zion2

© "Неизвестные страницы русской истории", 1998 г.

Глава 26 ЕРЕСЬ ДОКТОРА ГЕРЦЛЯ           В течение шести лет, с 1897 по 1903 гг., доктор Теодор Герцль, рядовой сотрудник венской еврейской газеты "Neue Freie Presse", был мировой фигурой совершенно необычного характера. Он создал сионизм, как организованную политическую силу, и это стало роковым, как для него самого, так и для многих других евреев, пошедших по его стопам. Он ввел сионизм в жизнь Запада, хотя сам он был при этом всего лишь маловажной тенью, продуктом венских кафе с их "Sacher Torte" и "Kaffee mit Schlagober". Он оказался в роли человека, которого ловкий антрепренер использовал ради его связей, выбросив за борт, как только дело хорошо стало на ноги. Он никогда не был настоящим вождем сионизма, начав понимать это уже на первом конгрессе 1897 года, когда он со страхом и тревогой заметил, что "перед нами вдруг поднялось русское еврейство, силу которого мы даже не подозревали"; к 1904 году его жалкая роль пленника в чужих руках стала ему совершенно ясна, и это убило его.
          Он написал как-то, что в Базеле в 1897 году "я основал еврейское государство... навязав нашим людям чувство гражданственности и заставив их чувствовать себя Национальным Собранием". Последующие шесть лет подтвердили на конкретных событиях то, что имел в виду в 1882 г. Лев Пинскер, говоря об "оказании непреодолимого давления на международную политику настоящего времени". Венский журналист Герцль, родом из Будапешта, начал свое триумфальное турне по столицам, летая, как цирковой артист в ослепительном свете с трапеции на трапецию, по высшему свету Европы. Императоры, власть имущие и государственные мужи принимали его, видя в нем представителя всех евреев, однако разница между тем, чем он казался, и чем он был в действительности, была немалой; его ближайший помощник Макс Нордау сказал после его смерти: "У нашего народа был Герцль, но у Герцля никогда не было своего народа"; талмудистский раввинат на востоке презирал его как очередного ложного мессию, стоя между ним и сколько-нибудь существенной массой последователей.
          Мир, в котором вращался Герцль, казался крепко стоящим на непоколебимых основах. Коронованная вдова в Виндзорском замке и стареющий барин в Шенбруннском дворце были любимцами своих народов; кайзер в Берлине тоже не молодел, становясь мягче и обходительнее; русский царь все еще был "царем батюшкой" для своего народа; повсюду царили законность и право людей на справедливый суд; фабричное закрепощение уступало место человечным условиям труда. Однако повсюду правители и политики знали, что для полного успеха нужно время, и боялись, что мировая революция остановит этот процесс, уничтожив достигнутое, ибо к этому времени тайный заговор Вейсхаупта, разрастаясь в описанную Дизраэли "сеть тайных обществ", превратился в социалистическую партию коммунизма, организованную во всех странах.
          Метод Герцля заключался в эксплуатации этого всеобщего страха для достижения его цели — создания еврейского государства. Он обещал внутренний мир там, где эта цель будет поддержана, и революцию в противном случае, утверждая, что говорит от имени всех евреев. Это, разумеется, равнялось признанию, что руководство мировой революцией было в еврейских руках, лишний раз подтверждая то, что давно уже было сказано Дизраэли и Бакуниным. Свою веру в действенность этого метода он выразил знаменитой фразой: "Когда мы тонем, мы становимся революционным пролетариатом; когда мы идем в гору, растет всемогущая власть наших денег".
          Великому герцогу Баденскому Герцль обещал ослабить революционную пропаганду в Европе в соответствии с удовлетворением властями его территориальных амбиций. После этого, у ворот Иерусалима с ним беседовал германский кайзер, в каске и верхом на белом коне, обещав передать султану предложение Герцля о создании в Палестине договорной компании под германским протекторатом. Когда из этого ничего не вышло, Герцль пригрозил революцией и кайзеру: "Если наше дело провалится, то сотни тысяч наших сторонников, как один человек, вступят в революционные партии".
          В России Герцль был принят царем и говорил с ним в том же духе (Прим. перев. — Русский царь Герцля не принимал, он был принят министром вн. дел Плеве). Примерно в то же время происходил третий Всемирный Сионистский Конгресс, на котором было постановлено, что каждый евреи, ставший членом сионистской организации, признает суверенную власть тогда еще мифического еврейского государства. Раввин Эльмер Бергер отмечает, что тем самым "сплоченное, геттоизированное существование еврейства снова стало реальностью в еще более широком масштабе, чем когда-либо раньше".
          Следующим владыкой, с которым разговаривал Герцль, был турецкий султан. Все эти путешествия не привели ни к чему существенному, но когда он перенес свою деятельность в Англию, ему удалось добиться крупного успеха. Подготовляя там одно из решающих событий в мировой истории, он явно имел доступ к самым высшим сферам, и его нигде не записанные переговоры определяли судьбы не только тех англичан, которые тогда еще лежали в колыбелях, но и их детей и внуков.
          Кто устраивал какому-то доктору Герцлю из Вены приемы у великих мира сего во всех странах Европы и по чьим советам они терпеливо выслушивали его наглые и в то же время угрожающие требования? Ясно, что "царские врата" (его собственное выражение) раскрывались перед ним не только потому, что он собрал в Базеле 197 столь же малоизвестных лиц, принявших какую-то резолюцию. Другие, гораздо более влиятельные чем он должны были приложить руку к делу, устранив с его пути швейцаров, лакеев, секретарей, камергеров и всех прочих, призванных не допускать назойливых посетителей к своим хозяевам.
          Здесь наша повесть переходит в область, секреты которой охраняются особенно ревниво. Источники мировой революции, ее цели и захват ее руководства евреями доказаны множеством собранных за это время документов; существование описанной Дизраэли, "сети", покрывающей земной шар, известно всем; характер "революционного пролетариата" тоже вполне ясен. Однако, кроме всего этого существовала и вторая "сеть" влиятельных людей в высших сферах, где власть денежного мешка могла быть использована для оказания "непреодолимого давления на международную политику". Именно эта сеть людей, работающих во всех странах на достижение одной, общей цели, и позволила Герцлю с его домогательствами проникнуть на самые высшие ступени.
          Опытные наблюдатели мировой политики знают об этой силе, по сей день действующей на высшем уровне международных отношений. Сионистские пропагандисты делают вид, будто еврейская оппозиция сионизму исходила из одних только кругов "солидных евреев", "еврейских магнатов" и "богачей" (все эти определения постоянно встречаются, например, в книге Хаима Вейцмана). В действительности же раскол в иудаизме шел по вертикали, равно затрагивая и богатых, и бедных, и хотя большинство западных евреев было решительно враждебно сионизму, но в числе про-сионистского меньшинства были именно наиболее влиятельные и богатые евреи. Они одни в состоянии были обеспечить сионистскому призраку в лице Герцля успех его балетных прыжков в стиле Нижинского во дворцы и министерские кабинеты, куда он вдруг стал вхож, как если бы родился знатной персоной. Его покровители явно были в союзе с организованной силой сионизма — местечковыми общинами русского талмудизма. Кастейн пишет, что "исполнительный комитет", созданный в Базеле 197-ю делегатами, "был первым воплощением настоящего еврейского интернационала". Другими словами, что существовало и раньше, получило теперь свое видимое выражение. "Еврейский интернационал" давно был налицо и притом достаточно силен, чтобы обеспечить Герцлю аудиенции у королей и министров.
          Об этой международной "сети" законспирированных единомышленников в дни доктора Герцля на самом высшем уровне европейского общества историк может составить себе представление только путем тщательного сопоставления мозаики отдельных эпизодов и наблюдений (в наши дни их существование и согласованные действия наглядно доказуемы, как будет показано в дальнейших главах, на основании растущей массы литературы и документальных свидетельств). Например, Вейцман пишет, что когда он в разговоре с Герцлем назвал влиятельного английского еврея, сэра Френсиса Монтефиоре, дураком, то Герцль ему возразил: "Зато он открывает мне царские врата". Далее, некий барон Гирш, венский еврей и банкир, был главным покровителем Герцля, снабжавшим его деньгами; о нем австрийский историк, граф Карл Лоньяй (см. библиографию) сообщает, что он отвалил немалый куш (100.000 гульденов) кронпринцу Рудольфу Австрийскому, когда тот, перед самоубийством в Майерлинге, пожелал обеспечить одну из свою "приятельниц". Сделано это было "в благодарность за услугу, оказанную кронпринцем банкиру в декабре (очевидно 1888 г. — прим. перев.), когда тот устроил ему встречу с принцем Уэльским", будущим королем Англии, Эдуардом VII. В результате этой встречи, барон Гирш стал доверенным лицом принца Уэльского, частным банкиром и финансовым советником будущего английского короля. Он же был шурином английского банкира Бишофсгейма, совладельца лондонской еврейской финансовой фирмы Бишофсгейм и Гольдсмит; другим совладельцем той же компании был родившийся в Германии, богатейший еврей сэр Эрнест Кассель. Как пишет в своем биографическом исследовании английский историк Брайан Коннель (см. библиографию), сэр Эрнест унаследовал от барона Гирша дружбу с будущим английским королем: "Если Гирш был доверенным лицом, то Кассель стал ближайшим личным другом Эдуарда VII". Он был последним, кто видел короля перед его смертью; король в день смерти настаивал на обещанном сэру Эрнесту разговоре и должен был встать с постели, чтобы одеться. Заканчивая эту историю, Коннель пишет: "Существовало маленькое интернациональное братство, в котором он (Кассель) был вероятно ведущим членом среди людей с аналогичным положением, с которыми он сблизился во время своих многочисленных путешествий. В их числе были: Макс Варбург, глава большого банкирского дома в Гамбурге; Эдуард Нетцлин, президент Парижского и Нидерландского банках Париже; Франц Филипсон — банкир в Брюсселе; Вертхейм и Гомперц в Амстердаме, также банкиры, и прежде всего Яков Шифф из фирмы Кун, Леб и Ко в Нью-Йорке. Этих людей связывали воедино общность расы и интересов. Тонкая паутина их связей реагировала на малейшее прикосновение. Они поддерживали между собой невероятно точную сеть экономической, политической и финансовой разведки на самом высшем уровне. Они могли прекратить поддержку в одном месте и предоставить фонды в другом; они могли с быстротой молнии и в полной тайне перебрасывать громадные суммы денег из одного конца своей финансовой империи в другой, влияя на политические решения в десятках различных стран".
          "Общность расы и интересов... паутина... сеть... разведка на высшем уровне... перебрасывание громадных денежных сумм... влияние на политические решения..."; трудно сомневаться в том, что это и был тот "еврейский интернационал", о котором писал Кастейн, и тот аппарат, который действовал поверх всех государственных границ, поддерживая и продвигая Герцля. Ничем иным нельзя объяснить последующие действия британского правительства, и если ранее еще могли существовать какие-то сомнения относительно согласованных действий этих сил, за спиной всех народов и без всякого их участия, то события середины нашего века их окончательно развеяли. С такой силой за спиной, доктор Герцль мог предъявлять требования и угрожать. Среди могущественных людей, входивших в состав этого международного директората (это обозначение отнюдь не представляется нам преувеличенным), в то время может быть еще и не все уверовали в сионизм, а некоторые возможно в душе его вовсе и не одобряли. Тем не менее, по глубокому убеждению автора этих строк, даже они были недостаточно сильны, чтобы противодействовать или хотя бы только отказать в поддержке политике, которую преследовали старейшины секты сионских мудрецов.
          Разъезды Герцля начинали втайне приносить плоды, и он продолжал свои путешествия. Маленький венгерский еврей немало гордился своим неожиданным возвышением, наслаждаясь элегантным обществом во фраках и белых перчатках, с приемами при свете канделябров. Талмудистские мудрецы из грязных местечек черты оседлости, выросшие в кафтанах и пейсах, презирали этого выхоленного представителя "западной эмансипации", но использовали его, готовясь а то же время от него отделаться.
          В 1903 году в жизни Герцля произошло событие, напоминавшее то, что случилось с Саббатай Цеви в 1666 году. Он поехал в Россию, становясь во время посещений еврейских местечек объектом восторженных оваций со стороны наивных единоверцев, приветствовавших его почти как мессию. Он попробовал убедить русское правительство оказать давление на султана в предложенном им деле организации договорной компания в Палестине. Герцль произвел некоторое впечатление на русского министра внутренних дел Плеве, которому он заявил, что действует "от имени всех российских евреев".
          Если он сам верил этому, то очень скоро его постигло разочарование. Он сделал неожиданный шаг, свидетельствовавший либо о его безграничной смелости, либо же о полном непонимании того, что происходило вокруг него (с такими людьми, как он, это часто случается). Беседуя с Плеве, он выдвинул свой обычный аргумент — "либо сионизм, либо революция", а чтобы придать больший вес своим словам, Герцль призвал русских евреев воздержаться от революционной деятельности, обсуждая в русских правительственных кругах их "эмансипацию". Этим он подписал смертный приговор своей политической карьере, а вскоре приказал долго жить и сам. В глазах сионских мудрецов Герцль впал в ересь, сунувшись в запретную для него комнату. Они всеми силами старались предотвратить еврейскую эмансипацию в России, видя в ней потерю своей власти над еврейством. Кроме того, если бы его переговоры с русским правительством закончились успешно, то в стране наступило бы успокоение, а это означало бы конец пропагандным россказням о "преследовании евреев" в России.
          Когда он вернулся, чтобы выступить на шестом конгрессе Всемирной Сионистской Организации, грозный рок встал перед ним в виде слитной массы русских евреев, и теперь это было уже не только "унизительным", как он писал ранее, но и прямой угрозой. В этот критический момент Герцль еще воображал, ото у него в кармане козырной туз, и выложил его на стол, сообщив, что в результате переговоров в Лондоне, при поддержке "непреодолимого давления", британское правительство предложило ему, Герцлю из редакции "Neue Freie Presse" целую страну в Африке — Уганду! Если в истории когда-либо произошло нечто, еще более странное, то это явно ускользнуло от нашего внимания. Козырная карта Герцля оказалась двойкой. 295 делегатов проголосовали за принятие английского предложения, но 175 голосовали против; стало ясно, что Герцль говорил далеко не от имени всех евреев. Значительное большинство этих 175 несогласных были русскими евреями. Толпы простых евреев приветствовали в свое время Герцля, как мессию, но эти 175 эмиссаров местечкового раввината наложили на него проклятие, поскольку Уганда была бы концом их планов. Они демонстративно распростерлись на полу, как это делается при оплакивании умерших или разрушения храма. Одна из женщин назвала великого доктора Герцля предателем, а после его ухода карта Уганды была разорвана в клочья.
          Если верить тому, что говорил и писал Герцль, то ему навсегда осталось непонятным, почему еврейские эмиссары из России отказались даже и думать о каком-либо ином месте для евреев, кроме Палестины, и если он искренен, то он должен был отличаться поразительным простодушием. Вся его деятельность строилась на том, что необходимо предоставить "убежище" для "преследуемых евреев", а таковыми были разумеется евреи в России, поскольку во всех других странах они давно уже пользовались полным равноправием. Если так, то нужно было бы радоваться любому убежищу, и он сумел им его обеспечить; а если кто-нибудь из евреев предпочел бы остаться в России, и переговоры Герцля с русским правительством об эмансипации, т.е. о полном уравнении в правах, также закончились бы успешно, то и эти оставшиеся получили бы в России все, чего они только могли желать.
          С точки зрения талмудистского раввината в России, дело обстояло, разумеется, совершенно по иному. Они тоже распространяли сказки о "преследовании евреев в России", не допуская никакой эмансипации на деле, но все это нужно было исключительно для выполнения древнего "закона", требовавшего, прежде всего, захвата Палестины со всеми последствиями, также заранее предписанными "законом". Принятие Уганды стало бы судным днем талмудистского иудаизма. Вейцман описывает последнее унижение Герцля. После голосования он хотел встретиться с отвернувшимися от него евреями из России и пошел в их комнату заседаний. "Он вошел, усталый и осунувшийся. Его встретило гробовое молчание. Никто не поднялся, чтобы приветствовать его, никто не аплодировал когда он кончил говорить. Это был первый случай, когда собрание сионистов так встретило доктора Герцля: его, кумира всех сионистов".
          Первый случай оказался и последним. Меньше, чем через год после этого, Герцль умер в возрасте всего лишь 44 лет и о его смерти трудно делать какие-либо заключения. Еврейские писатели сообщают о ней лишь весьма туманно. Еврейская Энциклопедия пишет, что в жизни ему пришлось претерпеть многое, и что этой было причиной его смерти, другие авторитетные источники отделываются столь же неясными, хотя и многозначительными намеками. Кто на протяжении многих столетий подвергался анафеме или отлучению со стороны правящей секты, часто умирали весьма скоро и при плачевных обстоятельствах. Историк быстро убеждается, что в этих вопросах он стоит перед загадками, недоступными для обычного исследования.
          Любопытно, что близкий друг Герцля, его правая рука и известный сионистский публицист, Макс Нордау, прекрасно понимал все происходящее и ясно предвидел будущее. Он продемонстрировал столь же поразительную способность, как до него Пинскер, заранее знать, как будут развиваться события, указав на последствия еврейского "непреодолимого давления на международную политику", в свое время отмеченного Пинскером. В ходе того же сионистского конгресса, на котором Герцль испытал свое фиаско и унижение, Макс Нордау (это, разумеется, псевдоним — его настоящее имя Зюдфельд) дал абсолютно точный прогноз событий: "Позвольте мне сказать несколько слов и показать вам ступеньки лестницы, которые поведут наше дело все выше и выше: Герцль, сионистский конгресс, английское предложение Уганды, будущая мировая война и мирная конференция, на которой с помощью Англии будет создана независимая еврейская Палестина". Это было сказано в 1903 году, и здесь явно говорил посвященный, иллюминат, говорил человек, знавший цели и силу "еврейского интернационала". Макс Нордау сам помогал успеху предсказанного им хода событий, опубликовав в девяностых годах прошлого века несколько книг, получивших немалую известность, в том числе "Вырождение" ("Degeneration", см. библиографию), в которой он описал христианский Запад, как непоправимо испорченный. Однако и Макс Нордау не довел своих выводов до логического конца. Это сделал за него другой делегат конгресса, доктор Наум Соколов, заявивший, что "настанет день, когда Иерусалим будет столицей мира во всем мире". Сейчас, в 1956 году, стремление сделать Иерусалим столицей мира уже настолько ясно, что западные правительства день-ото-дня опасаются, что сионистское государство захватит его силой; будет ли он столицей мира во всем мире, — весьма сомнительно. (1)
          После смерти Герцля атаку на предложение Уганды повел Хаим Вейцман, и на седьмом сионистском конгрессе в 1905 году он добился того, что согласие на принятие английского предложения было взято обратно. С этого момента сионизм окончательно стал орудием в руках талмудистского раввината в России. Предложение Уганды и презрительный отказ от него со стороны еврейской правящей секты показывают полное безразличие последней к нуждам и желаниям еврейских масс, от имени которых она якобы выступала. При внимательном рассмотрении еврейского вопроса более правильным представляется даже говорить о прямой враждебности руководства к нуждам этих масс. Это становится ясным при анализе отношения к предложению Уганды трех главных групп еврейства: западных евреев, русских евреев и тех евреев, о которых во всей описанной нами громкой полемике никогда даже не упоминалось, — евреев, уже проживавших в Палестине:
          Евреи Запада были в то время настроены решительно против сионизма, как такового, что бы он им ни обещал: Уганду, Палестину или любое иное место; они хотели оставаться там, где они были. Русских евреев изображали как "преследуемых" и нуждающихся в "убежище", и, если бы это было правдой, то Уганда могла бы быть для них подходящим решением; бурные овации, которыми евреи в России повсюду приветствовали Герцля, говорили об их готовности следовать за ним куда угодно, если бы на то было позволение раввината. Остается подумать о евреях в Палестине.
          Как показывает анализ фактов, общины этих настоящих евреев в Палестине страстно желали переселиться в Уганду и именно поэтому ожидовленные хазары в России, захватившие руководство сионизмом, объявили их "изменниками". Процитируем отзыв о них в 1945 году (!) со стороны сионистской организации в Тель-Авиве. "Позорно и горько было видеть всех этих людей... в свое время первых строителей еврейской Палестины, теперь публично отказывающимися от своего собственного прошлого... Стремление Уганду соединялось у них со смертельной ненавистью к Палестине... В общинных центрах первых еврейских колоний молодые люди, воспитанники школ "Израильского Союза" (Alliance Israelite), порочили Палестину, как страну трупов и могил, страну малярии и глазных болезней, страну губящую своих жителей. И это не было мнением немногих... Нaoбopот, лишь немногие кое-где... оставались лояльными... Вся Палестина была в состоянии брожения... Оппозиция Уганде пришли в Палестину извне, а в самом Сионе все были против Сиона".
          Все, чего желали народные массы — еврейские или нееврейские — не имело после 1903 г. никакого значения. Отказ или принятие тех или иных предложений ничего не меняли; само предложение Уганды евреям означало, что отныне Европа вовлекалась в предприятие, которое в будущем неминуемо должно было привести к катастрофе. Как признал Вейцман, этим своим актом британское правительство признало русских талмудистов правительством над всеми евреями; этим признанием оно связало все будущие поколения англичан, а через десяток лет, когда были подготовлены соответственные условия, им же оказался связанным и американский народ. Этим актом 1903-го года начались бедствия нашего столетия. История Сиона стала с тех пор историей западных политиков, которые "под непреодолимым давлением" подчинялись требованиям могущественной секты. 1903 год был годом триумфа международного заговора, а для Европы он оказался столь же роковым, как и 1914 и 1939 годы, оба стоявшие под тенью того же заговора.

Примечание:
1. Сейчас, через 30 лет по написании этой книги и через 20 лет после захвата Иерусалима Израилем, комментарии к этим замечаниям автора представляются излишними. Читатель может и на этом примере убедиться, насколько правильными оказывались выводы Дугласа Рида из огромной массы собранной им информации.

