еще было возможно, начав энергичное наступление левым флангом союзных армий на Берлин и дальнейший обход его на восток. История этого описана в мемуарах как самого Черчилля, так и Эйзенхауэра. Эйзенхауэр описывает, как он отклонил предложение фельдмаршала Монтгомери в конце 1944 г. бросить все наличные силы в энергичное наступление на Берлин. По его мнению, план был слишком смелым и рискованным, хотя ранее в своих воспоминаниях он мягко упрекает Монтгомери в чрезмерной осторожности. В течение последующий месяцев он продолжал неторопливое наступление на всем западном фронте, дав возможность Красной Армии пробиться глубоко в Европу, а в марте 1945 г. (после конференции в Ялте, когда стало ясным намерение Советов не освободить, но захватить Румынию и Польшу, и Рузвельт начал посылать официальные протесты Сталину) генерал Эйзенхауэр уведомил советского диктатора о своих военных планах прямой телеграммой «лично маршалу Сталину». Сообщение этих планов Сталину еще до согласования их с Союзным Генеральным Штабом вызвало раздраженный протест Черчилля, до последнего момента старавшегося предупредить готовившееся фиаско требованием, чтобы по крайней мере Вена, Прага и Берлин были заняты войсками западных союзников.
          Все это было напрасным. Генерал Маршалл уведомил Лондон из Вашингтона, что он полностью одобряет как «стратегическую концепцию» генерала Эйзенхауэра, так и «процедуру ея сообщения русским». После этого союзное продвижение на Западе фастически совершалось по получении согласия Советов, советы же Англии во внимание не принимались. Генерал Эйзенхауэр 28 марта 1945 г. сообщил непосредственно Сталину, что он «остановит свои войска не доходя до Вены. 14 апреля он же уведомил Союзный Генеральный Штаб, что он остановится в 70 милях (112 км), не доходя до Берлина, на линии Эльбы, присовокупив: «с вашего согласия, я предлагаю известить об этом маршала Сталина»; поскольку британские возражения уже были отклонены, первые три слова этой фразы были простой формальностью. Оставалась еще Прага, столица оккупированной Чехословакии. Эйзенхауэр сообщил Сталину, что, «если положение этого потребует», он будет наступать на Прагу, поскольку у него крупные силы бездействовали на чешской границе. Сталин ответил (9 мая 1945 г.), предлагая ген. Эйзенхауэру «воздержаться от продвижения союзными войсками в Чехословакию... за линию Карлсбада, Пильзена и Будвейса». Эйзенхауэр немедленно отдал приказ генералу Паттону остановиться на этой линии.
          Так произошло то, что Черчилль в своих воспоминаниях называет «отвратительным разделом Европы», добавляя пустые слова о том, что «он не может долго продолжаться». Пять лет спустя генерал Эйзенхауэр заявил, что ответственность за все три роковых решения нес он один. «Я должен внести здесь полную ясность. Вашим вопросом Вы подразумеваете, что решение не наступать на Берлин было политическим решением. Наоборот, ответственность за это решение лежит только на одном лице во всем мире. Это был я. Никто не вмешивался в это ни в малейшей степени». Это было ответом на вопрос, заданный па обеде Общества юристовторода Нью-Йорка, 3 марта 1949 г., который гласил: «Общее мнение таково, что если бы наши армии заняли Берлин... и Прагу, картина послевоенного периода могла бы-быть иной... Если бы наши политические лидеры... не вмешивались в Ваши военные действия, направленные на занятие возможно большей территории, ...не думаете ли Вы, что тогда послевоенная картина была бы совершенно иной?»
          Слова Эйзенхауэра не могут быть правдой, даже если он сам думал, что это так и было. Приказ задержать союзное наступление, пока Красная армия не захватит Германию и центральную Европу с их тремя столицами, явно следовал политике, которая, как уже было показано, направляла «ленд-лиз»: предпочтение требованиям советского государства перед всеми остальными союзниками, и даже перед нуждами самой Америки. Биограф Эйзенхауэра, его бывший морской адъютант, капитан первого ранга Гарри Батчер, особо отмечает, что к тому времени, когда генерал Эйзенхауэр (вопреки протестам Черчилля) вступила прямые переговоры с Москвой по вопросу о границах союзного наступления, вопрос «границ и зон оккупации уже выходил за пределы компетенции ставки верховного командования». Действия генерала Эйзенхауэра ясно следовали политическим планам, предрешенным на самом высшем уровне; к тому времени, когда он стал президентом США, последствия этой политики были для всех ясны, и вполне возможно, что Эйзенхауэра «преследовал» пример Рузвельта (как этого последнего всегда «преследовал» пример Вильсона). Черчилль дал (11 мая 1953 г.) точную оценку военных операций, задержавших Вторую мировую войну, ставшую вторым разочарованием для войск, считавших себя победителями: «Если бы Соединенные Штаты послушались нашего совета после установления перемирия в Германии, западные союзники не отвели бы своих войск от достигнутых ими рубежей на условленные границы оккупационных зон, до тех пор пока не бым бы достигнуто соглашение с Советской Россией по многим спорным вопросам относительно оккупации вражеской территории, в которой германская зона была, разумеется, одной только частью. Однако, наша точки зрения не была принята, и большая область Германии была передана для оккупации Советам без того, чтобы бым достигнуто общее соглашение между всеми тремя странами-победительницами» Вся политика передачи вооружения, товаров и народного богатства, а также ведения операции во время Второй мировой войны служила, таким образом, дальнейшему распространению революции. Другим путем, способствовавшим этому же распространению, была систематическая капитуляция западной государственной политики на самом высшем уровне во всех переговорах и на всех конференциях, состоявшихся по мере развития военных действий. Описывать все эти встречи (в Атлантическом Океане, в Каире, Казабланке, Тегеране и Ялте) означало бы излишне утруждать читателя. Чтобы продемонстрировать контраст между первоначальными декларациями высоких целей войны и «конечной капитуляцией перед тем, что в ее начале столь усердно обличалось, достаточно кратко описать первую (в Атлантике) и последнюю (в Ялте).
          «Атлантической хартии» предшествовало третье послевыборное выступление Рузвельта 6 января 1941 г., в котором он уведомил еще не вступившую в войну Америку, что он «ожидает увидеть в будущем мир, покоящийся на принципе четырех основных свобод... свободе слова, свободе религии, свободе от нужды и свободе от страха». Вскоре после этого, 14 августа того же 1941 г., Атлантическая хартия — совместное произведение Рузвельта и Черчилля — воспроизвела фразеологию, с которой давно уже были знакомы все, кто дал себе труд прочесть «Протоколы» 1902 г. (интересно, ознакомились ли с ними наши «премьеры-диктаторы»?). В ней перечислялись «определенные основные принципы», которые должны были управлять политикой Америки и Англии и на которых оба подписавшие хартию «основывали свои надежды на лучшее будущее для всего мира». Первым был «откзз от всякого территориального или иного расширения», а вторым «отказ от территориальных изменений, не соответствующих свободно выраженным пожеланиям самих заинтересованных народов». Третьим принципом было «право всех народов избирать для себя желаемую форму правления; и далее, желание видеть восстановленными суверенные права и самоуправление всех тех, кто был их насильно лишен».
          Отсгупление с этих высокопарных высот началось в Казабланке и Тегеране в 1943 г. (на конференции в Тегеране присутствовал и Сталин, включенный в «декларацию», как «стремящийся... к уничтожению тирании и рабства, угнетения и нетерпимости»), и закончилось в Ялте, в феврале 1945 г., ровно через три с половиной года после «Атлантической хартии».
          К моменту ялтинской конференции наступление англо-американских армий в Европе было задержано с тем, чтобы Красная армия могла прочно окопаться в сердце континента. На этой конференции стало очевидным глубокое падение западной дипломатии (если только это выражение не слишком мягко) с ее прежних высот, и чтение ее протоколов заставляет европейцев с тоской вспоминать о прежних эпохах, когда послы и государственные деятели в парадных формах и сознании своей ответственности с достоинством упорядочивали отношения между народами после очередной войны: по сравнению с Венским и Берлинским конгрессами ялтинская конференция выглядит, как дешевый концерт в кабаке.
          После отказа советского диктатора выехать ча пределы своих владений, западные лидеры поехали на поклон к нему в Крым, в переговорах с азиатами это с самого начала было равносильно капитуляции. Как американский президент, так и его правая рука, Гопкинс, были оба на пороге смерти, у Рузвельта это было ясно веем, кто видел его тогда в кино-журналах: автор этих строк не забудет возгласов удивления и ужаса среди публики, в которой он тогда сидел. Некоторых из руководящих сановников сопровождали их родственники, т.ч. конференция носила характер семейного пикника, приятного отдыха от докучных обязанностей военного времени. Хуже всего было то, что гости стали объектами (а многие из них и жертвой), одного из старейших трюков, применяемого азиатами при переговорах, а именно обработки алкоголем. Генерал-майор Лоурснс Кьютер, представлявший американские военно-воздушные силы, вспоминает:
          «В качестве первого блюда за утренним завтраком подавался средних размеров бокал крымского коньяка. За коньяком и вступительными тостами следовали повторные угощения икрой с водкой... После них подавались холодные закуски с белым вином... под конец сервировались крымские яблоки с многочисленными бокалами довольно сладкого крымского шампанского... последним блюдом был стакан горячего чая, к которому подавался коньяк. И это был лишь, завтрак! Как мог кто-либо, с желудком полным всего этого, принимать разумные или логические решения в вопросах жизненных интересов Соединенных Штатов?... Эллиот Рузвельт, приехавший на конференцию вместе с отцом, говорил, что практически все без исключения были в стельку пьяны». Об одном из ужинов Чарльз Боулен, помощник государственного секретаря (министра иностранных дел США) и переводчик при Рузвельте, вспоминает, что «хозяином за столом был сам маршал Сталин. Атмосферу за столом была весьма сердечной и, в обшей сложности, было выпито сорок пять тостов».
          В довершение всего, смертельно больной Рузвельт прибыл в Ялту с подписанным им т.н. «планом Моргентау», составленным советским агентом, работавшим в его собственном министерстве финансов (Гарри Декстер Уайт), и в сопровождении другого советского агента, впоследствии разоблаченного и осужденного Альджера Хисса, который в этот решающий момент был особым советником президента по политическим делам и ведущим сотрудником Госдепартамента. В результате, из трех сторон стола конференции советское правительство было представлено на двух, и исход совещаний был логическим результатом такой расстановки сил. Вплоть до самого начала конференции Черчилль не прекращал своих попыток спасти хотя бы часть центральной Европы и Балканы от судьбы, уготованной им в Ялте. Встретившись с Рузвельтом на Мальте, по дороге в Ялту, он вновь предложил открыть операции в бассейне Средиземного моря; но генерал Маршалл тут же заявил, в прежнем тоне своих угроз в 1942 г., что если английский план будет принят... он укажет Эйзенхауэру, что тому не остается ничего, как сложить с себя командование» (Шервуд). За месяц до встречи в Ялте Черчилль телеграфировал президенту Рузвельту: «В настоящее время мне кажется, что исход этой войны будет еще более неудачным, чем исход прошлой». Это было довольно далеко от сознания того «лучшего часа» его жизни в 1940 г., когда, заняв пост премьер-министра, он мог написать: «Благословением Божьим является власть в дни национального испытания, если знаешь, где и какие приказы должны быть отданы». Теперь он знал, как ничтожна была истинная власть «премьеров-диктаторов», и мог лишь в лучшем случае надеяться спасти хоть немногое из обломков победы, выброшенной в окно в тот момент, когда она была близка.
          Все, что знал теперь Черчилль и что он говорил Рузвельту, было совершенно неизвестно воюющим народам. Полный контроль над печатью, которым так нагло хвалились уже «Протоколы», не давал правде достигнуть широких масс, которых день ото дня захлестывали волной энтузиазма по поводу великой победы; якобы уже бывшей в их руках. Вся «власть» г-на Черчилля была бессильна что-либо в этом изменить. За несколько месяцев до того (23 августа 1944 г.) он с удивлением запрашивал своего министра информации: «Разве есть какое-либо запрещение опубликовывать факты об агонии Варшавы, которые, судя по газетам, практически замалчиваются» («Триумф и трагедия»). Вопрос звучит вполне искренне, и в таком случае Черчиллю было неизвестно то, о чем ему мог рассказать любой честный журналист, а именно то, что такие факты были «практически замолчаны». Он не сообщает, каков был ответ, если он его вообще получил. «Агония», о которой говорит Черчилль, относится к героическому восстанию подпольной польской армии генерала Бора-Коморовского против немцев в тот момент, когда Красная армия подходила к Варшаве. Советское наступление было, по приказу из Москвы, немедленно приостановлено, и Сталин не разрешил английской и американской авиации пользоваться советскими аэродромами, чтобы помочь полякам. Черчилль пишет: «Я едва мог поверить моим глазам, прочтя его жестокий ответ», и сообщает, что он настаивил на приказе Рузвельта американским самолетам пользоваться этими аэродромами, поскольку «Сталин не посмеет стрелять по ним». Рузвельт отказался, и поляков выдали на поток и разграбление войскам СС, сравнявшим Варшаву с лицом земли. 1 октября 1944 г. после, двухмесячного сопротивления польское подпольное радио Варшава передало свое последнее сообщение: «Такова горькая правда: с нами поступили хуже, чем с гитлеровскими сателлитами, хуже, чем с Италией, хуже, чем с Румынией, хуже, чем с Финляндией... Бог справедлив, и в своем всемогуществе Он накажет всех, кто отвечает эа это страшное оскорбление польской нации» — слова, вызывавшие в памяти передачу чешского радио в 1939 г., после выдачи Чехословакии Гитлеру: «Мы завещаем нашу скорбь Западу».
          Власть, захваченная мировой революцией на зараженном Западе, была достаточна для того, чтобы предотвратить опубликование фактов, подобных этим во время Второй войны, и запрос Черчилля министру информации повис в воздухе. «Агония Варшавы имела место ровно через 3 года после того, как Рузвельт подписал свою «декларацию принципов», в которой он желал «видеть восстановленными права и самоуправление тех, кто был силой их лишен».
          Таков был закулисный фон ялтинской конференции, на которой при первой же встрече со Сталиным президент Рузвельт, уже одной ногой в гробу, обрадовал советского диктатора признанием, что он теперь «более кровожаден в отношении немцев, чем год назад, и что он надеется на повторение Сталиным его тоста за расстрел 50.000 офицеров германской армии». Слово «повторение» намекало на тегеранскую конференцию в декабре 1943 г., на которой Сталин предложил такой тост, а Черчилль запротестовал и сердито вышел из комнаты. После чего Рузвельт предложил, чтобы расстреляны были только 49.500, а его сын Эллиот, в веселом застольном настроении, выразил надежду, что «сотни тысяч» из них будут убиты в боях; сияющий «дядюшка Джо» встал со своего места и обнял президентского сынка.
          Вторя Сталину, Рузвельт явно хотел позлить Черчилля, которого он в 1945 г., по-видимому, считал своим соперником; своему сыну Эллиоту он говорил уже в Тегеране, что «к сожалению, премьер-министр слишком много думает о том, что будет после войны и в каком положении будет Англия; он боится, что русским позволят стать слишком сильными». Он не скрывал этого и от Сталина, сказав, что «теперь он скажет ему кое-что по секрету, чего он не хотел бы говорить в присутствии премьер-министра Черчилля». В числе того, чего не должен был слышать Черчилль, было следующее: «Президент сказал, что наши армии теперь так близки друг к другу, что они могут установить непосредственный контакт, и он надеется, что генерал Эйзенхауэр сможет теперь прямо сноситься с советским штабом, минуя Союзный Генеральный Штаб в Лондоне и Вашингтон (4 февраля 1945 г.). Это объясняет судьбу, постигшую Вену, Берлин и Прагу; в марте, апреле и мае 1945 г. генерал Эйзенхауэр, связавшись непосредственно с Москвой, сообщил Советам свои планы наступления и согласился остановить свои армии, не доходя до этих столиц.
          Сталин не предлагал снова расстрелять 50.000 германских офицеров. Ялтинские протоколы показывают, что он довольно сдержанно относился к сделанным ему частным предложениям Рузвельта (например, чтобы англичане оставили Гонконг), рисуя его человеком, державшим себя с большим достоинством, и гораздо более сдержанным в выражениях, чем президент США. Причиной этому, с одной стороны, могло быть то, что болтовня Рузвельта производит, по своему бездушию и цинизму, отталкивающее впечатление на читателя; с другой же, даже Сталин вероятно сомневался в том, что президент зайдет так далеко, поддерживая усиление Советов, и, опасаясь ловушки, был более сдержан, чем обычно. Как бы то ни было, на страницах ялтинских протоколов этот массовый убийца и палач миллионов выглядит менее отвратительным, чем его гость.
          Главным испытанием для чести Запада был в Ялте вопрос, что будет с Польшей. Вторжение в Польшу Советов и немцев, как партнеров по ее разделу, развязало Вторую мировую войну; не подлежало сомнению, что декларация Рузвельта и Черчилля в атлантической хартии 1941 г. о «восстановлении суверенных прав и самоуправления» для тех, «кто был насильно их лишен», в первую очередь относилась именно к Польше. Ко времени ялтинской конференции, за два с половиной месяца до окончания войны в Европе, Польша фактически была отдана как добыча мировой революции: об этом наглядно свидетельствовал отказ помогать варшавским повстанцам, и это же не могло быть убедительнее доказано, чем приказом Рузвельта генералу Эйзенхауэру подчинить его планы наступления советским пожеланиям. Это означало, что Польша, а с ней и все европейские государства к востоку и юго-востоку от Берлина буду фактически либо присоединены к СССР, либо, же войдут в зону господства революции.
          Хотя Черчилль все еще не оставлял надежды на предоврашение этого, непосредственно предстоящий захват этих территорий был в Ялте ясен для каждого, и окончательное моральное падение Запада заключалось в принятии этого факта, в конечном итоге и самим Черчиллем. Это было полной капитуляцией: отговорка, что только половина Польши отойдет к Советам, что Польша получит «компенсацию» в виде территории, отрезанной от Германии, и что в этом перекроенном государстве будут проведены «свободные выборы», звучала насмешкой для каждого, кто знал, что вся Польша и половина Германии, которой Польша должна была быть «компенсирована», перейдут из под нацистского господства в советское рабство, и что армии западных союзников должны были быть остановлены, чтобы не помешать этому.
          Поэтому, когда в Ялте президент Рузвельт попросил разрешения «поставить вопрос о Польше», от благородных «принципов» Атлантической хартии уже не оставалось и следа. Он начал со ссылки на то, что «в Соединенных Штатах проживают 6 или 7 миллионов поляков», показывая этим, что для него вопрос заключался не в Польше, а лишь в голосах на выборах, после чего он предложил ампутацию восточной Польши по линии Керзона, добавив странное замечание, что «большинство поляков, как и китайцы, хотят лишь сохранить лицо»; многие наблюдатели того времени отмечали частую бессвязность в его речи, и в этом случае он также не объяснил, как потеря польской территории могла помочь полякам «сохранить лицо». Рузвельт был подготовлен, для такого предложения хорошо знавшим свое дело советником. Эдвард Стеттиниус, который хотя и был в то время номинально государственным секретарем США, но по-видимому не принимал большого участия в направлении иностранной политики, сделал тогда запись, что «президент попросил меня прислать ему юриста для консультации о формулировке заявления о польских границах; я послал к нему Альджера Хисса». Черчилль остался в одиночестве, заявив свой последний протест на тему о первоначальных «принципах» и о тех целях, с которыми якобы была начата Вторая мировая война: «Мы пошли войной на Германию за свободу и суверенность Польши. Каждый здесь знает, чего нам это стоило при нашей неподготовленности, мы рисковали нашей жизнью, как нации. У Великобритании нет территориальных интересов в Польше. На карте стояла только наша честь, и мы обнажили меч за Польшу в ответ на зверское нападение Гитлера. Я никогда не соглашусь ни с каким решением, которое не даст Польше свободы и независимости...». Позже, когда ему пришлось уступить давлению Рузвельта и Сталина, он заявил с горечью: «Нас обвинят в том, что британское правительство уступило во всем в вопросе о (польских) границах, и не только согласилось с советской точкой зрения, но и активно ее поддержало... Великобританию обвинят в том, что она бросила Польшу на произвол судьбы...». В конечном итоге видно и ему не оставалось ничего иного, как подписать соглашение, а когда впоследствии в Лондоне состоялся «парад победы», польские соддаты в английских мундирах, первыми поднявшие оружие против Гитлера, сидели в трауре в своих казармах (4).
          Черное дело было сделано и, вместо свободы слова и религии свободы от страха и нужды, народы восточной Европы были отданы во власть режима тайной полиции и концентрационных лагерей. Казалось, что ничего худшего сделано быть не могло, однако было сделано нечто еще хулшее: согласно «протоколу о германских репарациях», было разрешено и распространено на побежденных наихудшее изобретение советского терроризма, рабский труд, поскольку этот документ узаконивал получение «тремя правительствами» репараций от Германии в форме «использования германской рабочей силы».
          Было еще и дополнительное соглашение, согласно которому западные союзники рассматривали всех русских воениопленных в Германии как «дезертиров», подлежащих возвращению в Советский Союз. На бумаге все это выглядит меней страшно. Но каковы были результаты этой политики для живых людей, видно из свидетельства преп. Джеймса Чутера, английского военного священника и одного из четырех тысяч пленных из распущенного германского лагеря для военнопленных, пробравшихся навстречу наступавшим западным союзникам в 1945 г.: «Вдоль восточного берега реки Мульде скопилось множество людей... десятков тысяч беженцев, прибывших раньше нас. Река Мульде была демаркационной линией, на которой остановились американцы и до которой должны были продвигаться русские. Американцы не пускали никого через реку, кроме германских солдат и союзных военнопленных. Время от времени, отдельные беглецы в отчаянии бросались в воду, чтобы избежать ожидаемого зверства Советов. Чтобы избежать подобных инцидентов и отпугнуть беглецов, с западною берега время ом времени, слышались очереди американских пулеметов... грозное предупреждение всем, кто хотел бы спастись, переплыв реку». Таков был финал Второй мировой войны, и соглашение, освящавшее все эти ужасы (в котором сталинская подпись присоединилась к обоим подписавшим Атлантическую хартию в 1941 г.), торжественно объявляло: «Настоящей декларацией мы подтверждаем нашу веру в принципы Атлантической Хартии» (5).
          Под конец ялтинской конференции произошел еще один любопытный эпизод. Во время последнего разговора «с глазу на глаз» между Рузвельтом и Сталиным накануне отъезда президента, собиравшегося встретиться с королем Ибн-Саудом, Сталин заметил, что «еврейский вопрос был очень трудным; они (русские) также хотели создать «еврейский национальный очаг» в Биробиджане, но из этого ничего не вышло: евреи оставались там два-три года, а затем разбегались по большим городам». Тогда президент Рузвельт, в манере члена аристократического клуба, уверенного, что его хозяин также состоит в нем, «сказал, что он — сионист, спросив, является ли им маршал Сталин?» На читателя этих записей это производит впечатление, что тут два деловых человека подошли, наконец, к сути дела. Сталин ответил, «в принципе — да», но тут же добавил, что «от него не укрывается трудность вопроса». И здесь грузинский налетчик, грабивший банки, производит лучшее впечатление, как государственный деятель, и говорит в более деловом тоне, чем любой из западных лидеров за последние 40 лет, ни один из которых не видел в этом вопросе никаких «трудностей» (Черчилль заранее клеймил все разговоры о «трудностях», как антисемитизм). Нет сомнения, что этим кратким обменом мнений разговор на эту тему не закончился, но в официальном отчете дальнейших подробностей не содержится. В тот же последний день официальных совещаний конференции Сталин спросил Рузвельта, какие уступки он собирается сделать королю Ибн-Сауду, на что президент ответил, что «он мог бы предложить ему только одну уступку, а именно отправить к нему (Ибн-Сауду) шесть миллионов американских евреев» (эта цитата засвидетельствована источниками, но вычеркнута из официального текста). Приведенные цитаты, за исключением последней, взяты нами из официального издания «Конференции на Мальте и в Ялте в 1945 г.», опубликованного Госдепартаментом США 16 марта 1955 г. Газеты вышли на следующее утро, 17 марта, с заголовками на всю первую страницу, типичным для которых был заголовок в канадской «Монтреаль Стар»: «Столицы мира в ужасе после раскрытия секретов Ялты». Все это, разумеется, ерунда: в 1955 году общественность воспринимала подобные сообщения с полным безразличием, будучи доведенной с помощью контроля печати до состояния бессильного одурения, предсказанного в «Протоколах» 1902 г.
          Как исторический документ, разоблачения ялтинских протоколов достаточно красноречивы, однако они далеко не полны. Очень многое из них было вычеркнуто (мы привели только один пример), в том числе наверняка самое худшее. В мае 1953 г., под давлением со стороны американского Сената, Госдепартамент приступил к печатанию неподчищенных текстов, причем до июня 1956 г. должны были выйти из печати протоколы всех двенадцати совещаний на высшем уровне военного времени. Однако, до мая 1956 г. были опубликованы только ялтинские протоколы, и те подчищенные цензурой. Два сотрудника Госдепартамента, которым была поручена подготовка документов к печати и которые настаивали на ее полноте и спешности, д-р Дональд Дозер и г. Брайтон Баррон, были уволены в отставку в начале 1956 г., хотя еще в апреле 1955 г. со стороны президента Эйзенхауэра последовало заявление: «Я думаю, что глупо было бы... скрывать какие-либо документы военного времени, включая мои собственные ошибки. Надо опубликовать все, на чем общественность США могла бы научиться из прежних ошибок для принятия правильных решений в настоящее время».
          Перед увольнением на пенсию Баррона «подвергли усиленному промыванию мозгов, чтобы добиться от него согласия на изъятие ряда важных документов». Он был вынужден заявить своему начальству, что готовящаяся ими к изданию компиляция «извращена, неполна и плохо подчищена с целью обелить прежние правительства и ввести американский народ в заблуждение». История с ялтинскими документами показывает, что через 10 лет после войн государственная власть все еще была в руках «чужеземной группы», сумевшей во время войны подчинить экономику, военные операции и государственную политику целям «распространения» революции. И теперь еще та группа была в состоянии игнорировать заявления президентов и действовать вопреки воле Конгресса США; возжи были полностью в их руках. Это означает, что проникновениев американское правительство и его аппарат агентов мировой революции, начавшееся со дней первого президентства Рузвельта в 1933 г., не было устранено и к 1955 году, несмотря на многочисленные разоблачения: а поскольку это так, то и в любой третьей мировой войне все силы Америки смогут снова быть направлены на скрытый, но по-прежнему первоочередной план создания мирового коммунизированного общества (третья фаза ленинского плана). Втянутые в такую войну народные массы снова будут воевать за цели, прямо противоположные тем, которые будут предподнесены им в ходе какого-либо нового «Перл-Харбора».
          Подрыв жизненных основ Запада не ограничивался одними Соединенными Штатами, но распространился на весь западный мир; если мы в этой главе описываем, главным образом, Америку, то это делается лишь потому, что после войны мошь и богатство Америки так выросли, что злоупотребление ими сможет решить судьбу всего мира. Как уже было нами показано, такое же положение наблюдалось и в Англии — стране, из которой произошли заокеанские нации, в том числе самые многочисленные из них, Канала и Австралия.
          Первое разоблачение планов подрыва Запада и распространения мировой революции имело место в Канаде сразу же по окончании войны, и оно было единственным из четырех, в котором последовало полное правительственное расследование и полное опубликование всех его результатов; оно же было толчком к другим аналогичным разоблачениям в США, Австралии и Англии. Разоблачения были сделаны, с риском для собственной жизни, русским, сообщившим канадскому правительству о наличии сети шпионажа и агентурного проникновения в государственный аппарат, центром которого было советское посольство в Оттаве (несмотря на то, что разоблачение и предупреждения Запада о грозящей ему опасности были сделаны русскими, политики и печать продолжали натравливать свою общественность против «русских», а отнюдь не против революционного коммунистического заговора, первой жертвой которого в свое время стала именно Россия). То, что в данном случае последовало полное и открытое расследование — весьма необычное в подобных случаях — обязано, по-видимому, тому обстоятельству, что тогдашний канадский премьер-министр, Макензи Кинг, был, хотя и дошлым политиком, но простаком, интересовавшимся, главным образом, спиритизмом. Документально убедившись в справедливости разоблачений Игоря Гузенко, он понял, что они свидетельствуют о «такой серьезности положения, в котором Канада еще никогда не находилась до сего времени», и немедленно полетел известить президента США (преемника Рузвельта) и тогдашнего премьер-министра Англии (Клемента Эттли), что «положение было даже еще более серьезным в Соединенных Штатах и в Англии».
          К этому времени документальные доказательства, представленные бывшим советским агентом Унтгакером Чамберсом, о том, что Альджер Хисс был центральной фигурой советского шпионажа в Госдепартаменте США, были уже известны, но игнорировались двумя американскими президентами в течение шести лет, а тремя годами позже и м-р Труман нашел нужным публично высмеять их, как «красную селедку» (английское выражение, означающее обман — прим. перев.). Разоблачение Хисса и его соучастников было исключительно результатом личных усилий отдельных патриотов (в том числе будущего вице-президента и президента Никсона), сумевших выжать правду из скрывавшего ее правительства и настоять на расследовании. Дело Хисса повлекло за собой множество других разоблачений, показавших, что американский правительственный аппарат на всех уровнях кишел советскими агентами. Литература того времени по данному вопросу настолько обширна, что ее невозможно привести здесь даже суммарно, но приводимые данные неопровержимы, а многие из них были сообщены официально, хотя и с большой неохотой.
          В Англии, в Продолжение шести лет после предупреждений со стороны премьер-министра Канады и расследования высшими инстанциями, не было сделано ничего для исправления установленного этим расследованием положения. В 1951 г. два сотрудника Форин Оффиса (мин-во иностр. дел), один из которых занимал высокую должность и делал быструю карьеру, в то время как оба в личном отношении слыли довольно сомнительными типами, но явно протежировались чьей-то невидимой рукой, неожиданно исчезли из Лондона. Вскоре выяснилось, что они бежали в Москву, опасаясь разоблачений в духе Альджера Хисса. В течение добрых четырех лет после этого английские правительства (как социалистическое, так и консервативное) отказывались назначить открытое расследование или представить какую либо информацию, кроме ничего не говорящих заверений, что «делается все необходимое для выяснения». В 1955 г. английский Форин Оффис неожиданно сообщил, что оба подозревались в передаче секретной информации советским органам, уже начиная с 1949 года (они исчезли в 1951 г.). Западное признание было далеко не добровольным, а вынужденным в силу того, что еще один русский, Владимир Петров, из советского посольства в Канберре (Австралия) также бежал на Запад, сообщив, что оба скрывшихся агента, Бургесс и Маклин, были завербованы как советские шпионы еще в их студенческие годы в Кембриджском университете за 12 лет до того, т.е. еще в 1930-35 г.г. — это обычный метод ловли агентов в дни их неосторожной юности, в равной степени отмечающийся как в документах Вейсхаупта, так и в «Протоколах»; карьера Альджера Хисса представляет собой полную параллель тому же в Америке. Немедленно после запоздалого признания Форин Оффиса, Бургесс и Маклин были торжественно представлены Советами представителям международной печати в Москве в качестве сотрудников министерства иностранных дел СССР; британское правительство не нашло ничего лучшего, как тут же пригласить тогдашних советских вожаков, Хрущева и Булганина, прибыть с официальным визитом в Лондон (6).
          Разоблачения Петрова привели в Австралии, четвертой стране, зараженной чумой советского шпионажа, к официальному расследованию Королевской комиссией, состоявшей из трех высокопоставленных судебных чиновников. Из всей серии расследований на Западе, только австралийское может быть поставлено в один ряд с канадским, за 9 лет до того. Оно было довольно обстоятельным и в его официальном отчете (от 14 сентября 1955 г.) было установлено, что, начиная с 1943 г., советское посольство в Канберре «руководило организацией шпионажа в Австралии», наряду с предостережением, что советские шпионы продолжали действовать в Австралии с помощью агентов, прибывавших в страну, как иммигранты. Министр иностранных дел Австралии Кейзи одновременно констатировал, что среди государственных служащих Австралии действовало «гнездо изменников». Это подтверждало то, что говорил Макензи Кинг за 10 лет до того, а также и то, что в течение целого десятилетия ни в одном из четырех затронутых или зараженных этим недугом государств не было сделано ничего для отвращения смертельной опасности, в которой они находились.
          Главной причиной этого было то, что все правительственные, парламентские и судебные расследования этого десятилетия (за исключением одного) служили не столько информации, сколько дезинформации общественного мнения, сосредоточивая все внимание на «шпионаже», хотя фактически этот вопрос являлся второстепенным. То, что большие государства стремятся разузнать с помощью шпионов и агентов секреты других стран, давно уже было всем известным фактом, так что даже небывалый до тех пор масштаб советского шпионажа не слишком волновал общественность; считалось, что на то и существует контрразведка, чтобы следить за такими вещами. Расследования, таким образом, отвлекли внимание общественности от самого главного, что было ими обнаружено. Дело было не в простой краже документов, а в контроле и направлении чужой рукой государственной политики на самом высшем уровне, к которым привело заражение государственного аппарата западных стран. Именно это позволило направлять во время войны весь поток вооружений, товаров, финансовых средств, а также и военные операции и доведение западных политиков на конференциях глав правительств в сторону обеспечения максимальных успехов революционного коммунистического государства, как в смысле территориального расширения, так и в смысле усиления его военной мощи. Эта сторона вопроса была освещена только в ходе судебного процесса над Альджером Хиссом и сопутствовавших ему предварительных и дополнительных расследований и разоблачений. Они показали, что мировая революция располагала активными агентами на вершинах политической власти Запада, где они направляли в ее пользу государственную политику и всю энергию народного существования. Оба разоблаченных агента поставляли своим хозяевам также секретные материалы, но это была лишь небольшая часть их деятельности, в ходе которой им удалось перекроить карту Европы и создать положение, перед которым весь мир стоит в настоящее время.
          Имена Альджера Хисса и Гарри Декстера Уайта неотделимы от этого исхода событий. Начиная со своих студенческих лет в 30-х годах, Хисс продвигался с чьей-то невидимой помощью столь же быстро по ступеням государственной службы, как и Маклин в Англии. Уже в 1939 г. на него указал, как на советского агента, его сотоварищ-коммунист, осознавший свой долг перед страной в тот момент, когда революционное коммунистическое государство сговорилось с Гитлером о нападении на Польшу, однако на это указание никто не обращал внимания в течение многих лет, когда два американских президента, один за другим, продолжали протежировать Хисса. Он неразлучно находился при президенте Рузвельте в Ялте (часто при беседах с глазу на глаз Рузвельта со Сталиным), и выдача восточной Европы на поток и разграбление коммунистам неразрывно связана с его именем; невозможно придти к иному выводу перед лицом разоблачений, сделанных на его судебном процессе. После Ялты, явно как знак особого доверия, которым он пользовался у международной мафии, направлявшей события в этот период всеобщего смятения, его сделали первым генеральным секретарем рожденной в Сан-Франциско в апреле 1945 г. Организации объединенных наций, которая, таким образом, увидела свет, направляясь агентом мировой революции.
          Руководящая роль, которую Хисс играл в Ялте, видна на немногих примерах. Номинальный государственный секретарь США, Эдвард Стеттиниус, накануне ялтинской) конференции отдал распоряжение сотрудникам Госдепартамента, чтобы «все материалы для президента по вопросам, которые должны будут обсуждаться на совещаниях Больших Трех, должны быть в руках м-ра Хисса не позднее, чем в понедельник 15-го января (1945 г.)». Этим самым в распоряжение Хисса были отданы все материалы Госдепартамента на предмет осведомления президента о вопросах, обсуждение которых ожидалось в Ялте. Джеймс Бернс, бывший ранее государственным секретарем США, и принимавший участие в ялтинской конференции в качестве директора Военного ведомства по мобилизации и демобилизации, писал впоследствии: «Насколько я мог судить, президент почти не был подготовлен к ялтинской конференции... Лишь накануне нашей остановки на Мальте я узнал, что у нас на борту было целое собрание весьма обстоятельных анализов и рекомендаций, подготовленным Госдепартаментом... Когда я впоследствии познакомился с некоторыми из этих великолепных материалов, я очень сожалел, то мы не изучили их за время поездки. Я уверен, что этого не было сделано ввиду болезни президента».
          Материалы, подготовленные специалистами-профессионалами Госдепартамента касались будущих отношений с Советами, однако заявления Рузвельта в Ялте ни в какой степени не отражали их содержание, поскольку он не дал себе труда с ними ознакомиться. Америанскую политику в Ялте фактически делал Хисс. Стеттиниус отмечает неизменное присутствие Хисса «за спиной президента» на всех формальных совещаниях, упоминая, что и он сам всегда «совещался» с Хиссом перед этими заседаниями и после них. Офнипальный, сильно подчищенный американский отчет о ялтинской конференции явно подвергся редактированию со специальной целью затушевать роль Хисса; он содержит лишь сделанные им замечания и реплики, не говорящие ничего, будучи вырванными из контекста главного содержания: его роли в заговоре. Упомянутый нами ранее Брайтон Баррон — одни из двух официальных историков Госдепартамента, уволенных за отказ «извращать историю» и «замалчивать официальные данные» — заявил в феврале 1956 г. на публичном собрании в Чикаго, что, если бы ему было разрешено, ей мог бы «на примерах показать, какой властью пользовался Альджер Хисс», и как он действовал на самом высшем уровне государственной власти», добавив, что официальный отчет «обходит молчанием его важнейшие действия на этой роковой конференции». Имя Альджера Хисса стало хорошо известно, благодаря его судебному процессу и осуждению. Однако, наиболее осведомленное лицо в этой истории, Уиттакер Чамберс, считает, что субъект, известный под именем «Гарри Декстер Уайт», которого он называет «одной из самых влиятельных личностей во всем мире», сыграл еще большую роль в подчинении американской политики советским интересам.
          Как писали американские газеты, все их попытки обнаружить свидетельство о рождении гражданина по имени «Гарри Декстер Уайт» были напрасными: кем он был в действительности, никому не было известно! Небезизвестный Генри Моргентау младший (в отличие от его отца, бывшего послом США в Константинополе во время первой войны — прим. перев.), единственный несменявшийся министр в кабинетах Рузвельта за все 12 лет правления последнего, вскоре же после своего назначения министром финансов принял «Гарри Декстера Уайта» на службу, в своем министерстве (в 1934 г.). Его быстрое продвижение по службе (как и Хисса в Госдепартаменте) указывает на влиятельную и постоянную поддержку. Сразу после Перл-Харбора его назначили руководителем «всех действий министерства финансов, связанных с международными отношениями», после чего он стал заместителем самого министра.
          В течение всех этих лет этот правительственный чиновник, чья истинная личность, по-видимому, навсегда останется тайной, действовал в качестве советского агента, и доказательства этого были представлены президенту Рузвельту, не нашедшему нужным обратить на них внимание. Уиттакер Чамберс показал, что он впервые получил от Уайта секретные документы (для передачи их советским органам) в 1933 г.; в 1939 г. он предложил представить доказательства деятельности Уайта и Хисса; документальные доказательства хранились им в течение дальнейших лет, пока он не представил их для опровержения клеветнических заявлений Хисса по его собственному адресу. С самого начала и до конца ни одна правительственная инстанция не вырашла желания ознакомиться с ними. Федеральное Ведомство по расследованиям (ФБР) допросила Чамберса в 1941 г., причем он назвал имя Уайта, однако ничего предпринято не было; ФБР не нашло также нужным включить в расследование этого дела какую-либо государственную инстанцию, т.ч. окончательное разоблачение было сделано частным агентством и то только 1948 году.
          Первое решающее вмешательство м-ра Уайта в американскую государственную политику состоялись в 1941 г. Согласно двум не вызывающим ни малейших сомнений источникам (проф. Вилчьям Лангер и проф. С. Эверетт Глизон из Гарвардского университета, в их книге «Необъявленная война»), именно Уайт составил текст американского ультиматума от 26 ноября 1941 г., с помощью которого Японию «заманили сделать первый выстрел» в Перл-Харборе (по выражению военного министра США Стимсона). Рука Уайта, следовательно, ясно видна в первом акте вхождения Америки в войну, как и рука заинтересованного в нем советского руководства. Обеспечив начало войны, он смог обеспечить и ее окончание исключительно в интересах той же стороны, его хозяев. Ему же приписывается и авторство знаменитого «плана Моргентау», направленного на разорение и фактическое уничтожение Германии. В обоих случаях, следовательно, американская политика диктовалась министерством финансов, а не Госдепартаментом или военным министерством, которые, согласно конституции, ответственны — под общим руководством президента — за ведение международной политики в военное время; в министерстве же финансов, как уже было указано, м-р Уайт нес «полную ответственность» за все имевшее отношение к международным делам, очевидно не в рамках одного только этого министерства. По окончании Второй войны в Америке наблюдалась тенденция приписывать инициативу обоих роковых решений одному Уайту. Здесь явно налицо попытка снять ответственность с самого министра, Генри Моргентау. Однако, Моргентау назначил Уайта на его ответственный пост, и он же подписал как проект ультиматума Японии в ноябре 1941 г., так и проект расчленения Германии в сентябре 1944 г., а президент Рузвельт в обоих случаях действовал согласно представленному ему плану. Невозможно поэтому разграничить ответственность Моргентау и Уайта, в крайнем случае можно было бы сказать, что загадочный «Гарри Декстер Уайт» был душой этой достойной пары.
          О том, как зародился «план Моргентау» по расчленению Германии на мелкие провинции, полному разрушению ее промышленности с затоплением угольных шахт и рудников, и сведением ее на уровень «козьего пастбища», было описано в 1947 г. другим заместителем министра финансов США, Фредом Смитом. Он сообщает, что вопрос впервые обсуждался на совещании (в его присутствии) между Эйзенхауэром, министром Моргентау и Уайтом в обеденной палатке генерала на юге Англии, 7-го августа 1944 г. По словам Смита, вопрос о будущем Германии был поднят Уайтом. Эйзенхауэр сказал, что ему хотелось бы «на некоторое время крепко приструнить немцев... все население Германии — синтетические параноики» (эта комбинация двух слов не имеет даже подобия конкретного или переносного значения, свидетельствуя разве что о склонности генерала к употреблению «умных» слов, смысла которых он сам не понимал — прим. перев.), на что м-р Уайт заметил: «Мы можем тогда сослаться на Вас в вопросе обращения с немцами», а генерал Эйзенхауэр дал ему на это свое разрешение. На основе этого разговора Моргентау составил свой план, согласовав его в Лондоне с Черчиллем и Иденом, после чего он вылетел обратно в США, где он представил этот план Рузвельту. Вплоть до этого момента, пишет Смит, Госдепартамент не был извещен об активности Моргентау в этом вопросе. У Рузвельта вероятно были какие то сомнения по поводу плана, и он назначил комиссию для разработки плана послевоенной организации Германии, в которой государственный секретарь и военный министр сошлись наконец с м-ром Моргентау из министерства финансов. Оглашение в комиссии плана Моргентау «привело к такому бурному взрыву, какой еще никогда не нарушал торжественной тишины покоев Белого Дома»; министры Хэлл (госуд. секретарь) и Стимсон (военный) оба заявили свой категорический протест. Тем не менее, когда затем Рузвельт полетел в Квебек для встречи с Черчиллем, то «случилось так», что сопровождал его м-р Моргентау, а г-да Хэлл и Стимсон остались дома. Черчилль пишет, что он был этим удивлен, но затем и он, и Рузвельт оба подписали план, который правильно было бы назвать «планом Уайта-Моргентау».
          Так президент Рузвельт (вопреки энергичным протестам членов его кабинета, государственного секретаря Хэлла и военного министра Стимсона) и премьер-министр Черчилль (вопреки его собственным многочисленным заявлениям) санкционировали «мир» возмездия и наказания для побежденных, причем впоследствии оба делали вид, что не ведали, что творят. По словам Черчилля, он весьма «сожалел», что поставил под ним документом свою подпись, из чего, однако, не совсем ясно, почему он это сделал (уклончивый комментарий Джеймса Ф. Бернса также гласил, что «это трудно понять»). Рузвельт изображал дело так, будто речь шла о его инициалах, по ошибке поставленных им на маловажном междуведомственном меморандуме, который он не дал себе труда прочесть. По его словам, он уступил приставаниям «верного, старого друга», что опять-таки указывает на м-ра Моргентау: далее, он, оказывается, был «совершенно потрясен» тем, что получилось, и, не мог понять, как он вообще мог поставить под этим свои инициалы; видимо он сделал это, не подумав» (Стимсон).
          Общественному мнению дело потом изобразили так, будто ошибка была вовремя замечена и «план Моргентау» не был осуществлен: фабрики не были взорваны и шахты те были затоплены. Это было неправдой, а лишь мазней медом по губам, дух возмездия, пропитавший план Уайта-Моргентау, господствовал в послевоенной действительности. Моргентау не удалось добиться, чтобы (как Рузвельт это «в шутку» предлагал Сталину в Ялте) немецких «архи-преступников» расстреливали без всякого следствия, о те судебные процессы, которые были затем разыграны в Германии, навеки остаются позорным пятном на западном правосудии. Раздел Германии (который фактически разрезал надвое всю Европу, друзей и врагов без разбора) был чреват большими опасностями для будущего, чем любое расчленение Германии на отдельные провинции. И наконец, санкционирование Западом рабского труда повернуло вспять культурное развитие Европы на протяжении девятнадцати столетий: характерно, что через 11 лет по окончании войны правительство США отказалось поддержать проект международной конвенции, внесенный Международной Организацией Труда и запрещающий принудительный труд: подпись под Ялтинскими соглашениями явно исключала возможность присоединиться к подобной конвенции.
          Так призрак «Гарри Декстера Уайта» продолжает висеть над сценой современности, поскольку направление, приданное им и его сообщниками американской правительственной политике, сделало будущее всего Запада еще более сомнительным и внушающим опасения, чем когда-либо. С окончанием войны его авторитет у американских президентов продолжал расти, и он был назначен председателем второй из двух международных конференций, на которых ковались планы подчинения национальных государств международному директорату. Первой была организационная конференция Организации объединенных наций, председательское место которой было занято Альджером Хиссом. Второй была финансовая конференция в Брестон Вудс, в результате которой были созданы Международный банк и Международный валютный фонд. Уайт был организатором этой последней конференции и был затем назначен американским директором Международного валютного фонда. Другими словами, главными представителями правительства Соединенных Штатов на каждом из этих подготовительных совещаний по созданию нового сверхнационального директората были советские агенты.
          Накануне того, как Уайт получил это свое последнее назначение (официально объявленное президентом Труманом 23-го января 1946 г.), ФБР неоднократно предупреждало Белый Дом о тайной деятельности м-ра Уайта, в последний раз в особом докладе на имя личного военного адъютанта президента от 8 ноября 1945 г., в котором Уайт был открыто назван советским агентом и шпионом. По объявлении президентом нового назначения Уайта, руководигель ФБР Эдгар Гувер 1 февраля 1946 г. снова направил правительству энергичное предостережение, указывая, что если назначение Уайта будет утверждено, то «он будет в состоянии в значительной степени влиять на решение всех международных финансовых вопросов». Несмотря на все это, назначение Уайта было утверждено 1 мая 1946 г.: это отметил в своем показании 17 ноября 1953 г. государственный прокурор Герберт Браунелль. В своем ответе на сообщения ФБР президент Труман признал, что подтверждение назначения Уайта было им сделано после получения предупреждения от февраля 1946 г., о предупреждении от ноября 1945 г. он не нашел нужным упомянуть. В апреле 1947 г., когда расследование о деятельности Хисса уже приближалось к концу, м-р Уайт ушел в отставку «по состоянию здоровья». В августе 1948 г., когда его вина была доказана и должна была быть сообщена обшественности, он был вызван на допрос Комитетом по расследованию антиамериканской дсятельности, показав там, что ни в каких заговорах он никогда не участвовал. В частном порядке ему были тогда предъявлены наиболесе уличавшие его доказательства (все они сохранены в официальных архивах), и через три дня его нашли мертвым. Он был похоронен по еврейскому обряду, но вскрытия тела произведено не было, и обстоятельства его смерти остаются столь же загадочными, как и его личность.
          Семь лет спустя (в сообщении от 3 января 1955 г.) Внутренний комитет по вопросам безопасности Конгресса США установил, что:

