Жизнь и учения старца Силуана. Глава XIII

Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

ЖИЗНЬ И УЧЕНИЯ СТАРЦА СИЛУАНА

XIII
КОНЧИНА СТАРЦА

ИТЬ по-христиански — нельзя; по-христиански можно только умирать, как умирал Апостол Павел на каждый день (1 Кор. 15, 31).

В нашей беспомощной попытке описать хоть сколько-нибудь духовный путь Великого Старца, мы приближаемся к завершению им своего жизненного пути, что на обычном человеческом языке именуется смертью, а на языке верующих — кончиною. В последние годы жизни душа Старца постоянно была увлечена молитвою за мир. До конца он внешне пребывал спокойным, ровным, но очень часто выражение глаз его бывало сосредоточенно-печальным. В беседе своей он чаще всего возвращался к двум темам; он говорил:

«Иду ко Отцу Моему, и Отцу вашему, к Богу моему, и Богу вашему». Подумайте, какие это милостивые слова... Господь из всех нас делает одну семью».

И еще говорил:

«Молитесь за людей... Жалейте народ Божий».

На мое замечание, что молится за людей трудно, он ответил:

«Конечно трудно... Молиться за людей это — кровь проливать... но надо молиться... Все, чему когда-либо научила благодать, надо делать до конца жизни... Господь иногда оставляет душу, чтобы испытать ее, чтобы душа показала свой разум и свое произволение, но если человек не будет понуждать себя на делание, то потеряет благодать, а если проявит свое произволение, то благодать возлюбит его и уже не будет оставлять».

Было очевидным, что «благодать возлюбила его и уже не оставляла». Но куда влечет благодать?

* * *

В строении мира усматривается иерархический порядок, деление на высшее и низшее: Пирамида бытия. В человеческом же сознании мы находим идею равенства, как неотступное требование нашей глубокой совести.

Некоторые, наблюдая над психофизическим миром, с одной стороны, и над эмпирически данным духовным бытием человеческим — с другой, и констатируя и в том и в другом пирамиду неравенства, приходят к идее неравенства и в человеческом бытии, как чего-то онтологически необходимого, и по страсти, или по бесстрастному философскому убеждению заглушают в себе требование совести. Другие, исходя именно из этого непрестающего требования глубокой совести, глубокого сознания человеческого духа, неизменно стремятся к осуществлению равенства в бытии человечества.

Но возможно ли равенство там, где основным принципом бытия является свобода? Из опыта истекших тысячелетий истории человечества напрашивается ответ — нет.

Что же делать для того, чтобы изменить этот неприемлемый для нашего духа порядок вещей? Ведь отказаться от глубочайшей духовной жажды — видеть всех людей равными в своей полноте — мы не можем.

Обратимся к Христу и посмотрим, как Он разрешает эту задачу.

Господь не отрицает факта неравенства, иерархию, деление на высшее и низшее, большее и меньшее, но эту Пирамиду бытия Он опрокидывает вершиною вниз, и тем достигает последнего совершенства.

Несомненная вершина этой пирамиды — Сам Сын Человеческий, Единственный, подлинный, вечный Господь; и Он говорит про Себя, что «не пришел, чтобы Ему служили, но послужить и дать душу Свою во искупление многих» (Мф. 20, 28). Об ангелах мы приняли учение, как о существах высших нас по своему ведению и образу своего бытия по сравнению с нашим земным бытием, но о них Апостол говорит, как о «служебных духах, посылаемых на служение тем, которые имеют наследовать спасение» (Евр. 1, 14). Своим ученикам Господь заповедует последовать Его образу, который Он дал, омывая им ноги (Иоан. 13, 15). Он говорит им: «Вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими. У вас же да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою, и кто хочет быть первым, да будет вам рабом» (Мф. 20, 25—27; Мр. 10, 42—44). Этим определяется назначение и смысл Церковной иерархии, а именно: возведение стоящих ниже на ту ступень духовного совершенства, на которой находится стоящий в иерархическом порядке выше, по слову Апостола: «И Он поставил одних апостолами, других пророками, иных евангелистами, иных пастырями и учителями, к совершению святых, на дело служения, для созидания тела Христова; доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова» (Еф. 4, 11—13).