Глава 27

ПРОТОКОЛЫ СИОНСКИХ МУДРЕЦОВ           Пока сионизм созревал в течение прошлого столетия в местечковых гетто восточной Европы, превратившись в новую силу на международной арене, когда английское правительство предложило ему Уганду, в тех же самых областях талмудистского господства подготовлялся третий взрыв мировой революции. Эти две силы совместно шли вперед, поддерживая друг друга, и мы уже указывали, что сионизм действовал угрозой коммунизма, дабы заставить европейские правительства удовлетворить его внеевропейские территориальные претензии. Как бы одновременно работали две турбины, накапливая то, что в действительности было одной силой, которая должна была вызвать гальванические потрясения в наступающем 20-ом столетии.
          Как свидетельствовали Дизраэли и Бакунин, руководство мировой революцией перешло в еврейские руки уже в середине 19-го столетия, и с тех пор изменились и ее цели. Последователи Бакунина, стремившиеся к упразднению государства вообще, предвидя, что революционное государство станет еще более деспотическим, чем все прежние, были устранены со сцены и о них забыли. Мировая революция обрела после этого формы "Коммунистического Манифеста" Карла Маркса, поставившего своей целью создание тоталитарного сверхгосударства, основанного на рабском труде и "конфискации человеческой свободы" (слова Токвиля, написанные еще в 1848 году). Смена руководства и новые цели предопределили ход событий в 20-м столетии.
          Однако, методы, с помощью которых должен был быть разрушен существующий строй, не изменились: это по-прежнему были метолы Вейсхаупта, раскрытые в его документах, опубликованных в 1787 году. Многочисленные источники в 19-ом веке показали, что первоначальный план Иллюминатов продолжал оставаться в течение всех последующих поколений методическим учебником революционеров всех направлений.
          Эти источники пропагандировали или раскрывали планы разрушения различным образом, но первоначальный план всегда был ясно виден при сравнении с документами Вейсхаупта. В 1859 году Кретино-Жоли (Cretineau-Joly), бросил тяжкое обвинение еврейскому руководству "тайных обществ". Его книга воспроизводила материалы итальянского тайного общества "Haute Vente Romaine", переданные ему Папой Григорием XVI; подлинность их не подлежала сомнению. Руководителем этого тайного общества был итальянский князь, посвященный в иллюминатство одним из ближайших доверенных Вейсхаупта (бароном Книгге) и являвшийся истинным воплощением иллюминизма. Внешний круг завербованных простаков был убежден, что "цели ассоциации — нечто высокое и благородное, что это орден тех, кто стремится к чистоте морали, глубокому благочестию, независимости и единству Италии". По мере посвящения в более высокие степени, члены ордена постепенно узнавали его настоящие цели и давали клятву разрушить все религии и законные правительства; после этого их обучали тайнам убийств, отравлении, лжесвидетельствования, всему, что впервые было обнаружено в захваченных документах Вейсхаупта.
          В 1862 году Карл Маркс основал свой Первый Интернационал, программа которого, т.н. "Коммунистический Манифест", с первого же взгляда выдает иллюминизм, как его источник. В тех же годах Бакунин организовал "Международный альянс социалистической демократии": как показала в своем труде Неста Вебстер (см. библиографию), приведя выдержки из его программы, эта последняя представляла собой иллюминизм чистой воды. В 1864 г. французский оппозиционный журналист, Морис Жоли (Maurice Joly), опубликовал памфлет против Наполеона III, масона и карбонария, обвинив его в применении подобных же методов для развращения и подрыва общественного строя Франции (памфлет был написан в форме аллегории). В 1868 г. немецкий писатель Гедше (Goedsche) выступил на ту же тему, резко нападая в своих книгах на еврейское революционное руководство, а в 1869 г. этой темой занялся и французский роялист Гужено де Муссо (Gougenot Des Mousseaux). В этом же году Бакунин опубликовал свою "Полемику против евреев". Во всех этих произведениях в той или иной форме обнаруживается или обличается преемственность основной идеи, впервые раскрытой в материалах Вейсхаупта: уничтожение законных правительств, религий и наций и установление всемирного деспотизма для управления порабощенными народами с помощью террора и насилия. В некоторых из этих публикаций евреи открыто обвинялись в захвате руководства революцией.
          Затем в течение долгого времени никаких новых материалов о впервые раскрытом в 1787 г. мировом заговоре не появлялось, и только в 1905 году вышла в свет книга русского профессора Сергея Нилуса, сотрудника департамента инославных религий в Св. Синоде, один экземпляр которой имеется в Британском Музее в Лондоне, с датой поступления 10 августа 1906 г. Сведения об авторе и его книге несомненно представляли бы большой интерес, однако труд Нилуса не 6ыл переведен на другие языки, а тайна, окружающая книгу и автора делает всякое исследование чрезвычайно затруднительным. Одна глава этого труда была переведена на английский язык в 1920 году, что заслуживает быть особо отмеченным, поскольку, хотя книга появилась в России в 1905 г., шум и полемика вокруг нее начались лишь после появления английского перевода. Эта глава была опубликована в Англии и Америке под английским заглавием "Протоколы Ученых Старейшин Сиона" (The Protocols of the Learned Elders of Zion); автор этих строк не смог выяснить, было ли это название оригиналом или же оно появилось только в переводе. (1) Точно также нет формальных доказательств того, что книга Нилуса действительно представляет собой протокол секретных заседаний еврейских "старейшин", и, с этой точки зрения, она документальной ценности не имеет.
          С любой другой, однако, она имеет необычайное значение, ибо неопровержимый опыт (последующего времени) показывает, что книга эта — подлинный документ мирового заговора впервые обнаруженного в материалах Вейсхаупта. Много других документальных доказательств того же характера последовали за этим первым откровением, как было показано в данном труде, но она превосходит их. Другие свидетельства были отрывочными, сообщая отдельные эпизоды и наблюдения; эта — рисует полную картину заговора, его мотивы, методы и цели. Она добавляет мало нового к тому, что было уже известно частично (кроме недоказуемого авторства еврейских старейшин), но она ставит все части на нужное место и показывает все целое. Книга точно описывает, что произошло в течение полувека после ее публикации и все что произойдет в следующие 50 лет (которые теперь уже подходят к концу, и в которые была осуществлена значительная часть того, о чем говорится в "Протоколах" — прим. перев.), если только заговор не вызовет соответствующего его силе противодействия..
          В книге содержится богатейшее знание (в особенности, слабостей человеческой природы), источником которого может быть только опыт и изучение, накопленные в продолжение столетий и даже целых эпох. Она написана в тоне надменного превосходства, как бы существами, восседающими на олимпийских вершинах древней мудрости и полными неисчерпаемого презрения к копошащейся далеко внизу человеческой массе ("чернь"... "перепившиеся скоты"... "животные"... "кровожадное зверье"), тщетно пытающейся вырваться из зажавших ее клешней. Эти клешни — "власть золота", грубая сила разъяренной толпы, натравленной на своих единственных защитников, высшие классы христианской Европы, уничтожая которых она губит и себя самое. Разрушительная идея преподнесена в виде научной теории, почти точной науки, смакуемой с немалым красноречием. Перечитывая "Протоколы" автор этих строк постоянно вспоминал то, что особенно поразило его в словах Дизраэли, уже цитированного выше.
          Дизраэли, тщательно выбирая выражения, говорил о "принципе разрушения" (не об идее, схеме, понятии, плане, заговоре и т.п.), и "Протоколы" именно и возводят теорию разрушения в степень "фундаментальной истины, первичного или основного закона, основных правил поведения" (как в словарях определяется понятие "принципа"). Во многих местах "Протоколы", как это кажется на первый взгляд, преподносят разрушение как нечто положительное само по себе, оправдывая, таким образом, и все служащие ему методы (подкуп, шантаж, развращение, диверсию, раздор, подстрекательство толпы, террор и насилие), как бы приобретающие также положительный характер. Однако, внимательное ознакомление с текстом показывает, что это не так. В действительности, аргументация начинается с конечной цели — мирового господства, а затем возвращается назад к тем методам, которые рекомендуются как наилучшие для ее достижения. Эта цель идентична с той, которая была впервые раскрыта в материалах Вейсхаупта, и не подлежит сомнению, что и то, и другое восходит к гораздо более древнему источнику, хотя сами "Протоколы" относятся к материалам Вейсхаупта, как внук к деду. Конечной целью и тех, и других является уничтожение всех религий и всех наций, и установление сверхгосударства, управляющего миром с помощью безжалостного террора.
          Не успели "Протоколы" появиться в английском переводе, как началась яростная атака с еврейской стороны против этого документа, причем совершенно маловажный вопрос с том, кто именно мог быть его автором, был представлен как самое важное. Свидетельство о еврейском возглавлении революционного заговора было, вообще говоря, совершенно не новым; как уже видел читатель, оно было давно высказано Дизраэли, Бакуниным и многими другими. В данном конкретном случае указание на заседание еврейских руководителей заговора не было подтверждено доказательствами и вполне могло бы остаться без внимания. Например, в 1913 году было опубликовано аналогичное обвинение иезуитов в замышлении мирового заговора, напоминавшее одновременно и "Протоколы", и материалы Вейсхаупта (явно с целью дезинформации и отвлечения внимания); со стороны ордена иезуитов последовало спокойное разъяснение, что обвинение ни на чем не основано, и дело немедленно заглохло.
          Реакция официального еврейства в 1920 г. и во все последующие годы была совершенно иной. Последовали яростные отрицания всего содержания "Протоколов": отрицание не только еврейского заговора, но всякого заговора вообще, что было явной неправдой. Существование заговора против христианско-европейского порядка и общества было давно установлено и подтверждено многочисленными и неоспоримыми авторитетами, от Эдмунда Берка, Джорджа Вашингтона и Александра Гамильтона до Дизраэли, Бакунина и многих других. Более того, к тому времени, когда появился английский перевод "Протоколов", события в России неопровержимо доказали наличие этого заговора. Еврейство пересолило в своих протестах и тем самым лишь укрепило подозрения общественности.
          Эти протесты были повторением тех, которые в свое время заглушили голоса Робисона, Баррюэля и Морса, требовавших публичного расследования деятельности тайных обществ, но теперь они последовали с еврейской стороны. Эти трое авторов вообще не упоминали о еврейском руководстве заговором, и их оклеветали и опорочили только потому, что они обратили внимание общественности на его непрерывный характер и на то, что французская революция была несомненно лишь первым его "взрывом". Нападки на "Протоколы" в 20-х годах доказали прежде всего справедливость их утверждений, показав, что существующий аппарат подавления всякой общественной дискуссии на тему о заговоре подвергся за истекшие 120 лет значительному усовершенствованию. Никогда еще в истории не было потрачено столько денег и энергии на подавление одного единственного документа.
          Английскую общественность познакомил с "Протоколами" один из двух ведущих британских корреспондентов в России, Виктор Марсден из газеты "Морнинг Пост" (история второго также весьма поучительна и будет рассказана в последующих главах). Марсден пользовался известностью, как знаток России; большевистский террор произвел на него потрясающее впечатление. Вне всякого сомнения, он также стал жертвой заговора, скончавшись очень скоро после завершения того, что он считал своим долгом сделать — перевода на английский язык "Протоколов" из Британского Музея.
          Их английское издание вызвало живейший интерес во всем мире. Именно в эти годы (1920 и последующие) настал конец эпохе, когда еврейский вопрос мог еще беспристрастно и открыто обсуждаться. Вначале споры были страстными, но свободными, однако вскоре еврейской стороне удалось навязать этому опросу характер "оскорбления величества", т.ч. в наши дни ни один общественный деятель или печатный орган не рискнет даже упоминать о "Протоколах", разве только как о "позорной фальшивке" (что и было в равной степени предсказано в самих "Протоколах").
          Первоначальная реакция общественности была вполне естественной. "Протоколы" были восприняты как важнейшее доказательство существования международного заговора против религии, наций, законных правительств и собственности. Все были согласны в том, что приписывание их авторства евреям не доказано, но что содержание их столь серьезно и настолько убедительно подтверждено историческими событиями после появления их первого (русского) издания, что полное и обстоятельное расследование вопроса представлялось совершенно необходимым. Как уже говорилось, требование такого "расследования" выдвигалось многими именитыми общественными деятелями еще за 120 лет до того. Теперь главным объектом нападения стало именно требование расследования, а отнюдь не одно только указание на деятельность "сионских мудрецов".
          В большой статье лондонской газеты "Таймс" от 8 мая 1920 года говорилось: "Беспристрастное расследование этих т.н. документов и их происхождения в высшей степени желательно... можем ли мы оставить эту историю без тщательного расследования, не заботясь о влиянии, которое оказывает эта книга?" "Морнинг Пост" (самая старая и, в то время, наиболее трезвая из английских газет) опубликовала 23 статьи по этому вопросу, также требуя его расследования. Лорд Сайденхэм (Sydenham), крупный политический авторитет своего времени, в статье, появившейся 27 августа 1921 года в газете "Спектейтор" также настаивал на расследовании. "Самым важным было бы, разумеется, узнать источник, из которого Нилус получил "Протоколы". Большевики не могли истребить всех, кто знал Нилуса и его труды. Его книга... не была переведена целиком, хотя это могло бы сообщить о нем кое-какие данные... Что сильнее всего поражает читателя в "Протоколах"? Ответ гласит — редкое знание особого рода, охватывающее самые широкие области. Для разгадки этой тайны, если она действительно является таковой, нужно выяснить, откуда пришло это таинственное знание, лежащее в основе пророчеств, которые исполняются теперь буквально". Генри Форд, не только знаменитый американский автоконструктор и предприниматель, но и влиятельный публицист, писал: "Эти "Протоколы" полностью совпадают с тем, что происходило в мире до настоящего времени; они совпадают и с тем, что происходит сейчас". В своей газете "Dearborn Independent" он опубликовал серию статей, отдельное издание которых разошлось в количестве полутора миллионов экземпляров.
          В последовавшие за этим два года произошли любопытные вещи. Владелец "Таймса" был признан умалишенным и насильно отстранен от заведования изданием своей газеты; медицинское заключение о его болезни было вынесено заграницей, а имя иностранного врача осталось неизвестным (этот эпизод мы опишем в дальнейшем). После этого в "Таймсе" появилась статья, объявившая "Протоколы" плагиатом упомянутого выше памфлета Мориса Жоли, не заслуживающим внимания читателей. Владелец "Морнинг Пост" стал объектом систематической травли и клеветы, и вынужден был продать свою газету, после чего ее выход прекратился. Генри Форд опубликовал в 1927 г. извинение, адресованное одному из хорошо известных в Америке евреев; автор этих строк получил в последующие годы в США достоверную информацию, что ему пришлось сделать это в тот момент, когда ставшая впоследствии знаменитой новая модель его автомобиля должна была поступить на рынок, а со стороны банков и торговых фирм, от которых зависели судьбы его концерна, посыпались угрозы бойкота и разорения.
          Кампания против "Протоколов" не утихает до наших дней. В советской России, сразу же после революции, все экземпляры книги, которые могли быть найдены, были уничтожены, обладание ею превратилось в государственное преступление, согласно закону против "антисемитизма". Примеру большевиков, хотя и 25 лет спустя, последовали американские и британские власти в оккупированной Германии, заставив после Второй мировой войны западногерманское правительство принять ряд законов против "антисемитизма"; в 1955 году В Мюнхене было конфисковано предприятие издателя, переиздавшего "Протоколы". В Англии, в результате описанного давления, распространение этой книги было временно запрещено властями, а кампания против нее продолжалась с такой силой, что все издатели оказались запуганными и только несколько мелких фирм изредка отваживались ее печатать. В Швейцарии, в междувоенный период, евреи начали судебное дело против этой книги, объявив ее "непристойной литературой"; они выиграли дело, однако решение суда было впоследствии отменено высшей инстанцией.
          Другими словами, положение, создавшееся после 1920 г. и продолжающееся по сей день, было предсказано самими "Протоколами" уже в 1905 году (в 1902 г. — прим. перев.): "Через печать мы можем оказывать влияние, оставаясь сами в тени... главным условием успеха в политической области является секретность; слова дипломата не должны соответствовать его делам... мы должны заставить правительства действовать в согласии с нашим широко задуманным планом, уже близким к желаемому завершению, с помощью того, что мы представим, как общественное мнение, втайне подстроенное нами при помощи новой "великой державы" — печати, которая за немногими исключениями, не стоящими внимания, уже находится полностью в наших руках...С прессой мы должны действовать следующим образом... мы ее оседлаем и туго затянем повод, то же мы сделаем о со всей остальной печатной продукцией, ибо какой смысл нам избавляться от нападок прессы, если мы останемся мишенью для брошюр и книг?... Никто не должен безнаказанно касаться ореола нашей правительственной непогрешимости. Предлогом для запрета любого издания будет, что оно возбуждает умы без повода или основания... мы всегда будем одерживать победу над нашими противниками, так как в их распоряжении не будет органов печати, где они могли бы полностью выразить свои мысли". (В этих выдержках речь идет, главным образом, о будущем "сверх-государстве" под еврейским главенством, но они же относятся и к методам действий в "переходный период" — прим. перев.)
          Такова история "Протоколов" до настоящего времени. Авторство еврейских "старейшин" не доказано и может быть оспорено, что, разумеется, не обесценивает всех прочих свидетельств еврейского руководства мировой революцией. Целью еврейской кампании против "Протоколов" было отнюдь не оправдание еврейства, а запрет их публикации под предлогом, что эта книга "возбуждает умы без повода и основания". Представленные доводы были явно лживыми; они сводились к тому, что "Протоколы" близко напоминают некоторые, более ранние публикации, а поэтому являются "плагиатами" или "фальшивками", в то время как, в действительности, это лишь доказывает, что они представляют собой часть и продолжение обширной литературы и документации о заговоре. В равной степени они могли бы быть произведением нееврейских или даже антиеврейских революционеров, и это также имело бы лишь второстепенное значение. "Протоколами" доказано, что организация, впервые раскрытая документами Вейсхаупта, продолжала существовать и 120 лет спустя, и что она по-прежнему применяет те же методы и преследует те же цели, как и в момент ее первого разоблачения; и что, когда "Протоколы" появились в английском переводе, то большевистская революция в России уже целиком подтвердила их содержание.
          Автор этих строк считает "Протоколы" важнейшим пособием для каждого, изучающего наше время и предмет данного труда. Если лорд Сайденхэм уже в 1921 г. был поражен "таинственным знанием", содержавшимся а них, "на котором основывались пророчества, ныне исполняющиеся буквально", то насколько сильнее он был бы поражен в наше время, когда еще больше этих пророчеств исполнились столь же буквально. Читая "Протоколы", каждый может видеть, чем вызывались потрясения последних 150 лет; ему заранее станет ясно, как "дела" его демократически выбранных представителей будут отличаться от их "слов". В одной области автор смог проверить на собственном опыте слова лорда Сайденхэма об исполнившихся пророчествах. Говоря о контроле печатной информации, "Протоколы" пишут: "Ни одно сообщение не достигнет читающей публики без нашего контроля. Уже сейчас мы достигаем этого тем, что все новости получаются немногими агентствами, в которых они собираются со всех концов света. Эти агентства станут затем всецело нашими и они будут оглашать только, то, что мы им предпишем". Заметим, что печать далеко еще не была в состоянии такого подчинения ни в год первого опубликования "Протоколов", ни в дни лорда Сайденхэма, ни даже в 1926 г., когда автор этой книги начал свою карьеру журналиста, но этот процесс развивался все далее и в настоящее время стал законченным фактом. Потоки "новостей", накачиваемых в сознание людей, приходят действительно из немногих агентств, подобно воде из полдюжины кранов. Рука, контролирующая эти краны, контролирует и "новости", и читатель легко может и сам заметить профильтрованную форму, в которой они доходят до него. Что же касается редакционных комментариев, основанных на полученной информации, то происшедшие с тех пор перемены ясно видны при сравнении с беспристрастными статьями, печатавшимися в свое время в "Times", "Morning Post", "Spectator", "Dearborn Independent" и в тысячах других газет четверть века тому назад. В наше время это уже невозможно. Закабаление печати произошло точно так, как оно предсказано в "Протоколах", и автор сам мог убедиться в этом, благодаря принадлежности к своему поколению и своей профессии.
          Сравнительное изучение "Протоколов" и материалов Вейсхаупта приводит к заключению, что и те, и другие восходят к общему, гораздо более древнему источнику. Их автором не могло быть лицо или группа лиц того времени, когда они стали известны; заключенное в них "таинственное знание" основывается на опыте, накопленном в течение целых эпох. В особенности это относится (как в документах Вейсхаупта, так и в "Протоколах") к знанию человеческих слабостей, описываемых с аналитической точностью, причем методы эксплуатации каждой из них преподносятся с откровенным презрением и злорадством. Орудием, посредством которого должны быть разрушены христианские государства и их религия, послужит "чернь". Это слово употребляется на каждом шагу с едким презрением для обозначения масс, толпы (в то время, как открыто им льстят, называя их "народом"). "Люди с дурными инстинктами многочисленнее добрых, а поэтому наилучшие результаты в управлении ими достигаются насилием и устрашением ...сила черни слепа и неразумна, и всегда готова поддаться влияниям. любой стороны". Из этого делается вывод, что для управления "чернью", как "дикарями", нужен абсолютный деспотизм, и что "наше государство" будет применять "террор, результатом которого явится слепое подчинение". Трудно не видеть, что в коммунистической России эти предписания нашли свое буквальное исполнение. Этот абсолютный деспотизм будет характеризовать интернациональное сверх-государство, являющееся конечной целью программы. В переходной период перед достижением этой цели важным орудием для разрушения государственного порядка и законных ограждений явятся местные марионетки — диктаторы: "От современных правителей-диктаторов народы покорно выносят и терпят такие злоупотребления, за малейшее из которых они обезглавили бы двадцать царей. Чем это объяснить..? Тем, что эти диктаторы нашептывают народу через своих агентов, что государству наносится ущерб лишь для достижения высших целей — обеспечения благосостояния народа, всеобщего международного братства, солидарности и равноправия. Разумеется, им не говорят, что это объединение будет достигнуто исключительно под нашим суверенным управлением".
          На этот абзац следует обратить особое внимание. В 1905 году термин "правитель-диктатор" был для большинства непонятен, поскольку в то время западные народы еще верили, что избранные ими представители действительно зависят от их воли и выполняют данные им наказы. Однако, это выражение стало понятным в ходе первой и второй мировой войн, когда американские президенты и английские премьер-министры сделали себя именно "правителями-диктаторами", присвоив себе "чрезвычайные полномочия" во имя "блага народов"... "международного братства"... "всеобщего равноправия" и т.д. Более того, во время обеих войн эти самозванные диктаторы открыто заявляли своим народам, что конечной целью явится всеобщее "объединение" под эгидой некоего мирового правительства. На вопрос, кто будет руководить этим мировым правительством, никогда не давалось прямого ответа; и уже столь многое из "Протоколов" нашло свое полное подтверждение и исполнение, что и их указание на мировое правительство, как орудие заговора для управления миром с помощью "насилия и террора", заслуживает быть принятым всерьез.
          Особой, весьма любопытной характеристикой обеих мировых войн 20-го столетия была их безрезультатность для тех наций, которые, казалось бы, вышли из них победителями. По всем данным, опять то же "таинственное знание" вдохновило сделанное 1905 году или даже еще раньше заявление в "Протоколах": "Начиная с этого времени" (французской революции) "мы вели народы от одного разочарования к другому", и далее: "Этими нашими действиями истощены и замучены все государства; они взывают к покою и готовы ради мира пожертвовать всем; но мы не дадим им мира, пока они не признают открыто и с покорностью нашего интернационального сверхправительства". Эти слова, написанные заведомо до 1905 года, точно передают последующий ход событий двадцатого века. Тот же документ продолжает: "Нам необходимо для наших целей, чтобы войны, по возможности, не приносили никаких территориальных приобретений". Эта фраза, совершенно непонятная в 1905 году и ранее, стала главным лозунгом или показным нравственным принципом политических руководителей Америки и Англии во время обеих мировых войн (прим. перев.: не одних только Англии и Америки; вспомним лозунг европейских социалистов о "мире без аннексий и контрибуций" во время первой войны) и разница между "словами" и "делами" политиков стала очевидной по результатам этих войн. Главным результатом первой мировой войны был выход на арену международных событий двух новых сил — революционного сионизма и революционного коммунизма; первая — с обещанной ей "родиной" на чужой территории, а вторая — с большим государством, как базой ее деятельности. Главным результатом второй мировой войны были дальнейшие "территориальные приобретения" как сионизма, так и коммунизма, и только их обоих; сионизм получил теперь государство, как базу для дальнейшей деятельности, коммунизму же отдали пол-Европы. Говоря словами лорда Сайденхэма "убийственная точность" предсказаний "Протоколов" бросается в данном случае в глаза: трескучая фраза, употребленная в "Протоколах" в 1905 г., стала обиходным выражением американских президентов и британских премьер-министров в 1914-1918 и 1939-1945 годах.
          Причина, почему авторы "Протоколов" считали этот лозунг столь важным, также объясняется в их тексте. Если народы, втянутые в военные столкновения не получат никаких территориальных приобретений, то единственным победителем окажется тогда "наша международная агентура... установленное нами интернациональное право сотрет тогда национальные права, в собственном смысле слова, и будет управлять народами, как гражданское право внутри государств управляет отношениями их подданных между собой". Чтобы достигнуть этого, нужны послушные политики, о которых в "Протоколах" говорится: "Администраторы, которых мы выберем в строгом соответствии с их способностью к раболепному подчинению, вовсе не будут лицами, обученными искусству управления, и легко превратятся, поэтому, в пешки в нашей игре, в руках знающих и способных мужей, которые будут их советниками, являясь специалистами, воспитанными и тренированными с раннего детства для управления делами всего мира".
          Предоставляем читателю судить самому, насколько эта характеристика приложима к демократическим "администраторам" западного мира нашей эпохи; мерилом служит их отношение к сионизму, мировой революции и мировому правительству, а последующие главы дадут необходимую информацию по этим трем пунктам. Но "убийственная точность" предсказаний, как нам кажется, выступает особенно ясно в указании на роль "советников". Здесь мы снова сталкиваемся с тем "таинственным знанием", обнаруженным более 50-ти лет тому назад. В 1905 г. фигура никем не выбранного, но влиятельного "советника" не была известна общественности. Немногие, хорошо осведомленные люди, вроде Дизраэли, знали уже давно, что "миром управляют совсем не те, которых считают правителями люди, не знающие, что творится за кулисами", но для широкой публики эта фраза в "Протоколах" осталась бы непонятной. Однако, во время первой и второй мировых войн, никем не выбранные, неофициальные, но весьма влиятельные "советники" стали знакомой политической фигурой. Они выступили совершенно открыто на основе данных им чрезвычайных полномочий, став известными общественности, пассивно и безропотно принявшей их появление; презрение "Протоколов" к "черни" оказалось, по-видимому, оправданным этим ее подчинением управлению из-за кулис, даже когда оно появилось на открытой сцене. В Соединенных Штатах, например, "советники по еврейским вопросам" стали постоянными резидентами при Белом Доме и главных штабах американских оккупационных властей. Один известный финансист (открыто рекомендовавший драконовские меры для "управления мировой политикой") был советником у стольких президентов подряд, что пресса услужливо титуловала его "старейшим государственным деятелем" (Elder Statesman), а британские премьер-министры, приезжая в Америку, являлись к нему, как к носителю верховной власти, на аудиенцию. (2) Отметим еще раз, что "Протоколы" предсказали режим этих "советников" в то время, когда никто еще не понимал, что это могло значить, и не поверил бы, что они смогут появиться в правительственных сферах на самом "высшем уровне".
          "Протоколы" повторно подчеркивают, что первейшей целью является уничтожение правящего класса ("аристократии", термин, вполне еще подходивший к условиям 1905 года) и захват собственности путем натравливания бесчувственной и грубой "черни". Последовавшие события вновь показали "убийственную точность" этих предсказаний, главным образом на примере коммунистического террора в России. "В политике надо уметь без колебаний забирать чужую собственность, если тем самым мы обеспечим покорность и нашу суверенную власть... Слова "Свобода, Равенство и Братство" привели в наши ряды, при посредстве наших слепых агентов, целые легионы, с восторгом несшие наши знамена. В течение всего прошедшего времени эти слова были червями, подтачивавшими благосостояние народа, уничтожавшими повсюду мир, спокойствие и солидарность, разрушавшими основы государств... Это послужило нашему величайшему торжеству, дав нам возможность, в числе прочего, забрать в руки главный козырь, уничтожение привилегий, иначе говоря, самой сущности аристократии... того класса, который был единственной защитой народов и государств против нас. На развалинах природной и родовой аристократии... мы посадили аристократию нашего образованного класса под управлением нашей денежной аристократии. Выборным цензом этой новой аристократии мы установили богатство, зависимое от нас, и знание... Именно эта возможность сменить истинных представителей народа отдала его в наше полное распоряжение и фактически, наделила нас властью назначать этих представителей... Мы выступаем на сцене в роли якобы спасителей рабочего от гнета, предлагая ему вступить в ряды наших войск — социалистов, анархистов, коммунистов... С помощью нужды и зависти, и порожденной ими ненависти мы двинем толпы черни и сотрем их руками всех, кто стоит на нашем пути... Народ, слепо верящий печатному слову, питает... слепую ненависть ко всему, что он считает выше себя, не понимая необходимости существования классов и социальных различий... Толпы черни с наслаждением бросятся проливать кровь тех, кому они, в простоте своего неведения, завидовали с колыбели и чье имущество они смогут тогда грабить. "Наших" они не тронут, ибо момент нападения будет нам известен и мы примем меры к ограждению своих... Слово "свобода" ведет людские общества на борьбу против всякой власти, всякого авторитета, даже против Бога и законов природы. Именно поэтому мы, когда мы установим наше царство, должны будем исключить это слово из жизненного словаря, как принцип животной силы, превращающей толпы черни в кровожадных зверей... Однако, даже свобода могла бы быть безвредной и найти место в государственном обиходе без ущерба для благоденствия народов, если бы она держалась на основах веры в Бога... Вот почему нам совершенно необходимо подорвать всякую веру, вырвать из народных умов самый принцип Божества и духа, заменив его арифметическим расчетом и материальными потребностями... Мы противопоставили друг другу личные и национальные интересы народов, религиозную и племенную ненависть, которые мы вырастили на протяжении двадцати веков до гигантских размеров. Благодаря этому ни одно государство не найдет ни откуда поддержки, подняв руку против нас, ибо каждое из них должно помнить, что всякая стачка против нас невыгодна ему самому. Мы слишком сильны, нашей властью невозможно пренебрегать. Никакие государства не в состоянии придти ни к какому, даже самому незначительному частному соглашению без нашего тайного участия... Чтобы забрать в руки общественное мнение, мы должны привести его в состояние полного разброда, дав возможность высказывать со всех сторон столько самых противоречивых мнений в течение столь долгого времени, чтобы народы окончательно потеряли голову в этом лабиринте, придя к заключению, что лучше всего не иметь вообще никакого мнения в политических вопросах, понять которые не дано обществу, ибо их понимают лишь те, кто им управляет. Это — первая тайна. (3)
          Вторая, нужная для успеха нашего правления, заключается в следующем: нужно настолько умножить народные слабости пороки и страсти, настолько распылить все установившиеся формы гражданского общежития, чтобы никто не мог в наступившем хаосе найти своего места, и люди, в конечном итоге, перестали бы понимать друг друга... Всем этим мы так истерзаем народы, что они вынуждены будут передать нам международную власть такого характера, что держа ее в руках, мы сможем без всякого насилия постепенно всосать в себя все государственные силы всего мира и создать наше сверх-правительство. На место нынешних правителей мы поставим дьявольское страшилище, которое будет называться сверх-правительственной администрацией. Его руки протянутся во все стороны, как клещи, и его аппарат будет столь колоссальных размеров, что он покорит все нации мира".
           "Протоколы" раскрывают один общий источник как сионизма, так и коммунизма, что доказывается полным сходством методов действия, описанных в тексте самих "Протоколов" и применявшихся как лидером сионизма Герцлем, так и лидером коммунизма Марксом. "Протоколы" неоднократно указывают на натравливание "черни" против правящих классов, как на наиболее эффективное средство для разрушения государств и наций и достижения мирового господства. В предыдущей главе было показано, что Герцль пользовался именно этой угрозой, чтобы влиять на европейские правительства.
          Переходя к Марксу, отметим, что "Протоколы" пишут: "Аристократия народов, как политическая сила, уже мертва... но как землевладельцы они нам вредны в силу того, что они экономически независимы, располагая собственными источниками существования. Для нас, поэтому, является существенным отобрать у них это землевладение... Одновременно, мы должны интенсивно поощрять торговлю и промышленность... Нам нужно, чтобы промышленность высосала из земли рабочие руки и капиталы и, путем спекуляции, передала в наши руки все деньги на земле..." Карл Маркс точно следует этой формуле в "Коммунистическом Манифесте". Хотя он и заявляет, что коммунизм может быть сформулирован в одной фразе — "отмена частной собственности", но далее он уточняет, что конфискация касается только землевладения, из чего можно заключить, что прочая собственность остается нетронутой. (В последовавшем затем марксистском перевороте в России, разумеется, была конфискована вся частная собственность, но мы хотим здесь только подчеркнуть направленность в стратегии, намеченной кик "Протоколами", так и Марксом еще до этих событий).
          Особый интерес для настоящего времени представляет одно место в "Протоколах", написанных, подчеркиваем это, задолго до 1905 г.: "Если какие-либо государства заявляют в наше время протест против нас, то это делается только pro forma, по нашему усмотрению и распоряжению, ибо их антисемитизм необходим нам для управления нашими меньшими братьями". Характерной чертой нашей теперешней эпохи является постоянное обвинение в "антисемитизме" то одной страны, то другой, причем обвиненное государство автоматически делается противником в следующей войне. Это место в "Протоколах" должно заставить призадуматься внимательного наблюдателя о цели периодического появления сообщений о неожиданном "антисемитизме" в советской России или в других местах.
          Сходство "Протоколов" с материалами Вейсхаупта особенно наглядно в местах, касающихся проникновения заговорщиков в государственный аппарат, во все профессии и партии: "От нас исходит всеохватывающий террор. На нашей службе состоят люди всех мнений, всех доктрин, реставраторы монархии, демагоги, социалисты, коммунисты и утопические фантазеры всех мастей. Мы всех впрягли в работу на нас: каждый из них со своей стороны подтачивает последние остатки власти, работает на свержение установленных порядков. Этими действиями истощены и измучены все государства; они взывают к покою и готовы ради мира пожертвовать всем, но мы не дадим им мира, пока они не признают открыто и с покорностью нашего интернационального сверхправительства".
          Указания на проникновение агентов заговора в область народного образования и, в частности, в университеты, также исходят из Вейсхаупта или же еще более ранних источников, из которых он их получил: "Мы выхолостим все университетское образование... их начальство и профессора будут натасканы для своей работы подробными тайными программами, от которых они безнаказанно не смогут, отступить ни на йоту. Они будут назначаться с особой осторожностью и будут поставлены в полную зависимость от правительства". Это скрытое проникновение в университеты (весьма успешное в дни Вейсхаупта, как показывают его документы) стало еще более всеобъемлющим в нашем поколении. Типичными продуктами этих методов были два видных британских правительственных чиновника, которых, после их бегства в Москву, с торжеством представили там международным корреспондентам печати в 1956 г., причем они показали, что стали коммунистами именно в университете; трудно не видеть в этом успех методов, описанных в "Протоколах" в начале нашего века, а Вейсхауптом уже в 1787 году.
          Документы Вейсхаупта говорят о масонстве, как о наилучшей ширме, которой пользуются заговорщики, "Протоколы" также рекомендуют пользоваться для прикрытия их планов "либерализмом": "После того, как мы ввели в государственный организм яд либерализма, весь его политический облик изменился; государства заболели смертельным недугом — заражением крови. Остается только ожидать конца их агонии". "Протоколы" часто называют либералов "утопическими мечтателями", этот термин вероятно имеет своим начальным источником указание Ветхого Завета на "мечтателей и сновидцев", которые, как и "ложные пророки" должны быть преданы смерти. Конец либерализма должен, поэтому, быть ясен каждому, даже если бы "Протоколы" и не указали совершенно недвусмысленно: "Мы искореним либерализм из руководящих сфер нашего правительства, от которых зависит подбор и воспитание всех, служащих нашему общественному строю".
          Появление орвелловских режимов "Большого Брата" нашего столетия также точно предсказано в следующем тексте "Протоколов": "Мы придадим нашему правлению вид патриархальной отеческой опеки со стороны нашего правителя". Республиканизм также должен играть роль ширмы для заговора. "Протоколы" глубоко презирают всякий республиканизм, видя в нем (как и в либерализме) орудие самоуничтожения, выкованное ими из "черни": "...так стало возможным возникновение эпохи республик; и тогда мы поставили на место правителей карикатуру правительства — президентов, взятых из толпы, из среды наших креатур, марионеток и рабов. Это было миной, заложенной нами под все народы".
          И тут неизвестные нам книжники, писавшие еще до 1905 года, точно охарактеризировали положение, на которое низведены американские президенты в ходе нашего столетия: это место начинается словами: "В недалеком будущем мы учредим ответственность президентов". В дальнейшем мы покажем, что это означало личную ответственность, в отличие от ответственности, ограниченной конституционным контролем. Президенты должны были стать одними из предвиденных "Протоколами" ранее "премьеров-диктаторов", задачей которых являлось разрушить конституционные гарантии и тем самым подготовить "объединение всех под нашим суверенным господством". Во время первой и второй мировых войн, американские президенты действительно стали в этом смысле премьерами-диктаторами, под предлогом, что "чрезвычайное положение" и задачи "победы" диктуют установление крепкой власти под личной ответственностью; эта власть, разумеется, должна была быть возвращена "народу", когда "чрезвычайное положение" окончится. Читатели старшего поколения помнят, сколь немыслимым это казалось ранее, и насколько пассивно общественность восприняла все это впоследствии. Далее в этом месте "Протоколов" говорится: "Палата депутатов будет прикрывать, защищать и избирать президентов, но мы отнимем у нее право предложения новых законов или изменения существующих, ибо это право будет предоставлено нами лично ответственному президенту, кукле в наших руках... Независимо от этого, мы предоставим президенту право объявления войны. Это право будет мотивировано тем, что президент, как глава вооруженных сил страны, должен иметь их в случае надобности в своем распоряжении... Легко понять, что при таком положении ключ от святилища будет в наших руках и никто, кроме нас, не сможет больше управлять законодательством... Президент будет по нашему усмотрению истолковывать те из существующих законов, которые поддаются толкованию: он будет их аннулировать. когда мы укажем ему на ту необходимость, наряду с этим он будет обладать правом предлагать временные законы, а также изменения в конституционной структуре правительства, мотивируя то и другое требованиями высшего благо государства. Такими методами мы получим возможность постепенно, шаг за шагом, разрушить все, что no-началу, при нашем вступлении в права, мы вынуждены будем внести в государственные конституции для подготовки перехода к незаметной отмене всяких конституций, и тогда придет время для замены всех правительств нашим открытым деспотизмом".
          Это предсказание 1905 года (или еще более ранней даты) в особенности оправдывает указание лорда Сайденхэма на "убийственную точность" предсказаний "Протоколов". Американские президенты в двух последних войнах нашего столетия действовали именно по указанному здесь рецепту. Они присвоили себе право объявлять и вести войны, и по крайней мере один раз, после окончания второй мировой войны, это право использовали (в Корее); все попытки в Конгрессе или вне его лишить их этой власти или хотя бы ее ограничить, встречают яростный отпор.
          Как пишут далее "Протоколы", народы мира, идя "от одного разочарования к другому", не получат "передышки". Любому государству, "которое посмеет противостоять нам", будет объявлена война, а любая коллективная оппозиция еврейству приведет к "всеобщей войне". Народам не позволят "бороться с мятежом" (отсюда ожесточенные нападки на все "требования расследования", будь то в 1790-е годы, в 1920 году или в наши дни, обвинения в "охоте на ведьм", "Маккартизме" и т.п.). В будущем еврейском "сверхгосударстве" каждый член семьи должен будет доносить на другого, подозреваемого в неподобающем образе мыслей (это ветхозаветное предписание было уже упомянуто выше). Не заставит себя ждать, разумеется, "окончательное уничтожение христианской религии". Банальными развлечениями ("дворцы культуры") народ будет отвлечен от опасных сомнений и неудобных вопросов. Чтобы окончательно его обмануть, история будет переписана заново (еще одно предписание, дословно претворенное в жизнь в советской России) и "мы вычеркнем из памяти людей все нежелательные нам факты прежней истории, оставив лишь те, которые будут расписывать ошибки их прежних правителей". Таково фактическое положение в "странах социализма", что же касается современного Запада, еще находящегося в стадии обработки, то, как пишут авторы "Протоколов", "все колеса государственных механизмов во всех странах приводятся в движение одним мотором, находящимся в наших руках, и этот мотор — золото".
          Конец заранее известен: "Нам нужно достигнуть того, чтобы во всех странах мира, кроме нас, были только массы пролетариата, несколько преданных нам миллионеров, полицейские и солдаты... Призвание нашего самодержца... осуществится, когда измученные неурядицами и неспособностью своих правителей народы... взовут: "Долой их, дайте нам одного царя над всей землей, который объединит нас и уничтожит раздоры, границы, национальности, религии и государственные долги, дав нам мир и покой, которых мы не можем найти под нашими правителями и представителями".
          В двух или трех цитатах автор этих строк нашел нужным заменить употребленное в них (в переводе) слово "гой" словами "народ" или "массы", поскольку слово "гой" недвусмысленно указывало бы на содержащееся в полном заглавии "Протоколов" происхождение их авторов, доказательств чего, однако, не имеется. Автор не хочет смешивать два различных вопроса: доказательства о происхождении авторов "Протоколов" нужно искать в другом месте, не довольствуясь недоказанным утверждением. Авторы могли быть евреями, не-евреями, или даже анти-евреями, — это не играет существенной роли. В момент публикации эта книга была сценарием еще не поставленного спектакля: теперь эта драма разыгрывается уже в течение 50 лет (написано в 1955 г. — прим. перев.) и ее название "Двадцатое столетие". Описанные персонажи действуют на современной сцене, играют приготовленные для них роли и осуществляют предвиденные в сценарии события.
          Остается ждать развязки: провала или полного торжества авторов. План их поистине грандиозен, и, по мнению автора этих строк, осуществление его невозможно. Однако, этот план существует уже на протяжении 200 лет, а возможно и гораздо дольше, "Протоколы" же являются еще одним звеном в длинной цепи доказательств, которые с тех пор еще значительно умножились. Заговор для достижения мирового господства путем coздания государства рабов существует и достиг той стадии, когда его уже нельзя внезапно приостановить или совсем ликвидировать; он приобрел собственную инерцию и должен идти далее, к полному завершению или же к провалу. Как одно, так и другое возымеет на этом этапе разрушительные последствия, в момент развязки дорого обойдется современникам, какой бы она ни была.

Примечания:
1. Русское издание 1905 г. имело заглавием "Великое в Малом и Близ Грядущий Антихрист". В январе 1917 г. вышло 4-ое издание под заглавием "Близ есть, при дверех" (Матф. XXIV, 33) с подзаголовком "О том, чему не желают верить и что так близко"; от этого издания с его пророческим подзаголовком остались немногие экземпляры, т.к. весь тираж был при Временном правительстве уничтожен "неизвестными лицами". Все прочие издания также немедленно скупались теми же "неизвестными" и представляют с тех пор величайшую библиографическую редкость. Однако, Дуглас Рид (как и многие другие западные комментаторы и переводчики "Протоколов") ошибается, считая 1905 г. годом первого издания книги С. Нилуса. Упомянутый выше экземпляр Британского Музея содержит на титульном листе добавление: "Заметки Православного, 2-ое издание, исправленное и дополненное. Царское Село, 1905 г." Первое издание появилось в 1902 году и проф. Нилус сообщает, что оригинальный манускрипт "Протоколов" на французском языке был получен им в 1901 году. Это представляется немаловажным, поскольку год издания 1905 мог бы навести на мысль, что книга (или, как утверждают заинтересованные круги, — "фальшивка") появилась под влиянием революционных событий этого года. В 1901-2 гг., однако, никому в России не могла придти в голову мысль о возможности "генеральной репетиции" русской революции в 1905 году.
2. Автор имеет в виду Бернарда Баруха (1870-1965); сын познанского врача, принимавшего участие в гражданской войне в США на стороне южных штатов, Бернард Барух, как пишет "Американская Энциклопедия", начал свою карьеру на Уолл-Стрит "рассыльным с жалованием в 3 доллара в неделю", однако "заработал свой первый миллион долларов к 30-ти годам, а между тридцатью и сорока годами у него было столько миллионов, сколько ему было лет". Во время первой мировой войны президент Вильсон сделал его фактическим главой американской военной промышленности и администратором союзных закупок вооружения в США — должность, на которой Барух заработал миллиардное состояние. Он "сопровождал" Вильсона в Европу в 1919 г., став "экономическим советником" Версальской мирной конференции и членом союзного Высшего Экономического Совета, ведая, в частности, вопросами германских репараций. Неоднократно отклоняя в период между обеими мировыми войнами предлагавшиеся ему высшие дипломатические посты и должность министра финансов, Барух продолжал быть "советником" у Рузвельта, Трумана и Эйзенхауэра; Уинстон Черчилль, с которым он познакомился на Версальской конференции в 1919 г., останавливался во время своих приездов в США в качестве британского премьера в доме Баруха.
          Барух известен, как ревностный сторонник Советского Союза и всех западных уступок Советам, политику которых он неизменно поддерживал. Труман назначил его американским делегатом при Комиссии Атомной Энергии ООН, т.е. фактическим руководителем западной атомной политики, и "план Баруха" оставался официальной программой правительства США в этой области, пока СССР не получил собственного атомного оружия, главным образом при помощи окружавших Рузвельта и Трумана прочих "советников" и, как утверждают осведомленные западные круги, не без участия самого Б. Баруха, что, в свете фактов, сообщаемых Дугласом Ридом, не представляется удивительным.
3. За 30 лет, истекших со времени написания этой книги, духовное развитие Запада достигло стадии, "убийственное" сходство которой с планами "Протоколов", кто бы ни был их авторами, бросается в глаза. Характерные признаки этой стадии изложены в статье Солженицына "Наши плюралисты", появившейся в сентябре 1983 г. и ставшей с тех пор очередной мишенью для нападок, главным образом, "русскоязычной" печати "третьей волны" эмиграции из советской России:
          "Плюрализм они считают как бы высшим достижением истории, высшим благом мысли и высшим качеством нынешней западной жизни. Принцип этот они нередко формулируют так: как можно больше разных мнений — главное, чтобы никто серьезно не настаивал на истинности своего... Плюрализм, как принцип, деградирует к равнодушию, к потере всякой глубины, растекается... в бессмыслицу, в плюрализм заблуждений и лжей... Так люди и запутаются, как в лесу. Чем и парализован беззащитно нынешний западный мир: потерею различий между положениями истинными и ложными, между несомненным Добром и несомненным Злом, центробежным разбродом, энтропией мысли: — побольше разных, лишь бы разных!" (Подчеркнуто нами).

Глава 28 УМОПОМРАЧЕНИЕ БАЛЬФУРА           В первое же десятилетие 20-го века стали расти признаки близящихся грозных событий. В 1903 году британское правительство предложило сионистам Уганду, но Макс Нордау предсказал "будущую мировую войну", в результате которой Англия передаст сионистам Палестину. В 1905 году (в 1902 г. — прим. перев.) "Протоколы" предсказали разрушительную оргию коммунизма в России. И, наконец, в 1906 году некий Артур Джеймс Бальфур, по должности британский премьер-министр, встретился в гостинице с Хаимом Вейцманом и воодушевился предложением отдать евреям Палестину, которая ему в то время вовсе не принадлежала и которую трудно было, без войны, отобрать у ее законных владельцев. Эта встреча предопределила характер "будущей мировой войны". Бальфур стоял у колыбели нового века, направив его по заданному направлению. Другой на его месте, возможно, избавил бы нас от всего последовавшего; вероятно, однако, он поступил бы так же, ибо в 1906 году скрытый механизм "непреодолимого давления на международные события" (Лев Пинскер в 1882 году) был уже значительно усовершенствован. Упоминавшийся нами выше раввин Эльмер Бергер писал, что в это время "группа евреев восприняла идеи сионизма... и стала практиковать своего рода разъездную дипломатию в кабинетах и парламентах, пользуясь запутанными и весьма кривыми путями международной политики в той части мира, где процветали политические интриги и закулисные сделки. Другими словами, евреи стали заниматься практической политикой" . Начиналась эра податливых администраторов и услужливых "премьеров-диктаторов", каждый из которых помогал в осуществлении задуманного грандиозного плана. Любой иной политик, поставленный в то время на место Бальфура, несомненно действовал бы совершенно так же. Тем не менее, его имя неразрывно связано с первым грехопадением на этом пути.
          Трудно понять мотивы, руководившие человеком его происхождения, образования и характера. Историк не может обнаружить иных, кроме "либерального" увлечения вскружившим ему голову предприятием, которое он даже не дал себе труда проверить в свете своих обязанностей и простого здравого смысла. Трудно предположить, чтобы им руководили соображения "реальной политики", другими словами, расчет на то, что поддержка сионизма принесет ему деньги или же голоса избирателей. Как он, так и все его коллеги в правительстве были родом из старейших семей английской аристократии, с многовековой традицией государственной службы. Государственное мышление было у них в крови, понимание правительственной деятельности и иностранной политики давалось инстинктивно: они представляли собой наиболее успешный правящий класс в мировой истории, будучи, к тому же, независимыми, благодаря фамильному богатству. Спрашивается, почему вдруг врожденный инстинкт, традиции и опыт покинули их в одном этом вопросе как раз в то время, когда консервативная партия, еще не изменившая своей прежней формы, в последний раз управляла Англией, а их семьи все еще руководили судьбами страны из особняков в Пикадилли и Мэйфейре и из провинциальных аббатств? Испугались ли они угрозы, что "чернь" будет натравлена на них в случае непослушания? Им несомненно было ясно, что происхождение и привилегии сами по себе уже не были достаточны, чтобы продолжать, оставаться у власти. Мир сильно изменился за прошедшее столетие, и они знали, что этот процесс будет продолжаться далее. Верные британским традициям, они старались обеспечить постепенность перемен, без применения насилия в политике и с помощью соглашения между заинтересованными сторонами. Они были достаточно опытны, чтобы не противиться переменам, но стремились сохранить руководство ими. Может быть они только слишком поторопились пожать руку т.н. "прогрессу", когда он постучался в дверь, не дав себе труда проверить полномочия тех, кто говорил с ними от его имени.
          Их лидер Бальфур был несколько надменный, весьма образованный холостяк, высокого роста, холодный и бесстрастный пессимист по натуре, с ледяным выражением лица, но, как утверждали его друзья, человек с добрым сердцем. Его увлечение сионизмом могло бы, согласно теориям модной психологии, родиться в результате безбрачия. В молодости он так долго откладывал предложение своей даме сердца, что она обручилась с другим; свадьба не состоялась по причине ранней смерти жениха, а когда Бальфур собрался поправить свою прежнюю медлительность, умерла и она. После этого он решил не жениться вообще. Вряд ли женщины могут быть хорошими судьями в оценке высокопоставленного холостяка с разбитым сердцем, но многие из заключений о нем были даны именно дамами современного ему общества, и мы процитируем двух из королев красоты того времени; Консуэла Вандербильт (американка, будущая герцогиня Марльборо) писала: "Высказываемые им мнения и доктрины казались образцами чистой логики,.. он был одарен способностью широкого понимания вещей, равной которой я не встречала ни у кого другого"; леди Синтия Асквит говорила о нем: "Что же касается приписывавшейся ему неспособности к моральному возмущению, то я часто видела его бледным от гнева при виде причиняемой несправедливости".
          Подчеркнутые нами слова рисуют, однако, совершенно ложный портрет Бальфура, если судить о нем по его делам. Логика меньше всего способна была руководить им, когда он поставил свою страну на службу сионизма, ибо именно логически это не могло послужить на пользу ни одной из заинтересованных сторон: ни его собственной стране, ни коренным обитателям Палестины, ни (по нашему мнению) массе евреев, вовсе не желавших туда переселяться. Что же касается несправедливости (если только леди Синтия не делала различия между несправедливостью личной и массовой), то миллионы ни в чем неповинных людей, изгнанных в наши дни из родных мест в Аравийскую пустыню (подобно упомянутому в первых главах левитскому "козлу отпущения"), дают на это ясный ответ.
          Как бы то ни было, но на нужном для этого посту стоял именно он, Бальфур, став преемником "дорогого дяди Роберта" (лорда Солсбери, из знаменитой фамилии Сесилей). Довольно ясно, что ни с того, ни с сего ему вряд ли могла придти в голову мысль отдать Уганду сионистам, а следовательно известное нам уже "непреодолимое давление" должно было действовать задолго до того, как он стал премьер-министром. Все, что происходило до этого, покрыто мраком неизвестности, как это всегда бывает при всяком заговоре. Когда он пришел к власти, подрывная мина была уже заложена, и похоже, что Бальфур так до конца своих дней и не заметил ее существования, о котором в наши дни не может быть сомнений.
          Отчаявшись как в русском царе, так и в германском кайзере и турецком султане (все трое были с ним весьма любезны, но достаточно умны, чтобы отпустить его не солоно хлебавшим: в отличие от Бальфура, они прекрасно понимали, что сионизм представляет собой заряд динамита для судеб не одной только Европы), доктор Герцль заявил: "Англия, великая Англия, свободная Англия, Англия — владычица морей, поймет наши стремления" (читателю, разумеется, ясно, для чего Англия, по мнению Герцля, стала великой, свободной и владычицей морей). Когда предложение Уганды показало талмудистскому кагалу в России, насколько ошибался Герцль, думая, что Англия "поймет наши стремления", в Лондон был послан Хаим Вейцман. Его задачей было убрать с пути сионистов доктора Герцля, и с этого момента он становится для нас главным свидетелем закулисных событий того времени. Любому молодому англичанину со скромным прошением о чем либо еще и сегодня трудно прорвать кордон привратников и секретарей, чтобы попасть в частный кабинет британского министра. Молодого доктора Вейцмана из России, желавшего ни много, ни мало, как получить Палестину, быстро провели в кабинет лорда Перси (заведующего африканским отделом).
          Лорд Перси был также отпрыском одной из правящих английских семей со старыми традициями государственной службы и мудрого правления. Тем не менее, как пишет Вейцман, он "выразил безграничное удивление, что евреи вообще могли обсуждать предложение Уганды, считая его, во-первых, непрактичным, а, с другой стороны, прямым отрицанием еврейской религии. Как человек глубоко религиозный, он был потрясен, мыслью, что евреи могли бы даже только подумать о другой стране, кроме Палестины, как о центре их возрождения; и он с большой радостью услышал от меня, что столь многие евреи тоже категорически отвергли предложение Уганды, добавив от себя: если бы я был евреем, я не дал бы и полпенса за такое предложение".
          Надо думать, что Вейцман не сообщил лорду Перси о единогласном желании палестинских евреев переселиться в Уганду. Если верить его записям, ему фактически предложили избавиться от Герцля и обещали поддержать его требование Палестины. Вейцман уехал, чтобы подготовить поражение Герцля, и он уехал не с пустыми руками. Возможно, что за истекшие 50 лет британские министры научились держать официальные министерские бланки в месте, доступном только тем, кому это положено. Выходя из кабинета лорда Перси, доктор Вейцман захватил с собой бланк министерства иностранных дел и, написав на нем отчет о состоявшемся разговоре, отослал его в Россию (где, будь то при Романовых или при красных царях, правительственные канцелярские принадлежности не валяются где попало). Впечатление, произведенное в местечковой России этим документом на бланке лондонского Форин Оффиса было, вероятно, таким же, какое производит икона на простого мужика. Совершенно ясно было, что британское правительство не желало более иметь дела с доктором Герцлем и позаботится о том, чтобы обеспечить сионистам Палестину. Лорд Перси действительно, как теперь сказали бы, запустил новую птицу.
          Все дальнейшее шло как в античной драме по велению богов: победа сионистов из России над доктором Герцлем, его крушение и смерть, и отказ от Уганды. После этого Вейцман перенес свою деятельность в Англию, "единственную страну, которая проявляет искреннюю симпатию к такому движению, как наше" и где он мог "жить и работать беспрепятственно, но крайней мере в теории" (любой сборник классических недоговорок мог бы поместить эти слова на первой странице). Вейцман избрал своей резиденцией Манчестер, а если он пишет, что это было "чистой случайностью", то поверить этому трудно. Манчестер был избирательным округом Бальфура, там же обосновалась главная квартира сионистов в Англии, а лидером партии Бальфура в Манчестере был известный сионист (британская консервативная партия и сегодня еще опутана той же сетью).
          Античная драма разыгрывалась далее. Премьерство Бальфура потерпело фиаско, когда на выборах 1906 года его партия потеряла в Манчестере 8 мест из девяти, и ему пришлось временно сойти с политической сцены. На ней появился в этот момент новый персонаж, один из победивших на выборах либералов; подававший надежды молодой человек по имени Уинстон Черчилль, явно умевший держать, нос по ветру. Он также выставил свою кандидатуру в Манчестере и сумел заручиться благосклонностью сионистской главной квартиры, выступив сначала против законопроекта об иностранцах, внесенного в парламент правительством Бальфура (и ограничивавшего массовую иммиграцию из таких стран, как Россия, откуда, как известно, никто кроме евреев никогда не эмигрировал), а затем в пользу сионизма вообще. Как пишет его биограф Р.С. Тейлор (см. библиографию), "манчестерские евреи быстро сплотились вокруг него, как если бы он был новым Моисеем; один из их лидеров объявил на еврейском митинге, что любой еврей, голосующий против Черчилля, будет предателем нашего дела". По своем избрании Черчилль стал помощником министра колоний. Его публичная поддержка сионизма была в то время лишь знаменательным эпизодом; через 30 лет, когда Бальфур уже умер, она повела к столь же роковым последствиям, как и умопомрачение самого Бальфура.
          Вернемся теперь к этому последнему, столь увлеченному сионизмом. Насколько можно судить по сохранившимся документам, ему никогда не пришло в голову задуматься над судьбой коренных жителей Палестины, которые обязаны ему своим изгнанием в пустыню. По случайному совпадению, предвыборная борьба в 1906 г. велась главным образом по вопросу о якобы жестоком обращении с какими-то людьми из "малых сих" на другом конце земного шара (пример того, как по рецепту Герцля и "Протоколов" следует возбуждать страсти "черни"). О сионизме избиратели никогда и не услыхали, а когда они с ним познакомились впоследствии, то судьба стоявших под его угрозой арабов их не беспокоила по той простой причине, что об этой стороне дела печать, ставшая к тому времени уже вполне "покорной", им ничего не сообщила. В 1906 г. их чувства воспламенились вокруг вопроса о "китайском рабстве", приводя их в священное негодование(off all places, как говорят англичане, в Манчестере, где положение рабочих было еще более бедственно, чем во всей остальной английской промышленности). В это время китайские кули вербовались по контракту на трехлетнюю работу на золотых приисках в Южной Африке. Принятые на работу считали себя счастливцами, но для избирательной демагогии в Манчестере это было "рабством", вокруг которого разгорелась и была выиграна выборная кампания. Победившие либералы забыли о китайских рабах сразу же после подсчета голосов, а придя к власти, переплюнули в своем энтузиазме по адресу сионизма даже консерваторов.
          Пока на улице за окном раздавались крики о "китайском рабстве", Бальфур, запершись с сионистским эмиссаром из России, готовил палестинским арабам нечто гораздо более скверное, чем рабство. Он был совершенно околдован этой проблемой (как пишет его племянница и ближайшее к нему доверенное лицо до конца его дней, г-жа Дагдейл, задолго до этой встречи: "Его интерес к вопросу был возбужден... отказом сионистов от Уганды... их оппозиция возбудила в нем любопытство, для удовлетворения которого он не мог найти средств... Он попросил (сионистского) руководителя своей партии в Манчестере выяснить причины такой позиции сионистов... Интерес Бальфура к евреям и их истории... имел своими корнями материнские наставления в Ветхом Завете и его воспитание в шотландских традициях. Когда он стал взрослым, его интеллектуальное восхищение некоторым аспектами еврейства в современном мире и симпатия к нему приобрели для него громадное значение. Помню, как еще в детстве он внушил мне мысль, что христианская религия и культура в громадном долгу у иудейства, и что долг этот очень плохо оплачен".
          В таком умонастроении Бальфур встретился с Вейцманом в 1906 г. в номере "Королевской гостиницы" в сыром и туманном Манчестере. Предложение, которое ему тут было сделано, автоматически ставило Турцию, притом уже в 1906 г., в ряд врагов Англии в любой "будущей мировой войне" (Макс Нордау, см. выше), а в случае победы над ней, ставило Англию в состояние постоянной войны со всем арабским миром. Судя, однако, по вышеприведенной цитате, соображениям национального интереса, нравственных принципов и государственного мышления в голове Бальфура места не нашлось. Он был, как мы видим, захвачен раздраженным в нем интересом и неудовлетворенным любопытством, что более походило на любовные мечтания молодой девушки, чем на образ мыслей политика. В парламент его избрали не для того, чтобы он решал, в чем состоит "долг" христианства иудаизму, или, если бы такой долг действительно имелся, то не для его оплаты из чужого кармана самозванным сборщикам. Если бы действительно имелся какой-то реальный долг, с которым можно было бы, не выходя из рамок исторической логики, связать его государство и страну, и если он смог бы свою страну в этом убедить, он, возможно, нашел бы оправдание. Вместо этого, он самолично решил, что такой долг есть и что ему принадлежало право выбрать среди возможных кредиторов пришельца из России, в то время, как еврейские массы в Англии не желали о таком долге и слышать. Трудно найти в политической истории человечества что-либо более странное и необычное.
          Сорок лет спустя Вейцман писал, что у Бальфура были "только самые наивные и рудиментарные представления о (нашем) движении"; он не знал даже имени Герцля и, стараясь припомнить, называл его "доктор Герц". Другими словами, Бальфура давно уже унес в облака его энтузиазм в совершенно незнакомом ему вопросе. Он сделал несколько чисто формальных возражений, но явно с целью испытать удовольствие от их опровержения, как иной раз девушки для вида противятся втайне желанным соблазнителям. Громадное впечатление произвел на него (по словам Вейцмана) вопрос посетителя: "Мистер Бальфур, взяли бы Вы Париж вместо Лондона, если бы я предложил его Вам?" "Но, доктор Вейцман, Лондон ведь давно уже у нас", — возразил Бальфур, на что Вейцман ответил: "А у нас Иерусалим давно уже был, когда на месте Лондона было болото".
          Бальфуру этот довод показался достаточно убедительным для переселения еврейских ашкенази из России в Палестину. Однако, единственная группа евреев, об интересах которых он имел законное право заботиться, а именно английские евреи, делали все, чтобы убедить его не связываться с сионизмом, а поэтому Бальфур сделал последнюю слабую попытку возражения: "Странно, доктор Вейцман, что евреи, с которыми я встречаюсь, — совсем другие". На что последовал не менее остроумный ответ: "Мистер Бальфур, Вы встречаетесь не с теми евреями, с которыми надо". После этого Бальфур никогда больше не сомневался в том, что настоящими евреями являются только сионисты из России. "Из этого разговора с Вейцманом я понял, что еврейская форма патриотизма единственная в своем роде. Наибольшее впечатление произвел на меня категорический отказ Вейцмана даже думать об этом (предложении Уганды)". К этому г-жа Дагдейл присовокупляет: "Чем больше Бальфур размышлял о сионизме, тем сильнее становились его уважение к нему и вера в его значимость. Его убеждения окончательно оформились накануне поражения Турции в Великую Войну, изменив будущее сионизма". Он изменил также и все будущее Запала, как и судьбу двух его поколений. В беседе в номере гостиницы в 1906 году исполнилось предсказание Макса Нордау 1903-го года о формах "будущей мировой войны".
          По мере приближения этой войны все большее число ведущих политиков спешило втайне поддержать сионизм. Фактически они сами превращались в заговорщиков, поскольку они держали общественность в неведении о своих намерениях в отношении Палестины. Вне узкого внутреннего круга этой политической интриги никто не знал о ее существовании и о том, как она будет проведена в сумятице большой войны, когда фактически прекратится контроль государственной политики со стороны парламента и общественности. Именно его секретность наложила на этот процесс печать заговора, задуманного в местечковой России, и его плоды созрели к 1917 году.
          Следующая встреча Вейцмана с Бальфуром состоялась 14 декабря 1914 года. (Здесь перед нами снова характерный пример того как трудно точное установление фактов в этих вопросах: г-жа Дагдейл цитирует Вейцмана, — "я не встречался с ним больше до 1916 года", — но пишет далее сама, что "14 декабря 1914 г. состоялась встреча д-ра Вейцмана с Бальфуром". Эта, очевидно, вторая встреча подтверждается и Вейцманом, который пишет, что после своего разговора с Ллойд-Джорджем 3 декабря 1914 г., он "немедленно последовал совету Ллойд-Джорджа встретиться с м-ром Бальфуром"). Мировая война только еще начиналась. Британская армия была почти уничтожена во Франции, которая сама стояла на грани катастрофы, в то время как один лишь британский флот ограждал Англию от опасности вторжения. Впереди предстояла война, обошедшаяся Англии и Франции в 3 миллиона жизней, и цвет британской молодежи рвался в бой. Пропаганда кричала об уничтожении "прусского милитаризма", освобождении "малых народов" и восстановлении "свободы и демократии". Бальфур вскоре снова вошел в правительство. Когда он опять встретился с Вейцманом, его мысли явно были далеки от грандиозной битвы на полях Франции, и он менее всего думал о своей стране и своем народе. Его главной заботой были сионизм и Палестина. Беседу с Вейцманом он начал словами: "Я часто вспоминал наш разговор" (в 1906 году), "и я думаю, что когда замолкнут пушки. Вы сможете получить Ваш Иерусалим".
          Те, кто жил в то время, могут вспомнить обстановку тех лет и понять, сколь далеки были мысли Бальфура от тех событий, которые они считали тогда главными и решающими. В лице Бальфура возродился "пророк" Монк, но на этот раз во всеоружии власти, позволявшей ему распоряжаться судьбами нации. "Непреодолимое давление" за куликами превратилось в решающую силу, достигшую своего апогея уже в 1914 году.
          К этому времени американский народ также опутывался сетью той же политической интриги мирового масштаба, скрытой от взоров общественности, т.ч. американцы даже и не подозревали о ее существовании. Они лишь опасались быть вовлеченными в "чужеземные осложнения" и не желали ввязываться в чужие войны, а их президент обещал им, что эти войны никогда их не затронут. В действительности, они уже в эту войну ввязались, ибо "непреодолимое давление" к этому времени действовало столь же успешно в Вашингтоне, как и в Лондоне.

