Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Часть третья
|
«Сильно терзалось сердце Наше» «Через страдания — к небесной славе» «Святителю отче Тихоне, моли Бога о нас» |
«СИЛЬНО ТЕРЗАЛОСЬ СЕРДЦЕ НАШЕ...»
Опираясь на данное ему разрешение церковной деятельности, Патриарх начал организовывать Церковное управление: созвал временный Священный Синод из трех архиереев: архиепископа Илариона (Троицкого;
† 1929), архиепископов Серафима (Александрова; † 1938) и Тихона (Оболенского; † 1926) — и восстановил деятельность прежнего состава Московского Епархиального Совета под председательством профессора протопресвитера Василия Виноградова, принимавшего также участие и в важнейших заседаниях Синода. История, сущность и оценка обновленческого раскола и выводы, обязательные для всех членов Церкви, были изложены Святейшим Патриархом Тихоном в его основном Послании от 15 июля 1923 года. Святейший писал: «Более года по обстоятельствам, всем известным. Мы были отстранены от Нашего пастырского служения и не имели возможности стоять лично у кормила правления, чтобы хранить освященные веками предания Церкви. Посему, как только наступили эти обстоятельства, в точном соответствии с постановлением Собора, установившего порядок патриаршего управления в Русской Церкви, и с определением состоящего при Нас Священного Синода от 7 ноября 1920 года, Мы признали за благо передать на время Нашего удаления от дел всю полноту духовной власти назначенному Нами заместителю Нашему митрополиту Ярославскому Агафангелу, с тем, чтобы им был созван II Поместный Собор Российской Церкви для суждения о высшем управлении Церковью и о других церковных нуждах, против чего, как Нам было сообщено, не возражала и гражданская власть. Митрополит Агафангел изъявил согласие принять на себя возложенное Нами поручение. Но по причинам, от него не зависящим, он не мог приступить к выполнению своих обязанностей.«Услышав радостную весть об освобождении Святейшего Патриарха Тихона из заключения, толпы народа направились к Донскому монастырю, чтобы присутствовать при первом его служении или хотя бы увидеть его. ...Народ все подходил и подходил. Большинство получивших благословение не уходили, а только становились в стороне, и поэтому создавалось впечатление, что толпа не убывает. Святейший, видимо, устал, он несколько раз посмотрел на окружающее его море голов и, наконец, спросил: «Много ли вас еще, православные?» И множество голосов из окружающей толпы, как бы не поняв вопроса, дружно закричали: «Много, много, Ваше Святейшество, гораздо больше, чем нехристей». Патриарх ласково улыбнулся и продолжал благословлять народ, пока не подошел последний человек...» (Из воспоминаний М.А. Беляевой) |
Этим воспользовались честолюбивые и своевольные люди, дабы войти во двор овчий не дверьми, а прилазя инуде и восхитить не принадлежащую им высшую церковную власть Православной Российской Церкви. 18 мая истекшего года к Нам, находившимся тогда в заключении на Троицком подворье, явились священники: Введенский, Белков и Калиновский (недавно сложивший с себя сан) — и под видом заботы о благе Церкви подали Нам письменное заявление, в котором, жалуясь на то, что вследствие сложившихся условий церковные дела остаются без движения, просили Нас вверить им канцелярию Нашу для приведения в порядок поступающих в нее бумаг. Сочтя это полезным, Мы уступили их домогательствам и положили на их заявление следующую резолюцию: «Поручается поименованным ниже лицам, т.е. подписавшим заявление священникам, принять и передать Высокопреосвященному Агафангелу по приезде его в Москву синодские дела при участии секретаря Нумерова». По силе этой резолюции им было поручено лишь принять дела и передать их митрополиту Агафангелу, как только он приедет в Москву. О том, как они должны поступить с принятыми делами, если бы митрополит Агафангел совсем не явился в Москву, никаких распоряжений Нами сделано не было, потому что самой возможности этого Мы тогда не могли предвидеть, а на то, что они сами в таком случае должны были бы заменить митрополита и стать во главе церковного управления, в резолюции благословения быть не могло, так как полномочия, связанные с саном епископа, не могут быть передаваемы пресвитерам. Тем не мене эту резолюцию Нашу они объявили актом передачи им церковной власти и, согласившись с епископами Антонином и Леонидом, образовали из себя так называемое церковное управление. Чтобы оправдать это самочинное деяние, они неоднократно и в печати, и в публичных собраниях утверждали, что приступили к управлению Церковью по соглашению с Патриархом («Правда» от 21.5.22), что они состоят членами высшего церковного управления «согласно резолюции Святейшего Патриарха Тихона»... и «приняли из рук самого Патриарха высшее управление Церковью»...
Ныне торжественно и во всеуслышание с сего священного амвона свидетельствуем, что все эти столь решительные заявления их о соглашении с Нами и о передаче Нами прав и обязанностей Патриарха Российской Церкви высшему церковному управлению, составленному епископами Антонином и Леонидом, священниками Введенским, Красницким, Калиновским и Белковым, — не что иное, как ложь и обман, и что перечисленные лица овладели церковной властью путем захвата самовольно, без всяких установленных правилами нашей Церкви законных полномочий. На таковых Святая Церковь изрекает строгие прещения.
Николо-Угрешский монастырь
«Совершая богослужение по чину, который ведет начало от лет древних и соблюдается по всей Православной Церкви, мы имеем единение с Церковью всех времен и живем жизнью всей Церкви... При таком отношении... пребудет неизменным великое и спасительное единение основ и преданий церковных... Божественная красота нашего истинно-назидательного в своем содержании и благодатно-действенного церковного богослужения, как оно создано веками апостольской верности, молитвенного горения, подвижнического труда и свято-отеческой мудрости и запечатлено Церковью в чинопоследованиях, правилах и уставе, должна сохраниться в Святой Православной Русской Церкви неприкосновенно, как величайшее и священнейшее Ее достояние...» Святитель Тихон |
Святейший Патриарх Тихон в гостях у митрополита Московского и Коломенского Макария (Невского) в Николо-Угрешском монастыре. 1 сентября 1920 года святителю Макарию († 1926) по предложению Патриарха Тихона был присвоен, как мужу апостольской ревности, почетный титул «митрополита Алтайского». Митрополит Макарий, будучи на покое, проживал в Николо-Угрешском монастыре до его закрытия, затем недолгое время жил в с. Котельники, где вскоре и умер; был погребен при церкви, а позже прах был перенесен в Троице-Сергиеву Лавру — под Успенский собор. |
Слева от Патриарха сидит митрополит Макарий, справа — епископ (впоследствии архиепископ) Звенигородский Николай (Добронравов; † 1937); крайний слева — епископ Серпуховской Арсений (Жадановский; † 1937); с цветами сидит епископ (впоследствии архиепископ) Феодор (Поздеевский; † 1937). «...как в древности пророку Илии явился Господь не в буре, не в трусе, не в огне, а в прохладе, в веянии тихого ветерка, так и ныне на наши малодушные укоры: Господи, сыны Российские оставили завет Твой, разрушили Твои жертвенники, стреляли по храмовым и кремлевским святыням, избивали священников Твоих — слышится тихое веяние словес Твоих: еще семь тысяч мужей не преклонили колена пред современным Ваалом и не изменили Богу истинному (3 Цар. 19, 14; 18)».Святитель Тихон |
По 16-му правилу Антиохийского Собора, епископ, отступивший от указанного порядка и самовольно вторгшийся в чужую епархию, хотя бы об этом его просил и весь народ, извергается из сана за грех нарушения церковных законов.
Лица, учредившие самозванное церковное управление в Москве и повинные в этом перед Церковью, отягчили свое положение еще посвящением епископа в незаконно захваченные области, так как поставили себя этим под действие 35-го правила святых Апостолов, угрожающего лишением сана как посвящающим в чужой епархии, так и посвященным ими. И как же воспользовались они незаконно захваченной церковной властью?
Они употребили ее не на созидание Церкви, а на то, чтобы сеять семена пагубного раскола, чтобы лишать кафедр православных епископов, оставшихся верными своему долгу и отказавших им в повиновении, чтобы преследовать благоговейных священников, согласно канонам церковным не подчинившимся им, чтобы насаждать всюду так называемую «живую церковь», пренебрегающую авторитетом Вселенской Церкви, и стремящуюся к ослаблению необходимой церковной дисциплины, чтобы дать торжество своей партии и насильственно, не считаясь с соборным голосом всех верующих, осуществлять в жизни ее желания.
Всем этим они отделили себя от единого тела Вселенской Церкви и лишили себя благодати Божией, пребывающей только в Церкви Христовой. А в силу этого все распоряжения не имеющей канонического приемства и незаконной власти, правившей Церковью в наше отсутствие, недействительны и ничтожны, а все действия и таинства, совершаемые отпавшими от Церкви епископами и священниками, безблагодатны и не имеют силы, и верующие, участвующие с ними в молитве и таинствах, не только не получают освящения, но подвергаются осуждению за участие в их грехе.
Сильно терзалось сердце Наше, когда до нас доносились смутные известия о церковных нестроениях, возникших в Церкви после Нашего отстранения, о насилиях самочинного и самозванного церковного правительства, о возникновении и борьбе партий, о духе злобы и разделения там, где должен веять дух любви и братского единения. Но Мы ничем, кроме келейной молитвы, не могли содействовать умиротворению Церкви и уничтожению в ней этой пагубной распри, пока не получили свободу. Ныне же, выйдя из стен заключения и ознакомившись подробно с положением церковных дел, Мы снова восприемлем Наши первосвятительские полномочия, временно переданные Нами заместителю Нашему митрополиту Агафангелу, но им по независящим обстоятельствам не использованные, и приступаем к исполнению своих пастырских обязанностей, моля усердно Владыку Церкви, Господа нашего Иисуса Христа, да подаст нам силы и разумение к устроению Церкви Своей и к водворению в ней духа любви, мира и смирения. Вместе с тем Мы призываем всех епископов, иереев и верных чад Церкви, которые в сознании своего долга мужественно стояли за богоустановленный порядок церковной жизни, и просим оказать Нам содействие в деле умиротворения Церкви своими советами и трудами, а наипаче молитвами Создателю всех и Промыслителю Богу. Тех же, которые волею или неволею, ведением или неведением попощнулись в настоящем веке лукавствия и, признав незаконную власть, отпали от церковного единства и благодати
Божией, умоляем сознать свои грех, очистить себя покаянием и возвратиться в спасающее лоно Единой Вселенской Церкви.
Благословение Господне да будет со всеми вами, молитвами Богородицы и Приснодевы Марии, святых Отец наших Петра, Алексия, Ионы, Филиппа, Ермогена, святителей Московских и чудотворцев, и всех святых Российской земли, от века благоугодивших. Аминь».
Это воззвание, прозвучавшее как величественный благовест ко всей России, открыло собой полосу покаяния многих обновленцев. Стремясь не на словах только к истинному церковному миру, Святейший поручил состоявшему при нем архиерейскому Синоду вести переговоры с главенствующими обновлениями о присоединении их к Православной Церкви. Толпами шли обновленческие священники и архиереи на путь покаяния перед Церковью и ничего не встречали у Святейшего, кроме безграничной ласки и всепокрывающей, подчас совсем незаслуженной любви.
«Он имел особенную широту взглядов, способен был понять каждого и всех простить», — вспоминал о Патриархе Тихоне митрополит Сергий. Но это не было уклонением от строго православной линии. Наоборот: «Прошу верить, что я не пойду на соглашения и уступки, которые поведут к потере чистоты и крепости Православия», — твердо сказал Патриарх в ответ на резолюцию елизаветградского духовенства о примирении с Красницким. Вот почему 5 апреля 1924 года он обратился с новым кратким Посланием, обличающим тяжкие преступления вождей обновленческого раскола. В этом Послании
Святейший на основании церковных канонов и от имени единомысленной с ним Православной Церкви подверг обновленцев каноническому запрещению и подтвердил, что они впредь до раскаяния находятся вне общения с Церковью.Промыслу Божию было угодно, чтобы освобождение Патриарха совпало с приездом в Москву только что отбывшего срок своей ссылки (первой) викария Московской епархии архиепископа Илариона (Троицкого), в прошлом профессора и инспектора Московской Духовной Академии. Замечательный богослов и духовный писатель, обладавший необыкновенным ораторским талантом, архиепископ Иларион сразу же стал, можно сказать, правой рукой Святейшего Патриарха. Владыка Иларион встречался для переговоров с сотнями священников, мирян, монахов и монахинь, договаривался с приходами о чине их присоединения к Патриарху, разработал чин «Покаяния». Огромная заслуга этого человека и в том, что он договорился с Е.А.Тучковым (представитель ГПУ, ведавший церковными делами) издать «Разъяснения к Инструкции от 11 июня 1923 г.». Эти «разъяснения» фактически сводили на нет саму Инструкцию.