Христос, как Творец, т. е. причина, по-славянски — вина бытия, и в этом смысле, как «Виновник» бытия мира, взял на Себя тяготу — грех всего мира. Он — вершина опрокинутой пирамиды, вершина, на которую давит тягота всей пирамиды бытия.

Последователи Христа неизъяснимым образом уподобляются Ему чрез принятие на себя тяготы или немощи других: «сильные должны носить немощи слабых» (Римл. 15, 1).

Мы говорим здесь обо всем этом с тем, чтобы указать на характерную особенность христианского пути; о том, что нам пришлось наблюдать во внутренней жизни Старца. Мы сознаем свое бессилие в словах и образах раскрывать эту жизнь.

Христианин идет вниз, туда — в глубину опрокинутой пирамиды, где сосредоточивается страшное давление, где взявший на Себя грех мира — Христос.

Когда сердца касается большая благодать Божия, тогда в нем начинает действовать сила любви Христовой, и влекомая этой любовью душа действительно опускается на глубину опрокинутой пирамиды, стремясь ко Христу, уподобляясь Ему. В пределах своих сил человек берет на себя тяготу братьев.

И тут создается состояние, о котором невозможно поведать словом. Глубина и сила пережитых в своей жизни страданий сделали сердце исполненным великой жалости ко всякому страждущему; любовь сострадательная достигает готовности пожертвовать собою, всем своим бытием, ради блага ближних, и вместе любовь неудержимо влечет к Богу всего человека: ум, сердце и самое тело,— все существо человека влечется к Богу в глубокой, горячей молитве, с плачем о людях, иногда отдельных, известных или неизвестных, иногда о всем «от века» человечестве, а иногда после долгих страданий любви, душа всецело предается Богу, и забывает весь мир.

«Когда душа в Боге, то мир забыт совсем, и душа созерцает Бога».

После того, как внутренне принесена жертва, т. е. внутренне отдано все, в человеке рождается покой за все. Наступает внутренний глубокий мир, мир Христов, превосходящий всякий человеческий ум (Фил. 4, 7).

На дне опрокинутой пирамиды, глубочайшее дно-вершина которой взявший на Себя грех и тяготу всего мира, по любви к миру распятый Христос, совсем особая жизнь, совсем особый свет, особое благоухание. Туда любовью увлекается подвижник Христов. Любовь Христова своего избранника мучает, тяготит и делает его жизнь невыносимо тяжелой, доколе не достигнет она своего последнего желания, и пути к достижению этой последней цели она избирает необычные. «Молиться за людей — это кровь проливать». И мы видели и свидетельствуем, что Блаженный Старец Силуан, молясь за людей, за мир, за все человечество, за всего Адама, в этой молитве, отдал свою жизнь.

Такая молитва есть покаяние за грехи людей, и, как покаяние, есть взятие на себя тяготы их, и, как молитва за весь мир, есть в какой-то мере несение тяготы мира. Но для того, чтобы в человеке явилось дерзновение для такой молитвы, в нем самом личное покаяние должно сначала достигнуть какого-то завершения, потому что если он продолжает жить в грехе и страстях, то вместо несения на себе тяготы братий, он свою тяготу возлагает на них. Чтобы приобщиться страстям Христа за мир, чтобы иметь «участие в страданиях Его» (Фил. 3, 10; 1 Петр. 4, 13) нужно престать от греха (1 Петр. 4, 1).

* * *

Жить по-христиански нельзя; по-христиански можно только умирать. Покамест человек живет в этом мире, в этой плоти, он всегда покрыт как бы покрывалом, и покрывало сие не дает ему в совершенстве и непрерывно пребывать в Боге, к Которому стремится душа. Покамест человек в этой плоти, он этой стороной жизни своей всегда стоит в условности земного бытия, и потому всякое действие его носит также условный характер и совершенства своего достигает не иначе, как чрез великое таинство смерти, которое наложит печать вечной правды на весь пройденный жизненный путь, или, наоборот, обличит его ложь. Смерть, как разрушение органической жизни тела, у всех людей подобна, но как духовное событие, она у каждого принимает свой особый смысл и значение. «

В данной книге мы не ставим себе невозможной задачи — раскрыть в полноте тайну христианской духовной жизни; мы не решаем здесь никаких проблем; наша задача состоит лишь в том, чтобы хоть отчасти коснуться ее, и тем показать, исходя из опыта Старца, как мы его наблюдали, что христианин-подвижник, руководящийся заповедью Христа, неизбежно остановится на том условии, без которого невозможно исполнение этой заповеди, а именно: «если кто не возненавидит душу свою, не может быть Мой ученик» (Лк. 14, 26).