Альджер Хисс, Гарри Декстер Уайт и их сообщники из коммунистического подполья в правительстве обладали властью оказывать решающее влияние на американскую государственную политику и политику международных организаций во время Второй мировой войны и в годы непосредственно по ее окончании; (это как раз тот решающий и особо опасный «период всеобщего смятения», о котором мы уже говорили ранее: последние годы большой войны и первые годы по ее окончании);
Они обладали властью оказывать решающее влияние на создание и деятельность Организации объединенных наций и ее подчиненных учреждений;
Их власть не была ограничена их официальными должностями. Она заключалась прежде всего в доступе к руководящим правительственным деятелям и влиянии не этих последних, а также в их возможностях предоставлять или скрывать информационные материалы, на которых должны были основываться политические решения их начальников;
Хисс, Уайт и значительное число их коллег, помогавшие в решающий период времени делать международную политику Америки и политику международных организаций, были разоблачены, как тайные коммунистические агенты.

          Это заключение комитета Конгресса могло бы выглядеть, как хороший конец довольно печальной истории, поскольку в прежние времена подобные разоблачения и их опубликование парламентскими инстанциями имели бы последствием, прежде всего, отстранение виновных в создавшемся положении, а затем ряд мероприятий, направленных на устранение обнаруженных недостатков. В данном случае, однако, автор этих строк может засвидетельствовать (поскольку он сам находился в течение многих лет этого периода в Америке), что если и были какие то попытки исправить положенне, то лишь совершенно недостаточные. Главной причиной этого было то, что весь процесс расследований и разоблачений сопровождался яростной кампанией в печати, но отнюдь не против заговора и его виновников, а, наоборот, против тех, кто все это расследовал и разоблачал.
          Здесь мы наблюдаем повторение того периода после французской революции, когда грязная клевета изливалась на Морса, Баррюэля и Робисона. Если будущий историк станет перелистывать пожелтевшие страницы газет этого периода, то он увидит, что на каждое слово, направленное против разоблаченного или осужденного заговорщика, приходятся десятки тысяч оскорблений против тех, кто требовал расследования и исправления создавшегося положения; он увидит целые столбцы похвал по адресу г-на Хисса рядом со статьями, полными клеветы по адресу раскаявшегося заговорщика, Уиттакера Чамберса, самозащита которого против возведенной на него со стороны участников заговора клеветы привела к осуждению Хисса. Со временем вся эта 6уря обрушилась на голову возглавлявшего расследованне сенатора Джозефа МакКарти (как в свое время она бушевала вокруг Мартина Дайса, пока его не удалось вытеснить из политической жизни), а для обмана широких масс было изобретено новое слово: «маккартизм» (т.е. требование расследования и исправления злоупотреблений) путем бесконечного повторения стал в глазах широкой публики чем-то гораздо более худшим, чем государственная имена.
          Поэтому важнейшим событием истории США после Второе войны следует считать осуждение американским сенатом деятельности сенатора МакКарти в 1954 г. За два года перед тем, в 1952 г., впервые после 20 лет, президентом был избран кандидат от республиканской партии, генерал Эйзенхауэр. Возвращение к власти, посли перерыва в два десятилетия, воодушевило республиканцев, а победа генерала Эйзенхауэра в значительной степени обусловливалась его обещанием покончить с проникновением коммунистической агентуры в правительство, имевшим место, как показали проведенные расследования за долгий период правительства Рузвельта и унаследованным его преемником Труманом. В 1954 году, однако, новый президент нашел нужным высказаться, что он «не одобряет методов» сенатора МакКарти, дав тем самым понять, что он «одобрит» его осуждение (того же настойчиво требовал и т.н. Американский Еврейский Комитет, влиятельное еврейское лобби в Соединенных Штатах по сей день, удивляться чему особенно не приходится, поскольку громадное большинство разоблаченных советских агентов были евреи).
          Это осуждение состоялось, после чего сенатор МакКарти, как и многие до него, сошел с политической сцены, а правило, согласно которому всякое «расследование» не иначе, как злонамеренно, вновь было возведено в степень политического принципа. Американским избирателям пришлось, таким образом, убедиться, что кажущийся «выбор» между двумя кандидатами во время президентских выборов фактически таковым не является, по крайней мере в вопросе борьбы с подрывной деятельностью и изменой. После одобренного тогдашним президентом осуждения, всякие расследования и разоблачения прекратились. Отныне агенты мирового заговора снова могли беспрепятственно продолжать свою подземную подрывную работу, как во время Второй войны ее вели, главным образом, г-да Альджер Хисс и Гарри Декстер Уайт. Это делает американскую политику в любой следующей войне совершенно непредвидимой и чреватой катастрофически опасными последствиями.
          В вопросе подрывной деятельности современные «премьеры-диктаторы» выполняют функции, предназначенные им еще в «Протоколах» 1902 года, представляющих собой убедительнейший документ мирового заговора, агентами которого были субъекты типа Гарри Декстера Уайта. В протоколе 19 говорится, что когда их цели будут достигнуты, а мировое сверх-правительство окончательно установлено, всякая попытка подорвать его будет поставлена в один ряд с «воровством, убийством и любым иным видом грязного и отвратительного преступления», и добавляется, что «мы сделали все возможное, чтобы не дать в руки национальных государств такого средства борьбы с изменой. Именно с этой целью мы рекламировали в печати, в официальных выступлениях и косвенными методами... мученичество, якобы принимаемое на себя подстрекателями и изменниками во имя идеи общего блага» (7).
          Хисс долгие годы преподносился мировой печатью, независимо от ее партийной принадлежности, как мученик; сенатор МакКарти, употребивший упомянутые «средства борьбы с изменой», изображался, как грубое животное. Эта власть над печатью, установившаяся за последние 20 лет (писалось в начале 50-х годов — прим. перев.), парализует все попытки национальных государств бороться с предательством: печать стоит между ними и предателями. «Протоколы» 1902 г. предсказывали: «Нам будет обеспечена верная победа над нашими противниками, ибо в их распоряжении не будет органов печати, в которых они могли бы полностью и окончательно выразить свою точку зрения».
          В Америке, являющейся в настоящее время ключом к будущему всего Запада, дело еще более осложняется наличием органа, обладающего правом решительного вмешательства в этой области.   Верховный Суд США, решающий споры по конституционным вопросам между центральным правительством и сорока восемью правительствами отдельных штатов, часто решает вопросы, которые в прочих парламентарных государствах подлежали бы компетенции законодательных учреждений (т.е. парламента). Далее, члены Верховного Суда являются политическими, т.е. партийными назначенцами, а вовсе не обязательно профессиональными юристами или хотя бы лицами, обладающими юридическим образованием. Опасность, заключающаяся в политическом контроле со стороны подобного органа, очевидна, и она стала особенно ясной в решении Верховного Суда от 2 апреля 1956 г., когда он большинством голосов отменил осуждение коммуниста по законам штата Пенсильвания против измены. В своем решении Верховный Суд указал, что «вопросы измены» подлежат компетенции одного только Конгресса США и что в этой области «не остается места» для законодательства отдельных штатов или же их мероприятий против измены. К этому времени 42 из общего числа сорока восьми штатов имели собственные законы против измены, и если это решение Верховного Суда не будет отменено особым актом Конгресса, то в 42-х штатах одним ударом окажутся сметенными все препятствия на пути к предательству, и единственной защитой страны от него останется центральное правительство, которое, как убедительно показали события 40-х и 50-х годов, сверху донизу пронизано изменниками. Решение Верховного Суда полезно, поэтому, сравнить с цитированным выше местом из «Протоколов».
          И, наконец, Вторая мировая война привела к возрождению Лиги Наций, которая в свое время возникла из т.н. «Лиги принуждения к миру». Эта организация никогда не была настоящим союзом народов, будучи лишь инструментом для контроля над ними в руках тех, кто держал власть в руках. Цитированные выше заключения Сенатского Комитета США показали роль, которую играли г-да Альджер Хисс, Гарри Декстер Уайт и их сообщники в создании и организации ООН. Не подлежит сомнению, что в их намерения входило «распространение революции» на весь мир, согласно ленинскому плану, и превращение этой организации в «сверх-правительство», предвиденное «Протоколами». Тень международного режима концлагерей уже витает над ее проектом «конвенции о геноциде», квалифицирующей причинение «душевного вреда» не указанным точно «группам», как уголовное преступление.
          Как будет выглядеть наше будущее, зависит от того, смогут ли национальные государства одержать победу в «борьбе с изменой». Во время Второй мировой войны, как и во время первой, все ведущие политики и «премьеры-диктаторы» стран западных союзников с самого начала втайне согласились создать мировую организацию и подчинить ей их собственные национальные государства. Это был их план, а не воля их народов, чье мнение никто никогда не спрашивал. Ни один народ никогда не выражал желания раствориться в некоем «мировом государстве», управляемом неизвестно кем. Наоборот, национальное чувство, не ослабевающее несмотря ни на какие испытания и поражения, было сильнейшим проявлением человеческого духа в 20-м столетии, оно несомненно будет расти, пока не прекратится обман народов и не потерпят окончательное фиаско все попытки обезличить их. Тем не менее, лидеры военного времени, свободные от всякого общественного контроля над их совещаниями, обменом телеграммами и телефонными переговорами, в течение всей войны продвигали осуществление проекта нового мирового порядка, руководство которым по окончании войны оказалось в руках господ Хисса и Уайта. В биографии Бернарда Баруха можно прочесть, что Рузвельт вынашивал эту идею задолго до того, как стать президентом, и даже уже нашел для нее название «Объединенных Наций». У самого же Баруха, бессменного советника президентов, амбиции были пристине космические; его биограф цитирует его неоднократное высказывание: «Конечно, мы можем переделать весь мир». Полное отсутствие чувства человеческого смирения — наиболее характерное качество этих переоценивающих свои способности смертных. Черчилль в этом отношении производит столь же отрицательное впечатление, насколько исследователям этой эпохи импонируют его попытки отвратить печальный конец войны. В деле перестройки мирового порядка он был столь же неисправим, как и все другие, а его временами самоуверенная фразеология («Я не для того стал премьер-министром Его Величества, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи») плохо согласуются с его энергичной поддержкой плана именно такой «ликвидации» всех национальных государств.
          Так в те годы, когда готовился катастрофический конец бушевавшей войны, все эти лидеры военного времени были заняты проектами переделки мира и мирового правительства. Они не в состоянии были довести войну до истинно победного конца, но были готовы перестроить весь мир: По словам Черчилля (октябрь 1944 г.), «вопросы всемирной организации навязывались теперь нам всем». Из далекой от событий Южной Африки снова раздался призыв генерала Сматса не забыть включить в эту мировую организацию и советскую Россию; а в Вашингтоне президент Рузвельт не оставлял сомнений в том, что революционное коммунистическое государство, помогавшее Гитлеру развязать войну, должно стать «полноправным и признанным членом любого объединения великих держав в целью предотвращения международных войн». Рузвельт предвидел период «разногласий» и «компромисов», пока «ребенок» не научится ходить. Для Черчилля же этот «ребенок» представлялся «всемирным инструментом», и с тех пор это лишенное всякого смысла выражение стало ходячим среди лидеров военного времени. Так с помощью еще одной мировой войны вновь возродилась «Лига принуждения к миру», а многочисленные агенты мирового эвговора прочие окозались на руководящих постах ее центрального органа и вспомегатеаьных учреждений, чего и следовало ожидать в свете того, что стало теперь известным: г-да Хисс и Уайт были главарями этого могущественного клана.
          Ленинский завет о «распространении» революции путем Второй мировой войны осуществился. Это произошло вовсе не в результате успешной пропаганды и «убеждения» народов (там, где национальным государствам было позволено решать свою судьбу самим — как в Венгрии в 1919 г. и в Испании в 1936-39 г.г. — коммунизм оказался выброшенным за борт), а потому что заговорщикам удалось пролезть в руководство Западом, фактически упразднить все законы по борьбе с предательством и изменой, и завладеть направлением политики, экономики и военных действий.

Примечания:
1. Финансирование русской революции «мировым капиталом» можно считать вполне доказанным. Во время первой мировой войны оно проводилось одновременно по трем основным линиям:
          В Америке ведущую роль в подрывней работе против России уже задолго до войны глава еврейского банкирского дома Кун, Леб и Ко, Яков Шифф, вместе со своим компаньоном и зятем Феликсом Варбургом. Этот банк финансировал Японию во время русско-японской войны (1904-06), оплачивал подрывную пропаганду среди русских военнопленных в Японии и одновременно финансировал революцию 1905 г., главным образом через Троцкего и Израиля Гельфанда (он же Александр Парвус). Под давлением Шиффа в 1912 г. был расторгнут действовавший с 1832 г. русско-американский торговый договор на том основании, что русское правительство «дискриминировало» евреев, эмигрировавших в США и затем возвращавшихся для подрывной работы в Россию под защитой американских паспортов. Шифф истратил на подготовку русской революции, по собственному признанию, 20 млн. долларов, из них 12 млн. до первой войны.
          В Германии упомянутый выше Гельфанд-Парвус связался в 1915 г. через германского посла в Дании, влиятельного массона графа Брокдорф-Ранцау, с Берлином, получив миллионные субсидии «для поддержки революции в России», финансирование проводил банкирский дом Макса Варбурга (брат нью-йоркского Варбурга) в Гамбурге. Всего большевикам было передано 40 млн. золотых марок, т.е. 10 млн. Долларов.
          В Англии подготовкой революции в России руководил член военного кабинета Ллойд Джорджа во время первой войны, крупный банкир и влиятельный масон лорд Мильнер (Milner) через английского посла в России сэра Джорджа Бьюкенена. После того, как в сентябре 1916 г. Англия вынуждена была признать права России (после окончания войны и победы над Германией и Турцией) на Босфор и проливы, в Лондоне было решено форсировать революцию, которая избавила бы Англию от выполнения союзных обязательств. В феврале 1917 г. английские агенты раздавали деньги солдатам петроградского гарнизона, подстрекая их к мятежу, они же, вместе с еврейскими агентами Парвуса-Гельфанда, использовали временные затруднения с подвозом муки в столицу и сеяли панику, распространяя слухи об отсутствии хлеба. Общая сумма, истраченная Мильнером на русскую революцию, оценивается в более чем 21 млн. золотых рублей, т.е. более 10 млн. Долларов.
          Русская революция, таким образом, организовывалась и финансировалась во время первой мировой войны одновременно врагами (Германия), «союзниками» (Англия) и нейтральной страной (США). Координация действий столь разнородных факторов трудно представить себе без участия сил, стоявших над правительствами и достаточно ясно обрисованных Дугласом Рядом.

2. Карьеры обоих высших военных США, вплоть до их неожиданного продвижения на вершины военной иерархии во время Второй мировой войны, отличаются редкой бесцветностью, стояшей в противоречии к стараниям «Американской Энциклопедии» создать им ореол «полководцев».
          Маршалл (род. 1880, производство в офицеры в 1901 г.) закончил первую войну 38-летним капитаном, что после 17 лет службы, в том числе одного года на европейском театре, геворит о весьма ограниченных способностях. Дослужившись в 1936 г. в возрасте 56 лет до бригадного генерала (после отказа в производстве в 1933 г.), он был произведен Рузвельтом в генерал-майоры в год его назначения нач-ком Главного штаба вооруженных сил США — беспрецедентный случай в военной истории цивилизованных стран.
          Эйзенхауэр (род. 1890) был произведен в офицеры в 1915 г. в возрасте 25 лет, закончив офицерское училище 61-м по счету: в числе его способностей «Ам. Энц.» отмечает лишь таковые в футбольной команде училиша. Закончив первую войну подполковником в должности нач-ка учебного лагеря в американской провинции, он не получал дальнейших производств в течение 23-х лет. В 1940 г. он служил в штабе пехотного полка в безвестном калифорнийском форту, пока не был произведен Маршаллом по новому закону о внеочередных производствах в полковники в марте 1941 г. и в бригадные генералы в сентябре того же года.

3. Автор имеет в виду: 1) Эвакуацию 340.000 англо-французских солдат из Дюнкирхена в Англию после разгрома Франции, в конце мая 1940 г.; Гитлер питал иллюзии относительно возможности заключения мира и не желал окончательно «добивать» Англию, для чего имелась полная возможность. Спасенный британский экспедиционный корпус стал ядром развертывания армий, выигравших затем кампании в северной Африке в 1942-43 г.г. и в Нормандии в 1944 г. 2) Спасение в воздушной «битве за Англию» и от германского вторжения в том же 1940 г. Ни для того, ни для другого у германского командования не было достаточных военно-воздушных сил, прежде всего бомбардировочной авиации дальнего действия; в числе прочего, в этом доказательство того, что Гиглер не подготавливал не только «мировой», но даже и общеевропейской войны. Утверждения противного на Нюрнбергском процессе были основаны на фальшивке, т.н. «протоколе Хосбаха» от ноября 1937 г., от которого не существовало ни оригинала, ни копии, и чей никем не подписанный «микрофильм с копии», предъявленный обвинением в Нюрнберге, с тех пор также исчез.

4. Немаловажная деталь в предвоенных событиях бросает свет на подоплеку подготовки Второй мировой войны в соответствии с выводами Дугласа Рида, но рисует роль Англии в менее «рыцарском» виде.
          В ноябре 1938 г. польское правительство лишило гражданства несколько десятков тысяч польских евреев, проживавших в Германии, что вызвало осложнения в отношениях с последней, уже отправившей обратно в Польшу 10.000 лиц того же сорта: лишение их польского гражданства затрудняло их высылку из Германии, как «нежелательных иностранцев». Другими словамя, положение евреев в Польше мало чем отличалось от их положения в Германии, причем обе страны всеми средствами стремились отделаться от нежелательного для них элемента.
          Напрашивается вывод, что «обнажить меч за Польшу» Англии (а под ее давлением и Франции, причем за обеими странами стояло «непреодолимое давление» из США) пришлось для того, чтобы превратить локальный германо-польский конфликт, не затрагивавший ничьих иных интересов, в мировую войну, цели которой имели мало общего с «восстановлением суверенитета и свободы Польши»:

Английская «гарантия» от 31 марта 1939 г. имела целью настроить Польшу непримиримо в вопросе Данцига и «польского коридора», сделав соглашение с Германией невозможным;
Войну спровоцировали Советы, заключившие с Гитлером тайное соглашение о разделе Польши: об этом знали в Вашингтоне и Лондоне, но не сообщили полякам, посулив им военную помощь, заведомо считавшуюся невозможной. После начала военных действий война была немедленно объявлена Германии, но не Советам, напавшим на Польшу на 3 недели позже.
Польша была разгромлена немецкими руками. Германия — «западом» в союзе с Советами, обе страны за антиеврейские законы и «антисемитизм».

5. Со времени написания книги Дугласа Рида стали известны гораздо большие «ужасы», главным образом о выдаче русских военнопленных, «остарбейтеров», власовцев, казаков и др. на расправу Советам. Внук повешенного в Москве ген. П. Н. Краснова, Н. Краснов, освобожденный при Хрущеве, смог выехать из СССР и написать свои воспоминания («Незабываемое», Сан-Франциско, 1957), вышедшие в США на русском и английском языках. Н. Краснов лишь ненадолго пережил издание своей книги: его отравили в Аргентине.
          Западной общественности история «великого предательства» (ген. Науменко) стала известной, главным образом, из книг лорда Николая Бетедля («Последняя тайна», 1974) и Николая Толстого («Жертвы Ялты», 1977) — см. библиографию. В обоих трудах детально описывается выдача гл. обр. 50 000 казаков с женами и детьми в Австрии, с точным перечислением участвовавших в этой «операции» шотландских и ирландских частей и имен их офицеров. Авторов трудно заподозреть в намеренном умолчании того, о чем сообщает Н. Краснов: окружившие казаков «англичане» были черноволосые, курчавые типы, говорившие по-польски и немедленно занявшиеся «обменом» на папиросы часов, колец и др. вещей их пленников, с пояснением на русско-польском жаргоне, что жить им осталось недолго и что папиросы пригодятся им больше всего другого. Очевидно участие еврейской Палестинской бригады (на английской службе) в этой «операции» было столь тщательно замаскировано, что упомянутым английским авторам (лорд Бетелль и Н. Толстой) не удалось найти следов «талмудистской мести» также и в этой трагедии Второй мировой войны.
          В разгар «холодной войны» смерть Н. Краснова была в кругах русской эмиграции в Аргентине приписана советским агентам. Однако, в эпоху Хрущева у Советов не было особого интереса в сокрытии тайн сталинского режима; если бы существовало опасение разоблачений, то Н. Краснова не выпустили бы из СССР. Есть, поэтому, основания сомневаться в советском авторстве этого убийства; с другой стороны, убийство последнего члена семьи «черносотенца» и «антисемита» генерала Краснова, к тому же раскрывшего последний секрет в «последней тайне» (Бетелль), могло кое-где считаться весьма «богоугодным» делом. Для израильского Моссада (служба разведки и диверсии), оперировавшего в Аргентине в те годы, как у себя дома (похищение Эйхмана в 1960 г.), отравление беззащитного русского эмигранта не представляло большого труда.

6. Хрущев и Булганин были приняты королевой Елизаветой в Бэкингемском дворце, как в 1953 г. ей пришлось, под тем же «непреодолимым давлением» принимать бывшего слесаря, австрийского унтера первой войны, советского агента и массового убийцу, «маршала» Тито: на лондонской набережной против Вестминстера к приему Тито выстроились Черчилль в визитке и цилиндре, и его королевское высочество герцог Эдинбургский при всех орденах и в парадном мундире адмирала флота, в чин которого он только что был произведен. Пожав руку принцу Филиппу, Тито соблагоизволил заметить, что «он рад его встретить».

7. «Протоколы», составление которых датируется 1897 г. (Первый сионистский конгресс в Базеле: 1902 г. был годом первого их опубликования в России), имели в виду нашумевшее в те голы «дело Дрейфуса» во Франции: еврей-офицер французского генерального штаба был признан двумя военно-судебными разбирагельствами виновным в государственной измене и присужден к пожизненной каторге. В результате беспрецедентной еврейской пропагандной кампании он был помилован президентом (не получив судебного оправдания), реабилитирован, повышен в чине, награжден крестом Почетного легиона и превращен в «национального героя». Дело Дрейфуса разожгло во Франции атмосферу гражданской войны, привело к смене нескольких правительств и всего военного командования, подорвало авторитет армии и чрезвычайно ослабило военную организацию страны — результат, полностью отвечающий намерениям «Протоколов», и своего рода генеральная репетиция всех последующих аналогичных событий, включая аферы Хисса, Уайта и пр.