«Патриарх имел особенную широту взглядов, способен был понять каждого и всех простить…» Митрополит Сергий (Страгородский) |
В книге протоиерея Михаила Польского «Новые российские мученики» есть строки о том, что Патриарха ради пользы Церкви уговаривали отречься от власти и на эту точку зрения якобы успели склонить архиепископа Илариона, который, правда, настолько скоро «сознал свою ошибку, что об этой его позиции далеко не все и среди епископата знали». Эти слова вызывали и вызывают немалое смущение у всех почитателей памяти Владыки Илариона. В утешение приведем другие строки — из воспоминаний профессора протопресвитера Василия Виноградова, непосредственного участника описываемых событий: «...я могу решительно заявить: никогда ни на один момент и ни в какой форме вопрос отречения Патриарха от власти не занимал Патриаршее церковное управление и преданных Патриарху епископов... Это была как раз точка зрения, или точнее сказать, боевой лозунг врагов Патриарха — обновленцев... Весь народ и все окружающие Патриарха были проникнуты таким несокрушимым порывом любви и преданности к Святейшему и радостью его возвращения к власти... что тут ни одному церковному деятелю не могло и на мысль придти выступить с предложением отречения Патриарха от власти... Главным же вдохновителем и вождем так пламенно настроенного патриаршего окружения и народных масс был именно архиепископ Иларион с его огненным словом, неутомимый обличитель обновленческой неправды... Для меня несомненно, что автор (О.Михаил Польский. — Ред.) сообщения был введен в крайне досадное заблуждение со стороны лиц, питавших излишнее доверие сообщениям советских газет. В действительности же все это — чистейшая, крайне недобросовестная провокационная выдумка возглавлявшего тогда самозванное церковное управление архиепископа (у обновленцев — митрополита) Евдокима (Мещерского). Он уведомил Патриарха, что... желает войти в переговоры по примирению обновленческой церкви с Патриархом... На заседании архиепископ Евдоким, к изумлению патриаршей депутации (архиепископ Серафим, архиепископ Иларион и профессор протоиерей Василий Виноградов. — Ред.), повел речь... о том, что Патриарх ради мира и блага Церкви должен
отречься от власти... Все члены депутации были возмущены... Через ряд дней в газетах появилось «Интервью» архиепископа Евдокима, в котором он заявил, что будто бы теперь даже такие ближайшие сотрудники Патриарха, как архиепископ Иларион, пришли к убеждению о необходимости... отречения Патриарха от власти... Предпринят был ряд попыток поместить в советских газетах опровержение, но все они остались безрезультатными... В Москве, где очень хорошо знали истинное положение дела, никто в церковном мире этой заметке не поверил, но в провинции, где привыкли верить печатному слову и где архиепископа Илариона близко не знали, нашлось немало простодушных людей...»Так как советская власть уже признала законным церковным управлением самозванное обновленческое управление, то Патриаршее управление являлось как бы контруправлением, а сам Патриарх в официальных органах печати «Известия» и «Правда» именовался уже «бывшим Патриархом». Это «нелегальное» Патриаршее управление не решались ликвидировать в силу данного Патриарху обещания свободы церковной деятельности и все более ширившейся народной поддержки, а также в угоду общественному мнению европейских народов. Но в лице начальника церковного отдела ГПУ Тучкова постоянно велась скрытая, «закулисная» работа с целью подорвать патриарший авторитет. Отношение Тучкова к Патриаршему управлению было, по словам протопресвитера Василия Виноградова, «нечто вроде игры в кошки с мышкой». С одной стороны, он дает постоянно чувствовать, что управление — нелегальная организация, и потому ГПУ в любой момент может его закрыть, а с другой стороны, тот же Тучков ультимативно предъявляет к нему требования о проведении различных мероприятий, которые подчас равносильны саморазвалу и самоуничтожению. Каждое такое требование сопровождалось обещанием дарования легализации. «Под постоянным гнетом таких неприемлемых к исполнению требований, — пишет в своих воспоминаниях протопресвитер Василий Виноградов, — ни один член Патриаршего управления, идя утром в управление, не мог быть уверен, что он не будет там арестован. И такая игра «кошки с мышкой» с Патриаршим управлением продолжалась до самой кончины Святейшего».
Среди длинного ряда намеренно разрушительных для церковной жизни требований Тучкова нужно отметить прежде всего требование введения «поминовения властей» за богослужением и требование введения нового стиля в церковную жизнь. Ультимативное требование о введении в богослужение поминовения советской власти было предъявлено Патриарху почти тотчас же по освобождении Святейшего с мотивировкой
, что так как организованное им Церковное управление и вся связанная с ним организация Патриаршей Церкви является нелегальной, то она может быть до некоторой степени еще терпимой при непременном условии признания Патриархом советской власти. Актом такого формального, открытого и прямого признания советской власти и должен был быть, по мысли Тучкова, акт издания Патриаршего указа о введении поминовения властей за богослужением. Конечно, в таком акте признания советской власти со стороны Патриарха эта власть не имела ни малейшей внутренней нужды (в смысле ее устойчивости), но она хотела этим актом самым решительным образом скомпромитировать Патриарха как на внешнем фронте — среди русской эмиграции, так особенно и прежде всего среди того церковного народа, который теперь снова встал под церковное водительство Патриарха. Этот акт, по расчетам ГПУ, должен был решительно отпугнуть народ от Патриарха политически, а через то, как оно было убеждено, и религиозно. Патриаршее управление хорошо понимало не только эту сторону дела, но еще и другую, не менее опасную, — ту крайнюю остроту горечи оскорбленного религиозного чувства верующего, которое не могло примириться с упоминанием за богослужением и тем самым с церковным санкционированием безбожной власти. К тому же этим упоминанием у богослужения отнималось еще нечто дорогое для угнетенного народного сердца: здесь, в стенах храма, где все оставалось неизменно по старине, русский человек чувствовал себя доселе как бы на блаженном острове, единственном во всем «царстве» советского режима, на который еще не проник этот режим. Здесь был для него драгоценный остаток другого мира — мира «Святой Руси». Введение в богослужение упоминания советской власти означало «ложку дегтя в бочку меда». Патриаршему управлению выпала трудная задача — выработать такую формулу поминовения, которая менее всего претила бы религиозному чувству молящегося народа и в то же время была бы приемлема и для советской власти. Над этим особенно много потрудился архиепископ Иларион. Форма поминовения царской власти имела личный характер (имя Государя). Формуле поминовения советской власти решено было дать характер безличный: поминовение власти вообще, без имен ее носителей. Формула поминовения царской власти заключала в себе поминовение именно верховной власти. В новую формулу вносится поминовение просто «властей», каковое понятие обнимает не верховную лишь власть, но все вообще «власти»в государстве сверху донизу (подобно тому, как в евхаристической молитве Василия Великого: «Помяни, Господи, всякое начало и власти, и иже в палати, братию нашу»). Но самое главное, в формуле царского поминовения ясно выражалось моление о благоденствии власти: «О еже покорити под нози его всякаго врага и супостата». В новой же формуле не было никакого дополнительного выражения, которое бы указывало, о чем собственно нужно молиться при поминовении «властей» — о их ли благоденствии, или же их вразумлении и обращении на путь истины (как в евхаристической молитве Василия Великого:«Возглаголе в сердца их благая о Церкви Твоей и всех людей твоих благия во благости соблюди, лукавыя — благи сотвори»), или же, наконец, об избавлении от нее. На сугубой ектении в формулу поминовения внесены были слова молитвы Василия Великого: «Да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте». Одним словом, выработана была формула поминовения «властей» без выражения какого-либо отношения к ним: «О стране Российской и властех ее». К счастью, этих внутренних тенденций новой формулы Тучков не заметил, но зато он заподозрил другую тенденцию, в которой епископ Иларион и Патриаршее управление были вовсе не повинны. Тучков в самой резкой форме поставил вопрос: «А почему здесь не отмечено, что дело идет именно о советских властях?! А может быть, вы здесь разумеете и приглашаете молиться о белогвардейских властях...» Он категорически потребовал вставить в формулу слово «советских». Требование это, безусловно, было неприемлемо — более одиозного и нетерпимого для слуха молящихся слова трудно было и придумать. Нелегко было и придумать достаточно убедительных для Тучкова возражений против вставки этого слова. Однако после длинных переговоров такое возражение было найдено: архиепископу Илариону удалось убедить Тучкова, что слово «советских» никак нельзя вставить в богослужебную формулу, потому что это слово современное, а все богослужение в Церкви, согласно нерушимому закону Русской Церкви, совершается на славянском языке. Тучков в конце концов сдался, но тотчас предъявил другое требование: введение в церковную жизнь нового стиля.
В гражданской жизни введение этого стиля было мало чувствительно для народных масс; для них это было только переименование одних чисел месяца в другие и, таким образом, некоторое, так сказать, арифметическое затруднение. Совсем другое означало для народа введение нового стиля в церковную жизнь. Здесь это означало коренную ломку всего его исторически сложившегося церковного быта и мировоззрения. Поэтому если бы введение нового стиля в церковную жизнь последовало даже в царское время и за авторитетом священной власти Государя, то и тогда это вызвало бы в народных массах весьма настойчивую оппозицию и, быть может, новый раскол «старостильников». Но в данный момент новый стиль являлся для верующего русского народа как бы «антихристовой печатью», печатью безбожной тирании большевизма, и введение его в церковную жизнь воспринималось верующим сердцем как большевизация церковной богослужебной жизни. Мало того, так как после ареста Патриарха введение нового стиля в церковную жизнь учинило самозванное обновленческое церковное управление, то и введение его в церковную жизнь Патриаршей Церкви должно было неминуемо быть воспринято верующим сердцем как оскорбительная для него «обновленизация» Патриаршей Церкви, как потрясающий знак того, что и Патриаршая Церковь пошла по пути обновленчества. На настойчивое требование советской власти введения в церковную жизнь нового стиля Патриарх в течение двух-трех месяцев отвечал категорическим отказом. Советская власть для своего требования представляла довольно сильную мотивировку государственно-хозяйственного характера. Но и Патриарх имел со своей стороны не менее сильный аргумент для своего отказа: введение нового стиля означало откол Русской Церкви от всей Восточной Православной Церкви, от единства церковной жизни со всеми Восточными Патриархами и Поместными Церквами. И перед силой этого аргумента советская власть сочла за нужное отступить. Но ненадолго.
В том же 1923 году произошло в жизни Восточной Православной Церкви событие, которое дало советской власти возможность устранить в сознании Патриарха и Патриаршего управления этот, казалось, непреодолимый против нового стиля аргумент, именно «Всеправославный церковный конгресс» в Константинополе под председательством Константинопольского Патриарха. На этом конгрессе, как известно, было принято решение ввести новый стиль в богослужебную жизнь Православной Церкви. Советская власть постаралась заполучить от Патриарха Константинопольского официальную копию этого постановления и вручила его Патриарху Тихону, но, конечно, намеренно не сообщила, что это постановление конгресса было принято не всеми Восточными Патриархами и Патриархатами. Патриаршее же управление, оторванное от каких-либо прямых сношений с прочими Поместными Церквами, не имея возможности получения каких-либо известий о церковной жизни за пределами Советской России, ничего вообще об обстоятельствах, связанных с этим конгрессом, не знало. Вследствие этого Патриарх и Патриаршее управление, получив официальную копию означенного постановления, лишились единственного веского в глазах советской власти аргумента против нового стиля — ссылки на Православный Восток и всю Православную Церковь — и теперь остались безоружными против обвинения, что они отказываются от введения нового стиля исключительно по «контрреволюционным» мотивам. Патриарх и Патриарший Синод в сентябре 1923 года постановили принять новый стиль в церковную жизнь, но ввести его так, чтобы предстоящий Рождественский пост фактически обнимал полностью законный срок — 40 дней и поэтому фактически начался 15 ноября уже по новому стилю (2
ноября по старому).По поручению Патриарха архиепископ Иларион составил соответствующее Патриаршее Послание, где введение нового стиля мотивировалось ссылкой на постановление «Всеправославного конгресса», возглавленного Константинопольским Патриархом, и необходимостью сохранять единство богослужебной жизни со всей Православной Церковью, уже принявшей новый стиль. Оглашение этого Патриаршего Послания последовало 1 октября старого стиля, в праздник Покрова Божией Матери, при патриаршем служении в Московском Покровском монастыре.