Когда христианин в горячем стремлении к заповеданному совершенству воспринимает глубоко в душу и это условие, указанное Самим Господом, тогда начинается тот опыт, о котором с большим основанием можно сказать, что он приводит человека к тем последним пределам, которые вообще доступны человеку.

Христос — совершенный Бог и совершенный человек. Совершенный человек и в смысле последнего совершенства и в смысле — настоящий, подлинный человек. Только Он, всесовершенный человек, до конца исчерпал всю полноту человеческого опыта, а те, которые следуют за Ним, водимые Его заповедью и Его Духом, лишь приближаются к этой полноте, не исчерпывая ее, во всяком случае, в пределах земной жизни.

Говоря о полноте человеческого опыта, мы убеждены, что она доступна человеку во всех условиях, так что монашество в этом отношении не является исключением из общего положения. Каждому из нас дана та же самая заповедь, иначе говоря, никто из нас не умален пред Богом, но каждый почтен в равной мере. Каждому из нас дана и та сумма, если позволительно так выразиться, на которую приобретается последнее доступное человеку совершенство, цена которого для всех и каждого одна и та же: — не пощадить себя до конца. Не пощадить себя до конца не значит только «раздать все имение свое или отдать тело свое на сожжение» (1 Кор. 13, 3), но отрешиться от всего, что имеем (Лк. 14, 33) в пределах своего тварного бытия в его отдельности от Бога, в эгоистической обособленности и противоположении себя ближнему, сочеловеку.

В полноте это достигается лишь в смерти, и потому жить по-христиански, в сущности, нельзя; по-христиански можно только умирать.

* * *

Блаженный Старец многажды говорит, что Дух Святый научил его любить любовью Христа. Любить любовью Христа это значит пить чашу Христа, ту чашу, которую Сам Человек-Христос просил Отца «мимонести». Любовь Христова есть блаженство ни с чем не сравнимое в мире сем, и в то же время она есть страдание — большее всех страданий, страдание до смерти. Этот последний порог, смерть, есть и последнее испытание нашей любви и свободы. Кто хоть отчасти, хоть издали идет вслед Христу, восходящему во Иерусалим, тот поймет страх, который испытывали следовавшие за Ним Ученики Его (Мр. 10, 32). Это потому, что всякое действие по заповеди Христа проходит чрез испытание, и иначе не бывает; и только по испытании получает оно свое вечное достоинство. Подвижник, зная этот духовный закон, нередко с глубоким страхом решается на дело любви, но после, когда пройдет чрез испытание и уразумеет величие дара Божия человеку,— богоподобной свободы и богоподобной жизни, не находит ни слов, ни воздыханий для выражения своей благодарной любви к Богу.

В жизни подвижника бывают положения, когда он в полноте решается на смерть, но обычно огонь этот носится им в душе затаенным и без проявлений всей его силы; умеренное же, невыявляемое внешне действие его однако необходимо в течение даже повседневности, чтобы пребывать в посильном хранении заповеди.

* * *

В молитве за мир от большой любви человек доходит до такого состояния, когда не щадит в себе ничего; и тогда эта внутренняя жертва принесена, тогда душа достигает глубокого мира за в с е. Но по окончании молитвы, снова видя мир погруженным в страдания и тьму, она снова движется на молитву, и так доколе не достигнет последней грани своей жизни.

Возвращаясь от молитвы к дебелости психофизической жизни, душа испытывает некую печаль за недостаточность своей жертвы и даже некий стыд за свою ложь, как сказано: «всякий человек ложь» (Пс. 115, 2). Ложь, потому что не пребывает неизменным, и если сегодня сказал — люблю, то завтра не обретает уже в себе той любви. Так постепенно создается в душе человека потребность преодолеть ложь своей жизни и довести молитву до конечной правды, что достигается только в смерти.