Глава 42
МЕСТЬ ТАЛМУДИСТОВ           Вопреки возражения гос. секретаря США Хэлла и военного министра Стимсона, как и со стороны министерства иностранных дел Англии, политика англо-американского руководства привела к тому, что Вторая мировая война закончилась «миром возмездия» или вернее, поскольку месть противоположна миру и никогда не может к нему привести, местью победителей, посеявшей, как в свое время и Версальский «мир», семена новой войны. Ответственность за это ложится на обоих «премьеров-диктаторов» Запада, Рузвельта и Черчилля, подписавших ялтинскую «хартию мести», сколько бы они ни критиковали этот документ впоследствии. В нем «христианский» Запад совместно с варварским «Востоком» порешили варварскую месть над Европой. Целью настоящей главы будет выяснить, на ком лежит главная и первоначальная ответственность, поскольку оба эти политика впоследствии утверждали, что они действовали по настоянию иных или же под давлением не названных лиц, либо же вообще не отдавали себе отчета в том, что подписывали: трудно найти лучшее доказательство фактического бессилия этих якобы всесильных руководителей военного времени.
          В январе 1943 г. на совещании в Казабланке Рузвельт впервые задал тон «слепого возмездия» (Хэлл), «неожиданно потребовав безоговорочной капитуляции» противника. В их ветхозаветном звучании эти слова означали, что никакого «мира» с врагом не будет заключено вообще, что ставило на голову все «принципы», провозглашенные ранее западными лидерами. Государственный секретарь Хэлл отмечает, что ни он, ни его департамент не были поставлены в известность об этом неожиданном сальто-мортале в американской политике, и что равным образом был «ошеломлен» и сам Черчилль: британский же Форин Оффис настоятельно просил от употребления этого термина воздержаться. Тем не менее, тот же Черчилль (согласно его собственному заявлению в Палате общин после войны) был за его употребление, «но лишь после того, как его употребил президент, не посоветовавшись со мной». Черчилль добавил, что «если бы британский кабинет был об этом спрошен, он высказался бы против»; тем не менее; в течение долгих лет он настаивал на необходимости совещаний в том же духе «на высшем уровне» между московским диктатором и обоими западными лидерами, не взирая на этот печальный опыт.
          Так в 1943 г. в Казабланке впервые было решено отпраздновать возмездие. На основе этого в сентябре 1944 г. был выдвинут «план Моргентау», явно задуманный в Москве, представленный Гарри Декстером Уайтом его министру, и затем подсунутый м-ром Моргентау Рузвельту, который, вместе с Черчиллем, скрепил его своими инициалами: дух этого «плана» пронизывал решения Ялтинской конференции и протоколы ее совещаний. Сколько бы ни поражался ему впослеаствии Рузвельт («он не мог понять, как он вообще мог поставить под этим свои инициалы») и ни сожалел о нем Черчилль («у меня не было времени детально познакомиться с планом Моргентау... я сожалею, что поставил свои инициалы под ним»), им трудно верить, поскольку оба подписали ялтинское соглашение, законное детище плана Моргентау, хартию мести побежденным. Подписывая ее, оба западных политика причинили Западу больший вред чем все, что могла наделать война; разрушенное бомбами можно отстроить вновь, но разрушенные духовные ценности, плод усилий христианских народов за 19 веков их развития, восстановить труднее, «Восток» не потерял на этом ничего, ибо месть всегда была его варварской традицией, нарушенной правлением царей, но восстановленной в 1917 году. На христианском Западе дело обстояло иначе. В течение долгих столетий Европа постепенно смогла облагородить ведение войны, дикие обычаи древности сменились рыцарским кодексом к концу царствования Людовика XIV, запрещавшим бессмысленные убийства или жестокое обращение с невоюющим населением, как и грабеж его собственности, и предписывавшим неприкосновенность белого флага сдачи и обращение с убитыми, ранеными и пленными противника, как со своими собственными солдатами. Из всего этого со временем выросла международная организация, взявшая на себя, под знаком креста, миссию заботы о каждом солдате, независимо от его национальности или чина. Этот кодекс гуманного ведения войны был вероятно наилучшим первым шагом к окончательному прекращению всех войн, на что обращало свои надежды человечество. Описание войн, которые велись согласно этому кодексу, облагораживает: описание тех, которые им пренебрегали, наполняет отвращением.
          Войны 19-го столетия в Европе велись во все большей мере под знаком этого кодекса чести, и их аннаналы свидетельствуют о стремлении человечества к возвышенным идеалам, даже в кровавом деле войны. Так было во время Крымской войны, такими же были и три войны Пруссии против Дании, Австрии и Франции. Их честно вели, и их честно закончили. Темным пятном в военной истории Запада остается гражданская война в Америке, где победители также праздновали возмездие над побежденными. Возможно, что и здесь этого не произошло бы, если бы не убийство президента Линкольна, миротворца и объединителя, на другой день после победы: в тени этого до сих пор нераскрытого преступления вероятно скрываются те же самые революционные заговорщики, которые давно уже управляют событиями в этой стране. За одним этим исключением, войны велись в гуманном духе в Европе и повсюду, куда ступала нога европейца. На пороге нашего столетия разыгралась англо-бурская войта в Южной Африке, и немногие выдержки из дневника бурского полковника Дениса Рейтца, непосредственно после военных действий, показывают, как согласно этому кодексу обращались друг с другом воюющие стороны, всего лишь полвека назад.
          Сцена в лагере для английских военнопленных: «Один из пленных попросил поговорить с моим отцом, его звали Уинстон Черчилль ... он сказал, что он не солдат, а военный корреспондент, и попросил, чтобы его на этем основании освободили. Мой отец возразил, что, когда его взяли плен, при нем был пистолет Маузера, и что поэтому он должен оставаться здесь. Уинстои Черчилль ответил, что в Судане все военные корреспонденты носили оружие для самозащиты, и это сравнение рассердило моего отца, сказавшего ему, что буры не имеют привычки убивать невоюющих...».
          После бурской победы под Спион-Копом: «Мы провели следующий час или два, помогая английским врачам Красного Креста и партиям носилыциков хоронить их убитых и подбирать их раненых...». После занятия бурами Данди: «Я видел смертельно раненого командующего английскими войсками, генерала Пен на Саймсона, и мне сестры сказали, «что он не доживет до утра. На утро ... я увидел носильщиков с его телом, эавернутым в одеяло, и я сопровождал их до маленькой английской часовни, за которой его похоронили». Во время осады бурами Дедисмита: «Одному из наших прострелило обе ноги, а другой храбро тащил его на плечах к укрытию, под английским огнем, пока англичане не увидели, что он несет раненого товарища; после этого они оставили еге в покое и дали ему возможность вернуться к нашим линиям, не сделав ни единого выстрела»; ... «Громадный солдат вдруг вырос передо мной в темноте... нацелившись на меня штыком, но споткнулся и упал. Он был теперь в моей власти, а мой карабин нацелен ему в бок, но тут мне стало противно убивать его, как собаку, и я велел ему поднять руки вверх...». «Я увидел убитого мной солдата и пришел в ужас, т.к. моя пуля снесла ему полголовы; причиной было то, что как-то в дозоре я нашел в заброшенной лавке несколько разрывных патронов Маузера и взял их для охоты. Я хранил их в отдельном кармане, но в спешке видимо зарядил им винтовку, не заметив этого. Эта ошибка меня очень огорчила... я никогда не стал бы пользоваться подобным оружием. Я выбросил все оставшиеся патроны в ручей...». После боя: «Наших тяжело раненых мы оставили, чтобы их забрали английские санитарные повозки... Англичане, как офицеры, так и солдаты, отличались неизменной гуманностью. Мы это так хорошо знали, что никогда не боялись оставлять им наших раненых, будучи совершенно уверенными в том, что их подберут и о них внимательно позаботятся»... «Мы увидели издали огни поезда, но генерал Сматс не разрешил ни завалить рельсы, ни открыть огонь по приближавшемуся паровозу, из боязни убить гражданских лиц, так что мы стояли и смотрели, как перед нашими глазами проезжали офицеры и прочие лица в вагон-ресторане... не подозревая, что на них смотрят из темноты»... По дороге к подписанию бурами капитуляции: «Мы провели целую неделю со всеми удобствами на борту английского линейного корабля «Монарх», и английские офицеры и солдаты соревновались друг с другом в гостеприимстве. При всех их недостатках, англичане все-таки великодушная нация... В продолжение всей поездки мы не слышали ни одного слова, которое могло бы задеть нас или оскорбить нашу честь, хотя они и знали, что мы едем подписывать поражение».
          Так ведут себя на войне культурные люди. Сегодня все твердят, как попугаи, что «следующая война уничтожит культуру», но это лишено всякого смысла, поскольку культура есть состояние духа, которое не может быть уничтожено бомбами, однако она может быть уничтожена такими действиями, как акты мести побежденным в 1945 году. Война, как ее описывал полковник Рейтц, происходила, когда автор этих строк был еще мальчиком, а Кодекс, которому подчинялись он и ему подобные на всех сторонах, как на войне, так и в мирное время, был тем, в котором воспитывалирь англичане того поколения (1). Этот кодекс соблюдался еще и в Первую мировую войну. Автор помнит, как англичане обращались с немецкими пленными, и он же помнит освобождение английских пленных из немецких лагерей во время последнего наступления: обращение было одинаковым на обеих сторонах. Раненые не имели национальности: если они попадали в плен, о них заботились так же тщательно, как если бы они были на своей стороне. Невоенные и гражданское население щадились обеими сторонами, грабеж и насилия стояли вне закона.
          Что тогда привело к неожиданному отказу от этого гуманного кодекса по окончании военных действий в последней войне? Народы не изменились за 27 лет, истекших со времени перемирия в 1918 году, они не стали ни более жестокими, ни менее сострадательными, чем раньше. Их ослепили пропагандой, скрывавшей от них истинный характер действий их руководства: а это самое руководство, по его же собственному признанию, действовало по настоянию других лиц или же не знало, что оно подписывает. Так начался разгул мести победителей 1945 года, а культурным людям не оставалось иного, как повторить слова Эдмунда Берка: «Все исчезло: и чувство принципиальности, и целомудрие чести, для которой малейшее пятно было глубокой раной».
          Прелюдией к этому была, задолго до окончания военных действий, бомбежка без разбора гражданского населения уже фактически побежденной страны, которой не было дано возможности честно капитулировать. Английские и американские политики больше всех кричали об убийствах невоенных Германией в обеих войнах, 10-го февраля 1944 г. закончилась Ялтинская конференция, на которой Рузвельт, болтая с глазу на глаз то Сталиным, сказал, что он «становится все более кровожадным» в отношении немцев. 13 и 14 февраля англо-американские бомбардировщики часами сбрасывали бомбы на незащищенный Дрезден, переполненный беженцами, главным образом женщинами и детьми, спасавшимися от наступавшей Красной армии. Точное число убитых, сгоревших и засыпанных в развалинах в течение этого дня и ночи никогда не сможет быть установлено: оценки колеблются между 50 000 и 250 000, возможно даже еще много больше, и, следовательно, больше, чем в Хиросиме и Нагасаки, где были сброшены первые в истории атомные бомбы также на совершенно беззащитное гражданское население; это было сделано вопреки возражениям как американского, так и британского главнокомандующих, генерала Мак Артура и лорда Луиса Маунтбаттена, указывавших, что Япония и без того на пороге окончательного поражения. Изданные до сих пор документы военного времени так и не указывают, кто отдал приказ об уничтожении Дрездена, и все было сделано для того, чтобы не допустить общественного обсуждения этой позорной истории.
          Затем последовал приказ генерала Эйзенхауэра остановить англо-американское наступление на линии Эльбы и отдать тем самым Берлин, Вену, Прагу и всю восточную Европу советской солдатне. Это было местью в равной степени врагам и друзьям, означая отдачу половины континента азиатскому порабощению, еще более усиленной варварским приказом (результаты которого были ясны из приведейных ранее показаний свидетелей) союзным армиям силой воспрепятствовать бегству из обреченных территорий на Запад. В этот момент англо-американские пушки были повернуты против многих жертв Гитлера, как и против немецких женщин и детей. Наивысшего пункта это варварство достигло, когда, из лагерей, где были собраны сотни тысяч бежавших разными путями на Запад, множество было выдано обратно их преследователям. Рабство было отменено в британских колониях за более, чем сто лет до того; в Америке оно было отменено президентом Линкольном в гражданской войне 1861-65 г.г.; англо-американские вожди военного времени восстановили рабство в Европе в 1945 году!
          Вершиной мести побежденным были т.н. «процессы военных преступников», самым позорным был Нюрнбергский процесс над главными руководителями национал-социалистической Германии. «Злой дух», на уничтожение которого народные массы Запада натравливались в течение шести лет войны, не был упомянут ни в обвинении, ни в приговоре, даже в отсутствии, несмотря на то, что его заместитель Мартин Борман (смерть которого была доказана не более, чем смерть Гитлера) был в числе обвиняемых. Это любопытное белое пятно в самом конце карьеры Гитлера столь же загадочно, как и многие другие в его известной до сих пор биографии. В наши дни, когда проникновение агентов мировой революции во все партии, классы и правительства стало общеизвестным фактом, небезинтересно отметить, что в громадной литературе о нем не упоминаются его ранние политические связи, в том числе коммунистические. Венское полицейское дело о нем, по-видимому, исчезло. Будущий командующий его коричневой армии, капитан Рем, рассказывал одному офицеру СА (от которого автор этой книги слышал это впоследствии лично), что когда баварские воинские части выгнали в 1919 г. большевицкое правительство из Мюнхена, то некий Адольф Гитлер был взят в плен в составе личной охраны московского эмиссара Левине и спас свою шкуру тем, что стал осведомителем (что, возможно, и объясняет то, что Рем, хранивший этот компроментирующий секрет, был убит по приказу Гитлера вскоре по приходе последнего к власти (2). Название, которое сам Гитлер вначале предлагал для своей партии, было «партия социалистов-революционеров»; самого себя он считал «исполнителем марксизма», но вовсе не его могильщиком, и он сам говорил Герману Раушнингу, что построил свою организацию по образцу коммунистической. Автор лично встречался с Гитлером раз или два, и изучал эту личность с близкого расстояния в течение многих лет, до и после его прихода к власти; по его мнению, труда, который полностью освещал бы эту личность и ее роль, до сих пор еще не написано.
          Послевоенный период характеризовался целым рядом действий, специально разыгранных с целью особого унижения «христианского» Запада, как если бы заключенных заставляли паясничать на потеху своим тюремщикам. Так было в Нюрнберге, где советскому члену трибунала было поручено зачитать ту часть обвинительного акта, в которой говорилось об арестах мужчин и женщин в их домах и их увозе в лагеря принудительного труда. Английские, американские и французские члены суда присутствовали, таким образом, при открытом издевательстве над воспитавшим их европейским судопроизводством: за спиной советского «судьи» вставали тени чекистских подвалов, где людей расстреливали без суда и следствия, и гигантских просторов сибирской тюремной империи, где к тому времени уже в течение 30 лет эксплуатировались миллионы заключенных рабов, отправленных туда без всякой вины и даже подобия какого-либо суда.
          Таковы были вершины мести побежденным: в низинах совершались бесчисленные действия более мелочного возмездия, составляющие самые темные страницы недавней истории Запада. Налицо был явный возврат к варварским эпохам: кто вдохновлял его? Чья рука заставляла лидеров Запада поддерживать революционную азиатчину в разгуле ее дикой мести в стиле примитивных, первобытных племене Это отмшение не было «Божьим» в христианском понятии слова; чьим оно было тогда?
          Некоторые действия носили явно символический характер, свидетельствуя об авторстве или природе этой мести. Они повторяли, 30 лет спустя, такие же действия, совершенные в период революции в России: талмудистскую похвальбу, запечагленную на стене подвала в Ипатьевском доме в Екатеринбурге, и причисление к «лику святых» Иуды Искариота. После Второй мировой войны члены германского руководства были повешены в еврейский День Искупления, 16 октября 1946 г., т.ч. их казнь была представлена еврейству как мардохеева месть Аману и его сыновьям. В баварской деревне Обераммергау, где на протяжении трех столетий разыгрывались мистерии страстей Господних, актеры-крестьяне из местных жителей должны были отвечать перед коммунистическим судом за «нацистскую деятельность». Игравшие Иисуса Христа и апостолов были осуждены; оправдан был один лишь игравший Иуду.
          Такие вещи не происходят случайно, и на мести Германии, как и раньше на мести России, лежит явная печать талмудистского возмездия, другими словами мести христианству, поскольку Талмуд является специально антихристианским продолжением дохристианской Торы. Разгул антихристианской мести происходил по обе стороны того, что с тех пор носило название «железною занавеса», якобы оделявшего «свободный мир» от порабощенного азиатского: в деле отместки побежденным железного занавеса не было, ибо и Нюрнберг, и Обераммергау находились в американской зоне оккупации. Выбором еврейского Судного Дня для повешения нацистских руководителей и германских генералов политическое руководство Запада придало окончанию войны специфический аспект «еврейской мести». Форма, приданная нюрнбергскому суду, показала назначение проводившейся во время войны гигантской кампании пропагандных фальсификаций, о которой уже было упомянуто ранее. «Преступления против евреев» были выделены в особый пункт обвинения, как если бы евреи чем то отличались от других, а в дни, когда это обвинение зачитывалось, сто миллионов человеческих существ в восточной Европе были выданы преследованиям, часть которых испытали евреи, в соответственной пропорции к их общему числу, в Германии. Из этого особого обвинения был сделан главный его пункт против обвиняемых, основанный на голословном утверждении, будто были убиты «шесть миллионов евреев», причем со временем слово «убиты» было заменено выражением «погибли». Любой независимый и беспристрастный суд с самого начала отверг бы иск, предъявленный на основании этого ничем не доказуемого утверждения. В Нюрнберге, однако, ученые юристы, которые в любом частном иске потребовали бы оправдания на основании неточности в десятой доле процента в обвинении, оперировали этой совершенно фантастической цифрой для обоснования осуждения.
          Ранее уже было описано, с примерами из еврейских источников, какими методами на протяжении ряда лет евреи были «выделены» из общей массы жертв Гитлера и число их произвольно раздувалось изо дня в день: сожжения нежелательной литературы в Германии превратились в «сожжение еврейской литературы»; концлагеря, в которых 90% заключенных были немцы, превратились в «концлагеря для евреев»; в сообщении военного времени об убийстве «150.000 белоруссов, украинцев и евреев» в оккупированных немцами областях, эта фраза была изменена на «150.000 евреев» и т.д., без конца. «Шесть миллионов евреев», без тени сомнения принятые судом в Нюрнберге, были заключительным продуктом этого процесса. За шесть лет войны немцы, японцы и итальянцы, с применением самых смертоносных средств современной техники, отправили на тот свет в общей спожности 824,928 британских, англо-имперских и американских солдат и офицеров, торговых моряков и гражданских лиц. Если мы примем, что половина этого числа была убита немцами в Европе, то — если верить приведенному выше утверждению — они убили здесь же в пятнадцать раз большее число евреев. Для этого им было бы необходимо пустить в дело такое количество людей, оружия, транспортных средств, охраны и материалов, с которым они легко могли бы выиграть войну не один раз, а многократно. Эта фантастическая цифра не заслуживала бы даже упоминания, если бы с ее помощью на всю Вторую мировую войну не была наложена печать «иудейской войны», и если бы это, в свою очередь, не предвещало будущих форм любой третьей войны. Только поэтому она заслуживает рассмотрения.
          На протяжении всей истории, с древних времен по наши дни, истинное число живших в то или иное время «иудаистов», иудеев или евреев не поддавалось сколько-нибудь точному определению: поэтому не может быть точно определено и число их жертв при любых катастрофах, а количество еврейских жертв за Вторую мировую войну не может быть определено еще по многим иным причинам. «Процесс всеобщей мистификации начинается уже в Книге Бытия, продолжаясь на протяжении всей Торы: например, 70 человек, взятых Иаковом с собой в Египет, расплодились за 150 лет до двух или трех миллионов. Во все эпохи соответствующие «оценки» обнаруживают большие, иной раз громадные колебания, и только об «оценках» может вообще идти речь, поскольку само современное понятие «еврей» не поддается ни юридическому определению, ни статистическому учету. Выдающийся еврейский авторитет в данном вопросе, д-р Ганс Кон, пишет в своей статье в «Ежегоднике» Британской Энциклопедии за 1942 год:
          «В связи с тем, что во многих государствах, где в 1941 году проживало наибольшее число евреев, в переписях населения не отмечался вопрос о вероисповевании,... точное число евреев во всем мире в 1941 г. не могло быть установлено. По вопросу о том, какие лица подпадают под определение «еврейской расы» вообще не существует единого мнения... В тех странах, где переписи включали вопросы о религиозном происхождении, даже этот религиозный критерий еврейской веры с трудом поддается точному определению. Поэтому предположение, обычно вращавшееся вокруг цифры в 16 миллионов (во всем мире), не может считаться основанным на точных данных. К этой неопределенности относительно общего числа евреев в мире в последние годы прибавилась еще растущая неопределенность их количественного распределения в различных странах и на отдельных континентах. Вероятно более 6 миллионов евреев проживали в Польше и в СССР».
          Трудно представить себе более сомнительные основания, чем это авторитетное мнение, для каких бы то ни было «оценок» (не говоря уже о «статистике»), однако и последующий период времени, когда на этот шаткий фундамент нагромоздились дополнительные неясности в связи с войной и оккупацией, тысячи усердных пропагандистов изобретали все новые «точные» цифры еврейских жертв, под конец сговорившись на шести миллионах! По словам д-ра Кона, «вероятно» более, 6 млн. евреев проживали в 1941 г. в Польше и СССР. В отношении последнего, эти данные не противоречат другому еврейскому специалисту вопроса, проф. Леве (H.M.T.Loewe), писавшему в Британской Энциклопедии за 1937 г., что в СССР проживало 2.700.000 евреев. Четырьмя годами ранее (1933) еврейский журнал «Opinion» определял еврейское население СССР цифрой около 3-х миллионов, официальная же «Большая советская энциклопедия» писала (1953 г.), что «еврейское население Советского Союза составляло в 1930 г. 3.020.000 чел.».
          Сравнительное согласие в данных четырех источников относительно периода 1933-1941 г.г. могло бы навести читателя на мысль, что по крайней мере для одной страны (СССР) число евреев в ней на определенном отрезке времени поддавалось достаточно точному определению. Можно, однако, только констатировать, что в этих статистических джунглях буквально ничего точно определить невозможно. В 1943 г. Советский представитель, еврей Михоэльс, заявил в Лондоне (согласно последнему сообщению еврейской газеты «Jewish Times» в Иоганесбурге, Южная Африка, в 1952 г.), что «сегодня в СССР проживают 5 миллионов евреев». Эта цифра на два миллиона выше той, что указывалась за 2 года до того, и если она верна, то это очевидно означало, что большинство польских евреев после начала советско-германской войны оказались на советской территории. Однако, в том же номере «Jewish Times» ведущий еврейский журналист, Джозеф Лефтвич, определил еврейское население СССР в 1952 г. в два с половиной миллиона, что означало «потерю в 2.500.000 с 1943 г.», задав вопрос: «Куда они делись, и как?» По мнению автора этой книги, ответ гласит, что они растворились в одной лишь статистике. Это еще далеко не конец полного конфуза в одной только этой части данного вопроса. Британская Энциклопедия издания 1937 г., сообщая вышеназванную цифру евреев в СССР в 2,7 млн. со слов еврейского знатока вопроса, указывает, что они составляли 6% от всего населения. Народонаселение СССР определялось, однако, в другом томе той же энциклопедии цифрой в 145 млн. а 6% от этого числа было бы 8.700.000 чел.!
          Бросается в глаза, что энциклопедии, статистические ежегодники и альманахи только в одном этом вопросе противоречат один другому и не заслуживают доверия. Число примеров могло бы быть автором умножено (например, Всемирный еврейский конгресс определил в 1953 г. еврейское население СССР в полтора миллиона), однако путаться дальше в этом безвыходном лабиринте бесполезно. Все опубликованные цифры представляют собой лишь совершенно произвольные «оценки» и, как таковые, не имеют практической ценности. Профессиональный статистик мог бы написать целую книгу об усердных попытках наших «энциклопедистов» согласовать послевоенные цифры еврейского населения во всем мире с предвоенными, за вычетом «газированных» шести миллионов. Цифры — хитрая штука; вот несколько примеров:
          Ведущий американский статистический ежегодник, «World Almanac», определял в 1947 г. еврейское население во всем мире в 1939 г. в 15.688.259. В позднейших изданиях вплоть до 1952 г. он повысил (не дав объяснения) довоенную цифру на один миллион, доведя ее до 16.643.120 чел. Население 1950 г. он обозначил в 11.940.000 чел., что, если вычесть ее из первой цифры, указывает сокращение почти на 4 млн. (но не на 6 млн.). Однако, даже и эту оценку ежегодник основывает на другой, а именно на том, что в 1950 г. еврейское население СССР составляло 2 миллиона. Это все еще оставляет без ответа вопрос г-на Лефтвича в связи с заявлением Михоэльса, что в 1943 г. в СССР проживали 5 млн. евреев.
          Столь же авторитетный британский «Whittaker’s Almanac» долгие годы воевал с той же проблемой. Издания 1949 и 1950 г.г. давали «оценку» мирового еврейского населения в 1939 г. в 16.838.000 чел., в 1949 г. — 11.385.200 чел., т.е. сокращение почти на 5,5 млн. Однако, сложение цифр еврейского населения по отдельным странам приводило к сумме в 13.120.000 (а не 11.385.200). Еврейское же население СССР Whittaker’s за 1950 г. определял в 5.300.000 чел., против цифры в 2.000.000 за тот же год в американском World Almanac.
          Оба этих справочника пользуются наилучшей репутацией в смысле проверки и аккуратности сообщаемых ими данных. Ошибки, поэтому, — не их вина: в этой области, и только в ней одной, можно получить одни лишь еврейские «оценки», а им, по понятным причинам, верить трудно. Мы упомянули о разногласиях в издании 1951 г., указав, что, начиная с 1952 г., Whittaker’s не печатал дальнейших «оценок еврейского населения», по-видимому отчаявшись получить сколько-нибудь надежные данные. Другие энциклопедии похерили этот вопрос уже в 1950 году, и, наконец, газета «Нью-Йорк Таймс», ведущая еврейская газета в мире (поскольку она принадлежит издающей ее еврейской семье, а Нью-Йорк в наше время, главным образом, еврейская столица); опубликовала в 1948 году статью, явно претендовавшую на статистическую авторитетность, в которой еврейское население всего мира (через 3 года по окончании войны) исчислялось цифрами между 15,7 и 18,6 миллионами; если любая из этих двух цифр более или менее близка к истине, то это означает, что еврейское население за годы войны осталось на одном уровне или даже увеличилось.
          Газетные статьи скоро забываются (если дотошный исследователь не сохраняет их в своем архиве), в то время как пропагандные фабрикации перелаются все время дальше. Так и современные историки, весьма точные во всех остальных вопросах, передают будущим поколениям легенду о «массовом уничтожении» евреев. После войны проф. Арнольд Тойнби закончил свое монументальное «Изучение истории» (Study of History), в восьмом томе которого (1954) стояло: «Нацисты... сократили еврейское население континентальной Европы, к западу от Советского Союза, с примерно шести с половиной до всего лишь полутора миллионов, в результате массового его уничтожения». Назвав эту фразу «чисто статистическим утверждением», он тут же в сноске добавил, что она не была таковым: «нет возможности сообщить точные цифры, оснаванные на заслуживающей доверия статистике, и в 1952 г. представлялось маловероятным, чтобы нужная информация когда-либо могла быть получена». Тойнби объясняет, что его цифры основывались на еврейских подсчетах, содержавших несколько источников возможных ошибок». В заключение он пишет, что «можно оценивать» число убитых нацистами евреев в пять миллионов.
          И эта оценка также лишена всякой исторической ценности. Отправным пунктом для рассмотрения этого вопроса является непреложный факт, что ни 6 млн. евреев, ни любое их количество, близкое к этой цифре, не могло быть «убито» и не могло «погибнуть», по причинам, приведенным в начале нашего обсуждения; утверждение, сделанное в этом смысле перед Нюрнбергским трибуналом, равносильно оскорблению памяти 825.000 солдат, моряков и гражданских лиц, павших на всех театрах войны; никто, кроме западных политнканов нашего века к подобному утверждению не был бы способен. Число убитых или погибщих евреев никогда не сможет быть установлено, по причинам уже упомянутым или частично отмеченным проф. Тойнби в его цитированном выше примечании. Само понятие «еврей» не поддается точному определению; в статистике евреи большей частью не выделяются вообще; ни в какой период времени число живущих в мире евреев не может быть установлено хотя бы с относительной точностью. Более того, всякие попытки статистического уточнения с помощью данных переписи или иммиграции немедленно объявляются «дискриминацией» или «антисемитизмом». Даем примеры:
          «Иммигранты, прибывающие в Австралию, должны теперь отвечать в анкетах на вопрос, являются ли они евреями; об этом сообщает в Сиднее исполнительный комитет австралийского еврейства, заявивший перед иммиграционными инстанциями протест против этой практики» («Джуиш Таймс», Иоганнесбург). В Англии, «за отсутствием официальной статистики невозможно сделать более, чем приблизительную оценку... точное количество евреев в Англии остается тайной» («Зионист Рекорд», Иоганнесбург). В Соединенных Штатах президент Рузвельт, под непрестанным давлением, вынужден был отменить требование проставлять в иммиграционных анкетах обозначение «еврей», а в 1952 г. «Антидиффамационная Лига» совместно с Американским Еврейским Комитетом развернули яростную кампанию против т.н. Акта Мак Каррана-Уолтера в Конгрессе, восстановившего это требование. В конечном итоге, этот «Акт» был принят, несмотря на вето со стороны президента Трумана, но даже и после этого строгое соблюдение восстановленного требования не могло прояснить положения, поскольку никому из иммигрантов не возбранялось обозначать свое происхождение «британским» или любым иным, вместо «еврейского».
          Это положение в области статистики наблюдается в настоящее время почти без исключений во всем мире, т.ч. весь вопрос продолжает оставаться секретом, и это явно делается умышленно. Никто не в состоянии даже ориентировочно определить, какое количество евреев умерло во время войны не по естественным причинам, в результате военных действий или бомбежки, а насильственной смертью от руки нацистов, или от любой другой. Автор этих строк склоняется к мнению, что каково бы ни было число евреев в занятых Гитлером странах, количество жертв на их стороне должно было быть более или менее пропорциональным их доле в общем населении, польском. Чешском или любом ином. Автор мог убедиться в том, что такого же мнения придерживались и лично известные ему лица, пережившие немецкие концлагеря и оккупацию. Испытав достаточно сами, они сожалели о еврейских жертвах, как и обо всех других, но отказывались понять, почему вдруг евреи должны быть выделенными из всех остальных, а число их жертв столь чудовищно преувеличено. Непонятная им причина этого стала ясной с повешением нюрнбергских жертв в еврейский Судный День: этот символический акт определил весь характер оккупации в первые ее годы по обе стороны разделившей Европу границы, и даже всю будущую внешнюю политику Запада далеко за пределами Европы. Талмудистское возмездие знаменовало собой начало новой эры западной истории, в ходе которой все национальные интересы должны будут подчиняться интересам одного только еврейства, представляемого местечковыми талмудистами из России. Автор этих строк сохраняет описание, данное ему свидетелем, того как нюрнбергский приговор был объявлен 30 сентября и 1 октября 1946 г. (между еврейским Новым годом 26 сентября и еврейским Судным днем 5 октября), и был приведен в исполнение после полуночи, утром 16 октября, в день Хошана Рабба, когда еврейский бог, по истечении того срока, в который он проверяет свой приговор на каждом живом существе и может еще простить грешников, произносит свое окончательное суждение. В описании говорится: «...все думали, что приговор будет объявлен раньше, чем это произошло в действительности, но ряд незначительных обстоятельств задержал его, пока не было установлена дата его объявления около 15-го сентября... Тогда X, один из членов суда, высказал возражения по поводу литературной формулировки одной из частей приговора... было приблизительно подсчитано, сколько времени займет переделка и ее размножение, после чего была установлена окончательная дата». Мы не сообщаем имени «члена суда» (по английским законам на это нужно его разрешение). В результате этой задержки для литературных поправок, объявление приговора пришлось на священные дни еврейского года, а исполнение его состоялось в день возмездия Иеговы. Нечто вроде этого уже было предсказано автором в книге, написанной во время войны после того, как Антони Иден сделал 17 декабря 1942 г. заявление по вопросу о евреях в Палате общин, ограничив ими одними свою угрозу, что «ответственные за эти преступления не избегнут возмездия». В Америке Рузвельт также сделал заявление в аналогичном духе.
          Нюрнбергский процесс послужил образцом для многочисленных других процессов «военных преступников» более мелкого масштаба; их описание, с юридической и моральной точек зрения, может быть найдено в книгах г.г. Монтгомери Бельджиона, Ф. Дж. П. Виля и покойного капитана Расселя Гренфелля. Часть правды о них просочилась наружу в ходе последних лет. Американское ведомство по пересмотру судопроизводства, созданное в результате многочисленных требований и протестов, опубликовало в 1949 г. отчеты о некоторых из американских военно-полевых судов в Дахау, где было вынесено 297 смертных приговоров. В этих материалах описываются инсценированные «процессы», куда обвиняемых приводили с мешком на голове и с петлей на шее и где их «судили» перед бутафорскими «алтарями» с Распятиями и свечами; их подвергали пыткам, чтобы вынудить «сознания», которые затем предъявлялись на действительных процессах, в то время как обвиняемые продолжали считать инсценированные судилища настоящими.
          Самым большим был «процесс Мальмеди» в 1945-16 г.г., на котором были приговорены к смерти 43 обвиняемых. Здесь речь шла об убийстве солдатами частей СС американских пленных под Мальмеди в 1944 г., и со стороны американского обвинения можно было ожидать злых чувств против всех, кто оказался бы действительно виновным. Кто помнит, однако, безукоризненное поведение американских войск в Германии после первой мировой войны, не удивится тому, что мучителями взятых в плен германских солдат в Мальмеди были вовсе не американцы. Это были австрийские евреи, приехавшие в США перед началом Второй войны, которых в эру Рузвельта быстро приняли в американскую армию и нарядили в американские мундиры. Присутствовавший на этих процессах настоящий американец (опытный судебный репортер) демонстративно покинул службу в Ведомстве военных преступлений, став свидетелем садистского зверства одного из таких инквизиторов во время инсценированных судилищ. Главный американский обвинитель на процессе в Мальмеди, полковник по чину, признался в Сенатском подкомитете что об инсценировке «процессов» ему было известно; он считал это допустимым, если настоящий суд был поставлен в известность о методах, с помощью которых были добыты признания обвиняемых, которые, по его мнению, должны были также знать, что эти псевдоюрилнческие «черные мессы» были комедией, «поскольку им не было дано защитников». Назначенная для расследования американская комиссия юристов установила в 1949 г., что признания были добыты «при помощи инсценировок, во время которых одно или несколько лиц, одетых в американскую форму, изображали из себя судей, в то время как другие, также одетые в американскую форму, играли роли обвинителя и защитника обвиняемых». В результате, некоторые из смертных приговоров были смягчены. Председатель комиссии юристов, судья Гордон Симпсон из штата Техас, доложил Сенатскому подкомитету, что методы судопроизводства «не были американскими» (они наверняка не были также и британскими), будучи выработанными «на лондонской конференции четырех держав, предписавшей как вести процессы военных преступников»: ответственность, таким образом, снова ложилась на лондонских и вашингтонских политиков, вернее на те группы, которые оказывали на них соответствующее давление. Судья Симпсон подтвердил также, что в американской армии «не нашлось достаточно квалифицированных американцев» для ведения этих процессов, запятнавши доброе имя западного правосудия, «и что поэтому пришлось привлечь к ним эмигрантов из Германии» (3).
          Эта сторона вопроса получила дополнительное освещение в январе 1953 г., когда двое личностей были арестованы американскими властями в оккупированной Вене по обвинению в передаче секретных американских военных материалов советским органам, в сговоре с секретарем советского посольства в Вашингтоне. Оба были венскими евреями, прибывшими в Америку в 1938 и 1940 г.г. будучи соответственно в возрасте 16 и 26 лет. В любой иной войне они находились бы под наблюдением, как «иностранцы из враждебной страны», однако в эру Рузвельта они получили назначения в американской армии, как «дружественные иностранцы». В 1945 г. их назначили «сотрудниками американских обвинительных органов на процессах военных преступников». После их ареста, как советских агентов и шпионов, один из руководителей Американской военной администрации в Вене отметил, что «это сходится с имеющимися данными о том, что слишком многие из американцев, действовавших в Нюрнберге, было либо коммунистами, либо использовались последними». По его словам, «когда процессы закончились, то сотни сотрудников американского обвинения в Нюрнберге разъехались в разных направлениях, многие из них поступили на службу в Госдепартамент США или же в учреждения Объединенных Наций». К тому же времени стало известно, что в 1949 г. в кратких докладах американскому верховному комиссару в Германии Мак Клою о происходившем судопроизводстве «были обнаружены серьезные ошибки в переводах с немецкого и других языков на английский в документах судопротводства, во многих случаях эти ошибки были нарочито сделаны лицами, уличенными с тех пор в коммунистических связях». Этот факт никогда не был опубликован, его разоблачение беспристрастным расследованием доставило бы западному политическому руководству много неприятностей. Как будет показано в конце настоящей главы, по окончании войны нацистские концлагеря продолжали действовать под контролем коммунистов; описанными выше методами они превратились в обвинителей и судей по делам преступлений, в массовом порядке совершавшихся ими самими. .
          Месть побежденным практиковалась в одном духе и теми же методами по обе стороны демаркационной линии. Советские солдаты-азиаты, наводнившие Германию, особо подстрекались Ильей Эренбургом из Москвы расправляться с беременными женщинами: что иное мог означать призыв этого животного «не щадить даже еще нерожденных фашистов»? Жившая затем в Берлине американка, г-жа Френсис Февьелл, описывает свой ужас, когда она прочла дневник ее экономки Лотты с описанием «изнасилования Лотты и тысяч других женщин, даже 65-летних старух, вшивыми монгольскими солдатами, не раз, но множество раз, женщин с детьми, цеплявшимися за их платья...» В дневнике были записаны «все даты и подробности, записанные при свете фонарика, убийства тех, кто пытался защитить старых женщин, извинения русского офицера, увидевшего трупы... его объяснения Лотте, что солдатам были даны двое суток свободы грабежа... Мне в жизни не приходилось читать чего-либо более ужасного, я вся похолодела, закончив это чтение». Свобода грабежа! — таковы были человеческие результаты политических соглашений, сопровождавшихся сорока пятью восторженными тостами в Ялте.
          На западной стороне практиковалась та же месть побежденным. В августе 1947 г. член английского парламента Найгель Берч обнаружил в одном из концлагерей около 4000 немцев, все еще содержавшихся там бессрочно, без суда и какого бы то ни было обвинения. Первым вопросом, когда кого-либо из них вызывали к допросу, было: «знали ли Вы о преследованиях евреев?» В том же духе продолжался весь допрос, иные преследования интереса не представляли; в то же время легионы человеческих существ гнали обратно под советский террор, от которого они пытались спастись. Английское и американское правительства не оставляли у немцев сомнений о характере практиковавшегося ими возмездия... Одним из первых мероприятий союзных верховных комиссаров был «закон против антисемитизма». Так было распространено на Запад то, что лучше всего определяло природу большевицкой власти в России — «закон против антисемитизма», введенный 27 июля 1918 г. По этому англо-американскому указу немцев сажали в тюрьму и конфисковали их собственность еще 10 лет спустя; в 1956 году австрийский еврей, к тому времени давно проживавший в Англии и получивший британское гражданство, подал в суд на немца по западно-германскому закону, унаследованному от оккупационных властей и каравшему «антисемитские высказывания или предубеждение против евреев».
          Подобные законы способны подавить любое открытое обсуждение, но не могут запретить думать. Их назначением явно было исключить всякое общественное расследование о характере режима, установленного как к востоку, так и к западу от «железного занавеса». Результатом явилась «свобода грабежа» также и в англо-американской зоне оккупации, причем согласно упомянутому англо-американскому «закону против антисемитизма» уголовным преступлением было бы также и всякое открытое обсуждение нижеследующей истории, которую автор цитирует из еврейской газеты «Jewish Herald» в Иоганнесбурге:
          «Филипп Ауэрбах был человеком необычайно сильного характера и крайней смелости, сгоравший еврейской гордостью и чувством ненависти к германскому нацизму...Он был жесток и безжалостен в те дни, когда американцы еще ненавидели Германию и готовы были выполнять его требования, помогая ему освобождать немцев от награбленного ими, предоставив ему право подписи любых документов, неограниченное право обыскивать, арестовывать и наводить ужас... В те дни, когда Филипп Ауэрбах возглавлял мощные еврейские демонстрации в Германии после войны, его всегда сопровождали высокопоставленные американские офицеры, подчеркивая этим его авторитет. С еврейским флагам во главе этих демонстраций Ауэрбах принимал парады под звуки исполнявшегося оркестром еврейского гимна Хатиква, с десятками тысяч ди-пи в непрестанном политическом наступлении за открытие для евреев ворот Палестины, перед восстановлением еврейского государства... Никто никогда не сможет даже приблизительно оценить в денежном выражении все ценности, которые Ауэрбах вывез из Германии — оборудование, одежду, мебель, автомобили и все иные виды товаров... Он пользовался в Германии властью, уступавшей разве лишь военной администрации.»
          Описанный здесь субъект (которого хорошо помнят и все русские, проживавшие по окончании войны в Баварии — прим. перев.) был частным лицом, которое, тем не менее, могло использовать для своего грабежа американские вооруженные силы. Его преступления были настолько явными, что со временем даже еврейским организациям пришлось от него отмежеваться (говорят, кстати, что он грабил евреев не хуже, чем христиан), хотя скорее по необходимости, а отнюдь не из моральных соображений. На восьмом году по окончании воины (1952), когда «свободному миру» потребовалась поддержка западной Германии, Ауэрбах был арестован по обвинению «включавшему вывоз из Германии бесконечного количества товаров по поддельным документам, в чем по-видимому были замешаны также еврейские офицеры американской армии и еврейские благотворительные организации».
          В 1952 г. западную Германию заставили платить «репарации» новому сионистскому государству, т.ч. открытое разоблачение грабительской деятельности Ауэрбаха, при поддержке американской армии было невыгодным. Цитированное выше обвинение было поэтому опущено, как пишет «Джуиш Геральд», «несомненно ввиду возможных осложнении политического характера». Без этого, любые фальсификации вряд ли смогли бы оправдать платеж немцами дани русским местечковым сионистам в Палестине. Ауэрбаха судили (вместе с попавшимся на том же деле раввином) по сравнительно маловажным обвинениям в растрате общественных фондов на сумму в 700.000 долл., шантаже, взяточничестве и подделке расписок. Он получил два с половиной года тюрьмы и впоследствии покончил с собой. Американская и английская печать поместили об этой истории краткие и маловразумительные сообщения. Не упустив отметить, что она указывает на возрождение «антисемитизма» в Германии. Разумеется это было эхом на сообщения еврейской печати, которая, после самоубийства Ауэрбаха, в тоне обвинения вопрошала: «На ком его кровь?» и т.п. Другими словами, общим правилом к тому времени стало, что осуждение любого еврея по любому обвинению, будь он виновен или невиновен, само по себе являлось «антисемитизмом». «Джуиш Геральд», например, считал обвинения Ауэрбаха морально позорными и неоправданными, поскольку они относились к периоду времени, когда «обычные правила поведения никем не соблюдались, меньше всего евреями, которые совершенно справедливо игнорировали немецкие представления о том, что хорошо и что плохо». Игнорировавшиеся евреями принципы были однако не только немецкими, но общепринятыми во всем христианском мире, или, по крайней мер они были таковыми до тех пор. Единственным протестом против этих фальсификаций, который удалось найти автору, был со стороны еврейского корреспондента газеты «Нью-Йорк Дейли Ньюс», случайно оказавшегося жертвой ауэрбаховских махинаций; поступи он со стороны одной из его немецких жертв, или же американских, или английских свидетелей, ни одна западная газета его не напечатала бы.
          Народы Запада не знали в то время, разумеется, ничего об этих событиях в оккупированной англичанами и американцами Германии; если бы они даже и знали о них, они вряд ли особенно протестовали бы, ибо в этот период они были еще полностью под влиянием пропаганды военного времени, в особенности в вопросе нацистских концентрационных лагерей. Видимо, они совершенно забыли, что концлагеря были коммунистическнм изобретением (см. прим. №1 к настоящей главе), скопированным Гитлером, и что, чем дальше красным армиям разрешали проникать вглубь Европы, тем более было обеспечено дальнейшее процветание этой системы. Их чувства были воспламенены ужасающими картинами кинохроник, показывавшихся им на миллионах экранов по мере того, как союзные армии продвигались в Германию, со штабелями истощенных трупов, сложенных как дрова, в этих лагерях. Автор был в числе этих зрителей, и с большими сомнениями слушал комментарии вокруг себя. Пропаганда военного времени — один из самых коварных ядов, и автор полагает, что эти кинозрители 1945 г., которыми течение долгих лет не показывалось правдивой информации, потеряли всякую способность, а возможно даже и желание объективно оценивать то, что они видели. Большинство из них принимало показанные им трупы за трупы евреев, ибо это вдалбливалось им печатью день изо дня. Они постоянно читали о «нацистских газовых камерах для евреев»... о «нацистских крематориях для евреев», и лишь немногие из них дали себе труд прочесть впоследствии воспоминания заключенных, чтобы разобраться в том, кем эти жертвы были в действительности. Дадим лишь один пример: немецкая коммунистка-еврейка, проведшая 5 лет в концлагере Равенсбрук (г-жа Маргарита Бубер-Нейман, жена убитого в московском НКВД немецкого коммуниста Гейнца Неймана) свидетельствует, что первыми жертвами были больные, инвалиды и неработоспособные, называя в числе следующих жертв на первом месте поляков, затем чехов, балтийцев, венгров и прочих. Другими словами, горы трупов были жертвами того же бессердечия, как и живые, которых западные союзники гнали обратно в район советских концлагерей; что же касается «нацистских» концлагерей, то историческая правда, которую стремится установить настоящая книга, требует констатировать, что к тому времени, когда союзные армии вступили на территорию Германии, они фактически находились под внутренним коммунистическим контролем, евреи были в числе мучителей, и антикоммунизм мог привести заключенного скорее в камеру смерти, чем антигитлеризм. Еще десять лет тому назад (т.е. в начале 40-х годов — прим. перев.) подобное высказывание потонуло бы в гомерическом смехе, если бы оно смогло вообще быть опубликовано. В наши дни, однако, уже достаточно стало известным об иллюминатско-коммунистических методах проникновения во все классы, партии, церкви, организации и учреждения, чтобы у многих появилось желание — так, по крайней мере, кажется автору — подождать, без предвзятого мнения, конкретных доказательств; автор постарается ниже их представить.
          Ленинским лозунгом было превращение всех войн в гражданскую войну, что означало, что заговорщики должны были воевать не за победу их страны, но исключительно за успех революции. Захват концентрационных лагерей изнутри обеспечивал наилучшую помощь этой стратегии, ибо концлагеря были полны людей, которые, пережив их, стали бы насмерть бороться с коммунизмом, как они ранее боролись против гитлеризма. Наш мир никогда не был в состоянии правильно понять этого аспекта сопротивления Гитлеру, как он никогда не мог правильно понять и самого Гитлера. Кто внимательно прочтет настоящую книгу, сможет понять глубокое значение слов, сказанных им Герману Раушнингу: «Я обязан масонству собственным просвещением и идеями, которых я никогда не смог бы получить из других источников» (почти точные слова Адама Вейсхаупта)... «Я очень многому научился у марксизма... весь национал-социализм основан на нем» (4).
          В своем захвате изнутри концентрационных лагерей, коммунисты обрели помощь в политике безоговорочной поддержки революции, проводившейся лидерами западного мира; она давала им власть и авторитет среди заключенных, которые они использовали в своих целях. Автор с удивлением услышал однажды рассказ одного молодого британского офицера, сброшенного с парашютом в Югославию, о том, как для Тито сбрасывались целые контейнеры с золотыми соверенами (иметь которые английским гражданам не разрешалось). Нет сомнений, что попытки Черчилля ограничить проникновение Советов в Европу путем вторжения союзников с юга парализовались его упорным насаждением коммунизма в Югославии. Своему эмиссару к Тито Черчилль дал следующую инструкцию: «Чем меньше Вы и я заботитесь о том, какой режим они у себя установят, тем лучше». Результатом политики Черчилля было установление там коммунистического режима; англичане предали в Югославии своего антикоммунистического союзника, генерала Михайловича, который был впоследствии расстрелян Тито. Совершенно то же имело место и в Греции. Майор Стенли Мосс, сброшенный в греческой Македонии как офицер связи и начальник саботажных отрядов, был свидетелем того, как коммунисты захватывали контроль над партизанами с помощью настоящего золотого дождя, поливавшего их; он пишет, что «когда пришел день победы в Европе, весь мир поразился тому количеству золота, которое было в распоряжении (греческих) коммунистов. Ни копейки они не получили из России, все было дано им западными союзниками. Много лет подряд сюда направлялся золотой поток для содержания партизанских войск и общих нужд ведения войны, однако коммунисты использовали лишь малую часть его для борьбы с немцами. Нам было известно задолго до того, как будет выглядеть будущее... и тем не менее мы не в состоянии были его предотвратить» (майор Мосс ошибается только в одном: «весь мир» и не думал «поражаться количеству золота», которое коммунисты получили от союзников, п.ч. ему никогда об этом не было сообщено ни слова). Такая же картина наблюдалась во всех занятых немцами странах Европы. Подполковник британской авиации Ио-Томас, посланный во Францию с секретным заданием изучить методы и организацию французского движения сопротивления, безрезультатно предупреждал Лондон: «Целью коммунистической партии является массовое восстание французов в день вторжения союзников на континент... чтобы захватить господство после освобождения. Тем временем в передачах радио Би-Би-Си высмеивались французы, боявшиеся коммунистического призрака» . Последствия были описаны в книге Сислея Хэддлстона в 1952 г.: в период «освобождения» Франции коммунистами были убиты более ста тысяч антикоммунистов.
          Неудивительно, что в подобных условиях внутренняя власть в «нацистских» концлагерях также была захвачена коммунистами, т.ч. когда западные кинозрители смотрели картины «освобождения» этих лагерей, они в действительности имели перед глазами то, что их армии помогли превратить в постоянную институцию в Европе к востоку от Эльбы. Правда вышла наружу в 1948 году, однако трудно предположить, чти хотя бы один из миллиона упомянутых кинозрителей что-либо об этом узнал. В этом году революционный главарь Югославии, известный под псевдонимом «маршала Тито», разругался с главарями в Москве. Для коммуниста это было опасным делом, и он решил защититься средством лучшим, чем армия телохранителей, а именно опубликовав кое-что из известного ему в расчете на то, что Москва оставит его в покое, не желая дальнейших разоблачений. Он инсценировал судебный процесс, о котором широко сообщалось в Югославии, но не говорилось ни слова на Западе. Были расстреляны 13 его ближайших сотрудников-коммунистов из правительственного и партийного руководства за участие в массовых убийствах заключенных в знаменитом нацистском лагере в Дахау.
          Правда просачивается наружу самыми странными путями, хотя в нашу эпоху тотального контроля печати она не просачивается очень далеко. В этом случае ее орудием оказался пожилой австрийский генерал Вильгельм Шпильфрид, переживший заключение в Дахау. Он хотел сообщить всему миру о том, что там происходило, и сумел прихватить в общей суматохе при роспуске лагеря (по прибытии союзных войск) картотеку Гестапо из конторы начальника лагеря со списком убитых и того, как они были убиты, с подписями работников Гестапо, ответственных за каждый такой случай. Среди обнаруженных таким образом агентов лагерного Гестапо были несколько руководящих сотрудников «маршала Тито». Со временем генералу Шпильфриду удалось опубликовать небольшую часть этого материала; остаршаяся часть все еще ждет издателя, который отважился бы ее напечатать.
          «Тито» (некий Иосиф Броз) был сам кремлевским агентом, начиная с 1933 г. Отдав своих ближайших сотрудников под суд, открывшийся в Любляне 20 апреля 1948 г., он занес меч возможных дальнейших разоблачений над кремлевскими владыками; В числе обвиняемых были:
          Оскар Юранич — генеральный секретарь титовского мин-ва иностр. дел; Бранко Диль — генеральный секретарь министерства народного хозяйства; Стане Освальд — руководящий сотрудник министерства промышленности; Янко Пуфлер — управляющий государственным химическим трестом; Милан Степишник — начальник госуд. металлургического инсгитута; Карл Барле — руководящий работник в звании министра; Борис Крейни и Миро Кошир — профессора Люблянского университета, и несколько других коммунистических заправил. Все они были в прошлом членами итернациональных бригад в Испании и агентами НКВД. Все, как полагается, признали свою вину, но то, как они пытались защищать свои поступки, заслуживает интереса. Они оправдывались, утверждая, что они не убили и не причинили вреда ни одному коммунисту. «Я никогда не ставил под угрозу ни одного из наших, я никогда не сделал ничего худого партийному товарищу». Они подтвердили, что они неизменно выбирали кандидатов на смерть из числа людей консервативных или либералов, католиков, протестантов или православных, евреев или цыган при условии, что жертва не принадлежала к коммунистам. Это деловое сотрудничество в концлагерях между гитлеровскими Гестапо и его прототипом, советским НКВД выразилось прежде всего в следующем: в лагерях были созданы «антифашистские комитеты», и если бы Гитлер и его Гестапо были искренни в своих заявлениях, то первыми кандидатами в газовые камеры были бы, разумеется, члены именно этих комитетов; вместо этого их признали представителями лагерных заключенных и создали им привилегированное положение, после чего они охотно принимали участие в убийствах товарищей по лагерю. Это было наилучшим путем для сокращения числа антикоммунистов в послевоенной Германии.
          Следует заметить, что и в этом вопросе западная общественность была безнадежно заведена в тупик многолетней пропагандой, представлявшей «нацистов» как злейших врагов «наших советских союзников», в то время как между теми и другими наблюдалось разительное сходство. Некий Карл Штерн, немецкий еврей, эмигрировавший в Америку и перешедший в католичество, пишет (см. библиографию) о своих собственных заблуждениях в этом отношении в те годы, когда он служил в психиатрическом институте в Германии до войны: «Два врача-нациста открыто исповедывали т.н. теорию перманенгной революции Троцкого. Эта теория была мне неизвестна... но то, что ее проповедывали именно эти люди, было совершенно новым и весьма удивительным... Я сказал им как-то: господа, насколько я понимаю, в Вашей теории политической стратегии Вы в значительной степени следуете Троцкому. Не кажется ли Вам странным, что Вы, национал-социалисты, цитируете большевика и еврея Троцкого, как если бы он был Вашим апостолом? — Они расхохотались, глядя на меня как на политического простака, каковым я несомненно и был... Оба принадлежали к весьма сильному в то время крылу в нацистской партии, стоявшему за союз коммунистической России с нацистской Германией против того, что они называли западным капитализмом... Подчас трудно было различить, говорили ли они на нацистском или на большевицком жаргоне, и в конечном итоге разница была невелика». В результате нацистско-коммунистического сотрудничества росли горы трупов в лагерях, которые впоследствии показывались на экранах внешнему миру. Этот кино-журналигм дословно выполнял сказанное много раньше Дж. К. Честертоном: «Журнализм — это ложная картина действительности, проектируемая на освещенном экране в затемненной комнате, из которой настоящего мира не видно».
          Главный обвиняемый в Любляне, коммунист Юранич, признал: «Да, я убил сотни и даже тысячи людей, и принимал участие в медицинских экспериментах, что было моей работой в Дахау». Диль показал, что его задачей было принимать участие в опытах с кровеостанавливающими средствами, для чего он стрелял отобранным для опытов заключенным в упор в грудь. Пуфлер описал впрыскивание жертвам малярийных бацилл с целью наблюдения за реакцией, отметив, что «они мерли, как мухи, и мы докладывали врачу или офицеру СС о результатах». Эти признания не были ложными. Они подтверждались фактами и не могли быть оспорены, поскольку те же «доклады» начальству отмечались и в захваченных генералом Шпильфридом документах из канцелярии начальника лагеря. Пуфлер объяснил, как коммунистическим подручным Гестапо удавалось скрыть свою работу от других заключенных: когда они сами возвращались из лабораторий или крематориев в лагерь, они выдумывали сказки, как им удалось чудом или с помощью хитрости спастись; поскольку ни одна из настоящих жертв никогда обратно не возвращалась, уличить их было невозможно. Всех этих субъектов поставили к стенке, однако вовсе не за их преступления. Их хозяин сбросил их, как пешки, в своей игре с Кремлем. Они точно исполняли главный закон революции («все войны должны быть революционными войнами»), пользуясь представлявшимися им возможностями уничтожать политических противников, а вовсе не «врагов». В иной форме, они лишь повторяли то, что делали их хозяева в Москве, убивая пулями в затылок 15.000 польских офицеров в Катынском лесу и других, до сих пор не обнаруженных местах: они подрывали человеческую основу национальных государств, пролагая дорогу всеуничтожающей революции.
          Разоблачения люблянского процесса подтверждались во множестве пунктов многочисленными воспоминаниями бывших заключенных, переживших концентрационные лагеря. Одо Нансен, сын знаменитого норвежского полярного исследователя, описывал свои наблюдения в лагере Саксенхаузен за полтора года до окончания войны:
          «Просто удивительно, как коммунистам удавалось верховодить здесь: после эсэсовцев, они пользовались полной властью в лагере, привлекая коммунистов всех национальностей и ставя их на руководящие места... Многие из норвежских заключенных стали здесь коммунистами. Помимо непосредственных выгод, связанных с этим, они наверняка считали, что советская Россия будет после воины командовать парадом и что поэтому полезно вовремя окраситься в нужный цвет. Прошлой ночью я разговаривал с нашим старшим из блока, коммунистом. Если он и его товарищи придут к власти, будет не только расплата, но воцарятся еще гораздо большие жестокости, чем мы их испытали со стороны СС. Со всем моим гуманизмом я не в состоянии был пробиться сквозь эту ледяную глыбу ненависти и жажды мести, это упорное стремление, до времени скрытое, к новой диктатуре».
          Подполковника авиации Ио-Томаса, сброшенного с парашютом во Франции, чтобы помочь французскому «резистансу», немцы поймали и посадили в лагерь Бухенвальд. Один английский офицер, уже сидевший там, сказал ему по прибытии: «Никому не говорите, что вы — офицеры, а если кто-либо из вас занимал до войны руководящую должность, то помалкивайте об этом. Все внутреннее управление в лагере в руках коммунистов... Бухенвальд — наихудший лагерь во всей Германии: шансы выжить здесь практически равны нулю». Подполковник Ио-Томас пишет: «Все трое главных внутренних управляющих лагеря, т.н. лагерные старосты, были коммунисты». Под их наблюдением «заключенным прививали тифозные и другие бациллы, причем наблюдалась их реакция на различные впрыскивания, почти всегда, оканчивавшаяся смертью. Из группы в 37 офицеров выжили только трое, остальных повесили на крюках у стены крематория и медленно задушили. Троим выжившим «приходилось бояться своих солагерников почти так же, как они раньше боялись немцев: если бы коммунисты узнали, что офицерам удалось избежать виселицы, они наверняка донесли бы на них».
          Коммунисты управляли лагерями, пытали и убивали свои жертвы. Если и была какая-либо разница между ними и гестаповскими тюремщиками, то лишь в том, что они были много хуже, ибо они предавали и убивали тех, кто считался их товарищами в борьбе против общего врага. Поскольку восточные евреи повсюду играли решающую роль в коммунизме, естественно, что евреи были в числе замешанных в этих действиях. Само по себе, это вовсе неудивительно, ибо евреи могут быть, как и все остальные, хорошие и плохие, жестокие или гуманные; но это тщательно скрывалось от общественности, которой рисовалась картина лагерей смерти, заполненных почти исключительно евреями, которых терзали потерявшие человеческий облик «нацисты». В действительности, евреи составляли лишь малую часть лагерного населения; главными мучителями и палачами были в последние три года войны коммунисты, мотивы которых были показаны выше; а среди этих мучителей были и евреи.
          В архиве автора сохранились сообщения еврейской печати о «процессах» евреев, разоблаченных прежними заключенными-евреями из лагерей Освенцима, Вланова, Мюльдорфа и других. Есть достаточно причин ставить при этом слово «процессы» в кавычки. За одним только исключением, все эти «Процессы» проводились раввинскими судами в западных странах или же в суде в Тель-Авиве. Они считались чисго еврейским делом, не касающимися прочего человечества, и если вообще выносились какие либо приговоры, то об этом не сообщалось ни в одной газете, хотя действия обвиняемых мало чем отличались от того, что разбиралось на процессе в Любляне. Было ясно, что если такие действия вообще совершались, то судить их можно было только по еврейскому закону — если они вообще подлежали суду — а христианским законам во всех этих историях не было места. С тех пор, как сионистам удалось восстановить «еврейскую нацию», это является господствующим представлением, нашедшим в частности отражение в сообщении газеты «Zionist Record» в 1950 г., в котором говорилось, что функцией «главного бюро общественной информации при Исполнительном комитете австралийского еврейста» было скрывать от нееврейской общественности неблаговидное поведение отдельных евреев, совершивших малые или большие проступки». Эта «функция» соответственных еврейских учреждений выполняется постоянно и во всех без исключения западных странах.
          В Тель-Авиве еврейские свидетели обвинили врача-еврея и двух евреек в смертельных впрыскиваниях заключенным в Освенциме, повреждении половых органов, проведении медицинских экспериментов и отправке жертв в камеры смерти. В другом случае, врач-еврей (служивший в городской больнице) был обвинен в Тель-Авиве в 1951 г. несколькими евреями-свидетелями в жестокостях, совершенных им в лагере Вланов, где он был «помощником немецкого начальника лагеря». Свидетельница-еврейка показала, что он избил ее до потери сознания, а когда она пришла в себя, то она нашла застреленными своих трех сыновей в возрасте 12, 15 и 18 лет. Она показала далее, что за две недели до того обвиняемый приказал украинским лагерным полицейским забрать 30 заключенных, в том числе ее мужа, которые все были застрелены. Газеты сообщали в нескольких строчках об этих обоих случаях, однако никаких результатов судебного разбиразельства автору этих строк обнаружить не удалось.
          Еврейский суд из трех членов (состав, предписанный левитским законом) выслушал в Нью-Йорке обвинения об стороны одного еврея против служителя синагоги, убившего заключенного в лагере в Мюльдорфе, где истец был старшиной барака. В газетном сообщении говорилось, что суд пошлет свои заключения «еврейской общине» в городе, где проживал обвиняемый, «не делая никаких предложений и не предлагая никаких санкций»; «это означало, что если бы он и оказался «военным преступником», то его общине предлагалось действовать по собственному усмотрению. Во всех этих случаях было само собой разумеющимся, что рассмотрению подлежали только жестокости по отношению к другим евреям» что если обвиняемые совершали то же по отношению к нееврейским заключенным, то это им в преступление не вменялось.
          Несколько иным, но в основном того же характера, было и дело, слушавшееся в одном из израильских судов в 1954-55 г.г. Одним венгерским евреем была распространена в Израиле брошюра, обвинявшая некоего д-ра Израиля Кастнера, высокопоставленного чиновника и ведущего кандидата (на выборах 1955 года) израильской правительственной партии большинства, в сотрудничестве с нацистами в Венгрии во время войны, в подготовке убийства евреев, спасении нацистского военного преступника от наказания и т.п. Кастнер немедленно подал на своего обвинителя в суд за клевету, и после девятимесячного разбирательства израильский судья вынес решение, что все обвинения подтвердились. В этом решении говорилось, что д-р Кастнер был нацистским коллаборантом «в полном смысле этого слова» и что он «продал душу дьяволу»; комментарий израильского премьера того времени, Моше Шаретта, гласил, что «любое действие оправдано, в том числе и продажа души дьяволу, если это нужно для спасения евреев» (заметим, что Кастнер обвинялся в предательстве евреев нацистам). Израильское правительство объявило, что оно подаст через государственного прокурора апедляцию против этого решеция, и автор этих строк не в состоянии был обнаружить никаких дальнейших последствий этого дела, если таковые вообще имели место.
          Итак, в то время, как всему миру трубилось о «военных преступниках» и их процессах, еврейские «военные преступники» представали только перед еврейскими судами и, если их постигало какое-либо наказание, то общественности об этом не становилось известным. А в тору известен лишь один случай (возможно, что другие ускользнули от его внимания), когда такие евреи были в числе обвиняемых на «процессе военных преступников. Еврейское Телеграфное Агентство (Jewish Telegraph Agency) сообщало 8 мая 1946 г. что «вчера были объявлены приговоры по делу 23-х охранников концлагеря Брендаук под Антверпеном, одного из менее известных нацистских узилищ; в числе охранников были 3 еврея: Вальтер Облер, Лео Шмандт и Салли Левин. Облер и Левин приговорены к смертной казни, Шмандт — к 15 годам заключения». Уже упоминавшийся нами г. Джозеф Лефтвич в дискуссии с А. К. Честертоном об «антисемитизме», задал по поводу этого процесса вопрос: «Что он доказывает? Что зверя в человеке можно найти повсюду, и что евреи не более застрахованы от этого, чем любая иная группа людей». Это, разумеется, вполне правильно, но не имеет отношения к установленному нами факту, что во время последней войны мировой общественности была преподнесена совершенно ложная картина преследования одних только евреев неевреями, и что, к нашему общему вреду, мировые события нашего века систематически извраивются пропагандой.
          Глава о еврейских пособниках Гитлера оказывается довольно длинной. Английский посол в Испании во время войны, лорд Темпльвуд, писал: «Месяц за месяцем, генерал Франко» (по слухам, сам из семьи еврейского происхождения) «превращал испанскую печать в самый громкий рупор немецкой пропаганды. Ни одной из наиболее известных газет не разрешалось действовать самостоятельно, каждая должна была вторить голосу своего хозяина. Этим хозяином в данном случае оказался восточный еврей весьма темного происхождения, по имени Лазар... В Вене он в свое время верно служил Гитлеру, как фанатический пропагандист «аншлюса». С тех пор он стал в нацистском мире большим человеком... В германском посольстве в Мадриде он обладает большим авторитетом, чем сам посол, и ежедневно не только направляет общую линию испанской печати, но и лично редактирует тексты новостей и статей. Его сотрудники сидят в редакциях испанских газет, и ни одно слово не достигает испанских читателей без его разрешения. Умело мешая грубый приказ с открытым подкупом, он сумел сделать испанские газеты еще более ядовитыми, чем газеты, издающиеся в Германии».
          Автор лично хорошо знал этого Лазара — заговорщика весьма обходительного, улыбчивого и светского типа, и через него впервые познакомился с еврейским элементом в числе гитлеровских посвященных высших степеней. Знакомство с ним состоялось впервые в 1937 г., когда он был «секретарем по делам печати» при австрийской миссии в Бухаресте. Австрия в те голы была штаб-квартирой автора и жила в ежедневной боязни нацистского вторжения, которое и состоялось в 1938 году, а ее заграничные представители считались австрийскими патриотами и ярыми анти-нацистами; если речь шла о евреях, то это представлялось вдвойне верным. Прежде всего автора поразило, что обедневшая маленькая Австрия могла позволить себе роскошь держать «пресс-секретаря» в балканской столице, второй неожиданностью был шикарный образ жизни Лазара и его развлечений. Автор полагал, что, как и многие другие, примостившиеся на краю дипломатии («пресс-секретарство» на Балканах всегда слыло сомнительным делом), он хорошо подрабатывал на стороне, что в Бухаресте не считалось необычным.
          Лазар сам, однако, был типом весьма необычным, хотя и отнюдь не в области гешефта с мехами или коврами, как это поначалу смутно подозревал автор. Его благосостояние имело, как вскоре показали события, политический источник, а именно нацистский. Когда Гитлер захватил Австрию, журналистов собрали на пресс-конференцию в знаменитом «Бальном Доме» на площади того же имени в Вене, чтобы познакомить их с нацистской версией события. Когда открылась дверь, вошел официальный представитель нового режима, гитлеровский «порт-пароль» и хозяин печати в захваченной стране, ярый сторонник и пропагандист «аншлюса»; это был никто иной, как месье Лазар, недавний «австриец» (родившийся турецким подданным). Он сразу увидел автора, и на его наглом лице промелькнула смесь улыбки со смущением; помахав рукой, он сказал: «Халло, мистер Рид, как приятно снова с вами встретиться!» Затем он объяснил нам благие мотивы фюрера, продиктовавшие вторжение и его замечательные последствия для Австрии, Германии и всего мира. Читатель может увидеть здесь, насколько действительность отличается от ложной картины, показываемой общественности, особенно во время войны, когда люди, подобные этому субъекту, контролируют поток информации.
          На фоне всех этих событий, еврейская месть побежденной Европе достигла по окончании войны талмудистских вершин в форме двух весьма символических массовых перемещений, одного на восток и другого на запад. Из «свободного мира» союзные армии гнали беженцев от коммунизма опять в большевицкое рабство; из коммунистических стран (в которых, как правило, никто не может выехать из своего города без полицейского разрешения) свободно двинулись орды восточных евреев, перевозимых под союзной зашитой через всю Европу по направлению к Палестине. Этот двухколейный процесс наложил на послевоенное возмездие свою легко опознаваемую печать, что можно проследить в следующих цитатах:
          «Saturday Evening Post» от 11 апреля 1953 г. писал: «Предъявляя это позорное (ялтинское) соглашение, как основание, агенты советского МВД ездили после войны по лагерям ди-пи, вылавливая там тысячи людей, бежавших от советской тирании. Эти несчастные жертвы загонялись в товарные вагоны и увозились обратно на смерть, пытки или медленную смерть в сибирских лесах и шахтах. Многие кончали в дороге самоубийством. Согласно тому же ялтинскому соглашению, Советам было позволено эксплуатировать немецких военнопленных на принудительном труде в счет репараций. Этой бесчеловечности не может быть оправдания». Мисс Катрин Хэльм из Калифорнии была заместителем директора (1945 — 51) лагеря для беженцев в Вильдфлекене в Баварии, управлявшегося организацией, известной под названием УНРРА (Администрация Объединенных Наций по помощи и размещению). В своей книге воспоминаний она пишет, как одна из ее коллег «была временно переведена в управление лагеря на юге Германии, откуда русские беженцы, в большинстве военнопленные, отправлялись по Ялтинскому соглашению обратно в СССР. Она рассказала нам, как русские пленные перезывали себе вены на руках и вешались. Даже после того, как у них были отобраны все опасные предметы, они находили пути к самоубийству. Ей было непонятно, как Сталину удалось втолковать Рузвельту и Черчиллю, что у немцев были вовсе не русские военнопленные, а одни только дезертиры».
          А теперь другая сторона картины: каково было обращение с одной единственной группой, выделенной из общей массы жертв Гитлера и заключенных Сталина? Мисс Хэльм рассказывает: «... а потом приехали евреи. В нашем северном районе у нас еще никогда не было еврейских лагерей... Евреи составляли менее одной пятой всего населения ди-пи в нашей зоне, но это было столь нахальное меньшинство, что если бы мы судили об оккупации только по газетам, у вас создалось бы впечатление, что в них одних заключалась вся проблема перемещенных лиц... С ними приходилось обращаться, как с сырыми яйцами, это в особенности предписывалось при переводах их из одних лагерей в другие. И горе тому из работников УНРРА, который оставил бы на виду хоть один виток колючей проволоки в тех лагерях, куда их переводили. Для них была создана особая категория снабжения, как «преследовавшихся», они были единственными ди-пи, кроме больных, которые получали, не работая, особый паек... Вдоль дороги, делившей лагерь на две части, было маленькое немецкое поселение. Еврейские представители... подняли крик, что это было самой большой опасностью для них; УНРРА должна дать им оружие для вооружения еврейской полиции с целью защиты от этих немцев, живших посреди них. Мне и в голову не приходило, что через две недели все эти немцы рады будут работать на евреев, и я уступила, пообещав ходатайствовать о вооружении лагерной полиции... Еврейская полиция щеголяла в зеленых шерстянных формах, со звездой Давида на шапках... Все было заранее предвидено и организовано... На стенах их канцелярии красовались воинственные плакаты, изображавшие молодых евреек в окопах, бросавших гранаты в арабов. Еврейская полиция практиковалась в стрельбе из винтовок, которые мы достали для них для «защиты» от немцев, которые теперь выполняли в лагере тяжелую физическую работу. Еврейские мастерские работали на полный ход, изготовляя военные шинели из прекрасного шерстяного материала и прочные кожаные ботинки с подошвами на гвоздях, приспособленные для плохих дорог. Мы могли лишь догадываться, что все это предназначалось для Израиля, и в конечном итоге, какими-то таинственными путями, вся эта продукция туда и отправлялась; ни одного из наших ди-пи в этом обмундировании мы не видели... Над всей этой кипучей деятельностью развевался невиданный нами ранее флаг с голубыми полосами и Давидовой звездой на белом фоне».
          Мисс Хэльм описывает, как они показывали этот лагерь делегации раввинов из Америки: «Мы демонстрировали большой лагерь, подготовленный как маклеры готовят к показу свои объекты, и это несомненно был наилучший лагерь для ди-пи во всей Европе... Но раввины только неодобрительно качали головами, им все это было недостаточно хорошо». Она пишет, что специальный американский закон по вопросу о «перемещенных лицах» был полон оговорками и западнями, делавшими его неприменимым по отношению к обычным ди-пи; «только евреи, утверждавшие, что они подвергались преследованиям в одной из восточно-европейских стран, могли проскочить через эти западни». Мисс Хэльм сообщает, что американские полу-официальные и пользовавшиеся правительственной поддержкой организации поставляли мастерские, оборудование, материалы и «особые дополнительные пайки», предназначавшиеся для одних только евреев.
          Некий подполковник Иуда Надич описал в южноафриканской газете «Jewish Times» от 4 февраля 1949 г., какими методами водворялось в завоеванной Европе это нахлынувшее в нее новое привилегированное сословие; раввин Надич был «советником по еврейским делам у генерала Эйзенхауэра при американских вооруженных силах в Европе, и тесно сотрудничал с ним во всех вопросах, касавшихся ди-пи и других еврейских проблем». Он пишет: «К чести Эйзенхауэра нужно отметить, что когда ему было доложено об ужасных условиях в лагерях ди-пи» (в 1945 году), он немедленно принял меры к улучшению этих условий. Были изданы указания об увеличении продовольственных пайков для преследовавшихся, в отличие от всех остальных ди-пи для евреев были организованы специальные лагеря; для еврейских ди-пи, проживавших вне лагерей, были созданы преимущественные условия, был назначен специальный советник по еврейским делам и оказана полная поддержка Совместному Распределительному Комитсту (т.н. «Джойнт»), а затем и Еврейскому Агентству. В британской зоне генерал Мантгомери не допускал всего этого, в результате чего в американскую зону изливался непрестанный поток еврейских ди-пи. Лично Эйзенхауэр часто посещал лагеря с целью инспекции, его приезды подымали дух у ди-пи, напоминал офицерам на низших ступенях о желаниях их главнокомандующего. Недостаточно усердные офицеры подвергались взысканиям, включая одного из высших генералов».
          «Желанием» генерала Эйзенхауэра было, согласно этому авторитетному свидетелю, чтобы с евреями обращались, как с привилегированным классом. Если он следовал советам своего еврейского «советника», то этому не приходилось удивляться, поскольку для раввина Надича несколько евреев в числе каждой сотни ди-пи были единственными «преследовавшимися», и притом «в отличие от всех остальных ди-пи». Это свидетельство раскрывает функции особенно характерной для нашей эпохи должности «еврейского советника».
          Так к 1945 году из всего обширного гитлеровского «преследования политических противников», начатого в 1933 году, осталось одно лишь «преследование евреев». Пропагандой было вычеркнуто все, кроме этой малой части; цитированное нами свидетельство объясняет, почему мисс Хэльм могла из своего лагеря ди-пи писать: «если бы вы судили только по газетам... у вас создалось бы впечатление, что в одних евреях заключалась вся проблема перемещенных лиц». В то время как миллионные массы пострадавших были забыты или отправлены обратно на преследования, которых некоторым из них удалось на время избежать, эта одна группа была под защитой и с помощью Запада снабжена, одета, вооружена и отравлена для вторжения в маленькую страну в Аравии.
          Азиатский восток поставлял этих захватчиков: христианский Запад направлял их. В этом предприятии не было никакой разницы между «свободным» миром и порабощенным за «железным занавесом», наоборот, цели были одними и теми же, а их достижение тщательно координировано. Явно действовал единый направляющий центр, которому были совершенно безразличны границы и национальные государства, друзья или «враги» военного времени, а также любые «принципы», столь громко провозглашавшиеся премьерами-диктаторами. Запад практиковал ветхозаветное возмездие также, как и «Восток», но образцом служил восток, тем самым образом, который проявился в России в 1917 г., был предсказан в «Протоколах» в 1902 г., и был виден уже в революции 1848 г. в Европе. Зачинщиков возмездия, разлившегося по Европе в 1945 г., следует поэтому искать в революционном подпольи; мы должны проанализировать эту новую революцию 1945 года, чтобы выяснить, была ли она и ее руководство теми же, что и в 1917 г. (когда они были 90% еврейскими) и в 1848 г. (когда Дизразли утверждал, что революцией руководили одни евреи).
           Исторический анализ событий трех десятилетий с 1917 по 1945 г. приводит к выводу, что к 1945 году европейская революция уже в течение целого столетя стояла под еврейским руководстввм, — столетия, в начале которого Дизраэли впервые точно обозначил характер этого руководства. Автор употребляет выражение «еврейское руководство революцией» для характеристики движения, направляемого восточно-талмудистским раввинатом, а отнюдь не движения, пользующегося общей поддержкой еврейства. Как уже неоднократно отмечалось, самая упорная оппозиция этому движении исходила от западных евреев, наиболее удаленных географически от талмудистского директората. Это то же различие, которое добросовестный исследователь должен делать между «национал-социализмом» и «немцами», между «коммунизмом» и «русскими».
          В этом смысле, революция, продолжавшаяся три десятилетия после 1917 г., была, по убеждению автора этой книги, чисто еврейской. Еврейский характер первого большевицкого правительства и его кошмарных дел был показан выше. Теми же особенностями отличались и два его кратковременных отпрыска, насажденных большевиками в 1919 году в Баварии и Венгрии. В обоих случаях большинство террористов были завезены в эти страны под маской «возвращающихся военнопленных», обученных как коммунистические агитаторы в советской России. Коммунистическое движение в Германии возглавлялось в те годы «Союзом Спартака» (вспомним, что «Спартак» был партийным псевдонимом Адама Вейсхаупта), руководителями которого были почти исключительно евреи: Роза Люксембург, Лео Иогихес (оба из Польши), Пауль Леви и Евгений Левине (из советской России), и Карл Либкнехт. Неудивительно, что и большевицкое правительство в Баварии оказалось под главенством евреев: Курта Эйснера, Эрнста Толлера и того же Евгения Левине.
          В Венгрии главными заправилами террористического режима были сплошь обученные в советской России евреи: Бела Кун, Матиас Ракоши (он же Розенкранц), Эрно Гере и Тибор Самуэль. Открытые антихристианские эксцессы этого режима показывали его скрытые пружины. Немецкий историк Коммунистического Интернационала, Ф. Боркенау, пишет: «Большинство большевицких и лево-социалистических вождей, как и значительная часть их сотрудников и исполнителей были евреями... антисемитизм стал поэтому естественной формой реакции против большевизма». В этой весьма типичной выдержке читатель видит, что «реакция против большевизма» приравнивается к «антисемитизму»: очевидно, чтобы не быть причисленным к «антисемитам», не следовало «реагировать против большевизма».
          Следующей на очереди была Испания, где революция разразилась в 1931 г. Она также руководилась эмиссарами из Москвы, многие из которых были евреями, что немало способствовало разочарованию многих ярых республиканцев. Многие католики и даже представители духовенства голосовали за республику, слишком поздно убедившись в том, что обещанные «реформы» вылились в наступление на христианскую веру, как таковую. Церкви и монастыри разрушались, за этим следовали убийств священников и монахинь, революция вновь обнаружила перед всем миром свой специфический харакгер, как это было в Баварии, Венгрии, России, и задолго до того во Франции и Англии. Официальный орган Коминтерна открыто свидетельствовал, кто был вдохновителем антихристианских эксцессов в Испании: «Пламя горящих церквей и монастырей в Испании показало истинный характер испанской революции»; отцовство революции можно было, таким образом, проследить на протяжении еще одного поколения. Церковная собственность подверглась конфискации, однако испанский народ от этого не стал богаче; золотой запас Испанского Банка (около 700 мнллионоа долларов) был последним республиканским премьером Хуаном Негрином переведен в Москву (об этом сообщил перешедший на Запад советский чекистский генерал Вальтер Кривицкий). Убийство в 1936 г. лидера монархистов Кальво Сотело восстановило против революции даже тех испанцев, которые желали конституционного образа правления, они увидели, что в действительности ими правит чужеземная, антихристианская тирания, и в результате революция была «выплюнута из страны», как это случалось везде, куда не смогла добраться для ее поддержки Красная армия со своими «политкомиссарами».
          В Америке как сионисты, так и евреи-антисионисты, открыто или косвенно, признавали еврейское авторство в испанской революции. В годы, когда делались попытки договориться с Гитлером по еврейскому вопросу, судья Брандейс, бывший их ярым противником, заявил раввину Стефену Уайзу: «Германия разделит судьбу Испании. Бернард Браун (см. библиографию) писал: «...евреи несли полную ответственность как за установление республики в Исцании, так и за уничтожение авторитета церкви в этой стране, как и во всех других странах, где еще господствует свобода».
          На протяжении двух десятилетий, т.е. между первой и второй мировыми войнами, еврейские физиономии непрестанно уменьшались в числе в ряду любимых вождей, выстраивающихся на ленинском мавзолее во время больших торжеств — единственные случаи, когда закабаленный русский народ мог лицезреть своих правителей, причем даже громоподобные овации передавались с пластинок через громкоговорители на Красной площади. Мало того, евреи даже оказывались на скамьях подсудимых во время показательных процессов, или просто исчезали без всяких объяснений с политической сцены. В еврейском руководстве мировой революцией, однако, не произошло, судя по нижеприводимым цифрам и фактам, больших изменений.
          В 1920 году, судя по официальным большевицким публикациям, из 545 членов руководяших партийных и правительственных инстанций 447 были евреями. Американский еврейский журнал «Опинион», уже цитированный нами, сообщал в 1933 году, что евреи занимали почти все должности советских послов, и что в Белоруссии 61% всех официальных лиц были евреями; в том же журнале отмечалось, что еврейская доля в населении (тогда 158.400.000) была «менее двух процентов». Если эта цифра верна, то число евреев в советской России составляло тогда менее 3 миллионов. В том же 1933 году, еврейская газета «Jewish Chronicle» сообщала, что одна треть всех евреев в России занимала официальные должности в государственном и партийном аппарате; если и это верно, то тогда действительно не может быть никаких сомнений, что они составили новый правящий класс страны после уничтожения прежнего.
          В коммунистическом учении за это время не произошло вообще никаких изменений. Нарком просвещения Луначарский, один из немногих русских в руководстве, выступал в стиле, ничем не отличавшемся от талмудистского: «Мы ненавидим христианство и христиан, даже лучших из них следует считать наихудшими ближними. Они проповедуют любовь к ближним и милосердие, что идет в разрез с нашими принципами. Долой любовь к ближнему: нам нужна ненависть. Мы должны научиться ненавидеть и только тогда мы сможем завоевать весь мир». Это — лишь один образчики целой литературы того времени, и единственным известный автору первоначальным источником столь человеколюбивой доктрины является Талмуд, сам по себе представляющий лишь продолжение древней, варварской, дохристианской религии и содержащий такие перлы, как: «Вы (евреи) — человеческие существа, но другие народы на земле — не люди, но животные». Столь возвышенным высказываниям Луначарский был, по-видимому, обязан своим назначением послом в Испанию в период революционных потрясений в этой стране.
          В 1935 г. автор этиих строк поехал в Москву по поручению лондонского «Таймса», сопровождая лорда-хранителя печати Антони Идена, — первого английского министра, посетившего столицу революции. До того «Таймс» упорно отказывался держать корреспондентов в Москве, поэтому автор был первым представителем английской печати после Роберта Вильтона, история которого была рассказана ранее. Пятнадцатилетний вакуум заполнялся обосновавшимся в Риге корреспондентом Р. О. Дж. Эрчем, против которого за кулисами велась непрестанная клеветническая кампания; автор знал о ней, на будучи новичком, не отдавал себе отчета в ее значении. В Москве автора поразило нечто, не случавшееся с ним еще ни в одной другой столице. В его первом сообщении говорилось, что Иден проезжал по улицам, окаймленным «серой и молчаливой толпой», и еврейский цензор потребовал, чтобы это было вычеркнуто. Вначале автор посчитал это просю вздорной придиркой, спросив цензора, не хочет ли он, чтобы в сообщении говорилось о буржуях в цилиндрах на московских улицах; однако, в последующие дни ему пришлось увидеть больше, и в своей книге, написанной в 1938 году, он писал:
          «Отдел цензуры, другими словами весь механизм контроля и обуздывания иностранною печати, состоял из одних евреев, и это удивило меня более всего другого в Москве. Во всем учреждении не было по-видимому, ни одного нееврейского сотрудника... Мне всегда говорили, что процент евреев в советском правительстве был мал, но в этом одном важном отделе, с которым мне довелось познакомиться близко, у них была полная монополия, и я задавал себе вопрос, где же были русские? Видимо, они были в числе той серой и молчаливой толпы, которую я видел, но о которой нельзя было писать».
          Вскоре автор узнал от старожилов, что «процент евреев в советском правительстве» вовсе не был так уж мал, что в их руках был сосредоточен если и не весь контроль, то во всяком случае значительная его часть. Автор не смог познакомиться в Москве ни с одним русским, — это была другая сторона этого единственного в своем роде опыта. Никогда в жизни ему не приходилось видеть правящего класса, столь герметически изолированного от порабощенной им массы. Во время этого приезда в Москву автору вовсе не приходило в голову искать доказательств еврейского господства; то, что он видел, навязывалось ему само. В 1935 году он пожалуй даже еще не начинал размышлять по поводу «еврейского вопроса». Описанное выше впечатление было первым, которое получил сравнительно опытный наблюдатель, никогда ранее не бывавший ни в Москве, ни вообще в России. Он нашел его подтвержденным со стороны другого опытного журналиста, который провел в России 12 лет, с 1922 по 1934 г.; книга Вильяма Генри Чемберлена (см. библиографию) является до сих пор ценным источником по истории этого периода. Он пишет: «Значительное число евреев сделали карьеру в советской бюрократии. Из примерно дюжины сотрудников отдела печати при Наркоминделе, которых я знал лично, я помню только одного нееврея. Преобладание евреев в этом комиссариате в годы моего пребывания в России было почти смехотворным; русские были представлены седым швейцаром и пожилыми, опустившегося вида женщинами, разносившими чай. (5) Много евреев было также в ГПУ, Коминтерне и в комиссариатах, связанных с торговлей и финансами».
          По вопросу о причинах такого положения Чемберлен приходит, однако, к выводам, отличным от выводов автора этих строк. Он пишет: «После того, как я покинул Россию, мне случалось получать письма с вопросами, «как ведут себя евреи при советском строе», причем подразумевалось, что евреи действуют, как сплоченная масса, и что вся русская революция была еврейским заговором. Это предположение не имеет ни малейшего исторического обоснования... Теория, согласно которой евреи единым расовым блоком работали на победу большевизма, не выдерживает серьезного исторического анализа». В этом дышащем авторитетом утверждении смешиваются две весьма различные вещи: направляющая сила еврейства и вся масса народа, называемого «евреями». Ни немцы, ни русские не работали «единым расовым блоком» на победу национал-социализма или большевизма, но и тем, и другим их навязали. Массы и толпа никогда не «работают» сознательно на победу чего бы то ни было; их толкает в нужном направлении любая хорошо организованная группа, которой удается захватить над ними власть. «Сплоченная масса» рабочих и не думает «работать» на всеобщую забастовку, но всеобщие забастовки объявляются от ее имени. В настоящей книге было достаточно ясно показано, что, например самая упорная оппозиция сионизму исходила именно от евреев, но сегодня всему «расовому блоку» надели сионизм, как смирительную рубашку. По убеждению автора этих строк, доказуемой направляющей силой революции, начиная, по крайней мере, с 1848 г., был восточно-европейский талмудистский раввинат, и в этом смысле «революция» действительно была «еврейским заговором».
          В 1935 году в Москве автору случилось лично познакомиться с некоторыми из еврейских олигархов. Одним из них был тучный Максим Литвинов, типичный завсегдатай венских или парижских эмигрантских кафе, превратившийся в революционного вельможу. Другим был начальник отдела печати Уманский — ловкий, улыбчивый, но весьма опасный молодой человек, родом, как говорят, из Румынии, и столь же похожий на русского, как африканский негр. У автора было постоянное чувство, что он путешествует по России в запломбированном вагоне, не хуже того, а котором Ленин в нее приехал. Насколько известно, к 1937 году это положение не изменилось. Русский эмигрант и публицист, А. П. Столыпин (отец которого, один из последних настоящих освободителей русского народа, был убит еврейским террористом в 1911 г.), писал в этом году (см. библиографию), что замена евреев русскими или иными «на высших ступенях советской официальной лестницы» была несомненно тактическим ходом, и что евреи «по-прежнему держат главные рычаги управления, в тот день, когда им придется выпустить их из рук, все марксистское сооружение развалится, как карточные домик». Столыпин перечислял высокие посты, по-прежнему занятые евреями, особо отмечая, что ключевые позиции реального контроля, держащегося на терроре, полностью оставались в еврейских руках. Это были концентрационные лагеря рабского труда, которыми управлял еврейский триумвират и в которых содержалось не менее 7 миллионов русских; тюрьмы, управляемые еврейскими комиссарами; весь механизм печати и ее распределения, включая цензуру; и, наконец, чисто талмудистская по своему существу система «политкомиссаров», обеспечивающая террористскую дисциплину в армии.
          В 1938 г. некий Бутенко, скромный работник советской дипломатической службы, не желая возвращаться в Москву, бежал из Бухареста в Италию. В статье в «Джорнале д’Италия» он писал, что правящий класс в России почти исключительно состоит из евреев; в особенности на Украине все управление и вся промышленность были в их руках, и это положение было установлено правительством в Москве. Другими словами, кадры революционных руководителей не претерпели между 1917 и 1939 г.г. существенного изменения; они исчезли из первых рядов, но сохранили за собой «рычаги управления». После этого картина покрылась туманом войны, и следующим периодом времени, в котором можно проверить положение вещей, являются ее последние годы и первый поселевоенный период, начиная с 1945 года.
          Даже еще до того, как началась Вторая мировая война, «военные цели» революции были сформулированы Сталиным на III Конгрессе Коминтерна в Москве, в мае 1938 г.: «Возрождение революционной деятельности в сколько-нибудь широком масштабе не будет возможным, пока нам не удастся использовать существующие противоречия между капиталистическими странами с тем, чтобы вовлечь их в вооруженный конфликт между собой... Любая война должна автоматически закончиться революцией. Основная работа наших партийных товарищей в иностранных государствах заключается, поэтому, в способствовании возникновению такого конфликта». Как заметит читатель, это было единственными провозглашенными «целями войны», неуклонно преследовавшимися в ходе последовавшего конфликта, «возникшего» с помощью пакта Сталина с Гитлером. Западные руководители, изменив своим собственным, ранее сделанным заявлениям о «целях войны» и отдав пол-Европы революции, обеспечили тем самым достижение в этом районе вышеуказанных «военных целей».
          Каких «вождей» подарила революция выданным ей, как добыча, восточно-европейским государствам в 1945 году? Здесь вновь представляется возможность проверить личность стоявшей за революцией направляющей силы. Ее выбор был свободным: не было никакой необходимости для революции навязывать дюжине отданных ей стран еврейские правительства, если это не было сознательной политикой. В советизированной Польше американский посол Артур Блисс Лейн отметил преобладание евреев, многих из них даже не из Польши, на ключевых должностях аппарата террора. Посетивший Польшу депутат английского парламента майор Тафтон Бимиш писал: «Многие из наиболее влиятельных, коммунистов в восточной Европе — евреи... Я был удивлен, убедившись, какой большой процент евреев служит в тайной полиции».
          В советизированной Венгрии террорист 1919 года Магиас Ракоши (он же по одним данным Розенкранц, по другим — Рот, родом из Югославии) вернулся в 1945 году в качестве премьера, разумеется под зашитой красной армии. Восемь лет спустя (1953) агентство печати Ассошиэйтед Пресс сообщало, что «90 процентов высших руководителей венгерского коммунистического режима — евреи, включая премьера Матиаса Ракоши»; лондонский «Таймс» писал в том же году, что кабинет Ракоши был «преобладающе еврейским»; журнал «Тайм» в Нью-Йорке писал о «главным образом еврейском (90% на высших ступенях) правительстве коммунистического премьера Матиаса Ракоши, который сам тоже еврей». Как и во всех других коммунистических странах, наступление на христианство началось в Венгрии с заключения в тюрьму высших священнослужителей. Наибольшее внимание внешнего мира привлек процесс венгерского кардинала Миндсенти, обвиненного в государственной измене. О вдохновителях процесса нетрудно было догадаться, прочтя в 1949 году обращение к мировому еврейству «Центрального бюро евреев в Венгрии, Венгерской сионистской организации и венгерской секции Всемирного Еврейского Конгресса», в котором говорилось: «Венгерские евреи с большим удовлетворением узнали об аресте кардинала Миндсенти. Этим актом венгерское правительство отправило главу банды погромщиков... в заслуженное им место».
          О советизированной Чехословакии лондонский журнал «Нью Стейтсмен» (источник, заслуживающий доверия в данном вопросе) писал через 7 лет по окончании войны (1952): «В Чехословакии, как и повсюду в центральной и юго-восточной Европе, как партийные интеллигенты, так и руководящие работники тайной полиции в значительной степени еврейского происхождения». О Румынии, «Нью-Йорк Геральд Трибюн» сообщал в 1953 г., через 8 лет после войны, что «Румыния, как и Венгрия, имеет вероятно наибольшее количество евреев в правительстве». Главной террористкой в Румынии была еврейка Анна Паукер, отец которой (раввин) и брат находились в Израиле. Это был один из интересных случаев описанных Хаимом Вейцманом разногласий в еврейских семьях в годы его детства между «революционным коммунизмом» и «революционным сионизмом» и только в одном этом вопросе. Мадам Паукер использовала свое положение, чтобы дать возможность отцу выехать в Израиль, несмотря на то, что (по словам брата) «партийная линия предписывает удерживать евреев в Румынии». От социологов, интересующихся сравнением методов революции с обычаями африканских дикарей, не ускользнет роль женщин в революциях; явно дававшаяся им сознательно, начиная с тех представительниц слабого пола, которые сидели за вязанием чулок вокруг гильотины, приветствуя восторженным ревом каждую катившуюся благородную голову. В советизированной восточной Германии режимом террора управляла некая фрау Хильда Беньямин, которую поставили сначала вице-президентом Верховного Суда, а затем министром юстиции. О «красной Хильде» даже западная печать не скрывает, что она была еврейка, как не было сомнений в варварском характере царившего при ней режима, причем даже лондонский «Таймс» не убоялся зайти далеко, охарактеризовав ее, как «наводящую ужас фрау Беньямин». В течение всего лишь двух лет почти 200.000 восточных немцев были осуждены по ее указаниям за «политические преступления», а сама она председательствовала на нескольких «показательных процессах» по советскому образцу против людей, обвинявшихся в таких преступлениях, как принадлежность к секте «свидетелей Иеговы». Население советизированной Германии насчитывало, согласно переписи 1946 года, 17.313.700 граждан, из них, если верить еврейским «оценкам», от 2-х до 4-х тысяч евреев. Этому ничтожному меньшинству, как писала иоганнесбургская газета «Зионист Рекорд» в 1950 г., «жизнь в восточной зоне принесла значительные улучшения. Немало из них занимают сегодня в правительстве и государственном аппарате высокие посты, которых ни один еврей не мог занимать когда-либо раньше в Германии, и которых они, несмотря на все разглагольствования о демократии, не могут даже сегодня достигнуть в Западной Германии. Несколько евреев занимают руководяшие должности в министерствах информации, промышленности и юстиции. Верховный судья в советском секторе Берлина – еврей, они же главные судьи в нескольких провинциях вне Берлина. В печати, как и в театре, значительное число евреев получили ответственные должности. Даже четырем тысячам евреев вероятно не удалось бы занять всех перечисленных руководяших должностей, а поэтому та же газета писала в другом номере, что «когда русские (!) оккупационные власти были организованы после войны, в советской администрация много евреев занимали кючевые посты и имели высокие звания. В их числе были евреи из России... прибывшие в Германию и Австрию в рядах Красной армии, а также евреи из стран, присоединенных к России за последние 10 лет, из балтийских стран Латвии и Литвы».
          Тем самым мы доходим в этом повествовании до наших дней, а что еще остается, будет описано в заключительной главе. Когда революция распространялась в 1945 году на выданные ей Западом страны, в них повторялась история 1917-18 г.г. в России. Разразились талмудистская месть, и повсюду были установлены еврейские правительства, цели которых не вызывали сомнений. В последуюшие 8 лет не произошло существенных перемен, ни реальных, ни внешних. Все сделанное лишний раз подтвердило как природу революции и ее направляющей силы, так и талмудистские цели обеих.