До самого момента запричастного стиха никто из сослуживших Патриарху не знал, кому он поручит прочтение своего Послания — все полагали, что громогласному протодиакону. Но вот Патриарх вдруг подозвал сослужившего протоиерея отца Василия Виноградова и, вручив ему рукописный (единственный в этот момент) текст Послания, предложил ему тотчас прочесть его перед народом. Обладая слабым голосом, отец Василий пытался отказаться, ссылаясь на то, что при слабости голоса и плохой акустике громадного храма мало кто услышит его чтение. Но Патриарх с обычной ему улыбкой возразил: «Ну это ничего, ничего, прочитайте Вы, прочитайте». В результате недостаточно громкого чтения отца Василия только передние ряды богомольцев могли, и только частично, расслышать кое-что из Послания; до подавляющей же массы богомольцев долетели только отдельные слова, из которых они могли лишь понять, что речь идет о новом стиле, а что именно о нем здесь возвещалось — осталось для них неясным. Может быть, и даже вернее всего, благодаря именно этому народная масса, переполнявшая храм, никак не реагировала на Послание ни в храме, ни около него. Но некоторые из духовенства за последовавшей после богослужения торжественной трапезой шутя говорили отцу Василию: «Ну хорошо, что вы так читали, что трудно было расслышать и понять, а то нашлось бы немало ревнителей старого стиля, которые вас непременно побили бы, считая, что вы от себя это читали». После, в частной беседе, он спрашивал Патриарха:
«Почему Вы настаивали, чтобы я именно читал Ваше Послание, тогда как Вы хорошо знаете, что у меня голос слишком мало подходит для такого всенародного чтения?» Патриарх с улыбкой ответил: «Это ничего, ничего... Вы не беспокойтесь об этом».
Таким образом, Патриаршее Послание о новом стиле было в Покровском монастыре торжественно оглашено и имелось в Патриаршем управлении только в одном — рукописном экземпляре. Чтобы фактически ввести новый стиль в церковную жизнь, возможно менее безболезненно, необходимо было, чтобы Послание было напечатано и разослано епархиальным архиереям при указах Священного Синода, а по всем приходам всех епархий при указах соответствующих епархиальных управлений, и притом с таким расчетом времени, чтобы экземпляры Послания и сопроводительные указы дошли всюду своевременно, то есть не позже, по крайней мере, 1 ноября старого стиля — 14 ноября нового стиля; иначе Рождественский пост не мог бы фактически начаться 15 ноября по старому стилю.
Ввиду этого Патриаршее управление должно было уже к 1-3 ноября иметь в своем распоряжении все печатные экземпляры Патриаршего Послания. Но этого-то как раз и не случилось. И это обстоятельство повлекло отмену нового стиля.
После того, как Патриаршее Послание о новом стиле торжественно огласили за богослужением в присутствии самого Патриарха перед массой народа и об этом факте оповещено было во всех советских газетах, как центральных, так и на местах, и в московских церквах везде начали служить по новому стилю, Тучков решил, что теперь Патриархом сделан шаг бесповоротный, такой шаг, которым он уже окончательно обязал себя перед русским народом и всем миром фактически ввести новый стиль. Тучков решил поставить дело так, чтобы народ оказал на почве введения нового стиля возможно большую оппозицию Патриарху. А так как все основания к такой оппозиции очень убедительно устранялись содержанием Патриаршего Послания, то Тучков решил лишить Патриаршее управление возможности разослать вместе с указами о введении нового стиля и Патриаршее Послание. По его указанию типография
задерживала его печатание на неопределенное время, оправдываясь недостатком времени. По просьбе Патриаршего управления Тучков обещал ускорить печатание Послания, но не исполнил обещания. Послание не было напечатано и в советских газетах. А вместо того в центральных советских газетах, по инспирации Тучкова, была в это время напечатана заметка, единственной целью которой могло быть только настроить верующий народ Патриаршей Церкви против принятия нового стиля. В этой заметке сообщалось, что «Всеправославный конгресс», вынесший решение о введении в церковную жизнь нового стиля, был обновленческого характера, а созвавший его Патриарх Константинопольский — обновленец. Таким образом народу внушалось, что введением нового стиля Патриарх Тихон и сам переходит на сторону обновленцев и туда же ведет весь доверившийся ему народ. Более действенной агитации среди верующего народа против принятия нового стиля трудно было и придумать. Хорошо зная, что без разрешения Тучкова ни одна заметка о церковных делах не может быть напечатана в центральных советских газетах, Патриаршее управление послало к Тучкову делегацию с протестом против помещения данной заметки, пытающейся сорвать такое важное для государства мероприятие, как введение нового стиля в церковную жизнь. Тучков, благодушно улыбаясь, ответил, что он будто бы ничего об этой заметке не слыхал и не знает. Делегация указала, что, если в течение ближайших дней Послание не будет напечатано, будет уже поздно и придется возвратиться на старый стиль. Будучи вполне убежден, что возвращение к старому стилю для Патриарха теперь уже совершенно невозможно, Тучков ответил тем же равнодушно-холодным тоном: «Ну уж вы там как хотите... дело ваше».Но Тучков весьма ошибался в действительном положении дела с введением нового стиля. Священный Синод решил указа о введении нового стиля епархиальным архиереям не посылать, пока не будет возможности получить из типографии экземпляры Послания и приложить Послание к указу. Таким образом, епархии указа в это время еще не получили и посему нового стиля у себя официально не объявляли и не вводили. Что касается Московской епархии, то. заранее предполагая возможность провокации со стороны Тучкова и готовясь к возможности в этом случае безболезненного «отступления на старые позиции», архиепископ Иларион испросил у Патриарха разрешение указ о введении нового стиля разослать тотчас же только по церквам одного города Москвы (духовенство и народ которой были непосредственными свидетелями оглашения Патриаршего послания в храме Покровского монастыря в присутствии самого Патриарха) и таким образом фактически ввести новый стиль только в Москве. В отношении же прочих церквей всей Московской епархии испрошено было разрешение такого указа не посылать до напечатания и рассылки объясняющего дело Патриаршего Послания. При такой ситуации можно было, чего Тучков не подозревал, легко в случае нужды возвратиться на старый стиль. Так и пришлось сделать. Когда оказалось, что и к 5 ноября нового стиля Послание еще не напечатано, то Патриаршее управление, опираясь на брошенную Тучковым делегации неосторожную фразу — «делайте, как хотите», — сочло себя вправе возвратиться на старый стиль.
С согласия Патриарха, по распоряжению епископа Илариона (как управляющего Московской епархией) Московский епархиальный совет разослал по московским церквам указы, в которых сообщалось, что вследствие задержки с печатанием Патриаршего Послания введение нового стиля откладывается на неопределенное время. Получив такие указы, все московские приходы, три недели тому назад, хотя и вполне спокойно и покорно воле Патриарха, но с большим прискорбием перешедшие на новый стиль, теперь тотчас же с большой радостью возвратились на старый. На другой же день от нового стиля в церковной жизни патриаршей Москвы не осталось и следа. Такой оборот дела был совершенно неожиданным для Тучкова. Но он попытался поправить дело своеобразной своевольной дерзкой выходкой. Он приказал типографии наконец напечатать Патриаршее Послание и, хотя знал, что оно уже отменено, распорядился расклеить его на всех афишных столбах Москвы. Но и здесь Тучков имел мало успеха: все приезжающие в Москву церковные люди, смущенные тем, что они читали в Послании, спешили в ближайшую московскую церковь, а там им с торжеством объясняли, что «это было, да прошло».
Наконец, Тучков решил припугнуть Патриарха и вызвал его к себе. Он в категорической форме потребовал от Патриарха, чтобы последний вызвал к себе обновленческого митрополита Евдокима и выработал с ним совместную декларацию о примирении. Тучков напомнил, что, хотя Патриарх и освобожден, но остается обвиняемым до тех пор, пока судебное дело не прекращено, и обновленцы — официально допущенная к управлению Русской Церковью организация. К удивлению Тучкова Патриарх Тихон заговорил еще более резким тоном. Он категорически отверг
требование Тучкова I заявил, что никто в мире не навяжет ему таких действий, которые отвергает его совесть... Изумленный Тучков быстро сменил тон, стал осведомляться о здоровы Патриарха, шутить и вежливо с ним простился.Раздраженный неудачей этой новой своей попытки взорвать изнутри Патриаршее управление и Патриаршую Церковь, Тучков обрушил свой гнев на советника Патриарха, которого он считал главным виновником своей неудачи — архиепископа Илариона Архиепископ Иларион был через несколько дней арестован.
С этого времени начались страдания выдающегося архиерея Его переводили из одной тюрьмы в другую, из ссылки — в ссылку. И где бы ни был Владыка Иларион всюду он становился самой популярной личностью, пользовался всеобщей любовью — среди всех слоев ссыльных. Его общительность любовь и внимание к каждому человеку были просто поразительны. Во время отдыха его часто можно было видеть разгуливающим под руку с кем-нибудь из «шпаны» или среды уголовщины Владыка разговаривал с каждым из них, как с равным, младшим братом. И «шпана», чувствуя эту неподдельную его любовь и внимание, гордилась общением с ним, уважала его. Он всегда был весел и любые трудности и скорби прикрывал детской простотой и той же веселостью.
| «Надо побыть в
этой обстановке хотя немного, а так не опишешь.
Это, воочию, сам сатана". Архиепископ Иларион (Троицкий) |
В семи верстах от главного Соловецкого лагеря, на берегу заливчика Белого моря, архиепископ Иларион, еще два епископа и несколько священников были сетевязальщиками и рыбаками. Об этой работе Владыка говорил: «Вся подает Дух Святый: прежде рыбари богословцы показа, а теперь наоборот — богословцы рыбари показа». Всех «церковников» советская власть наделяла равными сроками заключения. Архиепископу Илариону, блестящему богослову и проповеднику слова Божия, нанесшему тяжелые удары безбожию и обновленческому расколу, и иеромонаху из Казани, все преступление которого состояло
в том, что он не позволил с собою служить обновленцу, было дано три года. «Любочестив бо сый Владыка, — говорил по этому поводу архиепископ Иларион пасхальными словами Иоанна Златоуста, — приемлет последняго якоже и перваго; упокоевает в единодесятый час пришедшаго, якоже делавшего от перваго часа, и дела приемлет, и намерения целует, и деяние почитает, и предложение хвалит». Слова эти звучали иронически, но давали чувство мира и заставляли принимать испытания как от руки Божией. Вообще, в отличие от многих монахов, считавших, что спасаются только в монастыре. Владыка считал Соловки — школой нестяжания, смирения, воздержания и трудолюбия. Но за этой формой веселости, светскости, а подчас и юродства, скрывались детская чистота, великая духовная опытность, милосердие и истинная вера.Умер архиепископ Иларион в ленинградской тюремной больнице — в Крестах от сыпного тифа в декабре 1929 года. Ему было 44 года...
Ночью из тюрьмы, в наскоро сколоченном из досок гробу, тело почившего архиепископа было выдано ближайшим родственникам. Когда открыли гроб, никто его не узнал. Так изменили годы ссылки Владыку, отличавшегося высоким ростом и крепким здоровьем. В гробу лежал изможденный старик — обритый, седой...