* * *

В четверг 2/15 сентября 1938 г. утром, около 5 часов (по афонскому счету — около 11), я зашел к Старцу в магазин и нашел его, как всегда, спокойным; он говорил своим обычным глуховатым голосом; внешне я не заметил в нем какой-либо перемены; он был занят своей обычной работой.

       Около 10-ти часов утра, после обеда, я зашел к нему в келлию. Он сидел на стуле у столика. Увидав его изменившимся, я спросил:
       — Старец, что с Вами?
       — Я не здоров.
       — Что с Вами?
       — Не знаю.
       Встав со стула, он глубоко сел на постель, откинувшись спиной на стену, правою рукою поддерживая тело в полулежачем положении; медленно выправляя шею, он поднял голову: на лице его изобразилось страдание.
       Я спросил:
       — Старец, Вы хотите умереть?
       — Я еще не смирился,— ответил он.
       Постепенно он поднял ноги на постель, а голову опустил на подушку; и так одетый лежал. После некоторого молчания я сказал:
       — Старец, Вы бы легли в больницу.
       — Не хочется мне идти в больницу, потому что там народ, и потом положат опять, как прошлый раз, под часами, а они своим стуком мешают молиться.
       — Но здесь больному нельзя оставаться; кто Вам сможет служить?.. а там все-таки удобнее.
       — Если бы они дали мне отдельную комнату, то я пошел бы в больницу.
       Сказав, «я пойду переговорю с доктором», я ушел к Отцу Фоме, монаху, который заведовал больницею и назывался доктором. О. Фома не получил в миру образования, но всю жизнь работая в больницах Монастыря, приобрел солидный опыт и даже некоторые теоретические познания. Это был человек одаренный богатой врачебной интуицией и был очень полезен для Монастыря, так как на Афоне нет настоящих больниц и врачей.

Больница Пантелеимоновского Монастыря размещена в двух этажах, и таким образом делится на две палаты: верхнюю и нижнюю. Помещение нижней палаты представляет собою большую залу, разделенную простенком на две половины. Во второй, задней половине, со стороны окон, обращенных к морю, углы отделены от общего помещения тонкими стенками, образовывая две маленькие комнатушки; правую из них доктор любезно предоставил Старцу.

Возвратившись к нему, я сказал, что доктор дает комнату в нижней палате. Старец согласился пойти, но был уже настолько болен, что один идти не мог, нужно было его поддерживать. Со скорбью вел я его в больницу.

Никакими техническими средствами, способствующими постановке диагноза, Монастырская больница не располагает. Что было у Старца, никто не выяснил; состояние его здоровья быстро ухудшалось. Как тяжело больной, по обычаю Монастыря, он причащался каждый день. В понедельник, 6/19, было совершено елеосвящение.

Я часто посещал его, но не решался беспокоить беседой, а садился у полуоткрытой двери снаружи, так как комнатка была очень маленькой. При жизни Старца мне представлялось часто возможным видеть его жизнь, слышать от него многое, что раскрывало картину его внутреннего духовного пути; было возможно до какой-то степени следить за его приближением к великому таинству смерти, но самый момент смерти остался для меня сокрытым.