Примечания:
1. Англо-бурская война известна и своими темными пятнами, на английской стороне. Чтобы взять врага измором, англичане выжигали поля и массами убивали скот в бурских селениях, а чтобы принудить буров к сдаче, сажали их жен и детей в лагеря, где они умирали с голоду. Таким образом, концлагеря для заключения людей, за которыми не было никакой вины, — изобретение не только не немецкое, но даже и не советское, а английское. Английские солдаты и, в особенности, их офицеры, вероятно, вели себя в соответствии со спортивным духом, присущим английской нации, но приказы сажать женщин и детей в концлагеря приходили из Лондона, а об их источнике наверное и у Дугласа Рида было бы свое, особое мнение.

2. Это сообщение, которое Дуглас Рид, разумеется, не имел возможности проверить, представляется совершенно неправдоподобным. В наиболее обстоятельном м исторически безупречном труде о Гитлере, книге Вернера Мазера «Адольф Гитлер. Легенда, миф, действительность» (532 стр., см. библиографию, раздел 6), в которой воспроизведен каждый шаг в биографии этой довольно необычной личности, не только не говорится об этом ни слова, но нет даже намека на возможность подобной ситуации. Кратковременный период анархии и «советской власти» в Баварии (7 ноября 1918 г. — 4 мая 1919 г.) Гитлер провел в казарме запасной части в Мюнхене, куда он был отправлен в конце ноября 1918 г. после тяжелого отравления газом на фронте в октябре того же года. «Революция» в Баварии произошла в условиях, весьма схожих с русскими в феврале и октябре 1917 г.: деморализованное отречением императора Вильгельма и баварского короля Людвига III население Мюнхена, включая многочисленный гарнизон из запасных, не пошевелилось, когда 7 ноября 1918 г. берлинский еврей-журналист Курт Эйснер (наст. фамилия Космановский) во главе, по собственному признанию, одиннадцати (!) гл. обр. еврейских анархистов поднял уличный сброд на демонстрацию, провозгласив в Баварии республику, а себя главой ея «правительства». После того как Эйснер был в феврале 1919 г. застрелен на улице лейтенантом графом Арко, в Мюнхене была объявлена «советская власть». Три русских еврея-коммуниста (Евг. Левине, Макс Левин и Тувия Аксельрод) в компанин трех немецких евреев (Эрнст Толлер, Эрих Мюсам и Густав Ландауэр) руководили местными подонками вроде выпущенного из сумасшедшего дома (и впоследствии в нем же умершего) «комиссара по иностранным делам», еврея д-ра Франца Липпа или 21-летнего матроса Эльхофера, назначенного «командующим Красной армии» и специализировавшегося на убийстве заложников. Как и его товарищи по запасному полку, Гитлер не мог похвастаться активной деятельностью против баварских подражателей Ленина и Троцкого, и его политическая деятельность начались, по рекомендации его офицеров, лишь по освобождении Мюнхена баварскими, прусскими и вюртембергскими «белыми» добровольцами 1-4 мая 1919 г., что не дает, однако, ни малейших оснований подозревать его в каком либо сотрудничестве с «красными». К тому же, о наличии у русско-еврейских комиссаров «личной охраны» историкам ничего не известно: при приближении «белых» Левину и Аксельроду удалось бежать в Австрию, Евг. Левине спрятался в квартире знакомого еврея, но был выдан своими и расстрелян по приговору военного суда в июне 1919 г.

3. «Процесс Мальмеди» — позорнейшая страница в истории американскою послевоенного «правосудия» в побежденной Германии. Ни о каком убийстве пленных полком 1-ой танковой дивизии СС (ком-р полка — штандартенфюрер, т.е. полковник войск Пейпер) не могло быть речи. На второй день последнего германского наступления на западном фронте («Арденнская операция»), 17 декабря 1944 г., передовой отряд из 5 танков полка Пейпера столкнулся южнее бельгийского города Мальмеди с американской броне-артеллерийской батареей с 200 солдат и офицеров, уничтожив ее с большими потерями для американцев. В районе боя, продолжавшегося 10-15 мин., остались 71 убитых американцев, и когда после неудачи германского прорыва в Арденнах этот район вновь был занят союзниками, британская радиостанция BBC распространила ложное сообщение, что это были американцы, убитые немцами после сдачи в плен.
          По окончании войны в оккупированной Германии началась охота за военнослужащими 1-ой танковой дивизии СС. Более 1100 чел. были заключены в тюрьму в гор. Швебиш-Халль, где от них добывали «признания» с помощью средневековых пыток (забивание спичек под ногти с последующим зажиганием) и не поддающихся описанию издевательства и унижений. Команда «следователей» состояла из немецких евреев-эмигрантов в американских формах во главе с полковником Розенфельдом и ст. лейт. Перль. «Признания» удалось выпытать лишь у немногих 18-летних солдат, но пытки привели к нескольким случаям самоубийства и помешательства. Достаточно отметить, что назначенная впоследствии для пересмотра всех дел американская сенатская комиссия установила 139 случаев одних только неизлечимых повреждений половых органов.
          «Процесс Мальмеди» начался в мае 1946 г. в лагере Лахау под руководством «юридического советника армии США», того же полк. Розенфельда, хотя в составе суда было несколько американских генералов. Суд отклонил показания взятого в плен в описанном выше бою под Мальмеди американского подполковника МакГауна, бывшего непосредственным свидетелем боевых действий полк. Пейпера и его подчиненных, но принял на веру заявление (под присягой, как свидетеля!) главного садиста Перля, что он пальцем не тронул ни одното из заключенных. 16 июля 1946 г. были вынесены приговоры 73 обвиняемым, в том числе 43 смертных.
          В результате энергичного вмешательства американского защитника обвиняемых на процессе, юриста подполковника Эверетта, который с помощью сенатора МакКарти дошел до федерального суда США, ни один смертный приговор в исполнение приведен не был и в конечном итоге все приговоренные были по прошествии нескольких лет освобождены.
          Главный обвиняемый, полковник войск СС Пейпер — один из храбрейших германских офицеров второй войны, кавалер Рыцарского Креста, командир полка в 30 лет, благороднейшая личность, которую не могли сломить ни пытки, ни унижения: на процессе он предложил взять на себя одного кесушествующую вину при условии сохранения жизни его бывшим подчиненным; суду, однако, одного повешенного было мало. Главный обвинитель на процессе, американский подполковник Эллис (нееврей), требовавший в 1946 г. смертной казни для Пейпера, написал ему 20 лет спустя (1966) письмо, равнозначное извинению, в котором он засвидетельствовал, что всегда считал полковника «достойным джентельменом» (a fine gentleman).
          «Заинтересованная сторона», однако, не упускала Пейпера из виду, ожидая удобного случая для отправления собственного «правосудия»: в 1976 году (через 30 лет после «процесса Мальмеди»!) Пейпер был зверски убит и сожжен в доме на юге Франции, где он проживал последние годы. Убийцы и мотивы преступления остались, разумеется, «невыясненными».

4. В годы написания настоящей книги среди историков уже высказывались многочисленные сомнения в достоверности книги Германа Раушнинга «Беседы с Гитлером (заглавие немецкого издания после войны), которые однако в то время подавлялись «заинтересованной стороной»), поскольку его «разоблачения» приводились на Нюрнбергском процессе как доказательства виновности нац.-соц. руководства в подготовке мировой войны. За истекшие 30 лет неопровержимо доказано, что книга Раушнинга от начала и до конца — фальсификация. Ее окончательное разоблачение было сделано в 1983 г. швейцарским историком Вольфгангом Хэнель (Hаnel, см. библиографию, раздел 6). Утверждение Раушнинга, что он «более ста раз» лично беседовал с Гитлером, было легко опровергнуто многочисленными воспоминаниями и документацией германских архивов, из которых явствовало, что Раушнинг — видный национал-социалист в Данциге перед войной — виделся с Гитлером всего 4 (четыре!) раза исключительно по данцигским вопросам, постоянно в присутствии третьих лиц и ни разу с ним лично не беседовал.
          Раушнинг был после первой мировой войны одним из лидеров национальных кругов в Данциге, ставшем по Версальскому договору «свободным городом» вне новых границ Германии. Став впоследствии активным нац.-социалистом, он претендовал на возглавление этой партии в городе, пока не вошел в конфликт с ее местным главой Форстером. Не получив поддержки у нац.-соц. руководства в Германии, он был исключен Форстером из партии и ушел в 1938 г. в эмиграцию, где связался с кругами коммунистов-эмигрантов и немецкой литературной (гл. обр. еврейской) эмиграции. Постоянно нуждаясь в деньгах (большая семья и лечение по причине слабого здоровья), он стал летом 1939 г. добычей известного антинацистского активиста в Париже еврея Имре Ревеса (Imre Revesz, в эмиграции Emery Reves), эмигрировавшего из Германии после того как его бюро службы печати в Берлине было разгромлено 1 апреля 1933 г. штурмовиками СА в ответ на объявленный еврейством всемирный бойкот Германии. В Париже Ревес располагал неограниченными средствами, возглавляя антигерманскую кампанию в мировой печати, в тесном контакте с Черчиллем и «военной партией» в Лондоне. Ревес предоставил Раушнингу «помощь» со стороны своих сотрудников в написании в рекордный срок книги, которая вышла в свет в Париже в конце 1939 г. под заглавием «Гитлер сказал мне...» («Hitler ma dit...») и с подзаголовком «Доверительные сообщения Фюрера о его планах завоевания всего мира» («Confidences du Fuehrer sur son plan de conquмte du monde»). За это совместное творчество Раушнинг, по свидетельству Ревеса, получил наличными 125.000 франков, «больше чем какой-либо автор когда-либо во Франции»; книга была немедленно переведена на все языки и издана в 20 странах Европы и Америки, сопровождаясь необычно громкой рекламой, организованной Ревесом.
          Сама книга представляет собой смесь собственных идей автора в нац.-соц. духе, искаженных цитат из «Мейн Кампф», приписанных Гитлеру чужих слов и выдумок противников «фюрера», а также самого Раушнинга, не имея ни малейшей исторической ценности. Приписываемые Гитлеру масонские и коммунистические влияния и связи — плод фантазии автора и его «помощников», не стеснявшихся в переводах искажать в «нужную» сторону даже немецкий текст рукописи самого Раушнинга.
          При всем внешнем сходстве многих сторон обоих тоталитарных режимов (тайная полиция, концлагеря, преследование церкви и религии и т.д.), тезис Д. Рида о скрытом сотрудничестве коммунистов и нацистов в мировом плане совместной работы на торжество всемирной революции (не высказанный автором прямо, но напрашивающийся из приводимых им примеров с комментариями) представляется мало убедительным. Разумеечея, это нисколько не умаляет справедливости приводимых Д. Ридом ниже описаний засилья коммунистов в нацистских лагерях (подтверждаемого также Маргаритой Бубер-Нейман, см. библиографию, раздел 6), как и многочисленных фактов сотрудничества заключенных евреев с лагерной администрацией с целью спасти собственную шкуру ценой предательства своих сотоварищей.
5. Другой автор пишет буквально то же самое: Юджин Лайонс, американский еврей и коммунист, был в 20-ые годы американским корреспонлентом в Москве, где он был вхож в высшие советские «сферы», участвуя даже в кремлевских попойках. То, что он увидел, превратило его в убежденного антикоммуниста, и после войны он написал блестяще документированную книгу («Наши тайные союзники: русский народ») с уничтожающей характеристикой советского строя и, что еще более редко на Западе, с объективной и глубоко положительной оценкой дореволюционной России. О Наркоминделе 30-х годов Лайонс пишет, что «в партийных Кругах его называли синагогой»: от швейцара до Литвинова там не было ни одного нееврея. См. Eugene Lyons, «Our Secret Allies: The Russian Peoples», Duell, Sloan & Pearce, New York 1953.