Глава 29 ЭДВАРД МАНДЕЛЬ ХАУЗ И ЕГО РОЛЬ           Пока Бальфур со своими сообщниками в тайном заговоре продвигался во время первой мировой войны к власти в Англии, похожая группа людей столь же тайно обосновалась у власти и в Соединенных Штатах, создав политический механизм, действие которого показало окончательные результаты почти 50 лет спустя, когда президент Труман создал сионистское государство в Палестине.....
          К началу века американцы все еще пребывали в состоянии своих "американских идеалов", сущностью которых было не ввязываться ни в какие "чужеземные осложнения". Их нападение на Испанию на Кубе в 1898 году, разумеется, уже сорвало их с этой надежной позиции, а поэтому загадочное происхождение этой небольшой войны все еще представляет немалый интерес. Американская общественность была тогда спровоцирована на взрыв военной истерии сообщением, что американское военное судно "Мэйн" взорвано испанской миной — довольно обычный пример провокации. Когда много лет спустя это судно было поднято со дна моря, то обнаружилось, что его броня была взорвана зарядом изнутри (но к тому времени общественность давно уже потеряла всякий интерес к этому инциденту).
          Последствия испано-американской войны (в смысле американского вмешательства в чужие дела) придали первостепенную важность вопросу, кому будет принадлежать истинная власть в Америке, поскольку от этого зависел характер всякого рода будущих "осложнений". На этот вопрос, в свою очередь, решающим образом повлияли последствия другой войны — американской гражданской войны 1861-1865 годов, главным результатом которой (о котором даже не подозревали враждующие стороны, северные и южные штаты) было весьма существенное изменение в характере населения, а затем и правительства республики.
          До гражданской войны американское население было по преимуществу ирландским, шотландско-ирландским, шотландским, британским, германским и скандинавским, и из этого смешения создался совершенно особый тип "американца". Как прямое следствие гражданской войны, началась неограниченная иммиграция, которая за несколько десятилетии привела в Америку многие миллионы новых граждан из восточной и южной Европы. В их числе было множество евреев из черты оседлости в России и русской Польше. Политика раввината в России препятствовала их ассимиляции, то же продолжалось и после переселения их в Америку. В самом начале XX века встал вопрос, какую роль намерены играть лидеры еврейства в политической жизни республики и в ее иностранной политике. Последующие события показали, что массовая иммиграция принесла в Америку восточно-европейский заговор в его обеих формах: сионистской и социалистической. За кулисами начался — около 1900 г. — процесс постепенного захвата евреями политической власти, ставший в последовавшие полвека доминирующей проблемой в национальной жизни страны.
          Первым, вовлекшим Америку в этот процесс, был некий Эдвард Мандель Хауз (известный под именем "полковника Хауза", хотя он никогда не был военным" (1)), американец-южанин голландско-британского происхождения, выросший в Техасе в трудный период по окончании гражданской войны — один из любопытных персонажей нашего повествования. Как иные втихомолку наслаждаются редкими сортами коньяка, так Хауз был тайно пристрастен к пользованию властью чужими руками, о чем откровенно писал в своих дневниках. Как отмечал его издатель, Чарльз Сеймур, он избегал гласности, "обладая чувством циничного юмора, подогреваемого сознанием того, что он — невидимый и не подозреваемый никем — не будучи богат и не занимая высокого поста, одним только личным влиянием мог фактически отклонять течение исторических событий". Мало кто обладал такой властью при полной личной безответственности: как писал сам Хауз, "очень нетрудно, не неся никакой ответственности, сидеть с сигарой за стаканом вина и решать, что должно быть сделано".
          Его издатель избрал эти формулировки очень удачно: Хауз в самом деле не руководил американским государством, он лишь отклонил его политику в сторону сионизма, поддержки мировой революции и создания мирового сверхправительства. Тот факт, что он обладал тайной властью, полностью доказан. Выяснить мотивы, почему он направлял ее именно в эту сторону, очень трудно, поскольку его идеи (выраженные в дневниках и написанном им романе) представляются столь сумбурными и противоречивыми, что составить по ним ясную картину совершенно невозможно. Объемистые дневники ("Частные заметки"), в которых он описывает свое тайное правление, наглядно показывают, как он действовал. Они не дают, однако, ответа на вопрос, чего он в конце концов хотел, ни даже знал ли он сам, чего хотел; в этом же смысле, его роман обнаруживает лишь ум, полный незрелых демагогических идей, даже не высказанных с достаточной ясностью. Типично его напыщенное обращение к читателю, помещенное на обложке: "Эта книга посвящается тем многим несчастным людям, которые жили и умерли, не добившись нужного им, поскольку с самого начала социальное устройство мира было плохо задумано"; очевидно, это должно было означать, поскольку Хауз считал себя человеком религиозным, плохую работу некоего высшего и более раннего авторитета, выраженную словами: "Вначале сотворил Бог небо и землю".
          В поисках источников политических идей м-ра Хауза (по началу весьма родственных коммунизму; впоследствии, когда зло уже совершилось, он стал более умеренным) мы наталкиваемся на небезынтересные детали. Его издатель обнаружил одну из ранних записей Хауза, "напоминающую Луи Блана и революционеров 1848 года". Мы уже раньше обращали внимание читателя на Луи Блана, французского революционера, который в 1848 году собирался сыграть роль Ленина, созвав съезд рабочих депутатов, нечто вроде будущих советов 1917 года. Подобные взгляды у техасца конца 19-го века столь же неожиданны, как буддизм у эскимоса. Как бы то ни было, но в молодости Хауз под чьим-то влиянием усвоил эти идеи. Второе имя Хауза — Мандель — было, как пишет его биограф, Артур Д. Хоуден (Howden), именем "еврейского коммерсанта в Хустоне, одного из ближайших друзей его отца; тот факт, что Хауз-старший дал еврейское имя своему сыну, указывает на приверженность его семьи к еврейской расе". В романе, написанном Хаузом, герой отказывается от всех удобств, живя в бедной комнате нью-йоркского Ист-Сайда вместе с польским евреем, эмигрировавшим в Америку после антиеврейских беспорядков в Варшаве, причиной которых было убийство сына правительственного сановника неким "нестерпимо затравленным молодым евреем". В последующие годы шурином и советником Хауза был также еврей, некий доктор Сидней Мезес, один из инициаторов ранних планов создания мирового сверхправительства (т.н. "Лига принуждения к миру"). Это примерно все, что можно узнать об интеллектуальной атмосфере, в которой формировалось мировоззрение Хауза. В одной из своих наиболее откровенных записей Хауз пишет о том, как внушаются идеи другим людям, и показывает, сам того не замечая, что, считая себя всемогущим, он был по сути беспомощен. "Желая повлиять на президента, как и на всех других, я всегда старался внушить им, что заимствованные у меня мысли были их собственными... Обычно, если говорить правду, они вовсе не принадлежали мне самому... самое трудное в мире, это проследить источники любой идеи... Мы часто считаем собственными идеи, которые мы в действительности подсознательно восприняли от других".
          Он начал знакомиться с политикой в Техасе уже в возрасте 18 лет, во время президентских выборов (1876 г.), быстро распознав, что фактически "лишь двое-трое в Сенате, и двое или трое в Палате представителей, вместе с президентом, действительно правят страной. Все остальные — только подставные фигуры... поэтому я не стремился к официальным постам, и не старался ораторствовать" (то же самое говорит и политик, описанный в его романе в 1912 году: "В Вашингтоне... я увидел, что у власти стоят всего несколько человек; все, находящиеся за пределами этого узкого круга, имеют очень мало значения. Я стремился проникнуть внутрь этого круга, а теперь я уже стараюсь не только быть в чем, но быть им самим... Президент попросил меня руководить его избирательной кампанией... он был выставлен кандидатом и переизбран подавляющим большинством голосов... а я оказался внутри волшебного круга и недалеко от дальнейшей цели — не иметь больше соперников... я затянул почти невидимую петлю вокруг людей, которая крепко их держала").
          С такими амбициями Хауз вышел на политическую арену в Техасе: "Я начал сверху, а не снизу... обычно я делал номинальным главой кого-либо другого, чтобы мне не мешали работать те требования, которые предъявляются к председателю... Каждый председатель руководимой мной кампании наслаждался рекламой и аплодисментами в публике и в печати... после чего о них забывали в ходе нескольких месяцев... а когда начиналась новая избирательная кампания, публика и печать столь же охотно принимали новую подставную фигуру". Хауз использовал Техас, как начинающий артист использует провинцию. Он был столь успешным партийным организатором, что к концу столетия стал полновластным правителем штата, сидя ежедневно в кабинете губернатора (назначенного им и давно забытого) в правительственной резиденции; здесь он подбирал сенаторов и членов местного конгресса и выносил решения по докладам многочисленных чиновников, обычно осаждающих губернатора. Закончив свое провинциальное турне, он стал готовиться к завоеванию столицы. К 1900 году ему "надоело положение, занимавшееся мной в Техасе" и он "был готов заняться государственными делами". После нужной подготовки он начал в 1910 году, накануне Первой мировой войны, подыскивать подходящего для демократической партии кандидата в президенты". Так, в возрасте 50-ти лет, Хауз стал "president-maker". До того как автор этих строк прочел его "Частные заметки", он поражался необъяснимой осведомленности ведущего американского сиониста, раввина Стефена Уайза, который в 1910 г. заявил на собрании в штате Нью-Джерси буквально следующее: "Во вторник мистер Вудро Вильсон будет избран губернатором вашего штата; он не закончит срока губернаторской службы, т.к. в ноябре 1912 года он будет избран президентом Соединенных Штатов; после этого его переизберут президентом второй раз". Это было знанием хода будущих событий, какое мы находит в "Протоколах", у Льва Пинскера и Макса Нордау; дальнейшее расследование этой истории показывает, что раввин Уайз получил эти сведения от Хауза.
          Вильсон в это время явно был объектом внимательного изучения со стороны сговорившейся между собой группы неизвестных ни ему, ни другим лиц, поскольку ни раввин Уайз, ни Хауз никогда еще с ним не встречались. Тем не менее, как пишет биограф Хауза (Howden), этот последний "не сомневался в том, что нашел нужного человека, хотя он с ним еще никогда не встречался... (Хоуден цитирует далее самого Хауза:) Я остановился на Вудро Вильсоне... как на единственном... который во всех отношениях был пригоден для этого поста". Последующие слова самого, Хауза показывают, какие критерии при этом прилагались: "Беда с кандидатами в президенты заключается в том, что самою подходящего для этой должности невозможно провести в кандидаты, а если это и удастся, то его не выберут. Народ редко выбирает наилучших на этот пост, а поэтому приходится продвигать того, у кого более всего шансов быть избранным, в настоящее же время самым подходящим для этого представляется Вильсон" (это описание техники "выборов" находит подтверждение в романе Хауза, где также рисуются методы всесильной политической группы при подборе "своих креатур" в президенты).
          В лице раввина Стефена Уайза, родом как Герцль и Нордау из Будапешта (Stephen Wise, род. в 1874 г., сын раввина, наст. фамилия Weiss — прим. перев.), в группе лиц, тайно намечавших Вудро Вильсона в президенты, сионизм сочетался с мировой революцией. Он был главным организатором сионизма в Америке, что делало его довольно необычной фигурой среди американских евреев, не желавших в то время никакого сионизма и относившихся с подозрением и недоверием к "восточным евреям". Как писал сам Уайз, до 1900 г. сионизм в Америке был популярен только среди евреев-иммигрантов из России, привезших его из местечковых гетто; основная масса американских евреев была немецкого происхождения и не желала о сионизме и слышать. В 1900-1910 гг. прибыл миллион новых еврейских эмигрантов из России, ставших под сионистским руководством важной группой избирателей; отсюда и идет связь между Хаузом (его избирательная стратегия будет описана ниже) и раввином Уайзом. Хотя этот последний в то время вовсе не был представительной фигурой еврейства, будучи известен, главным образом, как агитатор по рабочему вопросу, однако именно он имел тайный доступ к власть имущим, которые внимали его советам, как Хаим Вейцман в Лондоне. (2)
          Насколько прочно эта закулисная группа держала в своих руках весь партийный избирательный аппарат, видно из того, что достаточно было Хаузу "частным порядком" решить, что следующим президентом будет Вудро Вильсон, как раввин Уайз объявил об этом открыто, добавив, что его изберут дважды. Раввину пришлось для этого перестроиться, поскольку до того он всегда поддерживал республиканскую партию; после того, как Хауз остановился на кандидатуре Вильсона, раввин переметнулся к демократической. Так сумбурные "революционные" идеи Хауза и вполне ясные сионистские появились в трогательном единении на пороге Белого Дома. Между обеими царило полное сердечное согласие: как пишет Уайз, после выборов "мы получили горячую поддержку со стороны ближайшего друга президента, полковника Хауза... (который), не только принял нашу цель близко к сердцу, но и был связующим звеном (liaison officer) между правительством Вильсона и сионистским движением". В тесной параллельности хода этих скрытых процессов в обеих странах, Америке и Англии, вряд ли могут быть сомнения. Секрет того, как Хауз мог управлять демократической партией, заключался в разработанной им стратегии, обеспечивавшей победы на выборах. Демократическая партия не была у власти уже почти 50-лет подряд, и он изобрел метод, позволявший выигрывать выборы почти с математической точностью. Применению планов Хауза демократическая партия была обязана своими победами в 1912 и 1916 годах, а также выборными победами Рузвельта и Трумана в 1932, 1936, 1940, 1944, и 1948 гг. Именно в этом избирательном плане, который в своем роде может быть назван гениальным, и заключался секрет не прекращавшегося влияния Хауза на политическую жизнь Америки; хотя ere собственные политические идеи никогда не были ясно сформулированы и, к тому же, часто менялись, он создал великолепное орудие для проведения чужих идей.
          В основном, это был метод получения голосов новых иммигрантов из числа "иностранцев" в пользу демократической партии путем воздействия на их национальные и расовые чувства и особые эмоциональные реакции. Метод был разработан весьма детально и в нем чувствовалась рука мастера в этой особой области политических наук. Совершенно невероятным выглядит то, что Хауз не скрывая, опубликовал секрет этого метода, хотя и под псевдонимом, именно в том 1912 году, в котором избранный им Вудро Вильсон был официально проведен в кандидаты и действительно "избран". Даже его занятость в этом году не помешала Хаузу за один месяц написать роман под заглавием "Администратор Филипп Дрю" (это необычное слово напоминает нам те строки "Протоколов", где в английском переводе говорится об "администраторах, которых мы изберем..."). Глава "Как делают президентов", вне всяких сомнений не являющаяся вымыслом, превращает эту в остальном совершенно неудобочитаемую книгу в исторический документ первостепенного значения.
          В этой главе романа (напечатанного по настоянию неутомимого еврейского ментора Хауза, д-ра Сиднея Мезеса) обрисован американский сенатор по имени Сельвин, собирающийся "управлять страной твердой рукой, оставаясь невидимой направляющей силой". Сельвин, разумеется, — сам Хауз, который не мог удержаться от искушения дать ключ к распознанию самого себя и поэтому заставил "Сельвина" пригласить избранного им президента-марионетку (глава "Сельвин ищет кандидата") "поужинать со мной в моей квартире в Мандель Хаузе".
          Еще до этого приглашения Сельвин, при участии некоего "финансового жреца", Джона Тора, разработал "гнусный план", с помощью которого "сплоченная организация" могла, применяя "подлейшие методы обмана в том, что касалось ее истинных намерений, провести свою креатуру в президенты". Финансирование этой мафии было очень простым: "Влияние Тора в коммерческих кругах Америки было абсолютным... Тор и Сельвин наметили добрую тысячу (миллионеров), каждый из которых должен был дать по десять тысяч долларов... Тор говорил каждому из них, что дело идет о процветании делового сообщества и что для этого нужны двадцать тысяч долларов; он, Тор, даст десять тысяч, а от другого требуются столько же... лишь немногие дельцы... не считали для себя счастьем быть вызванным Тором в Нью-Йорк и присоединиться к нему с завязанными глазами в деле охраны капитала". Деньги этого "фонда великой коррупции" были размещены Тором в различных банках, переведены Сельвином в другие банки, а оттуда в частный банк его зятя; "в результате общественность не могла ничего узнать ни о самом фонде, ни о его использовании".
          С помощью этой финансовой базы Сельвин выбирает свою "креатуру", некоего Рокланда (под этим именем скрывается, разумеется Вудро Вильсон), которому он говорит на ужине в Мандель Хаузе, что его обязанности как президента будут несколько расплывчатыми: "хотя конституция и дает президенту право управлять самостоятельно, но он не имеет морального права действовать против политической линии и традиций своей партии или же против советов партийного руководства, ибо страна и народ принимают кандидата, партию и партийных советников как одно целое, а не раздельно" (бросается в глаза сходство этих строк книги с соответственными указаниями "Протоколов" на "президентскую ответственность" и решающий авторитет их "советников").
          Рокланд покорно принимает эти условия. После выборов, "опьяненный властью и угодничеством своих приспешников, Рокланд раз или два пытался проявить независимость, принимая важные решения без консультации с Сельвином; однако после резких нападок со стороны газет Сельвина... он не предпринимал дальнейших попыток проявить независимость. Он чувствовал себя совершенно беспомощным в сильных руках этого человека, и он действительно и был таковым". Любопытно сравнить эти строки в романе Хауза, написанном в 1912 г. до вступления Вильсона в должность президента, с тем, что Хауз писал в своих "Частных заметках" в 1926 г. о его отношениях с президентским кандидатом во время избирательной кампании. Хауз редактировал все речи кандидата, дав ему указание не слушаться ничьих иных советов, в ответ на что Вильсон признался ему в нарушении этих обязательств, обещав "не действовать самостоятельно в будущем". В романе Сельвин рассказывает Тору о попытке Рокланда вырваться из этой зависимости: "когда он рассказал, как Рокланд пытался освободиться и как он, будучи поставлен на, свое место, корчился от унижения, оба они весело смеялись" (эта глава носит название "Ликующие заговорщики").
          В другой главе говорится о том, каким образом было достигнуто избрание "креатуры". Метод, описанный в этой главе, превращает избирательную кампанию почти что в точную науку, и господствует с тех пор в организации выборов в Америке. Он основан на расчете, что 80 процентов избирателей при любых обстоятельствах отдадут свои голоса одной из соперничающих партий, разделившись примерно поровну, и что поэтому все усилия и денежные средства должны быть сконцентрированы на обработку остающихся "текучих двадцати процентов". Эти 20% подвергаются детальному анализу, пока не выделяется небольшой остаток, на обработку которого сосредоточиваются максимальные усилия. Устраняются ненужные затраты, вплоть до последнего цента и вся энергия освобождается в направлении небольшой группы избирателем, которые действительно могут повлиять на исход выборов. Этот метод столь способствовал "отклонению" хода событий в Америке и во всем мире в нужную кому-то сторону, что не мешает рассмотреть его более внимательно.
          Сельвин начинает кампанию по выдвижению кандидата в президенты с того, что сбрасывает со счета все штаты, в которых победа его или противной партии предрешена заранее. Это позволяет ему уделить все внимание двенадцати сомнительным штатам, от голосов которых будет зависеть исход выборов. Он делит эти штаты на группы по пять тысяч избирателей, прикрепляя к каждой из них по одному местному члену партии и одному представителю при центральной штаб-квартире. Далее он исходит из расчета, что из каждых пяти тысяч четыре, разделившись поровну, не изменят ни его, ни другой партии, что сужает его анализ до одной тысячи сомнительных избирателей в каждой пятитысячной группе в 12 штатах, на которых и нужно сосредоточиться. Задачей местного члена партии является сбор достоверных сведений об их "расе, религии, занятиях и прежних партийных связях", которые он должен сообщить прикрепленному к данной группе представителю центра для воздействия на каждого из этой тысячи посредством "литературы, убеждения или каким-либо более тонким способом". Эти два агента — один местный, второй из центра — обязаны были "обеспечить большинство в порученной им тысяче голосов".
          Избирательные воротилы другой партии рассылали вместо этого "тонны печатной бумаги в партийные центры штатов, откуда они распределялись по провинциальным организациям; там все это сваливалось в угол и давалось посетителям, если они об этом просили. Комитет Сельвина использовал только одну четверть этой массы материалов, но они отправлялись в запечатанном конверте и в сопровождении сердечного письма, непосредственно адресованного избирателю, еще не решившему, кому отдать свой голос. Оппозиция, тратя большие деньги, рассылала ораторов из одного конца страны в другой... Сельвин посылал людей в избирательные группы, чтобы лично убедить каждого из колеблющейся тысячи поддержать список Рокланда".
          Благодаря этому умелому методу анализа, исключения и концентрации, Рокланд в романе и Вильсон в действительности победили на выборах в 1912 г. Этот концентрированный призыв к "тысяче колеблющихся избирателей" был обращен в каждой такой группе к эмоциям "расы, веры и цвета кожи", и каждый объект внимания был намечен с учетом этих факторов. "Так победил Сельвин, а Рокланд стал краеугольным камнем строившегося им здания".
          Остальная часть романа не представляет интереса, но и она содержит несколько любопытных мест. Подзаголовок гласит: "История будущего: 1920-1935". Герой романа — Филипп Дрю, молодой воспитанник военного училища в Вест-Пойнте, увлекшийся идеями и избранный вождем негодующей толпой на митинге протеста после того, как заговор Сельвина с Тором стал достоянием гласности. Интересном то каким образом эго произошло: в кабинете Тора имелся скрытый микрофон (вещь, мало известная в 1912 году, но столь же обычая в политике наших дней, как настольный календарь). Тор позабыл его выключить, и его "ликующий" разговор с Сельвином после избрания Рокланда стал известным его секретарше, которая сообщила эти сведения в печать; самым неправдоподобным во всей эти истории является то, что печать их опубликовала. Дрю собирает армию (вооруженную, как по волшебству, винтовками и артиллерией), разбивает правительственные войска в одном единственном сражении, занимает Вашингтон и объявляет себя "Администратором Республики". Его первым важным правительственным актом (как и президента Вильсона) является введение "прогрессивного подоходного налога, не исключающего ни одного дохода, каким бы он ни был" (Коммунистический Манифест Карла Маркса требовал введения "высокого прогрессивного налога", а Протоколы — "прогрессивного налога на собственность").
          Вслед за тем Дрю вторгается в Мексику и в республики Центральной Америки, побеждает и их в одной битве, объединяя их затем под американским флагом, который в следующей главе становится "неоспоримой эмблемой авторитета" также и для Канады, британских, французских и всех иных владений в Вест-Индии. Сельвин и Филипп Дрю, оба, разумеется, олицетворяют "полковника" Хауза. Сельвин — непревзойденный партийный организатор и тайный носитель высшей власти; Дрю — сумбурный "утопист-мечтатель" (Протоколы), который, достигнув власти, не знает, что с ней делать. Как и следовало ожидать, под конец Хауз сам не знал, что ему делать с двумя созданными им фигурами, представлявшими, по сути дела, одно и то же лицо, и он должен был соединить их, сделав Сельвина — первоначального злодея повествования — доверенным лицом и приятелем бедняги Дрю. После этого неудивительно, что он снова не знал, что ему делать с Дрю, разве что отдать его на съедение медведям. Он посадил его на корабль, плывущий в неизвестном направлении, вместе с девицей Глорией, жаждавшей любви и на протяжении пятидесяти глав выслушивавшей бессвязные речи Дрю о его планах переустройства мира, заканчивая роман восклицаниями: "Счастливая Глория! Счастливый Филипп!... Куда их несет? Вернутся ли они? Об этом спрашивали все, но никто не мог дать ответа".
          Вероятно и в самом деле никто не стал бы дочитывать этот роман до конца, и никого не интересовало, куда поплыли Филипп и Глория, с одним только исключением. Был на земле один единственный человек, для которого эта история должна была иметь столь же жуткое значение, как портрет Дориана Грея для самого Дориана: Вудро Вильсон. В этом отношении роман "Администратор Филипп Дрю" — единственный в своем роде. Два вопроса преследуют историка: читал ли Вильсон этот роман, и что (или кто) побудило Хауза опубликовать точную картину того, что происходило в то самое время, когда "креатура" была сделана сначала кандидатом в президенты, а затем и президентом республики? В свете этого книга приобретает характер садистского издевательства, и читателю становится ясно, что люди, собравшиеся вокруг полковника Хауза, должны были быть теми самыми злодеями, потоке описаны в главе "Ликующие заговорщики".
          Можно ли допустить, что Вудро Вильсон не читал этой книги? Из его врагов или друзей во время избирательной кампании кто-то должен же был дать ему ее а руки. Историк должен задать себе вопрос, не было ли знакомство с этим произведением причиной болезненного душевного и физического состояния, вскоре поразившего президента. Несколько описаний его со стороны современников могут послужить иллюстрацией к этому вопросу, хотя они и забегают несколько вперед в хронологии нашего повествования. Хауз писал впоследствии о том, кого он "выбрал" и провел в президенты ("единственный из всех, кто во всех отношениях подходил к этой должности"): "В это время (1914 г.) и несколько раз впоследствии мне казалось, что президент ищет смерти; его поведение и его душевное состояние с уверенностью показывали, что он не находил более радости в жизни". Вскоре после того, как Вильсон стал президентом, британский посол сэр Гораций Планкетт (Plunkett) писал Хаузу: "Я посетил президента и был потрясен, насколько он выглядел измученным; перемена в нем, по сравнению с январем (месяц вступления президентов в должность — прим. перев.), — ужасна". Шесть лет спустя сэр Вильям Уайзмен, правительственный эмиссар Великобритании, говорил Хаузу: "Я был потрясен видом президента... у него было серое, истощенное, лицо, часто подергивавшееся в жалких попытках сдерживать нервы, явно находившиеся в полном расстройстве" (1919 г).
          Заметим сходство этих описаний Вильсона с позднейшими описаниями президента Рузвельта, которого Хауз также считал своим подставным лицом. Как писал Роберт Э. Шервуд (влиятельный американский журналист и плодовитый драматург, ярый друг Советов в 30-х годах, во время войны автор официальных речей президента — прим. перев.), Рузвельта постоянно преследовал "призрак Вильсона". Через 2 года после первого избрания Рузвельта в президенты, менеджер демократической партии Джемс Фарлей писал о нем: "Президент выглядит плохо... изможденное лицо и замедленные реакции" (1935), а еще 2 года спустя он был потрясен видом президента" (1937). Точно также была "потрясена видом президента" и мадам Чан Кай-ши в 1943 году; Мерриман Смит писал в 1944 г., что Рузвельт "выглядел старее, чем когда-либо, и произнес совершенно бессодержательную речь", в то время как по словам Джона Т. Флинна фотографии президента потрясли страну и народ". Член кабинета Рузвельта, мисс Френсис Перкинс, сказала однажды, выйдя от него в 1945 г., "я не могу больше этого выдержать, президент выглядит ужасно".
          Видимо самый верный путь стать несчастным, это получить власть в качестве орудия других лиц, остающихся незримыми. Вильсон неизбежно выглядит ничтожеством при чтении этих свидетельств, ставших теперь доступными историкам. Полковник Хауз, раввин Уайз и другие из его окружения смотрели на него, как коллекционеры смотрят на приколотого булавкой жука. Когда он в двадцатилетнем возрасте решил в один прекрасный день стать президентом страны, то вероятно он менее руководился божественным откровением, чем гаданием на кофейной гуще. Это стало впоследствии известно, и ребе Уайз как-то задал ему вопрос: "Когда Вы впервые начали думать или мечтать о президентстве?" Поскольку раввину было известно гораздо больше, чем Вильсону, о том, как его мечты оказались осуществленными, он вероятно задал вопрос не без задней мысли, и несомненно был поражен ответом Вильсона: "После окончания Давидсонова колледжа в Южной Каролине не было дня, когда бы я не ожидал стать президентом", после чего последовал язвительный вопрос: "Даже когда Вы были учителем в женской гимназии?". Вильсон, явно забывший истинное положение вещей, повторил: "Я всегда был уверен, что буду президентом, и готовился к этому".
          Между тайным "выбором" Вильсона Хаузом в 1910 году и его официальным выдвижением на президентскую кандидатуру в 1912 г. ему пришлось публично расписаться в преданности сионизму; этим американский народ был вовлечен в еврейское предприятие, как и английский народ оказался связанным с ним предложением Уганды в 1903 г. Разъезжая по стране с предвыборными речами, Вильсон выступил и по вопросу "о правах евреев", заявив следующее: "Я говорю здесь не для того, чтобы выразить симпатии нашими еврейским согражданам, а чтобы ясно выразить наше полное единство с ними; это не только их цель, это цель Америки".
          Эти слова могли иметь только одно значение: как декларация внешней политики в том случае, если Вильсона выберут президентом. Не было никакой необходимости говорить о единстве между одними американцами и другими, а евреи в Америке были всегда и во всех отношениях равноправны и свободны; это положение могло измениться только в результате отказа самих евреев сознавать свое единство с Америкой, и Вильсон фактически этот отказ провозгласил публично. Он официально подчеркнул, что у евреев есть своя "индивидуальность", не тождественная с Америкой, и что под его руководством Америка будет всячески поддерживать их стремление обособиться от своих сограждан. Для посвященных было ясно, что эти слова выражали полное согласие с сионизмом. Они были также косвенным намеком и угрозой по адресу России, поскольку тем самым Вильсон признавал эмигрировавших русских евреев (бывших тогда единственными организованными сионистами) представителями всего еврейства. Так Вильсон взял на себя роль Бальфура в американской постановке этой драмы.
           К этому времени вся сионистская пропаганда была направлена против России. Прошло 30 лет после убийства императора Александра Второго, которого революционеры ненавидели за его попытки ввести в России парламентарные порядки (как пишет Кастейн, участие евреев в цареубийстве было совершенно "естественным"). Наследовавший престол Александр III вынужден был бороться с революционерами более энергично. В дни Вильсона император Николай II возобновил попытку царя-освободителя умиротворить и объединить страну, дав народу избирательные права, что снова встретило яростное сопротивление со стороны объединенных в революционную партию сионистов.
          В то самое время; когда Вильсон нашел нужным ополчиться на Россию за ее "нетерпимость", политические убийства стали там ежедневным средством разрушения трудов Николая II. В разгар революции царь издал в 1905 г. указ, сделавший Россию конституционной монархией, и ввел всеобщее избирательное право. Революционеры боялись этих освободительных мероприятий больше, чем казаков, и использовали государственную Думу для бунтарского бесчинства, так что ее пришлось распустить. Царь назначил премьер-министром просвещенного государственного деятеля П. А. Столыпина, проведшего закон о земельной реформе, за которой последовали новые выборы. В результате, в русском парламенте Второго созыва Столыпин был встречен бурной овацией, а революционеры остались с носом (около трех миллионов безземельных крестьян, получили землю в полную собственность). (3) Будущее России казалось в этот момент светлее, чем когда-либо. Признанный национальный герой, Столыпин писал: "Наша главная цель — укрепить наше крестьянство. Вся сила страны в нем....Дайте стране 10 лет покоя.. внешнего и внутреннего, и вы не узнаете нынешней России".
          Эти десять спокойных лет изменили бы к лучшему историю всего мира; однако, заговор во время вмешался, принеся "десять дней, которые потрясли мир". В 1911 г. Столыпин поехал в Киев, где царь открывал памятник убитому революционерами царю-освободителю Александру II, и во время спектакля в оперном театре был застрелен еврейским революционером Богровым (в 1917 году еврейский комиссар, обнаружив в группе беженцев девушку — дочь Столыпина, застрелил ее на месте).
          Это случилось в сентябре 1911 года; в декабре 1911 года Вильсон, уже кандидат в президенты, выразил в своей речи "полное единство" с еврейским предприятием. В ноябре 1911 гола Вильсон впервые в жизни встретился с Хаузом, тем человеком, который "избрал" его в 1910 г. (и который к тому времени уже "подобрал всех моих политических друзей и сотрудников"). Позже Хауз сообщал своему шурину: "...еще никогда до того я не находил одновременно и нужного человека и нужные возможности". Перед выборами Хауз составил список министров будущего правительства (см. его роман "Филипп Дрю") совместно с Бернардом Барухом, который теперь впервые появляется на сцене нашей повести. Вероятно он окажется самой важной из всех фигур на ней в течение последующих 50-ти лет, став известным, как "советник" нескольких президентов подряд, и давая в 1950-х годах советы президенту Эйзенхауэру и Уинстону Черчиллю. В 1912 году он был известен лишь как успешный финансист, и его биограф сообщает, что он пожертвовал 50 тысяч долларов на избирательную кампанию Вильсона.
          Уже во время этой кампании Вильсону дали почувствовать узду. После некоторых своих вольностей ему пришлось обещать полковнику Хаузу (сходство с Филиппом Дрю в романе уже упоминалось), что "в будущем он больше не будет действовать самостоятельно". Немедленно после выборов он принял раввина Стефена Уайза для, "длительного разговора", во время которого (как пишет Уайз) они обсуждали "русские дела, главным образом в смысле положения евреев в России". Хауз в это же время обедал с неким Луисом Брандейсом, влиятельнейшим евреем-юристом, сообщив впоследствии, что "мы оба были в полном согласии в отношении большинства важных проблем нашего времени". Таким образом, трое из четырех ближайших советников Вильсона были евреи, и все трое в то или иное время играли ведущую роль в новом обособлении евреев с помощью сионизма и его палестинских требований. Брандейс и рабби Уайз были ведущими сионистами Америки, и в частности Брандейс заслуживает, чтобы мы посвятили ему несколько строк.
          По внешности и уму он отличался большой солидностью, но ни он сам, ни любой другой aдвoкaт не могли бы сказать, что именно делало его "евреем". Он не соблюдал требований иудейской религии ни в ее ортодоксальном, ни в реформированном виде, и однажды писал, что "в течение большей части моей жизни я был лишь мало связан с евреями и иудаизмом, а их проблемы меня мало интересовали". Его "обращение" было весьма иррационально и романтично (напоминая Бальфура): как-то в 1897 году, прочтя за завтраком отчет о речи Герцля на первом сионистском конгрессе, он сказал жене: "Вот дело, которому я мог бы посвятить всю мою жизнь". Так в мгновение ока полностью ассимилированный американский еврей превратился в сиониста и со всем рвением новообращенного стал поносить "ассимиляцию": "Ассимиляцию нельзя предотвратить иначе, как вновь восстановив на нашей родине центр, из которого будет распространяться наш еврейский дух".
          Русские сионисты никогда не доверяли этому типичному продукту ассимиляции, который теперь всячески пытался "раз-ассимилироваться". Они презирали его вечную болтовню об "американизме", и высказывания вроде: "я пришел к сионизму через американизм", что для талмудистов было равнозначно утверждению, что к сионизму можно прийти через "русскость", которую они собирались уничтожить. И действительно, совершенно нелогичным было проповедовать худшую форму расовой сегрегации, в то же время восхищаясь американским ассимиляционизмом, и похоже, что хитрый юрист Брандейс так никогда и не разобрался в истинном характере сионизма. Для американских сионистов он стал их Герцлем (раввин Стефен Уайз был их Вейцманом) и был столь же безжалостно выброшен за борт, когда он сыграл решающую роль.
          Таково было окружение, диктовавшее свою волю президенту в годы, когда Соединенные Штаты готовились ввязаться в Первую мировую войну, и такова была цель, которая должна была быть достигнута через него и с помощью участия его страны в этой войне. После выборов Хауз стал заведовать всей корреспонденцией президента; он решал, кого президент должен был принять или, наоборот, не принять; он же указывал министрам его кабинета, что они должны были или не должны были говорить. К тому времени он уже написал и опубликовал свой удивительный роман. Он желал власти и достиг ее, но он никогда не был в состоянии решить, что же ему еще нужно. Его амбиции, таким образом, были довольно бесцельны, и задним числом он похож на героя романа другого политика, Уинстона Черчилля, о котором его автор писал: "Мотивом его действий была громадная амбиция, и Саврола (герой романа Черчилля) был бессилен ей противиться". К концу своей жизни, одинокий и всеми забытый, Хауз остро возненавидел своего "Филиппа Дрю".
          Однако между 1911 и 1919 гг. жизнь представлялась Хаузу великолепной. Он обожал власть ради нее самой, и к тому же не хотел ничем огорчать своего "Рокланда" в Белом Доме: "Моим неизменным стремлением было, чтобы президент, как и все другие, на которых я хотел оказать влияние, воображали, что идеи, внушенные мною, были их собственными. По сути дела, я мог обдумать многие вещи гораздо детальнее, чем президент, и у меня было больше возможностей обсудить их, чем у него. Но никто не может быть довольным, зная что кто-то другой направляет его решения. В этом отношении все мы слишком тщеславны. У большинства людей их личное тщеславие руководит их поступками. У меня этого нет. Мне совершенно безразлично, кого будут хвалить за осуществление моей идеи. Главное — чтобы моя идея была проведена в жизнь. Обычно, если говорить правду, первичная идея исходила даже не от меня самого...".
          Другими словами, кто-то "направлял" Хауза, который, в свою очередь, "направлял" Вильсона, в результате чего тайная клика в талмудистских местечках России должна была получить в свою собственность Палестину, что опять-таки не могло иметь другой цели, как создание там постоянно источника мировых конфликтов; кроме того, евреи всего мира снова должны были быть обособлены от остального человечества. Как легко было предвидеть, разрушение России и распространение мировой революции также входило в этот план.
          В этот период (1913) произошло еще кое-что, чему никто тогда не придал значения, но что заслуживает быть отмеченным в связи с позднейшими важными последствиями. В США существовала организация по названию "Бнай Брит" ("B`nai B`rith", по-древнееврейски "Дети Завета"), основанная как масонская ложа исключительно для евреев и претендовавшая на то, чтобы быть "чисто американской организацией", однако она открыла свои отделения во многих странах, а в наши дни она претендует на то, чтобы "представлять всех евреев во всем мире", являясь частью того, что Кастейн называет "еврейским интернационалом". В упомянутом 1913 году одна из ветвей "Бнай Брита" получила специальные задания и стала называться "Лига против оклеветания" (Anti-Defamation League). Впоследствии она достигла необычайных размеров и власти, став чем-то вроде тайной полиции в руках еврейского "государства в государстве". Мы еще встретимся с ней в нашем дальнейшем повествовании.
          С приходом к власти Вильсона и его закулисного окружения была завершена подготовка сцены, на которой должен был разыграться первый в истории мировой вооруженный конфликт. В гигантском сверхнациональном плане, который должен был быть осуществлен с помощью мировой войны, Америке отводилась лишь вспомогательная роль. Главную роль в первом акте постановки должна была сыграть Англия, но к началу войны цель захвата контроля над британским правительством еще не была полностью достигнута. Так наша повесть переходит теперь на другую сторону Атлантического океана, в Англию, где Бальфур снова был на пути к власти. Руководящие политики Англии все еще сопротивлялись скрытым целям и закулисным планам, стремясь после 1914 г. вести войну и выиграть ее как можно скорее там, где она началась — в Европе. Их нужно было призвать порядку, чтобы успешно мог закончиться процесс, предсказанный Максом Нордау в 1903 году. Упрямых следовало либо заставить слушаться, либо устранить. С 1914 по 1916 годы в Англии шла борьба за вытеснение этих людей и замену их другими, которые подобно Вильсону стали бы послушными исполнителями чужой воли.