Отцу Василию (Виноградову) запретили появляться в Патриаршем управлении и принимать в нем какое-либо участие, угрожая в противном случае судьбою архиепископа Илариона. И, наконец, Патриарху Тихону было предъявлено в ультимативной форме требование о закрытии Московского епархиального совета как «нелегально» существующего и одновременно «оказывающего вредное влияние».
ЧЕРЕЗ СТРАДАНИЯ — К НЕБЕСНОЙ СЛАВЕ»
Гонение на Церковь и духовенство не прекращалось, только время от времени менялась тактика большевиков. 21 марта 1924 года Президиум СССР вынес постановление о прекращении дела Патриарха Тихона. Однако не решаясь открыто теперь действовать против Патриарха, любимого в народе и популярного во всем мире, власти старались лишить его всех органов общения с верующими: помощники его арестовывались, ссылались, пастыри изгонялись... О своем положении Святейший говорил: «...я ведь только считаюсь на свободе, а ничего делать не могу: я посылаю архиерея на юг, а он попадает на север, посылаю на запад, а его привозят на восток...» То есть архиереи, не успев доехать до назначенных им епархий, попадали в заключение и ссылались.
Насколько тяжело было положение архипастырей видно из наставления Патриарха епископу Мануилу (Лемешевскому), рукоположенному для Петрограда. «Посылаю тебя на страдания, — сказал ему Патриарх, — ибо кресты и скорби ждут тебя на новом поприще твоего служения, но мужайся и верни мне епархию». Епископ Мануил исполнил этот завет Патриарха. За три с лишним месяца напряженнейшего труда, до своего ареста и ссылки на Соловки, он вернул
в ведение Патриарха большинство приходов Петроградской епархии, в которой его ревность служения и любовь к людям стяжали ему обратную любовь и почитание паствы.«Церковь в настоящее время переживает беспримерное внешнее потрясение. Она лишена материальных средств существования, окружена атмосферой подозрительности и вражды, десятки епископов и сотни священников и мирян без суда, часто даже без объяснения причин, брошены в тюрьмы, сосланы в отдаленнейшие области республики, влачимы с места на место; православные епископы, назначенные Нами, или не допускаются в свои епархии, или изгоняются из них при первом появлении туда, или подвергаются арестам; центральное управление Православной Церковью дезорганизовано, так как учреждения, состоящие при Патриархе
Всерос сииском, не зарегистрированы и даже канцелярия и архив их опечатаны и недоступны; церкви закрываются, обращаются в клубы и кинематографы или отбираются у многочисленных православных приходов для незначительных численно обновленческих групп; духовенство обложено непосильными налогами, терпит всевозможные стеснения в жилищах, и дети его изгоняются со службы и из учебных заведений потому только, что их отцы служат Церкви...» — писал Патриарх в очередном своем заявлении во ВЦИК.
После богослужения Патриарха Тихона в Введенском храме г. Иваново-Вознесенска. Слева от Святейшего сидят: митрополит Владимирский Сергий (Страгородский) и епископ Переславль-Залесский Дамиан (Воскресенский), справа — епископ Юрьевский Евгений (Мерцалов). |
Тринадцать месяцев находился Патриарх в заключении, но, пожалуй, более тяжкой порой его жизни было все время пребывания на свободе в течение недолгих лет Патриаршества, которое стало сплошным подвигом мученичества. Святейший Патриарх Тихон по силе страданий первым стал в сонме мучеников Российских. Его мученичество было ежедневным, среди непрестанной борьбы с врагом, его насилием и издевательствами, и ежечасно — за всю Церковь. Он исчерпал все возможные для Церкви меры примирения с властью гражданской и явился жертвой в самом внутреннем, глубоком и широком смысле этого слова.
Борьба с Церковью в России в этот период Патриаршества — не преследование лиц, не разрушение и изъятие ценностей, а именно борьба с Церковью, имеющая задачи уничтожения ее или овладение ею, — свелась к поединку немощного старца, закрывавшего собою Церковь, с богоборческою государственностью, намеревавшейся истребить ее, а если нет, то проникнуть в нее, покорить ее. Трудно представить себе, как
страдал Патриарх. Тем, кто не понимал некоторых его поступков, он говорил: «Пусть погибнет мое имя в истории, только бы Церкви была польза...» В то время Патриарх был, может быть, самым бесстрашным, мужественным и спокойным перед лицом смерти человеком в России. Все его существо излучало всегда обаяние глубокого покоя и простоты. Для него, монаха, мученическая смерть была бы приятна и потребовала бы минимум героизма, но постоянное чувство ответственности пред Господом за вверенный ему русский православный народ заставляло его думать о судьбе всей Церкви.
Портрет оптинского старца о. Нектария |
«Патриарх Тихон не был у батюшки о. Нектария... однако многие вопросы решались Патриархом в соответствии с мнением старца. Это происходило через лиц, близких Патриарху и общавшихся с батюшкой. Последний на тот или иной вопрос высказывал свою точку зрения или говорил иносказательно, рассказывая о каком-нибудь случае. Эта беседа передавалась Патриарху, который всегда поступал по советам батюшки о. Нектария...» Профессор И. М. Андреев (в 1928 году был сослан 6 Соловки) |
Однажды, еще в начале своего служения, в ответ на речь председателя правления Петроградского братства православных приходов протоиерея Н. Рудницкого Святейший сказал: «Я слышал, что братство объединяет людей, готовых на подвиги исповедничества, мученичество, готовых на смерть. Русский человек вообще умеет умирать, а жить и действовать он не умеет. Задача братства не в том, чтобы воодушевлять на мучения и смерть, но наставлять, как надо жить, указывать, чем должны руководствоваться миряне, чтобы Церковь Божия возрастала и крепла». Эта светлая задача всегда стояла перед ним, человеком, возглавившим Русскую Православную Церковь и жребием Божиим обреченным на страдания за Нее.
Враги Православной Церкви ненавидели ее главу. Он был истинным избранником Божиим, на котором оправдались слова Христа: «Блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол, на вы лжуще Мене ради» (Мф. 5, 11). Мало того, враги Церкви несколько раз покушались на жизнь Святейшего Патриарха. В 1919 году его спас кожаный пояс под рясой, смягчивший удар ножа. Женщину, покушавшуюся на Патриарха на паперти храма Христа Спасителя, большевистская экспертиза
признала всего лишь «неуравновешенной», «религиозной фанатичкой»...9 декабря 1923 года (старого стиля) по Москве разнеслась тревожная весть об убийстве Патриарха. Слухи оказались неверными: в Донском монастыре в 8 часов вечера двумя неизвестными был убит келейник Патриарха Яков Полозов. И хотя официально считалось, что убийство произошло с целью грабежа, православная Москва этому не верила. Смерть Якова Полозова окружила его в глазах москвичей мученическим ореолом — ведь он пал жертвой преданности Патриарху. Поклониться праху стеклось так много народу, что храм Донского монастыря не мог вместить и половины молящихся. Восемь епископов и сонм духовенства совершали заупокойную литургию. Было сказано посвященное памяти покойного слово на изречение Евангелия:
«Больше сия любви никто же имать, да кто душу свою положит за други своя». Патриарх Тихон напутствовал прах своего келейника, самого близкого в последние годы ему человека, всюду оберегавшего покой Святейшего.
Яков Сергеевич Полозов, келейник Патриарха Тихона. Убит 9.12.1923. Смерть Якова Полозова окружила его в глазах москвичей мученическим ореолом — ведь он пал жертвой преданности Патриарху. Восемь епископов и сонм духовенства совершали заупокойную литургию. Патриарх Тихон напутствовал прах своего келейника, самого близкого в последние годы ему человека, всюду оберегавшего покой Святейшего. |
«Больше сея любве никто же имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15, 13). |
Потрясение от этих событий вызвало недомогания у Патриарха, который после заключения был подвержен обморокам, но он продолжал, несмотря на запреты врачей, выезжать и совершать продолжительные богослужения. «Ныне нужно дерзновение веры, — писал он, — беспрестанное ее исповедание». Святейший по-прежнему отдавал всего себя Церкви, к тому же призывая духовенство:
«Посвящайте все свои силы на проповедь слова Божия, Истины Христовой, особенно в наши дни, когда неверие и безбожие дерзновенно ополчились на Церковь Христову. И Бог мира и любви будет со всеми вами!» Последнему епископу, рукоположенному Патриархом Тихоном, он сказал в своем приветственном слове (23 марта 1925 г.): «Архиерейство — великая честь, но с ним связаны и великие страдания. Через страдания же — к небесной славе!»
Архиепископ Трифон (Туркестанов) вспоминал, как он, усталый, павший духом, пришел к Святейшему, а тот, указав ему на архиерейскую панагию с изображением Богоматери, произнес: «Ей оружие прошло душу, но Она не предалась мрачному отчаянию, и мы должны, по Ее примеру, терпеливо нести свой жизненный крест».
Знаменательно, что очень многие воспринимали Патриарха не как высокого архипастыря, Главу Церкви, а как благодатного старца, на всех ступенях своей жизни протягивавшего народу руку помощи в его бедствиях. И народ, понимая это, жалел его искренне и глубоко, получив полное убеждение в его святости. На вопрос одного человека к епископу: «Как Вы относитесь к Патриарху?» — он ответил: «Я реально ощутил его святость
».После заключения Патриарх проживал в Донском монастыре. К нему со всех концов России приезжали разные лица. В приемной можно было увидеть епископов, священников и мирян: одни — по делам, другие — за получением патриаршего благословения или за утешением в горе. Доступ к нему был свободный, и келейник лишь спрашивал посетителей о цели прихода. Патриарх помещался в трех комнатах, первая из которых в указанные часы служила приемной. Обстановка патриарших покоев поражала своей простотой, а беседа с ним,
по словам видевших его, производила сильное впечатление.Святейший всегда находил несколько слов для каждого, даже приходящего только за благословением. Приезжих он расспрашивал о положении Православной Церкви в провинции.
Московский корреспондент парижской газеты «Энформасион» так описывает свои впечатления о Святейшем и о приеме у него: «Спокойный, умный, ласковый, широко сострадательный, очень просто одетый, без всякой роскоши, без различия принимающий всех посетителей.
Патриарх лишен, может быть, пышности, но он действительно чрезвычайно дорог тысячам малых людей, рабочих и крестьян, которые приходят его видеть. В нем под образом слабости угадывается крепкая воля, энергия для всех испытаний, вера непоколебимая... Постоянные изъявления сочувствия и преданности, которые он получает со всех концов России, делают его сильным и терпеливым...
Густая молчаливая толпа ожидала приема. Странники, заметные по загорелым лицам, большой обуви и благочестивому виду, ожидали, сидя в тени башенного зубца. Они сделали несколько тысяч верст пешком, чтобы получить благословение Патриарха. Сельский священник, нервный и застенчивый, ходил взад и вперед... горожане и крестьяне, люди из народа главным образом, — долгие часы... ждут, чтобы открылась маленькая дверь и мальчик певчий ввел их к Патриарху Тихону».
Огромный авторитет Святейшего и общее почитание его не ограничивались пределами России. Православные Восточные Патриархи приветствовали его в 1918 году как своего брата и до самой его смерти, как правило, поддерживали с ним, насколько было возможно, каноническую связь. Когда обновленцы в 1924 году стали распространять свою ложь об устранении Святейшего всей Восточной Церковью, Патриарх Сербский Димитрий в особой Грамоте опроверг это утверждение, а обновленцам ответил советом «прекратить церковную смуту и подчиниться Святейшему Тихону, единственному Главе Российской Православной Церкви».
Будучи почти одинок в управлении, Патриарх Тихон не превысил своих полномочий, но всегда был послушен голосу Церкви. Он исполнил свое обещание, данное Собору в 1917 году, на другой день своей интронизации.
Святейший Патриарх Тихон с митрополитом Петром (Полянским)
Донской монастырь. Келлия Патриарха Тихона.