Глава 43

СИОНИСТСКОЕ ГОСУДАРСТВО           Революция распространилась на пол-Европы, услужливо открытой для нее западными союзниками; подобно змее, готовящейся к нападению, она высунула ядовитое жало дальше, к южным берегам Европы, через Средиземное море, в маленькую страну, именовавшуюся Палестиной. Деньги, снаряжение, транспорт и конвой были даны Западом; но революция поставила главное, что было необходимо для создания сионистского государства: народ для вторжения в него и оружие, обеспечившее верную победу.
          Запад дал свое согласие, но в конечном итоге сионистское государство было детищем революции, осуществившей тем самым левитскую доктрину «возвращения». Ее вторжение в Европу и Аравию явились единственными «территориальными приобретениями» победителей во Второй мировой войне, в начале которой западные «премьеры-диктаторы» вторично в наши дни публично отказались от всяких завоеваний. Результатом этих двух вторжений стали два постоянных взрывчатых заряда новой войны — в разделенной Европе и разделенной надвое Палестине — которую в любой момент могут спровоцировать те, кто ожидает от третьей мировой войны своих собственных выгод.
          Как помнит читатель, накануне Второй мировой войны сионизм в Палестине находился при последнем издыхании: английский же парламент пришел в 1933 году, убедившись на основании двадцатилетнего опыта, что реализация «еврейского национального очага» невозможна, к решению отказаться от невыполнимого «мандата» и убраться из Палестины после того, как будет обеспечено парламентарно-демократическое представительство всех партий в стране — арабов, евреев и всех прочих. Мы помним также, что радикальное изменение этой политики наступило, когда Черчилль после своего прихода к власти в 1940 году частным порядком известил Хаима Вейцмана, что он «полностью согласен» с сионистскими амбициями «создать после войны... в Палестине государстоо с тремя или четырьмя миллионами евреев»; об этом сообщает в своих записках сам Вейцман, и это его свидетельство до сих пор еще никем не было оспорено. Черчилль извесген тем, что он никогда не уставал выражать свое глубокое уважение парламентарной системе правления, однако в данном случае, будучи одним из ведущих политиков военного времени, он скрыто и совершенно произвольно игнорировал решения, принятые британской Палатой общин после детального обсуждения и дебатов. После этого читатель сопровождал д-ра Вейцмана в его поездках по Америке и помнит, как старания Черчилля «вооружить евреев», против чего энергично выступали все британские власти на местах, получили оттуда поддержку, благодаря «давлению» со стороны Вейцмана и его подручных.
          Таково было состояние вынашивавшегося западными политиками сионистского государства, до которого мы дошли в нашем описании событий. В течение всего 1944 года, как сам Черчилль свидетельствует в своих мемуарах военного времени, он неизменно продолжал способствовать сионистским амбициям. «Хорошо известно мое твердое решение не нарушать обещаний сионистам, данных декларацией Бальфура и уточненных моим собственным последующим заявлением, как министра колонии в 1921 году. Никакие изменения в этой политике не могут иметь места без полного ее обсуждения в кабинете» (запись от 29 июня 1944 г.). Однако, изменение этой политики после полного ее обсуждения в британском кабинете и в парламенте имело место в 1933 году. Черчилль попросту игнорировал важнейшие политические решения парламента и правительства, восстановив прежние, отмененные ими, и повторив странные слова другого министра колоний, уже цитированного нами Леопольда Эмери, также заявлявшего, что изменения в политике данного вопроса не могут иметь места.
          Далее в записях Черчилля следует: «Нет сомнений в том, что это преступление» — преследования евреев в Венгрии после ее оккупации немцами в конце последней войны — «представляет собой наибольшее и страшнейшее из когда-либо совершенных преступлений во всей истории человечества... все замешанные в этом преступлении, включая тех, кто лишь выполнял приказы, участвуя в резне, будут преданы смертной казни, как только они попадут к нам в руки и будет доказано их участие в убийствах... Необходимо опубликовать официальное заявление, что все связанные с этим преступлением будут нами пойманы и казнены» (11 июля 1944 г.). Здесь Черчилль, вслед за Рузвельтом и Иденом, прямо связывает казнь виновных только с преступлением против евреев, предавая полному забвению всех остальных пострадавших, как это фактически и произошло впоследствии. В предыдущей главе нами было, однако, показано, что евреи были не только в числе жертв, но и в числе их мучителей.
          Далее: «Я намерен как можно скорее удовлетворить просьбу д-ра Вейцмана о создании еврейских вооруженных сил, о чем он писал в своем письме от 4 июля» (12 июля 1944 г.). «Мне нравится, что евреи намерены сами расправиться с убийцами их соотечествгнинков в центральной Европе, и я думаю, что это вызовет также большое удовлетворение и Соединенных Штатах. Желанием евреев как будто является воевать против немцев повсюду. У них счеты с одними только немцами» (26 июля 1944 г.). Если Черчилль, как свидетельствует Вейцман, согласился создать «государство с тремя или четырьмя миллионами евреев в Палестине», то ему должно было быть ясно, что у сионистов будут гораздо большие счеты с населением Аравии, и что «еврейские вооруженные силы наверняка будут более предназначаться для нападения на этих ни в чем неповинных людей, чем на немцев.
          Последнее известное нам замечание Черчилля по этому вопросу было сделано после окончания войны в Европе: «Весь палестинский вопрос должен быть разрешен на мирной конференции... Я не согласен с тем, чтобы мы одни взяли на себя ответственность за разрешение этой весьма сложной истории, в то время как американцы будут сидеть сзади и критиковать. Не кажется ли Вам, что нам следует попросить их заняться этим делом?... Я не вижу ни малейших преимуществ, которые Англия могла бы когда-либо получить в этой болезненной и неблагодарной задаче. Теперь очередь других заняться этим делом (6 июля 1945 г.).
          Эти замечания (в сочетании с шутливым предложением Рузвельта в разговоре со Сталиным отправить «шесть миллионов американских евреев» королю Ибн-Сауду) показывают скрытые мысли наших премьеров-диктаторов, столь послушно выполнявших сионистские требования. Черчиллю хотелось свалить эту неразрешимую проблему на американцев: Рузвельт был бы рад свалить ее еще на кого-нибудь другого. Как показывают оба их высказывания, великие вожди оказались в этом деле в роли клоуна, тщетно пытающегося отделаться от липучки для мух. В своем служебном меморандуме Черчилль писал, что он не видит «ни малейших преимуществ» для Англии «в этой болезненной и неблагодарной задаче». Однако в своих публичных выступлениях перед внимательными ушами сионистов он продолжал (и продолжает до настоящего момента, когда пишется эта книга) столь безудержно восхищаться сионистской авантюрой, что это — как будет показано ниже — вызывало удивление даже еврейских критиков.
          В тот день, когда Черчилль диктовал вышеприведенный меморандум, его пожелания насчет «разрешения палестинского вопроса на мирной конфереции» были настолько лишены всякого значения, что можно предполагать с его стороны одну лишь иронию. Вопрос давно уже был разрешен, поскольку у сионистов было оружие, а людей, чтобы им пользоваться, им поставлял Запад контрабандой из восточно-европейских районов революции (об этом говорилось в предыдущей главе) под аплодисменты обеих главных политических партий, как в Англии, так и в Америке, готовых приветствовать любой акт агрессии, вторжения или преследования, совершенный этими переселенцами с помощью полученного ими оружия. Особенно наглядно это было видно на примере социалистической партии в Англии — стране, которая к тому времени несла главную ответственность за судьбу Палестины. Рабочая партия — как она называла себя — делала в Англии вид защитницы бедных, беззащитных и угнетенных; она родилась под лозунгом пенсий по старости, пособий по безработице, бесплатной медицинской помощи и общей заботы о всех нищих, несчастных и обездоленных. Под конец войны эта партия видела перед собой шанс возглавить правительство с помощью солидного большинства в парламенте. Подобно консервативной партии (как и обеим партиям в США) она по-видимому считала даже в этот момент свою победу недостаточно верной и сочла полезным заручиться поддержкой Сиона. Так она сделала главной целью своей внешней политики изгнание из далекой, маленькой страны народа, который всегда был беднее, несчастнее и угнетеннее, чем даже английские рабочие в худшие годы промышленной революции. Глава рабочей партии Клемент Эттли провозгласил в 1944 году новый ведущий лозунг британского социализма: «Давайте способствовать выезду арабов из Палестины и въезду в нее евреев. Мы хорошо вознаградим их за потерянную землю и позаботимся, чтобы их поселение где-нибудь в ином месте было тщательно организовано и щедро финансируемо». 12 лет спустя почти миллион этих изгнаннков, чьему «выезду» из Палестины «способствовали» бомбы и снаряды, все еще томились в лагерях соседних с Палестиной арабских стран (положение не изменилось и сейчас, через 40 лет после заявления Эттли — прим. перев.), а британские социалисты, с каждой новой переменой событий все громче требовали продолжения их несчастий.
          Делая упомянутое заявление, британские социалисты прекрасно знали, что под предлогом войны против Германии сионисты накапливали вооружение для захвата Палестины силой. Британский командующий на Ближнем Востоке, генерал Уэвелл (Wavell) задолго до того уведомил Черчилля, что «предоставленные самим себе, евреи разобьют арабов», лишенных всяких источников вооружения. Точку зрения генерала Уэвелла относительно сионистских планов разделяли все ответственные британские администраторы на местах, почему его особо не взлюбил доктор Вейцман. Как было показано ранее, уже в первую мировую войну неблагосклонность Хаима Вейцмана могла стать опасной даже для весьма высокопоставленных лиц, и не исключено, что она же сыграла роль в последующем отозвании Уэвелла с Ближнего Востока и его назначении в Индию. Официальная британская «История войны на Ближнем Востоке» характеризует генерала Уэвелла как «одного из величайших полководцев в военной истории», отмечая однако его усталость от взваленного на него бремени тяжелой ответственности, усугубленной отсутствием доверия со стороны Черчилля, бомбардировавшего ближевосточного командующего «придирчивыми и излишними» телеграммами по поводу «мельчайших деталей». Отозвание Уэвелла было очередной жертвой сионизму, что не могло не отозваться на успехах Англии во время войны; это трудно доказатъ, но представляется весьма логическим предположением.
          В 1944 году политическое убийство вновь выходит на сцену. Британский министр колоний, лорд Мойн, нес в правительстве ответственность за развитие событий в Палестине; до него эту должность занимал лорд Ллойд, испытавший грубые нападки со стороны Черчилля за медлительность в «вооружении евреев» и скончавшийся в 1941 году. Лорд Мойн был известен своим человеколюбием и, хотя он симпатизировал иудаизму, он считал подобно всем своим предшественникам, что сионистская авантюра в Палестине закончится катастрофой. Желая помочь всем нуждающимся, он был склонен поэтому возродить идею наделения землей в Уганде всех евреев, действительно нуждающихся в новом пристанище. Это человеколюбивое намерение вызвало смертельную ненависть против него сионистов, не желавших и слышать о каком либо отклонении от их заветных амбиций и цели этих амбиций — Палестины. По свидетельству Черчилля, лорд Мойн в 1943 году якобы изменил свои взгляды в этом вопросе, после чего Черчилль предложил Вейцману поехать в Каир, чтобы встретиться там с Мойном и убедиться в улучшении положения. Свидание не состоялось, т.к. в ноябре 1944 года лорд Мойн был убит двумя сионистами из Палестины; так еще один миротворец был убран с тернистого пути, усеянного костями многих других, пытавшихся установить мир в этой части света. На некоторое время это событие нарушило поток черчиллевских меморандумов к его правительственным коллегам по вопросу о «вооружении евреев», и британские администраторы, ответственные за Палестину, вновь энергично выступили за ограничение еврейской иммиграции в страну. Ответом Черчилля (от 17 ноября 1944 г.) было, что это «будет лишь на руку экстремистам», после чего дальнейшим планам экстремистов перестало оказываться сопротивление, а численность их соплеменников в стране соответственно увеличилась.
          По мере приближения войны в Европе к концу, надежды Черчилля на успех какой-либо спектакулярной акции по благополучному размещению восточно-европейских хазар в Аравии стали развеиваться. Он выступил было с предложением сделать короля Ибн-Сауда «властителем всего Ближнего Востока, при условии, что он сможет найти с Вами (т.е. с Хаимом Вейцманом) общий язык»: не исключено, что сообщение Вейцмана об этом президенту Рузвельту стало причиной еще одного любопытного эпизода в 1944 году. Некий американский полковник Хоскинс (по словам Вейцмана, «личный представитель президента Рузвельта на Ближнем Востоке») прибыл с визитом к арабскому монарху. Как и все, кто разбирался в ближневосточных делах, полковник Хоскннс не питал никакого доверия к планам создания сионистского государства, но был за то, чтобы помочь устройству евреев (тем из них, кто этого желал) в Палестине при условии соглашения с арабами. Прибыв к Ибн-Сауду, он узнал, что король считал себя грубо оскорбленным Вейцманом, о котором он говорил лишь «в самом разгневанном и презрительном тоне, утверждая, что я» (Вейцман) «пытался подкупить его взяткой в 20 миллионов фунтов, чтобы он продал Палестину евреям», от каковой сделки король, разумеется, с возмущением отказался». (1) Ни о каком «общем языке» после этого конечно не могло быть речи, и полковник Хоскинс также исчезает с нашей сцены — еще один из многих благонамеренных людей, тщетно пытавшихся справиться с неразрешимой проблемой, порожденной м-ром Бальфуром.
          В последние месяцы войны оставались, таким образом, лишь два возможных решения ближневосточного вопроса. Либо британское правительство, отказавшись от решений 1939 года, должно было продолжать бесплодную борьбу, стараясь сохранить беспристрастное равновесие между коренным населением Палестгины и осаждавшими его местечковыми захватчиками: либо же оно должно было плюнуть на «мандат» и убраться из страны, после чего сионисты изгнали бы ее коренное население силой оружия, полученного ими на европейском и африканском театрах войны. Не было сомнений в том, что приближался именно этот второй потрясающий момент палестинской драмы. Вейцман заявил Рузвельту, что сионисты «не могут ставить решение вопроса в зависимость от согласия арабов», но президент отказался вынести окончательное решение. Черчилль, согласно Вейцману, уже принял решение, хотя и сообщил об этом лишь в частном порядке, и в 1944 году Вейцман нетерпеливо требовал от него официального решения в форме «именной декларации Бальфура, в которой (вместо ничего не говорившей фразы о «еврейском национальном очаге») сионистам гарантировалась бы определенная территория; еще в 1949 году Вейцман писал с возмущением, что «под предлогом» того, что сначала должна быть закончена война, Черчилль отказался от объявления этой официальной и окончательной капитуляции.
          Подобно Макбету, великие мира сего старались стушеваться по мере приближения рокового момента этого преступного действия. Ни Черчилль, ни Рузвельт не в состоянии были послать своих солдат на это преступление, и сионисты исступленно вопили об их неспособности к принятию твердых решений. Рузвельт поплыл в Ялту с выражением обреченного отчаяния на лице, запечатленного в кинохрониках, договорился там о разделе Европы и, под конец, кратко информировал Черчилля (который, как пишет Гарри Гопкинс, был «поражен» и «весьма озабочен» этой новостью), что он намерен встретиться с королем Ибн-Саудом на борту американского крейсера «Квинси». Все последующее представляется сплошной загадкой. Ни Рузвельт, ни Черчилль не обладали ни малейшим правом наделять арабской землей ловчил, осаждавших их в Вашингтоне и Лондоне; однако, то что от них теперь требовалось, представлялось, по сравнению с тем, что они только что натворили в Ялте, столь маловажным, что никто не удивился бы, если бы Рузвельт наконец сдался и предъявил королю Ибн-Сауду жесткий ультиматум в палестинском вопросе. Вместо этого, он неожиданно вышел из роли, которую играл в течение многих лет, и заговорил, как настоящий государственный деятель; после этого он быстро скончался.
          Рузвельт покинул Ялту 11 февраля 1945 г., проведя следующие три дня, 12, 13 и 14 февраля на борту «Квинси» в обществе короля Ибн-Сауда. Он обратился к королю с просьбой «допустить еще некоторое количество евреев в Палестину», услышав в ответ категорическое «нет». Ибн-Сауд сказал ему, что «там уже имеется вооруженная до зубов палестинская армия из евреев... не собирающаяся воевать с немцами, но явно нацеленная на арабов». 28 февраля Рузвельт прибыл в Вашингтон. 28 марта король подтвердил письмом свои устные предостережения (с тех пор полностью подтвержденные фактами) о последствиях, которые возымеет американская поддержка сионистов. 5 апреля Рузвельт ответил, также письмом, подтвердив данное устно Ибн-Сауду обещание, что «в качестве главы американского правительства, я не предприму никаких действий, которые могли бы оказаться враждебными по отношению к арабскому народу», 12-го апреля он приказал долго жить (2).
          Это его обязательство никогда не стало бы достоянием гласности, если бы другой американский государственный деятель, государственный секретарь (министр иностранных дел) Джеймс Бернс не опубликовал его полгода спустя (18 октября 1945 г.), тщетно пытаясь удержать преемника Рузвельта, нового президента Трумана, от «враждебных арабскому народу действий», которых президент Рузвельт поклялся не совершать. Это обязательство было дано Рузвельтом фактически на смертном одре, и еще одной из больших загадок истории является вопрос, дал ли он его всерьез? Если да, то остается предположить, что смерть снова вмешалась в пользу сионизма. Близкий к нему Гарри Гопкинс (присутствовавший при беседах с Ибн-Саудом и изложивший их содержание в служебной записке) презрительно отрицает серьезность этого обязательства, указывая, что президент Рузвельт «полностью обязался — официально, частным порядком и по собственному убеждению — содействовать сионизму»; однако в его меморандуме зафиксировано заявление Рузвельта, что от Ибн-Сауда он узнал о Палестине за пять минут больше, чем раньше за всю свою жизнь; по-видимому из этого заявления впоследствии родился анекдот, будто бы Ибн-Сауд сказал: «Уже дветысячи лет, как нам давно известно все то, чему Вам пришлось научиться с помощью двух мировых войн». Вряд ли, однако, Гарри Гопкинса именно в этом вопросе можно считать заслуживающим доверия: немедленно после бесед с Ибн-Саудом он, бывший до тех пор тенью Рузвельта, но непонятым причинам порвал с президентом, не встретившись с ним больше до самой его смерти. Гопкинс заперся в своей каюте на крейсере и сошел через три дня в Алжире на берег, «послав сообщение» президенту через третье лицо, что вернется в Америку другим путем. Этот разрыв представляется столь же неожиданным, как в свое время разрыв между г-дами Вильсоном и Хаузом (3).
          Единственное, чтс не подлежит сомнению, это то, что над последними неделями и днями жизни Рузвельта нависла тень спора о Сионе, а отнюдь не американских или европейских вопросов. Останься он жить и стань его обязательство Ибн-Сауду известным, сионизм, столь мощно помогший его избранию президентом и нахождению на этом посту в течение 12 лет, превратился бы в его злейшего врага; вместо этого он умер. В категоричности его обязательства Ибн-Сауду не может быть сомнений, он писал: «в отношении основного положения в Палестине не будет принято ни одного решения без полнейшей консультации как с арабами, так и с евреями»; это было прямым отпором Вейцману, заявившему ему, что «мы не можем ставить решение вопроса в зависимость от согласия арабов».
          Так сходит с нашей сцены и м-р Рузвельт, в последний момент окутанный непроницаемой тайной. Прощальный взгляд на хевру, окружавшую его в продолжение двенадцатилетнего правления, бросает главный корреспондент при Белом Доме, Мерриман Смит; его описание отвратной тризны показывает, что описанные выше ялтинские попойки сопровождали президента до самой могилы: «Большинство пассажиров (похоронного) поезда были ближайшими сотрудниками Рузвельта. Не успел скрыться из глаз увешанный траурными флагами вокзал Гайд-Парка, как началось нечто вроде похоронной тризны. Алкоголь лился рекой в каждом купе и каждом салоне. Занавески на окнах были спущены, и снаружи поезд выглядел как любой другой, везущий траурных гостей домой. Но за этими занавесками Рузвельтовские подручные развлекались полным ходом, полагая, по-видимому, что их бывший хозяин не имел бы ничего против... Один из главных застрельщиков нового курса (New Deal — лозунг эры Рузвельта, начиная с 1932 г. — прим. перев.) на моих глазах с грохотом спустил в уборную целый поднос пустых стаканов с насмешливым ревом: вниз в трубу, обойдемся без вас! Офицанты носились по корридорам с подносами расплескивающихся бокалов. Не будучи знакомым с публикой в салонах, можно было бы принять ее за возвращающихся домой болельщиков с футбольного поля. Некоторые явно принимали виски в качестве лекарства от забот по поводу их будущей службы... Слышен был пьяный хор шотландского гимна о добром старом времени, Auld Lang Syne...».
          Так выглядела праздничная запряжка столпов государственного служения в те последние дни, когда «наши мальчики» воевали за очередную «победу», когда коммунистические орды захватывали половину Европы, а местечковые отправлялись Западом для вторжения в Палестину. Рузвельта от палестинской дилеммы освободила смерть, лицом к лицу с ней остался Черчилль. Сионистскую милость он выслуживал уже начиная с выборов 1906 года. Он же был министром в том британском правительстве, другой член которого (Леопольд Эмери, согласно цитате в одной из сионистских газет в 1952 году) заявил: «Опубликовывая Декларацию Бальфура, мы имели в виду, что если евреи смогут стать большинством населения в Палестине, то они смогут образовать еврейское государство... Мы не имели в виду разделения одной только палестинской территории к западу от реки Иордан». Черчилль также никогда публично не заявлял о подобном намерении (наоборот, он даже отрицал его), и это означает, что даже созданное после Второй мировой войны сионистское государство отнюдь не удовлетворяло авторов декларации Бальфура, и что следует ожидать дальнейших захватов арабских земель военными методами (комментарии излишни — прим. перев.). Слово «если» определяет смысл процитированного выше заявления Эмери: «... Если евреи смогут стать большинством...» К 1945 году три десятилетия арабских восстаний показали, что сионисты никогда не смогут стать большинством, пока арабы не будут изгнаны с родной земли силой оружия. Оставался вопрос, кто должен был их изгнать? Рузвельт поклялся не делать этого. Доктор Вейцман, всегда готовый, как Шейлок, требовать свой фунт мяса, настаивал на том, что Черчилль обязался помогать ему до последнего. Но даже Черчилль не смог завершить этого грязного дела. От этой дилеммы его избавила не смерть, но поражение на выборах. Уязвленное самолюбие говорит из его мемуаров: «Не успели все наши враги безоговорочно сдаться или собраться это сделать, как британские избиратели уволили меня от руководства их делами».
          Дело обстояло разумеется далеко не так просто. Будущим историкам приходится пользоваться мемуарами, но современникам событий картина была яснее, и автор этих строк находился в Англии и мог наблюдать выборы, «уволившие» Черчилля. Трудно было ожидать от британских избирателей особой благодарности за исход войны (подвергнутый самой жестокой критике со стороны того же Черчилля), но были и другие причины для его поражения, кроме разочарования в его способностях. Как и на американских выборах, выборы в Англии в 1945 году показали власть тех, кто имел возможность их манипулировать в свою пользу. Черчилль зашел очень далеко, «вооружая евреев» и обязавшись частным порядком поддерживать сионизм, но Вейцману и этого было недостаточно. К середине нашего века контроль над британской печатью в этом вопросе был полным, и сионистская пропаганда отвернулась от Черчилля, повернувшись единым фронтом в сторону социалистов, давших требуемое обязательство «враждебных действий» против арабов (мы помним, как Эттли собирался «способствовать выезду арабов из Палестины и въезду евреев в нее...»). Фракция еврейских членов Палаты общин как один человек переметнулась на поддержку социалистической партии (став решающей силой ее левого крыла, где скрывались неподдельные коммунисты). Поражение и разочарование их бывшего «чемпиона» на выборах 1906, 1917 и 1938 г.г. было восторженно принято сионистами. Как пишет Вейцман, победа социалистов (и «увольнение» Черчилля) «привела в восторг все либеральные круги». Такова была награда за сорокалетнюю поддержку Черчиллем сионистов: не отдав британским войскам приказа очистить Палестину от арабов, он превратился в их врага.
          Так Черчилль оказался по крайней мере избавленным от задачи решать вопрос, что делать дальше с Палестиной, и одно это должно было бы умерить разочарование его отставкой вслед за «победой». Социалисты, получившие наконец солидное большинство в парламенте, немедленно увидели, что от них требуются насильственные меры для «способствования выезду арабов» из Палестины. Когда и они со страхом отшатнулись от этого злодейского предприятия, крики об «измене» обрушились на них, как град камней. Доктор Вейцман кипит в своих записках от возмущения на этом этапе: «через три месяца по приходе к власти социалистическое правительство отказалось от обязательств, столь часто и ясно, даже горячо повторявшихся по адресу еврейского народа». На протяжении 40 лет лорд Керзон представляется единственным руководящим политиком, замешанным в этих вопросах, который распознал, что даже самое поверхностное выражение симпатии по адресу доктора Вейцмана превращается впоследствии в «обязательство», торжественно ему данное и затем, очевидно, нарушенное самым подлым образом.
          В преемники лорда Ллойда, лорда Мойна и других, покойных или опороченных, на пост министра колоний победившими социалистами был назначен заслуженный партиец; некий м-р Холл; не успел он вступить в должность, как к нему явилась делегация Всемирного сионистского конгресса, каковой визит описывается им следующим образом: «Я должен сказать, что поведение членов этой депутации сильно отличалось от всего, когда-либо мной виденного. Это отнюдь не было просьбой к правительству Его Величества рассмотреть решения сионистского конгресса, но требование, чтобы правительство Его Величества выполняло то, что сионистская организация ему предписывает». Десятилетием позже бывший президент США Труман вспоминал аналогичные визиты к нему в период его президентства, описывая их в тех же тонах наивного удивления; к 1945 году все это продолжалось уже начиная с 1906 года без того, чтобы г. Холл смог пробудиться от своей Политической спячки. Вскоре после этого его убрали из министерства колоний, неожиданно найдя его достойным звания пэра и поместив на отдых в Палату лордов.
          Социалистическое правительство 1945 года оказалось в области внутренней политики пожалуй самым худшим, что могло достаться истощенной войной стране, остро нуждавшейся в приливе свежих сил; однако, в области внешней политики оно смогло сослужить своей стране по крайней мере одну службу: спасти из ее чести то, что еще можно было спасти. Несмотря на «непреодолимое давление» со всех концов света, оно отказалось играть роль убийцы в Палестине; если оно и не защитило арабов, чего оно к тому времени уже и не в состоянии было бы сделать, то по крайней мере оно отказалось их прикончить в угоду сионистским хозяевам. Эта заслуга принадлежит исключительно Эрнесту Бевину, британскому министру иностранных дел в социалистическом кабинете и, по мнению автора настоящей книги, наиболее выдающемуся политику, которого Англия смогла выдвинуть на протяжении 20-го столетия. Говорят, что король Георг VI, самый нетребовательный из всех британских монархов, настоятельно посоветовал новому социалистическому премьер-министру, Клементу Эттли, назначить министром иностранных дел самого лучшего и наиболее энергичного из его сотрудников, поскольку состояние мировой политики этого явно требовало. После этого Эттли пересмотрел уже составленный им список кандидатов, вычеркнув из него кое-кого из достойных «либералов», которые незамедлительно вовлекли бы страну в предстоящий погром арабов, и остановившись на Бевине. К 1945 году палестинский вопрос явно стал слишком важным, чтобы им могли заниматься министры колоний; он превратился — и он еще надолго останется таковым — в главное занятие премьер-министров и министров иностранных дел, президентов и государственных секретарей Англии и Соединенных Штатов, став наиболее легко воспламеняющимся источником новых войн. Сразу же по достижении «победы» в 1945 году, он стал доминировать над политикой всех национальных государств, извращая ее и направляя на ложные пути. Отбросив благоговейный страх перед Сионом, Эрнест Бевин, когда-то деревенский парнишка из Сомерсета и кумир английских докеров, взял эту бомбу в руки, пытаясь вырвать ее взрыватель. Если бы хоть один из руководящих политиков в каком-либо западном государстве поддержал его, он мог бы спасти положение. Вместо этого все они набросились на него, как стая волков; в их самозабвенном подчинении сионизму было нечто от истерического фанатизма сектантских сборищ.
           Бевин был крепкой натурой, в его жилах текла кровь обитателей британского запада с их бесстрашной традицией, но даже его сломили физически немногие годы непрекращавшейся кампании злостной клеветы. Они не смогли сломить или запугать его духовно. Но он ясно понял, что имеет дело с предприятием по сути дела заговорщическим, с заговором, в котором революция и сионизм неразрывно связаны между собой, и он был вероятно единственным из политиков нашего века, который употребил именно это слово «заговор», исчерпывающе характеризующее, согласно любому словарю, создавшееся положение вещей. Вейцману он заявил в лицо, что никому не удастся ни заставить его, ни уговорить на действия, противные британским интересам. Вейцману никто еще не отваживался давать такого урока и притом на столь высоком уровне, начиная с 1904 года, и его бешенство вылилось при посредстве сионистских организаций всего мира в последовавшую затем кампанию непрерывной клеветы против Бевина.
          Останься Черчилль английским премьером, он наверняка бросил бы английские войска на раздел Палестины. Трудно сделать иной вывод из его меморандума союзному Комитету начальников штабов от 25 января 1944 г., в котором он писал: «Предоставленные самим себе, евреи разобьют арабов; нет поэтому никакой опасности в том, чтобы нам объединиться с евреями для насильственного проведения предлагаемого раздела...». Читатель заметит, что одно и тоже далеко не всегда является одним и тем же: раздел Европы был в глазах Черчилля «позорным разделом, который не может долго продержаться»; раздел Палестины насильственным путем заслуживал в глазах Черчилля того, чтобы «объединиться с евреями». Бевин не желал иметь ничего общего с подобными планами. По его инициативе социалистическое правительство объявило, что оно «не намерено согласиться с тем, что евреев нужно убрать из Европы или что им не должно быть разрешено снова проживать в этих (европейских) странах без всякой дискриминации, приобщая свои способности к восстановлению европейского процветания». Эти слова показывают, что Бевин вполне понимал природу сионистского шовинизма, вызванные им проблемы и единственное возможное их разрешение. Они рисуют нам то, что неизбежно должно в один прекрасный день осуществиться, но теперь этот день отодвинут от нас до поздних времен, после нового разрушительного периода в Палестине, в осложнения которого возможно окажется впутанным весь мир. Он был либо первым британским политиком, полностью понявшим положение, или же первым, имевшим смелость действовать согласно этому пониманию.
          Социалистическое правительство 1945 года вынуждено было, в силу своей ответственности, сделать то, что до него также были вынуждены делать все ответственные правительства: послать еще одну комиссию (которая могла лишь повторить то, что уже докладывалось всеми прежними) для расследования положения, регулируя тем временем сионистскую иммиграцию и обеспечивая интересы коренного арабского населения, в согласии с обязательством первоначальной декларации Бальфура. Для Вейцмана это было «возвращением к старой, изворотливой и двойственной политике обязательств по отношению к палестинским арабам», и сионистская машина была пущена в ход на уничтожение Бевина, на чью голову в последующие два года обрушилась развернутая во всем мире кампания, действовавшая целеустремленно, синхронизировано и с невероятной силой. Вначале была двинута в поход консервативная партия, которую социалисты победили в свое время с помощью капитуляции перед сионизмом, что поставило на их сторону всю контролируемую печать. Вытесненные из правления консерваторы разыграли теперь этот козырь против социалистов, капитулировав в свою очередь перед сионистами. Цель была ясной: объявив в свое время, что она будет бороться против внутренней политики социалистов и поддерживать их внешнюю политику, консервативная партия немедленно сделала одно только исключение в этой второй части, сразу же после социалистической декларации о Палестине; она повела атаку против палестинской политики социалистического правительства, что означало атаку против Бевина. С безопасных высот в оппозиции, Черчилль унизил себя, обвинив Бевина в «антиеврейских настроениях», выпустив снаряд из арсенала Анти-Диффамационной Лиги и добавив к ее каталогу клеветнических ярлыков еще один: «бевинизм». Выдающийся коллега Черчилля в течение долгих военных лет, Бевин никогда не унижал себя подобного рода клеветой на своего политического соперника. На своем полном опасностей посту Бевин, таким образом, мог рассчитывать на поддержку своей внешней политики со стороны оппозиции во всем, кроме палестинского вопроса. Возможно, что ему и тут еще удалось бы спасти положение, если бы не вмешательство нового американского президента, Гарри Трумана, чье автоматическое выдвижение на эту должность, после смерти Рузвельта, придало истории 20-го столетия характер античной трагедии, если не просто комедии ошибок. Труман утопил свою страну по уши в палестинской трясине в тот самый момент, когда в Англии нашелся наконец достаточно твердый политик, способный ликвидировать эту катастрофическую авантюру. Как маленький городишка на американском среднем Западе, так и Канзас Сити трудно считать подходящим местом для изучения вопросов мировой политики, если только речь не идет о гении, не нуждающемся в образовании, дополняющем его врожденные качества. К тому времени, когда на него неожиданно свалилось президентское бремя, у Трумана было два главных недостатка, делавших его мало подходящим для этой должности. Одним было воспитание в медвежьем углу вдали от всякой мировой политики; другим — слишком близкое знакомство с политиканством на провинциальных задворках. В Канзас Сити он видел эту машину в действии и был хорошо знаком с кумовством и политическим «блатом», как и с манипуляцией избирательных голосов. В его представлении политика была гешефтом с весьма простыми правилами, не оставлявшими места для высокопарных идей. Поставить свою подпись под актами еще невиданного в западной истории разрушения выпало на долю вечно-улыбающегося здоровяка среднего роста, бодро выскочившего на арену великих событий. В Потсдаме он нашел, что «дядя Джо» был «хорошим парнем», и закончил начатое Рузвельтом перекраивание политической карты Европы и Азии. Он же распорядился обрушить атомное разрушение на беззащитные Хиросиму и Нагасаки. Никогда еще участие в серии подобного рода дел не выпадало на долю разорившегося торговца галантереей, волею судеб оказавшегося на посту «премьера-диктатора». После этого он устремил взгляд на внутреннюю политику и занялся предстоящими выборами в Конгресс и президентскими выборами. Он хорошо знал (и открыто заявил), что для того и другого важно было заручиться выборной поддержкой американского еврейства.
          В то время, как Бевин силился распутать палестинский клубок, Труман сводил все его усилия на-нет. Прежде всего он потребовал немедленного допущения новых ста тысяч евреев в Палестину, а затем организовал посылку в Палестину первой односторонней комиссии расследования, что было разумеется единственно возможным путем добиться результатов, благоприятствовавших целям сионистов. Из четырех американских членов этой комиссии двое были заядлыми сионистами; единственными ее английским членом был известный сионистский пропагандист, ярый враг Бевина из левого крыла партии. Эта «англо-американская» комиссия выехала в Палестину, где источником ее информации стал главным образом доктор Вейцман, околачивавшийся в этой стране уже, по крайней мере, в десятый раз на протяжении 30 последних лет. Комиссия рекомендовала (хотя и с добавлением «с осторожностью») допустить в Палестину 100.000 «перемещенных лиц», так называемых «ди-пи», что разумеется служило лишь целям дезинформации общественности, в то время весьма озабоченной судьбами миллионов «ди-пи», ни один из которых, однако, не желал ехать в Палестину.
          Так были заготовлены дрова для костра следующей войны, а президент Соединенных Штатов открыто выступил в поддержку «враждебных действий» против арабов, поскольку ничем иным принятые решения быть не могли. Очередной сионистский конгресс в Женеве в 1946 г. с удовлетворением отметил новые «обязательства» Запада, к которым были причислены «предложение» Трумана и «осторожные рекомендации» пристрастной и односторонней Палестинской комиссии. Сам сионистский конгресс также представлял собой весьма любопытное сборище главным образом палестинских евреев (уже там проживавших) и евреев американских (туда вовсе не собиравшихся); согнанные со всей Европы для перевоза в Палестину еврейские массы представлены на конгрессе не были. Большое значение имели принятые этим конгрессом решения, которые описывает Вейцман. По его словам, этот конгресс был «особого характера», показав «тенденцию использования методов... обозначавшихся различными терминами, как-то сопротивление, оборона или активизм». Несмотря однако на эти «оттенки», пишет Вейцман, «одно было общим для всех: убеждение в необходимости активной борьбы с британскими властями, как в Палестине, так и в любом другом месте в данном вопросе». Завуалированную терминологию Хаима Вейцмана следует рассматривать в общем контексте настоящей книги и всей истории сионизма. Его слова означают, что Всемирным сионистским конгрессом в Женеве в 1945 году было решено возродить методы террора и политических убийств, применявшихся в России в эпоху расцветания двухголового заговора революции и сионизма. Конгрессу было хорошо известно, какие методы имелись в виду, «обозначаясь различными терминами» в его дебатах, ибо они уже были возрождены убийством лорда Мойна и многими другими актами террора в Палестине. Побудительным мотивом к фактическому принятию подобного решения явилась инициатива американского президента силой водворить сто тысяч иммигрантов в Палестине. Сионисты приняли это как очередное «обязательство» Америки санкционировать все, что бы они ни творили дальше в Палестине, и в этом они были совершенно правы.
          Похоже, что д-ру Вейцману стало ясно, что стояло на карте и что на склоне своих лет он отшатнулся от раскрывшихся перед ним перспектив: от возврата к культу кровожадного божества Молоха. В своей жизни он видел достаточно крови, пролитой во имя революционного коммунизма и революционного сионизма, обеих сил, довлевших над жизнью в отцовском доме и его родном местечке в черте оседлости. В дни юности он принимал активное участие в беспорядках и революциях, считая политическое убийство их естественным атрибутом; в зрелые годы он с ликованием принял разрушение России, несмотря на вызванные им десятилетия кровавого террора. В течение 55 лет подряд он звал к разрушению и спускал с цепи псов войны. Почти неизвестный ввергнутой с его помощью в две мировых войны общественности, он превратился в одну из влиятельнейших личностей в мире. Начиная с 1906 года, когда он впервые одурачил Бальфура, он неизменно подымался вверх по лестнице успеха, пока его слово не стало законом в приемных, вынуждая аудиенции у монархов и подчинение президентов и премьер-министров. Теперь, когда столь давно задуманное им предприятие было накануне завершения, он отшатнулся от перспектив дальнейшего кровопролития безгранично раскрывшегося перед его глазами. Кровь, снова кровь, а в конце... что же в конце? Д-р Вейцман вспомнил судьбу Саббатая Цеви.
          Он выступил против «подчинения деморализующим силам в нашем движении»; этой туманной фразой он прикрывал то, что Черчилль называл «экстремизмом», а британские администраторы на местах просто «терроризмом». Видно он сильно изменился под конец своих дней, ибо ему должно было быть ясно, что без террора сионизму никогда не удалось бы стать на ноги, и что в 1946 году, если сионистское государство должно было быть создано, то это могло быть достигнуто только с помощью насилия. По всем данным, доктору Вейцману стала наконец ясна вся тщетность полувекового «давления за кулисами» и он увидел неизбежное в будущем фиаско, грозившее рожденному террором сионистскому государству. Психологически это был один из самых интересных моментов нашей истории. Возможно, что со старостью приходит также и мудрость; люди устают от жестоких слов и дел, которые, как им казалось в дни их заговорщической юности, способны разрешить все проблемы, и отвращение к ним вероятно овладело Хаимом Вейцманом. Если это действительно произошло, то было уже слишком поздно, чтобы что-либо изменить. Построенная им машина должна была продолжать работать по инерции до своего собственного разрушения, как и уничтожения всего, что стояло на ее пути. Остаток сионистского будущего был теперь в руках «деморализующих сил движения», и он сам им его передал.
          Вейцман не получил вотума доверия и не был переизбран президентом Всемирной сионистской организации. Через 40 лет после Герцля его отставили в стороне, как в свое время он сам отставил в сторону Герцля, и по той же самой причине. Со своими» хазарами из России он свергнул Герцля, согласного принять Уганду, что означало отказ от Палестины. Его свергли за то, что он испугался возобновления террора, что также фактически означало отказ от Палестины. Нота отчаяния прозвучала в его записках уже раньше в связи с убийством лорда Мойна: «Палестинские евреи... должны вырвать с корнем это зло из их среды... это совершенно не-еврейское явление». Эти слова предназначались для западных ушей и были обманными; политическое убийство вовсе не было «совершенно не-еврейским явлением» в талмудистских районах России, в которых Хаим Вейцман провел свою революционную и заговорщическую юность; это было ему хорошо известно и ряд подобных же актов запятнал сионизм уже в прошлом. Выступая перед чисто сионистской аудиторией он и не характеризовал политический терроризм как «нееврейское явление», а наоборот открыто заявил: «Чем является террор в Палестине, как не древним злом под новой, отвратительной личиной?» Это «древнее зло», выпущенное как джинн из талмудистской бутыли и вставшее перед Вейцманом в Женеве в 1946 году, навело его на предчувствия, которыми полны последние страницы его книги, изданной в 1949 году, когда сионистское государство уже было создано при помощи открытого террора. Как он пишет, убийство Мойна осветило пропасть, в которую приводит терроризм». Так под конец своих дней Вейцман увидел единственную цель своей неутомимой поездки: пропасть. Он дожил до того, когда она приняла первый миллион своих жертв. С момента его отставки фактический контроль над сионизмом перешел в руки террористов (как он их называл) и его запоздалые крики «стой!» не достигали ничьих ушей. «Активисты» (как они сами себя называли) оказались наделенными властью разжечь третий мировой конфликт в любой момент, когда они сочтут это нужным. Вейцман еще дожил до того, чтобы сыграть решающую роль в следующей стадии этой авантюры, но никогда с тех пор не пользовался в сионизме действительной властью.
           Завладев в 1946 г. властью, террористы принялись прежде всего выживать из Палестины англичан, зная что при созданном во время Второй мировой войны положении им обеспечен успех. Если бы англичане стали защищаться сами или защищать семитских арабов, — крик об «антисемитизме» не умолк бы до тех пор, пока политики в Вашингтоне не выступили против англичан; когда убрались бы англичане, пришел бы черед изгнанию арабов. Террор фактически продолжался уже долгие годы, и убийство Мойна было лишь одним из многочисленных эпизодов. Один из допекаемых сионистами британских министров колоний, Оливер Стенли заявил уже в 1944 г. в Палате общин, что этот террор существенно нарушил «ведение английских военных операций», другими словами способствовал отдалению конца войны; Стенли заслуживает, как источник, доверия, ибо после его смерти сионисты восхваляли его, как нашего верного друга». В 1946 и 1947 гг., после женевского конгресса сионистов, террор резко усилился и сотни британских солдат были перебиты в засадах или во сне, взорваны бомбами и т.д. «Древнее зло» этого террора было намеренно продемонстрировано, когда двух английских сержантов медленно замучили до смерти и оставили повешенными в роще. Выбор этой левитской формы убийства указывал, что здесь действовал иудейский закон: «повесить на дереве» было смертью, уготованной «проклятым Богом». Дрожа под яростными нападками американской и английской печати, британское правительство боялось обеспечить защиту своим чиновникам и военным, и один британский военный писал в «Таймс»: «Какая армии польза от симпатий правительства? Оно не наказывает за убитых и не предотвращает дальнейших убийств. Неужели у нас нет больше достаточной смелости для обеспечения закона и порядка там, где они лежат на нашей ответственности?»
          Именно в этом и была зарыта собака. В результате «непреодолимого давления» правительства западных великих держав превратились в безвольных рабов, а Великобритания и Америка перестали быть суверенными нациями. Доведенное до отчаяния английское правительство передало в конце концов палестинский вопрос новой организации в Нью-Йорке, называвшей себя «Объединенными Нациями» и имевшей так же мало прав распоряжаться Палестиной, как и Лига Наций до нее. Делегаты с острова Гаити, из Либерии, Гондураса и других медвежьих углов «свободного мира» толпами перли к «Лейк Саксес» (Озеро Успеха), забытому пруду в предместье Нью-Йорка. Из лона ООН с шипением выползали все новые отпрыски с именами вроде КОБСРА (Совет британских благотворительных обществ помощи заграницей), УНРРА (Администрация объединенных наций по вопросам помощи и размещения), ЮНЕСКО (Организация ОН по вопросам просвещения, науки и культуры) и пр. В один прекрасный день нечто под названием ЮНСКОП (Специальный комитет ООН по вопросам Палестины) представило ООН доклад, рекомендуя «раздел Палестины».
          Наш доктор Вейцман, хотя давно уже уволенный за свои предостережения против терроризма, был опять главным источником информации для прибывших в Иерусалим деятелей ЮНСКОПа; теперь он срочно вернулся в Нью-Йорк, где он в октябре-ноябре 1947 г. руководил закулисными махинациями еврейского лобби, «Непреодолимое давление» действовало с неослабевающей силой. Делегаты, показывавшиеся публике в киножурналах, были пустыми куклами; вся большая игра велась за кулисами, и в этом, по словам Честертона, «реальном мире», о существовании которого общественность даже и не подозревала, организовывались две операции, с помощью которых судьба Палестины должна была решиться вдали от болтовни в залах ООН. Прежде всего, сотни тысяч евреев из России и восточной Европы перебрасывались контрабандой через всю западную Европу для вторжения в Палестину; далее, приближающиеся президентские выборы в США были использованы сионистами, чтобы заставить обе соперничающие партии драться за поддержку сионистов, обеспечив тем самым подачу решающего американского голоса в ООН в пользу этого вторжения.
          В том и другом случае, как и неоднократно в ходе предыдущих трех десятилетий нашлись люди, пытавшиеся избавить свои народы от опасных последствий такого вторжения. Контрабанда восточных евреев через западную Европу была разоблачена английским генералом, сэром Фредериком Морганом (чья роль в планировании союзной высадки в Нормандии с признательностью отмечается в воспоминаниях Эйзенхауэра). По окончании военных действий британское военное министерство «одолжило» генерала Моргана организации УНРРА, отпрыску ООН, роль которого предположительно должна была заключаться в «помощи и размещении» пострадавших от войны. Генералу Моргану доверили попечение о самых несчастных из них (т.н. «перемещенных лицах», ди-пи), и он скоро смог убедиться в том, что УНРРА, стоившая американским и британским налогоплательщикам кучу денег, использовалась в качестве ширмы для контрабандной переброски целых орд евреев с Востока в Палестину. Эта публика не имена ни малейшего отношения к «перемещенным лицам», их родные места были «освобождены» от немцев Красной армией и они имели полную возможность продолжать там жить, будучи защищенными особыми законами против «антисемитизма», навязанными всем этим советизированным странам их новыми московскими хозяевами. Их никто не «изгонял из Германии», которой они никогда в жизни не видели. Это снова были те же восточные евреи, «ост-юден», хазары, которых их талмудистские властители гнали в новые страны с заговорщическими целями.
          Тем самым на потухающих углях прошедшей войны готовилось варево новой, и генерал Морган дважды (в январе и августе 1946 г.) публично заявил о наличии «тайной организации с целью массовой переброски евреев из Европы, второго исхода». Американский сенатор Герберт Лейман, ведущий сионист и генеральный директор УНРРА, квалифицировал это заявление, как «антисемитское», потребовав отставки генерала. Он смилостивился после уверения генерала Моргана о полном отсутствии у него «антисемитских» намерений, но когда восемь месяцев спустя генерал повторил свое предостережение, он был немедленно уволен новым генеральным директором, известным сионистским прислужником и бывшим мэром Нью-Йорка, г. Фиорелло Ла Гуардия, прозванным ньюйоркцами (за его итальянское имя) «маленьким цветочком». На место генерала Моргана Ла Гуардия назначил некоего Мейера Когана, а британское правительство поторопилось наказать генерала, уволив организатора нормандской высадки в отставку, якобы по его собственной просьбе, что было неправдой. Разоблачения генерала Моргана были подтверждены, независимо один от другого, двумя высокопоставленными премиями, однако, в силу зависимого положения западной печати, едва дошли до сведения общественности. Особый бюджетный комитет британской Палаты общин доложил парламенту в ноябре 1946 г., что «очень большое число евреев, почти равняющееся второму исходу, мигрировало из восточной Европы в американские зоны оккупации в Германии и Австрии с намерением в большинстве случаев в конечном итоге прибыть в Палестину. Совершенно ясно, что речь идет о вполне организованном движении с необходимыми денежными средствами и влиятельными силами позади, однако комитету не удалось получить конкретных доказательств того, кто были действительные организаторы». Американский сенат, в свою очередь, послал в Европу т.н. Военно-расследовательную комиссию, которая доложила, что «массовая миграция евреев из восточной Европы в американскую зону Германии является частью тщательно организованного плана, финансируемого особыми группами в Соединенных Штатах.
          Перед нами, таким образом, снова картина заговора, поддерживаемого западными правительствами, в данном особом случае правительством США. «Организаторы» в Америке щедро разбазаривали общественные средства, осуществляя массовую переброску целого населения под ширмой помощи жертвам войны. Руководители этой организации обладали властью немедленно увольнять находившихся на правительственной службе и государственном жалованье высоких должностных лиц, позволивших себе разоблачить их махинации, а британское правительство оказывало подобным действиям полную поддержку. Несмотря на то, кто к этому времени (1946-47 гг.) опасность политики революционного коммунистического государства якобы уже стала ясной западным политикам (и была начата «холодная война» против этой опасности), все три правительства в Вашингтоне, Лондоне и Москве действовали в одной только данной области в полном согласии. «Исход» пришел из России и той части Европы, которую запад выдал как военную добычу революции. Всем было известно, что ни один человек не мог покинуть советского государства, как и всех прочих советизированных стран восточной Европы, без специального разрешения, дававшегося лишь в самых редких случаях; однако, в одном лишь этом случае «железный занавес» вдруг поднялся, выпустив громадное количество людей, вполне достаточное для обеспечения немедленной войны и постоянного очага беспорядков на Ближнем Востоке. За 30 лет до того столь же бесшумно раскрылись порты и границы враждебной Германии, союзной Англии и нейтральной Америки, чтобы спустить революционную орду на Россию. В обоих данных случаях, на этом высшем уровне международной политики, другими словами на сверх-национальном, не существовало ни союзников, ни врагов, ни нейтралов: все правительства подчинялись велениям высшей силы.
           В свое время один из британских министров колоний, ранее других замешанный в дела сионизма и декларацию Бальфура 1917 года, Леопольд Эмери, констатировал, что «опубликовывая декларацию Бальфура, мы полагали, что евреи образуют еврейское государство, если они смогут стать большинством в Палестине». В годы 1946-48 эта идея начала наконец реализовываться единственным возможным путем: массовой пересадкой восточных евреев в Палестину. Оставалось только одно: получить от «объединенных наций» нечто вроде липовой легализации готовившегося вторжения. Для этого нужно было обеспечить полную покорность американского президента, а ее можно было добиться, пригрозив его партийным советникам проигрышем на президентских выборах, предстоявших через год. В рассеивающемся тумане прошедшей войны эта подпольная переброска целого населения фактически раздувала пламя нового конфликта, и в Америке (после увольнения генерала Моргана в Европе) нашлись два человека, пытавшихся по долгу службы подавить эту опасность в зародыше. Одним из них был генерал Маршалл, чье вмешательство в вопросе высадки в Европе, а впоследствии и в китайском вопросе, оказалось чреватым самыми роковыми последствиями. В палестинском вопросе, однако, он оказался на высоте. В 1947 г. он был государственным секретарем США и нес, таким образом, главную ответственность перед президентом за внешнюю политику. Он стремился уберечь страну от вовлечения ее в палестинскую аферу и, как это всегда бывало во всех подобных случаях, результатом была лишь его скорая отставка.
          Другим лицом был министр обороны Джеймс Форрестол. Успешный банкир, он был привлечен в правительство во время войны за свои административные способности; он был состоятельным человеком, и одно лишь желание послужить своей стране побудило его принять официальную должность. Он также предвидел катастрофические последствия вовлечения Америки в палестинскую историю и умер увидев, что потерпел поражение, стараясь отвести опасность. Из всех, кто на протяжении двух поколений оказывался причастным к упомянутому вопросу, он был единственным, оставившим дневник, полностью разоблачающий методы, с помощью которых Сион контролирует правительства и правителей, и манипулирует ими. Труман зашел даже дальше Рузвельта в деле изъятия внешней политики и государственной безопасности из ведения ответственных за них по конституции министров и в принятии решений вопреки их совету под давлением со стороны советников по делам выборов. Картина происходившего получила полное освещение в «Дневнике» Форрестола, в мемуарах самого Трумана, и в книге Хаима Вейцмана. Закулисная борьба за влияние над американским президентом, а следовательно и над всей республикой, продолжалась с осени 1947 г. до весны 1948 г., другими словами начиная с дебатов в ООН по вопросу о разделе Палестины и до провозглашения сионистского государства Израиль после насильственного захвата страны. Немаловажное значение имеют точные даты событий. В ноябре 1947 г. сионисты потребовали голосования о «разделе», а в мае 1948 г. они желали признания их вторжения в Палестину. Президентские выборы в США должны были состояться в ноябре 1948 г., а существенно важный предварительный выбор кандидатов в президенты был назначен на июнь-июль 1948 г. Партийные организаторы внушили Труману, что его переизбрание находится в руках сионистов; оппозиционный кандидат получил такой же совет от своих партийных организаторов. Предвыборная кампания превратилась в своего рода аукцион, на котором организаторы выборов непрестанно понуждали обоих президентских кандидатов набивать цену, соревнуясь друг с другом в поддержке сионистского вторжения в Палестину. Одержавший победу неизбежно должен был проникнуться уверенностью, что его выбор был наградой за «поддержку раздела» в ноябре 1947 г. и за «признание Израиля» в мае 1948 г.; ничто не могло нагляднее продемонстрировать громадные изменения в политической жизни американской республики, происшедшие в результате массовой иммиграции восточных евреев в США после окончания гражданской войны в прошлом столетии. Форрестол оставил нам исчерпывающее описание главных ходов в этой скрытой, роковой борьбе. Бомба замедленного действия, заложенная Бальфуром за 30 лет до того, созрела к взрыву в этот момент, когда британское правительство объявило в 1947 г., что оно отзовет свои власти и войска из Палестины, если прочие страны будут продолжать саботировать беспристрастное управление страной. Это было ответом на проект Трумана немедленно допустить дальнейшие 100.000 «перемещенных лиц» в Палестину. Ответственные сотрудники госдепартамента не замедлили указать американскому правительству на неизбежные последствия британской эвакуации Палестины. Генерал Маршалл информировал кабинет, что за этой эвакуацией последует кровавая война между арабами и евреями» (8 августа 1947 г.), а заместитель государственного секретаря США Роберт Ловетт указал (15 августа 1947 г.) на опасность «усиления неприязни всего арабского и магометанского мира» против США. На это предостережение последовали возражения со стороны партийных политиков. На одном из правительственных обедов министр почт и телеграфа Роберт Ханнеган, бывший председатель демократической партии (партия президента Трумана), наседал на президента с требованием, чтобы тот «сделал официальное заявление по вопросу палестинской политики», в котором разрешалось бы «допущение 150.000 сионистов» в страну. Другими словами, ответом на английское предостережение должно было стать повышение цены на сионистском предвыборном аукционе со ста до ста пятидесяти тысяч евреев, направляемых в Палестину. Ханнеган подчеркнул, что удовлетворение этого нового требования «окажет очень большое влияние и вызовет громадный эффект при сборе денежных средств для Демократического Национального Комитета», добавив в качестве доказательства, что удовлетворение прежнего требования (100.000 еврейских иммигрантов в Палестину) имело результатом «получение очень больших сумм от еврейских жертвователей, которые будут в дальнейшем давать или не давать деньги в зависимости от того, что президент сделает для Палестины». Так в одном из важнейших внешнеполитических вопросов президент без обиняков был поставлен перед необходимостью сделать выбор между национальными интересами с одной стороны, и чисто партийными интересами получения денежных средств, голосов избирателей и выборного успеха с другой. Споры по этому вопросу продолжались в течение многих месяцев и были разрешены исключительно в этом плане без всяких прикрас. Создавшееся положение все более тревожило министра обороны Форрестола. Он считал, что если национальная политика и государственная безопасность, за которую он нес ответственность, будут подчинены вопросам купли голосов, то страна попадет под окончательный контроль сионистов; уже в 1946 г. он просил президента изъять Палестину из политики». В то время Труман был «в принципе согласен», но выразил мнение, что из этого вряд ли что-либо выйдет, поскольку без маневрирования в политике не обойтись, а изменить политику и наш образ правления невозможно». Подстегиваемый опасениями, Форрестол неутомимо старался в сентябре 1947 г. «изъять Палестину из политики». Он считал, что в обеих конкурирующих партиях большинство обязано было понимать необходимость исключения, в высших интересах государства, важнейших вопросов внешней политики из партийной полемики, так чтобы палестинский вопрос не становился предметом торговли на выборах. У сторонников «практической политики» его мысли не вызвали ничего, кроме презрения. Встревоженный приведенными выше соображениями Ханнегана от 4-го сентября 1947 г., Форрестол задал президенту Труману на правительственном обеде 29-го сентября прямой вопрос, «нельзя ли изъять еврейско-палестинский вопрос из политики? «Труман ответил, что «попробовать стоит, но он смотрит на это дело скептически». На следующем обеде 16-го октября) партийный босс Ханнеган соответственным образом отчитал министра: «Г-н Ханнеган поставил вопрос о Палестине. Он заявил, что многочисленные жертвователи на избирательную кампанию демократов энергично настаивают на заверениях в полной поддержке правительством еврейской позиции в Палестине». Предвидя капитуляцию Трумана, Форрестол встревожился еще более. 6-го ноября 1947 г. он явился к менеджеру Демократической партии Ховарду Мак Грату, но не смог ничего добиться и на этот раз, услышав от него: «В двух или трех ведущих штатах мы не получим большинства без поддержки лиц, глубоко заинтересованных в палестинском вопросе. Форрестол возразил: «Я согласен лучше потерять эти штаты на выборах, чем рисковать последствиями нашей позиции в палестинском вопросе»; как и следовало ожидать, это возражение не произвело большого впечатления.
          На следующий день Форрестол снова был поддержан генералом Маршаллом, заявившим на заседании кабинета министров, что Ближний Восток представляет собой «очередную бочку с порохом», после чего министр обороны «повторив предложение... всерьез попытаться изъять палестинский вопрос из американской партийной политики... Внутренняя политика кончается на берегу Атлантического Океана, и ни один вопрос не таит в себе большой угрозы для нашей безопасности, чем именно этот» (7 ноября 1947 г.).
          Приближался срок голосования о «разделе Палестины» в ООН, и Форрестол вновь обратился к менеджеру Демократической партии Мак Грату, показав ему секретный доклад американской разведки о положении в Палестине. Мак Грат отмахнулся и от этого, указав, что значительная часть денежных средств Демократического Национального Комитета поступает из еврейских источников и что эти пожертвования делаются «явно с целью, чтобы жертвователи получили возможность выразить свои взгляды и чтобы их взглядам было уделено серьезное внимание в таких вопросах, как в настоящее время вопрос Палестины. Среди евреев растет недовольство тем, что Соединенными Штатами не делается то, что нужно для обеспечения голосов в Генеральной Ассамблее ООН в пользу раздела Палестины, и «что сверх того евреи ожидают, что США сделают все от них зависящее для проведения этого раздела в жизнь, после того как ООН проголосует за него, в случае необходимости даже силой оружия»«. Из этой цитаты видно, как росла цена за сионистские голоса и избирательные фонды в результате закулисных махинаций. Вначале от Соединенных Штатов ожидалась только поддержка в ООН предложения о разделе Палестины. На протяжении немногих недель это «ожидание» превратилось в требование обеспечить голоса других стран в поддержку раздела и послать американские войска для его насильственного проведения; партийный организатор явно не видел в этом ничего необычного, а поэтому, если американским солдатам когда-либо придется сражаться на Ближнем Востоке, то, по прочтении «Дневников» Форрестола, им по крайней мере станет ясно, как они там очутились. Из чувства долга Форрестол продолжал уговаривать Мак Грата «серьезно призадуматься над этим вопросом, поскольку он касается не одних только арабов на Ближнем Востоке, но всего мусульманского мира с его четырьмястами миллионов населения в Египте, северной Африке, Индии и Афганистане».
          Пока за занавешенными окнами Белого Дома и партийных бюро разыгрывалось это заведомо проигранное Форрестолом сражение, Хаим Вейцман неутомимо организовывал в Вашингтоне, Нью-Йорке и Лейк Саксесе «голосование» за раздел Палестины. Ему вначале пришлось встретиться с некоторыми трудностями, но в этот кульминационный момент он был избавлен от них, благодаря «поразительной и желанной перемене» в настроениях некоторых из тех «еврейских богачей», которые были раньше против сионизма. В этих последних главах своей книги он впервые называет Бернарда Баруха, отмечая, что раньше Барух был «оппозиционным евреем», одним из «богатых и могущественных евреев, которые были против идеи еврейского национального очага, не будучи о ней достаточно осведомленными». Можно лишь догадываться о точном составе и характере того «еврейского интернационала», который, согласно еврейскому историку Кастейну, образовался на рубеже нашего столетия. Вполне допустимо, в свете всего, что произошло в мире с тех пор, предполагать его в форме постоянного верховного директората, размещенного вне зависимости от каких бы то ни было национальных границ, изменения в составе которого происходят исключительно в связи со смертью отдельных его членов и замещением вакантных мест другими лицами. Если это так, то следующим законным выводом было бы, что д-р Хаим Вейцман был его весьма высокопоставленным, возможно даже самым высоким сотрудником, подчиненным однако этой инстанции, стоявшей над ним. В этом случае автор настоящей книги полагает, что четырьмя наиболее влиятельными членами еврейского директората в Соединенных Штатах были прежде всего Бернард Барух и, далее, сенатор Герберт Лейман, Генри Моргентау младший, и член Верховного Суда США Феликс Франкфуртер. Если возможны были сомнения, то они относились бы ранее к Баруху, который до того никогда открыто не солидаризовался ни с «левыми» начинаниями, ни с сионизмом. Его старый приятель Уинстон Черчилль уведомил Вейцмана об «отрицательном отношении» Баруха к сионизму, и Вейцман, по собственным словам, «остерегался затрагивать еврейский вопрос», встречаясь с Барухом в Америке.
          Как бы то ни было, в этот критический момент Барух неожиданно «сильно изменился» (как пишет тот же Вейцман), и его поддержка, присоединившаяся к «давлению» сионистов на американскую политику, оказалась решающей. Как быстро выяснил бегавший по кулуарам ООН в Лейк Саксес доктор Вейцман, американская делегация в ООН была против раздела Палестины. Тогда он заручился «чрезвычайно полезной» поддержкой м-ра Баруха (которого до тех пор, на протяжении более чем 40 лет, даже столь близкие друзья, как Черчилль, неизменно считали противником сионизма!), а также и младшего Генри Моргентау (сына «старшего» Генри Моргентау, американского посла в Турции во время первой войны), чье имя навсегда осталось связанным с планом талмудистского отмщения Германии, принятым Рузвельтом и Черчиллем на конференции в Оттаве в 1944 году. Бернард Барух наверняка не был проникнут тем чувством почтения к Вейцману, которое овладевало западными политиками как только сионистский вожак появлялся на горизонте. Его неожиданную помощь сионизму следует поэтому приписать либо его внезапному обращению в сионистскую веру, либо же запоздалому проявлению скрывающихся ранее чувств (возможно также указание, или же новое решение, «на высшем уровне» — прим. перев.). Как бы то ни было, далее будет показано, что его помощь оказалась решающим фактором.
          Вейцман пользовался прочной поддержкой других влиятельных евреев в Демократической партии. Сенатор Лейман возглавлял УНРРА, переправлявшую восточных евреев в Палестину, потребовав отставки генерала Моргана за публичное разоблачение этой массовой человеческой контрабанды; его роль в разыгрывавшемся сценарии вполне ясна. Не отставал от него и верховный судья Франкфуртер: заведующий ближневосточным отделом госдепартамента Лой Гендерсон сообщил Форрестолу, что «на него и на Ловетта оказывается сильнейшее давление в смысле активного обеспечения Америкой голосов в ООН за раздел Палестины; по его словам, Феликс Франкфуртер и судья Мэрфи написали филиппинскому делегату письмо, настоятельно добиваясь его голоса». Это был тот самый м-р Франкфуртер, который пришел на мирной конференции в Париже в 1919 г. к полковнику Хаузу «для разговора о евреях в Палестине»; он же был впоследствии заботливым наставником советского шпиона Альджера Хисса на юридическом факультете Гарвардского университета.
          С такой поддержкой Вейцман был в положении осаждающего крепость генерала с превосходящими силами, когда он прибыл к коменданту крепости, президенту Труману (19 ноября 1947), с требованием, чтобы США поддержали раздел Палестины, а также чтобы район Негева (чему Вейцман придавал «большое значение») был включен в сионистскую территорию. Послушание Трумана не оставляло желать лучшего; «он обещал мне, что он немедленно свяжется с американской делегацией» (Вейцман). В ООН, на Лейк Саксес, глава американской делегации Гершель Джонсон только что собрался уведомить сионистского представителя, что Америка решила голосовать против включения Негева, как его вызвали к телефону и он получил переданный Труманом приказ д-ра Вейцмана. Этим дело было завершено, и 29 ноября 1947 г. Генеральная Ассамблея ООН рекомендовала (сионистская пропаганда неизменно пишет «решила»), чтобы, по истечении срока британского «мандата» над Палестиной 1-го августа 1948 г., были созданы «независимые арабское и еврейское государства с особым международным режимом для города Иерусалима».
           Результаты голосования были 31 голос «за» против 13-ти, при десяти задержавшихся. Как был обеспечен американский голос, было показано выше. Что касается некоторых прочих голосов, то заместитель государственного секретаря США Роберт Ловетт сообщил на следующем правительственном обеде 11-го декабря 1947 г., что «ему никогда в жизни не приходилось наблюдать такого давления, как в последние три дня». По его словам, резиновая компания «Файрстон», имевшая концессию в Либерии, получила по телефону распоряжение указать своему представителю в Либерии «чтобы он оказал давление на либерийское правительство в смысле голосования за раздел» (мы уже цитировали сообщение Лоя Гендерсона о «сильном давлении» с американской стороны для «обеспечения» голосов малых стран). Так было обеспечено «решение» ООН по одному из самых опасных вопросов мировой политики текущего столетия.
          На министерском обеде сразу же после «решения» ООН Форрестол возобновил наступление: «Я указал, что многие рассудительные люди еврейской веры полны сомнений относительно мудрости сионистского давления за создание еврейского государства в Палестине... Это решение чревато опасными последствиями для безопасности нашей страны в будущем». После этого он обсудил этот вопрос (3 декабря 1947 г.) с Джеймсом Бернсом, смещенным с поста государственного секретаря в том же 1947 г. (его отставку легко было предвидеть: он сделал достоянием гласности обязательство, данное Рузвельтом королю Ибн-Сауду). Бернс сообщил Форрестолу, что действия президента Трумана поставили британское правительство «в самое затруднительное положение», добавив, что «главную ответственность» за них несут Давид Найлс и судья Самуил Розенман — два члена той «дворцовой гвардии», которой в свое время окружил себя президент Рузвельт; русский еврей Найлс (разумеется псевдоним!) был президентским «советником по еврейским делам», а судья Розенман был редактором (т.е. автором) президентских речей. Оба они, по словам Бернса, напугали Трумана сообщением, что «Дьюи (оппозиционный кандидат в президенты) собирался выступить с заявлением в пользу сионистской позиции по вопросу о Палестине, утверждая, что если Труман его не опередит, то штат Нью-Йорк будет демократами потерян.
           Бернс позволяет нам здесь бросить еще один взгляд на закулисный аукцион. Два кандидата на высшую должность в Соединенных Штатах (Томас Дьюи кандидировал от Республиканской партии) выглядят, как дети, натравленные один на другого обещанием кулька с конфетами. Разыгрывая сионистскую карту в вопросе раздела Палестины, Труман далеко еще не обеспечивал демократам победы, ибо до выборов оставался целый год, в течение которого сионисты подвешивали кулек со сластями все выше, требуя все больше и больше, а республиканцы, в свою очередь, набивали цену. В отчаянии, Форрестол попытался убедить республиканского кандидата Дьюи: «Я сказал ему, что палестинский вопрос глубочайшим образом беспокоит меня с точки зрения безопасности страны, и снова попросил, не могли ли бы обе партии с обоюдного согласия изъять этот вопрос из предвыборной кампании». Ответ губернатора (штата Нью-Йорк) Дьюи не отличался от ответа Трумана: «Добиться результатов будет очень трудно из-за возбужденного поведения еврейства, для которого Палестина стала эмоциональным символом, а также потому, что Демократическая партия не захочет отказаться от еврейских голосов». Дьюи и дальше, после этого разговора, старался переплюнуть демократов в погоне за «еврейскими голосами», будучи вероятно немало удивлен тем, что, несмотря ни на что, оказался побежденным.
          После этого Форрестол попытался поддержать оппозицию со стороны госдепартамента своим меморандумом от 21 января 1948 г., в котором он проанализировал угрозу национальной безопасности, проистекающую из вовлечения Америки в палестинскую авантюру: «Весьма сомнительно, чтобы существовал какой-либо иной сектор наших внешних сношений, обладающий большим значением или таящий в себе большие опасности... для безопасности Соединенных Штатов, чем наши отношения с Ближним Востоком». Он предостерегал, что «мы можем навсегда испортить наши отношения с мусульманским миром» и, сделав ложный шаг, «ввязаться в войну». Он отметил, что среди отдельных республиканцев он смог найти «некоторое одобрение» его предложений изъять палестинский вопрос из партийной политики», но что среди демократов господствует мнение, «что значительная часть партийных фондов финансируется из сионистских источников, которые требуют взамен права распоряжаться этой частью нашей государственной политики». Последние семь слов дословно отражают положение и не оставляют в нем сомнений. Сионисты требовали подчинения им американской государственной политики, обещая взамен четырехлетнее президентство тому, кто даст больше. Были ли они действительно в состоянии дать обещанное, никогда не смогло быть проверено; партийные организаторы верили им на слово, а кандидаты обеих партий напяливали на себя власяницу покорного смирения даже еще до своего выдвижения, зная (или опасаясь), что без нее их даже не выдвинут.
          Форрестол настаивал, чтобы государственный секретарь (генерал Маршалл) заявил президенту официальный протест, указав, что большое число евреев «считают нынешнее рвение сионистов чреватым самыми опасными последствиями не только в смысле раскола, вносимого ими в жизнь Америки, но в конечном итоге и для положения евреев во всем мире». Заместитель государственного секретаря Ловетт, прочтя меморандум Форрестола, показал ему другой, уже заготовленный плановым отделом Госдепартамента. Президенту сообщалось в нем, что план раздела Палестины «практически неосуществим» (совершенно так, как британскому правительству его колониальные чиновники указывали на «практическую неосуществимость» английского «мандата» в Палестине); далее, что против интересов Америки поставлять оружие сионистам, не давая его арабам; и что Соединенные Штаты не должны браться за насильственное проведение «рекомендации» о разделе, но должны наоборот стараться, чтобы она была взята обратно. Ловетт добавлял, что «использование другими Организации объединенных наций в качестве пропагандной платформы усложняет ведение нашей внешней политики», отметив, что Госдепартамент считает «серьезной помехой и препятствием для своей работы деятельность в Белом Доме м-ра Найлса обращающегося непосредственно к президенту по всем вопросам, касающимся Палестины». Заместитель государственного секретаря сообщил Форрестолу, что как-раз в тот самый день он снова оказался под «давлением» с той же стороны: Найлс позвонил по телефону из Белого Дома, «выразив надежду, что эмбарго на продажу вооружения сионистам будет снято».