Примечания:
1. Американские президенты производили в полковники сугубо гражданских лиц "за заслуги", обычно мало известные общественности. При Рузвельте за аналогичные заслуги стали производить в генералы. Таким генералом стал, например, "король американского телевидения" Давид Сарнов (1891-1971), родом из местечка Узляны под Минском, который во всех биографических справочниках и энциклопедиях неизменно именуется "пионером в области телевидения". Настоящий изобретатель телевидения, проф. Владимир Кузьмич Зворыкин, создатель иконоскопа (главная часть телевизора), электронного микроскопа и множества других важнейших для нашего времени изобретений, член научных обществ и академий во всем мире, отмеченный бесчисленными международными наградами и орденами (кавалер Почетного Легиона), служивший директором отдела исследований сарновской компании RCA, такой чести не удостоился.
2. Уайз (или Вейс) был одним из основателей Американской сионистской Организации в 1898 г. (в возрасте 24-х лет!) и ее президентом в 1936-38 гг. Как пишет "Американская Энциклопедия", "он оказывал влияние на многих ведущих общественных и политических деятелей, в том числе на президента Вудро Вильсона, в смысле их дружественного отношения (sympathetic understanding) к сионизму". В 1917 г. он основал Американский Еврейский Конгресс (American Jewish Congress) и представлял его на Версальской конференции в 1919 г., став его президентом в 1925-29 и 1935-49 гг. B 1936 г. Уайз основал Всемирный Еврейский Конгресс (World Jewish Congress), президентом которого он был до своей смерти в 1949 г., "и в качестве такового был мировым вождем борьбы против Гитлера" (Американская Энциклопедия, Нью-Йорк 1968, т. 29. стр. 79-80). 5-го сентября 1939 г. Всемирный Еврейский Конгресс официально объявил войну Германии, что превращало всех евреев в Германии и оккупированных ей странах в "представителей вражеского народа", которых Женевская конвенция о ведении войны разрешает во время войны интернировать в концентрационных лагерях.
3. Даже столь всесторонне осведомленные западные авторы, как Дуглас Рид, часто "плавают", как только речь заходит о России, что несомненно является следствием систематического искажения русской истории "заинтересованной стороной", создавшей себе, в особенности после 1917 года и, главным образом, в Англии и Америке, монополию в этой области.
          "Безземельных крестьян" в России, в отличие от западной Европы, вообще не было, за исключением тех, кто, формально принадлежа к крестьянскому сословию, занимался вместо земледелия торговлей, ремеслом, промыслами и т.д., но и они наделялись общинной землей, сдавая ее обычно в аренду односельчанам. Столыпинская реформа освободила крестьян от общинной зависимости, закрепив 16 милл. десятин в частную собственность 2,5 млн. крестьянских дворов. Одновременно гигантскими темпами проводилось землеустройство (ликвидация чересполосицы и т.д.), фактически сводившееся к установлению постоянной собственности и на общинную землю; т.ч. к 1916 году почти 60% надельной, т.е. бывшей общинною земли (общая площадь надельной земли, отведенной крестьянам после реформы 1861 г. составляла около 117 млн. десятин или более 127 млн. гектаров) перешли в личную собственность крестьянства. Помимо этого, русское крестьянство владело 30 млн. десятин земли, купленной на личные средства, и арендовало дополнительно не менее, чем 60 млн. десятин земли, главным образом у помещиков.
          Что касается думской истории, то распущена была также и Вторая Государственная Дума, отказавшаяся лишить депутатской неприкосновенности 55 соц.-дем. депутатов, замешанных в подготовке убийства императора, великого князя Николая Николаевича и П. А Столыпина, после чего последний провел в порядке чрезвычайного законодательства новый избирательный закон, обеспечивший Третьей Государственной Думе способное к продуктивной работе большинство. Земельная реформа вместе с землеустройством показала результаты лишь по прошествии нескольких лет, и прямого влияния на исход выборов в Думе не имела. Далее, Дуглас Рид ошибочно производит Столыпина в графы, что мы в переводе опустили.
          Небезынтересно, что "Американская Энциклопедия" посвящает Столыпину всего 14 строк (Нью-Йорк, 1968, т.25, стр.671), в которых его реформа даже не упоминается, сообщается лишь, что "он подчинил большую часть империи военно-полевому управлению для подавления растущей революции, и был убит в 1911 году". Думскому противнику Столыпина, сомнительному историку и политическому ничтожеству Милюкову, та же "Американская Энциклопедия" посвящает 74 строки, полные славословий.
          К той же области "объективной информации" относится и то, что автор известного в США труда о советском сельском хозяйстве, Наум Ясный ("The Socialized Agriculture of the USSR. Plans and Performance", Stanford 1949), на 17-ти страницах главы 9-й, посвященной дореволюционному русскому сельскому хозяйству перед Первой мировой войной, не говорит ни единого слова о реформе Столыпина и даже не называет его имени. Русское сельское хозяйство и положение крестьянства в России, подаются Наумом Ясным в совершенно ложном свете.

Глава 30 РЕШАЮЩЕЕ СРАЖЕНИЕ ПЕРВОЙ ВОЙНЫ           Война 1914- 918 г.г. была первой войной наций, а не одних только армий; ее влияние и последствия проникали почти в каждый дом в большинстве европейских стран и во многих неевропейских. Это было совершенно новое явление в мире, и оно было давно предсказано заговорщиками коммунизма и сионизма. В «Протоколах» 1905 г. (1902 г. — прим. перев.) стояло, что сопротивление их планам будет встречено «всеобщей мировой войной»; Макс Нордау знал уже в 1903 г., что палестинские амбиции сионистов будут осуществлены при помощи «грядущей мировой войны».
          Чтобы эти предсказания исполнились, показав таинственное знание событий задолго до их совершения, заговорщикам нужно было захватить контроль над правительствами, чтобы направлять государственную политику, а следовательно и военные операции, на службу целям заговора, а не национальных интересов. Как было показано выше, американский президент уже начиная с 1912 года был пленником своих тайных «советников»; если его описание Хаузом, как в анонимном романе, так и в открыто опубликованных «Частных заметках» верно, то оно полностью соответствует тому, о чем уже много раньше писали «Протоколы»: «...мы заменим правителя карикатурой президента, взятого из толпы, из числа наших марионеток, наших рабов».
          В начальной стадии мировой войны от Вильсона не требовалось особо активного участия в осуществлении задуманного грандиозного «плана»: свою роль он должен был сыграть позднее. Вначале главной задачей было взять под контроль британское правительство. Борьба за осуществление этой цели продолжалась два года, закончившись победой заговорщиков, чья деятельность оставалась совершенно неизвестной широким массам общественности. Это сражение, разыгранное в лабиринте международной политики, было поистине решающей битвой первой мировой войны. Именно она привела к величайшим и наиболее продолжительным последствиям, определившим весь дальнейший ход 20-го столетия; эти последствия продолжали определять события между первой и второй мировой войнами, как и во время второй войны, а в наше время они же являются самой вероятной причиной любой будущей третьей «всеобщей войны». Ни одно сражение 1914-1918 гг. не имело такого значения для будущего всего мира, как захват британского правительства заговорщиками в 1916 г. Весь этот процесс остался совершенно скрытым от втянутых в военные события народов. От начала войны и до самого ее конца англичане верили, что они воюют против прусского милитаризма, а американцы видели причину всех бед в неисправимой склонности европейских народов к взаимным ссорам.
          В 1914 году в Англии еще не было того положения, какое создалось в Америке после того, как президент Вильсон оказался послушным орудием в чужих руках. Руководящие политические и военные должности были заняты людьми, которые оценивали любое предложение относительно политического и военного ведения войны только с одной точки зрения: поможет ли оно выиграть войну и будет ли оно в согласии с интересами государства. С такой точки зрения предложения сионистов были, разумеется, неприемлемы. История первых двух лет четырехлетней войны состояла в закулисной борьбе за то, чтобы убрать этих упрямцев и заменить их послушными пешками. До 1914 года заговор смог проникнуть не далее преддверий министерств, если не считать судьбоносного шага Бальфура в 1903 году. После 1914 года все более широкие круги ведущих политиков начали «отвлекаться» в сторону сионистского предприятия. Сегодня хорошо известно, что политические деятели руководятся практическими соображениями (общественной популярности, вербовки голосов избирателей, финансовой поддержки и пр.); все это давно раскрыто множеством авторитетных свидетельств, и уже давно известно, где для всего этого имеются наибольшие средства. Но в то время нужно было быть особенно дальновидным, чтобы видеть в сионизме ключ к политической карьере. Поэтому не исключено, что побудительным мотивом многих из них было нечто вроде бальфурского романтизма; исторические источники этого периода довольно туманны, и неспособны объяснить необъяснимое. Мало того, англичане всегда имели слабость маскировать свои действия высокими моральными соображениями, и даже уверять в этом самих себя; именно это продиктовало английскому историку Маколею (Macauley, 1800-1859) его знаменитые слова: «Нет более смешного зрелища, чем английская общественность во время одного из ее очередных припадков моральности». Возможно, поэтому, что некоторые из участников интриги (а это безусловно была интрига) думали, что они поступают правильно. Этот процесс самообмана виден в одном из заявлений, которое автору удалось обнаружить, и которое ясно указывает на про-сионистскую группу в высоких британских сферах того времени, а также на ее мотивы того характера, который был высмеян Маколеем.
          Источник этих сведении — Оливер Локер-Лампсон, консервативный член парламента в начале нашего столетия. Сам он никогда не играл особой роли и позже стал известен лишь своей фанатичной поддержкой сионизма в парламенте и вне его, но он был близким другом многих ведущих политиков, отдавших британский народ под надзор сионистов. В 1952 г. он писал в одном из лондонских еженедельников: «Уинстон, Ллойд Джордж, Бальфур и я — мы все были воспитаны как ярые протестанты, верившие, что приход нового Спасителя совершится после возвращения Палестины евреям». Это — ничто иное, как мессианская идея кромвелевских тысячелетников, пересаженная на почву 20-го столетия. Справедливость этого заявления могли бы подтвердить только названные им люди, но все они, кроме одного, сейчас уже умерли. Насколько же все это могло быть действительной основой протестантизма, «ярого» или не ярого, мы предоставляем судить нашим английским читателям. Никто однако не рискнет, утверждать, что на подобной идее можно строить государственную политику или вести операции во время войны. Кроме того, она выражает ту же нечестивую мысль, которая направляла и «пророка» Монка, и всех людей этого сорта: что Господь Бог забыл свои обязанности и что, раз Он их не исполняет, то их нужно выполнить за Него. Так или иначе, была организована группа людей, которых мы можем называть тем именем, которое они сами себе избрали: «ярые протестанты».
          Когда началась первая мировая война, эти «ярые протестанты» поставили себе целью до6иться власти и переключить военные операции в Европе на передачу Палестины сионистам. Хаим Вейцман также не сидел, сложа руки, с тех пор, как мы в последний раз видели его в 1906 году запершимся в Манчестере с Бальфуром, и немедленно начал действовать: «Сейчас настало время... политическая ситуация будет благоприятной», — писал он в октябре 1914 года. Он связался с неким С. П. Скоттом, издателем левой газеты «Манчестер Гардиан», которая никогда не уставала (как тогда, так и теперь) заниматься делами, не касавшимися собственной страны. Скотт был в восторге, узнав, что его собеседник «еврей, ненавидящий Россию», — ту самую Россию, союзницу Англии, которая, наступая с Востока, спасала в этот момент от гибели английскую и французскую армии; он тут же повел Вейцмана с собой завтракать у Ллойд Джорджа, занимавшего в то время пост министра финансов. Вейцман нашел, что Ллойд Джордж оценивал войну в Европе «чрезвычайно легкомысленно», однако к сионизму он относился с «теплым сочувствием» и предложил встретиться с Бальфуром, что и состоялось 14-го декабря 1914 года. Вспоминая прежний разговор в 1906 году, Бальфур «весьма небрежно» спросил, чем он практически может помочь Вейцману, получив ответ: «не сейчас, когда грохочут пушки; я приду снова, когда военное положение прояснится». Дагдейл, с чьим описанием событий Вейцман вполне согласен, пишет от его имени: «Я не продолжал начатого разговора, так как время и место не были благоприятны». Это был тот самый разговор, во время которого Бальфур непринужденно пообещал, что «когда пушки перестанут стрелять, Вы получите Ваш Иерусалим».
          Хаим Вейцман не ухватился за «небрежное» предложение Бальфура по очень веским причинам. Главная квартира сионистов находилась в то время в Берлине, и коллеги Вейцмана ожидали победы Германии. Они хотели получить полную уверенность в исходе войны, прежде чем выложить карты на стол. Когда впоследствии было окончательно решено поставить на карту союзников, «пушки все» еще «грохотали», но бойня в Европе отнюдь не помешала д-ру Вейцману «продолжить начатый разговор». Он не притворялся больше перед Бальфуром (наверняка не сообразившим, что было на уме у его посетителя), что «время... неблагоприятно», и что он подождет «когда прояснится военное положение». Весьма знаменательно, что некоторые из лиц, бывших участниками этих собеседований, оставшихся неизвестными широкой публике, всячески старались скрыть их вообще или спутать даты; в то время предполагалось, что единственной заботой политиков должна была быть судьба Англии. Мы уже приводили один из явных примеров этого: путаница с датой второй встречи Бальфура с Вейцманом, о которой только что было рассказано. Точно так же и Ллойд Джордж писал впоследствии, что он впервые встретил Вейцмана в 1917 году, будучи уже премьер-министром, и что якобы эта встреча была «случайной». В своих записках Вейцман его исправляет: «Фактически, активность Ллойд Джорджа в пользу создания еврейского государства началась задолго до того как oн стал премьер-министром и в течение этого времени мы несколько раз встречались с ним».
          Последовала третья встреча с Бальфуром, «замечательный разговор, продолжавшийся несколько часов» и прошедший «исключительно удачно». Вейцман еще раз подчеркнул свою ненависть к России, верному союзнику Англии, несшему тяжелые потери в общей борьбе. Бальфур мягко удивился: «как можете Вы, будучи другом Англии, быть против России, когда она так много делает, чтобы помочь Англии выиграть войну». Однако, как и при прежних встречах; когда речь шла об антисионистских убеждениях британских евреев, он не собирался всерьез противоречить, закончив разговор словами: «Вы служите великому делу; мы должны еще много раз встретиться с Вами».
          Ллойд Джордж предупредил Вейцмана, что «несомненно будет серьезная оппозиция в известных еврейских кругах», на что у Вейцмана было заготовлено стандартное возражение, что одни только «богатые и влиятельные евреи в большинстве своем против нас». Как ни странно, этот скользкий ответ представился «ярым протестантам» вполне убедительным, хотя почти все они были людьми богатыми и влиятельными, и вскоре они стали относиться к своим соотечественниками — британским евреям, с той же враждебностью, как и требовательный пришелец из России, Хаим Вейцман. Сионизм встретился с оппозицией еще с одной стороны. У вершин власти все еще стояли люди, думавшие в первую очередь о своем служебном долге и о победе над врагом. Они не допускали вражды к союзнику и не позволили бы ненужной траты сил в палестинской авантюре. Это были: премьер-министр Герберт Асквит, военный министр лорд Китченер, сэр Дуглас Хэйг, ставший вскоре главнокомандующим во Франции, и сэр Вильям Робертсон, начальник штаба британских войск во Франции, впоследствии начальник имперского генерального штаба.
          Асквит был последним лидером либеральной партии, пытавшимся совместить идею либерализм с национальными интересами и религиозными верованиями, в отличие от того как этот термин понимается в течение последних сорока лет (написано в 1955 г. — прим. перев.), согласно с его толкованием в «Протоколах»: «Когда мы ввели в государственный организм яд либерализма, вся его политическая структура изменилась; государства оказались пораженными смертельной болезнью — заражением крови...». С устранением Асквита либерализм в его первоначальном значении в Англии умер, а либеральная партия сошла на нет, потеряв всякое значение, оставив после себя одно имя, которое стало затем, главным образом, служить ширмой для коммунизма с его легионами «утопических мечтателей». Асквит впервые узнал о назревавшей интриге, получив предложение о создании в Палестине еврейского государства от своего еврейского министра Герберта Самуэля, который в свое время присутствовал на завтраке с Вейцманом и Ллойд Джорджем в декабре 1914 г. и теперь уведомил обоих, разумеется, о своем предложении заранее. Асквит записал об этом следующее: «Самуэль советует использовать британские войска для захвата Палестины, страны пустынных гор, по размеру равной Уэльсу, в значительной своей части совершенно безводной. Он полагает, что на этой мало заманчивой территории можно будет поселить от трех до четырех миллионов европейских еврее»... меня мало увлекает это предложение, которое только наложит на нас новые обязательства... единственный другой сторонник этого предложения — Ллойд Джордж, и незачем добавлять, что ему совершенно наплевать как на евреев, так и на их роль в будущем».
          Асквит, вполне правильно оценивший взгляды Ллойд Джорджа, остался при своем мнении до конца. Десять лет спустя, давно уже в отставке, он посетил Палестину, записав затем: «Болтовня о превращении Палестины в еврейское национальное государство представляется мне сейчас такой же фантазией, какой она была и раньше». Отрицательным ответом в 1915 году он подставил себя и свой пост главы правительства под удар. Пока он мог, он не позволял вовлечь свою страну в палестинскую авантюру, разделяя мнение военного руководства, что война может быть выиграна — если это вообще возможно — только на главных полях сражений, в Европе.
          Военный министр лорд Китченер, также разделявший эти взгляды, пользовался в Англии громадным авторитетом и популярностью. Он считал, что главной военной задачей в настоящий момент было обеспечить дальнейшее участие России в войне (в то время, как сионисты стремились к ее разгрому, поставив об этом в известность «ярых протестантов»). Китченер был послан: в июне 1916 года в Россию. Крейсер «Хемпшайр», на котором он ехал, погиб (не узнали ли сионисты в Берлине «случайно» о его поездке и маршруте?). Знатоки утверждают, что он был единственным, кто мог в этот момент поддержать Россию. С его смертью исчезло главное препятствие, сдерживавшее как революцию в России, так и планы сионистов. Вполне возможно, что навязать Западу сионизм не удалось бы, если бы Китченер остался жив. Автор этих строк помнит, что солдаты западного фронта, узнав о его гибели, восприняли это, как серьезное военное поражение. Их интуиция была ближе к истине, чем они сами могли догадаться.
          После этого на пути сионистов к их целям остались только Асквит, Робертсон, Хэйг и английские евреи. Сеть интриги расширялась. Газеты «Таймс» и «Сандей Таймс» присоединились к «Манчестер Гардиан» и его увлечению сионизмом, а внутри и вокруг правительственного кабинета к Бальфуру и Ллойд Джорджу примкнули новые его сторонники. Лорд Мильнер (Milner, влиятельный масон, в свое время зачинщик англо-бурской войны — прим. перев.) открыто заявил: «Если арабы думают, что Палестина будет арабской — они глубоко ошибаются»; в этот момент полковник Лоуренс подымал арабов на восстание против Турции, обещая им независимость. Филип Керр (будущий лорд Лотиан, в то время личный секретарь Ллойд Джорджа) выразил уверенность, что после «обуздания бешеной собаки в Берлине», как английская пропаганда представляла германского кайзера (внука королевы Виктории и двоюродного брата короля Георга V — прим. перев.), должна возникнуть «еврейская Палестина». Сэр Марк Сайкс, главный секретарь военного кабинета в Лондоне и «одна из наших самых ценных находок» (Хаим Вейцман), усердно развивал идею «освобождения евреев, арабов и армян».
          Подобной подтасовкой исторических фактов всем известное «большинство» любого народа всегда можно «убедить» в чем угодно. Арабы и армяне были там, где они жили все время, и не собирались переселяться куда бы то ни было. Европейские евреи были столь же свободны или несвободны, как и все остальные европейцы: палестинские евреи ясно продемонстрировали желание переселиться в Уганду, евреи Европы и Америки хотели оставаться там, где они были, и только ожидовленные русские хазары, понукаемые талмудистами, рвались в Палестину. Формула, придуманная Сайксом, была еще одним несчастьем для будущих поколений, поскольку она изображала палестинскую авантюру, как одну из нескольких, связанных между собой проблем. В отличие однако от прочих «ярых протестантов», он был экспертом в делах Ближнего Востока, и должен был знать лучше других; чем все это пахло.
          Другой рекрут сионизма, лорд Роберт Сесиль, также пользовался лживой формулой «Аравия — арабам. Иудея — евреям, Армения — армянам» (об освобождении армян впоследствии все совершенно забыли), и это тем более странно, что в роде Сесилей был большой опыт государственной деятельности; похоже, что сионизм обладает какими-то средствами оглуплять вполне нормальных и образованных людей. Например, то г-же Бальфур (наполовину происходивший из рода Сесилей) в других вещах обладал вполне сесильской мудростью, составив записку о реорганизации Европы после войны, до сего времени слывущую образцом государственного ума; в вопросе сионизма он действовал, однако, как одурманенный наркотиками.
          Не менее странным представляется и пример лорда Сесиля. Автор этих строк присутствовал на его докладе о Лиге Наций в 1930 г. в Берлине. Высокий, сутуловатый, с лицом коршуна и блестящими врожденными данными, он предупреждал об опасностях будущего, как бы прорицая с горной вершины знания, с гробовой мрачностью цитируя «иудейских пророков». На молодого тогда журналиста, плохо понимавшего, что именно Сесиль имеет в виду, его выступление произвело большое впечатление. Сегодня, хотя он уже научился кое-чему, автору это все еще представляется загадочным; пророк Иеремия, например, наверняка был ярым анти-сионистом. Хаим Вейцман пишет о том же лорде Роберте следующее: «Для него восстановление еврейской родины в Палестине и организация мира в виде большой федерации были дополняющими друг друга чертами последовательных шагов в деле управления человечеством... будучи одним из основателей Лиги Наций, он придавал еврейской родине столь же большое значение, как и самой Лиге».
          Здесь выбалтывается большой секрет; но понимал ли это сам лорд Роберт? Завоевание Палестины для поселения в ней русских сионистов было «последовательным шагом», в «деле управления человечеством». (Как не вспомнить здесь слова лорда Актона о «плане» и его «директорах»?) «Мировая федерация» — составная часть одного и того же плана. Основная концепция подобного объединения, в любых его формах, требовала, чтобы нации отказались от своей суверенности, чтобы исчезли все национальные независимые государства (то же самое, разумеется, является и лейтмотивом «Протоколов»). Но если нации должны исчезнуть, то почему вдруг процесс их ликвидации начинается с создания еще одной нации, если только именно ей не отводится роль верховной власти в «деле управления человечеством»? Не забудем, что эта доктрина высшей нации проходит красной нитью в равной степени через (фальсифицированный) Ветхий Завет, Талмуд, «Протоколы» и весь традиционный сионизм. Поддержка сионизма лордом Робертом представляется непостижимой, поскольку унаследованная мудрость не оставляла у него сомнений в угрозе мирового деспотизма, о чем он в то же самое время писал «полковнику» Хаузу в Америке: «Не может быть сомнений в том, что по окончании этой войны нам нужно серьезно постараться создать инструментарий для обеспечения постоянного мира... Опасным в этом было бы только зайти слишком далеко... Более всего повредил делу мира провал попыток в этом направление после Ватерлоо. Теперь уже забыли, что Священный Союз был вначале задуман, как Лига принуждения народов к миру. К сожалению, она позволила отвлечь свои силы в сторону и фактически стала лигой поддержания тирании, в результате чего она потеряла всякое доверие, принеся к тому же громадный вред в других отношениях... Этот пример показывает, как легко самые лучшие намерения могут привести к печальным последствиям». Приведенная цитата показывает, что лорд Сесиль должен был бы ясно видеть угрозу «отвлечения сил в сторону», а заодно и то, что он, если верить тому, что пишет о нем Хаим Вейцман — заблуждался в истинном характере сионизма. Когда он писал эти слова, в Америке уже организовывалась д-ром Мезесом, шурином г. Хауза, новая «Лига принуждения к миру»; она была предшественницей многих последовавших затем поползновений в направлении мирового правительства, в которых нетрудно было увидеть намерение влиятельных группировок создать новую «лигу поддержания тирании».
          Таким образом к концу второго года первой мировой войны, собратье «ярых протестантов», заинтересованных не в Европе, а в Палестине, стало уже значительной группой, прятавшей внутри себя местечково-сионистское ядро. Господа Леопольд Эмери, Ормсби-Гор и Рональд Грэхем присоединились к поименованным выше «друзьям». Сионизм с их помощью проник во все правительственные департаменты, кроме военного, министерства. Каковы бы ни были первоначальные причины их увлечения сионизмом, теперь уже речь несомненно шла о вполне конкретном материальном вознаграждении: интрига имела целью убрать из правительства неугодных лиц и сесть самим на их места. Упорствующий премьер-министр Асквит был смещен в конце 1916 года. Опубликованные с тех пор источники показывают, как это было сделано, а по прошествии времени можно оценить и результаты. Общественности начали постепенно внушать, что Асквит неумело руководит страной в военное время. Насколько это обвинение было искренне, можно судить из того, что первым актом преемников Асквита была отправка английских войск из Европы в Палестину, в результате чего Ллойд Джордж без малого проиграл всю войну. 25 ноября 1916 года Ллойд Джордж внес предложение, чтобы его шеф (Асквит) отказался от председательства в военном совете, передав этот пост ему, Ллойд Джорджу.
          В нормальных условиях подобное требование было бы равносильно политическому самоубийству, но в то время правительство было коалиционным и либерала Ллойд Джорджа поддержали лидеры консерваторов Бонар Лоу и Эдвард Карсон, что имело действие ультиматума. Есть основания полагать, что оба упомянутых джентльмена искренне верили в блестящие способности Ллойд Джорджа; их трудно заподозрить в консервативном коварстве, предвидевшем что Ллойд Джордж в конечном итоге погубит всю либеральную партию.
          Ллойд Джордж потребовал также, чтобы — по его мнению — некомпетентный консерватор Бальфур был снят с поста Первого Лорда Адмиралтейства (морского министра в Англии). Либеральный премьер-министр Асквит с негодованием отказался как сдать свой пост в Военном Совете, так и уволить Бальфура (4 декабря 1916г.). Тогда он получил заявление Бальфура об отставке, на что он послал последнему копню своего письма с отказом уволить его. Бальфур, хотя он и был прикован к постели тяжелой простудой, нашел достаточно сил, чтобы послать второе письмо, настаивая на своей отставке, как этого требовал Ллойд Джордж, после чего последний также подал в отставку. Асквит остался в одиночестве, 6 декабря Бальфур (вышедший из правительства по требованию Ллойд Джорджа) уже настолько поправился, что смог принять Ллойд Джорджа. Пополудни собравшиеся партийные лидеры объявили, что они готовы служить стране под руководством Бальфура. Бальфур отказался, но заявил, что будет рад служить под руководством Ллойд Джорджа. Ллойд Джордж стал премьер-министром и назначил «некомпетентного» Бальфура министром иностранных дел. Так эти двое, втайне обязавшиеся поддержать сионизм, заняли высшие правительственные посты и с этого момента главные усилия британского правительства направлялись, в ущерб всему остальному, на захват Палестины, чтобы отдать ее сионистам. В 1952 г. автор этих строк прочел в нью-йоркском еврейском журнале «Коментари» письмо читателя, указывавшего, что евреи Северного Уэльса своими голосами сыграли в свое время решающую роль при избрании Ллойд Джорджа депутатом Палаты общин. Из заслуживающих доверия источников автору стало также известно, что адвокатская практика Ллойд Джорджа процветала благодаря многочисленной еврейской клиентуре; однако, поручиться за это сам автор не в состоянии. Денежную заинтересованность в данном случае исключить, по нашему мнению, нельзя; а неточность заявлений Ллойд Джорджа относительно его связей с сионистами, дважды опровергнутых Вейцманом, также говорит о многом..
          Так произошла перегруппировка центральных фигур на британской политической сцене. Ллойд Джордж, маленький ловкий адвокат в визитке, выглядел среди своих рослых коллег в старомодных фраках, как воробей среди ворон. Рядом с ним Бальфур, высокий, вялый, всегда готовый со скучающим видом парировать честный вопрос циничным ответом, и любитель развлечься теннисом, автор помнит его, медленно идущим в парламент Через Сент-Джемский парк. Вокруг этой пары — греческий хор министров, помощников министров и высоких чиновников, открывших в себе «ярый протестантизм». Возможно, что некоторые из этих попутчиков сионизма честно заблуждались, не разобрав, в чью телегу они сели. Ллойд Джордж был первым крупным политиком в ряду многих, хорошо знавших, откуда дует ветер; благодаря им казалось бы невинные слова «политик двадцатого века» приобрели зловещий смысл, и этот век обязан этим людям очень многими из своих бедствий.
          Что же касается отвлечения британских военных сил в сторону совершенно чуждой им цели, то после гибели лорда Китченера и отставки Асквита остался только один мужественный противник на этом пути; суровая фигура сэра Вильяма Робертсона, начальника британского штаба во Франции, противостояла одна клике вокруг Ллойд Джорджа. Присоединись он к ней, он получил бы титулы, блестящие приемы, золотые табакерки, звезды и ленты до самого пояса; он заработал бы состояние на одних авторских правах на все, когда-либо написанное им или за него; его именем были бы названы парижские бульвары. и он совершал бы триумфальные поездки по ликующим городам Европы и Америки; члены американского Конгресса и британской Палаты общин вставали бы при его появлении, к он въехал бы в Иерусалим верхом на белом коне. По окончании войны он даже не получил звания лорда, что не часто случается с британскими фельдмаршалами. Робертсон был единственным военным, выслужившимся до этого высшего чина из простых солдат, что в Англии, с ее маленькой профессиональной армией, было невероятным достижением. Он был прост, честен, крепко сложен, с резким выражением морщинистого лица. и выглядел, как бравый фельдфебель. Его единственной поддержкой в этой борьбе был главнокомандующий британских войск во Франции, сэр Дуглас Хэйг, из касты кавалерийских офицеров красавец-служака, идеал командира в глазах солдат. Грубоватый старый солдат Робертсон весьма неохотно посещал благотворительные спектакли, которыми заполняли свое время дамы общества во время войны и на одном из них ему случилось увидеть леди Констанцию Стюарт-Ричардсон, танцевавшую в костюме и на манер Айседоры Дункан. Один из присутствующих генералов, увидя нетерпение Робертсона, заметил: «Вы должны все-таки признать, что у нее очень красивые ноги». «Ноги, как ноги — недовольно проворчал Робертсон.
          Этому последнему из могикан выпала задача помешать переброске британских войск в Палестину. Все предложения он всегда рассматривал исключительно с точки зрения их значимости для войны и победы; если они помогали выиграть войну, их мотивы были ему безразличны; если нет — он отвергал их, независимо от любых иных соображений. Следуя этому правилу, он увидел в сионистском проекте опасное распыление сил, способное лишь отсрочить победу и даже поставить ее под угрозу. Он не собирался обсуждать возможные политические соображения и, вероятно, даже о них не подозревал; для него они не имели никакого значения. В августе 1915 года он заявил Асквиту, что «самым эффективным методом (для победы над центральными державами) является, разумеется, нанести решительное поражение их главным силам, все еще находящихся на западном фронте». Поэтому он энергично высказался против «вспомогательных кампаний на второстепенных фронтах и распыления сил во Франции... единственным критерием всех планов и проектов должно быть их влияние на ход войны».Для народов, ведущих войну, полезно иметь руководителей подобного образа мыслей, и очень вредно, если последние от него отходят. С помощью этой неопровержимой логики, палестинское предприятие (чисто политическое) оказалось по началу похороненным. Как только Ллойд Джордж стал премьер-министром, он немедленно приложил все усилия, чтобы перебросить силы для крупной кампании в Палестине: «Сформировав мое правительство, я немедленно поставил перед военным министерством вопрос о кампании в Палестине. Сэр Вильям Робертсон, который всячески старался отвратить опасность переброски войск из Франции... энергично этому воспротивился и в тот момент ему удалось настоять на своем».
          Робертсон подтверждает сказанное: «До декабря 1916 года (когда Ллойд Джордж стал премьер-министром) операции за Суэцким каналом носили в основном оборонительный характер, и как правительство, так и генеральный штаб... признавали первостепенное значение войны в Европе и необходимость оказать максимальную помощь армиям этого фронта. Это единодушие между министрами и военными не сохранилось после смены правительства... коренное расхождение во взглядах стало особенно заметным в вопросе Палестины... Всего через несколько дней после своего образования, новый военный кабинет приказал генеральному штабу обсудить возможность распространения военных операций на Палестину... Генеральный штаб оценил потребность в войсках в три добавочных дивизии, которые могли быть получены только за счет армии западного фронта... Генеральный штаб указал, что этот проект поведет к большим осложнениям и ослабит наши шансы на успех во Франции... Эти выводы весьма разочаровали министров, желавших немедленного занятия Палестины, однако они, не смогли быть опровергнуты... В феврале (1917 г.) военное министерство снова обратилось к начальнику генерального штаба, запросив, как шла подготовка осенней кампании в Палестине».
          Из этих выдержек становится ясным, как закулисное политическое давление может «отклонять» в сторону государственную политику и операции во время войны. В данном особом вопросе исход борьбы между политиками и военными в первую войну продолжает оказывать непосредственное влияние на жизнь народов вплоть до настоящего времени. Ллойд Джордж укрепил свою позицию шагом, еще раз показывающим, как давно уже была задумана подготовка палестинского предприятия, включавшая предварительный тщательный подбор «администраторов» для его поддержки. Он внес предложение, чтобы военный кабинет «привлек британские доминионы в гораздо большей степени, чем до сих пор, к обсуждению вопросов ведения войны». Сделанное в такой форме, это предложение встретило полное сочувствие английской общественности. Солдаты из Канады. Австралии, Новой Зеландии и Южной Африки дрались на фронтах бок-о-бок с собственными сыновьями. Дружный отклик заокеанских территорий на опасность, грозившую метрополии, тронул британское сердце, и англичане приветствовали более близкое сотрудничество «в вопросах ведения войны между лидерами Англии и ее доминионов.
          Однако, как уже говорилось, выше, «слова дипломата» и его «намерения» сильно разнятся от его действий. Предложение Ллойд Джорджа было лишь ловким маневром, чтобы заполучить в Лондон генерала Сматса (Smuts) из Южной Африки, которого сионисты считали своим самым ценным «другом» за пределами Европы и Америки, и он был вызван, чтобы потребовать завоевания Палестины. Население с правом голоса в Южной Африке разделено между бурами голландского происхождения и выходцам и из Англии столь поровну, что уже упомянутые ранее «текучие двадцать процентов» играют здесь еще более решающую роль, чем в Америке. Сионисты считали — а генерал Сматс им видно поверил, — что они смогут «обеспечить» ему нужные голоса на выборах. Один из его коллег, Б. К. Лонг (член парламента от партии Сматса, в прошлом сотрудник лондонского «Таймса») писал, что «важные (для выборов) еврейские голоса, крепко стоявшие за Сматсом и его партией», сильно помогли ему одерживать победы на выборах. В его биографии упоминается крупное наследство, полученное от, «богатого и влиятельного еврея» (пример ложности обвинений Вейцмана против богатых и влиятельных евреев; кстати тот же самый сэр Генри Стракош завещал соответственный подарок и Уинстону Черчиллю), а также и подаренные ему некими не названными по имени лицами дом и автомобиль. Другими словами, партийно-политические соображения Сматса не сильно отличались от таких же соображений Ллойд Джорджа, Хауза, а впоследствии и многих других, влияние же материальных факторов достаточно очевидно.
          Однако, в его биографиях часто упоминаются и религиозные (или псевдорелигиозные) мотивы, часто встречающиеся и у Ллойд Джорджа. Например, Сматс «предпочитал» Ветхий Завет Новому, и приводятся его слова: «Чем больше я старею, тем больше я интересуюсь иудаизмом». Автор встретился со Сматсом много лет спустя, уже зная, какую роль он сыграл в тогдашней истории. Теперь, в 1948 году, он был сильно озабочен ухудшением международного положения и взрывчатой роли в нем, которую играла Палестина. Ему было почти 80 лет, но он прекрасно выглядел, был бодр и держался прямо, с живыми, острыми глазами и маленькой бородкой. У него был жесткий характер, и при желании газеты могли бы нарисовать его весьма неприглядный портрет, будь они против, а не неизменно за него, своей же политической ловкостью он не уступал Ллойд Джорджу. Газетная пропаганда изображала его, как великого мастера англо-бурского примирения, однако когда он умер на своей одинокой трансваальской ферме, оба народа были более на ножах, чем когда либо, а действительное примирение стало делом следующих поколений. В Южной Африке он был не примирявшей, а разделявшей фигурой, и всем было известно, что настоящей силой позади его партии была не Англия, а концерн золотых и бриллиантовых приисков в Иоганнесбурге (еврейское предприятие, владелец — Гарри Ф. Оппенгеймер. — Прим. перев.) В 1948 г., когда пришлось открыть карты, Сматс первым выступил с поддержкой сионизма против стоявшего под сильным нажимом британского правительства.
           17 марта 1917 года генерал Сматс прибыл в Лондон, встреченный там беспрецедентными овациями, и отставка Робертсона казалась близкой. Эта триумфальная встреча — ранний образец привычной в наше время техники рекламирования нужных лиц печатью, послушно реагирующей на простое нажатие нужной кнопки. Тот же метод в несколько упрощенной форме известен и примитивным племенам Африки, где М`Бонго, великий глашатай, гордо выступает впереди черномазого царька с ревом «Великий Слон, Потрясатель Земли, Пронзатель Неба» и все такое прочее.
          Ллойд Джордж, как он сам пишет, представил Сматса имперскому военному кабинету как «одного из самых блестящих генералов». Военный опыт генерала ограничивался незначительной колониальной кампанией в Юго-Западной Африке, а в момент вызова в Лондон он все еще воевал с маленькой, но хорошо обученной армией из 20 тысяч туземных солдат-аскари под командой германского генерала фон Леттов-Форбек и двух тысяч немецких офицеров и унтер-офицеров (на голову разбивших англичан, но вынужденных затем капитулировать после общего поражения Германии в 1918 г. — прим. перев.). Похвала представлялась тем более великодушной, что вообще о профессиональных военных Ллойд Джордж был невысокого мнения: «Ни в какой другой профессии опыт и обучение не играют меньшей роли, наряду с чутьем и суждением».
          К этому времени, чтобы лучше изолироваться от «генералов» (кроме, разумеется Сматса), Ллойд Джордж поселился со своим маленьким воинственным комитетом в небольшом домике, «где они заседают дважды в день, все время обсуждая военные планы, хотя это вовсе не их, а мое дело; маленькая группа политиков, совершенно несведущих в войне и ее нуждах, пробует вести войну самостоятельно» (Робертсон). В апреле 1917 года генералу Сматсу было предложено представить этой группе отшельников свои соображения о том, как выиграть войну. Эти соображения сводились к следующему: «Палестинская кампания богата весьма интересными военными и даже политическими возможностями... остается обсудить более важный и сложный вопрос западного фронта. Я всегда считал обузой... что британские военные силы были целиком связаны этим фронтом» (когда давался этот совет, Россия гибла, переброска германских армий на западный фронт предстояла в ближайшем будущем, и угроза этому фронту неожиданно выросла до размеров смертельной опасности). Этот совет обеспечил Ллойд Джорджа не достававшей ему высокой военной поддержкой (из Южной Африки), и он немедленно послал от имени военного кабинета приказ командующему английскими войсками в Египте начать наступление на иерусалимском направлении. Генерал Муррей возразил, что его силы для этого недостаточны, после чего он был смещен. Командование было предложено генералу Сматсу, которого Ллойд Джордж считал «способным с большой решительностью провести кампанию на этом участке».
          Сэр Вильям Робертсон одержал затем самую крупную победу в ходе всей войны. Он лично побеседовал с генералом Сматсом, о военных способностях которого судить было довольно трудно, поскольку он никогда не имел возможности испытать их в тех мелких кампаниях, в которых он до тех пор принимал участите. Зато его политические способности не подлежали сомнению; он был осторожнейшим из людей, и не испытывал ни малейшего желания обменять лондонские триумфы на риск поражения на поле брани, что разрушило бы его политическую будущность в Южной Африке. Поэтому после разговора с Робертсоном он ответил на предложение Ллойд Джорджа отказом. Дальнейший ход событий показал, что фиаско на Ближнем Востоке ему удалось бы избежать, но предвидеть это заранее было невозможно, и таким образом еще один завоеватель прозевал возможность въехать в Иерусалим на белом коне. Как известно, политики обычно очень ценят подобные возможности, сколь бы комичными они иной раз ни представлялись, и впоследствии генерал Сматс весьма сожалел о потерянных шансах: «Вступить в Иерусалим! Какие это были бы воспоминания!». В то время, однако, он заявил Ллойд Джорджу: «Я совершенно убежден, что в настоящее время наше военное положение никак не допускает наступательных операций для захвата Иерусалима и занятия Палестины».
          Ни этот неожиданный поворот генерала Сматса, ни развал в России и возникшая угроза западному фронту не в состоянии были повлиять на Ллойд Джорджа. В сентябре 1917 года он принял решение, что «войска, необходимые для крупной кампании в Палестине, могут быть сняты с западного фронта зимой 1917-I8 гг. и выполнить свою задачу в Палестине вовремя, чтобы вернуться во Францию для начала активных действий весной».
          Одному только Господу Богу удалось спасти соотечественников Ллойд Джорджа от наказания за подобное решение. Выиграть мировую войну в Палестине было невозможно, однако вполне возможно было проиграть ее во Франции, и эта опасность в то время была весьма велика. Однако Ллойд Джордж, оставленный даже Сматсом, все же сумел наконец получить военную поддержку со стороны новой фигуры, спустившейся, как на крыльях, на сцену, провозгласив лозунг о «зимней распутице», о чем будет речь ниже.
          Это был некий генерал сэр Генри Вильсон, наилучшим образом охарактеризовавший себя сам во время поездки в Россию в составе военной миссии в январе 1917 года: «Роскошный обед в министерстве иностранных дел... на мне офицерский крест Почетного Легиона, звезда и цепь ордена Бани, русские эполеты и серая каракулевая шапка, и в общем я был красавец-мужчина. На обеде и на последующем приеме я произвел фурор. Я был много выше ростом, чем великий князь Сергей, и, как мне сказали, я произвел во всех отношениях отличное впечатление. Великолепно!» Этому субъекту, самодовольно позировавшему на фоне русской трагедии, Ллойд Джордж и сионисты были обязаны долгожданными возможностями, Англия же без малого громадной катастрофой. Сэр Генри был очень высокого роста, худощав, гладок и улыбчив; один из тех нарядных, лощеных, красно-лампасных и окантованных золотом генштабистов, увешанных орденами и приводивших в бешенство усталых и покрытых окопной грязью солдат во Франции. Французская гувернантка обучила его в детстве говорить без акцента по-французски, за что нашего «Анри» обожали французские генералы, находившие его приятно свободным от английской чопорности; он был ирландского происхождения, но по ирландскому вопросу резко расходился с другими ирландцами, пока двое из них не застрелили его на пороге его лондонского дома в 1922 году, за что были повешены.
          Прежде сэр Генри был вполне согласен с мнением остальных военных о первостепенном значении главного фронта и безумии распылять силы на «побочных театрах», превзойдя всех в решительности, с которой он выразил основной принцип: «Чтобы закончить войну, надо бить немцев, а не турок... место, где можно убить больше всего немцев, находится здесь (во Франции), а поэтому каждый фунт наших боеприпасов должен со всех концов мира прибыть сюда. Вся история учит нас, что операции на второстепенных и маловажных театрах войны не оказывают влияния на главном фронте, лишь ослабляя занятые на нем силы» (1915).
          Никто, от фронтового солдата до выпускников военных академий, не станет с этим спорить. Ясно, что и в 1917 году сэр Генри не мог обнаружить никаких военных доводов, чтобы отказаться от этого основного принципа войны в пользу совершенно противоположного. Для объяснения его сальто-мортале, в этом вопросе не приходится, поэтому, ломать голову. От него не ускользнули ни успехи сионизма, ни подоплека спора между Ллойд Джорджем и его прямым начальником, сэром Вильямом Робертсоном. Сэр Генри учуял возможность выжить сэра Вильяма и сесть самому на его место. Неудивительно, поэтому, что, рассказывая о «поисках новых друзей» в этот период, Хаим Вейцман упоминает о «симпатии» со стороны генерала Вильсона, «большого друга Ллойд Джорджа», 23 августа 1917 г. сэр Генри доложил Ллойд Джорджу, что он «твердо верит, что если будет основательно разработан хороший план, то мы сможем очистить Палестину от турок и с большой вероятностью полностью разгромить Турцию за время зимней распутицы, не нарушая операции генерала Хэйга весной и зимой (во Франции)».
          Это и был тот рапорт, который дал Ллойд Джорджу необходимую поддержку для отдачи упомянутого выше приказа в сентябре 1917 г. Он ухватился за соблазнительную формулировку о «зимней распутице», снабдившей его военным доводом! Генерал Вильсон разъяснил ему, что «зимняя распутица» во Франции, во время которой армии якобы тонут в грязи и большое германское наступление невозможно, включает в себе «пять месяцев грязи и снега от середины ноября до середины апреля (1918 г.)». На этом доводе Ллойд Джордж основал свое решение перебросить из Франции «необходимые войска для большого наступления в Палестине», чтобы вернуть их к тому времени, когда они снова понадобятся во Франции Что же касается этой последней надобности, то генерал Вильсон, единственный из всех военных руководителей, авторитетно заявил Ллойд Джорджу, что никакого крупного германского наступления на западном фронте вероятно вообще не будет (как известно, оно началось в середине марта 1918 г.).
          Сэр Вильям Робертсон тщетно указывал на то, что весь этот календарный план совершенно иллюзорен; переброска войск встречалась с громадными трудностями морского транспорта, и к тому времени, когда последние дивизии Станут высаживаться в Палестине, первым уже надо будет переправляться обратно во Францию. В октябре 1917 г. он еще раз предупредил, что войска, взятые из Франции, не успеют вернуться туда к началу летних боев: «Правильным военным решением является продолжать оборонительные операции в Палестине... и искать решения на западе... все резервы должны быть брошены на западный фронт». В этот решающий момент, главный заговорщик во всей этой истории — случай — также пришел на помощь сионистам. Правительство в Лондоне, по-видимому почти забывшее о западном фронте, пристало Робертсону с требованиями дать им Иерусалим, «в виде рождественского подарка» (одна эта фраза заставляет вспомнить замечание Вейцмана в 1914 г. о «легкомыслии», с которым Ллойд Джордж смотрел на войну). Такой же нажим заставил генерала Алленби в Палестине предпринять пробное наступление; к его удивлению, турки оказали лишь слабое сопротивление, и он без особых трудностей занял Иерусалим.
          В общем балансе военных действий этот успех не имел ни малейшего значения, но после него удержать Ллойд Джорджа уже было невозможно. Войска перебрасывались из Франции без всякого учета того, что там ожидалось. 6 января 1918 г. генерал сэр Дуглас Хэйг жаловался, что накануне решающих боев его армии во Франции были существенно ослаблены; в пехоте ему недоставало 114 тысяч солдат. 10 января 1918 г. военное министерство вынуждено было издать приказ о снижении числа батальонов в каждой дивизии с 12 до девяти. Свободная печать могла бы в такое время дать Робертсону необходимую ему поддержку общественного мнения. Он ее не получил, поскольку к тому времени уже было создано положение, предсказанное «Протоколами» в самом начале века: «Мы должны заставить правительства... действовать в направлении, нужном для нашего широко задуманного плана... с помощью того, что мы представим, как общественное мнение, и что будет тайно подстроено нами при помощи новой т.н. великой державы — печати, которая, за немногими исключениями, которые можно игнорировать, уже полностью в наших руках». Видные авторы и журналисты готовы были предупредить общественность о надвигавшейся опасности, но им не дали возможности высказаться.
          Наиболее известным военным обозревателем «Таймса» был в то время полковник Репингтон, пользовавшийся наивысшим во всем союзном мире авторитетом в этой области. В своем дневнике того времени он записал: «Все это ужасно, и это будет означать снижение на одну четверть нашей пехоты во Франции и к неизбежному смятению во всех наших войсках в момент приближающегося кризиса. Еще никогда я не чувствовал себя столь несчастным с самого начала войны... Мне удается сказать лишь немногое, поскольку издатель «Таймса» часто переделывает мою критику, либо же ее вообще не опубликовывает... если «Таймс» не вернется к своей независимой линии и не станет на страже интересов общественности, мне придется умыть руки и уйти».
          Когда предупреждения Робертсона о близкой опасности начали сбываться, он был уволен. Желая получить одобрение палестинской авантюры, Ллойд Джордж представит свой план Высшему Военному Совету союзников в Версале. В январе 1918 года союзные специалисты утвердили план, «при условии, что Западный фронт будет полностью обеспечен». По требованию Клемансо, сэр Вильям Робертсон повторил свое предупреждение ( том, что этот план представляет для Западного фронта смертельную опасность. По окончании совещания Ллойд Джордж сделал ему сердитый выговор и тут же назначил на его место сэра Генри Вильсона. Прежде чем уйти со своего поста, сэр Вильям сделал последнюю попытку предотвратить близящуюся катастрофу. Он поехал (в том же январе) в Париж просить командующего американскими войсками, генерала Першинга, пополнить ослабленный фронт (к тому времени еще только четыре с половиной дивизии американских войск высадились во Франции). Верный солдатскому долгу, генерал Першинг дал ответ, какого ожидал сэр Вильям и как он и сам ответил бы на его месте: «Он иронически заметил, что мою просьбу о помощи на западном фронте трудно примирить с желанием мистера Джорджа действовать наступательно в Палестине. К сожалению ответить на это было нечем, разве что тем, что если бы дело зависло от меня лично, то ни один солдат и ни одно орудие в Палестину посланы бы не были».
          После этого от сэра Вильяма Робертсона не «зависело» уже больше ничего. Его воспоминания отличаются от мемуаров Ллойд Джорджа и других политиков тем, что в них нет никакой горечи; он думал только о долге. Об обращении с ним самим он пишет только, что «в течение 1917 года моей неприятной обязанностью часто было возражать против военных предприятий, которые премьер-министр хотел поручить армии; несомненно, что моя оппозиция повела к его решению испробовать другого начальника Имперского Генерального Штаба... По поводу моего увольнения, следовательно, говорить было не о чем и я ни о чем и не говорил». Так этот замечательный человек уходит из нашей повести, уступая место многим, гораздо менее достойным. Однако его труды не пропали, поскольку до самого своего увольнения ему удалось сохранить разреженному английскому фронту ровно столько солдат и орудий, что в дни величайшего напряжения, в марте 1918 г., он смог удержаться, как рвущийся канат иной раз держится на последней нити.
          После того, как «его ушли», два человека, стоявшие вне правительства и вне армии, продолжали борьбу, и их усилия заслуживают быть отмеченными, как последние попытки сохранить принципы свободного, независимого и бдительного газетного репортажа. Полковник Репингтон был в прошлом кавалерийский офицер, почитатель красивых женщин, остроумный собеседник и бравый рубака. Его дневники рисуют незабываемую картину пустой салонной жизни в то время, когда во Франции армии сражались одна против другой, а в Лондоне плелись сети политических интриг. Он не пренебрегал этой жизнью и, хотя видел ее неуместность, считал, что одним унынием делу тоже не помочь. Он был столь же честен и такой же патриот, как и Робертсон, и абсолютно неподкупен; многочисленные заманчивые предложения (явно делавшиеся с намерением заставить его молчать) не оказывали на него действия. Он писал: «Мы перебрасываем миллионы людей на второстепенные театры войны, ослабляя наши армии во Франции в момент, когда немчура готова бросить на нас все свои силы, освободившиеся в России... мне не удается получить поддержку издателя «Таймса», нужную чтобы пробудить страну, и я думаю, что мне скоро придется с ним расстаться (автор обнаружил дневник полковника Репингтона, работая над этой книгой, и увидел, что его собственный опыт работы с тем же издателем «Таймса» 20 лет спустя был совершенно аналогичен). Месяцем позже он записал: «Во время бурного разговора я прямо сказал Джеффри Доусону, что его раболепство перед военным кабинетом в текущем году было в значительной степени причиной опасного положения нашей армии... я не желаю больше иметь ничего общего с «Таймсом».
          После этого в Англии остался только один человек который хотел и мог писать правду. Редактор «Морнинг Пост» Г. А. Гвинн, не показывая цензору, опубликовал статью полковника Репингтона, разоблачавшую ослабление нашего фронта во Франции накануне немецкого наступления. И он, и полковник Репингтон подверглись судебному преследованию и были оштрафованы (судя по всему, общественное мнение было слишком на их стороне, чтобы можно было подвергнуть их более суровому наказанию). Робертсон писал полковнику Репингтону: «Как и Вы, я делал все, что было в интересах страны, и результат был точно таким, какого я ожидал... Однако самое главное — это держаться прямого пути и тогда можно быть уверенным, что то, что сейчас представляется злом, в конце концов послужит делу добра». В результате всего этого сэр Эдвард Карсон, в свое время по неведению помогший Ллойд Джорджу стать премьер-министром вышел из состава правительства, заявив издателю «Таймса», что его газета только рупор Ллойд Джорджа, а единственной независимой газетой остается «Морнинг Пост». Гвинн сообщил полковнику Репингтону, что правительство хочет уничтожить «Морнинг Пост», т.к. «это одна из немногих оставшихся независимыми газет». Перед началом Второй мировой войны газета действительно была «уничтожена», как об этом уже упоминалось выше. После этого в Англии остался всего один еженедельник «Truth», который в течение долгих лет старался держаться принципа беспристрастного и независимого репортажа, но в 1953 г. он перешел в другие руки и также был приструнен.
          Два года войны, в течение которых в Англии главенствовал Ллойд Джордж, были чреваты последствиями, продолжающими оказывать влияние и на наше время; думается, что нам удалось показать, как он пришел к власти и какой высшей цели он служил. За полтора года он преодолел всю оппозицию и, переправив, громадную массу войск из Франции в Палестину, подготовил наконец завершение своего рискованного предприятия. 7 марта 1918 г. он приказал начать «решительное наступление» для завоевания всей Палестины, и отправил генерала Сматса к генералу Алленби с соответствующими инструкциями. 21 .марта 1918 г. началось давно ожидавшееся немецкое наступление во Франции с участием всей пехоты, артиллерии и авиации, освободившихся на русском фронте. «Решительное наступление в Палестине пришлось остановить и каждого солдата, которого только можно было выжать из Палестины, спешным порядком повезли обратно во Францию. Вплоть до октября 1918 г. общее число войск в Палестине, по данным генерала Робертсона, составляло 1.192.511 солдат и офицеров. 27 марта 1918 г. полковник Репингтон писал: «Это самое страшное поражение в истории нашей армии». Немцы сообщили, что к 6 июня они захватили 175.000 пленных и свыше 2000 орудий. Подтвердилась правота последних слов в письме сэра Вильяма Робертсона полковнику Репингтону, которые продолжают быть обнадеживающим предсказанием для людей доброй воли и в наши дни. Именно, держась прямого пути, Робертсон сумел сохранить достаточно сил, чтобы ценой невероятных усилий удержать фронт до прибытия американских подкреплений, после чего война фактически была выиграна. Само собой разумеется, что если бы Россия была во время поддержана, а вместо палестинской экскурсии все силы были сконцентрированы во Франции, то война закончилась бы раньше и, вероятно, без вмешательства Америки. Однако все это вовсе не послужило бы целям грандиозного плана «управления человечеством».
          Здесь автор пишет как непосредственный участник событий, и вполне возможно, что это придает известную окраску тому, что говорится о происшедшем, результаты которого, испытанные его поколением, трудно назвать положительными. Я хорошо помню грозную атаку немцев 21 марта 1918 года; я видел ее на земле и с воздуха, участвуя весь первый месяц в боях, пока меня не эвакуировали в тыл на носилках. Я помню приказ генерала Хэйга, что каждый солдат должен сражаться до последнего там, где он стоит; этот приказ висел в столовой моего авиаотряда. Я не сожалею о пережитом, и не хотел бы вычеркнуть его из моей жизни, даже если бы я мог это сделать. Но теперь, когда я вижу скрытые мотивы и средства, которыми все это было вызвано, мне хотелось бы, чтобы будущие поколения упорнее придерживались «прямых путей» сэра Вильяма Робертсона, зная немного больше о том, что происходило тогда и продолжается сейчас, и способствуя тому, чтобы в конечном итоге обратилось к добру то, что сейчас представляется злом. Именное этой целью автор и пишет эту книгу.
          Благодаря победе в Европе, желаема территория в Палестине была в конце концов получена. Однако одно дело захватить территорию, а другое — создать на ней что-либо. На этой земле сначала должна была быть воздвигнута «родина» сионизма, а затем его «государство» (а, в конечном итоге, вероятно еще и «империя»). Одна Англия не была, разумеется , в состоянии достигнуть всего этого. Не было прецедента в истории чтобы арабская территория, завоеванная европейцами, была подарена азиатскому народу. В такую сделку нужно было втянуть несколько наций, много наций, надо было основать «фирму», чтобы придать всему этому вид приличного гешефта. Необходима была «лига наций» и, прежде всего, требовалось американское «вмешательство». Эта вторая часть общего плана действий также уже подготовлялась заранее; пока английские войска захватывали нужную полосу земли, ловкие адвокаты искали путей, чтобы подделать законные акты на землевладение, основать «торговую компанию» и пустить в ход нужное предприятие.
          Ллойд Джордж сделал свое дело, и его роль заканчивалась. Читатель должен теперь бросить взгляд на другой берег Атлантики и посмотреть что там затевали господа Хауз, Брандейс и раввин Стефен Уайз. Некий г-н Вудро Вильсон играл во всем этом лишь призрачную роль.