«В 12 часов келейник пригласил меня в кабинет. Его Святейшество стоял на конце ковровой дорожки, в бледно-розовом подряснике с широким вышитым поясом на таллии. В креслах сидел представительный человек, судя по панагии — архиерей. Густая рыжая борода обрамляла его белое лицо. Он сидел, погрузившись в разбор каких-то бумаг, и на меня не обратил внимания. Его Святейшество преподал мне благословение и сейчас же передал мне большой пакет с надписью...
Что-то еще хотел сказать мне Патриарх, но к нему подошел митрополит Петр (Полянский) Крутицкий (это он сидел в кресле) с какой-то бумагой. Взяв у митрополита бумагу, Святейший, представляя меня митрополиту, сказал: «Это молодой юрист от Владыки Фаддея (Успенского) из Астрахани... Вот, астраханцы жалуются на обновленцев... отбирают у них храмы. Там командует Анатолий (Соколов). Какой был тихий, скромный человек, а теперь поди как воюет с Церковью... боюсь за Владыку Фаддея (Успенского), как бы они ни сделали ему зла».
Патриарх немного задумался, а потом уж продолжал: «Вот, Владыка Фаддей все просился на Волгу, ведь он волжанин, откуда-то из-под Нижнего... Ну вот, теперь он на Волге. Надолго ли? Я ведь тоже люблю Волгу. Когда я служил в Ярославле — ходил на Волгу купаться, но в Рыбинске купанье лучше, я у Рыбинска Волгу переплывал. Бывало еду с келейником купаться, а он дорогой уговаривает меня: не надо, дескать, так далеко плавать, можно и у берега. Я, конечно, соглашаюсь, а сам куда там у берега...». Он рассказывает, весело смеется, яркий румянец восторга расцвечивает его лицо.
«Ну, благослови Вас Господь», — говорит он и широким крестом осеняет меня, подставляя мне правую щеку...»
(Из воспоминаний А.И. Кузнецова)
Упомянув о высказанных на Соборе опасениях, как бы восстановление Патриаршества не повредило идее соборности, Святейший Патриарх с особенной простотой и задушевностью произнес: «Возлюбленные отцы и братия, не таковы теперь времена, не таковы обстоятельства, чтобы кто-либо, как бы он велик ни был и какою бы духовною силою ни обладал, мог нести тяготу единоличного управления Русскою Церковью...»
Внешние и внутренние церковные потрясения, «обновленческий раскол», непрестанные первосвятительские труды и заботы, бессонные ночи и тяжелые думы, заключение, злобная травля со стороны врагов, глухое непонимание со стороны подчас и православной среды подточили его когда-то крепкий организм.
Поздно вечером 12 января 1925 года в больницу Бакуниных на Остоженке пришел врач и спросил, могут ли принять больного с тяжелыми сердечными приступами, нуждающегося в серьезном лечении и внимательном уходе. (Одна частная лечебница, где комната для него была уже заказана, в последний момент отказалась его принять, боясь репрессий со стороны ГПУ, ибо «больной все же Патриарх Тихон».) На следующий день Патриарха привезли в больницу. Он был записан в больничную книгу как «гражданин Беллавин», здоровье которого требовало покоя.
«Почти три месяца он находился под моим непосредственным наблюдением, — пишет Е.Бакунина. — Он был высокого роста, седой и очень худой, и казался, хотя держал себя бодро, гораздо старше своего действительного возраста; в нашей больнице он праздновал шестидесятый год своего рождения.
Невзирая на плохое состояние своего здоровья, он превосходно владел собой и ни на что не жаловался...»Патриарха поместили в небольшой светлой комнате. В ней находилось и удобное кожаное кресло, и маленький письменный стол. Больной был особенно доволен тем, что окно выходило в сад Зачатьевского монастыря.
«Самое важное из всех врачебных предписаний, но вместе с тем и трудно осуществимое, был «абсолютный покой» для больного, — вспоминает Е.Бакунина, — и это причиняло нам наибольшие заботы. С первого же дня поступления Патриарха в больницу его постоянно хотели повидать бесчисленные посетители по служебным и личным делам. Среди них были и такие, которым совершенно нельзя было отказать, как, например, начальник церковного отдела ГПУ Тучков. Он появился на второй же день и пожелал видеть «гражданина Беллавина»...
Тучков был среднего роста, грубоватый, полуинтеллигентный, однако ловкий и обходительный. Я сказала ему, что больного видеть нельзя, ибо врачи предписали ему полнейший покой. Каждое волнение для него опасно. В течение первых двух недель Патриарху стало значительно лучше... анализ показал улучшение состояния его почек. Врачей он всегда принимал очень любезно и любил иногда с ними пошутить...
Мы, врачи, неустанно просили больного не заниматься утомительными делами; но было трудно отвлечь его от дел. Спустя три недели он уже стал принимать митрополита Петра Крутицкого, своего ближайшего сотрудника; часто также принимал вдову убитого своего прислужника, о которой он заботился. Эти посещения всегда очень его утомляли. Но его посещали и многие другие: по служебным делам, за советом, ради испрошения благословения, или помощи, или просто, чтобы повидаться с ним. Приемная комната всегда была полна людьми, которым приходилось разъяснять, что больной нуждается в покое.
Дважды посетили его депутации рабочих от бывшей Прохоровской фабрики и от какой-то другой. Рабочие принесли ему в подарок пару хороших сапог из сафьяновой кожи на заячьем меху; позже, выезжая на богослужение, он всегда их одевал. Вторая депутация привезла ему облачение.
Патриарха посещали и больные нашей больницы, но эти посещения его не волновали, напротив, он им радовался.
Я помню одну больную, которая очень боялась предстоящей тяжелой операции. Перед ней она попросила разрешения повидать Патриарха, что ей было и разрешено. Она вышла из его комнаты совершенно успокоенная...
Когда Тучков приходил к нему, Патриарх отсылал других. Один раз он рассказал, что Тучков предложил ему уйти на покой и поехать куда-нибудь на юг. Патриарх ответил: «На покой — у меня еще будет достаточно времени...»
То же самое он отвечал и нам, когда мы его убеждали беречь себя и не выезжать на богослужения. Остается совсем необъяснимым, каким образом верующие узнавали, когда и где Патриарх будет служить, ибо опубликовать такие объявления было немыслимо. Он служил в разных церквах, часто в Донском монастыре. В Великий пост он целых пять дней провел в монастыре и служил каждый день...
Хотя от своих выездов Патриарх всегда возвращался крайне утомленным, нам, врачам, он отвечал только: «Это нужно»... Нам ничего другого не оставалось делать, как лечить и по мере возможности заботиться о покое.
«Когда я был архиепископом Алеутским, — говорит с характерной расстановкой Патриарх, — ко мне в 1904 году обратился англиканский священник доктор Ирвайн, с просьбой принять его в Православие. Я запросил Св. Синод, как быть, то есть снова его рукополагать или принимать без перерукоположения. Пришел ответ, что его англиканская хиротония не действительна, и я его рукоположил во священника. В Петербурге заинтересовались этим случаем и намеревались напечатать о нем в газетах. Но для этого им понадобилась фотография Ирвайна. Я вызвал его и велел ему представить фотографию. Вдруг Ирвайн спрашивает меня: «Как мне фотографироваться: обычно или по примеру Мазарини?» Вижу, что Ирвайн хочет сказать какой-то каламбур — не отвечаю на его вопрос, а он, ничтоже сумняшеся, продолжает. «Мазарини проиграл все и остался только в гетрах. Вот, проиграю гетры, говорит Мазарини, тогда пусть пишут с меня портрет Адама. Ведь многие, кажется, хотят видеть мое изображение». Конечно, Ирвайн сказал мне дерзость, и надо было мне обидеться, но рассказ был забавен, и я сам от души смеялся. Патриарх рассказывает, смеется, лицо его розовеет...»
(Из воспоминаний А.И. Кузнецова)
«Согрей сердце мое любовью к чадам Церкви Божией и расшири его, да не тесно будет им вмещаться во мне. Ведь архипастырское служение есть по преимуществу служение любви». Святитель Тихон |
Состояние же его здоровья ухудшалось... Особенно плохо он себя почувствовал после открытия заседания Синода, с которого вернулся только поздно вечером...
Незадолго до смерти Патриарх страдал зубной болью. К нему был призван доктор и под кокаином удалил два мучивших его корня. После этого десна распухла и опухоль распространилась на горло. Невзирая на то, что ему затруднительно было глотать, он поехал в церковь, чтобы отслужить обедню. Вернувшись, он рассказал мне, что последние возгласы во время службы он произнес с большим трудом... Мы просили устроить консультацию по горловым болезням, чтобы предотвратить возможные осложнения, и пригласили врачей. Эти врачи ничего серьезного не нашли, предписали покой, ингаляцию и полоскания...
Так как Патриарх продолжал жаловаться на горло, мы созвали второй консилиум; все врачи повторили, что в этой области не видно ничего опасного и серьезного. Эта консультация состоялась 6 апреля (по новому стилю
).Вечером (7 апреля) дежуривший при Патриархе послушник К.Пашкович предложил ему прилечь отдохнуть, так как Святейший страдал бессонницей: «Ночь все равно, Ваше Святейшество, Вы проведете беспокойно». Святейший ответил: «Теперь я усну... крепко и надолго... Ночь будет длинная...»
В половине двенадцатого ночи у Святейшего начался сердечный приступ. Была оказана обычная в таких случаях медицинская помощь, но пульс продолжал падать... Медицинские усилия оказались тщетными».
Было одиннадцать часов сорок пять минут вечера. Святейший Патриарх Тихон умирал. Умирал с тихой молитвой к Богу, молитвой благодарности и славословия. Последними его словами были:
«Слава Тебе, Господи, слава Тебе, Господи, слава Тебе...» — в третий раз перекреститься он не успел.
Многострадальная, чистая душа великого Первосвятителя ушла ко Господу, Которому она служила всю свою жизнь здесь, на земле.
Молитвенно печальный звон церквей прошел над городом наутро певучей волной. Горестная весть быстро облетела столицу. В храмах начались богослужения. Верующие останавливались на улицах и передавали друг другу последние вести из Донского монастыря, задавали шепотком, в полголоса вопрос: «Почему умер Патриарх Тихон?».
И до сих пор этот вопрос повторяется почти всеми людьми, как только речь заходит о смерти Патриарха Тихона. Безусловно, Тучкову было важно освободиться от Патриарха Тихона, стоявшего на пути к проведению плана об инфильтрации высшей церковной власти обновленцами. Само собой разумеется, что эта смерть покрыта тайной, однако у Левитина и Шаврова в «Очерках по истории Русской Церкви» есть одно важное свидетельство: «Покойный настоятель храма Илии Пророка в Обыденном переулке в Москве о.Александр Толгский, умерший в 1962 году, говорил одному
из авторов: — После признаний, сделанных мне во время исповеди, одного из врачей больницы Бакуниных, у меня нет ни малейших сомнений в том, что Патриарх Тихон был отравлен».При этом всплывают в памяти слова самого смиренного Патриарха-мученика, произнесенные после одного из покушений на его жизнь: «Покорный воле Божией, я остаюсь спокоен за свою участь... и если Господь пошлет мне мирную кончину... буди имя Господне благословенно. Но если мне суждено прожить мало дней и умереть или от ножа, или от расстрела, или иною наглою смертию, и не будут знать места моего погребения — да будет воля Божия; я не лучше собратий моих, которые уже так умирали. Желал бы только, чтобы такая смерть послужила в очищение многих грехов моих и была принята Господом как жертва благовонная за людей...».
Господь принял молитвы-думы Своего угодника.
 |
В смирении и подвигах Святейшего Патриарха Тихона видна постоянная помощь Божией Матери, Которая всегда оберегала и укрепляла его. На патриаршее служение он был избран Поместным Собором перед особо чтимой святыней -Владимирской иконой Божией Матери. Чуть позднее состоялась Патриаршая интронизация в Кремле, в Успенском соборе, — в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы. Кончина совершилась также в Богородичный праздник — в Благовещение. |
В день Благовещения смиренный Тихон, Патриарх Московский и всея России, великий печальник за веру православную и Церковь Русскую, отошел ко Господу. |
В Вербное воскресенье, в праздник Ваий, хоронила Православная Русская Церковь Великого Господина своего и Отца, Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России. 63 архиерея, еще находившиеся на свободе, под предстоятельством пяти митрополитов, и около 400 священнослужителей совершали отпевание того, кого поистине называли Святейшим, кто получил от Бога силу и власть помогать живущим, кто принес в эти годы страшную жертву — жертву видимой красоты и чистоты, — «только бы Церкви была польза».