          Джеймс Форрестол явно уже стал к этому времени досадной помехой для сил позади Белого Дома, и было решено его убрать. Для начала к нему явился с визитом Франклин Д. Рузвельт младший. Сколь бы ни обещал его батюшка на смертном одре не предпринимать «враждебных действий против арабов», сынок (нью-йоркский политикан с надеждами на президентство) был рьяным приверженцем сионистов. Форрестол заявил ему в лицо, «что методы, применявшиеся людьми, не принадлежавшими к правительству, для оказания давления и принуждения на делегатов других наций в Генеральной Ассамблее граничили со скандалом». С некоторым удивлением он отмечает в своих записях, что в ответ на это его посетитель «воздержался от угроз», и тогда он объяснил ему свой план «изъятия палестинского вопроса из партийной политики» путем соглашения между обеими партиями. Достойный отпрыск своего родителя, м-р Рузвельт мл., ответил, что «это невозможно, что страна уже слишком втянута в это дело, и что кроме того подобного рода соглашение неизбежно послужит к поражению демократов и победе республиканцев». На что Форрестол ответил, что «отказ следовать за сионистами возможно приведет к потере штатов Нью-Йорк, Пенсильвания и Калифорния» (те самые «ключевые штаты», о которых говорил парторганизатор Мак Грат), «однако мне кажется, что настало время кому-нибудь подумать и о том, не потеряем ли мы Соединенных Штатов».
          Комментарий к этому со стороны м-ра Рузвельта мл. остался неизвестным, но во всяком случае он оказался предвестником многих бед для Форрестола, поскольку в тот же день (3 февраля 1948 г.) в дело вмешался сам Бернард Барух. Ранее оппонент сионизма, Барух стал теперь таким ревностным его защитником, что его совет Форрестолу гласил «перестать заниматься этим вопросом... поскольку во мне уже видят, притом в такой степени, что это угрожает моим собственным интересам, противника палестинской политики Объединенных Наций». Этими зловещими для Форрестола словами впервые в анналах нашей истории отмечается непосредственное вмешательство Баруха в высокую политику, и в характере этого вмешательства не остается сомнений. Его «советом» было, ни много ни мало, чтобы Форрестол, член кабинета и ответственный министр, больше заботился бы о собственных интересах, которые теперь были под угрозой; до тех пор министр Форрестол считал своим долгом заботиться исключительно об интересах своей страны. Форрестол не пишет, увидел ли он в этом совете угрозу; однако, его записи о визите молодого Рузвельта в тот же день показывают, что мысль об «угрозе» не была ему чужда.
          Похоже, что полученный «совет» навел на Форрестола страх, до и после него сковывавший в конечном итоге почти всех, кто пытался отделаться от крепостной зависимости Сиону. Четырьмя днями позже (7-го февраля 1948 г.) он набросал последний свой документ по данному вопросу, никогда не представленный им президенту, но содержащий кое-что имеющее историческое значение. В нем значится, что 6-го февраля «Эйзенхауэр уведомил меня, что для эффективного участия США в палестинской полицейской акции потребуются примерно одна дивизия с соответствующими вспомогательными подразделениями». Другими словами, к этому времени генерал Эйзенхауэр (в то время начальник штаба американских вооруженных сил) разрабатывал планы отправки американских войск в Палестину. Форрестол отложил свой меморандум в сторону, и сделал 12 и 18 февраля две последние попытки повлиять на генерала Маршалла дать отпор планам президента и партийных менеджеров; на этом его вмешательство в данном вопросе пришло к концу.
          Отказ от дальнейшего сопротивления ему не помог, и в течение последующих двенадцати месяцев он был буквально затравлен до смерти. Его конец должен быть здесь описан до того, как мы перейдем к вооруженному захвату Палестины; он был классическим примером преследования при помощи клеветы, приводящего жертву к смерти. Автор этих строк прибыл впервые в Америку в начале 1949 года и был поражен ядовитой подлостью нападок печати и радио на некоего Джеймса Форрестола, министра обороны по должности. Кроме имени ему об этом человеке не было известно ровно ничего, а его роль в описанной выше истории была совершенно неизвестна широкой публике. Тем не менее, она ежедневно читала в слышала, что он был ненормальным, был трусом, не вступившимся за свою жену при нападении грабителей, что он подавал ложные сведения при уплате налогов и т.п. Случайно, автор познакомился с одним из друзей Форрестола, который сообщил ему, что министр доведен этим преследованием до такого состояния, что его близкие были в сильнейшей тревоге за него. Несколько недель спустя он выбросился из окна небоскреба, оставив на столе списанные из греческой трагедии стихи, заканчивавшиеся словами: «Горе, горе! таков будет плач...» (О смерти Форрестола см. примечание к главе 33).
          Американские законы о клевете весьма либеральны и различны в разных штатах, а судебные процессы тянутся очень долго. Даже выигрыш такого процесса, как правило, не приносит никакой реабилитации или возмещения. Практически, почти нет границ тому, что можно говорить о том, кого решили оклеветать; поношения печатаются в стиле, разжигающем страсти толпы, а когда они передаются по радио, то это делается в бешеных тонах, напоминавших автору вой африканских дикарей в моменты исступления. В наследии Форрестола была найдена тетрадь, полная записей и вырезок этих поношений, и под конец жизни он не в состоянии был слушать радио. На его голову были вылиты целые ушаты помоев и грязи, а под конец два радио-диктора объединились для нанесения последнего удара. Один из них объявил (9 января 1949 г.), что «на этой неделе президент Труман примет отставку Форрестола», присовокупив к этому вранье насчет каких-то акций германского химического концерна «И.Г.-Фарбен». 11 января другой диктор сообщил миллионам слушателей, что отставка Форрестола давно бы уже состоялась, если бы первый диктор не сообщил о ней преждевременно; к этому была добавлена история с грабежом каких-то драгоценностей. За несколько недель до этого президент Труман сообщил представителям печати, что он просил Форрестола не подавать в отставку; 1-го марта он вызвал Форрестола к себе, потребовав его немедленной отставки сроком к 1-му мая, без указания причин. Форрестол покончил самоубийством 21 мая, на похоронной церемонии Труман назвал его «жертвой войны».
          Кстати, примерно в то же время еще одного из современников подобным же образом загнали на порог смерти; если он выжил, то только из-за того, что его попытка самоубийства оказалась неудачной. Его преследование исходило из тех же клеветнических источников, хотя он провинился в другой области: Уиттакер Чамберс осмелился раскрыть проникновение коммунистической агентуры в аппарат американского правительства. Автор этой книги был в то время в Америке, став свидетелем преследования Чамберса, описанного впоследствии им самим; в его книге приводится любопытный пример того, о чем шла речь раньше (см. главу 16), а именно о талмудистской практике «проклятия с помощью пристального злого взгляда» (согласно «Еврейской Энциклопедии»). Правоверные талмудисты не преминут усмотреть в попытке самоубийства Чамберса и в последовавшем ухудшении его здоровья подтверждение дословной правильности и эффективности «закона» в этом вопросе.
          После того, как предупреждение со стороны Баруха заставило Форрестола отступить, ответственные сотрудники госдепартамента, во главе с генералом Маршаллом, продолжали борьбу; в течение всего этого времени, в Англии, Бевин также сражался в одиночку с консервативной оппозицией, как и с собственной партией. Был один момент, когда в обеих странах, впервые после 1917 года, министры и их сотрудники, казалось бы, могли одержать победу. Это случилось в марте 1948 года, когда, в результате «рекомендации», кровавые беспорядки в Палестине усилились настолько, что Совет Безопасности ООН вынужден был забить отбой. Даже Труман был в панике, и его представитель в Совете Безопасности объявил о перемене американской политики, предложив (19 марта 1948 г.) отложить раздел Палестины, установить перемирие между враждующими сторонами и, по окончании срока английского «мандата», установить «опеку» над страной. Фактически таково было предложение меморандума Госдепартамента, сделанное уже в январе того же года. Все указывало на то, что в самый последний момент безумная идея «еврейского государства» наконец терпит крах. После военного угара начался постепенный возврат к разумному мышлению — процесс, который Ллойд Джордж 30 лет тому назад предостерегающе называл «оттепелью»; если сионистская авантюра теперь провалилась бы, то возродить ее стало бы возможным только в результате третьей мировой войны. «Опека» стала бы, разумеется, тем же «мандатом», только в иной форме и с Соединенными Штатами в качестве ее главного исполнителя; легко было предвидеть, что через десять или двадцать лет, в результате продолжающегося сионистского давления, американцы убедились в невозможности «мандата». Другими словами, вопрос стоял: теперь или никогда, и сионисты не теряли времени для нанесения решительного удара. Они поставили «Объединенные нации» перед свершившимся фактом, разделив страну сами. Террористический акт, с помощью которого это было достигнуто, был прямым следствием политики, принятой Всемирным сионистским конгрессом в 1946 г., на котором «деморализующие силы в нашем движении» (слова Вейцмана) договорились о методах «сопротивления... обороны... активизма» (см. выше), отставив в сторону протестовавшего против них Вейцмана, хорошо знавшего, во что все это выльется.
          Вейцман тогда назвал режим террора в Палестине «древним злом под новой отвратительной личиной»; 9-ое апреля 1948 г. показало что именно он имел в виду и почему он назвал это зло древним». В этот знаменательный день «активисты» из террористической организации сионистских убийц «полностью уничтожили» арабскую деревню, точно и дословно выполняя «закон», установленный Второзаконием; читатель не забыл, что оно является основным иудаистским законом, представляя собой расширенное толкование первоначального Моисеева закона израилитов. Эта дата стала особо знаменательной во всей истории сионизма. Для арабов, хорошо знавших Тору («нам уже две тысячи лет известно то, чему вам пришлось научиться с помощью двух мировых войн»), она означала, что сфабрикованный левитами между 700 и 400 гг. до Р.Х. варварский иудейский закон восстанавливается в XX веке по Р.Х. с помощью как «христианского» Запада, так и коммунистического «Востока». Они знали, что резня должна была показать им, чего они должны были ожидать, оставаясь в Палестине. После этого почти все арабское население Палестины бежало в соседние арабские страны. Резня в Дейр-Ясине удостоилась в западной печати лишь краткого сообщения; в нью-йоркском журнале «Тайм» стояло: «Еврейские террористы из организации «Банда Звезды» и «Иргун Цвай Леуми» ворвались в деревню Дейр-Ясин, перебив все население. 250 арабских трупов, главным образом женщин и малых детей, были затем обнаружены брошенными в колодцы».
          В свое время, еще на Версальской конференции в 1919 г., доктор Хаим Вейцман заявил: «Наш мандат — Библия», и эти слова звучали неплохо для западных ушей. Дейр-Ясин показал, что эти слова означали в действительности, будучи повторенными сионистскими вожаками в Палестине 30 лет спустя. Резня в Дейр-Ясине была актом исполнения древних «законов и предписаний», включая соответственный текст во Второзаконии (VII, 2): «Когда введет тебя Господь Бог твой в землю, в которую ты идешь, чтобы овладеть ею, и изгонит от лица твоего... семь народов, которые многочисленнее и сильнее тебя... и поразишь их; тогда передай их заклятию, не вступай в союз и не щади их»; и далее: «Не оставляй в живых ничего что дышит, но предай их заклятию». Семь арабских государств в наши дни награждены каждое своей долей палестинских беженцев 1948 года, являющихся живым напоминанием того, какой общей судьбой грозит им сионизм, осуществляя свой древний «закон».
          Пассивная реакция всего еврейства, как такового, на этот варварский акт яснее всего другого показала, как за немного лет сионизму удалось изменить его психологию. Когда в 1933 г. (всего лишь за 15 лет до Дейр-Ясина) еврейский публицист Бернард Браун цитировал вышеприведенный отрывок из Второзакония, как основание для недоверия на стороне арабов, он добавил свой комментарий: «Некультурные арабы не понимают, разумеется, что современные евреи не принимают Библию дословно, что они добры и милосердны, не будучи в состоянии быть столь жестокими по отношению к другим людям, но арабы подозревают, что если евреи претендуют на Палестину на основе исторических прав, то они выводят эти права исключительно из Библии, арабы же понимают все ее части буквально». Правы были арабы, а не Браун; этот просвещенный западный еврей не в состоянии был понять в 1933 г., что сионизм означал возврат к древнему суеверию в его самой варварской форме.
          Дейр-Ясин остался единичным фактом только потому, что арабам стало ясно его значение, и они бежали из своей страны. Другой еврейский писатель Артур Кестлер не сомневается в отношении причины и следствий. Он был в те дни в Палестине и пишет, что после Дейр-Ясина арабское гражданское население поголовно бежало из Хайфы, Тиберии, Яффы, всех остальных городов, а затем и из всей страны, так что «к 14 мая бежали все, осталось лишь несколько тысяч». Все беспристрастные источники согласны между собой относительно целей и последствий Дейр-Ясина, и после 9 апреля 1948 г. не оставалось сомнения в том, что все будущие действия и амбиции Сиона будут стоять под знаком исполнения древнего иудейского Закона. Дейр-Ясин объясняет нынешние опасения оставшихся арабских государств столь же исчерпывающе, как и бегство палестинских арабов.
          На некоторое время Дейр-Ясин разрешил сионистскую проблему. Раздел Палестины оказался осуществленным, путем голого насилия. Это событие раскрыло также (по крайней мере арабам, если еще и не Западу) характер той «пропасти, в которую приводит терроризм», по словам Вейцмана. Начиная с 9 апреля 1948 г., весь западный мир сам стоит на краю этой пропасти, вырытой усилиями двух поколений его политических деятелей. После того, как 9 апреля 1948 г. терроризм осуществил раздел страны, положение, существовавшее 19 марта 1948 г., когда правительство США признало раздел неосуществимым» и решило изменить свою политику в этом вопросе, коренным образом изменилось. Д-ра Вейцмана по-видимому продолжали преследовать его страхи, но теперь после очищения территории для еврейского государства он не хотел, а может быть и не мог отступить от «пропасти». Задачей теперь было достигнуть нового изменения американской политики, добиться признания того, что было добыто террором, и на эту цель 8ейцман направил все свои усилия. В дни грозившего изменения политики США Вейцмана срочно вызвали из Лондона в Лейк Саксес письмами, телеграммами и телефонными звонками, а за день до объявления упомянутой перемены он заперся с глазу на глаз с Труманом. Когда по прошествии немногих дней в редакции газет стали поступать скудные сообщения о Дейр-Ясине, он продолжал неутомимо трудиться над своей главной задачей, которой теперь стало получение «признания» для созданного дейр-ясинскими террористами еврейского государства.
          Энергия Хаима Вейцмана была поистине неистощимой. Он единолично осаждал все «объединенные нации», будучи, разумеется, везде принимаем, как репрезентант мировой державы нового типа. «Тесный контакт» он установил, например, с делегатами Уругвая и Гватемалы, которых он характеризует в своей книге, как «неизменных отважных защитников» сионизма, а также и с тогдашним генеральным секретарем ООН, неким г-ном Тригве Ли из Норвегии. В середине апреля, когда новости из Дейр-Ясина стали бить в нос даже делегатам в Лейк Саксес, было решено созвать Генеральную Ассамблею. Было ясно, что американский голос окажется решающим, и тут д-р Вейцман начал, как он пишет, «заниматься вопросом американского признания еврейского государства». Другими словами, государственная политика США, выработанная конституционным путем консультаций между главой государства и его ответственными министрами, должна была снова подвергнуться изменениям по требованию Хаима Вейцмана.
          Здесь снова приобретают значение точные даты событий. 13 мая 1948 г. д-р Вейцман встретился с президентом Труманом; дело было накануне выдвижения президентских кандидатов, а еще несколько месяцев спустя предстояли выборы президента, так что время для оказания «непреодолимого давления» было самым подходящим. Вейцман сообщил президенту, что британский мандат на Палестину истекает 15 мая, после чего управление «еврейским государством» возьмет на себя временное правительство. Он настаивал на «немедленном» признании его Соединенными Штатами, и президент реагировал с самым услужливым рвением. 14 мая сионисты в Тель-Авиве провозгласили свое новое государство. Буквально через несколько минут в Лейк Саксес стало «неофициально» известно, что президент Труман уже его официально признал. Американским делегатам в ООН никто об этом ничего не сказал, и они приняли новость «с недоверием», но связавшись «после большой неразберихи» с Белым Домом, они получили оттуда указания Вейцмана из уст президента. Сам Вейцман немедленно помчался в Вашингтон уже в качестве президента Израиля, а принявший его там президент Труман заявил впоследствии, что момент признания нового государства «был самым счастливым в моей жизни». В своих воспоминаниях, опубликованных восемь лет спустя, Труман упоминает обстоятельства, сопровождавшие этот счастливый момент, и некоторые из них заслуживают быть сообщенными читателю. Описывая шестимесячный период от «голосования по вопросу раздела» в ноябре 1947 г. до «признания» Израиля в апреле 1948 г., он пишет: «Доктор Хаим Вейцман... зашел ко мне 19 ноября, а через несколько дней я получил от него письмо». Труман затем цитирует это письмо, датированное 27 ноября; в нем Вейцман ссылается на «слухи» согласно которым «наши люди оказывали неподобающее, весьма сильное давление на некоторые делегации (Объединенных наций)», добавляя от себя, что «это обвинение не на чем не основано». Комментарий Трумана гласит, однако: «Неоспоримым фактом было не только, что это давление в ООН превосходило все, что и Белый Дом также был под непрерывной осадой. Мне еще никогда не приходилось испытывать такого давления и столько пропаганды, нацеленных на Белый Дом, как в этот момент. Настойчивость нескольких сионистских экстремистов, руководимых политическими мотивами и не останавливающихся перед политическими угрозами, раздражали меня и возмущали. Некоторые из них требовали даже, чтобы мы заставили суверенные нации голосовать в благоприятном для них смысле на Генеральной Ассамблее». Упомянутые Труманом «политические угрозы» явно относились к предстоящей кампании переизбрания президента Трумана; невозможно дать его словам иное разумное объяснение. Согласно Вейцману, однако, Труман обещал ему в упомянутом выше разговоре 19 ноября 1947 г. «немедленно связаться с американской делегацией», и ее голос был 29 ноября подан за «рекомендацию» ООН в пользу раздела Палестины. Возмущение президента Трумана сионистскими методами (выраженное в его воспоминаниях 1956 года) никак не отражает его капитуляции перед ними в 1947 году; это не мешает отметить, поскольку иначе у читателей его «мемуаров» создалось бы иное впечатление об американском президенте. Тот же Труман, в том же 1956 году так описывает результаты «решения вопроса», т.е. раздела Палестины, поддержанного им в ноябре 1947 г.: «каждый день поступали сообщения о новых актах насилия на Святой Земле». Ему пришлось также убедиться в том, что его ноябрьская капитуляция, как и отрицание д-ром Вейцманом «неподобающего давления» ничего не изменили в последующие месяцы: «Еврейское давление на Белый Дом не уменьшилось после голосования ООН за раздел. Отдельные личности и целые группы и организации требовали от меня, обычно в весьма задиристом и возбужденном тоне, обуздать арабов, запретить англичанам поддерживать их, послать американских солдат, сделать то, и другое, и третье» (Здесь перед нами опять восстает описанная Дизраэли картина того, как «миром управляют совсем не те, кого считают правителями люди, не знающие, что творится за кулисами»). Осажденному президенту пришлось искать спасения в отступлении: «Давление росло, и мне пришлось отдать распоряжение, что я не желаю больше принимать никого из сионистских экстремистов. Я был даже настолько расстроен, что отложил свидание с д-ром Вейцманом, который уже вернулся в США и желал со мной встретиться». В 1956 г. м-р Труман видимо все еще считал небольшую отсрочку свиданий с Вейцманом драконовской мерой, заслуживающей быть запечатленной для потомства. За этим последовал визит к нему его старого еврейского компаньона по торговым делам (в дни молодости Труман был довольно неудачливым галантерейным торговцем), который в тот день 13 марта 1948 г., «был глубоко обеспокоен страданиями еврейского народа заграницей» — дело было за три недели до Дейр-Ясина — и умолял его принять доктора Вейцмана, что президент Труман тотчас и сделал (18-го числа того же марта). Это было за день до того, как правительство США приняло решение (19 марта) отказаться от рекомендации раздела Палестины, и Труман пишет, что по уходе Вейцмана (18 марта) «у меня создалось впечатление, что он вполне понимает нашу политику, а я в свою очередь знал, чего он хочет». Последовавшие за этим кровавые недели в Палестине Труман обходит молчанием, даже не упоминая названия Дейр-Ясин и лишь мимоходом замечая, что «ближневосточные специалисты Госдепартамента почти все без исключения враждебно относились к идее еврейского государства... и я должен с огорчением отметить, что некоторые из них склонялись к антисемитизму». Он продолжает описание событий двумя месяцами позже (с 14 мая, т.е. после Дейр Ясина и сопутствовавшего ему кровавого погрома) в следующем тоне: «Раздел состоялся не совсем так мирно, как я надеялся, но неоспоримым фактом теперь было, что евреи полностью контролировать территорию своего народа... Раз евреи были готовы теперь провозгласить государство Израиль, я решил действовать немедленно, дав новой нации американское признание. Полчаса спустя, точно через 11 минут после провозглашения государства Израиль, мой секретарь по делам печати Чарли Росс передал в прессу сообщение о де-факто признания Соединенными Штатами временного правительства Израиля. Как мне передавали, для некоторых профессиональных специалистов в Госдепартаменте это было неожиданностью».
          Труман не находил нужным в своих «Мемуарах» ни упомянуть своего заявления в мае 1948 года о «самом счастливом моменте» его жизни, ни объяснить, в чем могло заключаться это счастье после долгих месяцев такого «давления» и «политических угроз» в осажденном Белом Доме, что в один прекрасный день ему пришлось спрятаться, хотя и ненадолго, даже от д-ра Вейцмана. Для целей нашего повествования он сыграл свою роль и больше не нужен. Через полгода после самого счастливого момента его переизбрали президентом, а в момент, когда пишется эта книга, у него есть все данные прожить еще двадцать лет (Труман умер в 1972 г. в возрасте 88 лет — прим. перев) симпатичным бодрячком, на которого печальные последствия дел, связанных с его именем, явно производят столь же малое впечатление, как тихоокеанский циклон на прыгающую по волнам пробку. В 1956 году он удостоился чести войти в компанию тех, кому старинный Оксфордский университет присудил полезную степень, и лишь одна женщина-профессор возвысила одинокий и не встретивший поддержки голос против ее присуждения главе правительства, чье имя ассоциируется главным образом с атомным убийством Хиросимы и Нагасаки. После счастливого признания Труманом того, что произошло в Палестине между ноябрем 1947 и маем 1948 гг., дебаты в кругу «объединенных наций» потеряли значение, и доктор Вейцман (в письме к президенту Труману начисто отрицавший применение «неподобающего давления») стал энергично добиваться последующих признаний, чтобы поставить свое дело вне всяких сомнений. До него дошло, что в Лондоне Бевин «оказывал давление на британские доминионы... чтобы они отказали в признании», и он быстро показал, кто был большим специалистом по части оказания такого «давления». С исторической точки зрения, этот момент имел громадное значение, поскольку впервые выяснилось, что сионизм, внесший такой глубокий раскол в еврейство, сумел расколоть также и британскую империю, или содружество наций; чего ни одна угроза или опасность войны еще никогда не могли сделать, было достигнуто с помощью «непреодолимого давления на международную политику». Неожиданно оказалось, что Сион был господином положения в столь далеко отстоявших от центральной сцены столицах, как Оттава, Канберра, Кейп Таун и Веллингтон. Это доказывало наличие блестящей организации и синхронизации действий; в течение немногих десятилетий должны были быть осуществлены чудеса подпольной организации, чтобы можно было в решающий момент обеспечить полное подчинение ведущих политиков в Канаде, Австралии, Южной Африке и Новой Зеландии. Эти страны находились далеко от Палестины, у них не могло быть ни малейшего интереса в заложении мин новой мировой войны на Ближнем Востоке, а еврейское население в них было минимально. Тем не менее, покорность была проявлена без промедления; здесь действовала мировая сила.
          Не-английскому читателю нужно дать понять глубокое значение того, что произошло. Тесная связь межу британским островом и происшедшими из него заокеанскими странами, сколь бы она ни была неосязаемой и не основанной на принуждении, в часы опасности всегда являла собой силу непонятную и таинственную для внешнего наблюдателя. Приведем в качестве иллюстрации маленький пример: новозеландский бригадный генерал Джордж Клифтон рассказывает, что когда он попал в плен к немцам в Африке в 1941 году, его привели к фельдмаршалу Роммелю, который задал ему вопрос: За что вы, новозеландцы воюете? Это не ваша, а европейская война. Почему вы здесь, ради спорта? — Бригадир Клифтон был поражен необходимостью объяснять нечто столь же естественное для него, как сама жизнь: «Я понял, что фельдмаршал задал этот вопрос вполне серьезно; мне никогда раньше не приходилось выражать словами тот совершенно очевидный факт, что если Британия воюет, то мы воюем вместе с ней; я поднял руку с крепко сжатыми пальцами и сказал: Мы все держимся друг за друга. Если вы нападаете на Англию, вы нападаете также и на Новую Зеландию, и на Австралию, и на Канаду. Британское Содружество наций воюет совместно» (4).
           Это было совершенной правдой в том, что касалось народов, однако это уже перестало быть правдой в отношении ведущих политиков. Заговор, пришедший из местечковой России, нашел с их помощью слабые места в наших доспехах, а «давление» в Веллингтоне и прочих столицах было столь же сильным и эффективным, как и вокруг Белого Дома. В данном конкретном случае (Новой Зеландии) типичной для того времени фигурой среди группы еврейских илотов был премьер-министр Новой Зеландии, некий г-н Питер Фрезер. Редко у кого могло быть меньше оснований ненавидеть арабов, или хотя бы интересоваться ими, но он был их непримиримым врагом, став каким-то образом еще одним верным слугой сионизма. Происходя из нищей шотландской семьи, он отправился на другой конец света, найдя там славу и богатство, заразу сионизма он по-видимому подцепил в свои восприимчивые молодые годы в Лондоне, где она распространялась среди тщеславных молодых политиканов, и привез ее с собой в новое государство, так что еще десятилетиями спустя он прилагал всю свою энергию и власть на достигнутом им посту для уничтожения маленького безобидного народа в далекой Палестине. По его смерти в 1950 г. одна из сионистских газет писала: «Он был убежденным сионистом... Несмотря на свою большую занятость в качестве главы делегации своей страны на парижской ассамблее ООН, он уделял много времени и внимания палестинскому вопросу... сидя день за днем в Политическом комитете, когда обсуждался этот вопрос. Он ни на минуту не покидал комнаты заседаний; ни одна деталь не ускользнула от его внимания. ... Он был единственным премьер-министром в составе комитета и покинул его, как только палестинский вопрос получил свое разрешение. ... Неоднократно Питеру Фрезеру приходилось голосовать против Объединенного Королевства (Англии), но это его не смущало... Он был нашим верным другом до последнего дня своей жизни».
          Человек с подобного рода чуждыми амбициями в сердце наверняка не разделял взглядов бригадира Клифтона и его товарищей, а если бы генералу был известен образ мыслей его премьер-министра, то ему вероятно было бы трудно найти подходящий ответ на вопросы фельдмаршала Роммеля. Обнаружив столько интереса к сионизму, м-р Фрезер вряд ли был особо озабочен интересами собственной страны, и Новая Зеландия ввязалась в войну настолько мало подготовленной, что когда бригадир смог увидеть в 1941 году в Порт Саиде новозеландцев, уцелевших после боев в Греции и на Крите, то они были «исхудавшими, небритыми, измученными сражениями, многие из них были подавлены, и все были подавлены физически и морально, тяжело переживая потерю столь многих «добрых парней»: мистер Фрезер нес немалую часть вины за это» (Клифтон). С таким главой правительства быстрое признание Новой Зеландией того, что было сделано в Палестине, было обеспечено, как бы мало все это ни касалось новозеландцев.
          Вернемся теперь к нашему доктору Вейцману. В Южной Африке, чтобы насолить Бевину, он обратился к давно известному читателям генералу Сматсу. По чистой случайности, автор настоящей книги в то время сам был в Южной Африке и, прочтя в газетах о прилете туда хорошо известного сионистского эмиссара, не сомневался в том, что должно было последовать. Выступая перед еврейской аудиторией, этот господин заявил, что «евреи не считают себя связанными какими-либо границами, которые установит для них ООН»; автор не помнит возражений против этого заявления, кроме как со стороны одного еврея, указавшего, что эти слова не сулят ничего хорошего для мира. Приняв этого воздушного посланца, генерал Сматс немедленно объявил о «признании»; быстрота, с которой он это сделал уступала темпам одних лишь Трумана и советского диктатора Сталина, действовавших в этом вопросе в полном согласии. Насколько помнится, это было последним политическим актом генерала, ибо через два дня он провалился на выборах. Известно, что его сын старался отговорить его от признания Израиля, указывая, что он потеряет на этом голоса избирателей, но Сматс этим советом пренебрег. С точки зрения избирательной тактики это, возможно, было правильным решением, поскольку его конкуренты несомненно были тоже готовы услужить сионистам, а арабских избирателей в Южной Африке не было.
          Авторитет генерала Сматса в британском Содружестве наций (как и его непопулярность среди большинства его бурских соотечественников) основывался исключительно на распространенном мнении, что он был создателем «англо-бурского примирения» после войны и патриотом «большой семьи» Британского Содружества. В одном только палестинском вопросе он предал остро нуждавшееся в поддержке и осаждаемое со всех сторон правительство в Лондоне, исполнив долг воинской дисциплины по отношению к другим хозяевам. Автор давно уже хотел встретиться с ним, что ему на этот раз удалось. Дни генерала подходили к концу, и вскоре он также исчезнет из нашего повествования, однако перед смертью он, как и д-р Вейцман, вдруг увидел пропасть, вырыть которую усердно помогал он сам: «В палестинской проблеме» — сказал он своему сыну в том же 1948 году — «у нашего порога стоит трагедия. ...Неудивительно, что Англии все это надоело до отказа. Провал в Палестине будет не одним только британским провалом. Другие страны тоже приложили к этому руку, в том числе Америка, и тоже испытали неудачу. Палестина... одна из величайших проблем в мире, которая может сыграть громадную роль в будущем нашего мира... Мы хотели, чтобы арабы и евреи сами справились с ней, но это нам не удастся. Большая сила идет в наступление, и Палестина лежит на ее пути». Это говорилось частным порядком, но отнюдь не публично: судя по всему, политики находят нужным носить маску, как клоуны в цирке. Подобно Труману, он без промедления сделал то, что от него требовал д-р Вейцман и даже еще в 1949 г., выступая также перед сионистской аудиторией, заявил что «счастлив соединить мое имя, по крайней мере с одним успешным делом в моей жизни». Одна за другой, страны британского Содружества повертывались к Лондону спиной. Д-р Вейцман записывает, что новозеландский представитель, сэр Карл Берендсен, «добился поддержки Австралии», а вслед за тем не преминули последовать и ведущие политики в Канаде. Когда британские доминионы выстроились вслед за Труманом и генералиссимусом Сталиным, то не посмели отстать и маленькие страны со своими «признаниями»; трудно было ожидать от них, что они станут нерешительно топтаться перед дверью, в которую устремились великие мира, и так «еврейское государство» оформилось «де-факто», причем единственным фактом была резня в Дейр-Ясине. Вейцман стал президентом нового государства, но для нас теперь настало время распрощаться с ним. Со сцены уходит и он, после бурной пятидесятилетней деятельности, в основном заговорщической, в которой он принудил к капитуляции всех политических лидеров Запада, оставив упомянутую Сматсом «трагедию», как подкидыша на пороге чужого дома. Трудно отыскать более захватывающую биографию и возможно, что другому автору удастся описать ее в героических тонах. Автору этих строк она представляется исполненной разрушительных целей, а сам доктор Вейцман, достигший триумфа лишь на закате своих дней, убедился в том, что и триумф может быть весьма горькой, часто смертельной чашей.
          Этот вывод напрашивается из его книги, последняя часть которой читается с захватывающим интересом. Она вышла в 1949 году, а следовательно могла бы довести свое повествование, по крайней мере, до того момента, который вписывается в настоящем труде. Он этого не сделал, закончив 1947 годом, — спрашивается, почему? Ответ довольно ясен: в 1946 г. он предостерегал Всемирную сионистскую организацию против «террора», указав на «пропасть», в которую должно было завести «древнее зло», после чего он был смещен. Затем он стал президентом нового государства, порожденного именно этим террором. По-видимому он хотел оставить еврейству письменное доказательство своих предостережений, но не мог заставить себя осудить акты террора и убийств, в которых родилось новое государство, а поэтому сделал вид, будто он закончил рукопись ранее этих событий. Датой окончания своего труда Вейцман поставил 30 ноября 1947 г. — день, последовавший за его триумфом в Лейк Саксес, когда президент Труман по его требованию позвонил американской делегации, чтобы она голосовала за раздел Палестины. Видимо, ему хотелось, чтобы книга на этой ноте и закончилась. Вскоре последовала попытка изменения американской политики и те события, против которых он предостерегал, а поскольку его книга вышла лишь в 1949 году, у него было еще достаточно времени, чтобы выразить свое мнение о них. Однако, он ограничился одним только эпилогом, в котором не нашел нужным даже упомянуть решающее дело в Дейр-Ясине — презрительный ответ сионистских «активистов» на его предостережения. Он далее отметил, будто бы этот эпилог был закончен в августе 1948 года, что также избавило его от необходимости упомянуть следующий решающий акт сионистского терроризма, а именно убийство графа Бернадотта в сентябре 1948 г. Видно, у доктора Вейцмана душа ушла в пятки, когда он увидел, что отождествил себя с резней и с убийством, приняв и сохранив президентство в новом государстве.
           Тем большее значение приобретают сделанные им раньше предупреждения, которые он мог бы вычеркнуть перед выходом книги в свет. Например, он бросает сионистским террористам (в чьи руки он отдал будущее Палестины и даже много больше) обвинение, что они «принуждают самого Господа Бога» к выполнению их решений. Именно это и было ересью сионизма и всех, кто ему способствовал, будь то евреи или не-евреи с самого начала, и самого д-ра Вейцмана более, чем кого-либо иного. Он писал далее: «террористические группы в Палестине представляли собой серьезную опасность для всего будущего еврейского государства; фактически их повеление граничило с анархией». Оно было анархией, а не только граничило с ней, и деятельность всей жизни доктора Вейцмана была анархической. Даже и в этих обвинениях он вовсе не руководствовался нравственным отвращением; он осуждал не разрушительную природу анархии, как таковую, а лишь ее нецелесообразность, «потому что у евреев живут заложники во всем мире».
           На следующий день после своего триумфа в Лейк Саксес он вернулся к своей новой теме: «Нельзя иметь один закон для евреев и другой для арабов... Надо дать арабам уверенность в том, что решение ООН окончательно, и что евреи не посягнут на территории за теми границами, которые им отведены. Эти опасения живут в сердцах многих арабов, и этим страхам должен быть положен конец во всех отношениях... Они должны убедиться в том, что их братья внутри еврейского государства пользуются теми же правами, что и еврейские граждане... Мы не должны поклоняться иным богам. Пророки всегда наказывали еврейский народ самым строгим образом за такие поползновения, и когда бы он ни отвращался в язычество, строгий бог Израиля его наказывал... Я не сомневаюсь в том, что весь мир будет судить еврейское государство по его отношению к арабам». — Хорошо сказано! Доктор Вейцман надевает тут облачение израильского пророка, а может быть и корону датского короля Кнута, приказавшего отступить волнам моря. В дни опубликования этих возвышенных словес арабов уже изгнали с их родной земли, евреи «посягнули» на территории далеко за пределами «рекомендованных» им границ, арабы не только не пользовались «правами еврейских граждан», но превратились в нищих и бездомных беженцев. Д-р Вейцман делает вид, будто ему все это неизвестно; он не хочет видеть того, что произошло, и говорит, что лучше было бы этого не делать. Даже в политике трудно перещеголять подобный образец публичного лицемерия! Остается предположить, что он не в состоянии был набраться мужества для критики совершенного, но на пороге смерти хотел все же указать на последствия; те самые последствия, к которым с самого начала должен был привести труд всей его жизни, если он хотел иметь успех. Под конец он рявкнул было «задний ход!», но никто его даже и не слышал.
          Человек, калибром побольше Вейцмана, испустил крик ужаса при виде содеянного, связав последствия с делами, которые он не побоялся назвать по имени. Д-р Иуда Магнес был прямым продолжателем древних израильских обличителей. Родившись в Америке в 1877 г., он, как и д-р Вейцман, посвятил свою жизнь сионизму, но в совершенно ином духе. Он был религиозным сионистом, не политическим, и не намерен был «принуждать Господа Бога». С самого начала он трудился над созданием двухнационального арабско-еврейского государства, обличая сионистский шовинизм с его самых первых шагов. Он стал ректором Еврейского университета в Иерусалиме в 1925 г., после того, как в 1918 г. он резко выступил против помпезной церемонии его заложения Вейцманом. В 1935 году он стал президентом университета, и в 1948 году находился в Иерусалиме. Он был потрясен, увидев возрождение «древнего зла под новой, отвратительной личиной», и оставил предсмертное послание с резким осуждением как сионистов, так и западных политиков: «Нельзя пользоваться беженцами, как козырем в руках политиков. Плачевно, даже просто невероятно, что после всего перенесенного в Европе евреями, на Святой Земле рождается проблема арабских перемещенных лиц». Смерть постигла его немедленно же после этих слов, и автору не удалось выяснить ее обстоятельств; сообщения об этом в еврейской литературе весьма туманны и напоминают то, что писалось о коллапсе и неожиданной смерти Теодора Герцля. В предисловии к книге раввина Эльмера Бергера, например, говорится, что он «умер от разбитого сердца» — диагноз довольно сомнительный, как с медицинской, так и с криминалистической точки зрения.
           В лице д-ра Магнеса еще один еврейский миротворец присоединился к той группе чувствовавших ответственность людей, которые в течение 50 лет старались освободить Запад (и самих евреев) из тисков талмудистского заговора из России. Он вызвал к жизни существующую и в настоящее время т.н. Ассоциацию Игуд, все еще говорящую его словами, и даже из Иерусалима. В ее органе «Нер» писалось в декабре 1955 г.: «В конце концов, нам придется признать правду: мы не имеем вообще никакого принципиального права мешать возвращению арабских беженцев на их родную землю... К чему должна стремиться Игуд? К тому, чтобы превратить эту вечную бочку с порохом (т.е. государство Израиль, по словам премьер-министра Пинки Лавона) в место мирного сожительства. Каким оружием намерен пользоваться Игуд? Оружием правды... Мы не имели права занимать арабский дом, не заплатив за него; то же относится и к полям и рощам, к складам и фабрикам. Мы не имели ни малейшего права на колонизацию и на осуществление сионизма за чужой счет. Это — грабеж, это — бандитизм. ... Мы снова один из очень богатых народов, но мы не стыдимся грабить собственность нищих феллахов».
          В настоящий момент все это — лишь едва слышный голос в еврействе, и кстати то же было сказано и Альбертом Эйнштейном: «Мое понимание существа и природы иудаизма отвергает идею еврейского государства с границами, армией и светской властью, сколь бы малой она ни была; боюсь, что от этого пострадает внутренняя сущность иудаизма» (1950). Но этот слабый голос — единственная надежда на спасение еврейства от хазарского сионизма. В наши дни, однако, более вероятно, хотя и не неизбежно, что это спасение придет лишь после окончательных потрясений, в которые бессмысленная палестинская авантюра заводит западное человечество, а вместе с ним и евреев.
          Остается отметить еще одну подробность создания «де-факто» сионистского государства, а именно то, что оно явилось детищем революции. Революция позволила евреям «стать большинством в Палестине», как этого желали британские авторы декларации Бальфура 1917 года; иного пути к изменению положения в Палестине не существовало, поскольку нигде на Западе невозможно было найти достаточно евреев для переселения в нее. Это массовое переселение можно было осуществить исключительно с помощью тех восточных евреев, которые столетиями привыкли подчиняться талмудистскому режиму, и выше было показано, какими методами это переселение было достигнуто. Израильская статистика 1951 г. показала, что созданное к тому времени «большинство» (около 1, 4 млн. евреев) состояло из более чем миллиона (1.061.000) родившихся в других краях иммигрантов, а из них 577.000 прибыли из коммунистических стран за «железным занавесом», где ни один не-еврей не мог даже переехать из одного города в другой без полицейского и иных разрешений. Из прочих 484.000 чел. большинство были северо-африканские или азиатские евреи, приехавшие после создания государства Израиль и не принимавшие участия в насильственной экспроприации чужой земли.
          Ее захватчиками были, следовательно, восточные евреи татарско-монгольского происхождения, но численный перевес сам по себе еще не мог обеспечить успеха, нужно было еще иметь оружие. Как мы помним, во время войны генерал Уэвелл сообщил Черчиллю, что евреи «разобьют арабов», если им это только будет разрешено, и очевидно он основывал свою оценку положения на имевшейся в его распоряжении информации о том вооружении, которое было накоплено сионистами. К тому времени это могло быть только английским или американским вооружением, нелегально добытым со складов союзных армий, оперировавших в северной Африке и на Ближнем Востоке (на что политики в Лондоне и Вашингтоне явно смотрели сквозь пальцы, если не давали на то открытого разрешения). Хотя генерал Уэвелл в конечном итоге и оказался прав, но к тому времени он переоценивал силы сионистов, недооценивая силу арабского сопротивления, ибо свою последующую победу сионисты приписывали вовсе не приобретенному ими западному вооружению. Наоборот, они считали, что своей победой в шестимесячной борьбе (между голосованием в ООН за «раздел» и Дейр-Ясином) они были обязаны коммунистическому вооружению. Железный занавес, приподнявшийся для пропуска захватчиков в Палестину, поднялся еще раз, чтобы доставить им оружие в достаточном количестве.
           Это было первым следствием отданного генералом Эйзенхауэром по указанию Рузвельта приказал остановить союзное наступление на линии к Западу от Берлина-Вены, отдав Чехословакию в руки советчиков; вооружение для сионистов было поставлено из этой захваченной Советами страны, где военный концерн Шкода в результате политики союзников перешел из нацистских в коммунистические руки. Немногим позже признания Труманом сионистского государства в газете «Нью-Йорк Геральд Трибюн» было опубликовано следующее сообщение из Израиля: «Престиж советской России стоит во всех политических фракциях (Израиля) необычайно высоко. Благодаря своей неизменной поддержке Израиля в ООН, Советский Союз создал себе верных сторонников среди левых, умеренных и правых элементов. Еще большее значение для нового государства, борющегося за свое существование, имел тот малоизвестный факт, что Россия дала практическую помощь в тот момент, когда в ней была наибольшая нужда... Россия открыла свои склады вооружения Израилю. Самые существенные и вероятно самые большие массовые закупки вооружения евреи смогли сделать у советского сателлита — Чехословакии. Поставки чехословацкого вооружения, прибывшие в Израиль в критический период войны, сыграли решающую роль... На параде еврейских частей по улице Алленби в Тель-Авиве на прошлой неделе на плечах израильской пехоты красовались новенькие чехословацкие винтовки» (5.8.1948).
          К этому времени вся сионистская и управляемая сионистами печать на Западе как по команде перешла к приравниванию «антикомунизма» к «антисемитизму»; все знают, что любое указание на еврейское происхождение коммунизма и его руководства давно уже обличалось, как характерная черта антисемитов. Чикагская еврейская газета «Сентинель» (Часовой), например, писала уже в июне 1944 года: «Нам хорошо известно, чем в действительности является анти-советизм... Приходилось ли вам когда-либо встречать во всем мире антисемитов, которые не были бы одновременно и антикоммунистами?... Мы знаем наших врагов. Давайте наконец признаем и наших настоящих друзей, «советский народ». В день первого мая в школах нового государства развевались красные флаги революции и распевался «Интернационал»: открытое признание родственной близости с революцией, если не ее прямого отцовства. В январе 1950 г. корреспондент лондонского «Таймса» в Тель-Авиве сообщал, что Чехословакия продолжала быть источником снабжения вооружения для сионистского государства.
          Таково было рождение «Израиля» и беды, причиненные им другим. На свете еще не было другого незаконнорожденного политического отпрыска, у которого было бы столько крестных отцов. «Признания» сыпались с неба, миротворцы повсюду отвергались. Бевин оставался еще недолгие годы на своем посту, подав затем в отставку; смерть не заставила долго ждать и его. От генерала Маршалла и Форрестола отделались при первой возможности, показав остальным, что выполнять свой долг и принимать свои обязанности всерьез — дело опасное. Не прошло и нескольких недель, как новое государство сделало еще один шаг в сторону «пропасти», раскрывшейся в результате активности «древнего зла». «Объединенные нации», примирившиеся с завершенным разделом Европы и рекомендовавшие такой же раздел Палестины, проявили запоздалую заботу о мире, послав шведского графа Фольке Бернадотта в качестве посредника между враждующими лагерями в Палестине. Граф Бернадотт с давних пор посвятил себя делу смягчения человеческих страданий в мире, сделав особенно много для спасения и помощи еврейским жертвам во время Второй мировой войны. Трудясь под знаком креста (Красного), он был убит на том самом месте, где крест впервые стал символом веры и надежды. Трудно представить себе что-либо более варварское, чем убийство посредника и миротворца одной из враждующих партий; в первые же четыре месяца своего существования сионистское государство вписало и этот символический акт в список своих преступлений.
           Граф Бенадотт вел при жизни дневник (как и Форрестол), опубликованный после его смерти. В нем содержится запись, что приняв на себя миссию примирения, он встретился в Лондоне с Наумом Гольдманом, в то время вице-президентом Еврейского агентства и представителем сионистского государства, который сказал ему, что «государство Израиль в состоянии теперь принять на себя полную ответственность за Банду Звезды (стерн ганг) и членов (террористической организации) Иргун». Это были как-раз те банды убийц, чье преступление в Дейр-Ясине очистило сионистам территорию Палестины, получив затем молчаливое «признание» Западом; те самые «активисты», против которых Вейцман предостерегал сионистский конгресс уже в 1946 году. Дейр-Ясин показал, что они могли с помощью обдуманных актов террора изменять ход мировых событий безотносительно к тому, что говорилось на эту тему сионистскими политиками, западными политическими деятелями, или «объединенными нациями».
           Этими возможностями они продолжают обладать и в 1956 г. (год написания настоящей книги — прим. перев.) и будут обладать и в дальнейшем. Они в любую минуту в состоянии ввергнуть весь мир в новую войну, ибо их водворили в наиболее легко воспламеняющемся месте в мире, справедливо охарактеризованном государственным секретарем США, министром иностранных дел Англии и самим сионистским премьером, как «пороховая бочка». До того дня, когда д-р Наум Гольдман сделал графу Бернадотту цитированное выше сообщение, поддерживалась иллюзия, будто они стояли за пределами контроля со стороны «ответственных» сионистских лидеров, якобы осуждавших их методы. Заверение Гольдмана по-видимому имело целью убедить графа Бернадотта в том, что его посредничество не будет нарушено актами вроде Дейр-Ясина. После этого террористы убили самого Бернадотта, а впоследствии (как мы покажем позже) израильское правительство приняло на себя ответственность и за террористов, и за их преступление.
           После успокоительных заверений Гольдмана, граф Бернадотт отправился восстанавливать мир. В Египте он встретился с премьер-министром Нокраши-пашой, сказавшим ему, что «в еврейской экономической мощи не может быть сомнений, поскольку они контролируют народное хозяйство многих стран, включая Соединенные Штаты, Англию, Францию, сам Египет и вероятно также и Швецию» (этого последнего граф Бернадотт также не нашел нужным оспорить). Нокраши-паша добавил, что и арабы не рассчитывают избежать этого господства. Однако, еврейское экономическое господство в Палестине — это одно дело; с чем арабы не намерены примириться и против чего они будут бороться, это — попытка основать с помощью насилия и терроризма, и с помощью международного сионизма, сионистское государство, основанное на принуждении. Король Фарук заявил Бернадотту в свою очередь, что если война будет продолжаться, то она превратится в третью мировую войну. Граф Бернадотт согласился и с этим, сказав, что именно поэтому он и принял на себя роль посредника в Палестине. Он указал также, что во время войны ему «удалось спасти около 20.000 человек, среди них многих евреев; я лично руководил этой задачей». Очевидно он полагал, что заслужит этим уважение с сионистской стороны, однако он жестоко ошибся. В течение немногих дней (9 июня 1948 г.) ему удалось уговорить арабов согласиться на перемирие без предварительных условий, однако немедленно же последовали яростные нападки на него сионистов за то, что он «вынудил евреев к перемирию». «Мне стало ясным, в какое опасное положение я попал... хорошее отношение ко мне не преминет превратиться в подозрительность и враждебность, если в качестве посредника я не буду прежде всего принимать во внимание интересов еврейской стороны, а буду стараться найти беспристрастное и справедливое решение вопроса».
          Вскоре еврейская военно-террористическая организация «Иргун» (за которую сионистское правительство словами Гольдмана в Лондоне приняло на себя «полную ответственность») нарушило заключенное перемирие, высадив в период 18-30 июня 1948 г. войска и оружие на арабской территории. Граф Бернадотт и сопровождающие его наблюдатели «не были в состоянии установить количество высаженных солдат Иргуна или выгруженного военного снаряжения», потому что сионистское правительство не разрешило им прибыть на место действий. В первые недели июля «еврейская печать начала яростные нападки против меня». В ход была пущена клевета (как и против Форрестола), и заслуги Бернадотта по спасению евреев во время войны были вывернуты наизнанку; печатались инсинуации, будто его переговоры под конец войны с начальником Гестапо Гиммлером об освобождении евреев из лагерей носили сомнительный характер. «Поношения по моему адресу» (намекалось, что граф Бернадотт был «нацистом») «были большой несправедливостью, поскольку благодаря моим стараниям были спасены около 10.000 евреев». Все это имело для сионистов так же мало значения, как в свое время попытки Александра II и его министров «улучшить условия жизни евреев»; беспристрастность была тем смертным грехом, который совершил Бернадотт. В период между 19 июня и 12 августа 1948 г. ему пришлось неоднократно оказывать сионистскому военному губернатору Иерусалима, д-ру Джозефу, что согласно сообщениям его наблюдателей, «наиболее агрессивной стороной в Иерусалиме были евреи». 16 сентября, на своем историческом пути миротворца «в Иерусалим» (заглавие его книги), граф Бернадотт подписал свой смертный приговор; в этот день он послал свой отчет, как посредника, с острова Родос по адресу ООН, и не прошло и суток, как он был убит.
          Причины убийства заключались в его предложениях. Он принял установление «де-факто» сионистского государства, но исходя из этого, пытался примирить и умиротворить обе стороны беспристрастными предложениями, столь справедливыми по отношению к любой стороне, насколько это позволяли обстоятельства. Его главной заботой было арабское население, изгнанное после погрома в Дейр-Ясине из родных мест и скученное в беженских лагерях за пределами границ Израиля. Никто на Западе до тех пор еще не пытался им помочь, а у Бернадотта еще свежи были воспоминания об удачном спасении многих тысяч евреев из-под Гитлера. Его предложения сводились к следующему: 1) границы Израиля должны быть установлены согласно рекомендациям» ООН от 29 ноября 1947 г., район Негева должен оставаться арабской территорией, а Объединенные Нации должны обеспечить неприкосновенность этих границ; 2) Иерусалим должен быть интернационализирован (что также предусматривалось «рекомендациями») под контролем ООН; 3) Объединенные Нации должны «подтвердить и обеспечить» право арабских беженцев вернуться в родные места.
           Отправив свой отчет 16-го сентября 1948 г. по назначению, граф Бернадотт прилетел на следующий день, т.е. задолго до того, как его предложения могли быть получены в Нью-Йорке, в Иерусалим. Он ехал со своей группой, невооруженные и без всякой охраны к дому губернатора, когда их автомобиль был остановлен ставшим поперек дороги сионистским джипом. Время и пути их передвижений были явно известны столь же хорошо, как и содержание отчета графа Бернадотта; из джипа выскочили трое, подбежали к его автомобилю, и очередями из автоматов убили его и начальника группы наблюдателей, французского полковника Серо. Пережившие это покушение члены сообщили в послесловии к дневнику графа Бернадотта о подробностях убийства. Не остается никаких сомнений в его тщательной подготовке и точном исполнении, как и в том, кто был его организатором. Убийцы скрылись без малейших помех, двое с тем же джипом, третий пешком. Ни один из них не был ни найден, ни обвинен; согласно одному из заслуживающих доверия описаний убийства, трое убийц сели в ожидавший их самолет, доставивший их в Чехословакию. В последующем расследовании, которое вынуждена была провести израильская сторона, было отмечено:
          «Проведенное убийство и сопровождавшая его подготовка указывают на следующее: 1) ясное решение убить графа Бернадотта и выработку детального плана проведения убийства; 2) сложную организацию шпионажа, способную проследить передвижения графа во время его пребывания в Иерусалиме, что позволило руководителям операции назначить ему точное время и место; 3) опытных в подобного рода действиях людей, или же получивших для этого подготовку заблаговременно; 4) наличие нужного вида оружия и средств связи, как и безопасного места, чтобы спрятать убийц; 5) опытного начальника, ответственного за выполнение операции».
          За подобного рода публику новое государство, как мы видели, приняли «полную ответственность». Три дня спустя французское агентство печати получило письмо с выражением сожаления за убийство полковника Серо, по ошибке принятого за начальника штаба посредника, шведского генерала Лундстрема, названного «антисемитом» (генерал Лундстрем сидел на другом месте того же автомобиля). Письмо было подписано «Хазит Моледет»: в отчете израильской полиции, проводившей расследование, значится, что это было названием тайной террористической группы внутри организации «Банда Звезды».
          Генерал Лундстрем опубликовал на следующий день (18 сентября) заявление, что «эти преднамеренные убийства двух высокопоставленных международных должностных лиц представляют собой тягчайшее нарушение перемирия, являясь черной страницей палестинской истории, за что Объединенные Нации потребуют полного отчета». Никаких подобного рода требований от ООН ожидать не приходилось, поскольку они (как это было нами показано) реагируют на одно только закулисное давление. Никаких собственных норм нравственности они не имеют (или, по крайней мере, не имели в то время; никто не может гарантировать от чудесных изменений в будущем); они представляют собой говорящую куклу со скрытым механизмом, для которой убийство ее посредника на Ближнем Востоке было столь же безразлично, как правительствам в Вашингтоне и Лондоне были безразличны клеветническая облава на Форрестола или убийство лорда Мойна. Они игнорировали предложения посредника; сионисты забрали себе ту территорию, какую желали, включая Негев, не допустили возвращения арабов, и объявили, что интернационализации Иерусалима они не допустят — они продолжают оставаться в этих вопросах столь же непреклонными сегодня, восемь лет спустя, как и тогда (теперь Иерусалим уже скоро 20 лет как захвачен Израилем и объявлен его столицей — прим. перев.) газеты во всем мире напечатали редакционные статьи по поводу убийства Бернадотта в их обычном стиле, по-видимому заранее заготовленном для подобных случаев («неисчислимый вред, причиненный делу сионизма...»), а затем возобновили ежедневные поношения всех, кто выступал за арабов, как «антисемитов». Лондонский «Таймс» нашел даже, что в его смерти Бернадотт был повинен сам: предложение интернационализировать Иерусалим «несомненно подстрекнуло евреев убить графа Бернадотта», а в обычном понимании слово «подстрекать» включает в себя собственную вину.
          Четыре месяца спустя два агента «Банды Звезды», по имени Елин и Шмулевич, были приговорены в Израиле к 8 и 5 годам заключения в связи с убийством, причем председатель особого суда, зачитывая приговор, отметил, что «нет доказательства того, что приказ об убийстве был отдан руководством организации». Согласно сообщению Еврейского Телеграфного Агентства оба обвиняемых едва обращали внимание на судопроизводство, зная, что государственный совет должен был объявить декрет о всеобщей амнистии». Через несколько часов после осуждения их выпустили на свободу, после чего их в триумфальном порядке привезли на большой митинг. «Главнокомандующий» иргунской банды, некий г-н Менахем Бегин, несколько лет спустя в столь же «триумфальном порядке» совершил турне по западным странам, причем например в Монтреале его приветствовал «почетный караул монтреальской полиции во главе с раввинами, несшими свитки Торы» (согласно сообщению южноафриканской еврейской газеты «Джуиш Геральд»). Выступая в Тель-Авиве во время предвыборной кампании в 1950 г., Бегин приписал себе немалое участие в основании сионистского государства с помощью дела в Дейр-Ясине; он сообщил также, что «Иргун» в свое время «захватил Яффу», которую правительственная партия якобы «была готова отдать арабам». Дословно он заявил:
           «Другим вкладом Иргуна в общее дело был Дейр-Ясин, заставивший арабов покинуть страну, освободив место для новых пришельцев. Без Дейр-Ясина и последовавшего изгнания арабов нынешнее правительство не смогло бы принять в стране и десятой части иммигрантов». В последующие годы, вплоть до настоящего времени, Бегин продолжал свои кровожадные выпады против соседних арабских государств. Еврейская газета «Зионист рекорд» в Иоганнесбурге (Южная Африка) писала 20 августа 1954 г.: «БЕГИН ПРИЗЫВАЕТ К ВОЙНЕ Иерусалим. «Будем нападать на арабов, разбивать одно слабое место за другим, сокрушать один фронт за другим, пока не будет обеспечена полная победа» ... Таково было содержание выступления лидера партии Херут, Менахема Бегина, на прошлой неделе в Иерусалиме он говорил с балкона гостиницы, выходившего на площадь Сиона, где собралось несколько тысяч человек. «Наши потери в этих действиях будут немалыми, но во всяком случае они будут меньшими, чем в сражении против объединенных арабских армий» — заявил Бегин — «сегодня наша армия обороны уже сильнее, чем все армии арабов вместе... Моисею понадобилось десять ударов, чтобы вывести израилитов из Египта; мы можем одним ударом выгнать египтян из Израиля» — сказал Бегин, имея в виду полосу Газа» (5). Для арабских стран наличие у них палестинских беженцев служило постоянным напоминанием о Дейр-Ясине и зловещем значении слов Бегина. В течение пяти лет официально делалось вид, будто в Дейр-Ясине действовали «террористы», не имеющие задания от правительственных властей. Однако, в апреле 1953 г. четыре члена Иргуна, получившие в Дейр-Ясине ранения, потребовали компенсации. Израильское министерство безопасности отказало было в удовлетворении этого требования на том основании, что для нападения в свое время «не было дано задания», в ответ на что командующий Иргуном предъявил письменный приказ официальной главной квартирой сионистов в Иерусалиме, в котором содержалось предписание о нападении. Подписавший в свое время этот приказ был в момент его опубликования израильским посланником в Бразилии.
          В Нью-Йорке, где находилась главная квартира ООН, имелись веские причины для замалчивания требований о расследовании убийства Бернадотта. В момент убийства Америка стояла перед президентскими выборами, предвыборная кампания была на полном ходу, и оба кандидата (Труман и Дьюи) считали сионистские голоса решающими для своего успеха. Оба они соперничали за поддержку сионистов, а Палестина была от Нью-Йорка далеко. Труман представлялся более желательным кандидатом, поскольку он осуществил американское признание нового государства, объявив его «самым счастливым днем» своей жизни; в другой раз он даже объявил, что это признание руководствовалось «высочайшими гуманитарными целями». Через несколько недель, после иерусалимского убийства Труман был избран, а на Новый Год он подарил служащим Белого Дома закладки для книг с надписью «я предпочитаю мир посту президента».
           К 1948 году выборная стратегия, выработанная «полковником» Хаузом в 1910 году, была усовершенствована в точный инструмент в руках сионистского интернационала с главным рычагом в штате Нью-Йорк. Век механизации и делячества обогатили английский язык новым глаголом «подстраивать» (to rig). Специалисты «подстраивают» механизмы, например игральные автоматы; Ванька бросает в щелку монету, полагая, что машина работает по закону вероятности и что если ему повезет, то все ее содержание окажется у него в кармане. В действительности же машина подстроена так, что точная часть всех поступлений автоматически откладывается в пользу игорного синдиката (от 80 до 90 %), а Ваньке достается остаток, и то в маленьких порциях. «Подстраивание» американской избирательной системы — определяющий фактор в политических событиях 20-го века. Механизм, вначале созданный, чтобы дать американскому Ваньке возможность высказать свое мнение о политике и партиях, «подстроен до такой степени совершенства, почти исключающей ошибки, что никакого решающего голоса в делах страны он вообще не имеет; безразлично какую монету и в какую щелку он бросит — выигрывает всегда правящий «синдикат».
           Похоже, что с самого начала избирательная система была разработана так, чтобы облегчить работу всякого рода «чуждым влияниям», т.е. организованному подпольно меньшинству, ставящему себе целью диктовать правительственную политику Соединенных Штатов (6). Выборы висят в воздухе беспрерывно; выборы в Конгресс через каждые два года, президентские — каждые четыре. Не успеют Конгресс или президент быть избранными, как «группы влияния» начинают обрабатывать кандидата на следующие выборы. Партийные организаторы начинают подготовлять следующие сражения, а будущие сенаторы, конгрессмены и президенты начинают чувствовать соответствующее «давление» и на него реагировать. Не дается ни минуты передышки, в которую могла бы утвердиться мало-мальски здравомыслящая политика, освободившись от мертвой хватки интересов, далеко не тождественных с истинными интересами страны или ее населения. Позже будет показано, как в 1953 году даже простые выборы мэра города Нью-Йорка имели своим следствием внезапную и радикальную перемену в государственной политике Америки по вопросу о «поддержке Израиля». Усиление «давления» в эти периодически повторяющиеся моменты и непрекращающиеся «напоминания» носителям власти в Конгрессе или в Белом Доме со стороны партийных боссов приводят к акробатическим трюкам, ставящим наголову всю политику, вырабатываемую ответственными за нее министерствах.
          В этих условиях новое государство, созданное в Палестине в 1948 году, никогда не может стать нормальным «государством» в любом смысле этого слова, известном человеческой истории. Оно представляет собой форпост всемирной организации, простирающей свое влияние на все правительства, парламенты и министерства иностранных дел в западном мире (в первую очередь в Соединенных Штатах, самом мощном государстве в мире в 1950-е годы), чья главная функция — осуществлять контроль над американской республикой, а вовсе не играть роль «родины» для евреев всего мира. Последствием этого положения является все большее втягивание Америки во взрывчатую ситуацию на Ближнем Востоке, созданную искусственно и чреватую опасностью новой мировой войны.
          В 1948 году, через 31 год после первой победы двойного заговора (декларация Бальфура и большевистская революция), было основано сионистское государство. Застрельщику его «признания», Труману, все его ответственные сотрудники указывали, что террористический раздел Палестины методами Дейр-Ясина приведет к третьей мировой войне; все ведущие западные политики получили подобный же совет и информацию со стороны их ответственных советников. Ни у кого из ведущих политиков мира не могло быть сомнений в том, какие формы примет будущее в результате их поддержки сионизма, и их официальные выступления перед общественностью не могли отражать их личных взглядов или убеждений. Американские политики сороковых и пятидесятых годов явно были, как в свое время г-да Леопольд Эмери и Уинстон Черчилль, в плену навязчивой идеи, что по каким-то никогда не объясненным ими причинам политика в одном только этом вопросе не подлежит изменениям. Ни этот плен лондонского и вашингтонского правительства, ни то, у кого они сидят пленниками, не осознается в наше время (1956 год) ни американским, ни английским народом, хотя в массах растет беспокойство по поводу явной опасности новой мировой войны, могущей начаться на Ближнем Востоке и распространиться оттуда на весь мир. Во многих частях прочего мира создавшееся положение уже давно было замечено. В 20-х годах, например, кашмирский магараджа задал сэру Артуру Лотиану (как этот дипломат пишет в своих воспоминаниях) вопрос, «зачем британское правительство устанавливает в Индии то, что он назвал «иегуди на радж» (господство евреев). Я возразил против такой формулировки, но магараджа настаивал, указав, что вице-король Индии, лорд Рединг — еврей, британский статс-секретарь в Индии, Эдвин Монтегю — еврей, что евреем был и верховный комиссар, сэр Вильям Мейер, и спросив, какие доказательства мне еще нужны?» Так индийский магараджа на другом конце света ясно видел уже 30 лет тому назад истинное положение вещей, создавшееся в западном мире. Ранее мы уже цитировали заявление египетского премьер-министра графу Бернадотту о том, что «еврейская экономическая мощь контролирует хозяйственные системы... Соединенных Штатов, Англии, Франции, самого Египта...». За прошедшие с тех пор годы руководители арабских государств открыто и неоднократно указывали, что американское правительство стало простым орудием сионистских устремлений, подтверждая это в качестве доказательства собственным опытом.
           Далеко на другом конце света чувствовались другие последствия «подстройки» избирательной машины в Нью-Йорке: поддержка мировой революции. Китайский лидер Чан Кай-ши был подобными же зигзагами в американской государственной политике изгнан с азиатского континента (на котором с американской помощью водворился коммунизм) на остров Формозу (Тайвань). Известный американский радио-комментатор Текс Мак Крери посетил его там, сообщив затем миллионам радиослушателей в Америке: «Я корчился от стыда, когда мне было сказано, что Америке можно доверять только в течение 18 месяцев между выборами».
          Контроль над американской государственной политикой путем контроля над избирательной машиной привел в 1952 году к апогею талмудистской мести, на этот раз над той частью побежденной Германии, которая была после раздела Европы оставлена «свободной»: эту половину Германии заставили платить дань сионистскому государству, существование которого началось лишь через три года после поражения Германии во второй мировой войне! Западные союзные победители пытались выжать такую же дань («репарации») после первой мировой войны, но не сумели: то, что было выжато, стояло лишь на бумаге, будучи покрыто американскими и английскими займами. После второй войны мировая революция выжала дань из восточной Германии, попросту ограбив ее. Западные державы не требовали «репараций» для себя, но потребовали их для Сиона. К тому времени тревожные донесения ответственных лиц на Ближнем Востоке стали чувствоваться и в Госдепартаменте, которому неустанно напоминалось, что семь арабских государств не признали черное дело 1948 года, что они считали себя по-прежнему в состоянии войны с захватническим государством, и что оружие, применявшееся против них, они считали оплаченным Соединенными Штатами. Тогда родилась идея заставить «свободную» часть Германии платить через несколько лет по окончании войны «репарации» государству, которого во время войны даже еще и не существовало; так можно было продолжать откармливать новое государство, затемнив в то же время источники снабжения. Эта идея долго вынашивалась за кулисами, получив затем (совершенно как приговор и казни в Нюрнберге) неожиданное символическое осуществление накануне священных дней еврейского Нового Года в 1952 г. (или, как писал нью-йоркский еженедельник «Тайм», в последнюю неделю еврейского года 5711»). Это событие, разумеется, стало центральной темой последующих еврейских празднеств, и одна из еврейских газет писала: «Это был наилучший новогодний подарок, какой мы могли себе представить».
           Канцлер оккупированной западной Германии, Конрад Аденауэр, «бледный как мел», по описанию газет, сообщил Бундестагу в Бонне о «необходимости морального и материального возмещения». Его министр юстиции, д-р Делер, выступая в Кобурге, выразил то же иначе: «Соглашение с Израилем было заключено по желанию американцев, потому что Соединенные Штаты, учитывая настроения в арабских странах, не могут продолжать поддерживать государство Израиль в той же форме, как до сих пор». Предстояли очередные президентские выборы в Америке, и правительство США принудило правительство западной Германии к уплате Израилю 822 миллионов долларов в течение 12-14 лет, главным образом в товарах германской промышленности. Результаты этой трансакции разительно напоминают описание в книге Штегелина о «Каббале» окончательного еврейского торжества по пришествии Мессии: «Давайте посмотрим, как евреи будут жить в их древней стране под управлением Мессии. Прежде всего, чужие народы, которым они еще разрешат существовать, будут строить им дома и города, пахать землю и сажать виноград, и все это без всякой оплаты их трудов». Картина лишь немногим отличается от того, что навязано английским, американским и немецким налогоплательщикам под различными формами принуждения (скрытыми в первых двух случаях и открытыми в последнем) в виде уплаты дани сионизму. (7) Западной общественности, разумеется, ничего не сказали о том, какими методами была вынуждена уплата этой дани немцами: им изобразили это, как независимый акт западногерманского правительства, побуждаемого высокими моральными соображениями. Еврейской аудитории все это было столь же хорошо известно, как и слушателям д-ра Делера в Кобурге. Достаточно двух примеров: Еврейское Телеграфное Агентство «сообщило, что правительство Соединенных Штатов сыграло важную роль в том, чтобы заставить западную Германию сделать евреям приличное предложение о сепарациях; британское правительство также сыграло в этом роль, хотя и в меньшей степени»; а еврейская газета «Зионист Геральд» в Иоганнесбурге писала: «Соглашение (Израиля) с Германией не было бы возможным без активной и очень эффективной помощи правительства Соединенных Штатов в Вашингтоне и Верховного комиссара США в Германии». Не иначе оценивала происшедшее и вся арабская печать, а когда один из американских корреспондентов попытался посетить один из лагерей арабских беженцев, его выпроводили оттуда с комментарием: «Какой смысл разговаривать с Вами? Мы арабы прекрасно знаем, что ни одна газета в Америке не может писать правды о палестинском вопросе». В Англии официальная версия событий была дана парламенту лордом Редингом, заместителем министра иностранных дел и сыном того вице-короля Индии, о котором кашмирский магараджа спрашивал за 30 лет до того сэра Артура Лотиана. Заявление лорда Рединга было, как полагается в таких случаях, вызвано соответственным «запросом», на этот раз со стороны социалистического пэра, лорда Гендерсона, начавшего с того, что «шесть миллионов евреев были отправлены на тот свет». Ответ лорда Рединга представляет несомненный интерес; он сказал, что платежи западной Германии новому государству будут «до некоторой степени носить характер морального возмещения, больше даже чем материального», и что они будут «основываться на подсчетах стоимости поселения в Израиле евреев, изгнанных нацистами из Европы». Это заявление вновь устанавливает принцип, согласно которому единственным нацистским преступлением, подлежащим возмещению, было преследование евреев; никому даже в голову не приходило просить возмещения в пользу поляков, чехов и любых прочих пострадавших от войны. Наиболее любопытным является указание на «моральное возмещение»: когда оно было высказано, около миллиона арабов были изгнаны сионистами из Палестины, и все просьбы о возвращении неоднократно и с презрением отвергались. Но самым характерным в заявлении Рединга являются слова о «поселении в Израиле евреев, изгнанных нацистами из Европы». Израиль является единственным местом в мире, где доступны точные сведения о еврейском населении. Согласно израильской правительственной статистике, оно составляло в 1953 году 1.4000.000 чел., из них всего лишь 63.000 евреев из Германии и Австрии (менее 5 % ). При известном напряжении фантазии эти 63.000 можно было бы считать единственными жителями Израиля, действительно изгнанными из Европы и расселенными в Израиле. Главная масса евреев прибыла из Польши, Румынии, Венгрии и Болгарии через некоторое время после окончания войны (причем вряд ли их могли оттуда «изгнать», поскольку в этих странах они были после войны под защитой особых законов и пользовались преимущественным зачислением на государственную службу) или же из северной Африки. Из западной Германии в пользу сионистского государства не существовало ни малейших моральных оснований, а если бы таковые когда-либо существовали, хотя бы в отношении упомянутых 63.000 евреев, то они давно уже были бы перевешены сионистским изгнанием почти миллиона арабов. Все это не имеет прецедентов в западной истории и лишь доказывает степень подчинения американского и английского правительства сионизму. Западную Германию заставили покрывать значительную часть стоимости вооружения и хозяйственного развития нового государства; этим была еще более приближена возможность новой большой войны, а перспективы для арабского мира еще более ухудшились. Сионистское государство было прочно поставлено на ноги, и последствия этого не замедлили сказаться. Оказание «давления» в этом вопросе на правительство западной Германии было одним из последних важных политических актов правительства Трумана, чей срок президентства на этом закончился. Как примечание к западногерманскому делу можно отметить, что в то же время западные оккупационные власти в Вене, действуя в данном случае в полном согласии с Советами, унизили маленькую Австрию (первую жертву Гитлера), наложив свое вето на австрийский закон об амнистии и возмещениях, который мог бы пойти на пользу некоторым не-евреям. Австрийское правительство (к тому времени снова считавшееся «суверенным») заявило протест американскому Верховному комиссару, обвинив его в подчинении приказам «эмигрантов из Австрии», работавших при его штабе в качестве «еврейских советников». Ни в английской, ни в американской печати ни одного вразумительного сообщения об этом эпизоде не появилось.