Глава 31 ПАУТИНА ИНТРИГИ              Слова «заговор» и «интрига», часто употребляющиеся в этой повести, принадлежат не автору этих строк, а исходят из осведомленных источников. Артур Д. Хоуден (Howden), писавший биографию «полковника» Хауза в тесном контакте с этим последним, сам дал заглавие настоящей главе. Описывая события, в центре которых в Америке во время войны 1914–1918 гг. стоял Хауз, он писал: «Паутина интриги плелась вокруг обоих берегов Атлантического океана». Правительство Ллойд Джорджа в Англии и президент Вильсон в Америке вначале завязли в этой паутине независимо друг от друга. В годы 1914–1917 обе «сети», в Лондоне и Вашингтоне, были объединены связями через океан и Хоуден описывает, как это происходило. После этого оба правительства оказались опутанными одной сетью, и никогда более с тех пор не могли из нее вырваться.
          В годы президентства Вильсона настоящим президентом Соединенных Штатов был Хауз, которого раввин Уайз характеризует в своих записках, как «связного между правительством Вильсона и сионистским движением». Член Верховного суда США Брандейс, решивший, как упоминалось выше, «посвятить свою жизнь» сионизму, был «советником президента по еврейским вопросам» (Вейцман); здесь впервые в ближайшем окружении американских президентов появляется влиятельная фигура «советника» неизвестная до тех пор, не предусмотренная никакими конституциями и становящаяся теперь постоянным атрибутом правительственного аппарата. Главным сионистским активистом был раввин Уайз, находившийся в постоянной связи с Хаузом и Брандейсом. Хауз (вместе с выплывшими в ту же эпоху на поверхность Бернардом Барухом) фактически назначал министров, т.ч. один из выбранных ими представился Вудро Вильсону со словами: «Мое имя Лэйн, господин президент, и мне кажется, что я — министр внутренних дел». Президент проживал в Белом Доме в Вашингтоне, но его часто видели посещавшим маленькую квартиру на Восточной 35-ой улице Нью-Йорка, где жил Хауз. Со временем это повело к недоуменным вопросам, и президент объявил как-то одному из своих партийных коллег: «Хауз — мое второе я, мое независимое я. Наши мысли совершенно одинаковы». Хауз постоянно бывал в Вашингтоне, где он руководил президентскими интервью и ведал корреспонденцией президента; поджидая министров вне зала совещаний кабинета, он давал им указания, что они должны были говорить внутри. Из своей нью-йоркской квартиры он управлял Америкой, пользуясь частными телефонными линиями, соединявшими его с Вашингтоном: «мне достаточно было снять трубку, чтобы немедленно говорить с государственным секретарем». Для государственных решений не нужно было спрашивать согласия президента. Хауз «не нуждался в подтверждении своих распоряжений... достаточно было, чтобы президент не возражал, и я знал, что дело идет дальше». Другими словами Вильсону нужно было возражать, чтобы задержать или изменить любое принятое без его участия решение, но, как мы помним, непосредственно после выборов ему пришлось обещать, что «в будущем он не будет действовать самостоятельно». Если в 1900 году Хауз принял решение перейти от вопросов техасской политики к государственной, то в 1914 г. он уже готовился заняться международными делами: «Ему хотелось применить свою энергию в более широких масштабах,.. с начала 1914 г. он стал все более и более посвящать себя тому, что в его глазах было вершиной политической деятельности и в чем он проявлял свои наибольшие способности — международной политике». Надо сказать, что техасский опыт менее всего мог подготовить Хауза к такого рода карьере. В Техасе одно лишь слово «международная политика» было в глазах общественности синонимом нечистоплотных занятий и именно здесь, более чем где либо в другом штате, «общественное мнение жило традициями 19-го века, требовавшими в качестве первостепенного принципа американской политики абсолютного невмешательства в политические дела Европы» (Сеймур). Хауз, сумевший где-то в Техасе впитать в себя «идеи революционеров 1848 года» (см. выше), намерен был порвать с этими традициями, однако это еще далеко не наделяло его «наибольшими способностями» для вмешательства в международную политику.
          Хауз был человеком совершенно иного склада, нежели инертный и скучающий Бальфур, уроженец шотландских холмов и туманов, или ловкий уэльский прислужник сионизма Ллойд Джордж, однако он действовал как если бы все трое закончили курс некой тайной академии политических махинаций. В 1914 г. он стал, по его собственному признанию. назначать американских послов и заводить первые связи с европейскими правительствами в качестве «личного друга президента». Его издатель Сеймур писал впоследствии: «Трудно найти в истории другой пример дипломатии, которая была бы столь чуждой ее общепринятым путям и одновременно такой успешной. Полковник Хауз, частное лицо, кладет карты на стол и согласовывает с послом иностранной державы, какие инструкции следует послать американскому послу и министру иностранных дел этой страны». Хоуден, его доверенный, выражается еще яснее: «Во всем, что происходило, инициатива принадлежала Хаузу... Государственный департамент США сошел на положение промежуточной инстанции для воплощения его идей и архива для хранения официальной корреспонденции. Более секретная дипломатическая переписка проходила непосредственно через маленькую квартиру на Восточной 35-ой улице. Послы воюющих стран обращались к нему, когда хотели повлиять на решения правительства или найти поддержку в паутине трансатлантической интриги».
          Сам Хауз скромно писал: «Жизнь которую я веду, интереснее и ярче любого романа... информация со всех концов земного шара поступает в мой маленький, незаметный кабинет». Сеймур дополняет: «Члены правительства в поисках нужных лиц, нужные лица в поисках подходящих мест превратили этот кабинет в некое подобие контрольного бюро. Издатели и журналисты спрашивали его совета, а сообщения для иностранной печати писались почти что под его диктовку. Чины министерства финансов США, британские дипломаты... и столичные финансисты приходили в его кабинет для обсуждения своих планов».
          Человек, шедший к власти на другом берегу океана, тоже был заинтересован в «финансистах». Известная английская социалистка Беатриса Вебб пишет, что Уинстон Черчилль как-то признался ей в своих симпатиях к «влиятельным денежным кругам, стоящим на страже мира, он был против независимой от других (британской) империи, так как по его мнению, она разрушила бы этот международный капитализм, в то время как финансист-космополит, которого он считал высшим достижением европейской культуры, в силу своей профессии представляет собой миротворца в современной жизни». В свете последующих событий трудно утверждать, что ведущие финансисты, будь они «столичными» или «космополитами», были профессиональными миротворцами.
          Так обстояло дело за кулисами американской политики в 1915–1916 гг. Настоящие цели правящей клики, охватившей теперь своей «паутиной» оба берега Атлантики, стали ясны из того, что затем последовало. Асквита убрали под предлогом его некомпетентности, якобы стоявшей на пути к победе; Ллойд Джордж пошел после этого на риск катастрофического поражения, перебросив английские войска из Европы в Палестину. Вудро Вильсон был переизбран президентом, дав обещание, что согласно старым традициям он «не позволит Америке ввязаться в войну»: после выборов он ввязался в нее без промедления. «Слова дипломатов», как видно, по-прежнему сильно расходились с их делами. Как сообщает его биограф, Хауз частным порядком «пришел к заключению, что война с Германией неизбежна» (30 мая 1915 г.) однако в июне 1916 г. выдвинутым им лозунгом для второй президентской кампании Вильсона было: «он уберег нас от войны», что принесло ожидаемый успех. Стефен Уайз перед выборами также всячески помогал Хаузу, выражая в письмах к президенту «сожаление, что он стоит за программу готовности к войне», и выступая на митингах против войны. Все шло по плану: «стратегия Хауза действовала превосходно» (Хоуден) и Вильсон одержал на выборах блестящую победу.
          Похоже, что Вильсон в этот момент сам поверил тому, что говорил по чужой шпаргалке, и начал сразу же после выборов действовать в роли миротворца, составив для воюющих государств ноту, в которой говорилось, что «причины и цели войны неясны». Это было недопустимым проявлением независимости со стороны президента, приведшим Хауза в бешенство. Перепуганный президент переделал фразу: «цели, преследуемые военными политиками на обеих сторонах, фактически одни и те же», что привело Хауза в еще большее бешенство. На этом поползновения Вильсона разоблачить характер опутавшей его «паутины» закончились, и некоторое время он видимо не знал, в чем будет заключаться его роль дальше, сообщив Хаузу 4 января 1917 г., что «войны не будет. Наш народ не хочет участвовать в войне... Вступление в войну было бы преступлением против культуры».
          Правящая клика постаралась рассеять эти иллюзии, не успел Вильсон во второй раз благополучно вступить в должность президента, 20 января 1917 г. раввин Стефен Уайз известил президента, что ситуация изменилась: он был теперь «убежден, что настало время, когда американскому народу придется понять, что судьба велит нам принять участие в этой борьбе». Хауз, который во время избирательной кампании под лозунгом «долой войну» записал в свой дневник, что «мы теперь на пороге войны», доверил тому же дневнику 12 февраля 1917 г.: «мы втягиваемся теперь в войну с быстротой, которой я ожидал», придав слову «втягиваться» несколько необычный для него смысл. 27 марта 1917 года президент Вильсон спросил у г-на Хауза, нужно ли, по его мнению, «просить Конгресс объявить войну или же лучше сказать, что состояние войны уже существует?» Хауз «посоветовал последнее», и 2 апреля 1917 года американскому народу сообщили, что состояние войны, в которую он никак не собирался ввязываться, уже имеет место.
          Здесь уместно несколько отвлечься в сторону. Когда лорд Сайденхэм писал впоследствии об «убийственной точности» «Протоколов», датируемых самым началом 20-го века, он несомненно имел также в виду следующий их отрывок: «мы предоставим президенту право объявления военного положения. Это будет мотивировано тем, что президент, как главнокомандующий вооруженными силами, должен иметь их в случае необходимости в своем распоряжении». Это стало твердо установившейся практикой в нашем столетии. В 1950 году президент Труман отправил американские войска в Корею «для отпора коммунистической агрессии», не спрашивая согласия у Конгресса. Позже было объявлено, что война ведется «Объединенными Нациями», и к ним присоединились войска 17 других стран под общим командованием американского генерала МакАртура. Это было первой репетицией ведения войны «мировым правительством», но велась она так, что сенатор Тафт поставил в 1952 г. вопрос: «Принимаем ли мы нашу анти-коммунистическую политику всерьез»? Генерал МакАртур был отстранен от командования после его протеста против запрещения преследовать коммунистическую авиацию в ее китайском убежище, а в 1953 году, уже при президенте Эйзенхауэре, война была объявлена законченной, оставив половину Кореи в руках «агрессора». Генерал МакАртур и другие американские командующие выдвинули впоследствии обвинение, что приказ, запрещавший преследование, был сообщен врагу «шпионской организацией, выкрадывавшей секретные документы в Вашингтоне» (журнал «Life» от 7 февраля 1956 г.), а китайский главнокомандующий подтвердил это в New York Daily News» от 13 февраля 1956 г. В июне 1951 года из Лондона исчезли два ответственных сотрудника британского министерства иностранных дел (Бургесс и МакЛин); английское правительство 4 года подряд отказывалось давать о них какие-либо сведения, но в сентябре 1955 года подтвердило давно высказывавшиеся догадки, что они оба в Москве и что они «в течение долгого времени шпионили в пользу Советского Союза». В цитированном выше журнале «Life» генерал МакАртур заявил, что именно эти два шпиона выдали «агрессору» приказ о непреследовании.
          4 апреля 1956 года один из корреспондентов спросил президента Эйзенхауэра на пресс-конференции даст ли он, «не спрашивая Конгресса», боевой приказ недавно посланному в Средиземное море батальону морской пехоты (в то время возможность войны на Среднем Востоке была весьма реальной)? Президент рассерженно ответил: «Я говорил уже много раз и повторяю. Что я никогда не предприму ничего, что могло бы быть понято, как война, без согласия Конгресса, имеющего на то конституционные права». С января 1957 года, однако первым его действием по вторичном избрании было послать Конгрессу законопроект о присвоении президенту постоянного и неограниченного права открыть военные действия на Ближнем Востоке «для предотвращения коммунистической агрессии».
          Возвращаясь к нашему повествованию, остается отметить, что между ноябрем 1916 и апрелем 1917 г. «паутина интриги», опутавшая океан, достигла своих главных целей: устранения Асквита и замены его Ллойд-Джорджем, посылки британских армий для диверсии в Палестине, переизбрания президента, обязавшегося поддерживать это предприятие, и вмешательства в войну Америки. Сообщение Конгрессу об имеющей место войне говорило, что целям ее, которые еще за несколько недель до того были столь «неясными» президенту Вильсону, было «установление нового международного порядка». Другими словами, открыто, хотя и туманно, была объявлена новая цель мировой войны. Для широких масс эти слова могли означать все, что угодно, или вообще ничего. Для посвященных в них скрывалось обязательство поддерживать план, орудиями которого были одновременно сионизм и коммунизм: создание принудительной «всемирной федерации» при обезличении всех наций, кроме одной, которую еще нужно было воссоздать. С этого момента правящие клики в Америке и Англии действуют при полной синхронизации своих мероприятий, т.ч. две цепи событий сливаются в одну и ту же «паутину». Внешне облеченные властью политики координировали в Лондоне и Вашингтоне свои действия под диктовку работавших сообща сионистов по обе стороны океана. Хаим Вейцман в свое время также обнаружил предвидение будущих событий, написав уже в марте 1915 г. своему союзнику Скотту из «Манчестер Гардиан», что на будущей мирной конференции британское правительство, насколько ему известно, поддержит сионистские требования (упоминавшийся выше Макс Нордау знал это уже в 1903 году). Именно этого Асквит делать не собирался, другими словами Вейцман уже марте 1915 года видел во главе «британского правительства» людей, сменивших Асквита только в декабре 1916 года. Это «британское правительство», по словам Вейцмана, должно было передать организацию еврейского «содружества наций» в Палестине целиком в руки евреев. Однако сионистам вряд ли удалось бы установить подобное «содружество» даже в завоеванной для них другими Палестине против желания коренного населения. Это могло быть осуществлено только за спиной великой державы и при поддержке ее вооруженных сил. Вейцман считал, точно предвидя в 1915 году, что произойдет в 1919-ом и в течение последующих двадцати лет, что в Палестине должен быть установлен британский «протекторат» (для защиты сионистских захватчиков). Это означало, как он писал, что «заняв Палестину, евреи возьмут на себя бремя организации страны, но будут в течение следующих 10–15 лет действовать под временным протекторатом Англии». Вейцман добавляет, что это было «предвосхищением мандатной системы», т.ч. сегодняшнему историку ясно, где и как родилась идея «мандатов». Система управления завоеванными территориями по праву «мандата», полученного от самозванной «лиги наций», была выдумана, исключительно имея в виду Палестину. Последующие события не оставляют в этом сомнений: все остальные «мандаты», распределенные после войны 1914–18 гг., чтобы придать этой процедуре видимость общего характера, очень скоро сошли на нет, либо передав управляемые территории коренному населению, либо предоставив их во владение завоевателя. «Мандаты» существовали только пока это нужно было сионистам, чтобы собрать достаточно сил и оружия для полного захвата Палестины в свое владение.
          Таким образом, после продвижения Ллойд Джорджа на пост премьера и переизбрания Вильсона в президенты очертания будущего на долгое время после окончания войны были совершенно ясны Вейцману, сидевшему в центре «паутины», и он начал энергично действовать. В меморандуме британскому правительству он потребовал, чтобы «еврейское население Палестины было официально признано, как еврейская нация». После этого собралось то, что Вейцман характеризует, как «первая полноценная конференция, приведшая к Декларации Бальфура». Компания, собравшаяся для составления официального документа британского правительства, заседала в частном еврейском доме и состояла из девяти ведущих сионистов и одного представителя затронутого этим делом правительства, сэра Марка Сайкса, и то всего лишь на правах «частного лица». Результатом была поездка Бальфура в Америку для окончательного согласования вопроса.
          Вейцману и его сотрудникам нужно было в этот момент умело лавировать между двумя препятствиями, и их легко могла постигнуть неудача, если бы вышеописанная «паутина» не дала им возможности продиктовать то, что Бальфур должен был услышать в Америке от тех, с которыми он собирался там встретиться. Британское правительство, при всем своем про-еврейском усердии, было весьма встревожено перспективой оказаться в положении единственного покровителя сионистов и желало, чтобы и Америка участвовала в оккупации Палестины. Сионистам было прекрасно известно, что такое предложение вызовет в Америке резко отрицательную реакцию (будь оно осуществлено, Америку, наученную горьким опытом в Палестине, было бы труднее заставить принять участие в позорном деле 1948 года) и они вовсе не желали, чтобы вопрос об участии Америки в оккупации был вообще поставлен. Опасения Вейцмана еще более усилились, когда он в «долгом разговоре» с Бальфуром перед отъездом последнего услышал, что он непременно стоит за «англо-американский протекторат».
          Вейцман срочно отправил письмо судье Брандейсу, предупреждая его о необходимости противодействовать всем подобным планам и заверить Бальфура в американской поддержке чисто английского протектората (письмо от 8 апреля 1917 г.); это письмо Брандейс «получил ко времени прибытия Бальфура». Будучи назначен в Верховный Суд США, Брандейс официально должен был отстраниться от руководства сионизмом в Америке, поскольку, согласно конституции и традиции, как член Верховного Суда он должен был стоять выше политики; тем не менее, однако, в качестве «советника по еврейским вопросам», он поставил президента в известность, что он «за британский протекторат и категорически против всякого кондоминиума» (т.е. совместного англо-американского контроля).
          Приехав в Америку, где состояние «имеющей место войны» не продолжалось еще и трех недель, Бальфур, по всем данным, вообще ни разу не обсуждал вопроса о Палестине с президентом. На этой стадии роль Вильсона ограничилась послушным обещанием, данным им раввину Уайзу: «В любое время, когда Вы и судья Брандейс решите, что мне пора говорить и действовать, я буду готов». Раввин в свою очередь, сообщил Хаузу: «Он полностью завербован для нашей цели, в этом нет больше никаких сомнений. Полагаю, что в Вашингтоне дело пройдет без зaмeдлeний» (датировано 8 апреля 1917 г. через 6 дней после объявления «имеющей место войны»). Бальфур встретился с Брандейсом, хотя он с тем же успехом мог остаться дома с Хаимом Вейцманом, поскольку Брандейс лишь повторил, что писал последний; Бальфур всего лишь переполз с одного конца «паутины интриги» на другой. Как пишет г-жа Дагдейл, Брандейс «с растущей настойчивостьш подчеркивал желание сионистов видеть в Палестине чисто британскую администрацию». Бальфур же, по выражению его биографа, «обязался оказывать сионизму свою личную поддержку: он уже раньше обещал то же д-ру Вейцману, но теперь он был британским министром иностранных дел».
          Здесь заслуживает нашего внимания более поздний американский комментарий о роли Брандейса в этой истории. Профессор Джон О. Бити (Beaty) из Южного Методистского Университета в Америке пишет, что день утверждения назначения Брандейса в Верховный Суд США был «одним из самых примечательных в американской истории, т.к. впервые со времени первого десятилетия 19-го века у нас, на одном из высших постов, оказалось лицо, главные заботы которого не имели отношения к Соединенны.и Штатам». Брандейс, как пишет Вейцман, «сделал больше, чем просто продвинуть идею еврейской Палестины под британским протекторатом». Он и Хауз сочинили скрепленную подписью президента знаменитую декларацию об отказе от тайной дипломатии. Широким массам эта декларация очень понравилась и они услышали в ней голос смелого нового мира, бросившего упрек старому и порочному. Пропаганда рисовала публике картину закутанных в плащи дипломатов, крадущихся потайными ходами в секретные кабинеты; теперь, когда Америка вступила в войну, этим феодальным махинациям придет конец и все будет делаться открыто, на глазах «народа». Все это было лишь иллюзией, а высокопарные словеса должны были прикрыть новое подчинение требованиям сионистов. Турцию (владевшую Палестиной) еще предстояло победить, для чего французскому и английскому правительствам, чьи солдаты были этим заняты (прим. перев.: главные поражения Турция понесла на Кавказском фронте, где русские войска в 1916 г. заняли всю территорию бывшей «Великой Армении»; после февральского переворота Кавказский фронт развалился), надо было привлечь на свою сторону арабов; с ними было заключено «соглашение Сайкса-Пико», которое предусматривало независимую конфедерацию арабских государств и, среди них, Палестину «под международным управлением». Вовремя информированному об этом Вейцману было совершенно ясно, что о сионистском государстве в Палестине при международном контроле не сможет быть и речи; для этого нужен был чисто британский протекторат. В результате немедленно оказанного закулисного давления вильсоновы громкие обличения «тайной дипломатии» и «секретных договоров» оказались ударом по одним только палестинским арабам и их надеждам на свободное будущее. Америка требовала поручить дело Англии, нарушив обещания арабам, как результат «тайной дипломатии». Этот скрытый успех позволил биографу Бальфура с торжеством констатировать, что «национальная еврейская дипломатия стала теперь действительностыо»; эту цитату можно было бы при желании поставить заглавием настоящей главы. Лондонское министерство иностранных дел с некоторым смущением, но слишком поздно, поняло, что британское правительство фактически связало себе руки, Америка, хотя и вступив в войну, против Турции не воевала, но, тем не менее, стараниями Брандейса секретно обязалась способствовать передаче турецкой территории в третьи руки. Участие Соединенных Штатов в этой интриге следовало, разумеется, в тот момент держать втайне от публики, что не помешало дать Бальфуру распоряжения в весьма повелительном тоне.
          Лето 1917 года было занято подготовкой знаменитой «декларации Бальфура», которой Америка была тайно вовлечена в сионистскую авантюру. Единственная оппозиция, кроме как со стороны генералов и немногих высоких чинов Форин Оффиса, исходила со стороны коренных евреев Англии и Америки. Она не могла оказать влияния на события, поскольку руководящие политики обеих стран были настроены по отношению к своим еврейским согражданам еще более враждебно, чем сами сионисты. Как мы видим, т.н. «христиане» играли во всей этой истории столь крупную роль, хотя и исключительно в качестве марионеток, что поневоле приходится быть осторожным, приписывая авторство «Протоколов» одним только евреям. Объединенный Комитет т.н. Англо-Еврейской Ассоциации в Лондоне официально заявил в 1915 году, что «в глазах сионистов гражданская и политическая эмансипация евреев недостаточна для ликвидации их преследования и угнетения, и они считают, что окончательная победа может быть достигнута только путем создания гарантированного законами убежища для еврейского народа. Объединенный Комитет считает национальные лозунги сионистов, как и особые привилегии для евреев в Палестине опасными и провоцирующими антисемитизм. Комитет не намерен обсуждать вопросы британского протектората с международной организацией, которая состояла бы из самых различных злементов, включая даже наших военных противников». В любое нормальное время британское и американское правительства могли бы подписаться под этим, обеспечив себе поддержку своих еврейских сограждан. Однако еще в 1914 году Хаим Вейцман писал, что этих евреев «надо заставить понять, что хозяевами положения являемся мы, а не они». Объединенный Комитет представлял евреев, давно уже обосновавшихся в Англии, однако британское правительство сочло нужным признать претензии заговорщиков из России на господство над всем еврейством.
          В 1917 году, с приближением непоправимого решения, Объединенный Комитет снова заявил, что евреи — всего лишь религиозная община и ничто более, что они не могут претендовать ни на какую «национальную территорию» и что палестинские евреи нуждаются только «в обеспечении религиозной и гражданской свободы, приемлемых возможностей для иммиграции и т.д.». К этому времени подобные заявления приводили в совершенную ярость многочисленных гоев, готовых идти в бой за Хаима Вейцмана. Небезизвестный Викхэм Стид из «Таймса» выразил свое «глубокое возмущение» такой позицией британского еврейства после того, как «в течение доброго часа» обсуждал (с Вейцманом), «кто бы из ведущих политиков смог наилучшим образом подействовать на английскую публику», блестяще изложив (по словам Вейцмана) «суть и задачи сионизма». В Америке на страже против своих евреев столь же бдительно стояли Брандейс и раввин Уайз. Рабби, выходец из Венгрии, задал президенту Вильсону вопрос: «Что Вы сделаете, если к Вам поступят их протесты?» Помолчав немного, президент указал на корзину возле его стола: «Вы думаете, ее не хватит для всех их протестов?»
          В Англии Хаим Вейцман был в бешенстве от «постороннего вмешательства исключительно со стороны евреев». В этот момент он явно чувствовал себя членом правительства, может быть даже его важнейшим членом, и, в смысле фактической власти, он таковым несомненно являлся. Он не только отбрасывал возражения британских евреев, как «постороннее вмешательство», но и диктовал кабинету, что именно нужно обсудить. требуя места на заседаниях кабинета, когда ожидались возражения со стороны министра-еврея! Далее он потребовал, чтобы Ллойд Джордж поставил вопрос чисто англиского протектората над Палестиной на повестку дня заседания Военного кабинета, назначенного на 4 октября 1917 года, но уже 3-го октября заранее послал в министерство иностранных дел протест против возражений, которые по его мнению должен был сделать на этом заседании «влиятельный англичанин еврейской веры»: имелся в виду министр Эдвин Монтегю. Вейцман потребовал, ни много, ни мало, чтобы коллеги Монтегю не спрашивали мнения последнего, а если он все-таки его выразит, то чтобы позвали Вейцмана для ответа ему! В день заседания Вейцман явился в кабинет секретаря премьер-министра, Филиппа Керра (также одного из его «друзей»), изъявив желание присутствовать при совещания на случай, если министры «захотят, прежде чем принять решение, задать мне вопрос». Керр ответил ему, что «с тех пор, как существует британское правительство, ни одно частное лицо никогда еще не допускалось на его совещания», и Вейцману пришлось убраться восвояси. Тем не менее, британский премьер-министр счел нужным создать прецедент, и не успел Вейцман уйти, как, после выступления Монтегю, Ллойд Джордж и Бальфур немедленно за ним послали. Монтегю удалось, будучи зажатым в тиски со стороны «христианских» коллег, добиться некоторых поправок к законопроекту, за что Вейцман впоследствии упрекал Керра: «И Вы, и Ваш кабинет придаете совершенно преувеличенное значение мнению так называемого британского еврейства». Двумя днями позже (9 октября 1917 г.) Вейцман с торжеством телеграфировал судье Брандейсу, что британское правительство официально обязалось создать в Палестине «национальное убежище для еврейской расы».
          Между 9 октября и 2 ноября, когда законопроект был опубликован, с ним произошли любопытные приключения. Его послали в Америку, где он подвергся редактированию со стороны Брандейса, некоего Якова де Хазе и раввина Уайза, прежде чем был показанным президенту Вильсону для «окончательного утверждения». Вильсон, без долгих проволочек, просто отослал проект обратно Брандейсу (получившему его от Вейцмана), а тот послал его раввину Уайзу, «чтобы он передал его полковнику Хаузу, для пересылки британскому кабинету». Так было подготовлено одно из важнейших и чреватых громадными последствиями решений британского правительства... Проект, включенный в письмо, адресованное Бальфуром лорду Ротшильду, вошел в историю как декларация Бальфура». В семье Ротшильда, как и во многих других влиятельных еврейских семьях, были резкие расхождения в мнениях относительно сионизма. Письмо было послано на имя одного из Ротшильдов, симпатизировавшего сионизму, очевидно, чтобы произвести впечатление на западное еврейство и отвлечь внимание от восточно-еврейских корней авантюры. Настоящим адресатом был, разумеется, Хаим Вейцман. Поскольку он безвыходно торчал в приемной военного кабинета, документ был передан ему лично, и сэр Марк Сайкс, вручая ему письмо, сказал: «Д-р Вейцман, это — мальчик», как говорят в больнице отцу, поздравляя его с рождением наследника. Мальчик тем временем подрос, и характер получившегося из него взрослого субъекта не представляет в наши дни сомнений.
          Для объяснения того, почему ведущие западные политики решили поддержать эту совершенно чуждую им затею, никогда не было приведено ни одного разумного довода, а поскольку, вплоть до опубликования «декларации Бальфура», все это предприятие было тайным и строго законспирированным, исчерпывающего объяснения и не может быть дано; добрые дела не нуждаются в конспирации, и одно ее наличие указывает на мотивы, не подлежащие раскрытию. Когда кто-либо из замешанных в этом деле лиц давал какие-либо официальные объяснения, они обычно сводились к туманным ссылкам на Ветхий Завет, и этот ханжеский довод считался достаточным, чтобы запугать сомневающихся. Как с иронией сообщает раввин Уайз, Ллойд Джордж любил заявлять своим сионистским посетителям: «Вы получите Палестину от Дана до Биршебы», мня себя, видимо, исполнителем Божьей воли. Как-то он созвал на завтрак озабоченных развитием событий еврейских членов парламента, «чтобы убедить их в правильности моего понимания сионизма». В столовой британского премьер-министра собрался соответствующий «миньян» (еврейский религиозный кворум из десяти верующих) и Ллойд Джордж прочитал гостям несколько отрывков из Ветхого Завета, которые по его мнению предписывали переселение в 1917 году евреев в Палестину. По окончании он сказал: «Теперь вы знаете, господа, что говорит ваша Библия; на этом вопрос можно считать исчерпанным». В других случаях он давал иные объяснения, к тому же противоречившие одно другому. Королевской палестинской комиссии он заявил в 1937 году, что за 20 лет до того он стремился получить «поддержку американского еврейства», заручившись «определенным обещанием» со стороны лидеров сионизма, «что если союзники обеспечат условия для создания в Палестине национального убежища для евреев, то они со своей стороны сделают все для поддержки дела союзников евреями всего мира».
          Перед лицом истории это было наглой ложью. Когда Бальфур поехал в Америку согласовывать свою «декларацию», Америка уже была «в состоянии войны», а биограф Бальфура категорически отрицает наличие какой бы то ни было сделки. Еврейский комментатор, раввин Эльмер Бергер, пишет, что якобы данное сионистскими лидерами обещание помощи «...вызывает непреодолимое возмущение во мне, моей семье и в моих еврейских друзьях — обыкновенных евреях... это самая бесстыдная клевета в истории. Лишь бесчувственные циники могут сомневаться в том, что евреи в союзных странах делали все, что могли, дабы помочь ведению войны». Лучше всего известно третье утверждение Ллойд Джорджа: «ацетон сделал из меня сиониста». По этой версии Ллойд Джордж спросил Вейцмана, чем можно вознаградить его за полезное химическое открытие, сделанное им во время войны (в свободное от сионистских занятий время Вейцман работал в лаборатории), на что тот ответил: «Мне ничего не надо для себя, но мне нужно все для моего народа», после чего Ллойд Джордж решил отдать ему Палестину! Вейцман сам высмеивает эту сказку: «История не делается чудесами Аладиновых ламп. Ллойд Джордж поддерживал идею еврейского государства задолго до того, как стал премьером». Заметим, кстати, что британское правительство довольно щедро вознаграждает подобного рода заслуги, и химик по профессии, д-р Вейцман, хотя он якобы и пожелал ничего для себя, получил громадную по тому времени сумму в 10.000 фунтов стерлингов. Он же получил колоссальное вознаграждение за патент, проданный в свое время германскому химическому концерну, и также не брезговал пользоваться этими доходами в течение многих лет; патент представлял собой ценность не в одно только мирное время, но также и в военное.
          Трудно и придти к выводу, что если бы действиям Ллойд Джорджа можно было найти пристойное объяснение, то он нашел бы его сам. Начиная с этого периода 1916–1917 гг. можно ясно проследить полный упадок парламентарных и представительных правительств, как в Англии, так и в Америке. Если неизвестные общественности лица могли диктовать важнейшие мероприятия американской государственной политике и крупнейшие операции британским армиям, то понятия «выборов» и «ответственного министерства» естественно теряли всякое значение. Партийные различия сглаживались в обеих странах по мере того, как скрытая от взоров высшая власть стала руководить западными политиками, а американские и британские избиратели потеряли всякую возможность сделать настоящий выбор. Сегодня это положение стало всеобщим и общеизвестным. Лидеры всех партий раскланиваются перед сионизмом еще до выборов, а избрание того или иного президента или премьер-министра, победа на выборах той или иной партии не имеют реального значения.
          В ноябре 1917 года американская республика, как и Великобритания, были втянуты в сионизм, показавший свою разрушительную силу. Он был лишь одним из орудий общего «принципа разрушения». Читатель вспомнит, что в дни молодости Хаима Вейцмана руководимые талмудистами евреи в России были объединены революционными целями, разделяясь лишь на революционеров-сионистов и революционеров-коммунистов. В ту самую неделю в ноябре 1917 г., когда появилась декларация Бальфура, другая группа русских евреев также достигла своей цели — разрушения русского национального государства. Так западные политики вырастили двухголовое чудовище, одна голова которого была власть сионизма в западных столицах, а другая — власть коммунизма, наступавшая из захваченной им России. Покорность сионизму подрывала способность Запада сопротивляться мировой революции, поскольку сионизм держал западные правительства в подчинении и отвлекал их политику от национальных интересов; именно в этот момент впервые поднялся крик, что оппозиция мировой революции — ничто иное, как тот же «антисемитизм». Правительства, подорванные тайными капитуляциями в одном направлении, уже неспособны твердо действовать в любом другом; слабость Лондона и Вашингтона по отношению к мировой революции в последующие четыре десятилетия (написано в 1955 г.— прим. перев.) явно проистекает из их начального опутывания «паутиной интриги», охватившей Атлантику, т.е. Америку с Европой, в период между 1914 и 1917 гг.
          Другими словами, после 1917 года перед всем 20-м веком встал вопрос: сможет ли еще Запад собственными силами вырваться на свободу и освободить своих политических вождей от этого двойного рабства? Для оценки конца периода нашего повествования читатель должен познакомиться с действиями, к которым принуждены были политики Англии и Америки в ходе первой мировой войны.