По воспоминаниям одного священника, участника описываемых событий, огромная территория Донского монастыря, прилегающая площадь и соседние улицы представляли собой нечто небывалое — люди, люди, люди... кругом люди. И всех их привлек к себе Патриарх Тихон. Вот оно — свободное изъявление воли народа. Когда весь народ запел «Вечная память», казалось, сама земля прощалась со своим сыном. В этом могучем пении любви и печали слились
воедино и великая скорбь, и торжество Православия...«... Дело и страдания Патриарха Тихона столь огромны, столь единственны в своем роде, что ускользают от холодного и равнодушного взгляда. Сними обувь свою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая. Слова изнемогают и отказываются служить, присутствуя при этом Гефсиманском борении и видя этот Голгофский путь, и только любовь и благодарность стремятся излить себя в словах, — говорил С.М. Булгаков в поминальном слове о Святейшем
. — То, что произошло в нем — смерть еще до смерти, прохождение через огонь жертвенного очищения...»Через неделю после кончины Патриарха Тихона в советских газетах было напечатано «Завещательное послание Патриарха Тихона», помеченное днем его кончины — 7 апреля 1925 года. Об этом документе существуют противоречивые мнения. Профессор протопресвитер Василий Виноградов, которому Господь судил быть непосредственным участником или свидетелем событий, связанных с последним периодом жизни и деятельности Патриарха Тихона, вот что пишет в своих воспоминаниях.
«Тучков в последние месяцы жизни Патриарха снова с самой решительной настойчивостью повел атаки на Священный Синод с целью заставить его добиться у Патриарха желательного ему акта в форме соответствующего послания, объявления себя сторонником советской власти, с одной стороны, и согласия на заочный суд и осуждение заграничной русской иерархии — с другой. Насколько ультимативно и настойчиво немедленно требовал этого Тучков в последние дни жизни Патриарха, достаточно свидетельствует тот малоизвестный факт, что больной Патриарх в самый день своей смерти, и притом в великий праздник Благовещения, был принужден поехать на экстренное заседание Священного Синода, созванное специально для выработки проекта соответствующего послания. Выработанный таким образом проект послания митрополит Петр поспешил немедленно отвезти для согласования к Тучкову и именно от последнего и явился с этим «исправленным» проектом к Патриарху в последние часы его жизни. Я имею сведения из самого достоверного источника, что Патриарх встретил этот «исправленный» Тучковым проект решительным неодобрением.
Дело в том, что во время этой последней беседы митрополита Петра с Патриархом в соседнем с больничной комнатой Патриарха помещении находилось одно очень близкое к Патриарху и патриаршему окружению лицо (кто именно это был и по какой причине, я здесь не могу сообщить...). От него я непосредственно лично слышал приблизительно следующее:
«Находясь в соседнем помещении, я слышал, как вошел в комнату Патриарха митрополит Петр и затем что-то обычным своим голосом или читал или докладывал Патриарху. О чем читал или докладывал митрополит Петр, я не слыхал, да и не старался вслушиваться, так как ничего необычного в этом визите митрополита Петра к больному Патриарху не представлялось для меня. Но только я слышал, как Патриарх несколько раз, и притом в несколько раздраженном, повышенном тоне, прерывал доклад митрополита Петра замечанием — «я этого не могу», и из этого я заключил только,
что то, что читал или докладывал митрополит Петр Патриарху, встречено было последним решительно неодобрительно. Когда митрополит вышел из комнаты Патриарха, с Патриархом вскоре сделалось дурно и началось предсмертное состояние».Это повествование очевидца, которого я хорошо знал и которому безусловно доверяю, прежде всего снимает с митрополита Петра всякую тень возводимого на него без всякого основания тяжелого обвинения, что он будто бы «в бурной предсмертной беседе с назойливостью вырвал у Патриарха подпись под указанным документом». В зарубежной печати выдвигалось это обвинение и даже сообщалось, что будто бы епископат знал об этой бурной предсмертной беседе митрополита Петра и не одобрил его за «назойливость». Спрашивается: если и допустить, что митрополит Петр действительно вел эту «бурную, назойливую беседу», «вырвал» у Патриарха подпись, то можно ли допустить, что сам митрополит Петр стал бы рассказывать архиереям или кому-либо об этом крайне предосудительном характере своего последнего объяснения с Патриархом?! Конечно, нет. А ведь никаких свидетелей этой беседы (кроме вышеупомянутого мною лица), которые бы могли сообщить об этом, не было! Откуда же мог узнать о «бурном, назойливом характере» последней беседы митрополита Петра с Патриархом русский епископат? Ниоткуда! Несомненно, если кто-либо из епископата и приписывал митрополиту Петру этот ужасный акт, то только разве введенный в заблуждение со стороны лиц, решивших, что Патриарх действительно подписал послание в свои предсмертные часы в присутствии митрополита Петра, и не придумавших никакого иного лучшего объяснения поступку Патриарха, как приписать его «бурному и назойливому» требованию митрополита Петра. Но тот, кому пришло в голову это объяснение, не учел одного очень серьезного препятствия к его допущению, а именно: все, кто хорошо знал характер митрополита Петра, могут свидетельствовать, что он был (во всяком случае, в период своего управления епархией) настолько благородным, мягким и деликатным человеком, что не мог допустить какого-либо «бурного» объяснения даже с последним служащим епархиального управления или сельским псаломщиком, как бы грубо тот ему ни отвечал... И потому есть полное основание доверять вышеприведенному сообщению упомянутого мною лица, что беседа митрополита Петра с Патриархом имела характер обычного разговора, доклада или чтения, прерываемого репликами Патриарха. И если, как сообщило это лицо, реплики Патриарха — «я этого не могу» — были в несколько «повышенном и раздраженном тоне», то этот тон раздражения относился отнюдь не к митрополиту Петру. Я могу засвидетельствовать, что именно в этом несколько раздраженном тоне и именно этой фразой Патриарх всегда реагировал, когда Патриаршее управление докладывало Патриарху о новых провокационных требованиях, предъявляемых ему через Патриаршее управление, и этот тон, конечно, относился не к докладчикам, а к Тучкову.
Очевидно, что Тучков так проредактировал составленный на заседании Синода под председательством самого Патриарха проект послания, что он оказался для Патриарха неприемлемым. Но, может быть, в конце концов митрополит Петр представил Патриарху настолько веские аргументы, вернее сказать, доложил о наличии настолько чрезвычайно угрожающей со стороны Тучкова опасности для бытия Патриаршей Церкви, что Патриарх, наконец, согласился подписать продиктованный Тучковым текст послания?! Что митрополит Петр доложил Патриарху о чрезвычайно опасных для Церкви угрозах Тучкова и что эти угрозы (а не настояния митрополита Петра), переданные митрополитом Петром, произвели на Патриарха крайне тяжелое впечатление, это, несомненно, явствует из того, что тотчас с Патриархом сделалось плохо и начался предсмертный процесс. Но что Патриарх все же не подписал представленного ему текста послания, по моему мнению, с несомненностью доказывает одно обстоятельство, на которое почему-то мало обращают внимания.
Тотчас после погребения Патриарха в том же Донском монастыре в помещении Патриарха, с разрешения Тучкова, состоялось совещание всех участвовавших в отпевании Патриарха архиереев в количестве шестидесяти человек. На этом совещании митрополит Петр огласил завещательное распоряжение Патриарха о Местоблюстительстве и предложил его на утверждение совещания. Если бы митрополит Петр при этом имел в руках также подписанное Патриархом «послание», такое важное для руководства Местоблюстителя и епископата, как бы и почему бы он мог решиться скрыть от собравшихся епископов существование столь важного документа? Объяснения «забыл» или «не хотел» здесь никак не подходят. Ни «забыть», ни «не захотеть» здесь ему ни в коем случае не позволил бы Тучков. Оглашение послания на этом совещании как нельзя больше отвечало интересам Тучкова. Здесь ему представлялся как нельзя более удобный случай выявить самым решительным образом отношение русской иерархии к советской власти: кто из епископов высказался бы против директив послания, тот оказался бы сразу и противником воли Патриарха, и противником советской власти и подлежал бы непременному аресту и уничтожению; высказавшиеся же за принятие директив послания тем самым официально обязывались бы эти директивы проводить в жизнь. Кто знал Тучкова и его методы действия, для того не может быть сомнения в том, что если бы Тучков располагал подписанным Патриархом текстом, он такого случая никогда бы не упустил и непременно обязал бы митрополита Петра, уже при выдаче разрешения на это совещание епископов, непременно огласить это послание и запросить собравшихся епископов об их отношении к содержанию этого послания. Если бы митрополит Петр такого обязательства не дал, то и
разрешения на собрание не получил бы. Если же бы, дав обязательство, он его не исполнил, то на него и на всех епископов немедленно бы обрушились гнев и решительные репрессии ГПУ. Между тем все епископы разъехались с совещания в полном мире и безопасности... Поэтому можно считать за несомненное: если митрополит Петр на совещании епископов этого послания не огласил, то, значит, Тучков ему такого требования об оглашении не предъявлял; а если Тучков такого требования не предъявлял, то он мог поступить так только по одной единственной причине — подписи Патриарха под текстом «послания» не было: митрополит Петр этой подписи не получил.Но Тучков был человеком, способным для достижения поставленной цели не останавливаться и перед обманом; как он поступил в свое время с уже отмененным посланием о новом стиле, как он поступил с неутвержденным проектом о Высшем Церковном Управлении, так он решается поступить и в данном случае: он решается не подписанный Патриархом проект послания объявить подписанным. На самом совещании епископов этого сделать было, конечно, нельзя: епископы непременно потребовали бы предъявить им оригинал послания с подписью Патриарха. Но у Тучкова было для этого в распоряжении и другое средство — монопольная советская печать. Выждав время, когда
архиерейское совещание прошло и почти все участвовавшие в нем епископы разъехались из Москвы, Тучков отправляет текст «послания» в редакцию «Известий» и печатает его в качестве подлинного послания Патриарха Тихона. И вот вся Русь и заграница читают новое «послание Патриарха Тихона», опубликованное самым официальным образом в официальном правительственном органе и объявленное в качестве как бы «завещания»!...Есть основания полагать, что митрополит Петр и приезжал-то к Патриарху вовсе не с окончательно приготовленным и оформленным для подписания текстом «послания», а лишь с предварительным черновым его наброском, который мог подлежать только предварительному просмотру и обсуждению на предмет установления и одобрения окончательного и оформленного для подписания текста. Священный Синод мог собраться в спешном порядке в праздник Благовещения только после богослужения и потому не раньше как к вечеру мог изготовить текст послания. Так как этот текст должен был быть согласован с Тучковым, от которого ожидалась возможность и даже неизбежность предложения ряда дополнений и изменении, то этот текст мыслился не как окончательный, а только как предварительный, черновой, и посему не имел официального, оформленного вида послания. Он не имел не только никаких подписей, но и даже официального заголовка патриарших посланий: «Божией милостью, Тихон, Патриарх Московский и всея России». Об этом самым красноречивым образом свидетельствует одна интересная подробность напечатанного в советских газетах текста «послания». Здесь
заголовок «послания» имеет особенность, которая как нельзя ярче проявляет, что эта формулировка заголовка сделана не Синодом, а посторонней рукой: «Божьей милостью, Тихон, Патриарх Московский и всея Российской Церкви». Такой формулировки заголовка Священный Синод в своем тексте никак уже не мог допустить; ее мог допустить только Тучков, но, конечно, только в том случае, если в синодальном тексте не было никакого заголовка (ибо сознательно изменить уже имевшуюся над текстом обычную формулировку заголовка на свою собственную, значило бы для Тучкова дать прямой повод к сомнениям в подлинности «послания») ...Предложенные Тучковым поправки и дополнения к тексту митрополит Петр мог сделать во время беседы с Тучковым только на полях рукописи или, вернее всего, в виде нового чернового наброска «послания» и только в таком виде, ввиду краткости оставшегося до позднего вечера времени, представить Патриарху для одобрения или неодобрения. Так как митрополит Петр ездил к Тучкову по поручению Синода и Патриарха, то