Примечания:
1) Это было не первой попыткой еврейства получить Палестину путем «взятки». В начале нашего столетия к турецкому султану Абдул Гамиду явилась делегация ведущих европейских евреев, предложившая ему астрономическую по тому времени сумму за отдачу Палестины евреям. Абдул Гамид, прозванный «красным султаном» за кровавую резню армян в конце прошлого века, считал однако своей задачей заботиться в первую очередь о судьбе своих мусульманских подданных, и указал еврейской делегации на дверь. Это не пошло ему на пользу: еврейские деньги были даны масонской организации «младотурок» и в 1908-09 г. в Турции произошла революция, отстранившая султана от власти. Центр «младотурок» находился в Салониках, где проживала большая колония евреев, принявших для вида мусульманство (как в средние века их «христианские» единоверцы — «марраны» в Испании), но продолжавших исповедовать Талмуд-Тору. Эти псевдо-мусульмане держали в своих руках значительную часть турецкой торговли (их единственными конкурентами были армяне) и располагали многочисленной агентурой во всех руководящих кругах турецкого государства, благодаря чему революция произошла в кратчайший срок и без малейшего сопротивления, хотя до тех пор масонская организация «младотурок» не пользовалась в стране ни малейшим влиянием.
           В захватившем в 1908-09 г. власть в Турции Комитете единения и прогресса» руководящую роль играли еврейские псевдо-мусульмане (Джавид-бей, Талаат-Паша и др.). С началом первой мировой войны Комитет разработал план физического уничтожения двухмиллионного христианского меньшинства в Турции — армян, и провел это уничтожение в массовом масштабе в 1915 г. Резня продолжалась (впоследствии также и греков) до 1922-23 г., уже при Кемале-«Ататюрке» («отец турок»), результатом были полтора миллионов вырезанных армян-мужчин, женщин и детей всех возрастов — и полмиллиона армянских беженцев во всем мире. См. Peter Lanne, «Der erste Volkermord des 20. Jahrhunderts», Мюнхен, 1977: автор освещает масонский характер «младотурецкой» революции и потворствование преступлениям младотурок после войны со стороны западных держав и Лиги Наций, но по-видимому незнаком с еврейским руководством турецкой революцией, что разумеется всегда держалось под величайшим секретом.