Глава 32 МИРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ШАГАЕТ ДАЛЬШЕ...           Одновременные победы большевизма в России и сионизма в Англии в ходе одной и той же недели осенью 1917 года были лишь внешне независимыми одно от другого событиями. Их единый первоначальный источник был показан в предыдущих главах, и те, кто продвигал сионизм в западных правительствах, поддерживали и силы мировой революции. Обе силы действовали, следуя догмату древнего .закона: «Разрушай и уничтожай... господствуй над всеми народами земли», одна из них разрушала на Востоке, другая тайно правила на Западе. 1917 год подтвердил правильность оценки мировой революции в ее фазе 1848 года со стороны Дизраэли, указавшего, что евреи стояли во главе «всех без исключения» тайных обществ и стремились к уничтожению христианства. В правящей группе, появившейся на сцене в России в 1917 году, преобладание евреев было настолько велико, что ее можно безоговорочно назвать еврейским правительством. Характер движущих сил превратился в этот момент из спорной темы политической полемики в ясный исторический факт. Свое дальнейшее подтверждение он нашел в их действиях: в характере их первейших мероприятий, в издевательстве над христианской верой и в специфической печати авторства руководителей и исполнителей цареубийства. Все эти действия носили неоспоримый характер талмудистской мести.
          В течение последовавших десятилетий заинтересованная сторона систематически старалась скрыть от общественности этот несомненно установленный факт, подвергая яростной, но ничем не подтвержденной критике все попытки анализировать исторический ход событий. Еще в-1950 г. вполне заслуженный в Америке еврейский писатель Джордж Сокольский, критикуя одну из цитированных нами выше книг, писал: «читая ее, трудно не придти к выводу, что профессор Бити (John Beaty, «The Iron Curtain Over America») стремится доказать, что коммунизм это еврейское движение». Что касается руководства коммунизмом, то что так и было уже задолго до 1917 года (как обстояло дело впоследствии, вплоть до нашего времени, будет показано в дальнейших главах этой книги). Мы не хотим этим скатать, что это был заговор всех евреев, но в такой же степени и французская революция, и фашизм, и национал-социализм не были заговорами всех французов, итальянцев или немцев. Организующая сила и руководство пришли из стоявших под талмудистским правлением местечковой еврейской России, и в этом смысле коммунизм был бесспорно восточно-еврейским порождением.
          Цели революции 1917 года ясно показали, что она была не случайным эпизодом, а третьим «извержением» тех подземных сил, организация которых была обнаружена в свое время еще в деле Вейсхаупта и его «иллюминатов». Вновь обнаружили себя обе главные характерные черты этих периодических «извержений». Уничтожение всех законных правительств, какими бы они ни были, и религии, как таковой. После 1917 года трудно стало поддерживать сказку, будто бы все революции направлены только против «королей» и политической власти духовенства, «против царей и попов». Это было достаточно ясно одному из влиятельных государственных людей нашего времени, Уинстону Черчиллю, который, еще следуя в то время традициям Эдмунда Берка и Джона Робисона, Джорджа Вашингтона, Александра Гамильтона и Дизраэли, писал в 1920 г.: «Похоже, что Евангелию Христа и проповеди антихриста предначертано было родиться в недрах одного и того же народа, и что эта мистическая и таинственная раса была избрана для высших проявлений как божественного, так и дьявольского... Начиная от «Спартака» — Вейсхаупта до Карла Маркса, вплоть до Троцкого в России, Бела Куна в Венгрии, Розы Люксембург в Германии и Эммы Гольдман в Соединенных Штатах, этот всемирный заговор для ниспровержения культуры и переделки общества на началах остановки прогресса, завистливой злобы и немыслимого равенства продолжал непрерывно расти. Как столь убедительно показала известная писательница — историк нашего времени, Неста Уэбстер, он играл ясно видимую роль в трагедии французской революции. Он был главной пружиной всех подрывных движений 19-го столетия: и наконец сейчас та шайка необычных .личностей, подонков больших городов Европы и Америки схватила за волосы и держит в своих руках русский народ, фактически став безраздельным хозяином громадной империи. Нет нужды преувеличивать роль этих интернациональных и большей частью безбожных евреев в создании большевизма и в проведении русской революции. Их роль несомненно очень велика, вероятно, она значительно перевешивает роль всех остальных.
          Это заявление (в статье в «Illustrated Sunday Herald» от 8 февраля 1920 г.) ведущего политика наших дней было последним его открытым заявлением по данному вопросу, которое смог обнаружить автор этой книги. После этого на всякое публичное обсуждение этой темы был явно наложен запрет, и наступило великое молчание, продолжающееся до наших дней. В 1953 году Черчилль не дал своего разрешения (требуемого по английским законам) автору сделать фотокопию этой статьи, не объяснив причин отказа.
          Факт еврейского руководства русской революцией имел первостепенное значение, и его последующее замалчивание сыграло громадную роль в ослаблении Запада, в то время, как открытое обсуждение могло бы способствовать оздоровлению политической атмосферы. Никакая разумная государственная политика невозможна, если столь важные факторы политической жизни заведомо исключаются из публичной дискуссии: это то же, что играть в биллиард кривыми киями и овальными шарами. Сила и влияние заговора видны из его успеха в этом замалчивании (как в свое время на примере подавления Робисона, Баррюэля, Морса и других) больше, чем в чем либо ином. Факты, в те годы, были всем доступны. «Белая Книга» британского правительства, издания 1919 года (раздел «Россия», № 1, сборник донесений о большевизме) цитирует донесение голландского посла в Петербурге, Удендайка, направленное Бальфуру в Лондон в 1918 г.: «Большевизм организован и осуществляется евреями, не имеющими национальности, единственной целью которых является разрушение существующего порядка для собственной выгоды». Тоже писал и посол Соединенных Штатов в России Дэвид Р.Фрэнсис: «Большевистских вождей — большинство которых евреи, а 90% из них возвратившиеся ссыльные — совершенно не интересует ни Россия, ни любая другая страна, они интернационалисты, организующие всемирную социальную революцию». Доклад Уденлайка был изъят из последующих официальных британских публикаций, и подлинные документы этого рода с тех пор очень трудно найти. К счастью для историков, одному свидетелю событий удалось сохранить и официальный документ...
          Этот свидетель — Роберт Вильтон (Wilton), корреспондент «Таймса», лично переживший большевистскую революцию, во французском издании его книги воспроизведен официальный список руководителей большевистских учреждений (в английском издании книги этот список опущен). Из этих документов видно, что ЦК большевистской партии, т.е. высшая власть в стране, состоял из трех русских (включая Ленина) и девяти евреев (1). Следующий по значению правительственный орган — Центральный Исполнительный Комитет состоял из 42 евреев и 19 русских, латышей, грузин и прочих. Совет Народных Комиссаров насчитывал 17 евреев и 5 лиц других национальностей. Московская Чрезвычайная Комиссия руководилась 23 евреями и 13 «прочими» (2). Среди 556 высших большевистских руководителей, имена которых были официально опубликованы в 1918–19 гг. было 448 евреев. ЦК маленьких «оппозиционных» партий, социалистических и прочих (в самый первый период своего господства большевики допускали видимость «оппозиции» с целью обмана народа, привыкшего видеть при царе оппозиционные партии), насчитывали 55 евреев и 6 прочих. Имена названных лиц приводятся в подлинных документах, опубликованных в упомянутой книге Вильтона (заметим, что аналогичным был состав и двух кратковременных большевистских правительств вне России — в Венгрии и Баварии).
          Вильтон приложил много усилий, к сожалению не оцененных по достоинству, чтобы информировать читателей английских газет о происходящем в России; сломленный поднявшейся против него травлей, он умер немногим позже в возрасте около 50-ти лет (одна из многих «преждевременных» смертей). Он вовсе не гнался за известностью, описывая события величайшей важности, когда-либо встретившиеся на профессиональном пути журналиста; эти события буквально обрушились на него. Воспитанный и получивший образование в России, он превосходно знал страну и владел ее языком, пользуясь заслуженным уважением как в русских кругах, так и в британском посольстве (3). Он наблюдал за петроградскими беспорядками из окна бюро Таймса, по соседству с департаментом полиции, где нашли убежище министры рушившегося режима. Между появлением Временного правительства весной 1917 года и захватом власти большевиками в октябре, ему пришлось сообщать о совершенно новом явлении в мировой политике: захвате еврейской властью деспотического господства в России и открытого руководства силами мировой революции. Здесь ему быстро пришлось убедиться, что сообщать правду о происходящем ему не будет позволено.
          Эта до тех пор неизвестная история описана с неожиданной откровенностью в «Официальной Истории Газеты Таймс», вышедшей в 1952 году. В ней обнаруживается скрытый механизм, действовавший уже в 1917 году с целью предотвращения проникновения на Запад правды о русской революции. В книге высоко оцениваются репортажи Вильтона и его положение, как корреспондента в России, до 1917 года. После этого тон сообщений о нем вдруг резко меняется. Резкие предостережения Вильтона о том, что ожидает Россию в 1917 году, как пишется в истории Таймса, «не повлияли на политическую линию газеты, отчасти потому, что их автор не пользовался полным доверием».
          Почему это вдруг он перестал «пользоваться полным доверием», если его прежние труды и репутация были столь отличными? Причины этого вскоре выясняются. Как пишется далее, Вильтон стал жаловаться, что его сообщения заминают и не печатают. После этого в «Таймсе» начали печататься статьи о России, написанные авторами, имевшими об этой стране весьма слабое представление. В результате и передовицы «Таймса» стали писаться в тоне, возмущавшим Вильтона и ставшем хорошо знакомым в течение последующих десятилетий, например: «кто верит в будущее России, как свободной и действенной демократии, должен следить за укреплением нового режима с терпеливым доверием и искренним оправданием». (Заметим, что все, происходившее с Вильтоном, как и все, что пришлось испытать в Лондоне полковнику Репингтону, упоминавшемуся выше, повторилось на опыте автора этих строк и других журналистов в Берлине в 1933–38 гг.).
          В России началось восьмимесячное междуцарствие, подготовившее переход власти от масона Керенского к чисто еврейскому режиму Ленина и Ко. Именно в это время Вильтон вдруг потерял «доверие» своей газеты, и о причинах этого в «Официальной истории Таймса» говорится: «Вильтону весьма повредило, что одно из его сообщений... произвело в сионистских кругах и даже в министерстве иностранных дел впечатление, что он антисемит». В «сионистских кругах», как заметит читатель, даже не в коммунистических, сотрудничество тех и других становится здесь очевидным. С чего бы это вдруг «сионистам» (желавшим получить от британского правительства еврейский «очаг» в Палестине) надо было обижаться на то, что английский корреспондент в России сообщал о подготовке русских евреев к захвату там власти? Вильтон сообщал о характере этого процесса, и это было его обязанностью, как корреспондента. Однако, по мнению «сионистов», одно это уже было «антисемитизмом», а одного этого предположения было достаточно, чтобы издатели газеты потеряли к нему «доверие». Спрашивается, что он должен был делать, чтобы сохранить это «доверие»? Очевидно сообщать о событиях в России в ложном свете. От него ожидалось, ни много, ни мало, чтобы о самом главном из того, что происходило в России, он не писал ни слова!
          Читая эту весьма вразумительную «Историю Таймса», автор задавал себе вопрос, какими путями «сионистские круги» смогли распространить в министерстве иностранных дел, а это министерство, в свою очередь, в редакции газеты мнение, что Вильтон — антисемит? Историки привыкли к тому, что, подобно одинокому золотоискателю, они затратят много труда, получив взамен очень мало, однако, в данном случае, автор был поражен, натолкнувшись на крупный самородок правды в «Официальной истории Таймса» через 35 лет после описываемых событий. В нем значилось, что начальник отдела пропаганды Форин Оффиса послал издателю Таймса сообщение одного из своих сотрудников, приводившее упомянутое выше обвинение (первоначально напечатанное, по всей видимости, в одном из сионистских листков). «Официальная История» даже называет фамилию этого усердного «одного из сотрудников». Им оказался некий молодой человек Реджинальд Липер, который 30 лет спустя (уже как сэр Реджинальд) стал британским послом в Аргентине. Автор этих строк поинтересовался с помощью «Who is Who» карьерой Липера, и нашел, что его первая служба началась (в возрасте 29 лет) как раз в 1917 году: «поступил на службу в международный отдел Департамента информации (мин-ва иностр. дел) в 1917 году». Меморандум Липера о Вильтоне был послан в «Таймс» в начале мая 1917 года. Другими словами, если он начал служить в министерстве первого января, то когда он послал в «Таймс» донос на одного из его лучших сотрудников, проработавшего в газете 17 лет, его стаж государственной службы составлял ровно четыре месяца, чего оказалось, однако, достаточным для немедленного эффекта: «Официальная История» пишет, что с этого момента все сообщения Вильтона о решающем периоде в истории России либо не доходили по адресу, либо же игнорировались. Заметим снова, что издателем «Таймса» было то же лицо, на которое жаловался полк. Репингтон в 1917–18 гг. и кому автор этой книги послал в 1938 г. заявление об уходе по той же причине невозможности работать далее в согласии с правилами честного журнализма.
          Некоторое время Вильтон продолжал бороться, протестуя против замалчивания и извращения его статей, а затем, в качестве последней услуги честному журнализму, он написал обо всем, что он к тому времени узнал, в своей книге. Он распознал и описал действия режима, показывавшие его особую сущность: закон против «антисемитизма», преследования христиан и христианства, канонизацию Иуды Искариота и талмудистский отпечаток пальцев на стене полвала, где были убиты Романовы.
          Таким «отпечатком пальца» был уже один только «закон» против антисемитизма, не поддающегося, как известно, юридическому определению. Этим «законом» незаконное само по себе и открыто еврейское правительство предупреждало русский народ, чтобы под угрозой смерти он не смел бы интересоваться авторами и источниками революции, как и теми, кто им управлял. Фактически это означало, что Талмуд стал законом для России, а за последовавшие 40 лет он стал во все более широких масштабах превращаться в закон для жизни всего Запада (написано в 1955 г. — прим. перев.).
          Краткосрочная антихристианская фаза французской революции возродилась теперь в открытой форме. Взрывание соборов динамитом и устройство антирелигиозного музея в храме Василия Блаженного были только наиболее демонстративными проявлениями характера режима, о котором Вильтон писал: «В общей численности населения евреи представляют одну десятую (4), в числе комиссаров, правящих Россией, их девять из десяти, а скорее всего еще больше». Это был репортаж, простое изложение факта, и никому не пришло бы в голову возражать, если бы то же самое было сказано, предположим, об «украинцах», вместо «евреев»; сообщение о факте стало поводом для тайного доноса только потому, что факт этот имел отношение к еврейству. Возвеличение Иуды Искариота, о чем писал Вильтон, было еще одним умышленным предостережением христианству. Если бы целью еврейских правителей было всего лишь построить в 1917 году общество на началах всеобщего равенства, то незачем было бы создавать ореол героизма вокруг факта, имевшего место в 29 г. по Р. Х.; русской революции не понять вообще, не уяснив себе символического значения этого акта.
          На массовых убийствах этого периода лежит неизгладимая печать талмудической мести «язычникам». В августе 1918 года еврей-студент Канегиссер застрелил чекиста, еврея Урицкого, после чего еврей Якоб Петерс — председатель петроградской Чека — приказал начать «массовый террор» против русских, а другой еврей — Зиновьев — потребовал, чтобы были уничтожены десять миллионов русских людей; Белая Книга британского правительства о большевизме (1919) свидетельствует о последовавших за этим массовых убийствах русских крестьян. Наиболее знаменательном представляется форма, приданная убийству семьи Романовых. Без Вильтона правда об этом никогда бы не стала известной внешнему миру, который вероятно до сегодняшнего дня еще верил бы, что царская семья закончила свои дни естественным путем, где-либо под «домашним арестом» (5).
          Все действия царя были конституционными, включая его отречение по совету его министров 5 марта 1917 г. (н. ст.) (6). После этого, в период правительства Керенского и некоторое время после него, с царской семьей обращались сравнительно прилично в Тобольске, под охраной русского коменданта и русских солдат. В апреле 1918 г., по окончательном укреплении еврейского режима, императора и его семью по приказу из Москвы перевезли в Екатеринбург. Русские солдаты были внутри дома заключения царя заменены другими, личности которых никогда не были точно установлены. Местные русские считали их латышами, не зная других красных солдат, говоривших не по-русски, но похоже, что (по крайней мере часть из них) были бывшие австро-венгерские военнопленные, перешедшие на службу к большевикам. Русского коменданта в доме Ипатьева сменил еврей Янкелъ Юровский (7 июля 1918 г.), последнее звено в цепи еврейских тюремщиков, начиная от Москвы, через областной Уральский совет и до Екатеринбургской тюрьмы. Правителем России был правая рука Ленина, еврей-террорист Янкель Свердлов. Екатеринбургской ЧК управляли семь евреев, одним из которых был Янкель Юровский. 20 июля Уральский совет объявил, что по его постановлению царь расстрелян, а его жена и дети переведены «в безопасное место». ВЦИК в Москве выпустил аналогичное извещение за подписью Свердлова, «одобрявшее действия областного Уральского совета». К этому времени вся семья давно уже была убита.
          Правда стала известна после освобождения Екатеринбурга белыми армиями 25 июля 1918 г. Генерал Дитерихс (нач. штаба белых армий), известный криминалист-следователь Н.Соколов и Вильтон раскопали зарытые улики. По отступлении белых Вильтон вывез из России эти доказательства совершенного преступления, которые воспроизведены в его книге снабженной многочисленными фотографиями. Убийство было совершенно по приказу из Москвы при постоянной связи со Свердловым: были обнаружены записи его телефонных переговоров с чекистами в Екатеринбурге. Среди них было донесение ему из Екатеринбурга, гласившее: «Вчера выехал к Вам курьер с интересующими Вас документами». Курьером был главный убийца Юровский, а «документами», по мнению следствия, были головы убитых Романовых, т.к. ни черепов, ни черепных костей найдено не было.
          Убийство было описано очевидцами, не успевшими скрыться, из которых по крайней мере один был его участником. В полночь 16 июля Юровский разбудил царя и его семью, отведя их в подвал на расстрел. Непосредственными убийцами были сам Юровский, семь помогавших ему неизвестных иностранцев, некий Никулин из местной Чека и двое русских, по-видимому палачей, служивших в ней. Жертвами были царь, его жена, больной сын (отец держал сына на руках, т.к. он не мог ходить), четыре дочери царя, русский врач, камердинер царя, повар и горничная императрицы. Когда Соколов и Вильтон прибыли на место преступления, подвальная комната все еще представляла собой кровавую бойню со следами выстрелов и штыковых ударов, и в книге Вильтона приведены ее фотографии. Выяснив обстоятельства преступления, следственная комиссия безуспешно пыталась разыскать тела или хотя бы останки убитых; стало известно, что перед бегством красных из города Юровский хвастал, что «мир никогда не узнает, что мы сделали с трупами». Однако, в конце концов земля выдала свои тайны. Тела были отвезены на грузовиках к заброшенному руднику в лесу, разрублены на куски и сожжены, на что потребовалось около 600 литров бензина. Некий Войков из Уральской ЧК, в свое время ехавший в одном поезде с Лениным из Германии, доставил в качестве комиссара по снабжению 400 фунтов серной кислоты для растворения костей. Пепел и останки были сброшены в шахту, после того, как лед на ее дне был пробит с тем, чтобы все ушло под воду: затем в шахту спустили деревянный настил, укрепив его над останками. Когда настил был поднят, поиски пришли к концу. Сверху лежал труп собачки, принадлежавшей одной из великих княжон; под ней были найдены остатки костей и кожи, отрубленный палец и много личных вещей убитых, избежавших уничтожения. Одной из находок была странная коллекция гвоздей, монет, кусочков фольги и пр. Она выглядела, как содержимое карманов школьника, и она им и была. Английский учитель наследника, Сидней Гиббс, смог опознать эту находку. Меры предосторожности с целью уничтожения трупов и сокрытия следов преступления указывали на многолетний опыт профессиональных преступников: они весьма напоминали методы войны между отдельными бандитскими шайками в США в эпоху «сухого закона». (Это — версия Соколова-Вильтона; см. примечание 5 к настоящей главе).
          Эти находки показали всему миру лживость официального сообщения советского «президента» Свердлова, что якобы один только царь был «казнен», а его семья переведена в «безопасное место». Позже убийцы инсценировали показной процесс «по обвинению 28 лиц в убийстве царя и его семьи». Сообщены были только 8 имен, ни об одном из которых ничего в связи с убийством известно не было: пятеро из них якобы были расстреляны, но если они действительно вообще существовали, то принимать участия в цареубийстве они не могли. Главный убийца, Свердлов, был позже сам убит во время каких-то партийных беспорядков, и тысячи невинных стали жертвами последовавших за этим массовых репрессий. Дабы увековечить его участие в символическом акте цареубийства, Екатеринбург был переименован в Свердловск.
          Главной причиной нашего столь подробного описания погрома над семьей Романовых было показать «отпечаток пальцев», оставленный в застенке, где он произошел. Один из убийц, вероятно их главарь, задержался в подвале, наслаждаясь видом сделанного, и оставил многозначительную надпись на стене, покрытой похабными и издевательскими надписями на еврейском, венгерском и немецком языках. Это было двустишие, намеренно связывавшее сделанное с «законом» Торы-Талмуда, и представлявшее его потомству как выполнение этого закона и образец еврейской мести, как она требовалась со времен левитов. Оно было написано по-немецки и пародировало строки еврейско-немецкого поэта Генриха Гейне о смерти Валтасара, не существовавшего в действительности владыки, убийство которого изображается в Книге Даниила, как Божье наказание за оскорбление Иуды:

«Belzasar ward aber in selbiger Nacht
Von seinen Knechten umgebracht».

Писавший, глумливо оглядывая картину бойни, приспособил эти строки к тому, что он только что сделал:

«Belsatzar ward in selbiger Nacht
Von seinen Knechten umgebracht».

          Никогда еще ключ к мотиву преступления и к личностям преступников не был оставлен на месте с такой откровенностью.
          Революция не была «русской», она была взрывом мировой революции, произведенным в России, но ее агенты занимали руководящие посты повсюду. В период 1917–18 гг. впервые обнаруживается, что ведущие политики, до тех пор поддерживавшие сионизм, теперь начинают помогать и его кровному брату — коммунизму. Это происходило по обе стороны фронтов первой войны: как только начали проявляться тайные, но явно доминирующие цели войны, все различия между «друзьями» и «врагами» стерлись. Сионисты, продолжая оказывать «непреодолимое давление» на политиков Лондона и Вашингтона, в то же время сохраняли свою штабс-квартиру в Берлине; коммунисты получали решающую поддержку как из Германии, так и от ее врагов.
          Так например, когда началась война 1914–18 гг., Германия стала «посылать обратно в Россию русских революционеров, бывших пленных, снабжая их паспортами и деньгами, чтобы они вызывали беспорядки у себя на родине» (донесения американского посла в Берлине Герарда «полковнику» Xayзy). Роберт Вильтон пишет, что «решение вызвать революцию в России было официально принято на заседании германо-австрийского Генерального штаба в Вене в конце 1915 года. Впоследствии начальник германского генерального штаба генерал Людендорф сожалел о принятом решении: послав Ленина в Россию, наше правительство приняло на себя... большую ответственность. С военной точки зрения его отправка была оправдана, так как нужно было ослабить Россию: нашему правительству нужно было принять меры, чтобы мы сами не оказались втянутыми в ее крушение». Как отдельный случай, это могло бы быть простой человеческой ошибкой: что казалось разумным с военной точки зрения, повело к катастрофическим политическим последствиям, которые не могли быть предвидены. Но какое объяснение может быть найдено действиям американских и британских политиков, чьим главным военным и политическим правилом должна была быть поддержка России, вместо чего они однако поддерживали чуждых ей революционеров, разрушивших страну?
          Мы уже упоминали, как в передовицах «Таймса» изображалась русская революция («...свободная и действенная демократия... оправдание нового режима... и т.д.), в то время, как сообщения его опытного корреспондента игнорировались, а к нему самому вдруг было «потеряно доверие» после того, как газета получила намек, что он был «антисемитом». На другой стороне Атлантического океана истинный правитель Америки, Хауз, доверял своему дневнику совершенно аналогичные чувства. Иностранные революционеры, контрабандой заброшенные в Россию с Запада во время войны («...шайка необычных личностей, подонков больших городов Европы и Америки» — Черчилль) были в его глазах честными аграрными реформаторами: «Большевики были в глазах русских, желавших мира и земли, первыми политическими руководителями, которые искренне старались удовлетворить их «нужды».
          Сегодня все знают, что случилось под властью большевиков с русскими, «желавшими земли». Царь и его министры в течение полувека до 1917 года трудились над тем, чтобы удовлетворить эти желания, несмотря на все попытки революционеров помешать этому путем покушений и убийств. Г-ну Хаузу все это было неизвестно. Когда совершилась революция, он указал своему послушному президенту, что «больше абсолютно ничего не нужно делать, кроме как заверить Россию в нашей симпатии к ее попыткам установить прочную демократию, и оказать ей всеми возможными способами финансовую, промышленную и моральную поддержку». (Для настроений, господствовавших в окружении американских президентов на протяжении последующих двух поколений, характерно, что в 1955 г. президент Эйзенхауэр, лежа в больнице в Денвере, послал советскому премьеру Булганину личное поздравление с годовщиной большевистской революции 7-го ноября, хотя «демократическая» и «парламентарная» революция, узаконенная отречением царя от престола, произошла в марте 1917 года; 7-ое ноября было днем свержения большевиками демократического режима. К 1955 г., однако, американские президенты давно уже предупреждали свой народ об угрозе советской или коммунистической, т.е. большевистской агрессии).
          Сходство между началом фразы Хауза и упомянутыми выше формулировками в передовицах «Таймса» бросается в глаза; влиятельные закулисные группы в обеих столицах сговорились рисовать широким массам картину зарождавшейся «прочной» и действенной» демократии. Вторая часть той же фразы отменяла первую ее часть, рекомендовавшую «не делать абсолютно ничего» кроме выражения «симпатии», предлагая теперь фактически делать буквально все возможное для поддержки нового режима: спрашивается, что можно было сделать больше, чем «оказать всеми возможными способами финансовую, промышленную и моральную поддержку»? Такова была американская политика в отношении революционной России с момента, когда Хауз дал свои указания президенту, и она точно соответствует политике Рузвельта во время второй мировой войны, как это будет показано в дальнейшем.
          Так Запад, вернее его власть имущие, стали союзниками мировой революции — против русского народа, другими словами против всех, для кого революция была неприемлемой. Не все, стоявшие тогда или ставшие впоследствии у власти, принимали участие в этом тайном сговоре. В то время Уинстон Черчилль еще характеризовал революцию следующими словами: «Разумеется я не признаю права большевиков представлять собой Россию... Они презирают столь банальные вещи, как национальность. Их идеал мировая пролетарская революция. Большевики одним ударом украли у России ее два наиболее ценных сокровища: мир и победу, ту победу, что уже была в ее руках, и тот мир, которого она более всего желала. Немцы послали Ленина в Россию с обдуманным намерением работать на поражение России... Не успел он прибыть в Россию, как он стал приманивать к себе то оттуда, то отсюда подозрительных субъектов из их потайных убежищ в Нью-Йорке, Глазго, Берне и в других странах» (читатель заметит, откуда были привезены в Россию «русские» революционеры), «и он собрал воедино руководящие умы могущественной секты, самой могущественной секты во всем мире... Окруженный этими силами, он начал действовать с демоническим умением, разрывая на «куски все, чем держались русское государство и русский народ. Россия была повержена. Россию нужно было повергнуть... Ее страдания несравненно ужаснее, чем о них пишется, и у нее украли место, принадлежавшее ей среди великих народов мира» (речь в Палате общин 5 ноября 1919г.). Слова Черчилля сохраняют свое значение по настоящее время, в особенности его фраза о «самой могущественной секте в мире», напоминающая то, что за 50 лет до него сказал Бакунин, обвиняя евреев в узурпации революции. Мы уже цитировали в этой главе статью Черчилля, также показывавшую, что ему было ясно, из кого состояла эта секта.
          Так в то самое время, когда Хаим Вейцман праздновал свой триумф в Лондоне и Вашингтоне, его товарищи-конспираторы из талмудистских местечек России одержали победу в этой стране. Из слов самого Вейцмана ясно, что с самого начала между ним и ими была одна только разница: он был «революционер-сионист», а они — «революционеры-коммунисты». В свои студенческие годы в Берлине, Фрейбурге и Женеве он участвовал в многочисленных жарких спорах на тему об этом различии, которое для тех, кто отвергает революцию, как таковую, не имеет вообще значения. Биограф Бальфура, г-жа Дагдейл, описывает споры этих двух кровных братьев революции в те годы, когда подготовлялся их одновременный триумф: «Ленин и Троцкий, пришли к власти в ту же неделю в ноябре 1917 года, когда добился своего признания и еврейский национализм. За много лет до того Троцкий и Вейцман провозглашали свои противоположные политические взгляды в соперничающих кафе университетского квартала Женевы. Оба рожденные в России ...они тащили толпы еврейских студентов с одной стороны улицы на другую: Лев Троцкий — апостол красной революции, Хаим Вейцман — апостол нерушимой двухтысячелетней традиции. По одному из самых странных совпадений, в течение одной и той же недели и тот, и другой завершили осуществление своей мечты». В действительности же, речь шла о клешах, в которые должна была быть захвачена Европа, и ручки этих клешей держались каждая одной из двух групп «русских» революционеров, менее всего бывших русскими.
          В одном только отношении события в России причинили временные затруднения Вейцману и его сообщникам в Лондоне и Вашингтоне. Они требовали Палестину, «как убежище» Для евреев, которых якобы «преследовали в России» (явная выдумка, но достаточно удобная для обмана «черни»), а теперь вдруг оказывалось, что никакого «преследования в России» больше нет. Наоборот, в Москве правил еврейский режим, а «антисемитизм» был объявлен тяжким преступлением. Где же тогда были евреи, нуждавшиеся в убежище? (Это явно и было причиной того, почему надо было помешать Вильтону уведомить мир о характере нового режима в России). По свидетельству раввина Эльмера Бергера, советское правительство поставило евреев как таковых в привилегированное положение.... одним ударом революция эмансипировала тех самых евреев, которым раньше по утверждениям их сионистских представителей, не могло помочь ничто, креме сионизма. Советские евреи не нуждались больше ни в Палестине, ни в каком либо ином убежище. Рычаг страдающего русского еврейства, которым так часто пользовался Герцль для поддержки требования Палестины у тех или иных держав, вдруг перестал существовать.» Но и это не стеснило Вейцмана. Немедленно же он уведомил своих евреев, что никакой передышки не будет: «Некоторые из наших друзей... торопятся с выводами по вопросу, что будет с сионистским движением после русской революции. Сейчас, дескать, исчез главный стимул сионистского движения, российское еврейство свободно... Нет ничего более поверхностного и ошибочного. Мы никогда не строили наше сионистское движение на страданиях нашего народа в России или в других местах. Эти страдания никогда не были причиной сионизма. Основная причина сионизма была и есть неискоренимое стремление еврейства иметь свой собственный дом». Это было ложью, но в ней содержалась и правда. Совершенно верно, что организаторы сионизма в глубине души никогда не основывали своего движения на «страданиях нашего народа в России или в других местах»; всякие страдания, вызываемые самим сионизмом — еврейские или не-еврейские — были им также безразличны. Но не подлежит никакому сомнению, что осаждая западных политиков, они использовали аргумент «страданий нашего народа в России», поскольку эти политики, начиная с Вудро Вильсона в 1912 г., неоднократно этот аргумент выдвигали.
          В ходе этой критической недели мировой истории фальшивость сионистских требований хотя и стала очевидной, но не могла больше иметь никакого значения, т.к. по свидетельству г-жи Дагдейл, британское правительство давно уже добровольно связало себя обязательствами в этом вопросе. Даже как предлог, невозможно было больше утверждать, будто бы какие-то евреи нуждались еще в «убежище», однако Ллойд Джордж предпринял завоевание Палестины для евреев». Основная гнилость всего сионистского предприятия обнаружилась в тот самый момент, когда оно было, как жернов, повешено на шею Запада. Хотя этот неизлечимый порок в его фундаменте должен неизбежно привести в конце концов к провалу, подобно мессианству Саббатая Цеви в 1666 г., сионистскую трагикомедию пришлось с тех пор разыгрывать до самого ее разрушительного конца.
          Тем не менее, это гнилое предприятие вероятно умерло бы естественной смертью через несколько лет, оставшись в анналах истории лишь как «Бальфурова глупость», если бы ему на помощь не пришло совершенно новое явление. Этим явлением был приход Гитлера к власти, заполнивший на некоторое время брешь в сионистской крепости после провала легенды о «еврейских страданиях в России» и породивший у некоторых евреев желание ехать даже в Палестину. Не будь Гитлера, сионистам пришлось бы его выдумать; с его помощью дышавшая на ладан затея на время оживилась. Гитлеровский эпизод будет описан в одной из позднейших глав этой книги.