       Последние дни своей жизни, с начала болезни до кончины, Старец молчал. При жизни он рассказывал, как один схимонах в больнице, готовясь к смерти, все время проводил с закрытыми глазами, чтобы не нарушить памяти Божией каким-либо внешним впечатлением. Этот схимонах, когда приходил к нему его близкий друг и сподвижник, которого он любил, беседовал с ним очень кратко, не открывая глаз и лишь по голосу узнавая своего друга. Помня это, я не нарушал покоя Старца никакими вопросами за редкими исключениями. Чрез неделю состояние Старца стало угрожающим. В пятницу 10/23 сентября, вечером, незадолго до захода солнца пришел к нему духовник Иеросхимонах Сергий, чтобы прочитать над ним умилительный канон Божией Матери на исход души, именуемый «отходная». Подойдя к постели больного, духовник сказал:
       — Благословите, Отец Силуан.
       Старец открыл глаза и молча мягко посмотрел на нас. Лицо его было болезненно бледным, но спокойным. Видя Старца молчащим, духовник спросил:
       — А что, Отец Силуан, Вы узнаете нас?
       — Узнаю,— ответил он тихим голосом, но ясно.
       — А как Вы себя чувствуете?
       — Хорошо, мне хорошо.
       Был ли этот ответ аскетическим желанием скрыть свои страдания и не выявить их жалобой на болезнь, или Старец действительно чувствовал себя настолько хорошо духовно, что болезнь уже не воспринималась и не нарушала мира души,— не знаю.
       — Мы пришли помолиться с Вами и прочитать канон Божией Матери... хотите? — сказал духовник.
       — Да, хочу... спасибо.. очень хочу.
       Духовник начал читать канон. Старец бледный лежал на спине спокойно, неподвижно, с закрытыми глазами; правая рука на груди, левая вдоль тела. Не перемещая его левой руки, я осторожно нашел его пульс; он был очень плохой: то совсем слабый, едва ощутимый, то большего наполнения, но и в том и другом случае настолько аритмичен, что в течение полминуты переменился несколько раз.
       Кончилось чтение отходной. Старец снова открыл глаза, тихо поблагодарил нас, и мы простились «до утра».
       В полночь в комнатушку зашел больничар, отец Николай. Старец спросил его:
       — Утреню читают?
       — Да,— ответил больничар, и добавил: — Нужно что-нибудь?
       — Спасибо, ничего не нужно.
       Спокойный вопрос Старца, такой же ответ его больничару на предложение услуг, и то, что он слышал чтение, которое до его угла вообще едва доносится, все это показывает, что он был в полном сознании и самообладании. Когда кончилось чтение утрени, т. е. через полтора часа после этой короткой беседы, отец Николай снова заглянул к Старцу и был крайне удивлен, найдя его уже скончавшимся. Никто не слышал его кончины; даже те, которые лежали близко к нему. Так тихо отошел он к Богу.

* * *

По уставам Церкви тело монаха не должно обнажать, и потому полное омовение не совершается, а лишь сырой губкой делается знамение креста на лбу, груди, руках, ногах и коленях. Одетое во все монашеское, в подрясник, поверх схима, тело усопшего с головой зашивают в рясу [По уставу — в мантию, но на Св. Горе вообще существует тенденция к упрощению, и мантию монахи обычно не носят, за исключением Иеромонаха, Канонарха и Екклезиарха при совершении ими служения в храме], кладут на специальные носилки, поют малую заупокойную литию и переносят в церковь, накрыв черным покровом с нашитым на нем темно-красным крестом на подобие креста на схиме.

Утреня в больнице вычитывается значительно быстрее, чем в Соборе, и потому до начала литургии оставалось некоторое время, в течение которого все несложные приготовления монашеского тела для перенесения в церковь были закончены, и тело Старца на носилках поставлено было в больничной церкви на заупокойную литургию, по окончании которой монахи, сменяя один другого, читали над ним псалтирь.

По обычаям Монастыря, Старца, как прожившего долго в Обители и занимавшего ответственные послушания, отпевали «собором». После вечерни, тело его из больничной церкви было перенесено в главный храм Монастыря во имя Св. Великомученика Пантелеймона, где собором иеромонахов был совершен чин отпевания. Обычно предстоятелем собора бывает игумен, но так как старый игумен Архимандрит Мисаил в то время уже не выходил из своей келлии, страдая от гемиплегии, предстоятельствовал его наместник, Иеромонах Иустин. По совершении уставного чина монашеского отпевания, тело Старца было вынесено на Кладбище, расположенное вне врат Монастыря, и зашитое в рясу, без гроба, опущено в могилу при пении заключительной литии и вечной памяти.

Скончался Блаженный Старец Схимонах Силуан во втором часу ночи на 11/24 сентября 1938 г. и был погребен в тот же день вечером в 4 часа.

Содержание

Пo книге Старец Силуан Афонский, Москва, Подворье Русского на Афоне Свято-Пантелеймонова монастыря, 1996 г., издано по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси АЛЕКСИЯ II

На заглавную страницу