2) Обстоятельства смерти Рузвельта настолько загадочны, что одно только полное подчинение всех средств информации заговорщикам на самом «высшем уровне» могло утаить их от американской общественности. Несмотря на долголетнюю болезнь президента, смерть настигшая Рузвельта в его имении в Уорм Спрингс, в штате Джорджия, куда его сопровождал Генри Моргентау, была совершенно неожиданной. В свидетельстве о смерти, подписанном неким д-ром мед. Брюнном из военно-морского госпиталя Бетесда (из окна которого на 16-ом этаже четыре года спустя «выбросился» министр обороны Форрестол; см. примечание к главе 33), причиной смерти было указано «кровоизлияние в мозг», как следствие «артериосклероза». Американские законы, как федеральные, так и отдельных штатов, предписывают вскрытие трупов в случаях неожиданной смерти, в особенности, если дело идет о должностных лицах, не говоря уже о президентах. Кроме того, по американской традиции (обычай и для других стран) тела скончавшихся президентов выставляются в открытом гробу для прощания с ними. По смерти Рузвельта не последовало ни вскрытия, ни выставления тела. Труп президента был перевезен в запечатанном гробу в другое имение Рузвельта, Гайд Парк в штате Нью-Йорк, где он был похоронен. Гроб сопровождался вооруженными солдатами, получившими приказ стрелять во всякого, кто попытается открыть гроб. После похорон, могила в Гайд Парке охранялась день и ночь в течение нескольких месяцев вооруженной стражей, явно с целью воспрепятствовать возможной эксгумации.
Уже в 1948 г. в книге Эммануила Джозефсона «Странная смерть Франклина Д.Рузвельта» были сообщены подробности смерти президента, наряду с поистине сенсационными, но детально подтвержденными, сведениями об окружении президента, в руках которого он находился. Диагноз об артериосклерозе и якобы вызванном им ударе опровергается показанием личного врача президента, прикомандированного к нему морским министерством, вице-адмирала д-ра Росса МакИнтайра (Ross McIntire), не сопровождавшего Рузвельта в Уорм Спрингс; регулярные осмотры президента никаких признаков склероза мозговых артерий не показали, главной заботой врача было состояние сердца, что в возрасте пациента (73 года в день смерти) являлось вполне нормальным.
Причины недопущения президентским окружением (т.е. главным образом м-ром Генри Моргентау) вскрытия и выставления тела, согласно Джозефсону, не подлежат сомнениям: по свидетельству находившегося в Уорм Спрингс священника, президент был убит пулей в затылок, по-видимому разрывной, обезобразившей по выходе из черепа все лицо. Жена президента, Элеонора Рузвельт, объясняла невыставление тела тем, что это якобы «не было обычаем в семье Рузвельтов». Не говоря о том, что президент страны не подлежит «семейным обычаям», это не соответствует действительности: тело матери президента, Сары Делано Рузвельт, было, например, по распоряжению сына выставлено для прощания. Забыв об этом заявлении, м-р Рузвельт опровергла сама себя в журнале «Сатердей Ивнинг Пост» от 8 февраля 1958 г., написав (статья «On My Own»), что на следующий день после погребения в Гайд Парке ее сын Джимми обнаружил в сейфе личные указания президента на случай его смерти, в которых было особо оговорено, чтобы его тело было выставлено в Капитолии (здание конгресса США в Вашингтоне. Как она пишет, «странным образом» все остальные посмертные распоряжения президента, кроме одного этого, были выполнены дословно. По свидетельству, как Джозефсона, так и зятя президента, полковника Кертиса Далл (женатого на Анне Рузвельт), Элеонора Рузвельт была одной из главных пособниц окружения президента, управлявшего страной за его спиной и от его имени. См. Emanuel M.Josephson, «The Strange Death of Franklin D.Roosevelt», Chedney Press, New York, 1948; urtis B.Dall, «F.D.R. My Explited Father-In-Law», Christian rusade Publcations, Tulsa, Oklahoma, 1968.

3) Это представляется менее неожиданным в свете того, что Гарри Гопкинс характеризуется в книге полковника Далла, как «доверенное лицо» или агент Бернарда Баруха.

4) В вопросе Руммеля скрывалась «маленькая» деталь, ускользнувшая от внимания не только новозеландского бригадира, но и автора книги: Германия не «напала» на Англию, объявление войны исходило от Англии, а под ее «непреодолимым давлением» и от Франции (см. примечание к главе 36). Гитлер добился сотрудничества с Англией, считая главной опасностью для Европы большевизм, с которым он был готов бороться и военными методами. Англо-германское морское соглашение 1935 г., заключенное по инициативе Германии, добровольно ограничивало тоннаж германского военного флота одной третью британского, что одно уже исключало возможность «нападения» с германской стороны. Польско-германский конфликт столь же мало касался прочих держав и требовал их вмешательства, как и австро-прусская (1866), франко-германская (1870), русско-японская (1904) и ряд других европейских войн, имевших локальное значение, не говоря уже о вне-европейских войнах. Одно дело — рассчитывать на помощь близкого соседа и родственника при нападении с третьей стороны; другое — требовать той же помощи, нападая на третью сторону сам.

5) Основатель государства Израиль, Давид Бен-Гурион, открыто называл Бегина «фашистом», запретив ему поставить свою подпись (как члена «народного совета») под декларацией о создании Израиля. По данным британской администрации в Палестине, под руководством Бегина было убито более 20.000 арабов. Когда в 1977 г. Бегин стал премьер-министром, лишь немногие органы печати в Европе и Америке (давно, разумеется, заклейменные как «крайне правые» и «антисемитские») опубликовали плакаты английского командования в Палестине от июля 1947 г. с фотографией замученных до смерти, обезображенных до неузнаваемости и повешенных на деревьях двух английских солдат. Плакат приводил также фотографии 9 руководителей террористической банды «Иргун» с обещанием награды в 50.000 фунтов за поимку любого из них; первым в числе разыскиваемых преступников стоял Менахем Бегин. В год своего вступления в должность премьер-министра Бегин приехал с официальным визитом в Лондон, где правительство Маргарет Тэтчер принимало массового убийцу и военного преступника с почетным караулом и «красным ковром». Судя по отсутствию соответственных сообщений в печати, английская королева была все же избавлена от необходимости принимать убийцу английских солдат в Бэкингемском дворце.

6) Американская «революция» в 18-ом веке была делом рук такого «чуждого влияния», а именно масонства, о котором в книге Д.Рида говорится сравнительно мало. От аристократов Вашингтона, Гамильтона и Джефферсона до печатника Франклина и демагога Томаса Пейна, выгнанного из Англии и ставшего главным пропагандистом разрушительных идей в Америке, пока его не выгнали и оттуда, все руководство революцией состояло из масонов. Дело было задумано и организовано в масонских ложах Бостона и Филадельфии («братская любовь» в переводе с греческого), для ее оправдания перед одураченным «народом» не нашлось других причин, как гербовый сбор в пользу Англии и смехотворно низкий налог на привозной чай. Глава бостонских масонов Самуил Адамс (не смешивать с его троюродным братом Джоном А., вторым президентом США, и сыном последнего Джоном Квинси А., шестым президентом страны), начиная с 1760-х годов организовывал беспорядки и вел сепаратистскую пропаганду. В 1770 г. он натравил толпу бостонской шпаны на английских солдат в таможне, а когда трое хулиганов были убиты, это было представлено стране как «бостонская резня» (Boston Massacre). В 1775 г. бостонская ложа распорядилась не платить таможенного сбора за привезенный английскими кораблями чай и послала сотню переодетых «под индейцев» погромщиков захватить корабли и выбросить груз чая в море, что развязало войну за независимость и вошло в историю, как «бостонское чаепитие» (Boston Tea Party). Новое государство, вошедшее в союз с революционной Францией после 1789 г., управлялось с самого начала масонской кликой, не останавливавшейся перед убийством противников. Убийство в 1826г. масона Вильяма Моргана, намеревавшегося опубликовать отчет о секретах «братства», привело к созданию Антимасонской партии в 1828 г., ставшей третьей политической партией в стране и выставившей кандидата на президентских выборах. Однако, подчинение масонству печати и публицистики, школ, бесчисленных протестантских «церквей» и всей политической деятельности привело к тому, что через 10 лет Антимасонская партия сошла на нет и исчезла.
          Участие евреев в американском масонстве тех времен мало заметно; однако, взаимная связь масонов во всем мире и их подчинение единому центру никогда не представляли сомнений, на что всегда указывали папские энциклики, начиная с 1738 г., определявшие масонство не иначе, как служение Сатане и сохранившие свою действительность до наших дней. Содержащееся в большинстве энциклопедий сообщение, что первая масонская ложа в мире была организована в Лондоне в 1717 г. — сказка с целью дезинформации, что явствует хотя бы из того, что царь Петр I был «завербован» в масоны (и создал первые масонские ложи в России) главой лондонской ложи и строителем собора св. Павла в британской столице, сэром Христофором Реном (Sir Christopher Wren) уже в 1696 г., чем объясняется примитивная антицерковность великого реформатора и позорящие его память художества, вроде «всешутейшего и всепьянейшего собора», и издевавшегося над православной верой.
          Историки сходятся на том, что масонство является наследником впавшего в ересь средневекового ордена рыцарей-храмовников (тамплиеры), разгромленного французским королем Филиппом IV Красивым и папой Климентом V за сатанизм, поношение христианства, педерастию и стяжательство. Орден, действовавший на Ближнем Востоке и имевший отделы во всей Европе, собрал несметные богатства и участвовал в денежных операциях, которые в ту эпоху осуществлялись одними евреями. В 1314 г. в Париже были сожжены на костре гроссмейстер храмовников Жак де Моле (Molay) и его главные подручные. Французский историк наших дней, Морис Дрюон (Maurice Druon), еврей и масон, указывает в своем семитомном романе «Проклятые короли» («Les Rois maudits», Paris, первое изд. 1957 г.), что племянник казненного гроссмейстера, Жан де Лонгви (Longwy) возглавил ушедший в подполье орден, дав клятву мести королю и папе (оба умерли в следующем же 1315 г.). Согласно Дрюону, орден реорганизовался, немедленно по его запрещении, в международную тайную организацию, причем известны имена его гроссмейстеров вплоть до 18-го века, когда он, по всем данным, реорганизовался в современное масонство. Клятвы мести христианской церкви и монархиям, сопровождающиеся пронзанием кинжалом чучела с короной на голове принадлежат к ритуалу масонских посвящений в высшие степени.
          Французская революция руководилась от начала и до конца масонами. Бастилия, в которой содержались в 14-м веке арестованные тамплиеры, была разрушена, как символ «тирании» — в 1789 г. в ней содержались трое заключенных: один фальшивомонетчик, один убийца и половой психопат маркиз де Сад; охрана замка состояла из солдат-инвалидов под командой офицера, чью голову парижская чернь носила по улицам на пике. В замке Тампль в Париже, в свое время конфискованном у тамплиеров, содержалась французская королевская семья и отсюда Людовика XVI и Марию-Антуанетту повезли на казнь. Иллюминаты, розенкрейцеры, карбонарии и многочисленные прочие объединения 18 и 19-го веков — отпрыски одной и той же всемирной организации, ею же созданы и руководятся и бесчисленные «безобидные» общества, от эсперантистов (изобретатель этого «языка», уничтожающего в случае своего введения всю европейскую культуру, — варшавский врач-еврей Заменгоф), клубов «Ротари» и «Лайонс» до законспирированно действующей финансово-промышленной мафии «бильдербергеров» и «трилатералов», ставящей себе цель создания мирового правительства и руководства мировой экономикой из одного центра, в национальной принадлежности которого не существует сомнений и чья деятельность возвращает читателя к главной теме настоящей книги.

7) Дугласу Риду видимо осталось неизвестным, как это 822 млн. долларов немедленно обнаружили тенденцию к возрастанию в астрономической прогрессии. В марте 1953 г. боннский Бундестаг утвердил уплату Израилю «возмещения» в сумме трех с половиной миллиардов марок, из них 3 млрд. неоплаченными товарами западногерманской промышленности (что соответствовало по тогдашнему курсу доллара 822 млн. долларов) и дополнительно полмиллиарда марок наличными еврейским международным организациям (еще 137 млн. долларов!). Президент Всемирного еврейского конгресса Наум Гольдман пишет в своей книге «Еврейский парадокс» (Le Paradoxe juif, Paris, стр. 149), что до того «некоторые еврейские организации», не названные им были готовы удовольствоваться «смехотворными» 20 миллионами марок — по-видимому суммой, более или менее соответствовавшей действительным убыткам европейских евреев в результате войны; однако, когда он, Гольдман, «взялся за дело», то сумма германских платежей выросла до 80 миллиардов марок, что в 20 раз превышало то, что готов был уплатить Бундестаг. В немецкой печати неоднократно указывалось, что к 1985 году уже выплаченные Израилю суммы достигли 100 миллиардов марок и что окончательный (?) общий размер платежей достигнет, по крайней мере, 140 миллиардов. Немногие органы печати, поместившие эти сведения, неизменно характеризуются прочей прессой, как «крайне-правые», однако опровержения указанных данных ниоткуда не последовало.
В той же книге Гольдмана указывается, что с маленькой Австрии сионисты содрали 30 миллионов долларов, хотя Австрия всюду (в том числе и в книге Дугласа Рида) изображается, как «первая жертва Гитлера», и, казалось бы, к уплате «репараций» несуществовавшему до 1948 г. государству не может быть обязана.

(Продолжение)