Примечания:
1. Согласно западным еврейским источникам и неопубликованным советским, Ленин — также еврей, который был бы сегодня полноправным гражданином Израиля, т.к. его мать, Мария (рожд. Мириам) Александровна Бланк, была дочерью одесского еврея Александра Давидовича (впоследствии Дмитриевича) Бланка, перешедшего с семьей в православие. Бланк сделал карьеру полицейским врачом, дослужившись до чина надворного советника (соотв. подполковнику на военной службе), дававшего права потомственного дворянства.
          Отец Ленина был чисто русского происхождения (вероятно с примесью татарской или калмыцкой крови, что ясно заметно в чертах «вождя мирового пролетариата»), глубоко верующий православный, верный слуга России и своего государя, выдающийся деятель на поприще народного просвещения. Происходя из народных низов (его отец был крепостным крестьянином), он дослужился до чина действительного статского советника (соотв. генерал-майору) и был награжден высокими орденами, получив также («по чину») потомственное дворянство.
2. Киевская ЧК, неописуемые зверства которой стали известны всему городу в 1919 г. после всего лишь полугодового господства большевиков, руководилась 25 главными чекистами, из которых 23 были евреи. Общее число сотрудников Киевской ЧК доходило в разное время до 300. По освобождении города белыми войсками в 1919 г. список жертв, убитых и замученных самыми варварскими способами, и включавший женщин и гимназистов, был опубликован газетой В.В.Шульгина «Киевлянин», (см. В.В.Шульгин, «Что нам в них не нравится?», Париж 1930 г., недавно переиздано заново).
3. В годы войны Роберт Вильтон был корреспондентом при русской армии и, по собственному желанию, принимал участие в военных действиях. В одном из сражений под Барановичами в 1916 году он выказал такое мужества и хладнокровие, что, будучи штатским и в нарушение статутов ордена (по приказанию государя), был награжден солдатским георгиевским крестом.
4. Доля еврейского населения в России была гораздо меньшей: перед первой мировой войной в стране, включая польские губернии, проживали около 4,5 млн. евреев, что составляло менее 3% от почти 180-миллионного населения Империи. Антирелигиозные музеи существуют до сего дня в Исаакиевском и Казанском соборах в Ленинграде, они же организованы и в бесчисленных бывших православных храмах в провинции.
5. Книга Роберта Вильтона была, разумеется, не единственным свидетельством о конце императорской семьи. В середине 20-х годов появилась книга следователя по особо важным делам Н.А.Соколова «Убийство царской семьи», представляющая собой документальный отчет о следствии по делу о цареубийстве, произведенном после занятия Екатеринбурга белыми войсками в 1918 г. Этот труд до сего времени считается главным историческим источником по данному вопросу. Не успев даже закончить работы по изданию своей книги, Соколов, в возрасте всего лишь 42 лет, «внезапно скончался от разрыва сердца» в маленьком местечке во Франции; два месяца спустя, также во Франции и столь же неожиданно, умер и Роберт Вильтон. Известный русский историк С. П. Мельгунов использовал материалы Соколова в своем чрезвычайно обстоятельном труде «Судьба императора Николая II после отречения». Однако, Дуглас Рид прав с той точки зрения, что оба эти труда остались почтя неизвестными западному читателю.
          В 1976 г. в Лондоне Вышла книга двух английских журналистов, Антоки Саммерса и Тома Мангольда, «Дело о царе» (Anthony Summers & Тот Mangold, «The Fileon the Tsar»). Она представляет собой попытку пересмотра материалов Соколова, хранящихся в архиве Гарвардского университета в США; результаты этого пересмотра, следовательно, могут быть проверены, что должно бы стать задачей А.И. Солженицына, работающего над изданием исторических Материалов о русской революции.
          Книга Саммерса и Мангольда, несомненно являющаяся результатом работы большой группы квалифицированных лиц, приходит к выводу, что Соколов использовал только те части противоречивого следственного материала, которые свидетельствовали об убийстве всей императорской семьи в подвале Ипатьевского дома, отбросив веские указания на то, что дело обстояло совершенно по-иному: 16 июля 1918 г. из Ипатьевского дома были увезены государь и наследник; русский царь был расстрелян чекистами за городом, в то время как о судьбе наследника нет ни малейших следов. Императрица и великие княжны были увезены в Пермь, где их видели несколько свидетелей, и вероятно были убиты, неизвестно где и как, лишь после революции в Германии (ноябрь 1918 г.), когда отпал вопрос о возможной их выдаче по требованию немцев. По увозе всех членов царской семьи, в подвале Ипатьевского дома были, по-видимому, убиты сопровождавшие их в заключении лица.
          Из книги «Дело о царе» явствует также, что вытащенная 17 февраля 1920 г. из Ландверного канала в Берлине молодая женщина, пытавшаяся покончить самоубийством, действительно — вел. княжна Анастасия Николаевна, которой удалось бежать из под стражи, вероятно еще в Перми в 1918 г. Судебные процессы в Германии с целью установления ее личности, по данным книги Саммерса и Мангольда, производят впечатление, что их задачей было не допустить ее идентификации, что наводит на мысль о «непреодолимом давлении» и в этом вопросе с заинтересованной стороны. Как известно, загадочная «Анна Андерсон» скончалась в марте 1984 г. в Шарлоттвилле, штат Вирджиния, США, будучи последние годы женой американского историка, профессора Манагана, давшего ей свое имя и возможность дожить последние годы в покое. Трудно сомневаться в том, что на основании показаний своей жены, проф. Манаган мог бы обогатить историческую литературу заключительной главой о судьбе царской семьи. Если этого сделано не будет, то останется предположить, что «непреодолимое давление» сделало и здесь свое дело.
6. Это утверждение весьма неточно. Отречение императора Основными законами Российской империи не предусматривалось, отречение же за сына прямо воспрещалось. Император Николай II отрекся не «по совету его министров», а по настоянию высших военных (прав на то не имевших и никем не уполномоченных) в результате шантажа со стороны Думы, председатель которой (Родзянко) представил беспорядки в Петрограде, как «революцию». Отказ вел. кн. Михаила Александровича, в пользу которого состоялось отречение, от престола (3/16 марта 1917 года в доме князя Путятина на Милионной улице №12 в Петрограде) «до решения Учредительного Собрания», русскими законами вообще не предусмотренного, явился результатом нажима со стороны, главным образом, Керенского и Родзянко; первый был одним из влиятельных масонов, давно подготовлявших заговор против монархии, второй же, по меньшей мере, участвовал в заговоре (совместно с начальником штаба Государя, генералом Алексеевым), дезинформируя Ставку о положении в столице.

Глава 33 «ЛИГА ПРИНУЖДЕНИЯ К МИРУ»           В то самое время в 1917 г., когда две родственные силы из России — революционный коммунизм и революционный сионизм — вышли на открытую арену, выявилась и третья тайная цель войны, орудиями которой были обе эти силы. Это был план создания «всемирной федерации» с целью «управления делами человечества», и притом управления путем насилия. Широким массам внушалось тогда (как и во время второй мировой войны, 25 лет спустя), что нужно уничтожить «берлинского сумасшедшего» по той самой причине, что он будто бы намеревался управлять миром посредством насилия. Некий Иден Фильпотс в Англии, один из множества подобных оракулов тогда и в голь; второй войны, произносил громовые речи по адресу кайзера: «Вы собирались завладеть миром, но вы получите только его проклятия, которые падут на вашу голову...» и то же слышалось во всех концах мира. Но задуманный на Западе тайный план точно так же собирался «завладеть миром», только посадив ему на шею совершенно иных властителей.
          Все это облекалось лишь в иную словесную форму. Что в Германии было реакционным прусским милитаризмом, то в Вашингтоне называлось «передовыми идеями» полковника Хауза; что у кайзера было манией величия, то в Лондоне превращалось в просвещенную концепцию «нового мирового порядка». Политики Запада стали профессиональными лицемерами. Даже Дизраэли, который в 1832 г. писал, что «политическую практику на Востоке можно определить одним словом — лицемерие», не мог предвидеть, что то же самое в 20-м веке станет характеристикой политической практики и на Западе, однако, именно это произошло, когда политические деятели Запада, поддерживая сионизм и мировую революцию, уступили нажиму еврейских азиатов; их действия потеряли присущую Европе прямоту, заменив ее азиатским двуличием.
          Даже самый податливый из них, Вудро Вильсон, по началу раздраженно протестовал против этого тайного принуждения. Он попробовал было, как уже упоминалось, заявить, что «причины и цели войны неясны», а когда Хауз ему это запретил, он все еще пробовал настаивать, что обе воюющие стороны, дескать, преследуют «одни и те же» цели. В самом начале своей президентской карьеры он даже пошел еще дальше, заявив: «Совершенно нетерпимо, что правительство республики вышло так далеко из подчинения своему народу, что оно вынуждено служить частным интересам, а не общим. Нам известно, что кто-то втискивается между народом Соединенных Штатов и управлением его делами в Вашингтоне». Похоже, что характер этих «частных интересов» и этого «управления делами» народа не остался от него скрытым, и это горькое знание в конце концов ускорило его смерть (как и смерть президента Рузвельта в последующем поколении). Как бы то ни было, его использовали для привидения в жизнь планов «всемирной федерации», основанной на насилии. Эту идею ему «влили в голову», как выражается его биограф, характеризуя методы внушения, которыми пользовался Хауз для руководства действиями других людей, и которые руководили и его собственными. В ноябре 1915 года, когда американский народ все еще стоял за президента, обещавшего не ввязываться в войну, Хауз поучал его: «Нам нужно употребить все влияние нашего народа в мире для поддержки плана, обеспечивающего выполнение международных обязательств, и также плана, который мог бы обеспечить мир во всем мире».
          Так опытные продавцы навязывают покупателям свой товар: «план», который «обеспечит мир во всем мире». Хауз давно уже обсуждал этот план с сэром Эдвардом Грэем (министр иностранных дел в правительстве Асквита; в 1914 году он ослеп, но в один из моментов духовного ясновидения в том году он произнес слова, справедливость которых становится чем дальше, тем яснее: «В Европе погасли огни»). План Хауза воодушевил Грэя и он написал ему: «Международное право до сих пор не знало санкций, уроком этой войны будет, что великие державы обяжутся снабдить его санкциями». Пользуясь невинным словом «санкции», политические лицемеры избегали тревожить общественность угрозой слов «война» или «насилие». В словарях «санкции» определяются, как «принудительные меры», а единственным средством принуждения между государствами, в конечном итоге, является война: никакая «санкция» не может быть эффективной, если ее не поддерживает угроза применить военную силу. Другими словами сэр Эдвард Грэй считал, что покончить с войной можно лишь путем войны. Он сам несомненно был человеком неподкупным, но его явно ввели в заблуждение: авторы этой грандиозной «идеи» хорошо знали, чего они хотят (в наши дни это выявилось с полной ясностью).
          К 1916 году Вильсону стало с помощью Хауза ясно, в чем заключались его обязанности, и в мае президент публично заявил о своей поддержке нового «плана» на митинге вновь созданной организации с откровенным названием «Лига принуждения к миру». О том, что это за организация, он по словам того же Хауза, явно не имел ни малейшего понятия: «Не похоже, чтобы Вудро Вильсон всерьез ознакомился с программой Лиги принуждения к миру» («Частные записки» Хауза). Новая лига была перевоплощением прежней «Лиги» под тем же названием, которая, как в свое время говорил Хаузу лорд Роберт Сесиль, «фактически стала лигой утверждения тирании». В 1916 году название «лиги» выдало ее истинные намерения и американское общественное мнение разгадало столь очевидную ловушку. Сенатор Джордж Пеппер писал впоследствии: «Эта щедро финансируемая организация под весьма подходившим названием «Лиги принуждения к миру» облегчала нашу задачу, поскольку само название выдавало намерение обеспечить выполнение устава (Лиги Наций) с помощью силы... мы же постоянно повторяли, что призыв к силе в лучшем случае бесполезен, а в худшем — опасен... Я противопоставлял явную бесполезность призывов к международной силе возможным успехам международных переговоров, сказав, что буду поддерживать любые объединения последнего характера, но буду неизменно против всякой лиги, основанной на первом принципе». Политическим лицемерам вскоре пришлось отказаться от «Лиги принуждения к миру», но «план», приведший к созданию «Лиги Наций», явно остался без изменений, он предусматривал передачу национальных вооруженных сил под команду некоего сверх-национального комитета, который мог бы использовать их для «управления делами человечества» в своих собственных целях и интересах, что и остается мотивом этого плана до наших дней. Как и в свое время в вопросе сионизма, Вильсон связал себя обязательством (своей публичной декларацией в мае 1916 г.) задолго до решающего момента; как только Америка вступила в войну (апрель 1917 г.), он объявил, что его страна примет участие в создании «нового международного порядка». Это было заявлено в тот момент, когда в России совершалась первая революция, а в Англии подготовлялась «декларация Бальфура».
          Так три «плана» вторглись совместно в жизнь Запада, и последний должен был увенчать труды обоих других. Его основным принципом было разрушение национальных государств и национальностей вообще, чем в современных формах выражался извечный конфликт между Ветхим и Новым Заветами, между «законом» левитов и христианством. Кроме Торы-Талмуда невозможно обнаружить иного, первоначального источника идеи «уничтожения наций»; хотя по мнению «полковника» Хауза проследить источники той или иной «идеи» якобы не представляется возможным, но в данном случае эти следы могут быть обнаружены, идя назад столетиями до 500 г. до Р.Х., и они нигде не прерываются на протяжении 25 веков. Если до того кто-либо в известном нам мире сделал этот «принцип разрушения» своим кодексом и верой, то и авторы и их творение с тех пор бесследно исчезли. Идея, содержащаяся в Торе-Талмуде, однако, прошла неизменной через все поколения. Новый Завет отвергает ее, говоря об обмане и «обольщении народов», но он не предсказывает их уничтожения. Христианское Откровение предсказывает день, когда этот процесс обольщения народов придет к концу. Желающие толковать пророчества вольны видеть в «Лиге принуждения к миру» под ее последовательными псевдонимами орудие этого «обольщения», в конце концов осужденного на провал.
          После того, как Хауз решил, а Вильсон объявил, что должен быть установлен «новый международный порядок», Хауз (согласно его биографу Хоудену) назначил «следственную комиссию» для выработки проекта этого «порядка». Председателем стал еврей — шурин Хауза, д-р Сидней Мезес (в то время директор Нью-йоркского колледжа), а секретарем небезызвестный впоследствии Уолтер Липман, сотрудник «либерального журнала «The New Republic». Третьим в этой еврейской компании (хотя на этот раз и не «русских» евреев) был директор Американского Географического Общества д-р Исайя Боумен, дававший «личные советы и помощь». Здесь мы снова видим в действии тот «еврейский интернационал», о котором пишет Кастейн, что дает понятие о характере созданного руководящего учреждения и выдает еврейское вдохновение в выработанном им «плане». Как пишет Хоуден, это был проект «конвенции Лиги Наций», под которым Хауз поставил свою подпись в июне 1918 г., «Президент Вильсон не был автором конвенции, и никогда не претендовал им быть». Таково было происхождение Лиги Наций. Мирная конференция была не за горами, когда Хауз стал подготовлять спуск на воду своего «нового мирового порядка», первые же проявления которого показали, кто стоял за спиной западных правительств. Сионизм и Палестина, о которых общественность не имела даже понятия, когда началась мировая война, неожиданно для нее стали важными, если не главными вопросами на повестке дня конференции, окончательно оформившей новый «порядок».
          Президенту Вильсону, как обычно находившемуся в состоянии постоянного уныния, все это подарило на время некоторый подъем духа. Равви Стефен Уайз не отходил от него и рисовал палестинское предприятие такими красками, что восхищенный президент говорил сам с собой: «Подумать только что я, сын простого пастора, смогу помочь возвратить Святую Землю ее народу». Пока он любовался собой в зеркале будущего, неразлучный раввин сравнивал его с «персидским царем Киром, который позволил изгнанным евреям вернуться в Иерусалим». Вспомним, что царь Кир разрешил прирожденным иудаитам, если они хотят, вернуться в Иудею после пятидесятилетнего изгнания; от президента Вильсона требовалось ни много, ни мало, как переселение ожидовленных хазар из России в землю, которую настоящие евреи покинули 18 веков тому назад.
          На другом берегу Атлантического океана Хаим Вейцман готовился тем временем к Версальской мирной конференции. Он уже явно был одним из могущественнейших людей в мире, суверенный владыка (или полномочный эмиссар таковых), перед которым делали реверансы «премьеры-диктаторы» Запада. Однажды в 1918 году, когда судьба Англии решалась на пошатнувшемся западном фронте, его аудиенцию у английского короля решили было отложить. Однако д-р Вейцман столь настоятельно пожаловался Бальфуру, что она немедленно состоялась; за исключением того, что встреча происходила в Бэкингемском дворце, все указывало на то, что аудиенцию давал не король Вейцману, а Вейцман королю. Как известно, во время Второй мировой войны советский диктатор Сталин, в ответ на просьбы политиков учесть влияние Папы Римского, задал бесцеремонный вопрос: «Сколько дивизий у Папы?» Так, по крайней мере, гласил анекдот, часто пересказывавшийся в клубах и пивных, и, по мнению простого народа, в этих немногих словах заключалась истинная правда. Пример Вейцмана показывает, насколько это было неправдой. У него не было ни одного солдата, однако он и представляемый им интернационал в состоянии были одерживать победы, которые до тех пор давались одним лишь армиям завоевателей.
          Он в равной степени презирал как тех, кто перед ним капитулировал, так и сцену собственных побед, и писал как-то леди Крю: «Мы равно ненавидим и антисемитов, и филосемитов». Бальфур, Ллойд Джордж и прочие «друзья» были в понимании доктора Вейцмана филосемитами высшей марки, стремясь перещеголять друг друга в услужливости тому, кто их презирал. Что же касается самой Англии, то 20 лет спустя, любуясь дикими зверями в Крюгеровском Национальном Парке, Вейцман философствовал: «Как хорошо быть зверем в южно-африканском заповеднике; куда лучше, чем евреем в Варшаве или даже в Лондоне».
          В 1918 году Хаим Вейцман решил осмотреть свои будущие впадения. К тому времени, когда он прибыл в Палестину, началось весеннее германское наступление во Франции, ослабленные британские армии отступали, «большая часть европейских войск в Палестине перебрасывалась для полкрепления армий во Франции». В такой момент Вейцман потребовал, чтобы закладка Еврейского университета состоялась со всей пышностью публичной церемонии. Лорд Алленби протестовал, указывая, что «немцы почти у ворот Парижа». Но д-р Вейцман ответил, что это «всего лишь незначительный эпизод». Лорд Алленби упорствовал; доктор Вейцман настаивал; Алленби пришлось обратиться к Бальфуру, который немедленно послал телеграфное указание подчиниться. С большой помпой Хаим Вейцман отпраздновал свою церемонию на горе Скопус перед свитой из штабных офицеров и при солдатах, взявших на караул, чему мешал разве лишь отдаленный гром сражения между английскими и турецкими армиями. Автор хорошо помнит эти дни во Франции. Даже полмиллиона лишних британских солдат изменили бы ход сражения; множество жизней было бы сохранено, и война вероятно окончилась бы раньше. Тяжелые потери французов и англичан во Франции оплатили сионистский праздник в Палестине.
          Когда война кончилась, 11 ноября 1918 г., единственным гостем, приглашенным по этому торжественному случаю на завтрак к Ллойд Джорджу, был никто иной, как тот же д-р Вейцман, заставший своего хозяина «читающим Псалмы почти со слезами в глазах». После этого сионистский главарь наблюдал из окна исторического дома № 10 по Даунинг Стрит, как беснующаяся толпа несла премьера на плечах на благодарственный молебен в Вестминстерском аббатстве. Тут перед нами народные массы и их «менеджеры». Заметил ли кто-либо из толпы большую, круглую голову с бородатым лицом и тяжелыми веками вокруг глаз, наблюдавшую за ними из окна дома номер десять, по Даунинг Стрит?
          После этого Вейцман возглавил сионистскую делегацию на Версальской-мирной конференции 1919 года, где должен был быть установлен «новый мировой порядок». Он уведомил всемогущий «Совет Десяти», что «евреи пострадали от войны больше, чем какая-либо иная группа», ни одному из политиков 1919 года не пришло в голову возразить против этого оскорбления миллионов погибших из числа их соотечественников. В последний момент, однако, со стороны оппозиционного еврея, некоего Сильвера Леви из Франции, была сделана попытка их образумить. Он указал, что во-первых, Палестина — маленькая и бедная страна, где живут 600.000 арабов, и что евреи, с их более высоким жизненным уровнем, будут стараться их обобрать, что во-вторых, переселяться туда будут преимущественно русские евреи, известные своими революционными традициями, и что в-третьих, создание еврейского национального очага в Палестине создаст опасный прецедент двойной еврейской лояльности.
          Все три предостережения оказались буквально пророческими, но на мирной конференции 1919 года не-еврейские политики встретили их в штыки. Американский государственный секретарь Лансинг тут же поставил месье Леви на место, спросив д-ра Вейцмана: «Что Вы подразумеваете под еврейским национальным очагом?» Доктор Вейцман подразумевал, что полностью обеспечивая интересы неевреев, Палестина в конечном итоге станет столь же еврейской, кок Англия — английская». Дансингу этот на редкость двусмысленный ответ представился «абсолютно ясным»; Совет Десяти одобрительно закивал головами, и месье Леви, как и все протестовавшие евреи в течение 25 веков до него, потерпели поражение. Само собой разумеется, что ему разрешили выступить только для сохранения декорума беспристрастного обсуждения. Раввин Уайз, обеспокоенный «трудностями, которые мы встретили в Париже», заранее обеспечил сговорчивость президента Вильсона, сказав ему сугубо частным порядком: «Госполин президент, мировое еврейство в этот час нужды и надежды рассчитывает на Вас», чем месье Леви и все евреи, разделявшие его мнение, оказались на положении отлученных от церкви. Положив руку на плечо равви, Вильсон «спокойно и твердо сказал: «Не бойтесь, Палестина будет вашей».
          Был еще один человек, старавшийся предупредить то, что так легкомысленно подготовляли эти люди. Полковник Лоуренс любил семитов, он долго жил с арабами и поднимал их теперь на борьбу с их турецкими властителями. Он был также и другом евреев (Вейцман писал, что «его ошибочно считали антисемитом») и полагал, что «еврейский очаг», в первоначальном его смысле, как культурными центр, легко мог бы быть включен в состав объединенного Арабского государства, за которое он боролся.
          В Париже Лоуренс увидел, что там подготовлялось насаждение сионистского национализма, как бомбы замедленного действия среди сумятицы мелких арабских государств; это сломило его. Дэвид Гарнетт, издатель его известных «Писем» говорит: «Лоуренс одержал свои победы, подвергая опасности лишь малую горсточку англичан, и он одерживал их не для того, что бы прибавить новые провинции к нашей империи, но чтобы арабы, с которыми он жил и которых он любил, смогли стать свободными людьми, и для возрождения арабской культуры». Лоуренс жил этими надеждами во время своего «восстания в пустыне» и то же говорили ему те, кто послали его в Аравию. В начале Версальской конференции он «полностью владел своими нервами и был столь же нормален, как и любой из нас» (Дж. М. Кейнс). Он прибыл туда, поверив обещаниям президента Вильсона (в его «14-ти пунктах» от 8 января 1918 г.): «Народам под турецким владычеством должны быть обеспечены безусловная безопасность их существования и абсолютно независимые возможности автономного развития». Он не мог знать, что в этом заявлении не было ни одного слова правды, и что под влиянием своего окружения Вильсон давно уже втайне продался сионизму.
          После приведенного выше ответа Вейцмана Лансингу, одобренного Советом Десяти, предательство стало для Лоуренса очевидным и им овладели «горькое разочарование и чувство поражения в результате мирной конференции; направляясь туда, он вполне доверял намерениям Вильсона обеспечить арабским народам самоопределение; но он вернулся с конференции в полном отчаянии» (Гарнетт). Позже сам Лоуренс писал: «В этих бурных кампаниях (в пустыне) каждый из нас прожил много жизней, и мы не жалели себя, встречая хорошее и плохое; но, когда мы подошли к цели и занималась заря нового мира, старики снова вышли на сцену, отобрав у нос победу и переделав ее на знакомый им старый манер... Я хотел создать новую нацию, вернув миру потерянную культуру и дать двадцати миллионам семитов основы, на которых они могли бы строить сказочный дворец своих национальных мечтаний». Лоуренс был совершенно сломлен всем пережитым, но стал впоследствии одним из известнейших людей в мире. Присоединись он к лицемерам, — не было бы почестей, в вторых ему было бы отказано. Однако он отказался от своего военного чина, выбросил свои ордена и от стыда пытался даже отказаться от себя самого, записавшись под чужим именем, как простой солдат, в британскую авиацию. где его потом обнаружил один из усердных газетных корреспондентов. Этот последний период его жизни и закончивший его несчастный случай с мотоциклом выглядят, как самоубийство, напоминая нам похожий период в жизни и смерти министра обороны США Джеймса Форрестола после Второй мировой войны (1); Лоуренса также нужно отнести к числу мучеников истории.
          Ведущие политики тех дней дружно поддерживали сионистскую авантюру с помощью «нового международного порядка», который они намерены были установить любыми средствами, не взирая на человеческие страдания и унижение. Они расходились во взглядах почти по всем другим вопросам, т.ч. не успела окончиться война, как в Париже репутации известнейших людей стали лопаться как мыльные пузыри, а узы дружбы рвались, как гнилые веревки. Разрыв произошел и между президентом Вильсоном и его «второй личностью, моим независимым я» (столь же таинственное отчуждение разлучило и президента Рузвельта с его «вторым я», Гарри Гопкинсом, в конце следующей мировой войны).
          «Полковник» Хауз был на вершине славы. Премьер-министры, министры, послы и делегаты осаждали его в парижском отеле Крильон; в течение одного дня он дал 49 аудиенций этой высокопоставленной публике. Как-то французский премьер Клемансо зашел, когда Хауз сидел с Вильсоном; президента попросили на время удалиться, чтобы не мешать совещанию двух великих людей. Не исключено, что именно эти унижения в конце концов сломили Вудро Вильсона, пораженного в Париже смертельной болезнью (как и Франклин Рузвельт в Ялте, хотя Вильсон прожил после этого несколько дольше). С тех пор оба никогда больше не встречались и не имели никакой связи друг с другом. Хауз кратко записал в своем дневнике: «Разрыв с Вудро Вильсоном был и остается для меня трагической загадкой, тайной, которую теперь никто больше объяснить не может, т.к. он унес ее с собой в могилу».
          Иллюзии власти постепенно растворялись. В действительности эти люди никогда не обладали настоящей властью, будучи только орудием в чужих руках. В анналах истории остались их тени и, хотя парки и бульвары, названные в их честь, все еще носят их имена, лишь немногие помнят кем они были. Вильсон вернулся в Америку и скоро умер. Хауз был скоро также забыт, живя в одиночестве в своей Квартире на 35-ой улице в Нью-Йорке. Ллойд Джордж оказался в политической пустыне и смог лишь довести до окончательного упадка свою некогда славную либеральную партию: на протяжении одного десятилетия он стоял во главе четырех сменивших ее партий. Столь же забытый всеми Бальфур еще несколько лет одиноко бродил по аллеям Сент-Джемского парка. Они явно не смогли удовлетворить все пожелания своих наставников. Энергичные протесты в Америке вынудили Вильсона «категорически отвергнуть французские требования создания международных вооруженных сил под командованием Лиги Наций». Президенту пришлось вспомнить, что американская конституция не разрешает передачи суверенных прав страны в чужие руки. Самого худшего на этот раз удалось избежать, по крайней мере в том поколении. Тайным властителям, сохранившим свою власть в то время, как все эти «премьеры-диктаторы» и гибкие «администраторы» лишились даже ее подобия, пришлось ждать второй мировой войны, чтобы забрать в свои руки вооруженные силы народов. Лишь тогда им почти (но все же не совсем) удалось создать свою «лигу принуждения к миру» во всей полноте деспотической власти, к которой они стремились. В 1919 году им пришлось довольствоваться скромным успеем первого опыта — Лигой Наций.
          Соединенные Штаты не желали даже стать ее членом; американская общественность, обеспокоенная результатом войны и инстинктивно стремившаяся остаться в надежной гавани отказа от вмешательства в чужие дела, не хотела о ней даже слышать. Англия вошла в Лигу, но другие премьеры после Ллойд Джорджа отказались передать ей контроль над британскими вооруженными силами. Путь к «новому мировому порядку» того сорта, которого добивались Хауз и его суфлеры, оказался на время закрытым. Тем не менее, им все же удалось, используя Лигу Наций, пробить брешь в британском суверенитете, что повело к роковым последствиям, которые, возможно, еще окажутся непоправимыми. Под прикрытием Лиги Наций, сколь сомнителен ни был ее авторитет, британские войска были использованы, как телохранители сионистов, нацелившихся на Палестину. Для придания этой авантюре подобия законности, была изобретена система «мандатов», и выше было уже упомянуто, откуда она появилась. С ее помощью Лига Наций смогла поселить русских сионистов в Аравии, где они очень скоро проявили «революционные тенденции», предсказанные Сильвером Леви в 1919 году и ясно видимые всем в наше время. В 1919 году это было единственным достижением «нового мирового порядка», и по древнему правилу криминалистики «cui bono», т.е. кому это преступление пошло на пользу, нетрудно угадать авторов этой «идеи».
          Последующая глава нашей книги займется историей этих «мандатов», а также и того человека, который пытался им помешать.

Примечание:
1. Со времени написания этой книги выяснилось, что Форрестол стал жертвой заговора: убийцы проникли в палату морского госпиталя в Бетесда, где он лечился (при несомненном пособничестве «врачей»), оглушили его ударом по голове и выбросили из окна 16-го этажа на улицу. Печать немедленно подхватила версию о самоубийстве, вместе с легендой о «душевной депрессии», якобы его вызвавшей. См. Cornell Simpson, «The Death of James Forrestal, First Secretary of Defense», Belmont Mass., 1966.