, наверное, Патриарх с нетерпением ожидал появления к нему митрополита Петра с сообщением о той или другой реакции Тучкова на синодальный текст послания... С поправками Тучкова он решительно не согласился и, надо полагать, возвратил текст «послания» с этими поправками митрополиту Петру для дальнейших переговоров с Тучковым. Митрополит же Петр должен был немедленно поехать к ожидавшему его с нетерпением Тучкову и возвратить ему текст послания на предмет этих переговоров.Неожиданная кончина Патриарха сорвала план Тучкова. Но синодальный текст послания остался у него на руках, и он использовал этот факт для самого беззастенчивого обмана митрополита Петра и прочих членов Синода. Он заявил им, что хочет одобренный Патриархом синодальный текст послания напечатать в газетах, и предложил им подписать сопроводительное к этому синодальнему тексту послания письмо в редакцию «Известий». Не подозревая обмана и не имея решительного основания возражать против напечатания хотя и не подписанного Патриархом, но во всяком случае всецело им на заседании Синода одобренного текста послания, митрополит Петр с другими членами Синода предпочли не вступать в конфликт с Тучковым и подписали это сопроводительное письмо. А Тучков с этим сопроводительным письмом отправил в редакцию
уже текст с внесенными сюда собственными поправками.И тут-то наступает для митрополита Петра трагический момент. Тучков требует от него, как и от других членов Синода, согласия не отрицать подлинности напечатанного «послания», угрожая иначе немедленным арестом их с полным разгромом Патриаршего управления. Перед лицом этих угроз митрополит Петр счел за лучшее уступить, а на вопросы о подлинности послания по большей части отмалчивался и только в редких и крайних случаях (подозревая провокацию) решался положительно утверждать, что якобы он сам послал «послание» в редакцию. Между тем та же неправильность в заголовке «послания» свидетельствует, что митрополит Петр того текста «послания», который был напечатан в «Известиях», не имел в руках: иначе бы он не допустил отправить в редакцию текст с таким явно бросающимся в глаза искаженным заголовком. Что митрополит Петр в действительности не считал напечатанное в «Известиях» «послание» подлинным, это он совершенно ясно проявил уже тем, что это «послание» не было разослано им по епархиям и приходам. Но всего красноречивее проявил он это тем, что в своем первом, в качестве Местоблюстителя, Послании от 25 июля 1925 года, касаясь вопроса об отношении Церкви к советской власти и заявляя, что в этом отношении он будет следовать по стопам почившего Патриарха, митрополит Петр, насколько я помню, ни одним словом не сослался прямо, как это было бы естественно и нужно, на последнее, предсмертное «послание» Патриарха, где как раз и даются директивы по этому вопросу... Но если бы «послание» было подлинным, Тучков, конечно, усмотрел бы здесь открытое «контрреволюционное» направление митрополита Петра и ни в коем случае не дозволил бы митрополиту Петру выпустить это послание со столь явным игнорированием столь важного для большевистской власти «патриаршего послания». В этом случае, несомненно, и послание митрополита Петра не увидело бы света, и сам митрополит Петр, если бы не был тотчас арестован, то во всяком случае подвергся бы опале со стороны ГПУ; между тем и после опубликования этого послания отношение к нему некоторое время оставалось неизменно положительным. Ясно, что и уклонение митрополита Петра от рассылки «послания» Патриарха Тихона по епархиям и приходам, и прямое
умолчание об этом «послании» было сделано митрополитом Петром с согласия Тучкова, который, ошеломив заграничное общественное мнение дерзкой и крайне рискованной выходкой — опубликованием сфабрикованного им предсмертного «патриаршего послания», считал свое дело уже сделанным и предпочитал теперь более полезным для себя и для дела умолчание. Носились даже слухи, что слишком дерзкая выходка Тучкова не встретила достаточного одобрения со стороны высших кругов советской власти, почему и советские газеты, опубликовав «послание», тотчас приняли тактику полного о нем молчания.Но еще доказательнее, в смысле неподлинности «послания», является отношение к нему митрополита Сергия. В качестве непременного условия для легализации Патриаршего управления Тучков потребовал от митрополита Сергия особого послания с ясным, определенным заявлением о его полном признании советской власти и об искреннем расположении к ней. Все это как нельзя более сильно выражено в предсмертном «патриаршем послании». И если бы оно было подлинным, то первое, что должен был бы Тучков потребовать от митрополита Сергия, — это выразить в своем послании свое полное признание этого «патриаршего послания» и изъявление своей верности всем тем директивам в отношении советской власти, какие там даются
русской иерархии. Мало того, прямой ссылки на это «послание» и на данные там как бы «патриаршие» директивы безусловно требовали от митрополита Сергия и наличное настроение иерархии и церковного народа.Издавая свое послание, митрополит Сергий хорошо знал, что с мыслями его послания крайне трудно будет примириться и иерархии, и церковному народу и что с их стороны в том или другом объеме, но непременно должны обрушиться на него негодование и создаться резкая оппозиция.
И как бы ему было легко отвратить от себя лично это негодование самым решительным образом — ссылкой и прямыми выдержками из «послания» Патриарха, указать, что это, собственно, не его лишь мысли, а мысли самого почившего Патриарха, против авторитета которого должна умолкнуть всякая оппозиция.
|
«Пусть «невместимо» — «жестоко» кажется омирщенному пониманию радость, черпающая себе источник в страданиях за Христа, — но Мы умоляем вас, умоляем всех Наших православных чад, не отходить от этой единственно спасительной настроенности христианина, не сходить с пути крестного, ниспосланного нам Богом, на путь восхищения мирской силы... » Святитель Тихон |
|
Тот, кто поистине назывался Святейшим, кто был безгранично любим миллионами людей, кто проповедовал, что «прощение лучше мщения», и при этом на пятой части земли защищал Святое Православие, страдая за него и надорвавшись под этим крестом, успокоился навеки... |
Но митрополит Сергий в своем известном послании от 29 июля 1927 года явно и решительно уклоняется от какого-либо упоминания об этом «послании» и от ссылок на него, даже в тех случаях, в которых такие ссылки повелительно требовались существом дела...»
В любом случае — подлинное ли было послание, или сфабрикованное большевиками, или «вымученное» у Патриарха, — мы знаем и другое завещание. Это завещание писалось каждый день и каждый час жизнью Патриарха. Оно подписано и скреплено его мученической смертью. Русские люди узнали его без услужливости советской печати. Оно пришло в сердце сразу, первым живым ощущением, когда они узнали о кончине Патриарха, и поэтому оно больше говорит, чем напечатанное на бумаге.
Это завещание — твердо и непреклонно стоять за православную веру и за Россию, против всяких соблазнов, гонений и невзгод. Патриарх завещал это своей жизнью, и нашей жизнью должны мы это завещание исполнить.
«СВЯТИТЕЛЮ ОТЧЕ ТИХОНЕ, МОЛИ БОГА О НАС»
В октябре 1989 года архиерейский Собор Русской Православной Церкви причислил к лику святых первого русского Патриарха Иова и одиннадцатого Патриарха Тихона. Удивительная общность судеб этих святых не только в том, что им пришлось мужественно отстаивать веру в смутные времена, но и в кончине, и в обретении мощей. При вскрытии захоронения в Донском монастыре мощи Патриарха Тихона оказались нетленны.
|
|
|
|
Святитель Иов |
Святитель Ермоген |
Святитель Тихон |
ХРОНИКА ОБРЕТЕНИЯ МОЩЕЙ СВЯТИТЕЛЯ ТИХОНА
Одной из трагических тайн церковной жизни в советское время была для православных людей судьба мощей святителя Тихона, Патриарха Московского и всея России
Говорили, что в 1927 году после закрытия Донского монастыря чекисты извлекли тело святителя Тихона из могилы в Малом Донском соборе и сожгли его в крематории. По другой версии, святитель Тихон был перезахоронен монахами на Немецком кладбище с согласия Ч К. Была еще одна версия: монахи перезахоронили тело святителя где-то в Донском монастыре. То, что останки святителя Тихона могли быть уничтожены, не вызывало удивления: ненависть к Патриарху у советской власти была исключительной — в известной статье «Известий» в списке врагов советской власти он стоял под номером один. Мнение о том, что тела Патриарха нет в могиле, было настолько стойким, что даже митрополит Николай Ярушевич, служивший панихиду по святителю Тихону в Малом Донском соборе в 1948 году, сказал после окончания службы: «Мы молились сейчас только над могилой Святейшего, тела его здесь нет».
И для этой уверенности были основания. В 1932 году лжемитрополит Введенский начал служить литургии в облачениях, в которых москвичи сразу узнали те самые архиерейские облачения, в которых лежал во гробе Святейший Патриарх Тихон.
Считалось, что эти саккос, омофор, епитрахиль — удивительной работы архиерейские облачения — были изготовлены на фабрике Оловянишникова специально для Патриарха Тихона и только в одном экземпляре.
В мае 1991 года была возобновлена монашеская жизнь в Донском. И одно из первых благословений, которое испросили монахи у своего настоятеля Святейшего Патриарха Алексия, было благословение на поиски мощей святителя Тихона.
18 ноября, через две недели после окончания ремонта, Малый Донской собор был подожжен. Разбив окно, злоумышленники бросили бомбу с зажигательной смесью рядом с могилой Патриарха. В несколько минут выгорел почти весь храм. И только чудо спасло его от полного уничтожения. Одна женщина из окна своего дома увидела сам момент взрыва и сразу сообщила об этом в пожарную охрану. И еще: в этот же день за Божественной литургией в Малом Донском соборе Господь вразумил иеромонахов приготовить запасные Святые Дары — Они были поставлены в дарохранительнице на Святом Престоле. До этого запасные Святые Дары здесь не готовились.
Трапезная часть храма выгорела полностью, уцелели только четыре чудотворные иконы. Но самое удивительное было в том, что огонь не коснулся алтарной части. Казалось, невидимая стена преградила путь огню.
Именно во время второго затянувшегося ремонта Малого Донского собора и были обретены мощи святителя. Да и день поджога — 18 ноября по новому стилю (5 ноября по старому) — особо знаменателен. Именно в этот день в 1917 году в храме Христа Спасителя жребий Патриаршества пал на святителя Тихона.
В день праздника Сретения Господня, ближе к вечеру, совершив молебен святителю Тихону, приступили к раскопкам. Об этом знали, кроме нескольких человек из братии монастыря, лишь Святейший Патриарх Алексий II, архимандрит Кирилл из Свято-Троице-Сергиевой Лавры и архимандрит Иоанн из Псково-Печерского монастыря. Руководил раскопками Сергей Алексеевич Беляев, известный ученый, который принимал участие в обретении мощей преподобного Амвросия Оптинского, занимался раскопками в Дивеево и Херсонесе. Сергей Алексеевич был более всех убежден в том, что мощи находятся здесь. Он разыскал сведения о том, что облачение, в котором был захоронен Патриарх Тихон, не единственное. На фабрике Оловянишникова было изготовлено три таких комплекта.
Участник раскопок иеромонах Тихон (Шевкунов) позднее, по обретении мощей, писал: «Сняв мраморное обгоревшее надгробие и углубившись сантиметров на тридцать, мы наткнулись на массивную мраморную плиту с надписью: «Святейший Тихон, Патриарх Московский и всея России».
Мы стали копать дальше и на глубине около метра обнаружили каменный свод склепа. Все работали без отдыха, и через несколько часов расчистили весь склеп. Нам пришлось приложить много усилий. Было вынуто несколько камней, в образовавшееся отверстие мы протиснули зажженную свечу и заглянули внутрь. Склеп был пуст. Свеча осветила лишь пыльные клоки паутины и выступающие камни.
Самые худшие наши опасения оправдывались. Даже частицы мощей, даже щепки гроба, которые, как мы надеялись, могли обронить чекисты при вскрытии могилы Патриарха, здесь не было.