Глава 34 КОНЕЦ ЛОРДА НОРТКЛИФФА           В течение трех лет после мировой конференции 1919 года приходилось находить поводы, чтобы продолжать держать британскую армию в Палестине, якобы для выполнения почетной миссии, фактически же для прикрытия дела, носившего характер геноцида. Эта весьма нелегкая проблема была успешно разрешена. Официальные документы раскрывают внушительную картину тайных манипуляций правительств великих держав с весьма гнусными целями: метод оказания «непреодолимого давления на международную политику» непрестанно совершенствовался на практике. После того, как Версальская конференция утвердила сионистские претензии на Палестину (списав тем самым со счета эмансипированных западных евреев, от имени которых пытался возражать Сильвен Леви), следующим шагом было расчленение Турецкой империи странами-победительницами на конференции в Сан Ремо в 1920 году. Эта конференция использовала хитроумный трюк, придуманный Вейцманом еще в 1915 году, предоставив Великобритании «мандат» на управление Палестиной. Протесты против этого предприятия заявлялись с самого начала и становились все громче, поскольку его истинный характер становился все более явным, но Бальфур заверил Вейцмана, что эти протесты «считаются не имеющими значения и разумеется не повлияют на уже окончательно принятые политические решения».
          Здесь перед нами снова одно из тех загадочных заявлений, столь часто повторявшихся впоследствии, что в одном только данном вопросе политика не должна быть, не может быть и никогда не будет изменена, причем национальные интересы, честь страны и все прочие соображения объявлялись не имеющими значения. Нам неизвестен ни один другой случай в истории, когда бы возможно было установить незыблемый принцип высшей государственной политики без учета собственных национальных интересов и консультации общественного мнения в какой-либо стадии данного вопроса. Ллойд Джордж был в Сан Ремо главным образом обеспокоен, как бы «мороз» мирного времени не хватил раньше срока, поставив под угрозу достижение поставленных тайных целей, сказав Вейцману: «Вам нельзя терять времени. Сегодня весь мир — как Балтийское море накануне замерзания. Пока еще оно в движении, но как только оно замерзнет, Вам придется биться головой об лед в ожидании второй оттепели». Правильнее было бы сказать «второй войны», и вероятно именно это Ллойд Джордж и имел в виду, говоря об «оттепели». Неудивительно, что конференция в Сан Ремо «подтвердила декларацию Бальфура и решение предоставить мандат Великобритании». После этого сионистам оставался только один шаг к достижению своей цели: Лиге Наций нужно было изобрести систему упомянутых «мандатов», наделить себя правом давать их другим, и затем «ратифицировать» британский мандат.
          Это и произошло, как будет показано, в 1922 г., но в течение трех лет протесты против этой сделки заявлялись всеми без исключения ответственными инстанциями или национальными группами, непосредственно ей затронутыми. Три силы всячески ее поддерживали: руководящие русские сионисты, «филосемиты» на высших постах, которых так «ненавидели», используя их, Хаим Вейцман, и те самые сентиментальные либералы, которые были столь язвительно охарактеризованы в «Протоколах». Против сделки ополчились авторитет и опыт в столь превосходящей силе, что будь этот вопрос иного характера, чем тот, которому тайно обязались служить наши «администраторы», он потерпел бы неизбежное поражение. Протесты были столь многочисленными, что мы перечислим их, прежде чем последовательно изложить их содержание. Протестовали: 1) палестинские арабы; 2) палестинские евреи; 3) главный сионистский лидер Америки, а также евреи-антисионисты Америки и Англии; 4) британские граждане и военные власти в Палестине; 5) британские и американские комиссии обследования; 6) значительная часть прессы, тогда еще свободная от закулисного контроля.
          1) Арабам было с самого начала ясно, что их ожидает, поскольку содержание Торы не было для них секретом. Хаим Вейцман заявил на мирной конференции: «Наш мандат — Библия», арабы же хорошо помнили «еврейского Бога» и его обещания погрома и вознаграждения: «Когда введет тебя Господь, Бог твой в землю, в которую ты идешь, чтобы овладеть ею, и изгонит от лица твоего многочисленные народы..., семь народов, которые многочисленнее и сильнее тебя; и предаст их тебе Господь, Бог твой, и поразишь их: тогда предай их заклятию и не вступай с ними в союз и не щади их» (Второзаконие VII, 1–2). Другими словами, сионизм и его поддержка Западом означали для арабов их уничтожение согласно предписанию «закона» двухтысячепятисотлетней давности, а последующие события 1948 года доказали реальность этой угрозы. В 1945 году король Ибн Сауд сказал президенту Рузвельту, что «вам пришлось с помощью двух мировых войн научиться тому, что мы знаем уже две тысячи лет», а в 1948 г. намерение дословно исполнить цитированное выше «предписание» было доказано действиями. Любопытно, что до этих событий даже евреи-антисионисты не могли представить себе, что действительно имелось в виду его дословное исполнение. В 1933 году известный еврейский деятель, Бернард Дж. Браун, справедливо указав на цитированный выше отрывок из Второзакония, как на причину арабских опасений, добавил однако, что «конечно, некультурные арабы не понимают, что современный еврей не принимает Библию буквально и не может быть столь жестоким по отношению к другим людям, но они подозревают, что если евреи основывают свои претензии на Палестину на исторических правах на эту землю, то они могут делать это только на основании Библии, арабы же толкуют ее буквально». Мистеру Брауну в Чикаго явно не было ничего известно о хазарах.
          В 1920 году арабов не обмануло публичное обязательство Бальфура (в его декларации), что их «гражданские и религиозные права» будут обеспечены. Не поверили они и публичному обязательству президента Вильсона (в его знаменитых 14 пунктах), что им будет обеспечена «несомненная безопасность» и «абсолютно независимая возможность автономного развития». Если они и не знали точно, то они во всяком случае подозревали, что Бальфур, Ллойд Джордж и Вильсон втайне обещали сионистам всю Палестину. Зная Тору, они столь же мало поверили публичному выступлению Уинстона Черчилля в 1922 году, который, будучи тогда министром колоний, заявил: «Были сделаны безответственные заявления о намерении создать чисто еврейскую Палестину. Было даже сказано, что Палестина станет столь же еврейской, как Англия — английская (прямой упрек Вейцману). Правительство Его Величества считает все такие намерения немыслимыми и не ставит себе подобных целей. Оно никогда не имело в виду, чтобы арабские население, язык и культура в Палестине исчезли или перешли под чужое господство» (во время Второй мировой войны, сначала как премьер-министр, а затем как лидер оппозиции, Черчилль, тем не менее, поддерживал то, против чего он выступал раньше).
          2) Местные еврейские общины в Палестине (чьим мнением никто не интересовался в продолжение всех этих событий) всегда были ярыми противниками сионизма. Вейцман был почти единственным среди сионистов и связанных с ними западных политиков, кто имел некоторое представление об этих настоящих палестинских евреях, раз или два коротко посетив Палестину: по его словам, большинство его сионистских коллег из России не имели о них ни малейшего представления». В эти годы (1916–1922) сионистские лидеры с удивлением впервые узнали, что палестинские евреи считают их «язычниками, нечестивыми, бессердечными и злонамеренными невеждами». Разумеется, Вейцман заботился исключительно об их благе (не спрашивая, однако, их мнения): «мы всего лишь хотели сделать их жизнь немного более современной и удобной»; однако, он «пришел в ужас обнаружив, сколь чуждыми мы для них остались». Он дисквалифицирует их, как отсталых чудаков, засыпавших еврейские организации в Америке назойливыми жалобами на сионистов, причем «добрых 90 процентов» их писем были резко враждебными. Любопытно также, что о содержании этих писем Вейцман узнал от британского цензора, который, нарушив свой долг, показал их ему. Политиками в Париже и Сан Ремо эти протесты населения Палестины, как еврейского, так и арабского, попросту игнорировались.
          3) В 1919 году уже упоминавшийся нами Луис Брандейс посетил ту территорию, которая в течение 20 лет была объектом его «возродившегося» интереса к иудаизму. Непосредственное знакомство с дотоле неизвестной страной жестоко его разочаровало, и он пришел к заключению, что «поощрять иммиграцию было бы ошибкой». По его мнению, Всемирную сионистскую организацию нужно было, если не распустить вообще, то сильно сократить, а ее будущую деятельность ограничить более скромной целью создания «еврейского очага» с помощью сионистских организаций в разных странах. Фактически это привело бы к созданию еврейского культурного центра в Палестине, состоящего разве что из университета, академий и несколько более многочисленных сельскохозяйственных поселений с возможностями для иммиграции небольшого количества евреев, которые действительно пожелали бы переселиться в «страну предков».
          Это означало отказ от концепции отдельной еврейской национальности, символизируемой еврейским государством, и было, следовательно, изменой сионизму. По словам Вейцмана, это было возрождением старой пропасти между «востоком» и «западом», между «Ostjuden» и эмансипированными западными евреями, между «Вашингтоном» и «Пинском» (намек на Пинскера, автора Неоднократно цитированной нами фразы о «непреодолимом давлении на международную политику», здесь далеко не случаен). Местечковые сионисты справились с Брандейсом так же легко, как и с Герцлем в 1903–4 гг. Брандейс выступил с вышеупомянутым предложением на Кливлендском съезде американских сионистов в 1921 г. Вейцман, выступил против этого предложения, настаивая на создании «национального фонда» (другими словами, самозванное правительство еврейской нации собиралось облагать обязательным десятинным налогом всех членов сионистской организации), а также национального бюджета». Слабость позиции Брандейса заключалась в том же, в чем состояла и слабость Герцля в 1903 г.: правительства западных держав были уже связаны обязательствами по отношению к сионистам из России. Съезд, если он вообще был кем-то избран, представлял не более, чем одну десятую американских евреев; как и следовало ожидать, он поддержал доктора Вейцмана, а доктор Брандейс потерпел поражение.
          4) В Палестине британские военные и гражданские власти стояли перед навязанной им непосильной и заведомо безнадежной задачей. Их опыт в управлении колониальными территориями был несравним с опытом администраторов других стран, и как этот опыт, так и их собственный инстинкт предупреждали их об опасности палестинского предприятия. Они знали, как нужно управлять страной на благо ее населения, и обладали в этой области практическим опытом. Для них было ясно, что ни одной территорией невозможно хорошо управлять, ни даже просто поддерживать в ней порядок и спокойствие, если ее наводнят чуждые ей иммигранты, а местное население будет принуждено это терпеть. Их протесты также посыпались в Лондон, но они игнорировались до самого конца, тридцать лет спустя. Что касается арабов, то им горькая истина была ясна с самого начала, и они уже с 1920 г. стали оказывать ожесточенное сопротивление в форме бунтов, восстаний и т.п.; это сопротивление никогда не прекращалось и явно не прекратится, пока причиненная им несправедливость не будет исправлена, или пока все они не окажутся в положении постоянных пленников за колючей проволокой и под вооруженной охраной.
          5) Поскольку «ведущие политики» (каких любил характеризовать Вейцман) в Лондоне и Вашингтоне любой ценой решили водворить сионистов в Палестине, несмотря ни на какие протесты, мнения и советы, историку до сих пор остается непонятным, с какой целью президент Вильсон и премьер Ллойд Джордж посылали комиссии для обследования проданной ими по дешевке страны. Если они ожидали от них ободряющих сообщений (вроде совета сэра Генри Вильсона о «распутице» в 1918 году на западном фронте), то им пришлось разочароваться, поскольку все обследователи лишь подтверждали то, что говорили о положении на местах арабы, местные евреи и служившие там англичане. Посланная президентом Вильсоном в 1919 году «комиссия Кинг-Крейна» констатировала, что практически сионисты намерены лишить собственности и права владения ею всех нееврейских жителей Палестины», добавив разъяснение: «путем всех форм скупки»; более опытные в деле британские офицеры указали этой комиссии, что «проведение сионистской программы может быть осуществлено только силой оружия». Посланная Ллойд Джорджем в 1921 г. «комиссия Хэйкрафта» доложила, что настоящая причина начавшихся тогда в Палестине беспорядков кроется в обоснованном опасении арабов, что сионисты намерены господствовать в стране.
          6) Однако больше всего сионистским амбициям мешали сообщения печати о том, что происходило в Палестине, и критические по отношению к сионизму редакционные комментарии. До войны 1914–1918 гг. американскому и британскому правительствам, прежде чем пойти на рискованные предприятия, всегда приходилось считаться с общественным мнением, черпавшим информацию из объективных сообщений печати. Разложение печати (предсказанное, как мы помним, «Протоколами») началось с введения цензуры во время Первой мировой войны; усиление закулисных влияний было нами показано на примерах полковника Репингтона, Гвинна и Роберта Вильтона в 1917–1918 гг.; опытным корреспондентам приходилось уходить в отставку или начинать писать книги, потому что их репортажи игнорировались, пропадали или просто не печатались; редактор, печатавший правдивое сообщение без предварительного разрешения цензуры, рисковал судебным преследованием.
          В 1919–1922 гг. военная цензура, естественно, кончилась, и газеты в своем большинстве стали возвращаться к прежней практике правдивого репортажа и объективного комментирования сообщаемых фактов. Этим был восстановлен прежний контроль за правительственной политикой, который, если бы он мог продержаться, несомненно расстроил бы сионистские планы, осуществление которых в условиях общественного контроля было невозможно. В этот решающий момент, когда т.н. «мандат» еще не был «ратифицирован», все будущее сионизма зависело от подавления им критической информации газет и их комментариев. Именно в этот период произошло событие, обеспечившее нужный результат. В силу его громадного влияния на будущее и его совершенно исключительного характера, это событие (на которое указывает название данной главы) заслуживает подробного описания.
          На этой стадии развития событий, положение дел в Англии имело для заговорщиков (напомним, что как Вейцман, так и Хауз сами употребляли это слово) первостепенное значение, и именно в Англии на их пути стоял энергичный Нортклифф, пользовавшийся исключительным влиянием. До получения титула он был известен, как Альфред Хармсворт, солидный мужчина, с наполеоновской челкой на лбу, владелец двух весьма популярных ежедневных газет, многих журналов и других периодических изданий, а кроме того главный совладелец самой влиятельной газеты в мире, лондонского «Таймса». Благодаря этому он обладал возможностью ежедневно непосредственно обращаться к миллионам людей и, хотя он был также и незаурядным коммерсантом, но прежде всего он был по своему характеру идеалом редактора, отважным и настойчивым патриотом. В том, что он начинал или защищал, он мог быть прав или неправ, но он был независим и неподкупен. До некоторой степени он напоминал американцев Рандольфа Херста и полковника Роберта Мак Кормика, другими словами он готов был сделать многое для роста тиража своих газет, но только в пределах приличия и национальных интересов, никогда не опускаясь до богохульства, порнографии, клеветы или подстрекательства. Его нельзя было запугать, и он был большой силой в стране.
          Лорд Нортклифф дважды показал себя противником сионистского заговора. В 1920 г. по его почину «Таймс» напечатал уже упоминавшуюся нами статью о «Протоколах». Она была озаглавлена «Тревожная брошюра о еврейской опасности, требующая детального расследования», и кончалась словами: «Весьма желательно беспристрастное расследование этих т.н. документов и истории их появления... Мы не можем пройти мимо этого дела без расследования и оставить влияние такого документа без контроля». В 1922 году лорд Нортклифф посетил Палестину в сопровождении журналиста Джеффриса (позже написавшего книгу «Палестина и ее действительность», до сих пор являющуюся классическим источником информации о том времени). Это было совместным предприятием совершенно иного рода, чем прежние труды редакторов «Таймса» и «Манчестер Гардиан», писавших статьи о Палестине, не выезжая из Лондона советуясь с сионистским главарем Вейцманом. Лорд Нортклифф пришел на месте к тем же выводам, что и все другие беспристрастные наблюдатели: «Мне кажется, что мы недостаточно продумали вопрос, обещав Палестину как очаг для евреев, несмотря на то, что 700.000 мусульманских арабов живут там и владеют этой страной... Среди здешних евреев, по-видимому, господствовало мнение, что вся Англия предана делу сионизма и полна энтузиазма в желании помочь им; я сказал им, что это вовсе не так, и что им надо остерегаться истощать терпение нашего народа тайным ввозом оружия для борьбы с 700.000 арабов... Палестине грозят серьезные беспорядки... евреям здесь не говорят правду, но они услышали ее от меня».
          Сказав правду, лорд Нортклифф совершил второй смертный грех: уже ранее он заглянул в запретную комнату, потребовав расследовать происхождение «Протоколов». Более того, он смог опубликовать эту разоблачительную документацию в своих массовых органах с громадным тиражом, став опасным для заговорщиков человеком. Немедленно перед ним встало препятствие в лице Викхэма Стида, главного редактора «Таймса», преданность которого делу сионизма была особо отмечена Вейцманом. Ахиллесовой пятой лорда Нортклиффа в этой борьбе было то, что ему хотелось напечатать правду о Палестине в «Таймсе», хотя он не был единственным владельцем газеты, будучи лишь главным ее совладельцем. В результате, принадлежавшие ему газеты опубликовали его серию статей о Палестине, но «Таймс» напечатать их отказался. Викхэм Стид, хотя он неоднократно распространялся в прошлом о судьбах Палестины, отказался туда поехать, как и предоставить страницы газеты антисионистской аргументации. Эти факты и все последующее описано (опять таки с неожиданной откровенностью) в «Официальной истории Таймса», изданной в 1952 году. В ней сообщается, что Викхэм Стид «уклонился от поездки в Палестину, когда лорд Нортклифф предложил ему туда поехать; в ней также отмечено «бездействие» Викхэма Стида в ответ на телеграфную просьбу лорда Нортклиффа поместить «передовую статью с критикой позиции Бальфура по отношению к сионизму». В последующем изложении читателю следует обратить особое внимание на даты.
          Статья о «Протоколах» была напечатана в «Таймсе» в мае 1920 года. В начале 1922 года лорд Нортклифф посетил Палестину, написав ряд упомянутых статей. После того, как его требование опубликовать их было игнорировано редактором «Таймса», он выехал 26 февраля 1922 года обратно в Европу. Возмущенный самовольным поведением редактора, Нортклифф выступил с резкой критикой его действий на редакционной конференции 2 марта 1922 года. Нортклифф потребовал, чтобы Стид ушел в отставку, и был немало удивлен, что несмотря на такую критику, Стид остался на своем посту. Мало того, вместо того, чтобы уйти в отставку, Стид решил «заручиться советом юристов по вопросу, какая провокация достаточна с его стороны, чтобы быть незаконно уволенным». Для этого он обратился к личному юрисконсульту самого лорда Нортклиффа (7 марта 1922 г.), который информировал его, что Нортклифф «помешан», «неспособен к ведению дел» и, судя по его виду, «проживет недолго», посоветовав редактору не покидать своего поста. Стид поехал в По, во Францию, где он встретился с Нортклиффом, и со своей стороны уведомил директора «Таймса» (31 марта 1922 г.), что лорд Нортклифф «сходит с ума».
          Диагноз «помешательства» исходил от редактора, которого Нортклифф хотел уволить, и поэтому важно знать мнение незаинтересованных лиц. 3 мая 1922 года Нортклифф присутствовал в Лондоне на прощальном обеде в честь уходившего на пенсию редактора одной из больших газет и «был в превосходном состоянии». 11 мая 1922 г. он произнес, «превосходную и убедительную речь» на собрании Имперского союза печати, и большинство тех, кто считал его ненормальным (!) убедились в своей ошибке. Несколько дней спустя Нортклифф телеграфно потребовал от управляющего «Таймсом» оформить увольнение редактора. Управляющий не увидел в этом требовании ничего «ненормального» и «не обнаружил никаких сомнений относительно здоровья Нортклиффа». Другой директор, в то же время имевший с ним дело, также «считал, что он проживет по меньшей мере столь же долго, как и он сам» и «не заметил ничего необычного ни в поведении Нортклиффа, ни в его виде» (24мая 1922 г.). 8 июня 1922 г. лорд Нортклифф попросил из Булони Викхэма Стида встретиться с ним в Париже; встреча состоялась 11 июня и Нортклифф сообщил Стиду, что он намерен взять руководство газеты в свои руки. 12 июня они выехали в Эвиан-ле-Вен, причем Стид скрытно посадил в поезд оставшегося неизвестным «врача», сопровождавшего их до швейцарской границы. По прибытии в Швейцарию был приглашен также не названный по имени «блестящий французский невропатолог», который в тот же вечер «засвидетельствовал помешательство» лорда Нортклиффа. На этом основании Викхэм Стид послал телеграфное распоряжение в «Таймс» не печатать ничего посылаемого Нортклиффом и не придавать значения ничему, что бы от него ни поступало; 13 июня 1922 года Стид уехал и никогда больше с тех пор с Нортклиффом не встречался.
          18 июня 1922 г. Нортклифф вернулся в Лондон и был немедленно отстранен от всякого контроля над своими предприятиями и даже от связи с ними (в особенности с «Таймсом», причем его телефон был отключен). Управляющий установил полицейский пост у входа в редакцию, чтобы не дать Нортклиффу войти в помещение. Согласно «Официальной Истории», все это делалось на основании освидетельствования в чужой стране (Швейцарии) неизвестным по имени (французским) врачем. 14 августа 1922 г. лорд Нортклифф скончался в возрасте 57 лет, причем причиной смерти был установлен язвенный эндокардит. После панихиды в Вестминстерском аббатстве он был похоронен в присутствии большой траурной толпы журналистов и издателей. Такова история, почерпнутая нами из официальной публикации. В то время она была известна только очень узкому кругу лиц; в «Официальной истории Таймса» все это было напечатано лишь 30 лет спустя, но будь оно опубликовано в 1922 году, наверняка появилось бы много недоуменных вопросов. Вряд ли можно привести другой пример, когда влиятельный и богатый человек был бы устранен подобным образом, в особенности при столь загадочных обстоятельствах.
          Автор этих строк теперь впервые приступает к повествованию в качестве непосредственного свидетеля происходивших событий. В 1914–18 гг. он был одним из миллионов ни о чем не подозревавших участников войны, начав понимать ее истинный смысл лишь иного позже. В 1922 году он на время оказался внутри узкого круга описанных здесь событий, хотя и не принадлежал к нему; автор видит себя с глазу на глаз с (якобы умиравшим) лордом Нортклиффом, не имея понятия ни о сионизме, ни о Палестине, ни о «Протоколах», ни о любом другом из того, против чего предостерегал Нортклифф. Свидетельство автора может представить некоторый интерес, хотя ему трудно судить самому о его ценности. В том самом 1922 г. автор был молодым человеком, вернувшимся с фронта, искавшим себе места под солнцем и поступившим для этого на службу в редакцию «Таймса». Ему поручили сопровождать лорда Нортклиффа в Булонь в качестве секретаря в ту первую неделю июня 1922 г., когда Нортклифф собирался взять на себя редакторство газеты, уволив Викхэма Стида. Было сказано, что это весьма необычный человек, чьи указания должны немедленно выполняться. Вероятно поэтому все, что делал Нортклифф, казалось автору выражением этой необычной натуры, но у него не возникло ни малейших иных подозрений, хотя он имел с ним дело за неделю до того, как он был «освидетельствован» и фактически посажен под замок.
          О всякого рода психических «ненормальностях» автор не имел тогда ни малейшего представления, а поэтому специалисты вероятно не придадут его свидетельству большого значения. Как бы то ни было, поведение Нортклиффа было именно таким, как его характеризовали люди, работавшие с ним в течение многих лет, за одним только исключением: лорд Нортклифф был убежден, что его жизнь в опасности и несколько раз говорил об этом автору, а именно о том, что его отравляют. Если это само по себе — сумасшествие, то тогда он был сумасшедшим; но в таком случае многие жертвы отравления также умерли от сумасшествия, а не от того, чем их напоили или накормили. Если же это было правдой, то тогда о ненормальности не могло быть речи. Было ясно, что у такого человека могли быть опасные враги, но о враждебности с какой-либо определенной стороны автор в то время не догадывался. Опасения за свою жизнь несомненно вселяли Нортклиффу подозрения в отношении окружающих, но и в этом случае, если у него для этого имелись основания, никаким сумасшествием это быть не могло. Все это легко могло бы быть проверено и установлено с полной достоверностью, если бы только такая проверка могла быть произведена при свете дня.
          Автор — не судья происшедшему, и он может только засвидетельствовать, что он видел и думал в то время, будучи молодым человеком, знавшим об окружавшем его немногим больше, чем младенец знает о форме земного шара. По возвращении в Лондон его допрашивал о состоянии здоровья лорда Нортклиффа брат последнего, лорд Ротермир, и один из ближайших сотрудников Нортклиффа, сэр Джордж Саттон. Мысль о возможной ненормальности видимо уже была к тому времени им внушена («освидетельствование» последовало вскоре за этим) и сказывалась в их вопросах, но и тогда у автора не возникло ни малейших подозрений в этом смысле, хотя он был одним из последних, видевших Нортклиффа до «обследования» и последовавшего за ним устранения его от дел. Это также осталось автору совершенно неизвестным, он не знал об этом ни в то время, ни еще много лет спустя, столь тайно все это было сделано. Хотя он прослужил в «Таймсе» 16 лет, он узнал о «сумасшествии» Нортклиффа и его «освидетельствовании» только 30 лет спустя, прочитав «Официальную Историю». К этому времени, однако, автор уже сам увидел к каким последствиям повела история, непосвященным зрителем которой он был в свои тогдашние 27 лет. (1)
          Так Нортклифф оказался за бортом, устраненный от руководства своими газетами в решающий период времени, предшествовавший ратификации в Лиге Наций «мандата», который закрепил палестинскую сделку, предоставив нашему поколению расхлебывать ее последствия. Критическое обсуждение этой проблемы на страницах массовой печати с большим тиражом могло бы изменить весь ход событий. После смерти лорда Нортклиффа появление в «Таймсе» передовицы с критикой «позиции Бальфура по отношению к сионизму» стало уже невозможным. Начиная с этого времени, подчинение печати методами, описанными в «Протоколах», становится все более явным, достигнув в настоящее время положения, при котором правдивый репортаж и беспристрастное комментирование всего связанного с еврейским вопросом давно уже канули в прошлое.
          Лорд Нортклифф был отстранен от дел и фактически посажен под домашний арест 18 июня 1922 года. 24 июня в Лондоне собрался Совет Лиги Наций; не опасаясь более общественной критики на страницах газет, он снабдил Англию «мандатом», разрешавшим ей оставаться в Палестине и водворять там сионистов с помощью оружия (мы описываем события, какими они оказались в конечном итоге; публике все это преподносилось в то время, разумеется, в совершенно ином виде). В этих условиях «ратификация мандата» была простой формальностью. Вся предварительная работа по составлению документа и обеспечению его утверждения, была проделана заранее министерскими чиновниками по указаниям Хаима Вейамана и им самим в министерских прихожих многих столиц мира. Члены «комиссии» полковника Хауза составили в свое время устав Лиги Наций; Вейцман, Брандейс, раввин Стефен Уайз и их сотрудники составили декларацию Бальфура; теперь предстояло составить третий документ первостепенной важности, к тому же такой, какого до тех пор не знала история. Вейцман не забывает почтить комплиментом тогдашнего британского министра иностранных дел, лорда Керзона, но особо отмечает, что «на нашей стороне нам была обеспечена ценная помощь г-на Вена Когана... одного из способнейших составителей законопроектов в Америке». Другими словами, американский еврей (Коган сыграл важную роль в значительно более поздних стадиях этого процесса) составил документ, на основании которого «новый мировой порядок» стал диктовать британскую политику и решать использование британских войск и судьбы Палестины.
          Роль лорда Керзона ограничивалась его стараниями смягчить условия «мандата», и ему удалось добиться незначительных изменений, хотя в конечном счете они не сыграли существенной роли. Талантливый государственный деятель (но не политик) с внешностью, напоминавшей римских императоров, Керзон был «полностью лоялен к политике, принятой на основе декларации Бальфура» (Вейцман), хотя и было известно, что лично он вовсе не одобрял проекта, который ему по долгу службы приходилось проводить в жизнь (возможно, что это и было причиной того, что он не стал премьер-министром, для чего у него были все данные). Ему удалось вычеркнуть из проекта только одно слово. Господа Вейцман и Коган хотели начать проект словами: «Признавая исторические права евреев на Палестину...», на что Керзон возразил: «С такой формулировкой я вижу Вейцмана приходящим ко мне каждый день с заявлением, что он имеет право делать в Палестине то одно, то другое, то третье! Я этого не могу допустить». Так «исторические права» превратились в «исторические связи» — тоже обман, но меньшего калибра; лорд Керзон был человеком образованным и разумеется не верил, что хазары из России имели какие-либо исторические связи с Аравийским полуостровом.
          Пока вырабатывался проект резолюции, доктор Вейцман отравился в очередное международное турне для обеспечения «нового международного порядка», для чего ему нужно было, чтобы все члены Совета Лиги Наций проголосовали за «мандат». Его первый визит был к итальянскому министру иностранных дел, некоему синьору Шанцеру, который сказал ему, что Ватикан очень обеспокоен судьбой зала Тайной Вечери в Иерусалиме под властью сионистов. В тоне, обычном для его единоверцев, когда они говорят о чужих святынях, Вейцман небрежно ответил: «Мои познания в церковной истории видимо недостаточны; я не ожидал, чтобы итальянцам была так важна зала Тайной Вечери». В 1950 году сионисты открыли в нижнем этаже того же здания «Подвал Катастрофы» для еврейских паломников. Надпись у входа гласила: «Лицам со слабыми нервами вход воспрещен». Главный раввин Южной Африки писал после осмотра подвала: «Здесь делается все, чтобы поощрять и развивать этот новый культ Сионской горы, создать суррогат Стены Плача и дать новый эмоциональный выход народным религиозным чувствам. Во всем этом есть что-то не-еврейское, относящееся скорее к суеверию, чем религиозному верованию... Я содрогаюсь при мысли о том, какое впечатление произведут эти совершенно недостоверные легенды (о чудесных исцелениях) на простых, благочестивых и суеверных евреев Йемена. Уж не собираются ли создать здесь еврейский Лурд? Надеюсь, что нет, но все это внушает опасения».
          Доктор Вейцман сумел успокоить синьора Шанцера и уехал с уверенностью в итальянской поддержке. Впоследствии это превратилось в рутину, и все «голосования» в Лиге Наций (а затем и в ООН) по важным вопросам подготовлялись заранее тем же методом предварительной обработки, закулисных встреч и уже знакомого нам «непреодолимого давления». Продолжая свое турне, Вейцман прибыл в Берлине, где он встретился с известным министром Веймарской республики, евреем д-ром Вальтером Ратенау, настроенным непримиримо враждебно по адресу сионизма. Он «критиковал все попытки превратить германских евреев в инородное тело на песках Бранденбурга: это было все, что он мог увидеть в сионизме» (Вейцман). Впрочем, вскоре после этого Ратенау был убит, т.ч. дело эмансипированных евреев Запада лишилось еще одного влиятельного защитника.
          Своими поездками и визитами, Вейцман сумел заранее обеспечить себе для голосования на заседании Совета все голоса, кроме двух: Испании и Бразилии. Он явился в Лондоне к представлявшему Испанию знатному сановнику и заявил ему, что «теперь Испания имеет возможность частично выплатить евреям свой старый долг. Зло, в котором Ваши предки повинны по отношению к нам, может быть теперь частично искуплено». (2)
          Вейцман весьма дипломатично дважды употребил слово «частично». Его собеседник обязан был, разумеется, служить современной Испании, а не искупать грехи прошлого, но впал в тот же соблазн, что в свое время Бальфур, поверив в некий неопределимый «долг» Испании по отношению к евреям (причем его гость без всяких к тому полномочий изображал себя представителем всего еврейства), а также в то, что пренебрегая интересами и надеждами арабов в Палестине, он сможет (частично) этот «долг» покрыть. В свете нормальной человеческой логики, этот разговор походил на беседы тронувшихся персонажей из «Алисы в Стране Чудес». Как бы то ни было, испанский представитель обещал Вейцману испанский голос за его проект, а заодно, для полноты уплаты «долга», еще и голос Бразилии, т.ч. ряды поддакивавших сионистам были успешно заполнены. Даже Вейцману (в его воспоминаниях) не было вполне ясно, был ли он обязан таким успехом своего визита собственному красноречию, или же скорее соответственному давлению на испанского представителя из Мадрида.
          В Англии была в этот решающий момент сделана еще одна, последняя, попытка помешать британскому участию в сионистском предприятии. Лорды Сайденхэм, Ислингтон и Раглан выступили в верхней Палате против «мандата», проведя значительным большинством голосов резолюцию за аннулирование декларации Бальфура. Однако, Палата лордов давно уже была лишена прежней власти и имела право только заявлять протест; Бальфур, вскоре также ставший лордом, тут же успокоил Вейцмана: «Какое значение может иметь резолюция нескольких глуповатых лордов?»
          После описанной закулисной подготовки смогла быть разыграна сцена заседания в Лондоне, 24 июля 1922 года. Совета Лиги Наций, и «все прошло совершенно гладко, когда Бальфур поставил на повестку дня вопрос о ратификации палестинского мандата». Без единого голоса против, Англии было выдано разрешение оставаться в Палестине и обеспечить вооруженную охрану прибывающим туда сионистам. Выданные одновременно «мандаты» Англии на Ирак и Трансиорданию, и Франции на Сирию вскоре прекратили свое действие после того, как эти территории стали независимыми государствами. Некоторые другие страны получили «мандаты» на территорию колоний и океанских островов, которые со временем фактически стали их собственностью. Эти прочие «мандаты» с самого начала были фикцией, имевшей целью обеспечить приличную компанию для иных, менее почтенных «мандатов». Во всем этом спектакле один только палестинский «мандат» продолжал действовать, пока достаточное число сионистов не было в изобилии снабжено оружием, после чего мандат был отменен, а страна передана вторгнувшимся в нее захватчикам, имевшим возможность держать ее силой оружия. Впоследствии ООН, по понятным причинам, не воскресила понятия «мандата», заменив его для тех же целей словом «опека», служащим ширмой для передачи территорий из одних рук в другие при сохранении подобия законности в рамках «международного права».
          Так в 1922 году Англии было навязано предприятие, никогда не ставшее предметом общественной дискуссии и взвалившее на нее в продолжении последовавших трех десятилетий растущие государственные расходы. Вскоре и Америка оказалась вовлеченной в ту же историю, хотя и ее общественность также не замечала этого в течение 30 лет, как не имела о том понятия и раньше.
          После смерти президента Вильсона демократическая партия больше не была у власти. В Белом Ломе сидел новый президент, Гардинг, и страной правили республиканцы, пришедшие к власти в результате глубокого разочарования общественности результатами войны и всеобщего желания отделаться от каких бы то ни было обязательств и «вмешательств» за океаном. Страна не желала иметь ничего общего ни с Лигой Наций, ни с ее загадочной активностью во всем мире. Республиканцы впутали однако свою республику в ту же историю, которыми она была в свое время обязана демократам. Судя по всему, партийные заправилы, эти архитекторы народных бедствий, сочли нужным соревноваться с демократами за благоволение тех самых влиятельных закулисных групп и управляемых ими «колеблющихся избирателей», которые описал «полковник» Хауз в своих дневниках и романе. В июне 1922 года накануне того, как в Лондоне Совет Лиги Наций наградил Великобританию палестинским «мандатом», объединенное заседание обеих палат американского Конгресса приняло резолюцию, почти дословно повторявшую декларацию Бальфура 1917 года. После этого сионистская петля снова оказалась туго затянутой на шее американской государственной политики, и хотя избиратели этого еще долго не замечали, стало фактически безразличным, какая из обеих партий выходила победительницей на выборах.

Примечания:
1. Эти подробности о смерти одного из наиболее выдающихся общественных деятелей своего времени, которого они единодушно характеризуют как «самого успешного газетного издателя в истории британской печати» и «основателя современного журнализма», англо-американские справочники и энциклопедии обходят молчанием или сообщают по этому вопросу весьма невразумительные данные. «Новая Британская Энциклопедия» заканчивает статью о Нортклиффе (изд. 1983 г., T.VII, стр.401): «В последние годы его жизни он стал жертвой мании величия, повредившей его способностям суждения и приведшей в конечном итоге к коллапсу незадолго до смерти (ultimately led to the breakdown that preseded his death). В «Британской .Энциклопедии» (изд. 1962 г., т.16. стр.527–528) стоит: «Он был уничтожен природой собственного успеха (?)... став жертвой мании величия, нарушившей уравновешенность его суждений... Умер в Лондоне от язвенного эндокардита».
          Как известно, «мания величия» не принадлежит к числу органических заболеваний, могущих вызвать скорую смерть; иначе, напр. Сталину пришлось бы избавить Россию и человечество от своего существования самое позднее в конце 30-х годов. Установить подобное заболевание на основании одного единственного освидетельствования совершенно невозможно, если дело не идет о долговременном пациенте сумасшедшего дома. Язвенный эндокардит — тяжелое сердечное заболевание, не поддававшееся лечению до появления антибиотиков — ни в какой связи с «манией величия» стоять не может. Кроме того, без вскрытия трупа, которого произведено не было (если верить Д. Риду, по весьма понятным причинам), установить это заболевание, как причину смерти, еще и в наши дни невозможно. «Американская Энциклопедия» (изд., 1968 г., т.20. стр. 454) заканчивает столбец, посвященный Нортклиффу, следующими словами: «Несмотря на ухудшение здоровья (growing ill health) после войны, лорд Нортклифф продолжал активно интересоваться мировой политикой почти до самой смерти (up to a short time before his death)», обходя подробности молчанием.
2. Вейцман имел в виду изгнание евреев из Испании в 1492 г. Причиной тщания было, прежде всего, что в период 800-летнего господства мавров (арабов) в Испании управление страной было ими передано евреям, в свое время способствовавшим вторжению путем шпионажа и прямой измены. Арабское господство над христианским населением было, таким образом, в глазах последнего, фактически еврейским (см. главу 17); после окончательной победы над маврами в 1492 году неудивительно, что изгнанию подверглись не только иноверческие завоеватели, но и их верные пособники.
          Второй причиной было то, что даже в той части Испании, из которой мавров удалось вытеснить ранее или куда они не дошли, евреи столь жестоко эксплуатировали население (пользуясь своим привилегированным положением, главным образом как сборщики податей, и одновременно задабривая королевский двор и дворянство займами и подарками), что король Фердинанд и королева Изабелла Католические стояли перед угрозой народного восстания и жестокого еврейского погрома во всей стране. Третьей причиной изгнания была подрывная деятельность т.н. марранов, т.е. евреев, для вида принявших христианство (что не только разрешается, но поощряется Талмудом, если это идет на пользу еврейству) и заполнивших руководящие должности в стране, включая церковную иерархию. Еврейские историки в наше время (Сесиль Рот, см. библиографию) открыто признают, что «крещения» были лишь показными и что марраны в своем громадном большинстве продолжали исповедывать иудаизм с его поношением христианства. Главной задачей инквизиции была борьба с этими злоупотреблениями, которые в Испании и Португалии приобрели размеры и характер национального бедствия. Все это было давно известно и в 1922 г., но особо убедительно показано в на редкость обстоятельном и объективном, трехтомном труде современного испанского историка Julio Саго Baroja, «Los Judios en la Espana Modema у Contemporanea», 2-ое изд. Мадрид, 1978 г., до сего времени не переведенного ни на один из иностранных языков по причинам, становящимся ясными при чтении книги Дугласа Рида.

Глава 35 НАЦИОНАЛЬНЫЙ ОЧАГ           В течение десяти лет после того, как английскому народу был навязан палестинский «мандат», международной пропагандой поддерживался тезис, будто бы т.н. «еврейский национальный очаг» в Палестине будет, под зашитой Англии, всего лишь «культурным центром» иудаизма, не представляющим для арабов никакой угрозы: своего рода иудейской Меккой, с университетом, библиотекой и земледельческими поселениями. (Прим. пеpeв.: Для обозначения Палестины, как территории будущего сосредоточения евреев, в декларации Бальфура был не без умысла употреблен не поддающийся точному определению термин «national home», под которым можно понимать «национальный центр», «очаг поселения», «родимую землю» и все, что угодно, вплоть до «национального государства», о котором, однако, по понятным причинам конкретно не говорилось. В переводах на другие языки этот термин имеет столь же расплывчатое и поддающееся любому толкованию значение: «fоуег national» (франц.), «Heimstatte» (нем.) и т.д. В нашем переводе мы приняли французский термин «национального очага», т.к. английское название настоящей главы, «National Home», трудно поддается переводу на русский). Это не обмануло арабов, прекрасно понимавших, что они стали объектом попытки силой восстановить в 20 веке по Р. Х. «закон» грабежа и обезземеливания, установленный левитами в 5 веке до Р. Х. Они ответили на это непрекращающимися бунтами и восстаниями, в результате чего война, которая должна была «покончить со всеми войнами», положила начало новым войнам, конца которым до сих пор не видно.
          Немедленно же стало ясно, что навязанный народам сионизм действовал в их среде как заряд динамита, и что «в маленькой стране размеров Уэльса или Вермонта» (только что «освобожденной» от турок) оказалась заложенной бомба замедленного действия, которая в будущем неизбежно должна была привести к конфликтам мирового масштаба. Тем не менее, новый британский министр колоний, Леопольд Эмери, приехав в Палестину в 1925 году, «прямо заявил арабам, что нет никакой возможности изменить британскую политику» (Еврейское Телеграфное Агентство со слов самого Эмери). Это заявление (как и прежние высказывания Бальфура, что британская политика в этом вопросе решена окончательно») скрывает главный секрет всего происходящего и содержит несомненный вызов человечеству. Когда еще в истории изменение какой бы то ни было политики заранее объявлялось невозможным ни при каких обстоятельствах? Политика оказалась в данном случае невыполнимой и явно катастрофической. Какая сила в состоянии была продиктовать, что эта политика должна проводиться во что бы то ни стало и при всех обстоятельствах? Ни один из британских или американских политиков никогда еще не объяснил своим избирателям, парламенту или Конгрессу причины этой тайной капитуляции (мы увидим далее, что в 1950-х годах в Америке неоднократно публиковались заявления, повторявшие слова Бальфура и Эмери).
          В течение упомянутого десятилетия, когда проект «национального очага» терпел полный провал, западные политики не уставали поздравлять друг друга с успехом своей идеи. Ллойд Джордж заявил в Лондоне перед собранием аплодировавших ему сионистов: «Я воспитывался в школе, где больше говорилось об истории евреев, чем об истории моей собственной страны. Дни его политической карьеры были сочтены, но кандидаты на его пост также торопились расписаться в верности сионистам. Его преемник на посту премьера, Рамзай Макдолальд, на этом собрании присутствовать не смог, но послал приветствие с обещанием полной поддержки сионизму; Стэнли Болдуин, также один из будущих премьер-министров, поспешил присоединиться к кругу «друзей» (Вейцман). В Южной Африке генерал Сматс видел в «трудах для евреев оправдание всей моей жизни».
          Лорд Бальфур считал свою декларацию величайшим достижением всей своей жизни, и в 1925 году впервые поехал посмотреть на страну, которой он тайно торговал в течение двадцати лет. Будучи плохим моряком, он выглядел бледным, сходя на берег в Александрии, в Тель-Авиве же. желая, польстить, он заметил, что ученики колледжа Герцля «могли бы быть школьниками в Харроу» (прим. перев.: Итон и Харроу — привилегированные аристократические школы в Англии, хотя они и носят спокон века название «public schools», но для детей широкой «публики» они недоступны и в наши дни), а мэр Тель-Авива «легко мог бы быть мэром в Ливерпуле или Манчестере», после чего он «открыл» все еще не построенный Еврейский университет. В Палестине он ездил под сильной охраной, рассказав потом, что сердечная встреча напоминала ему выборы, где «все избиратели были за него». Несмотря на отговоры Вейцмана, он поехал после этого в Сирию, где толпа арабов осаждала гостиницу «Виктория», требуя его смерти. Под конвоем французской кавалерии его срочно отвезли на берег и, все еще страдавшего от морской болезни, благополучно сплавили в Англию.
          В книге, упоминавшегося нами Джеффриса (сопровождавшего в 1922 г. лорда Нортклиффа в Палестину) мы можем прочесть, что там происходило в течение этого десятилетия. Сионисты начали усиленно скупать арабские земли (которые по закону Талмуда уже никогда не могли быть вновь перепроданы арабам). Арабы ничего не имели против отдельных сделок, но, зная Тору, не собирались отдавать евреям столько, чтобы потерять Палестину в ходе простых коммерческих операций (как это в свое время наивно полагала вильсоновская «комиссия Кинга-Крейна»). Кроме того, рождаемость среди арабов настолько превышала еврейскую, что в нормальных условиях никакая сионистская иммиграция не могла бы даже отдаленно сравняться с местным населением. С самого начала было ясно, как это подтверждали все опытные наблюдатели, что обезземелить арабов можно было только с помощью новой войны. Намерение обобрать арабов в те годы еще открыто не признавалось. «Белая Книга» Черчилля предлагала даже, еще а 1922 г., чтобы арабам было разрешено провести выборы в собственной стране! Доктор Вейцман, разумеется, это категорически запретил, оказавшись, таким обратом, «в странном положении человека якобы запрещавшего арабам пользоваться их демократическими правами»; из этого запрета выборов арабы сделали. разумеется, соответственные выводы, хотя Вейцман н жаловался, что они стали жертвами «сознательного извращения сионистских намерений».
          Беспорядки в Палестине вынудили британское правительство послать туда новых «обследователей» (спрашивается, для каких целей, если заведомо было ясно, что изменить британскую политику «не было никакой возможности»?). За комиссиями Кинга-Крэйна и Хэйкрафта последовали комиссии Шоу и Симпсона, которые ознакомившись с положением на месте, сообщали в основном одно и то же. По этому поводу д-р Вейцман уныло недоумевал, почему это «каждый раз, когда какая-либо комиссия отправлялась обследовать положение в Палестине, почти как правило ее члены, вначале настроенные благожелательно, через несколько месяцев уже выступали против нас». Провал «национального очага» в Палестине был настолько очевиден, что даже политикам пришлось быть более осторожными. В 1925 году Ллойд Джордж публично предупредил сионистов, что «политика экспроприации или все, что будет ее напоминать, лишь создаст трудности на пути сионизма»: на что Вейцман тут же дал ответ: «Мистер Ллойд Джордж может поверить мне, если я скажу, что евреи меньше, чем кто-либо способны строить свой дом на чужой спине. Евреи так настрадались от несправедливости, что они достаточно на этом научились, и я могу заверить Вас, что арабы не пострадают от наших рук». Читателю предлагается провести и здесь сравнение между «словами» и последующими «делами», как об этом было сказано уже в «Протоколах».
          Однако, все происходившее в Палестине в течение этого десятилетия, имело лишь второстепенное значение по сравнению с более важной целью удержать контроль над политиками в Лондоне и Вашингтоне, дабы «политику» здесь и далее было бы «невозможно изменить». Именно это, а вовсе не «национальный очаг» в Палестине, было решающим, и в конечном итоге Вейцман опять добился своего. В этот период времени он встретился с гораздо большим препятствием, чем любая оппозиция со стороны каких бы то ни было западных политиков: с тревогой и враждебностью того самого «мирового еврейства», от имени которого выступали Хаим Вейцман и его соратники из России. Эмансипированные евреи Запада могли бы успешно сопротивляться сионистам, создав антисионистскую организацию. Боязнь сделать это погубила их. Они были против сионистского шовинизма и еврейского государства, но они хотели создать иудейскую Мекку, свой культурный и религиозный центр, и они боялись, что «антисионизм» будет понят как враждебное отношение и к такому центру. Вейцман умело использовал эту щель в их броне.
          Все его палестинское предприятие стояло в то время накануне полного провала. «Мандат» предусматривал, что британское правительство признает сионистскую организацию как «необходимое еврейское агентство для консультации и сотрудничества с властями в Палестине» по вопросам «устройства еврейского национального очага». Однако, в мандате была и оговорка: это агентство должно было «предпринять необходимые шаги в согласии с правительством Его Британского Величества, для обеспечения сотрудничества всех евреев, желающих помочь в организации еврейского национального очага». Поскольку еврейские массы в западном мире были открыто враждебны вейцманскому сионизму, даже он сам не мог претендовать, что говорит от их имени. Ему пришлось поэтому перенести свои махинации из прихожих нееврейских политиков на евреев, и в течение восьми лет он колесил по всему миру в поисках решения этой проблемы. Широкие массы эмансипированных евреев Запада были решительно против всяких проектов, целью которых могло стать восстановление «еврейской нации».
          Вейцману удалось найти решение этой задачи: он изобрел понятие «евреев-несионистов». Британских евреев обмануть не удалось, но американские попались на эту удочку. Быть «несионистом» показалось им очень удобным, давая возможность пользоваться тем и другим: отвергать сионистский шовинизм, одновременно поддерживая идею иудейской Мекки. В 1928 году группа евреев объявила, что она представляет «несионистов» и готова сотрудничать с д-ром Вейцманом для «отстройки Палестины». На этой базе Вейцман организовал в 1929 году свое расширенное Еврейское агентство», после чего он смог объявить, что, включив «несионистов», это агентство выполнило требования «мандата», а он снова представляет «всех евреев». По его собственным словам, ему удалось тем самым выйти из затруднительной дилеммы, поскольку он сам считал положение сионизма безнадежным и беспомощным, если на выручку не придут несионисты».
          Арабам тотчас же стало ясно, что это «расширенное еврейское агентство будет фактически правительством в Палестине, и они усилили сопротивление. В результате британскому правительству пришлось наконец признать окончательный провал предприятия и в 1930 г. оно опубликовало т.н. «Белую Книгу» Пассфильда, в которой требовалось прекращение сионистской иммиграции в Палестине и ограничение власти Еврейского агентства. Таким образом «не подлежавшая изменению политика» была наконец «изменена»! Но Вейцман был теперь усилен поддержкой завербованных им «несионистов» и немедленно нанес ответный удар. Он дал аудиенцию тогдашнему британскому премьер-министру Рамзаю Макдональду, который поднял руки вверх и согласился на все предъявленные ему требования. Он не только отменил требования «Белой Книги», но еще и почтительно запросил д-ра Вейцмана, кого ему следует назначить на должность очередного Комиссара в Палестине.
          Сионисты могли теперь с успехом продолжать наступление. Никто достоверно не знает, перед чем именно так дрожали все западные политики того времени: их воспоминания дружно замалчивают этот главный секрет нашей эпохи, а их капитуляции не имеют примеров в истории. Сдача Макдональда восстановила принцип, согласно которому «политика» в этом вопросе была раз и навсегда «решена» и неизменна, и в течение последующих двадцати лет он стал определяющим моментом всей британской и американской государственной деятельности. Политики обеих стран явно видели в Хаиме Вейцмане эмиссара такой власти, ослушаться которой они не смели; их поведение ничем не отличалось от африканских дикарей, в ужасе таращащих глаза на колдуна.
          Капитуляция Макдональда перед Вейцманом восстановила прежнее положение в Лондоне, однако в Палестине «национальный очаг» — искусственное растение на неподходящей почве — продолжал чахнуть. За десять лет в Палестину переселилось менее 100.000 еврейских иммигрантов. В 1927 году оттуда уехало на 3000 человек больше, чем приехало. Цифры 1928 года были несколько благоприятнее, однако до 1932 года в среднем число выезжавших из Палестины составляло почти одну треть от числа новоприбывших. Как это с самого начала предсказывали все, кто был знаком с вопросом, сионистская авантюра терпела провал. При нормальном положении вещей и без давления на них, евреи во всем мире никогда недодумали бы переселяться в Палестину в сколько-нибудь существенном количестве, а численный перевес арабского населения со временем продолжал бы увеличиваться.
          Но нормальному положению не суждено было удержаться. Как раз в этот момент некий Адольф Гитлер пришел к власти в Германии (одновременное с неким Рузвельтом в Америке), и на горизонте вырос призрак Второй мировой войны.
(главы 36-37)