Когда мы немного пришли в себя, то решили поискать хотя бы у торцов склепа. Неожиданно прут, длиной в два метра, полностью ушел вправо по ходу склепа и влево. То же самое произошло и с восьмиметровым прутом. Только тогда мы поняли, что обнаружили не склеп, а часть калориферной отопительной системы. Так в свое время отапливались многие русские храмы. Внизу ставили печь, и горячий воздух проходил по трубам, выложенным под полом.
Но когда мы раскопали калорифер, то заметили, что та часть, которая находится прямо под надгробием Патриарха Тихона, сравнительно новая, кладка скреплена цементом и особо тщательно укреплена. В других местах кладка была ветхая и скреплена известковым раствором. Но самое главное, найденная нами укрепленная часть трубы лежала не на земле, как в других местах, а на массивной бетонной плите.
У некоторых из нас появились сомнения, продолжать ли раскопки в этом месте, тем более, что по одной из версий могила Патриарха находилась рядом, метрах в пяти, у другого окна. Мнения разделились, и наутро мы поехали к Святейшему и рассказали ему обо всем, спрашивая благословения, как поступать дальше. Подробно расспросив обо всем, Святейший благословил продолжать поиски на том же месте.
С каждым часом работы надежда на успешное завершение нашего труда росла. Если бы чекисты разорили могилу, то вряд ли они стали бы так тщательно восстанавливать калорифер. Скорее всего, монахи похоронили Патриарха намного глубже, а трубу восстановили для маскировки и дополнительной защиты.
Когда через два дня напряженной работы перед нами предстал настоящий склеп Патриарха, то это было мощное, необычайно укрепленное сооружение, проникнуть в которое можно было бы только с большим трудом. Тогда мы поняли, почему во время похорон в Малый Донской собор была допущена лишь небольшая часть архиереев. По всей видимости, уже тогда все было готово, чтобы надежно защитить могилу Патриарха от возможного надругательства.
Сверху склеп был покрыт огромной плитой. На наше счастье, плита оказалась не цельной, а состояла из нескольких каменных секций, весом, приблизительно, по четыреста килограммов. Подняв одну из этих глыб, мы вновь опустили свечу внутрь. Перед нами был дубовый гроб, описание которого мы все хорошо знали. На нем лежала мраморная табличка, на которой при свете свечи мы прочли: «Патриарх Московский и всея России Тихон», год и день интронизации, день и год смерти.
Мы сразу же позвонили Святейшему Патриарху Алексию. Только что закончилось совещание Святейшего Синода, было около двенадцати часов ночи. Минут через двадцать приехал Святейший. Мы встречали его колокольным праздничным звоном, в полночь он звучал, как на Пасху.
Трудно передать то чувство, которое испытывали мы в ту ночь, стоя у открытой могилы. Перед нами были благодатные святые мощи, которые мы и не чаяли увидеть, когда начинали раскопки. Это произошло 19 февраля.
22 февраля в монастырь приехали Святейший, члены Синода, старцы: отец Кирилл и отец Наум. Когда подняли сильно обветшавшую крышку гроба с осыпающейся инкрустацией, перед нами предстали святые нетленные мощи святителя Тихона, покрытые бархатной патриаршей мантией.
Еще через несколько дней члены комиссии по обретению мощей святителя Тихона омыли святые мощи по древнему чину, облачили в новые святительские одежды (самое облачение святителя отдано на реставрацию) и уложили в специально изготовленную раку.
Несмотря на то, что в склепе была стопроцентная влажность, святые мощи Патриарха Тихона, пролежав в земле 67 лет, сохранились почти полностью. Полностью сохранены десная рука, большая часть туловища, часть ног, волосы, борода и все кости. Примечательно, что одна из панагий святителя Тихона, сделанная из кости, здесь же, в склепе, полностью превратилась в прах, остался только серебряный оклад. Невольно вспоминается: «Хранит Господь кости их». Сохранились и облачения святителя Тихона, Великий Патриарший Параман, четки, патриарший и монашеский параманные кресты, нательный крестик, драгоценная панагия, подаренная архиепископу Тихону духовенством и прихожанами Ярославской епархии. Сохранилась даже вербочка (святителя Тихона хоронили на Вербное Воскресенье) и флакон с благоухающим розовым маслом, которым отирали тело Патриарха перед погребением».
В субботу первой седмицы Великого поста, накануне Недели Православия и в самый праздник Святого Православия в Малом Донском соборе начались всенародные молебны перед мощами святителя Тихона. В этот день праздновалось 75-летие явления Державной иконы Божией Матери, большая часть акафиста которой была написана Патриархом Тихоном. В этот день — торжества Православия — положено возглашать анафемы на еретиков и всех противящихся Божественному учению, и невольно вспоминалось то грозное послание святителя Тихона, где он анафемствовал преступников перед Богом, Церковью и народом.
Подобно тому, как в начале нынешнего века святитель Тихон был дан Церкви в период смутных времен, чтобы укрепить Ее и провести истинным путем Святого Православия, так и теперь, когда настали новые смутные времена, явлены нам в помощь его святые мощи.
Теперь в православных храмах во время богослужения исполняется тропарь с молитвой к первому святому советского времени.
| Апостольских преданий ревнителя и Христовы |
| Церкве пастыря доброго, душу свою за овцы |
| положившаго, жребием Божиим избраннаго |
| Всероссийскаго Патриарха Тихона |
| восхвалим и к нему с верою и |
| упованием возопиим: |
| предстательством |
| святительским |
| ко Господу |
| Церковь |
| Русскую |
| в тишине |
| соблюди, |
| расточенная |
| чада ея во |
| едино стадо |
| собери, отступившия |
| от правыя веры к покаянию обрати, |
| страну нашу от междоусобныя брани |
| сохрани и мир Божий людем испроси . |
|
Церковь Христова на земле всегда будет гонима, это ее естественное, нормальное состояние. Сейчас накануне новых искушений на помощь Церкви, всем нам воздвигнут святитель Тихон, Патриарх Московский и всея России. |
Несмотря на то, что в склепе была стопроцентная влажность, святые мощи Патриарха Тихона, пролежав в земле 67 лет, сохранились почти полностью. Полностью сохранены десная рука, большая часть туловища, часть ног, волосы, борода и все кости. Примечательно, что одна из панагий святителя Тихона, сделанная из кости, здесь же, в склепе, полностью превратилась в прах, остался только серебряный оклад. Невольно вспоминается: «Хранит Господь кости их». Сохранились и облачения святителя Тихона, Великий Патриарший Параман, четки, патриарший и монашеский параманные кресты, нательный крестик, драгоценная панагия, подаренная архиепископу Тихону духовенством и прихожанами Ярославской епархии. Сохранилась даже вербочка (святителя Тихона хоронили на Вербное Воскресенье) и флакон с благоухающим розовым маслом, которым отирали тело Патриарха перед погребением.
«Хранит Господь все кости их, не едина от них сокрушится" (Пс.33).
|
|
|
Крест Патриарха Тихона |
Панагия Патриарха Тихона |
Митра Патриарха Тихона |
| «Плачьте
... дорогие братия и чада, оставшиеся верными
Церкви и Родине, плачьте о великих грехах вашего
Отечества, пока оно не погибло до конца. Плачьте о
самих себе и о тех, кто, по ожесточению сердца, не
имеет благодати слез». Святитель Тихон |
Кондак, глас 2
| Тихостию нрава украшен, кротость и милосердие кающимся |
| являяй, во исповедании православныя веры и в любви ко |
| Господу тверд и непреклонен пребыл еси, святителю |
| Христов Тихоне, молися о нас, да не |
| разлучимся от любве Божия, |
| яже о Христе Иисусе, |
| Господе нашем. |
| «Где ты,
некогда могучий и державный русский народ?..
Неужели Господь навсегда закрыл для тебя
источники жизни, погасил твои творческие силы,
чтобы посечь тебя, как бесплодную смоковницу?».
Святитель Тихон |
| Россия! Родина. Святыня... | Не потому ли утром синим |
| Мой родниковый перезвон. | Разбился о траву птенец, |
| Трава русалья, тишь малинья | И на есенинской рябине |
| И русский дух, и предков сон. | Не заживает ран багрец? |
| Здесь думы вещие о хлебе, | Не потому ль холмы, поляны |
| И шелест росного овса, | Волнятся, стонут в этот миг, |
| И клин гусей, летящих в небе, | Что помнят взорванные храмы, |
| Как нож, вонзенный в небеса. | И чуют чад сгоревших книг? |
| Ах, эта боль... Зачем нам сила | Славяне! Русичи! Мы что же, |
| Дана ту боль перемогать! | Не от своих ли гибнем рук? |
| Язык у колокола вырван, | Да будет жив наш край, |
| И — не восплакать, не вскричать... | Да множит — и слово русское, и Дух! |
| Не потому ль березы эти | Но... снова посреди России, |
| Текут листвой в траву весь день, | Там, в обезглавленном бору |
| И горько отпевает ветер | За горло речку удавили, |
| Число погибших деревень? | Как русокосую сестру... |
| Россия! Родина. Святыня... |
| Мой родниковый перезвон. |
| Трава русалья, тишь малинья |
| И русский дух, и
предков сон. |
| 1. Деяния Всероссийского Собора 1917 г. |
| 2. Проф. Б.В. Титлинов. Новая Церковь, Петроград-Москва, 1923. |
| 3. Проф. С.Троицкий. Что такое живая церковь. Варшава, 1927. |
| 4. Правда о временном Высшем церковном совете. Ростов-на-Дону: Епархиальный совет, 1927. |
| 5. Церковные ведомости, 1924, 1925. |
| 6. Протопресвитер Василий Виноградов. О некоторых важнейших моментах последнего периода жизни и деятельности Патриарха Тихона. Мюнхен, 1959. |
| 7. Послания Святителя Тихона. |
| 8. Рожицын В. Тихоновцы, обновленцы и контрреволюция, Москва-Петроград, 1926. |
| 9. Левитин А., Шавров В. Очерки по истории Русской Церкви. Кюзнахт, Швейцария, 1977. |
| 10. Свящ. Михаил Польский. Новые мученики Российские. Джорданвилль, 1949. |
| 11. Губонин М.Е. Патриарх Тихон и история русской церковной смуты. С.-Петербург, 1994. |
| 12. Журнал Московской Патриархии, 1991, № 5; 1993, № 9. |
| 13. Град Китеж, 1992, № 4. |
СОДЕРЖАНИЕ Москва. 1917-й... «Нет никакой власти на земле, которая могла бы связать нашу святительскую совесть» «Вам дано не только веровать во Христа, но и пострадать за Него» Заступник святой Руси Родословное древо Торопец — город детства «Европейски просвещенный человек» Отказался от своей фамилии, но обрел вечность «Вашим светлым умом и добрым сердцем...» Всероссийский Собор Русской Православной Церкви «Плач, и стон, и горе» «Пощади и прости, прости и помилуй...» «Сильно терзалось сердце Наше» «Через страдания — к небесной славе» «Святителю отче Тихоне, моли Бога о нас» Хроника обретения мощей святителя Тихона Библиография |
Святитель Тихон — Патриарх Московский и всея России |
| Составление и общая редакция О.В.Орловой |
| Технический редактор М.В.Суханова |
| Обложка художника С.В.Попова |
| ISВN 5-7533-0043-х ЛР № 030613 от 25.07.94 г. |
| Подписано в печать 14.08.95. |
| Формат 60x90/8. Печать офсетная. Бумага офсетная. Гарнитура академическая. |
| Объем 28 п. л. Тираж 5000 экз. Заказ № 1159. |
| Московское подворье Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря. 1030331. Б. Лубянка, 19. |
| Московская типография № 2 Комитета РФ по печати. 129164, Москва, проспект Мира, 105 |
Пo книге Святитель Тихон — Патриарх Московский и всея России, составление и общая редакция О. В. Орловой, Москва, Сретенский монастрырь, Фонд патриарха Тихона, 1995 г., по благословению Патриарха Московского и всея Руси Алексия II
Перевел в электронную форму р.Б. Андрей
